Код цивилизации. Что ждет Россию в мире будущего? Никонов Вячеслав

Латинская Америка становится одним из полюсов современного и будущего мироустройства. Но латиноамериканская цивилизационная самоидентичность пока в процессе становления, хотя стремление осознать себя как отдельный мир, определиться относительно оформившихся там культурных традиций — иберийско-европейской, индейской, африканской — проявилось в Латинской Америке еще в колониальную эпоху. Впрочем, латиноамериканская цивилизация точно существовала на континенте еще до прихода европейцев в Америку.

Мир каудильо

После экспедиций Христофора Колумба, который с 1492 по 1504 год открыл острова Карибского моря (Антильского архипелага), а также побережье Центральной Америки и Венесуэлы, были основаны первые испанские поселения на островах Эспаньола (ныне — Гаити) и на Куб е, превратившиеся в опорные пункты для дальнейшего проникновения в глубь американского континента.

Кавалерия и огнестрельное оружие, наряду с принесенными европейцами инфекционными заболеваниями, помогли сократить коренное население тогдашней Мексики с 25 до 9 млн человек менее чем за полвека.

Государство и цивилизация ацтеков, которые в культурном отношении во многом были выше испанцев (если не считать наличие человеческих жертвоприношений у первых и мушкетов — у вторых) и у которых, на их несчастье, оказалось слишком много золота, была уничтожена экспедицией конкистадоров Эрнана Кортеса (1519–1521) и последующим испанским колониальным правлением.

Инкская культура также была уничтожена, а государство Тауантинсуйу полностью разграблено в 1532–1536 годах испанским же конкистадором Франсиско Писсаро, вскоре погибшим в схватках с коллегами, продолжавшими разграбление континента.

К началу XVII века испанское господство было установлено на территории Мексики, Калифорнии, Флориды, Центральной Америки и на всем южноамериканском континенте за исключением территории Бразилии, которую осваивала Португалия, и Гвианы, поделенной между Англией, Голландией и Францией. Сопротивление аборигенов подавлялось огнем и мечом, вплоть до поголовного истребления.

Вест-Индия, прибрежная полоса Венесуэлы и Бразилии были превращены в колонии переселенческого типа с преобладанием плантационного рабства, для которого дополнительно потребовался ввоз рабов из Африки.

В районах старой земледельческой культуры, где индейцы жили территориальными общинами, колониальные администрации прикрепили их к земле и ввели трудовую повинность, что получило название системы энкомьенда. На территории Парагвая, части Бразилии и Аргентины, где активно действовали миссионеры-иезуиты, которые, в отличие от Европы, получили здесь полную свободу действий (вплоть до запрета деятельности ордена в самой Испании и ее колониях в 1767 году), были попытки фактически воспроизвести кастовую систему империи инков. Обращая местное население в христианство, иезуиты подкупали местных вождей (касиков), присваивая им даже испанские титулы и именуя идальго, обучали агрономии и ремеслам, музыкальной культуре. Крайний Юг и большинство внутренних районов Южной Америки не заселялись европейцами вплоть до XIX века.

После отмены энкомьенды в XVIII веке общинные земли перешли во владение крупных латифундистов, а аборигены перешли на положение арендаторов или отправились в города, где расцветала контрабандная торговля и зарождалась промышленность. Переселенцы из Испании и Португалии смешивались с креолами (их прямые потомки, родившиеся в Америке), индейцами, неграми, метисами, мулатами.

Для жителей континента идентификация с метрополией, которая воспринимала свои заокеанские колонии как источник обогащения и поступления золота, необходимого, не в последнюю очередь, для войн на европейском континенте, становилась все менее очевидной. На повестку дня встала борьба за независимость, во главе которой оказались креолы, вдохновленные успешным опытом войны за независимость североамериканских колоний Великобритании и Великой французской революцией.

Первой на путь независимости встала Гаити, за которую с 1793 года шла война между Францией, Британией и Испанией. В нее вмешалась местная армия из бывших невольников во главе с Туссеном-Лувертюром, которая сначала перешла на сторону революционной Франции, провозгласившей отмену рабства, а затем изгнала с острова и французов. 1 января 1804 года преемник Туссен-Лувертюра Жан-Жак Дессалин провозгласил образование республики Гаити. Одновременно впервые в Западном полушарии был ликвидирован институт рабовладения. Это был первый — гаитянский — этап освобождения, и пример оказался заразителен.

С 1810 по 1830 год независимость обрели Венесуэла, Парагвай, Аргентина, Чили, Колумбия, Мексика, Бразилия, Боливия, Перу, страны Центральной Америки, Уругвай, Эквадор и, наконец, в 1844 году — Доминиканская Республика.

Войны за независимость в начале XIX века — если исключить Бразилию, где все ограничилось династическими сделками, — были весьма кровопролитными. Особенно в Мексике, где ее возглавили отцы Мигель Идальго и Кастилья и Хосе Мария Морелос, казненные испанцами. Из примерно 6-миллионного населения тогдашней Мексики к моменту обретения независимости в 1821 году погибло более 300 тысяч человек. Испания и в дальнейшем предпринимала попытки возвратить свои американские территории.

Заключительным аккордом крушения Испанской империи станет испано-американская война 1898 года, которая в 1902–1903 годах — третий этап освобождения — принесет независимость Кубе и Пуэрто-Рико, но сразу же поставит их под жесткой контроль США (как и Филиппины).

Четвертый этап борьбы за независимость, забегая вперед, придется аж на 1962–1981 годы, когда провозгласят независимость Ямайка, Гайана, Тринидад и Тобаго, Барбадос, Содружество Багамских островов, Гренада, Доминика, Сент-Винесент и Гренадины, Сент-Люсия, Сент-Китс и Невис, Антигуа и Барбуда, Белиз.

Независимость, как это часто бывает, не принесла немедленного счастья. Конечно, в последовавшие десятилетия устанавливались республиканские порядки, пробовались демократические институты, отменялись дворянские титулы, подушная подать с индейцев. Рабство в 1820-е годы было запрещено в Мексике и Центральной Америке, в 1830– 1850-е — в большинстве остальных стран, в конце 1880 — на Кубе и Бразилии.

Промышленный переворот начался только в последней трети XIX века и свелся, в основном, к строительству железных дорог. Например, Мексика восстановила уровень ВВП колониального времени лишь к 1880-м годам. За этим последовали три десятилетия диктатуры генерала Порфирио Диаса, которая была свергнута в результате первой социальной революции ХХ века, начавшейся в 1910 году и вдохновленной идеями троцкизма. Тогда из 15 млн мексиканцев умерло 700 тысяч и еще 250 тысяч спаслось, бежав в США.

Военные перевороты и диктатуры не были редкостью. Практически во всех государствах возникло такое явление, как каудильизм: местные главари или даже авторитетные церковные иерархи подчиняли себе определенные территории, чаще всего, чтобы защитить земельные наделы, титулы и привилегии земельных собственников. Для этого они создавали собственные армии, порой не уступавшие национальным вооруженным силам. Да и без того военные режимы более половины XIX века господствовали более чем в половине латиноамериканских стран. В Мексике, Аргентине, Колумбии, Венесуэле, Уругвае, Гватемале прокатились гражданские войны. Случались и межгосударственные конфликты, крупнейшими из которых явились война Тройственного альянса — Бразилии, Аргентины и Уругвая — против Парагвая в 1864–1870 годах и Вторая Тихоокеанская война 1879–1884 годов, в которой Чили столкнулось с Перу и Боливией.

Цивилизационная эмансипация Латинской Америки, импульс к которой придало национальное освобождение, в XIX — ХХ веках сдерживалась продолжавшимся озападниванием, которое шло по двум основным путям. Во-первых, массовой иммиграцией европейцев. К концу XIX века население Латинской Америки достигло 60 миллионов человек, причем за счет резкого роста числа приезжих, которые направлялись, в основном, в Аргентину, Уругвай, Бразилию, Чили, позже — Венесуэлу. Итальянская, новая испанская, немецкая, славянская иммиграция (особенно в Аргентину и Уругвай) отклонила эти страны от «креольского» пути. «В культурном сознании под натиском новых приоритетов обозначается болезненная поляризация между традиционной испанокреольской культурой, опирающейся на креольский фольклор, метисские «смешанные» формы, связанные с автохтонной индейской культурой и новейшими общеевропейскими, космополитическими влияниями»[912].

Во-вторых, стремительно возрастала роль Соединенных Штатов, которые в 1820-е годы провозгласили «доктрину Монро»: «Америка для американцев». Обозначавшая вначале сопротивление какому-либо европейскому вмешательству в дела континента, эта доктрина стала позднее обоснованием для растущего вмешательства в них со стороны самих США. В целом в Вашингтоне были склонны рассматривать Латинскую Америку как свой законный задний двор. Начало было положено войной с Мексикой 1846–1848 годов, закрепившей за США Техас и Калифорнию — 2,5 млн кв. км исконной мексиканской территории.

За континент шла напряженная конкуренция между США, Испанией, Англией, Францией, позже — Германией. В зоне американского влиянии оказались Мексика, Центральноамериканские страны, зона Панамского перешейка, Венесуэла. Европейские гранды соперничали в Бразилии, Аргентине, Чили, Уругвае.

Экономическая конкуренция сопровождалась и противоборством геополитических концепций — испанизма, панамериканизма, латинизма, а затем и пангерманизма. Неоднократно предпринимавшиеся попытки выработать общую платформу для объединения континента выглядели все более утопичными. Размытость государственных границ, не совпадавших с этнокультурными, становится источником межстрановых конфликтов (Мексика — Гватемала, Аргентина — Уругвай — Бразилия — Парагвай, Чили — Боливия — Перу), которые делали континент еще более уязвимым для внешнего проникновения.

В 1889 году по инициативе Соединенных Штатов в Вашингтоне был создан Панамериканский союз, который декларировал приоритет мирных экономических и культурных связей. Но события развернулись иначе. На рубеже веков концепции испанизма и североамериканского панамериканизма сошлись в борьбе за Кубу и Пуэрто-Рико.

Вмешавшись в освободительную борьбу на Кубе, США разгромили Испанию, оккупировали Кубу, аннексировали Пуэрто-Рико, помогли расколу Колумбии, которая противилась строительству межокеанского канала. Президент Теодор Рузвельт — первый американский лауреат Нобелевской премии мира — поспособствовал ноябрьской 1903 года революции, за две недели «даровал» Панаме независимость, добился от ее нового правительства разрешения на строительство Панамского канала. В 1915 году американские войска заняли Гаити, в 1916-м — Санто-Доминго и Никарагуа, вторглись в Мексику.

В последующем американизация Латинской Америки носила несколько более мирный характер, шла через деятельность транснациональных корпораций и военно-политическое партнерство. «Он — сукин сын. Но он наш сукин сын», — эти слова, сказанные президентом Франклином Рузвельтом о кубинском диктаторе Батисте-старшем, стали квинтэссенцией отношений Соединенных Штатов с большинством режимов региона, где демократия оставалась редкой гостьей.

Вместе с тем, американское представление о месте Южной Америки в мире как Богом данном придатке, необходимом для процветания великой североамериканской демократии, все более заметно расходилось с пониманием своей судьбы самими латиноамериканцами. Кубинец Хосе Марти в знаменитой статье «Наша Америка» писал: «Мы были похожи на персонажей маскарада: брюки английские, жилет парижский, пиджак североамериканский, накидка испанская. Ни с кем не общавшийся индеец ходил вокруг да около и удалялся в горы, на вершинах которых крестил своих детей. Беглый негр напевал ночью музыку своего сердца, безвестный и одинокий в мире волн и зверей. Крестьянин, созидатель, ослепленный негодованием, восставал против голода и против самого себя… Вводите в нашу сущность мир, но ствол должен быть нашим, корни нашими, жизненность наша»[913].

К середине ХХ века страны Латинской Америки уже сами вступили на арену глобальной политики. В годы Второй мировой войны вместе с США в войну с державами оси в декабре 1941 года вступили все страны Центральной Америки и Эквадор, а позднее — Мексика, Бразилия, Боливия, Колумбия. Последней в войну вступила Аргентина, до февраля 1945 года поддерживавшая Германию. Бразильские войска воевали на итальянском фронте, мексиканская авиаэскадрилья участвовала в боях с Японией на Филиппинах и Тайване. Именно в тот период было положено начало военно-политическому союзу латиноамериканских государств с США, закрепленному созданием Межамериканского союза обороны со штаб-квартирой в Вашингтоне. Из 50 первоначальных членов созданной весной 1945 года ООН Латинскую Америку представляли 20 стран.

Война усилила и влияние левых сил, численность компартий за ее годы выросла с 90 до 370 тысяч. В Чили, Эквадоре, Коста-Рике, на Кубе коммунисты входили в правительства и были представлены в парламентах 12 стран. Это не могло не беспокоить США, которые предприняли энергичные усилия к тому, чтобы развернуть континент вправо. В сентябре 1947 года Соединенные Штаты и двадцать стран континента подписали Межамериканский договор о взаимопомощи — договор Рио-де-Жанейро. Он был дополнен созданием на межамериканской конференции в Боготе в 1948 году политическим союзом в виде Организации американских государств (ОАГ), в числе задач которой было противодействие «коммунистической опасности».

В апреле 1947 года были удалены из правительства и репрессированы чилийские коммунисты. За этим последовало физическое преследование коммунистов по всей Латинской Америке — тысячи были убиты и арестованы. Репрессии привели к восстаниям и гражданским войнам в Колумбии, Парагвае, Коста-Рике, подавленным войсками. В результате военных переворотов в конце 1940 — начале 50-х годов были установлены диктаторские режимы в Перу, Венесуэле, Панаме, Боливии, на Ку б е. В 1954 году в Парагвае на 35 лет утвердилась диктатура генерала Стресснера. Тогда же при поддержке США была подавлена революция и установлена диктатура в Гватемале, произошел переворот в Гондурасе, в затем и в Бразилии, где военные свергли правительство Варгаса. По схожему сценарию потерял власть в Аргентине в 1955 году Перон. Военные перевороты и диктатуры усиливали роль армии, антикоммунизм зашкаливал. К середине 50-х нормальные дипломатические отношения с СССР поддерживали только Мексика, Аргентина и Уругвай. Получила распространение теория «географического предопределения», согласно которому США являются лидером и путеводной звездой для всего Западного полушария, а советские происки обречены на неудачу[914].

Тем более удивительной оказалась Кубинская революция 1959 года, приведшая к союзу Гаваны с Москвой и подтолкнувшая ряд стран континента к попытке выбрать социалистический путь развития. Расширение советского присутствия и влияния в Западном полушарии само по себе позволило латиноамериканским странам расширить поле для политического маневрирования, что заставило США уделить и большее внимание своему «заднему двору». Ситуация изменилась после распада СССР и Варшавского договора, когда Латамерика потеряла для США роль стратегического «ближнего зарубежья» в конфронтации с противоположным блоком. Еще ниже спустился регион в системе внешнеполитических приоритетов Вашингтона после 11 сентября 2001 года.

Специфической чертой политической культуры латиноамериканских государств был «президенциализм», сильная приверженность харизматическому руководству. «Образ лидера, наделенного в глазах его последователей авторитетом, основанным на исключительных качествах его личности, лидера, простирающего власть на всю страну, воплощающего в себе ответственность и легитимность, — этот образ не имел конкурентов, был наполнен идеей харизмы, — подчеркивает профессор МГИМО Людмила Окунева. — В свою очередь, харизма была неотделима от исполнительной власти»[915]. Традиционное в Латинской Америке — и заимствованное из США — совмещение постов главы государства и руководителя правительства — усиливало представление о национальном лидере как двигателе перемен, вдохновителе реформ, борце с центробежными тенденциями, регионализмом и частными интересами. Латиноамериканцев было не испугать сильной властью.

На протяжении всей истории латиноамериканских государств не прекращались интеллектуальные дискуссии о причинах их социально-экономического отставания от США и Канады. Ответы звучали разные. В начале XIX века винить было принято иберийское наследие с его нетолерантным католицизмом. К середине того же века большую популярность получили объяснения, связанные с большой долей не склонного к прогрессу коренного населения. В первые два десятилетия ХХ столетия, особенно во время Мексиканской революции, распространилось убеждение, что нищета и проблемы с развитием проистекают от несправедливого распределения собственности и безземелья крестьянства. Позднее со все большей интенсивностью проблемы объяснялись империалистической эксплуатацией, прежде всего «империализмом янки».

Один из наиболее публикуемых и цитируемых испаноязычных аналитиков — Карлос Альберто Монтанер — связывал неудачи латиноамериканской модели развития с особенностями элиты, несшей в себе специфические черты континентальной политической культуры.

Политический класс был традиционно весьма коррумпированным, а большинство населения терпимо относилось к коррупции, считая ее естественной. Коррупция принимала самые различные формы — от банального взяточничества до создания преференций для близких людей и разветвленного клиентализма — покупки лояльности больших групп избирателей. Понятия об общем благе весьма слабы. Военные очень часто брали на себя роль спасителей наций от некомпетентных и продажных политиков, причем часто действуя, как в оккупированных странах. Каудильо спровоцировали немало гражданских войн в XIX веке и создали немало диктатур в ХХ. «Каудильо — не просто диктаторы, осуществляющие власть с помощью силы. Он — лидер, которому многие граждане и практически все структуры власти делегируют все полномочия по принятию решений и контроль за инструментами репрессий. Результат не только противоречит демократическому развитию, но и очень дорог в экономическом плане, поскольку приводит к стиранию границ между государственной и частной собственностью».

Бизнесмены были не столько верящими в риск предпринимателями, сколько осторожными спекулянтами, предпочитавшими инвестиции в недвижимость и стабильный достаток. Сращивание бизнеса с государственной верхушкой приводило к монополизации экономики под предлогом защиты национальных интересов, что сопровождалось налоговыми привилегиями, субсидиями, особыми ставками кредита для своих. «Остается фактом, что за малыми исключениями Латинская Америка никогда не имела опыта современного капитализма, соединенного с политической демократией».

Католическая церковь, лишенная большей части своей собственности во второй половине XIX века, занимала весьма антикапиталистические позиции, осуждая погоню за наживой, потребительство, конкуренцию, а в последнее время еще и «безжалостный неолиберализм».

Интеллектуалы всегда играли исключительно большую роль в Латинской Америке. «Когда писатель и артист становился знаменитым, он или она становились экспертом по всем вопросам, включая войну на Балканах, прелести искусственного оплодотворения или ужасы приватизации государственных предприятий». Непрофессиональные мнения знаменитостей составили основу латиноамериканского мировоззрения, превалируют в университетских курсах. Кроме того, большинство латиамериканских интеллектуалов занимает последовательно антизападные, антиамериканские и антирыночные позиции (что коренным образом отличает их от российской интеллигенции, почти поголовно более прозападной, чем сам Запад).

Исключительно сильны профсоюзы, выступающие против рыночной свободы. И во многих странах существует категория профессиональных революционеров, для которых Эрнесто Че Гевара остается иконой и примером для подражания в борьбе с капитализмом и с янки[916].

Если это — Запад, то уж больно специфический.

И тем не менее сейчас очевидно, что регион, страны которого в ХХ веке экономически плелись в середине или в конце развивающегося мира, многократно переживали кризисы, дефолты, беспрерывно нуждались в западной или советской помощи, сегодня превращается в динамичный центр мирового развития. Латиноамериканская цивилизация на подъеме.

Левый крен

Современная Латинская Америка включает в себя 25 государств, а также остаточные колониальные владения Великобритании, Франции, Нидерландов и США. На территории в 21 млн кв. км. — что сравнимо с площадью СССР — проживает более полумиллиарда человек. Дальнейшего стремительного роста населения ожидать не следует: если в 1960-е годы средняя фертильность достигала 6 детей у одной женщины, то в 2010-е — около двух, а в Бразилии и Чили — 1,8[917]. В 18 странах государственным или официальным языком является испанский, в Бразилии — португальский, на Гаити — французский, на Багамах, Барбадосе, в Гайане, Тринидаде и Тобаго, Ямайке, английских колониях — английский, Суринаме и других нидерландских колониях — голландский. Свыше 10 % населения по-прежнему говорит на индейских языках.

Географически и геополитически Западное полушарие, как отмечал еще Спайкман, делится не столько на Северную и Южную Америку, сколько на северную часть континента, которая заканчивается в экваториальных джунглях Амазонии, и все, что южнее. Северная часть, в которую входят, таким образом, страны Центральной Америки, севера Южной Америки и Карибского моря (которое играет для этой части земного шара ту же роль, что Средиземное море играло для Старого Света, связывая Европу, Левант и Северную Африку), больше тяготеет к Соединенным Штатам. Часть континента южнее Амазонии более обособлена и менее включена в систему влияния Соединенных Штатов, тем более что от наиболее заселенной части и крупнейших городов южноамериканского атлантического побережья — Рио-де-Жанейро и Буэнос-Айреса (которые расположены гораздо восточнее атлантического побережья США) до Нью-Йорка не ближе, чем до Лиссабона, не говоря уже о гораздо более близком африканском континенте[918]. Поэтому для стран юга континента вполне органично позиционирование себя не только как американцев, но и как части мирового Юга. Конечно, такое геополитическое деление не абсолютно: на севере Южной Америки есть антиамериканские правительства, как в Венесуэле, а на юге есть проамериканские, как в Чили.

Латинская Америка хорошо обеспечена природными и человеческими ресурсами. На нее приходится порядка 20 % природных ресурсов планеты, среди которых нефть, газ и другие стратегические ископаемые, огромные запасы пресной воды, обширные площади сельхозугодий с благоприятными климатическими условиями для производства продовольствия. Прекрасные условия для сельского хозяйства. Помню, ехал по Уругваю с коллегой — депутатом из Воронежа, который произнес: «И это они называют сельским хозяйством?» На бескрайних полях круглый год пасутся огромные стада, не требующие особого присмотра со стороны немногочисленных гаучо. Само заселение континента начиналось так: с приплывшего корабля высаживали на берег несколько быков и коров. Через пять лет на это место уже можно было возвращаться и создавать поселения, потому что там имелось тучное стадо.

Это — емкий и перспективный, успешно интегрирующийся рынок с суммарным объемом ВВП 5 трлн долларов. Доля региона в мировом населении — 8–9 %, в ВВП — 7–8 %[919]. Именно стремительно и стабильно растущий спрос азиатских рынков на железную руду, цинк, золото, продовольствие рассматриваются в числе ведущих причин латиноамериканского «экономического чуда»[920]. А 90 % продаваемых в России роз и половина бананов поступают из Эквадора. Вместе с тем в Латинской Америке растет и индустриальное производство. Так, если еще недавно 75 % мексиканского экспорта приходилось на нефть, то сейчас те же три четверти на промышленные товары[921].

«Распределение богатства в Латинской Америке улучшилось в последнее десятилетие, — замечает Луис Лопес-Калва из Всемирного банка. — Это стало результатом впечатляющего движения из нищеты, что представляет собой позитивную тенденцию». Растет средний класс, который в латиноамериканских реалиях означает 10–50 долл. в день. В 2011 году количество представителей среднего класса превысило количество нищих, но пока не перевалило за треть населения[922].

Левая тенденция на континенте оказалась сильно окрашена в националистические, или, точнее, как принято говорить, тона «индихениста». Выдающийся левый социолог из Йеля Иммануил Валлерстайн с явным удовлетворением замечал в 2010 году: «Латинская Америка была историей успеха мирового левого движения в первом десятилетии XXI века. Левые и левоцентристские партии выиграли исключительную серию выборов в течение десятилетия. А коллективно правительства Латинской Америки впервые установили значительную степень автономии от Соединенных Штатов. Латинская Америка стала относительно независимой геополитической силой. Более того, движения коренных народов Латинской Америки оформились политически почти повсеместно и потребовали права организовывать свою политическую и социальную жизнь самостоятельно»[923].

Движение «индехениста» впервые громко заявило о себе в 1994 году в мексиканском штате Чиапас. Но затем распространилось по всему континенту, сформировав единую латиноамериканскую сеть с основными опорными точками в Боливии, Эквадоре, Гватемале и Мексике. Во всех латиноамериканских странах были проведены реформы, имевшие целью учесть этническое разнообразие: в конституциях повсеместно появились поправки, признававшие права коренных народов; принимались законы в поддержку образования на родных языках, обеспечения представителей малочисленных этносов в органах власти. Индейцы Эво Моралес и Олланта Хумала были избраны президентами Боливии (в 2006 году) и Перу (в 2011-м)[924].

Сегодня движение «индехениста», совмещающее элементы социализма и обращения к корням, проявляет себя не только в странах подчеркнуто антиамериканской «боливарианской группы», или Боливийской альтернативы для Латинской Америки, которая объединяет Венесуэлу покойного Уго Чавеса и пришедшего ему на смену Мадуро, Кубу под руководством братьев Кастро, Никарагуа вернувшегося к власти главы сандинистов Даниэля Ортеги, Эквадора Рафаэля Коррэа, Боливии Эво Моралеса. Левый крен в немалой степени характерен и для таких континентальных грандов, как Бразилия под руководством рабочей партии Лулы да Сильва и сменившей его Дилмы Руссефф, и Аргентины Кристины Фернандес (Киршнер).

Левых латиноамериканских лидеров принято считать диктаторами, подавившими свободу внутри своих стран и доведшими экономику до ручки. Особенно достается лидерам Венесуэлы, которая на протяжении десятилетий проводила самую проамериканскую политику на континенте (отставая разве что от Колумбии), а затем — при Уго Чавесе, провозгласившего «боливарианскую революцию» — стала основной головной болью для Вашингтона, опередив в этом отношении даже Кубу. «Боливарианская революция привела к разрушению демократии и заложила основы авторитарного социалистического движения по всей Латинской Америке, которое отрицает рыночную экономику, либеральную демократию и политическую и культурную гегемонию США»[925]. Вашингтон неоднократно пытался применить в Венесуэле схему смены режима, но безуспешно (правда, некоторые американские исследователи это категорически отрицают)[926]. Но процитирую статью содиректора вашингтонского Центра экономических и политических исследований Марка Вейсброта, напечатанную в The New York Times после переизбрания Уго Чавеса президентом Венесуэлы осенью 2012 года: «С тех пор как правительство Чавеса получило контроль над национальной нефтяной промышленностью, нищета была сокращена вдвое, а абсолютная нищета — на 70 %. Количество поступивших в колледжи более чем удвоилось, миллионы людей впервые получили доступ к здравоохранению, а количество людей, имеющих право на государственную пенсию выросло в четыре раза. Поэтому неудивительно, что большинство венесуэльцев переизбрали президента, который улучшил их жизненные стандарты. То же происходило со всеми левыми правительствами, которые сейчас правят в большей части Латинской Америки. И это несмотря на тот факт, что они, как и Чавес, имеют против себя большинство СМИ в своих странах, а их оппозиция располагает основной частью богатств и доходов соответствующих стран»[927].

Но везде — вне зависимости от идеологических пристрастий правящего истеблишмента — правительственная политика все больше обрамляется фразеологией независимости, критикой «империализма», «мирового капитализма» и даже глобализации, от которой страны Латинской Америки объективно выиграли едва ли не больше всех. Поэтому, как писал бывший министр иностранных дел Мексики Хорхе Кастаньеда, «электоральные победы прагматичных, центристских политиков, таких как чилийский Себастьян Пиньера или колумбийский Хуан Мигель Сантос, могут означать лишь короткую интерлюдию перед возвращением в регион радикального популизма»[928]. Примечательно, что движения «индехениста» находятся в конфронтации не только с консервативными правительствами, как в Мексике, Колумбии и Перу, но и с режимами, казалось бы, прямо выражающими их интересы, как в Бразилии, Венесуэле или даже в Боливии, а также в Эквадоре, где левое правительство Рафаэля Корреа пришло к власти с изначальной поддержкой «индехенистов», провозгласив «второе и окончательное освобождение Латинской Америки». Как оказывается, «индехениста» еще более радикальна, чем левые популистские режимы.

Темой, которая в едином порыве сплотила всю Латинскую Америку, стало пребывание основателя WikiLeaks Джулиана Ассанжа в посольстве Эквадора, где он получил политическое убежище, но не смог им воспользоваться из-за правительства Великобритании. Позиция Лондона получила единодушное осуждение со стороны не только Боливарианского альянса народов Америки, но и всего Союза южноамериканских наций — УНАСУР (причем для принятия соответствующего решения министрам иностранных дел стран-членов потребовалось лишь восемь минут)[929]. Еще более шокирующий эффект имели разоблачения Эдварда Сноудена, особенно по поводу прослушки глав государств, особенно — в Бразилии. А решение Франции и Португалии закрыть воздушное пространство для самолета президента Боливии Эво Моралеса из-за подозрения, что Сноуден находится на его борту, буквально взорвало всю Латинскую Америку. Вновь был созван экстренный саммит 12 стран Союза южноамериканских наций, резко осудивший европейские правительства как американских марионеток[930].

12 октября 2014 года Эво Моралес на президентских выборах в Боливии получил 61 % голосов, а его «Движение к социализму» сохранило большинство в обеих палатах парламента. Уже вечером он выступил с балкона Дворца правительства: «Это — победа антиимпериалистов и антиколониалистов, это победа боливийского народа. Родине — да, колонии — нет». Моралес посвятил победу всем народам, которые борются с империализмом, а также лично Фиделю Кастро и Уго Чавесу[931].

Чувство самоуважения в Латинской Америки усилилось после избрания римского папы — Хорхе Марио Бергольо, принявшего имя Франциска I в марте 2013 года, первого неевропейца на престоле, который стал и самым влиятельным аргентинцем мира, и первого папы — иезуита. Латинская Америка — самый католический континент, 72 % населения — католики (правда, в 1910 году эта цифра составляла 90 %)[932]. Так что не случайно ставка сделана на представителя континента, на который приходится 40 % всех католиков планеты, а не на становящуюся все более атеистической Европу. Это явилось и ответом на рост влияния в последние годы протестантских деноминаций (в основном из-за скандалов с педофилией священников и запретов на аборты) в католической церкви. Страной с самым большим римско-католическим населением — 123 млн верующих католиков — является Бразилия, и не случайно, что свой первый пасторский визит в июле 2013 года папа Франциск совершил именно в эту страну[933].

Континент, безусловно, становится одним из полюсов современного и будущего мироустройства. Но латиноамериканская цивилизационная самоидентичность пока не очень выражена. «Сами жители Латинской Америки отличаются по субъективной самоидентификации, — подмечал Хантингтон. — Некоторые говорят: «Да, мы — часть Запада». Другие заявляют: «Нет, у нас своя уникальная культура», а великие писатели Латинской и Северной Америки тщательно описывают свою культурную самобытность»[934]. В Бразилии налицо множественность идентичностей. Многие представители элиты считают ее западной страной. Почти половина населения называет себя «черными» или, по крайней мере, «небелыми». «Бразильцы думают о себе не столько как о латиноамериканцах, сколько как о бразильцах, причудливой смеси африканской, европейской, ближневосточной, азиатской и местных культур»[935]. Известный бразильский социолог и философ Жилберту Фрейри замечал в 1960-е годы: «Некоторые бразильцы верят, что их страна характеризует собой особую форму цивилизации. Они считают, что эта цивилизация… способна проецировать и на другие континенты те ценности, которые были получены в результате адаптации норм современной цивилизации к другим, более отсталым регионам, не нанося ущерба культурам и обычаям местного населения»[936]. Типичного аргентинца в наши дни называют креольцем (criollo). Но в плане идентичности налицо очевидная двойственность: во внутренних районах преобладает культура испанско-индейская, в столице — скорее космополитичная, близкая к европейской. Становясь цивилизацией, Латинской Америке еще предстоит осознать себя в этом качестве.

Латинская Америка все меньше выглядит как зона преобладающего влияния США. «Соединенные Штаты больше не является единственной державой, к которой следует обращаться для разрешения кризисов, обеспечения безопасности и определения повестки дня развития Латинской Америки»[937], — констатирует американский эксперт Джулия Свейг. Организация американских государств явно не может найти себе нового места. Во многих странах Соединенным Штатам не могут простить продолжавшейся много десятилетий поддержки диктаторских режимов. Не нравилась слишком жесткая позиция в отношении Кубы, которую за пределами США никто в Западном полушарии не считает изгоем. Не нравятся инспирируемые из Вашингтона попытки свергнуть левацких лидеров. Во многих странах, включая Бразилию, вызывает протест расширение военного присутствия США на базах в Колумбии. Не нравятся жесткие преграды на пути миграционных потоков в Соединенные Штаты. Почти нигде не нашла поддержки американская глобальная «борьба с терроризмом», особенно в Ираке, а также результаты воплощения в жизнь неолиберальных экономических рецептов.

У США тоже растет список претензий к Латинской Америке, среди которых прогрессирующее полевение стоит на первом месте (свои левые в Соединенных Штатах отсутствуют, точнее, имеются в виде горстки не представленных в Конгрессе крошечных партий и групп). Но претензии существуют не только к левопопулистским режимам. Так, что касается Бразилии, «американцы чувствуют дискомфорт в отношении поднимающейся силы в их «расширенном соседстве». Независимость Бразилии была ненадежной и прямо провоцирующей: она воспринимается как друг Ирана, поднимающаяся сила, не озабоченная ценностью прав человека как мирового добра, которую часто осуждают как подружку африканских и арабских государств»[938]. На границе США и Мексики не только строится стена, но и уже много лет идет настоящая война между армиями мексиканских наркокартелей, с одной стороны, и вооруженными силами и полицией двух стран — с другой. Кстати, иммиграцию остановила не стена, а улучшившееся экономическое положение в Мексике, из-за чего с 2011 года все больше людей (включая американских пенсионеров) переезжает из США в Мексику, а не наоборот[939].

Приход к власти в США администрации Барака Обамы породил в Латинской Америке большие надежды. Но как быстро уяснил Обама, препятствия на пути эффективной дипломатии в Западном полушарии следует искать не в «плохих левых» странах, а гораздо ближе, дома. Это Национальная ассоциация владельцев оружия, антикастровское кубинское лобби, агробизнес, антилатинский джингоизм, а также государственный департамент и министерство торговли[940].

На втором для Обамы саммите Организации американских государств, проходившем в колумбийской Картахене в апреле 2012 года, президента США ждали одни разочарования. Мало скандалов вокруг того, что охрана президента не расплатилась с проституткой, что госсекретарь Хиллари Клинтон слишком зажигательно выступила на вечеринке в клубе «Гавана» под кубинскую музыку и что сам президент произнес «Мальдивы» вместо «Мальвины». Впервые традиционные союзники США — Мексика и Колумбия — поддержали вступление Кубы в состав ОАГ, а страны Боливарианской группы заявили, что не будут участвовать в последующих саммитах Америк, пока кубинское членство не будет восстановлено[941].

Именно полная изоляция США в кубинском вопросе, который превращался в камень преткновения в отношениях Вашингтона со всеми странами Западного полушария, заставила Обаму в конце 2014 года заявить о восстановлении дипломатических отношений с Кубой. Подчеркнув, правда, что Соединенные Штаты не откажутся от усилий по подрыву кубинского режима. При этом Обама не избежал критики в США за то, что пошел «на признание и углубление экономических связей с Кубой в обмен на нулевые уступки в области прав человека и демократических реформ»[942].

«США, похоже, до сих пор относятся к Латинской Америке как к собственному «заднему двору» (то есть свысока), забыв, что в свое время яростно осуждали такое отношение, когда речь заходила о европейских державах и их бывших американских колониях, — подмечает Доминик Моизи. — Хотя сегодня их вмешательство чаще всего имеет уже непрямой характер, США остаются одновременно жизненно важным фактором равновесия и ненавистным источником внешнего влияния в Латинской Америке»[943]. Экономики Центральной Америки и Карибского бассейна являются фактически продолжением американской. Американские инвестиции в регион многократно превышают китайские или чьи-либо еще. США имеют сильные каналы влияния на внутренние процессы в латиноамериканских странах, большую историю срежессированных из Вашингтона государственных переворотов. Кристина Киршнер как-то объяснила, почему в самих США не может быть государственного переворота. Потому что там нет американского посольства.

США сохраняют военное присутствие в ряде стран, а с большинством из них поддерживают интенсивные военно-технические контакты. Латиноамериканская зона «жизненно важных интересов» находится под патронажем Южного командования Вооруженных сил США в зоне Центральной Америки (USSOUTHCOM) со штаб-квартирой в Майами. Военные базы существуют на Кубе (Гуантанамо) и в Гондурасе. Настоящим форпостом выступает Колумбия, где расположено несколько военных баз США. Четвертый флот США полностью контролирует акваторию Западного полушария. Появление новых игроков в регионе — Китая, Индии, России, Евросоюза — вызывает в Вашингтоне определенное беспокойство. Но запас прочности американского влияния еще очень велик.

Расширение горизонтов

Интересы латиноамериканских стран все дальше выходят за пределы Западного полушария.

Товарооборот Латинской Америки с Китаем с 1999 по 2009 год вырос в 16 раз — с 8 до 130 млрд долл. Крупнейший партнер, естественно, Бразилия. В то же время основным продавцом и покупателем на континенте в целом оставались Соединенные Штаты — 486 млрд[944]. Хотя, в отличие от США, Китай не имеет возможности военно-стратегической проекции на континент, рост китайского влияния вызывает беспокойство американских стратегов. Как замечает Збигнев Бжезинский, «это не значит, что Китай будет стремиться к доминированию в регионе, но он очевидно может получить выгоду от сокращающегося регионального могущества Америки, больше помогая открыто антиамериканским правительствам в их экономическом развитии»[945].

Последний пример — решение Пекина инвестировать 50 млрд долл. в строительство к 2019 году канала между Атлантическим и Тихим океанами через Никарагуа. Длина канала 278 км, ширина — 230–520 м, глубина — до 30 м, что сделает его гораздо масштабнее давно устаревшего Панамского канала (длина 81,6 км, ширина — 30–150 м, глубина 12 м). США уже прилагают немалые усилия, чтобы поднять в Никарагуа движение протеста против строительства под тем предлогом, что будут нарушены права коренного населения и нанесен ущерб окружающей среде. Инвестором выступает частное лицо — миллиардер Ван Цзин, Россия готова обеспечивать безопасность проекта[946].

На роль крупного игрока в регионе выдвигается Индия, закупающая все больше нефти, соевого масла и меди. Ее компании инвестировали в Латинскую Америку больше 12 млрд долл. Индия становится «следующим Китаем» как рынок для латиноамериканского сырья, индийский промышленный экспорт в регион тоже вырастет. Индийские компании из сферы информационных технологий наняли на работу больше 17 тысяч программистов в странах Латинской Америки. Корпорация Reliance Industries, владеющая самым большим нефтеперерабатывающим комплексом в мире, четверть своей нефти получает из Латинской Америки. Videsh вложила 2,2 млрд долл. в нефтедобычу в Венесуэле. А компания Jindal разрабатывает одно из крупнейших в мире месторождений железной руды и строит нам сталелитейный завод. Индия проявляет интерес к опыту латиноамериканских компаний в решении проблем урбанизации, развития пищевой промышленности, банковского сектора[947].

Латинская Америка возвращается в орбиту российской внешней политики. Сейчас интерес, скорее, прагматический и экономический.

В Мексике реализуются контракты на поставку турбин для ГЭС. Российские специалисты участвуют в развитии мексиканской космической программы. С Аргентиной Россия активно сотрудничает в области гидроэнергетики, а Росатом поставляет изотопную продукцию и готовится строить АЭС. В Венесуэле российские компании участвуют в разработке месторождения Ху нин-6 и ряде других энергетических проектах, создается совместный банк. В Перу поставляются наши вертолеты и машины «Лада». В Эквадор Россия поставляет оборудование для строящихся на реках Тоачи и Пилатон каскада ГЭС. Крупнейшими партнерами на континенте выступают Бразилия — 7 млрд долл. в 2013 году и Аргентина — 2 млрд[948].

На латиноамериканском рынке оружия у России много серьезных конкурентов: не только США, но и Франция, а также Китай, который предлагает боевую технику и вооружение, скопированное с российского, уступающее по качеству и тактико-техническим характеристикам, но выигрывающее по цене.

В июле 2014 года Путин совершил латиноамериканское турне, посетив Кубу, Никарагуа и Аргентину, затем нанес официальный визит в Бразилию, побывав в Рио-де-Жанейро, Бразилиа и Форталезе. Президент России также принял участие в работе саммита БРИКС, по итогам которого были приняты Форталезская декларация и Форталезский план действий. Путин провел двусторонние встречи не только с коллегами по БРИКС, но и с латиноамериканскими лидерами — президентами Венесуэлы Николасом Мадуро, Боливии Эво Моралесом, Уругвая Хосе Мухикой, встретился на полях саммита с президентом Перу Ольянтой Умалой, Чили Мишель Бачелет и Колумбии Ху аном Сантосом. Путин посмотрел финал чемпионата мира по футболу, по окончании которого Россия приняла эстафету проведения этого турнира в 2018 году.

В странах Латинской Америки хорошо идет канал RT на испанском языке. 9 октября 2014 года в режиме телемоста Владимир Путин и президент Аргентины Кристина Фернандес де Киршнер дали старт началу вещания телеканала Russia Today на испанском языке в эфирной сети Аргентины. Как сказала Киршнер, «мы это делаем благодаря использованию собственных каналов, без участия больших каналов и больших международных СМИ, которые обычно передают новости, используя собственные интересы. Мы можем общаться между нашими народами без всяких посредников, чтобы мы могли передать наши собственные ценности». Путин, в свою очередь, выразил удовлетворение тем, что «в вашей стране появится солидный и, главное, достоверный источник сведений о происходящем в России и в мире… Приметой времени стали и жесткие информационные войны, попытки некоторых стран установить монополию на правду и использовать это в своих интересах».

Очевидно, что России непросто избавиться от подозрений в продолжении геополитических игр. Недавняя демонстрация российского флага на Ку б е, в Венесуэле, Никарагуа не были однозначно позитивно восприняты латиноамериканским истеблишментом, не говоря уже о Вашингтоне. В Бразилии и ряде других стран существует настороженность в отношении поставок российского вооружения в Венесуэлу. Культурный посыл России в Латинской Америке ограничен. «Единственный российский призыв, пользующийся ответной реакцией в регионе, — положить конец американской униполярности»[949], — пишет Жоао Фабиу Бертонья из бразильского университета Маринга.

Латиноамериканцы отстаивают равные условия в мировой торговле, доступ к источникам финансирования, рынкам сбыта, преодолении разрыва между Севером и Югом, против односторонних и силовых методов обеспечения безопасности, против активизации существующих или создания новых военных блоков. Они ставят вопрос об обеспечении большей представительности Совета Безопасности ООН, в том числе за счет государств континента. При этом страны пока не могут договориться между собой по этому вопросу. Претензии Бразилии на место в Совбезе оспариваются Мексикой и Аргентиной, выступившими за представительство региона на ротационной основе.

Начиная со встречи в Эвиане, Бразилия, Мексика и Аргентина приглашались для консультаций на саммиты в тот момент еще «большой восьмерки». В предложениях Николя Саркози по расширению «восьмерки» в «тринадцать», высказанных в период французского председательства, Бразилия и Мексика (наряду с Китаем, Индией и ЮАР) рассматривались в качестве перспективных кандидатов на членство в элитном клубе.

У Европейского союза весьма неплохие отношения с латиноамериканскими государствами. Серьезным преимуществом Европы является культурная близость. «В разных странах региона ассимилировались и начали думать по-бразильски или, скажем, по-аргентински порядка 30 млн итальянцев, 25 млн испанцев, около 15 млн немцев, 50 млн португальцев, не говоря уже о выходцах из Польши, Скандинавии, России»[950]. Предусмотрен механизм саммитов Евросоюза и CELAC, которые проходят раз в два года. Удачно складываются для Евросоюза отношения с Тихоокеанским альянсом: со всеми его четырьмя членами ЕС имеет договоры о свободной торговле[951].

Латинская Америка мало затронута волной милитаризации. Средний уровень оборонных расходов по континенту даже слегка сократился: с 1,42 % от их совокупного ВВП в 1999 году до 1,35 % в 2008-м. Рост зафиксирован только в Бразилии, но и там их уровень не превышает 1,7 % от ВВП, и в Венесуэле. В марте 2009 года в Сантьяго впервые встретились 12 министров обороны, входящие в Североамериканский оборонный совет (South American Defence Council), который был создан для поддержания диалога и обеспечения координации по вопросам безопасности на континенте. Центральными стали вопросы транспарентности оборонных расходов и военных программ. Аргентина выступила с предложением выработать стандартную методологию составления соответствующих бюджетов, чтобы избежать взаимной подозрительности и недоверия. Но пока военное сотрудничество остается на начальной стадии[952].

Куда идет Латинская Америка? Большинство экспертов и политиков континента ответят: туда, куда пойдет Бразилия.

Бразильский век

Бразилия — крупнейшая страна Латинской Америки (8,5 млн кв. км, 5-е место по территории в мире). Ее географическое положение, как подчеркивает Роберт Каплан, «не создает ей конкурентных преимуществ. Она лежит изолированно в Южной Америке и географически отдалена от остальных континетов»[953].

Превращение Бразилии не только в экономического, политического и цивилизационного лидера Латинской Америки, но и в одного из лидеров глобального роста является одной из наиболее интересных тенденций развития планеты в XXI веке. Страна, которая 300 лет прожила под колониальным управлением, а затем более века демонстрировала весьма средние показатели под властью слабых демократических и не очень состоятельных авторитарных правительств, обрела динамизм и уверенность в себе.

Коренному населению в Бразилии повезло больше, чем в тех землях Нового Света, которые были заселены испанцами или англичанами. В отличие от испанцев, столкнувшихся с организованным сопротивлением развитых цивилизаций ацтеков и инков, португальцы в Бразилии встретили лишь разрозненные племена тупи-гуарани, у которых нечего было отбирать, и заселение обошлось без лишней крови.

В отличие от англичан, которые не видели в индейцах или неграх людей, достойных приобщения к христианству или, тем более, вступлению в брак, у португальцев, по словам бразильского социолога и историка Сержиу Буарке де Оланда, «нет или почти нет чувства расового превосходства, по крайней мере, того упрямого чувства, стоящего на пути многих компромиссов, которое так характерно для северных народов. Эта особенность национального характера португальцев, сближающая их с другими народами латинского происхождения и даже в большей степени с мусульманским населением Африки, объясняется, главным образом, тем, что к моменту открытия Бразилии португальцы в этническом плане были уже неоднородны»[954]. Действительно, политика Португалии в отношении индейцев напоминала ее подход к маврам в самой этой стране до XV века, когда мавры приравнивались к белым во всех гражданских актах, включая браки. Но и в Бразилии индейское население заметно сократилось из-за заболеваний и захватов земель поселенцами — с пяти миллионов в начале XVI века, когда началось португальское заселение, до 300 тысяч сегодня[955].

Католический идеал, как он был привнесен португальскими миссионерами в Латинскую Америку, призывая к созданию Града Земного, построенного на коммунитарных началах, предполагал христианизацию местного населения и не препятствовал смешанным бракам португальских колонистов с индейскими женщинами. Португальский католицизм оказался настолько податливым, что в бразильских церквах даже лики святых и самой Богоматери приобрели смуглый оттенок. Как подчеркивает российский латиноамериканист Борис Мартынов, «особая синергия рас, цивилизаций и культур, происходившая на территории Бразилии в XV–XVII вв., к началу следующего столетия, думается, должна была дать уже принципиально иное качество. Растворившись в местной среде, среди местных народов, восприняв их традиции, привычки и культуру как свои, португальцы к тому времени уже не могли не превратиться в бразильцев». Обширные пространства Бразилии были открыты уже не португальцами, а уроженцами Америки, которым не надо было прибегать к большому насилию. «В этом смысле «покорению» Бразилии португальцами больше соответствовал бы термин «освоение», и в этом было много общего с процессом освоения Сибири и Дальнего Востока в XVI–XVIII вв.»[956].

Культуру Бразилии и ее демографический состав определил синтез европейского, африканского и индейского (тупитапуайя, араваки, караибы) компонентов. Связующим звеном между разнородными в расовом и культурном отношении группами на протяжении истории страны было смешанное население: мулаты — потомки негров-рабов и португальских колонистов, метисы — дети индианок и португальцев. Особое место занимали пардо — потомки индейцев и африканцев, — которые старались преувеличить долю индейской крови, поскольку переход индейцев и метисов в категорию белых происходил легче, чем у мулатов. В бразильском фольклоре сочетаются мотивы индейских и африканских сказок, легенды о брандейрантах. На музыку сильно повлияла африканская мелодика, а бразильские песни — мод — восходят к португальским. А к какой культуре отнести красочные карнавалы с выборами короля самбы?

«Как и все латиноамериканские страны, Бразилия является проекцией иберийского католического культурного узла, но в отличие от «белых» стран так называемого «южного конуса» (Чили, Аргентина, Парагвай, Уругвай) или преимущественно индейской Мексики испытывает на себе значительное влияние африканского генотипа, — замечает директор американских программ фонда «Русский мир» Николай Михайлов. — Это выражается в виде широко распространенного афрокатолического синкретизма с сохранением отдельных чисто африканских анимистических (шаманско-тотемических) традиций. Негры, мулаты, метисы и самбо Бразилии сегодня составляют половину ее… населения, и влияние этого этно-расово-культурного компонента продолжает расти. По этой причине вполне естественным выглядит начавшееся в последние десятилетия «возвращение» Бразилии в Африку… Учитывая, что ее расово-культурный архетип продублирован в Колумбии, Венесуэле и странах Карибского бассейна, мы можем полагать, что именно в этот регион и будет направлена ближайшая геополитическая экспансия Бразилии»[957].

В экономической истории Бразилии выделяют несколько циклов. Первый был связан с экспортом в Европу красного дерева (pau brazil), от которого и пошло наименование страны. Второй — в XVI веке — с выращиванием сахарного тростника и экспортом сахара, когда Бразилия покрывала практически 100 % мирового спроса на этот продукт. Третий начался с XVIII века, когда были открыты богатые месторождения золота и алмазов, ставших главными предметами экспорта. Четвертый, в следующем веке, вывел на первое место хлопок и кофе. На рубеже XIX — ХХ веков наступит короткий период, когда Бразилия выступала монополистом по производству натурального каучука. Из всех этих культур до настоящего времени большое значение сохранили кофе и сахар[958].

В Бразилии борьба за независимость, как отмечалось, прошла довольно спокойно. После того как Наполеон I в 1808 году двинулся на Португалию, королевский двор перебрался в Бразилию, которая обрела равный с метрополией статус в Объединенном королевстве Португалии, Бразилии и Альгарвы. Когда король вернулся в Лиссабон и Бразилию такого статуса постарались лишить, оставшийся в Рио наследник трона дон Педро в 1822 году провозгласил независимость Бразилии и был коронован как ее первый император. По сути, суверенизация стала своего рода компромиссом в рамках королевского дома Брагансов. При Педру I и его наследнике Педру II, который правил почти полвека (1831–1889), была принята весьма передовая Конституция, создана компетентная государственная администрация.

Бразилия оставалась независимой монархией вплоть до 1889 года, когда регентша Изабель, к возмущению земельной знати, отменила рабство и военные лишили императора власти. Бразилия обрела статус независимой республики с федеративным устройством (провинции империи были переименованы в штаты), президентским правлением, двухпалатным конгрессом (палата депутатов и Сенат).

«Старая республика» просуществовала до 1930 года, когда была революционным путем заменена «новым государством».

Жетулио Варгаса, который вскоре объявил чрезвычайное положение и распустил конгресс. Проводившаяся им «импортозамещающая индустриализация», когда правительство озаботилось строительством объектов промышленности и гидроэнергетики, привела к быстрому промышленному росту. Появилось трудовое и социальное законодательство, пенсии, при этом запрещались забастовки и участие огосударствленных профсоюзов в политической борьбе. Варгас отправил 25-тысячный корпус на европейский театр Второй мировой войны, тем самым Бразилия вступила на арену глобальной политики. В феврале 1945 года были восстановлены демократические свободы, возникли легальные партии, возобновлялись дипотношения с Москвой.

На выборах 1950 года вновь победу одержал Варгас. В октябре 1953 года он подписал закон о создании национальной компании «Петробраз», получившей монопольное право на добычу и переработку нефти. «В экономической области он проводил национальную линию, возлагая ответственность за проблемы платежного баланса на иностранный капитал, — пишет о причинах вновь быстро возникших у него проблем бразильский историк Борис Фаусту. — Его ответом на сомнения канадских и американских энергетических компаний относительно новых инвестиций в экономику Бразилии стал законопроект, согласно которому в данном секторе экономики создавалась государственная компания «Элетробраз» (апрель 1954 г.)»[959]. В августе того же года связанные с США военные предъявили ему ультиматум, и Варгас выстрелил себе в сердце в личных апартаментах дворца Катети.

Ускорение развитию Бразилии придал избранный президентом в 1956 году чешский цыган Жу селио Ку б ичек, который провозгласил лозунг «50 лет за пять» и взялся воплотить в жизнь записанную еще в первую Конституцию идею о создании новой столицы. Так родилась новая столица — Бразилиа (первой столицей был Сальвадор, второй — Рио) — городская Утопия, главным архитектором которой был коммунист Оскар Немейер. Город по форме напоминает самолет, фюзеляжем которого выступает Монументальная ось, вдоль которой размещены правительственные здания, а на западном конце расположены парламент и президентский дворец. Улицы пронумерованы, сектор гостиниц соседствует с сектором банков, сектором культуры и т. д. Это был символ новой Бразилии.

В 1964 году власть вновь захватили военные, после чего до 1985 года пять последующих президентов были генералами. В 2014 году — после многомесячной работы, сопровождавшейся саботажем госчиновников и военных, — будет подготовлен 4400-страничный доклад правительственной комиссии, расследовавшей преступления военных диктатур — особенно с 1964 по 1988 год. Задокументированы сотни случаев убийств, исчезновений людей, пыток, сокрытия тел. Президент Дилма Руссефф, сама подвергавшаяся пыткам, не смогла сдержать слез, когда представляла доклад[960]. «Спурт роста в середине ХХ века был профинансирован за счет внешнего долга в полузакрытой экономике, которая обвалилась в разгар нефтяных шоков 1970-х годов. Последовали два неустойчивых десятилетия безудержной инфляции, которая превысила 700 % в год к началу 1990-х»[961], — подметил Джозеф Най.

Важной вехой стали принятие новой Конституции в 1988 году и первые за три десятилетия президентские выборы в 1989 году, принесшие победу Фернанду Коллору ди Мелу. Как отмечают авторы книги «Why Nations Fail» Дарон Акемоглу и Джеймс Робинсон, последующий подъем Бразилии «не был сконструирован экономистами международных институтов, дававших советы, как лучше строить политику и избежать падений рынка. Он не был достигнут путем вливания внешней помощи. Он не был естественным следствием модернизации. Он был результатом решения разнообразной группы людей создать инкюзивные институты. Постепенно это привело к более инклюзивным экономическим институтам»[962].

Бразильское экономическое чудо в немалой степени связано с амбициозной и рациональной политикой двух ее президентов — лидера Партии бразильской социал-демократии Фернандо Энрике Кардозу и лидера Партии трудящихся Лиаса Инасио Лула да Сильва (более известного в народе как Лула), ученицей и продолжательницей дела которого является нынешняя президент Дилма Руссефф.

1990-е годы получили в Бразилии название «десятилетие реформ». Выборы 1994 года проходили еще в обстановке всеобщего национального уныния и пессимизма: экономика пребывала в длительном застое, госдолг безнадежно рос, инфляция достигала 30 % в месяц, страна была отрезана от мирового рынка капиталов, поскольку отказалась обслуживать внешний долг. Победу одержал тогдашний министр финансов Кардозу — либеральный социолог и политолог с международной известностью, выходец из семьи потомственных военных и госчиновников. В основе его политики было следование либеральным макроэкономическим принципам при одновременном увеличении социальных программ, которые позволили бы поднять покупательную способность населения.

Была проведена приватизация госсобственности на общую сумму в 100 мдрд долл. (больше, чем где-либо в развивающемся мире), что помогло сбалансировать бюджет. «План реал», связанный с введением новой денежной единицы, позволил в течение нескольких месяцев остановить инфляцию. Санация и приватизация банков, принадлежавших правительствам штатов, общая модернизация банковской системы, частичная демонополизация нефтегазового сектора и допуск в нее иностранных инвесторов, приватизация телекоммуникационного сектора, принятие законодательства о концессиях дали серьезный импульс для притока частных инвестиций, в том числе зарубежных. Начались серьезные реформы в налоговой, пенсионной системах, преобразование аграрного сектора. Результаты оказались впечатляющими. Макроэкономическая стабильность, таргетирование инфляции, плавающий курс валюты, накопление и инвестирование золотовалютных резервов, получаемых от продажи природных ресурсов, климат политической стабильности резко выделили Бразилию в лучшую сторону из числа латиноамериканских собратьев.

Несмотря на несомненные успехи либеральной политики правительства Кардозу, в 2002 году ПБСД была вынуждена уступить власть левым. Почему? Сам Кардозу в своих мемуарах объяснил это тем, что его соотечественники не любят капитализм: «Эту систему не любят парламентарии, журналисты, профессора. А внутри этой системы они особенно не любят банки, финансовые рынки и спекулянтов… Они любят государство, любят государственное вмешательство, общий контроль и контроль над валютными операциями… Они не любят отечественный капитал, но еще больше — международный. Идеал, сидящий у них в головах, — это изолированный некапиталистический режим с сильным Государством и обширными социальными программами… Правительство, которое предлагает интегрировать Бразилию в новое международное разделение труда, рассматривается как неолиберальное. Этот ярлык предполагает, что оно не хочет решать социальные проблемы»[963].

Новый президент — Лула — внешне выглядел как полная противоположность Кардозу. Лула родился в бедной рабочей семье на отсталом северо-востоке, рос без отца, не окончил школу и посвятил всю жизнь организации профсоюзного и забастовочного движения. Его восхождение на политический Олимп Бразилии стало одним из проявлений «левого ренессанса» континента.

Придя к власти, Лула не отказался от макроэкономической политики Кардозу. Единственным принципиальным отличием стало полное сворачивание дальнейшей приватизации. Темпы экономического роста достигли к 2007 году — 5,4 %, в 2008–5,1 %[964]. В следующем году из-за падения мировых цен и спроса на сырье, частичного паралича международного кредитного механизма и заметной утечки капитала ВВП сократился до 3,5 %, но уже в 2010 году вырос на рекордные 7,5 %, в 2011-м наблюдался 4-процентный рост. С 2002 по 2008 год первичный профицит федерального бюджета составлял от 2,2 до 2,8 % от ВВП, и даже в кризисном 2009-м был в плюсовой зоне (0,64 % ВВП). Размер прямых иностранных инвестиций рос на 26 % ежегодно на протяжении пяти лет, достигнув 48,5 млрд долл. в 2010 году. На Бразилию в 1998–2008 годах пришлось 31,3 % от зарубежных инвестиций в Латинскую Америку (274 млрд долл.)[965]. Инфляция сократилась с 200 % в 1990 году до 4,8 % в 2008-м.

Гораздо больший акцент был сделан на социальные программы, из которых наибольшую известность приобрела Bolsa Familia — «семейный кошелек». Трансферы беднейшим семьям были увязаны с посещением детьми школы и прохождением регулярной вакцинации. Повышались пенсии и минимальные зарплаты. Центральным звеном политики стимулирования экономического роста стала серия инфраструктурных программ. Социальные и строительные проекты увеличили долю госрасходов в ВВП за 2002–2008 годы с 21,7 % до 23,8 %[966]. В феврале 2004 года было создано Министерство социального развития и борьбы с голодом, которое работало во всех в 5563 муниципалитетах, охватывая 68 млн человек (37 % населения). С 1995 по 2005 год затраты на социальную помощь бедным выросли с 1,3 до 18,8 млн реалов, то есть в 13 раз. За 1990–2005 годы число бразильцев, чей доход составлял меньше одного доллара в день, упало до 4 % от общего числа населения, детская смертность сократилась почти в два раза[967].

Считается, что благодаря социальным программам Лулы 20,5 млн бразильцев вырвались из нищеты, а 40 млн — население Аргентины — пополнили средний класс с 2003 до 2011 года, когда средняя зарплата росла на 4,61 % в год[968]. Это создало почву для политической стабильности и продолжения реформ при администрации Дилмы Руссефф (болгарки с русскими корнями), которая вступила в должность 1 января 2011 года.

Население Бразилии в 2012 году превысило 200 миллионов человек, пятое место в мире. В составе бразильцев выделяют три расовых компонента — европеоидный, монголоидный и негроидный. 55 % населения — европейцы и их потомки, 38 % — метисы и мулаты, 6 % — негры, 1 % — японцы, арабы и индейцы. В бразильском варианте португальского языка выделяются три диалекта: северный, северо-восточный и южный. Среди метисов и индейцев распространен также язык, именуемый лингуа жерал. Некоторые негры сохраняют африканские языки кимбунду и йоруба. 90 % верующих — католики, остальные — протестанты или спиритуалисты.

По некоторым оценкам, Бразилия еще выше в мировой табели о рангах. В 2011 году бразильский Госкомстат поставил ее ВВП по паритету покупательной способности выше и России, и Германии. Именно Бразилия является главным конкурентом России в борьбе за звание пятой или даже четвертой экономики планеты. ВВП на душу населения немного ниже, чем в России с ее меньшим населением, и составляет 91 % от среднемирового уровня. Индекс неравенства Джини почти совпадает со среднемировым.

Сегодня Бразилия на 90 % покрывает потребности внутреннего рынка за счет собственного производства, в том числе на 80 % — в машинах и оборудовании. Быстро растет современная промышленность, продукция которой составляет 30 % экспорта[969]. Корпорация «Эмбраер», созданная лишь в конце 1970-х годов, превратилась в третьего в мире производителя авиационной техники (после «Боинга» и «Эйрбаса»). Крупные достижения налицо в электронике, информатике, био– и нанотехнологиях, генетике, ядерных исследованиях. В Бразилии запущены два ядерных реактора, третий будет построен к 2015 году, после чего страна получит полный цикл обогащения урана. Еще четыре реактора намечено пустить в строй к 2030 году. Сегодня Бразилия располагает шестыми в мире доказанными запасами природного урана, который в основном пока отправляется за границу — в Канаду и Европу — для обогащения[970]. Бразильский военно-промышленный комплекс — безусловный лидер на континенте, многие виды оружия охотно закупаются другими странами. Реализуются крупные инфраструктурные проекты, включая строительство высокоскоростной железной дороги между Рио и Сан-Пауло стоимостью 22 млрд долл.

В последние десятилетия кардинальным образом изменилась ситуация с энергообеспеченностью Бразилии, которая еще в 1970-е годы импортировала 85 % топлива. Причины — биоэтанол и нефть. Бразилия традиционно была одним из мировых лидеров в производстве этанола, который там называют просто алкоголем. Еще во времена Великой депрессии избыток сахара трансформировали в этанол, который в обязательном порядке добавлялся в моторное топливо. После войны дешевая нефть сделала его производство неактуальным вплоть до нефтяного кризиса 1973 года.

К середине 1980-х уже 95 % продаваемых в Бразилии новых автомобилей ездили на «алкоголе». С начала XXI века три фактора вновь сделали этанол популярным: рост цен на нефть; достижения науки, заметно удешевившие производство этанола; и начало выпуска двигателей, способных работать на различных видах моторного топлива. Такие двигатели были установлены на 83 % новых автомобилей, проданных в Бразилии в 2011 году. Причем, если производить этанол не из кукурузы, а из сахарного тростника (как это сейчас чаще всего и происходит), то не требуется даже вырубать тропические леса, в которых тростник прекрасно растет[971].

Долгое время считалось, что в Бразилии нет нефти. Сейчас бразильская нефтегазовая компания Petrobras и так уже является крупным глобальным игроком с операциями в 27 странах, а по оценке разведанных запасов нефти Бразилия переместилась с 24-го на 8-е место в мире. В нефтедобычу инвестируется 40 млрд долл. в год, но заметно нарастить производство не получается: последние четыре года оно балансирует в районе 2 млн баррелей в день и объявленная цель — 4,2 млн к 2020 году — пока представляется трудно достижимой[972].

Правительство Дилмы Руссефф, как и ее предшественника, исходит из тезиса об активной роли государства в стимулировании экономического роста. Сама она описывала свою долгосрочную политику следующим образом: «Бразилия восстановила способность планирования в таких областях, как энергетика, транспорт, жилищное строительство и санитария, переформулировала роль государства с большим упором на развитие социальной инфраструктуры. Открытие огромных запасов нефти на шельфе открывает новый цикл индустриализации, особенно в секторах судостроения, нефтехимии и тяжелой промышленности в целом; это позволит Бразилии создать специальный фонд для инвестиций в социальную, научную, технологическую и культурную политику. Страна усилила компании, находящиеся под контролем государства, такие как Petrobras, Electrobras, а также над государственными банками, чтобы стимулировать развитие. Через активные механизмы защиты торговли, поддержанные правилами ВТО, она не позволит, чтобы промышленность пострадала от несправедливой конкуренции»[973].