Дом Цепей Эриксон Стивен

Глава 23

Кого в пантеоне Падший может сильней всего презирать и страшиться? Вспомним последнее Сковывание: в нем участвовали Худ, Фенер, Королева Снов, Оссерк и Опонны, а также Аномандер Рейк, Каладан Бруд и множество иных властителей. Не так уж удивительно, что Увечный Бог не мог предугадать отсутствия среди упомянутых самого злого врага…

Сковывания, Истан Хела

— Если я женщина — настоящая женщина — это не значит, что я умею готовить.

Резак искоса глянул на Апсалар. — Нет-нет, очень вкусно. Честно…

Но Могора еще не закончила. Она размахивала обмотанным травой черпаком, расхаживая взад-вперед. — Кладовой у нас нет, совсем нет! И гости! Гости без конца! А он ходит доставать еду? Никогда! Думаю, он уже помер…

— Он не мертв, — вставила Апсалар, чья ложка неподвижно застыла над тарелкой. — Мы его совсем недавно видели.

— Ты так говоришь, волосы сияют и груди торчат — ох уж эти груди — погоди, начнешь рожать щенков и они до лодыжек достанут однажды. Не щенки, груди. Щенки тебе всю плешь проедят — нет, у тебя сияющие волосы, но да, уже волос не будет, так, одно название. О чем это я? А, я должна лазать по веревочной лестнице вверх и вниз каждый день, собирая еду по крохам — да, трава съедобная, просто надо пожевать. Жевать и жевать. Каждый день охапки травы, клубни, ризаны, тараканы и кровомухи…

Резак и Апсалар одновременно уронили ложки.

— … кусают меня за сиськи. А потом! — Она взмахнула черпаком, залепив мокрой травой стену. — Треклятые бхок'аралы лезут в мою орду и крадут самые сочные кусочки — каждого тараканчика и кровомуху! Вы заметили? В наших развалинах ни одного паразита! Ни мыши, ни клопа — куда деваться тысяче пауков?

Гости вернулись к еде, осторожно и пристально изучая мутное содержимое каждой ложки.

— И надолго вы решили здесь остаться? Что тут вам, странноприимный дом? Как, скажите на милость, нам с мужем вернуть семейный уют? Когда не вы, так боги и демоны и ассасины в спальне! Отыщу ли я покой?! — Она с топотом покинула комнату.

Миг спустя Резак моргнул и выпрямился. — Ассасины?

— Калам Мекхар, — сказала Апсалар. — Оставил метки, старый обычай Сжигателей Мостов.

— Он вернулся? Что случилось?

Женщина пожала плечами: — Темный Трон и Котиллион, кажется, наконец нашли нам применение. Дай догадаться. Калам планирует перебить как можно больше офицеров Ша'ик.

— Да, Могора подняла интересный вопрос. Котиллион хотел, чтобы мы были здесь, но зачем? Что теперь?

— У меня ответов нет, Крокус. Интерес Котиллиона скорее в тебе, чем во мне. Не удивительно.

— Да ну? Во мне.

— Потому что я не хочу быть его служанкой. У меня слишком много его воспоминаний, в том числе о жизни смертного по кличке Танцор, чтобы довериться безоглядно.

— Такие слова не ободряют, Апсалар…

Новый голос прошипел из теней: — Требуется ободрение? Легко, просто, не стоит беспокойства… что же решение не приходит? Сказать что-то глупое, для меня это должно быть просто. Должно ли? — Тут Искарал Паст явился из сумрака, принюхиваясь. — Она… готовила? — Глаза зажглись при виде тарелок. — А вы ЭТО ели! С ума сошли? Думаете, зачем я прячусь столько месяцев? Думаете, почему мои бхок'аралы просеивают ее орду в поисках съедобного? Боги, ну вы дураки! О да, отличная еда… для антилопы!

— Мы справляемся, — возразил Резак. — Вам чего-то нужно? Если нет, я согласен с Могорой — чем вас меньше, тем лучше.

— Она желает меня видеть, идиотский дарудж! Как думаете, зачем она за мной охотится?

— Что ж, отличная попытка. Но будем реалистами, Паст — она счастливее, когда вы не маячите перед глазами. Вас не особенно и хотят. Вы не особенно и нужны. Строго говоря, Паст, вообще бесполезны.

Глаза верховного жреца широко раскрылись, он зарычал и метнулся обратно в угол, пропадая в тени. Резак с улыбкой откинулся в кресле. — Сработало лучше, чем я надеялся.

— Ты встал между мужем и женой, Крокус. Неумное решение.

Он прищурился: — Куда бы ты хотела уйти, Апсалар?

Она не хотела встречать его взгляд. — Еще не придумала.

Резак знал: она уже всё решила.

Копье из твердого дерева, но на удивление гибкое для такой толщины. На конце торчало халцедоновое острие — подняв руку, Тралл Сенгар касался его ладонью. — Довольно коротко для моего стиля, но сойдет. Спасибо тебе, Ибра Гхолан.

Имасс развернулся и пошел к ожидавшему его Моноку Охему.

Тралл подул на ладони и обтер о потрепанные брюки из оленьей кожи. Снова согнул древко, положил копье на плечо. Встал к Онреку лицом. — Я готов. Хотя не помешали бы меха — садок холодный, ветер пахнет льдом, ночью нас может настичь снегопад.

— Мы пойдем на юг, — ответил Онрек. — Вскоре будет граница лесов, снег станет дождем.

— Звучит еще неприятнее.

— Наш путь, Тралл, займет лишь несколько дней и ночей. За это время мы из тундры попадем в саванну и джунгли.

— Думаешь, успеем к Первому Трону до регенатов?

Онрек пожал плечами. — Похоже, да. Путь Телланна не сулит препятствий, а вот тропы хаоса замедлят врага, ибо его пути всегда кривы.

— Всегда кривы. Да. Эти слова внушают тревогу.

«Ах. Это и мои чувства». — Согласен, есть повод для беспокойства, Тралл. Тем не менее, впереди более суровая угроза: найдя Трон, мы будем его защищать.

Ибра Гхолан отправился вперед, Монок Охем подождал, пока пройдут Онрек и Тралл, и пошел следом.

— Нам не доверяют, — прошептал Тралл.

— Верно, — согласился Онрек. — Тем не менее, мы нужны.

— Наименее приятный из союзов.

— Но самый прочный — пока нужда не миновала. Нужно помнить себя, Тралл Сенгар.

Тисте Эдур одобрительно хмыкнул.

Они замолчали. Каждый шаг уносил отряд на юг.

Как на многих тропах Телланна, Онрек видел и ощущал иными чувствами шрамы Омтозе Феллака. Ледяные реки избороздили местность, показывая историю наступления и конечного отхода ледников, за которыми остались наносы ила, поля камней и валунов, осыпи и широкие, доходящие до скального основания овраги. Вечная мерзлота постепенно уставала место мокрым торфяникам и лугам; кривые черные ели росли на островках, сложившихся из остатков древних рощ. Вокруг островов раскинулись черные озера, покрытые слоями тумана и булькающие от гнилостных газов.

Насекомые так и кишели в воздухе; не находя ничего вкусного в Т'лан Имассах, они тем не менее окружили их густыми зудящими тучами. Довольно скоро болота уступили место выступам камня, проходы были завалены мертвыми соснами и заросли кустарником. Каменные купола слились, став извитым мостом, по которому путникам шагалось легче.

Начался дождь, а скорее, нескончаемая морось. Черный базальт скользил под ногами.

Онрек слышал тяжелое дыхание Тралла Сенгара, ощущал его утомление. Однако Эдур не издал и жалобы, пусть ему все чаще приходилось опираться на копье, как на посох.

Скальные выступы сменились лесами, причем хвойные породы быстро уступали место лиственным. Холмы перешли в местность более ровную. Лес поредел и внезапно, за линией спутавшихся в падении стволов, показалась долина. Дождь кончился. Онрек поднял руку. — Нужно остановиться.

Ибра Гхолан, что был в десяти шагах впереди, обернулся. — Зачем?

— Еда и отдых, Ибра Гхолан. Ты мог забыть, что таковые числятся среди нужд смертных.

— Я не забыл, Онрек Сломанный.

Тралл уселся в траву и сказал с кривой улыбкой: — Это называется равнодушием, Онрек. Я ведь наименее ценный член нашего боевого отряда.

— Изменники не медлят, — заявил Ибра Гхолан. — Не будем и мы.

— Тогда идите вперед, — предложил Онрек.

— Нет, — повелительно сказал Монок Охем. — Идем вместе. Ибра, короткий отдых не принесет особых неудобств. И я хотел бы послушать Тисте Эдур.

— Чего ты хочешь, Гадающий?

— Твой народ, Тралл Сенгар. Что заставило их склониться перед Скованным?

— На твой вопрос ответить нелегко, Монок Охем.

Ибра Гхолан отошел. — Пойду на охоту, — сказал воин и пропал в вихре пыли.

Тисте Эдур чуть задержал взгляд на овальном наконечнике нового оружия, положил копье наземь и вздохнул: — Увы, долгая будет история. И я теперь не самый подходящий рассказчик…

— Почему?

— Потому, Монок Охем, что я отсечен. Меня уже нет. Для братьев, для своего народа я никогда не существовал.

— Эти утверждения бессильны перед истиной, — сказал Онрек. — Ты здесь, перед нами. Ты существуешь. Как и твоя память.

— Были Имассы, отправленные в ссылку, — проскрипел Монок Охем. — Тем не менее мы о них говорим. Должны говорить, предостерегая других. В чем ценность сказания, если не в поучении?

— Весьма просвещенный взгляд, Гадающий. Но мой народ не просвещен. Нам нет дела до поучений. И до самой истины. Наши сказания придают величие мирскому. Или придают мгновениям великих драм и подвигов вид неизбежности. Возможно, это стоит назвать «поучением», но цель в ином. Любая неудача оправдывает грядущие победы. Любая победа славна. Тисте Эдур не делают неверных шагов, ибо наш танец — танец судьбы.

— Но ты уже не в этом танце.

— Именно, Онрек. На самом деле никогда не был.

— Значит, изгнание заставляет тебя лгать даже самому себе, — заметил Онрек.

— В некотором смысле да. Я вынужден изменять рассказ, а это трудное дело. В те времена я многого не понимал — прежде всего в самом начале. Знания пришли много позднее.

— Вследствие Отсечения.

Миндалевидные глаза Тралла сузились. Он кивнул. — Да.

«Понимание пронеслось перед внутренним взором после падения Ритуала Телланна. Да, отлично понимаю». — Готовься рассказать свою историю, Тралл Сенгар. Если в ней можно найти поучение, задача слушателя — его осознать. Ты же не обязан делать все легким.

Монок Охем что-то проворчал, затем сказал. — Неверные слова. Любая история поучает. Игнорируя эту истину, рассказчик подвергается угрозе. Вырежь себя из сказания, которое ты должен поведать. Это будет урок смирения.

Тралл Сенгар улыбнулся гадающему. — Не бойся, я никогда не был лучшим из сказителей. Что же до вырезания, я уже вырезан, так что буду рассказывать историю Эдур, что обитают к северу от Летера, как рассказали бы они сами. С одним исключением — признаю, это будет для меня самое трудное: никаких преувеличений. Никакого упоения славой, притязаний на рок или неизбежность событий. Итак, я посмею стать иным, нежели выказывают себя Тисте Эдур, я сорву культурное отождествление и тем самым очищу историю…

— Плоть не лжет, — сказал Монок Охем. — Так что мы не обманемся.

— Плоть не может лгать, Гадающий, но дух может. Сделай себя как бы слепым и равнодушным — я намерен поступить так же.

— Когда ты начнешь рассказ?

— У Первого Трона, Монок Охем. Пока мы будем поджидать ренегатов… и союзников их, Тисте Эдур.

Ибра Гхолал возник снова, держа за сломанную шею зайца. Ободрав его одним движением, швырнул кровавую тушку под ноги Траллу. — Ешь, — велел воин, отбрасывая шкуру.

Онрек отошел, пока Тисте Эдур разводил костер. Похоже, слова Тралла его растревожили. Отсечение изменило физическую идентичность Эдур. Лысая макушка, лоб в рубцах. Но, похоже, внешние изменения ничто перед насилием над духом. Онрек осознал, что он привык находить утешение в компании Тралла Сенгара, его словно убаюкивает уверенное поведение Тисте Эдур, его привычка к трудностям и лишениям. Но, похоже, утешение это иллюзорно. Спокойствие Тралла рождено рубцами, зажившими, но и лишившими душу чувствительности. «Сердце его неполно. Он как Т'лан Имасс, но в смертной плоти. Мы просим его воскресить воспоминания о жизни, потом удивляемся, что попытка выполнит просьбы так трудна. Наша ошибка, не его.

Мы говорим об изгнанных — но не ради предостережения, как утверждал Монок Охем. Нет, ничего столь благородного. Мы говорим о них, подтверждая праведность своего суда. Однако именно наша непреклонность ведет самую жестокую войну — с временем, с изменениями окружающего мира».

— Я предварю рассказ, — говорил Тралл, поджаривая зайца, — одним намеренно тревожным размышлением.

— Говори же, — велел Монок Охем.

— Да, Гадающий. Оно касается природы… и необходимости поддержания баланса.

Будь у него душа, Онрек ощутил бы, что она холодна как лед. Воин медленно обернулся, услышав Тралла.

— Давления и силы всегда противостоят друг другу, — продолжал Эдур, пока заяц шипел над огнем. — И борьба идет за равновесие. Разумеется, это превыше богов — это поток существования… нет, даже превыше его, ибо существование противостоит забвению. Вот борьба, определяющая все, описывающая каждый остров Бездны. Или так ныне верю я. Жизни отвечает смерть. Тьме свет. Ошеломительный успех сменяется катастрофической неудачей. Ужасающее проклятие поразительным благословением. Кажется, все склонны ослеплять себя перед этой истиной, особенно когда триумф следует за триумфом. Видите подле меня этот огонек? Скромная победа… но если я стану ее питать, на энтузиазм придет ответ, и вся равнина займется пожаром — потом и лес, потом весь мир. Значит, мера мудрости — в умении угасить огонь, едва приготовишь мясо. В конце концов, воспламенение мира уничтожит всё, не в огне, так от последующего голода. Понимаешь меня, Монок Охем?

— Нет, Тралл Сенгар. Твои слова не предваряют ничего.

Онрек подал голос: — Ошибаешься, Монок Охем. Они предваряют… всё.

Тралл поднял голову и ответил ему улыбкой.

Улыбкой подавляющей грусти. Крайнего… отчаяния.

Неупокоенный воин был потрясен.

Череда холмов окаймляла местность; казалось, холмы медленно тают, пока песок сыплется с небес.

— Скоро, — промурлыкал Жемчуг, — выступы древнего берега вновь скроются под дюнами.

Лостара пожала плечами. — Теряем время, — заявила она и пошла к ближайшему гребню. В воздухе было полно пыли и песка, так что першило в горле и жгло глаза. В дымке казалось, что горизонт стал ближе, и почему-то от этого их открытие стало менее значимым. Внезапная кончина Стены намекает, что Адъюнкт и ее армия дошли до Рараку и маршируют к оазису.

Жемчуг объявил, что теперь безопасно путешествовать и при свете дня. Богиня «втянулась», сосредотачивая силы ради, возможно, одного решительного выброса. Ради схватки с Адъюнктом. Упрямая одержимость и ярость — пороки, которые нужно использовать.

Тут она позволила себе ухмыльнуться. Пороки. Ну, в них недостатка нет, верно? Миг дикой страсти миновал, насколько она понимает. Высвобождение давно сдерживаемых эмоций — теперь все ушло, можно сконцентрироваться на другом. На вещах более важных. Однако, кажется, Жемчуг воспринимает всё по иному. Утром даже попробовал взять ее под руку. Жест, решительно отвергнутый, несмотря на жалкий вид мужчины. Грозный ассасин готов превратиться в скулящего щенка… мысль вызвала отвращение и она пустила разум по другой тропе.

У них мало времени, не говоря уже о пище и воде. Рараку — враждебная страна, она презирает все живое, дерзнувшее ею интересоваться. Не святая, а проклятая. Пожирательница грез, разрушительница дерзаний. Почему бы нет? Это же чертова пустыня.

Карабкаясь по валунам и остаткам плит мостовой, они влезли на гребень холма.

— Мы близко, — сказал, щурясь, Жемчуг. — За той высокой террасой мы увидим оазис.

— И что тогда? — спросила Лостара, отряхивая пыль с истрепанной одежды.

— Ну, было бы упущением не воспользоваться выгодной позицией — я могу прокрасться в лагерь и причинить некие неприятности. К тому же один из следов, по которому я иду, ведет в сердце армии мятежников.

Крючки. Хозяин возрожденного культа. — Ты так уверен?

Он кивнул и пошевелил плечом. — На достаточном основании. Я пришел к убеждению, что мятеж извращен весьма давно, возможно, с самого начала. Что такая цель, как «борьба за независимость Семи Городов», была вовсе не главной и вскоре тайные мотивы будут проявлены.

— Ты не можешь допустить, чтобы эти проявления обошлись без твоего присутствия.

Он оглянулся: — Милая моя, не забывай — я агент Малазанской империи. У меня есть известные обязанности…

Ее глаза выхватили лежащий среди камней предмет — мгновенное узнавание, и она торопливо отвела глаза. Внимательно изучила мутное небо. — Тебе не кажется, что внезапное появление может помешать выполнению иных заданий нашими людьми в лагере мятежников? Императрица не знает, что мы здесь. Сама Адъюнкт, вероятно, считает, что мы далеко…

— Я не чураюсь ролей на подхвате…

Лостара фыркнула.

— Ну, — поправился он, — такая роль не всегда презренна. Я смогу пережить…

«Лжец». Она опустилась на колено, поправив перекосившуюся защитную пластину голени. — Мы, пожалуй, сможем дойти до той террасы к закату.

— Согласен.

Она выпрямилась.

Склон, по которому они спускались, был усыпан камнями. Почву застилали трупики бесчисленных животных пустыни, которых засосало в Вихрь — они умирали в буре, но оставались кружиться вместе с ней и лишь по внезапной кончине вихря вернулись на землю. Твари сыпались дождем весь день, их оболочки трещали и звенели по сторонам, отскакивали от шлема и падали на плечи. Ризаны, плащовки и прочие крошечные создания, хотя иногда о землю ударялось что-то покрупнее. Лостара порадовалась, когда «дождь» наконец кончился.

— Вихрь не был дружелюбен к Рараку, — заметил Жемчуг, пинком отбрасывая труп детеныша бхок'арала.

— Если считать, что пустыне не все равно — а ей все равно, и я сомневаюсь, что в долгой перспективе все это имеет значение. Жизнь страны гораздо длиннее всего, с чем мы привыкли иметь дело, и куда обширнее жизней несчастных тварей. К тому же Рараку уже почти мертва.

— Видимость обманчива. Милая, в Святой Пустыне есть глубочайшие духи. Схоронившиеся в камне…

— И жизнь над камнями, и над песками тоже, — заверила его Лостара, — ничего не значит для духов. Ты дурак, если думал иначе.

— Я был дураком, думая слишком о многом, — буркнул Коготь.

— Не жди, что я возражу.

— Даже на ум не приходило, Лостара. Но тем не менее советую тебе взращивать здравое уважение к тайнам Рараку. Слишком легко обмануться кажущейся пустотой и отсутствием жизни.

— Как мы уже успели убедиться.

Он наморщил лоб, вздохнул. — Сожалею, что ты видишь… вещи в таком разрезе, и могу лишь заключить, что ты находишь особое удовольствие в ссорах, и если ссоры нет — нет даже повода — ты его создаешь.

— Слишком много думаешь, Жемчуг. Самый раздражающий из твоих пороков… а если учесть размах и количество твоих пороков, этим многое сказано. Похоже, настало время дать совет. Вот он: отныне не думай вообще.

— И как мне этого достичь? Следуя твоему примеру, может быть?

— Я думаю ни слишком много, ни слишком мало. Я совершенно уравновешена — вот что ты находишь столь привлекательным. Так бабочек тянет к огню.

— Значит, мне грозит быть сожженным?

— До черной сухой корки.

— Итак, ты отгоняешь меня ради моего же блага. Некий жест сочувствия.

— Огни ни тянут, ни отталкивают. Они просто существуют, без сочувствия, равнодушные к суицидальным устремлениям летучих жуков. Еще один из пороков, Жемчуг. Присваиваешь эмоции тому, в чем их нет.

— Могу поклясться, эмоции были — две ночи назад…

— Да, огонь пылает яростно, если есть топливо…

— И наутро остается лишь холодный пепел.

— Теперь ты начал понимать. Разумеется, ты увидишь в моих словах поощрение и станешь думать дальше. Но это лишь трата времени, так что советую оставить всякие усилия. Радуйся отсвету, Жемчуг.

— Понимаю… хотя и смутно. Ладно, я приму твой список советов.

— Примешь? Легковерие — на редкость непривлекательный порок, Жемчуг.

Она надеялась, что он закричит, и была впечатлена внезапным возвращением контроля (Коготь испустил вздох, словно крышка поднялась над кипящим котлом, сбрасывая давление).

Они приближались к вершине последней гряды холмов. Лостара была почти довольна проведенным днем, а Жемчуг, похоже, совсем наоборот.

На гребне Коготь заговорил снова: — Что ты подобрала позади, милочка?

— Видел, значит? Сверкающий камешек. На глаза попался. Я его уже бросила.

— О? Так он больше не таится в кармашке на ремне?

Зарычав, Лостара сорвала кошелек с пояса и швырнула наземь, потом стащила одну из кольчужных перчаток. — Смотри сам.

Бросив удивленный взгляд, он нагнулся к кошельку.

Едва он выпрямился, Лостара сделала шаг.

Перчатка крепко ударила Жемчуга в висок.

Он со стоном потерял сознание и упал.

— Идиот, — буркнула она, забирая кошелек. Натянула перчатку и закряхтела, поднимая мужчину под плечо.

Менее чем в двух тысячах шагов впереди оазис, воздух густ от пыли и копоти множества костров. Стада коз среди кустарников, в тени деревьев. Остатки грубой, круглой оборонительной стены тянутся в обе стороны.

Лостара потащила Жемчуга вниз.