Круглосуточный книжный мистера Пенумбры Слоун Робин

Загадка основателя

Вечер того же дня, около восьми, и мы с Кэт в ее космической спаленке, за ее космическим пультом-столом. Она сидит у меня на коленях, склонившись к своему макбуку. Объясняет оптическое распознавание символов, процесс, когда компьютер превращает завитки чернил и графитные черточки в буквы и цифры, которые может понять, например, K и Э, и T.

— Непростая задачка, — говорит Кэт. — Книга большая.

К тому же у моих предшественников почерк был почти такой же ужасный, как у меня. Но Кэт что-то придумала.

— Моей машине понадобится целая ночь, чтобы распознать все эти страницы, — говорит она. — Но нам же невтерпеж, правда?

На скорости в десять варп[11] она вбивает какие-то длинные команды, которых я не понимаю. Да уж, нам, конечно, невтерпеж.

— Так что скормим наш файл сотням машин одновременно. Мы запустим Хадуп[12].

— Хадуп.

— Все им пользуются: Гугл, Фейсбук, НАСА. Это программа — она разбивает большую работу на кучу мелких крупиц и раздает их одновременно куче разных компьютеров.

Хадуп! Мне нравится это слово. Кэт Потенте, у нас с тобой будет сын, и мы назовем его Хадупом, и он станет великим воином, королем!

Кэт наклоняется к столу, упирается в столешницу ладонями.

— Люблю это дело.

Ее взгляд не отрывается от экрана, где расцветает диаграмма: скелет цветочка с мерцающей сердцевиной и десятками, нет, сотнями лепестков. Он растет на глазах, превращаясь из ромашки в одуванчик, а потом в гигантский подсолнух.

— Тысяча компьютеров прямо сейчас делает то, что нам нужно. Мой разум не только тут, — говорит Кэт, постукивая себя по лбу. — Он там. Потрясающее ощущение.

Она усаживается поудобнее. Внезапно я отчетливо ощущаю запах: ее волосы, еще пахнущие шампунем, прямо у моего лица. Ее мочки ушей, розовые и круглые. Ее крепкая благодаря гугловскому скалодрому спина. Я веду большими пальцами по ее лопаткам, натыкаясь на лямки лифчика. Она опять ерзает, откидывается. Я задираю на ней футболку, и смявшиеся буквы отражаются в экране ноута: Шмяк!

Чуть позже ее ноут глухо булькает. Кэт выскальзывает из моих рук, соскакивает с кровати и карабкается на стул. Балансируя на носках и сгорбившись перед экраном, она похожа на горгулью. Прекрасную горгулью в виде голой девчонки.

— Получилось, — объявляет она.

Оборачивается ко мне, раскрасневшаяся, волосы темные, растрепанные. Усмехается. — Получилось!

Глубоко за полночь, и я снова в магазине. Настоящий журнал благополучно водворен на место. Фальшивый — у меня в сумке. Все прошло в точном соответствии с планом. Я бодр, в хорошем настроении, и готов визуализировать. Я загружаю из Большого Ящика сканированные страницы: через «попонет» они пролетают меньше, чем за минуту. Все маленькие истории, кем-либо вписанные в этот дневник, текут в мой ноут, безупречно распознанные.

Теперь, компьютер, пора тебе взяться за работу.

Такого рода штуки никогда не выходят без огрехов с первого раза. Я заливаю в визуализацию текстовый файл, и картинка выходит такая, будто моим прототипом занялся Джексон Поллок. Кляксы данных разбрызганы повсюду, пятна розового, зеленого и желтого, резких, аркадных тонов.

Первым делом я меняю палитру. Пастельные цвета, пожалуйста. Дальше: у меня тут слишком много данных. А нужно увидеть только лишь кто какие книги брал. Распознавание Кэт было настолько продвинутым, что отдельно пометило в тексте имена, названия и время, и моя модель знает, как эти данные встроить, так что я привязываю их к картинке и вижу уже что-то знакомое: рой разноцветных огоньков, прыгающих по стеллажам, каждый цвет — кто-то из клиентов. Только это уже клиенты, приходившие много лет назад.

На первый взгляд, ничего особенного — разноцветная куча мала, ползающая по Дальним полкам. Но вот, по какому-то наитию, я соединяю точки, так что это теперь не рой, а карта созвездий. Каждый клиент оставляет след, пьяный зигзаг по стеллажам. Самая короткая траектория, красная охра, образует небольшой «зет», всего четыре ввода данных. Самая длинная, болотно-зеленая, огибает всю длину стеллажей длинным зазубренным овалом.

В общем, и так ничего особенного. Я даю трехмерному магазину толчок, и он закручивается вокруг заданных осей. Я подымаюсь размять ноги. По другую сторону стойки я беру в руки томик Дэшила Хэммета, никем не тронутый с того самого времени, как я его заметил в свой первый день в магазине. Это грустно. Ну в самом деле: липнут к полкам со всякой шелухой, а «Мальтийский сокол» тем временем зарастает пылью? Грустно до невозможности. Глупо. Пора искать другую работу. В этой богадельне свихнуться недолго.

Вернувшись к стойке, я вижу, что магазин по-прежнему кружится, вихрясь каруселью… но что-то непонятное творится с ним.

На каждом обороте болотная траектория попадает в фокус. Она на миг образует рисунок, и… не может быть. Я шлепаю по трекпаду, останавливаю вращение и прокручиваю обратно. Болотная траектория образует четкий рисунок. И в него вписываются остальные созвездия. Настолько законченных, как болотное, больше нет, но все повторяют изгиб подбородка, скос века. Модель поворачивается ко мне прямо, как если бы я заглядывал от входной двери — почти оттуда, где я сейчас сижу, и комбинация точек оживает. Они изображают лицо. Лицо Пенумбры.

Звякает колокольчик, и Пенумбра входит, сопровождаемый длинным клочком тумана. Я молчу, не понимая, как начать. Передо мной сразу два Пенумбры: один — немо уставившийся на меня проволочный контур на экране ноута, второй — старик на пороге, как раз складывающий губы в улыбку.

— Утро доброе, мальчик мой, — говорит он приветливо. — Произошло за ночь что-нибудь, достойное упоминания?

Какое-то мгновение мне всерьез кажется, что нужно опустить крышку ноута и никогда не заговаривать об этом. Но нет: мне нестерпимо любопытно. Я не могу просто сидеть за стойкой, пока вокруг меня плетется паутина странностей. (Я понимаю, так можно много какие работы описать, но тут у нас, вероятно, особый тип странности, в духе Кроули.)

— Что у вас там? — спрашивает Пенумбра. — Начали работать над сайтом?

Я поворачиваю ноут, показывая ему экран.

— Не совсем.

С полуулыбкой он сдвигает очки на переносицу и склоняется к экрану. У него вытягивается лицо, и он негромко произносит:

— Основатель.

Потом оборачивается ко мне.

— Вы решили загадку.

Он шлепает себя по лбу, и его лицо расплывается в недоуменной улыбке.

— Вы уже разобрались. Гляньте на него. Вот он, на экране!

Гляньте на него? Разве это не… Ой. Пенумбра наклоняется поближе, и до меня доходит, что я допустил распространенную ошибку: для меня все старики на одно лицо. У контурного портрета на экране нос Пенумбры, а вот рот — будто крошечный выгнутый лук. А у Пенумбры прямой и широкий, хорош для усмешек и ухмылок.

— Как вам это удалось? — спрашивает он.

Он так горд, будто я его внук, и мне только что случилось выбить хоум-ран или придумать лекарство от рака.

— Я должен увидеть ваши записи. Вы использовали метод Эйлера? Преобразование Брито? В этом нет ничего стыдного, так устраняются многие неясности на раннем…

— Мистер Пенумбра, — перебиваю я торжествующим голосом, — я отсканировал старый дневник.

Тут я понимаю, что такое заявление подразумевает некоторые объяснения, и потому, запнувшись, признаюсь:

— Ну, я взял один старый дневник. На время. Попользоваться.

В уголках глаз Пенумбры появляются морщинки.

— О, я знаю, мальчик мой, — говорит он без недовольства.

Помолчав, продолжает:

— Ваша имитация очень уж пропахла кофе.

Ну так вот.

— Я взял старый дневник, мы отсканировали его…

Лицо Пенумбры меняется, внезапно он встревожен, как будто вместо того, чтобы вылечить рак, я им заболел.

— …ведь в Гугле есть такой аппарат, он суперскоростной, и Хадуп, он враз — ну, то есть тысяча компьютеров, только так!

Я щелкаю пальцами для выразительности. Не думаю, что Пенумбра понимает хоть слово.

— В общем, смысл в том, что мы просто извлекли данные. Автоматически.

У Пенумбры дрожат микромышцы. Видя его так близко, я вспоминаю, что он правда глубокий старик.

— Гугл, — шепчет он.

Потом длинная пауза.

— Как интересно.

Он выпрямляется. У него весьма странная мина: эмоциональный эквивалент странницы с ошибкой 404. Обращаясь больше к самому себе, он говорит:

— Надо будет сообщить.

Погодите, куда сообщить? Мы говорим о сообщении в полицию? Кража в особо крупных размерах?

— Мистер Пенумбра, что-то не так? Я не понимаю, почему…

— Ах, да, понял, — сухо говорит он, сверкая на меня глазами. — Теперь сообразил. Вы сжульничали — будет такое определение справедливо? И в итоге абсолютно не ведаете, что у вас получилось.

Я опускаю глаза. Да, такое определение будет справедливо.

Подняв глаза, вижу, что взгляд Пенумбры смягчился.

— И все же… вы это сделали, как ни крути.

Повернувшись, он идет к Дальнеполочникам.

— Как интересно.

— Кто это? — неожиданно спрашиваю я. — Чье это лицо?

— Это Основатель, — отвечает Пенумбра, ведя длинной ладонью вдоль полки.

— Тот, кто скрывается и ждет. Новичков он мучит годами. Годами! И вот вы обнаружили его за — сколько?

Всего месяц?

Не совсем:

— Ровно за один день.

Пенумбра шумно вздыхает. Вновь сверкает глазами. Они широко раскрыты и, отражая свет из окна, вспыхивают ярко-голубым; прежде мне такого видеть не доводилось. Он вздыхает:

— Невероятно.

Новый вздох, еще глубже. Пенумбра кажется ошеломленным и будто подвыпившим: строго говоря, он выглядит слегка чокнутым.

— Меня ждет работа, — говорит он. — Мне нужно спланировать. Ступай домой, мальчик мой.

— Но…

— Ступай. Понимаешь ты это или нет, сегодня ты сделал кое-что важное.

Он поворачивается и шагает в глубину темных и пыльных стеллажей, тихонько беседуя сам с собой. Я собираю ноут и котомку и выскальзываю за дверь. Колокольчик издает едва слышный звон. Я бросаю взгляд назад сквозь высокие окна, и там, за изгибами золотых букв, Пенумбры уже не видно.

За что вы так любите книги?

На следующий вечер, придя на работу, я вижу такое, чего не видал здесь прежде, и замираю на месте, открыв рот: в магазине мистера Пенумбры темно.

Дело неладно. Магазин всегда открыт, никогда не спит, будто маленький маяк на этом нехорошем куске Бродвея. Но теперь лампы погашены, а к двери изнутри прилеплен аккуратный листок бумаги. Голенастым почерком Пенумбры на нем написано:

ЗАКРЫТО (AD LIBRIS)

Ключа от магазина у меня нет, ведь он никогда не был нужен. Мы передавали вахту из рук в руки: Пенумбра Оливеру, Оливер мне, я Пенумбре. Сначала я злюсь, эгоистично негодую. Какого черта? Когда он откроется? Разве не надо было сообщить мне по электронке или как-то иначе предупредить? Полная безответственность со стороны нанимателя.

Но потом меня накрывает тревога. Наш утренний разговор — крайне необычное происшествие. А вдруг он так взбудоражил Пенумбру, что того хватил микроинсульт? А то и обширный инфаркт? Вдруг Пенумбра умер? А может, он хлюпает носом где-то в одинокой квартире, где его никогда не навещают родные, потому что дедуля чудной и пахнет книгами? Волна стыда катится у меня по венам, пополам с гневом, и они, булькая, смешиваются в плотный суп, от которого мне нехорошо.

Я захожу в винный на углу купить чипсов.

Следующие двадцать минут я стою на тротуаре, тупо жуя чипсы и вытирая руку о штанину, не понимая, что теперь делать. Идти домой и прийти завтра? Отыскать Пенумбру в телефонном справочнике и позвонить? Ну, это явно нет. Я знаю заранее, что его в справочнике не будет, а кроме того, не представляю, где такой справочник взять.

Стою, пытаясь родить какой-то умный план, и вдруг замечаю знакомую фигуру, плывущую по улице. Это не Пенумбра — он не плавает. Это… это мисс Лапен. Я ныряю за мусорный бак (зачем, собственно, я нырнул за мусорный бак?) и наблюдаю, как она спешит к магазину и, приблизившись и обнаружив его необитаемость, разевает рот, бросается к дверям, встает на цыпочки и читает объявление «закрыто (ad libris)», прижавшись носом к стеклу и, несомненно, извлекая из этих трех слов глубокий смысл.

Потом она бросает опасливый взгляд направо и налево, и, когда бледный овал ее лица поворачивается в мою сторону, я вижу на этом лице тщательно сдерживаемый страх. Развернувшись, Лапен уплывает в обратную сторону.

Я выкидываю чипсы в бак и трогаюсь следом.

Лапен сворачивает с Бродвея на дорожку, уводящую к Телеграфному холму. Скорости она не уменьшает, даже когда рельеф под ногами начинает вздыбливаться: чудаковатый паровозик, который смог. Я уже чуть ли не задыхаюсь, торопливо шагая на квартал позади, и едва успеваю за ней. Высоко над нами на вершине холма пронзает небо шпиль башни Койт, серый контур на фоне густой темноты небосвода. Где-то на середине узкой улицы, выгибающейся вверх по контуру холма, Лапен исчезает.

Я бросаюсь со всех ног к тому месту, где она только что стояла, и обнаруживаю узенькую каменную лестницу, врезанную в склон холма, будто переулочек между домами, круто уходящую вверх под сетчатым пологом ветвей.

Лапен как-то умудрилась подняться уже до половины.

Пытаюсь окликнуть ее: «Мисс Лапен!», — но я запыхался, и выходит только хрип. Кашляя и хрюкая, наклоняюсь ниже к ступеням и бегу за ней.

На лестнице тишина. Свет падает только из узких окошечек, прорезанных высоко в стенах домов по обе стороны от нее; он разбрызгивается над моей головой по ветвям, отягощенным темными сливами. Впереди раздается громкий шорох и разноголосые вопли. В следующую секунду стая диких попугаев, вспугнутых с насеста, лихо проносится сквозь образованный деревьями тоннель на простор ночного неба. Кончиками крыльев они задевают меня по макушке.

Выше раздается сухой щелчок, потом скрип, и вот узкая полоска света разворачивается в широкий квадрат. Тень моей жертвы на миг заслоняет его, и он тут же исчезает совсем. Розмари Лапен дома.

Я добираюсь до площадки и сажусь на ступеньку перевести дух. У этой леди нехилая выносливость. Может, она легкая, и у нее кости как у птицы. Может, она умеет левитировать. Я оборачиваюсь на путь, который мы прошли, и сквозь кружево черных ветвей вижу городские огни далеко внизу.

В домах звякает и брякает посуда. Я стучусь в дверь мисс Лапен.

Повисает долгая настороженная тишина.

— Мисс Лапен? — окликаю я ее. — Это Клэй, который… э… из магазина. Продавец. Мне вас надо кое о чем спросить.

Ага, или обо всем.

Все та же тишина.

— Мисс Лапен?

Я вижу, как полоску света под дверью пересекает тень. Она на миг замирает — затем клацает замок, и Лапен выглядывает.

— Привет, — любезно здоровается она.

Ее жилище — это нора хоббита-библиофила: потолки низко, стены близко, и все забито книгами. Маленький дом, но не сказать чтоб тесный; сильно пахнет корицей и немножечко — травкой. Перед чистеньким камином — кресло с высокой спинкой.

Лапен в него не садится. Она отступает в угол кухоньки, похожей на корабельный камбуз: подальше от меня, насколько позволяет место. Думаю, она выскочила бы в окно, если бы могла туда забраться.

— Мисс Лапен, — говорю я, — мне надо связаться с мистером Пенумброй.

— Может быть, чаю? — говорит она. — Да, чаю, а потом уж бегите.

Она возится с тяжелым медным чайником.

— У молодых людей по вечерам столько дел: всюду успеть, со всеми встретиться.

— Вообще-то, я должен быть на работе.

Ее руки на краю плиты вздрагивают.

— Ну конечно, ясно, но не волнуйтесь, есть много работ…

— Я не ищу работу!

И уже помягче я добавляю:

— Мисс Лапен, я серьезно. Мне нужно связаться с мистером Пенумброй.

Она смолкает, но лишь на миг.

— Профессий много. Можно стать пекарем, таксидермистом, капитаном парома.

Она поворачивается и, кажется, в первый раз смотрит прямо на меня. Глаза у нее серо-зеленые.

— Мистер Пенумбра уехал.

— А когда он вернется?

Лапен не отвечает, молча смотрит на меня, потом не спеша оборачивается к чайнику, который уже побрякивает и побулькивает на махонькой плитке. Искрящийся коктейль любопытства и ужаса пропитывает мой мозг. Пора брать быка за рога.

Я вынимаю ноутбук — вероятно, самое передовое из всех технических устройств, когда-либо пересекавших порог этой берлоги, и ставлю на стопку толстых томов, все из Дальнеполочного фонда. Новенький макбук выглядит будто растерянный пришелец, пытающийся затеряться в толпе широкоплечих землян. Я распахиваю его — светящиеся потроха пришельца наружу! — и запускаю свою визуализацию, пока Лапен идет через комнату с двумя чашками на блюдцах.

Ее взгляд падает на экран и, узнав на трехмерке магазин Пенумбры, она со стуком ставит блюдца на стол. Сцепив руки под подбородком, наклоняется к экрану и наблюдает, как обретает форму контурное лицо.

— Вы нашли его! — хрипло шепчет Лапен.

Она разворачивает на столе, освободив его от книг, широкое полотнище тонкой, почти прозрачной бумаги. Теперь моя очередь открыть рот: на бумаге интерьер магазина, вычерченный простым карандашом, и на нем тоже проведены линии, соединяющие книги на полках. Но ее схема не завершена: честно сказать, едва начата. Видно выступ подбородка, линию носа, но больше ничего. Эти черты, яркие и уверенные, окружены куделью стертых — многослойная история линий-призраков, раз за разом рисуемых и стираемых.

Давно ли, спрашиваю я, Лапен работает над своей схемой?

У нее все написано на лице. Щеки трясутся, будто она вот-вот расплачется.

— Вот почему, — говорит она, бросая взгляд на мой экран. — Вот почему мистер Пенумбра уехал. Но что вы сделали? Как у вас это вышло?

— Компьютеры, — отвечаю я. — Мощные компьютеры.

Лапен вздыхает и наконец усаживается в кресло.

— Это кошмар, — говорит она. — После стольких трудов.

— Миссис Лапен, — спрашиваю я, — а над чем вы работали? Что это все значит?

Лапен закрывает глаза и отвечает:

— Мне запрещено об этом говорить.

Одним глазом она украдкой бросает взгляд на меня. Я спокоен, смотрю приветливо и стараюсь выглядеть как можно безобиднее. Она вздыхает.

— Но вы были по душе мистеру Пенумбре. Он вас очень хвалил.

Мне не нравится, что она говорит в прошедшем времени. Лапен тянется к чашке, но не достает, так что я беру блюдце с чашкой и подаю ей.

— И так приятно об этом поговорить, — продолжает она. — После стольких лет чтения, чтения, чтения.

Умолкнув, она прихлебывает чай.

— Вы никому не расскажете?

Я качаю головой. Никому.

— Хорошо, — говорит она.

Глубоко вздыхает.

— В братстве Неразрывного Каптала я новичок. А оно существует больше пятисот лет.

Добавляет, с важностью:

— Сколько существуют книги.

Ого. Лапен таки новичок? А ей ведь, наверное, лет восемьдесят.

— А как вы туда попали? — спрашиваю я.

— Магазин, — отвечает Лапен. — Я покупала там лет шесть, ой, или семь. И вот как-то рассчитываюсь за книгу — я так ясно помню тот день, — а мистер Пенумбра смотрит мне в глаза и говорит: «Розмари…» — Она похоже изображает Пенумбру. — «Розмари, за что вы так любите книги?» И я сказала: «Ну, я не знаю».

Она оживляется, почти ребячится.

— «Наверное, я люблю их за то, что они молчат, и я могу брать их в парк».

Она прищуривается.

— Он глядит на меня, ни слова не говорит. Тогда я сказала: «Ну, вообще-то я люблю книги за то, что это мои лучшие друзья». Тут он улыбнулся — у него чудная улыбка — пошел, забрался на стремянку и полез туда, в высоту, куда при мне ни разу не лазил.

Ну ясно. Я уловил.

— Он дал вам книгу из Дальнеполочников?

— Как вы сказали?

— Ой, из… ну, с тех дальних стеллажей. Зашифрованные книги.

— Это codex vitae, — поправляет Лапен, четко выговаривая слова. — Да, мистер Пенумбра дал мне одну из этих книг и ключ для расшифровки. Но он сказал, что никаких ключей, кроме этого, больше не будет. Следующий мне придется искать самой, и потом следующий.

По ее лицу пробегает легкая тень.

— Он сказал, что в непереплетенные я попаду быстро, но мне пришлось очень трудно.

Постойте-ка.