Одиночество-12 Ревазов Арсен

Глава 27

«Начинается, – подумал я. – Доигрались. Паранойя». Но на всякий случай посмотрел на человека, показавшегося мне хатом, внимательней. Человек быстро прошел мимо. Серый, непривлекательный. Обычный. Невыразительный. Скучный. Неприметный. Но я точно знал, что он хат. Также как встретив на улице негра, я был знал, что он – негр. А не китаец и не скандинав. Но с негром-то все просто. А откуда я знал про проходящего мимо итальянца? Неожиданно выросший третий глаз? Иного объяснения у меня не было. То-есть было, конечно. – Паранойя. Чтобы разобраться, в ком из нас проблема – во мне или в нем, я развернулся и пошел за человеком. На почтительном расстоянии. Есть мне совершенно расхотелось. Я шел за хатом обычным шагом и раздумывал. Выбритого треугольника на затылке – нет. Значит не вторая степень посвящения. Значит, третья. Потому что хаты первой степени по улицам не разгуливают, и главное, их вообще очень мало. Но откуда я знаю, что он хат? Нет, ну вот откуда? «Оттуда, – ответил мне внутренний голос. – Оттуда!»

Я опасался, что хат откроет дверь какой-нибудь конторы и исчезнет, но мне повезло. Он свернул в кафе. Я принял самый туристический вид, какой смог и, озираясь по сторонам, вошел в то же кафе. Хат уже сидел, развернув Corriere della Sera. Я уставился на грифельную доску, на которой было мелом выведено примерно двадцать пять разных видов кофе, и растерявшись, заказал двойной эспрессо. Сел за соседний столик и начал соображать. В голову ничего не лезло, кроме того, что в трех метрах от меня сидит настоящий итальянский хат. Н-да… А как там лечится паранойя? Кажется, легкая форма – никак. Покой, крепкий сон. Свежий воздух. Здоровая еда. Пешие прогулки. Всего этого у меня в Японии было хоть отбавляй. «Да не хат он никакой», – сказал я сам себе из последних сил. И сам себе не поверил. И тут меня осенило. Я спросил у официанта ручку, написал на салфетке 222 461 215 подошел к хату, прокашлялся и сказав, excuse me, sir показал хату число.

Хат взял салфетку. Посмотрел на нее. Потом на меня. Потом опять на нее. Потом взглядом предложил сесть за его столик. На вопрос, который он задал мне, ответа у меня не было. А вопрос был самый естественный из всех возможных.

– Что вам нужно?

– М… я подумал, что вам знакомо это число.

– Почему вы решили, что оно должно быть мне знакомо?

Хат был спокоен, но немного удивлен. Я даже начал колебаться, а не простой ли он человек, но отступать было некуда.

– Дело в том, что я из Москвы. У меня есть специальное задание. И, можете себе представить, только что на кафедральной площади прямо у собора какой-то мотоциклист сорвал с меня сумку. А ней – все деньги, мой паспорт, мои права, мой сотовый телефон…

– Ужасно. Но вы не ответили на мой вопрос. С чего вы взяли, что я должен знать это число?

– Дело в том, что в рамках моего задания, вы простите, но детали я вынужден упустить, мне показали фотографии самых выдающихся членов веронской общины. Вы, разумеется входите в них.

Вот тут он удивился по полной и я понял, что в кои-то веки попал в десятку с первого выстрела. От серости хата не осталось и следа. Он выглядел, как человек, которому сказали, что с одной стороны ему изменила жена, а с другой, что она сделала это с великим футболистом.

– Разве в Вероне есть другие члены братства?!?!

– Вот видите. Я уже сказал вам больше чем мог. Пожалуйста забудьте об этом.

– Что вам нужно?

– Немного денег. Сотня евро, не больше. Я должен заплатить за гостиницу. Я тотчас же свяжусь с Москвой и мне вышлют все необходимое.

Человек, все еще продолжая удивляться, достал бумажник и передал мне две банкноты по пятьдесят евро. Наконец ему пришла в голову одна мысль.

– Я вынужден буду рассказать об этом своему куратору. Надеюсь, что пропавшие у вас документы не несут угрозы братству…

– Ну что вы… Все самое важное – здесь. И я со значительным видом показал на свою голову. Что же касается рассказа об этом куратору… На вашем месте я бы не торопился.

– Почему?

– Вы только что узнали абсолютно секретную информацию. О том, что вы не один в Вероне. Не уверен, что куратор придет от этого в восторг.

– Это вы рассказали мне об этом!

– Согласен. Меня за это могут наказать. Но я от вас не получил никакой секретной информации. Следовательно, непосредственной угрозы братству не представляю. Подумайте лучше о себе! Вдруг куратор или совет Уреев начнет опасаться того, что вы захотите дознаться, кто именно представляет в Вероне интересы братства? Или еще что-нибудь, боюсь даже подумать об этом. А?…

Хат задумался. Мне совершенно не улыбалась перспектива быть объявленным в хатский розыск, а значит и во все остальные розыски за два часа до приезда Антона. И я решил добить его.

– Я сожалею, что некоторым образом подставил вас. Предлагаю просто забыть об этой истории. Я никому не скажу о нашем разговоре. Объясню, что 100 евро хранились у меня в потайном кармане. И вы поступите, соответственно, также. Тогда ваш куратор будет спать спокойно.

Хат задумался еще сильнее. Я спокойно молчал, выжидая. Наконец, хат пристально глядя мне в глаза спросил:

– А могу ли я вам доверять?

– Можете. Рассказывать, что я случайно выболтал тайну, потому что мне понадобились сто евро, – совершенно не в моих интересах.

– То есть мы с вами незнакомы?

– Лично нет. А я вас знаю только по фотографиям.

Я подумал, что блестящим завершающим аккордом разговора была бы фраза вроде «всего хорошего, синьор Траппатони!», но поскольку я понятия не имел, как этого хата зовут, то я просто кивнул, поднялся и вышел, заставив хата таким образом расплатиться еще и за кофе. И без финального аккорда получилось неплохо. Паранойи у меня не было. Наоборот. Появился некий дар.

«Интересно, – думал я, бредя в гостиницу (я решил, что поужинаю уже с Антоном), – а я теперь вообще всех хатов вижу насквозь или только самых явных? Интересно… Так я скоро научусь чувствовать и понимать женщин».[98]

В гостинице я включил телевизор. Шли какие-то новости. Репортаж из парламента. Я всмотрелся в экран и вздрогнул. На трибуне стоял – другой настоящий хат и что-то говорил. Почти кричал. Слова источали кипучую итальянскую энергию, но что серое проступало сквозь нее. Я переключил канал. Детский. На экране надувались и перекатывались телепузики. Чем-то они показались мне подозрительными, хотя ничего явного я не ощутил. Я опять переключил канал. MTV. Последний клип Эминема. Вроде, все нормально. Я перешел на Евроспорт. Волейбол. Все ОК. Я опять вернулся к новостям. Нет, определенно, этот итальянский политик, которого я видел первый раз в жизни, был хатом. Я перешел на CNN. Война в Ираке. Американские солдаты в Хаммере и на блок-постах – были нормальные люди. Но все равно какое-то хатское излучение от телевизора шло. Может, от самой войны?

Я выключил телевизор. Сердце билось как сумасшедшее. Я пощупал пульс. Каждый пятый удар сердце пропускало. Аритмия. Только бы дождаться Антона. Сколько там еще – час? А вдруг хат все-таки сдаст меня? Черт! Конечно, сдаст. Испугается и сдаст. А долго ли меня найти по описанию? Особенно если сделать засаду в аэропорту и на дорогах. Значит, надо встретиться с Антоном и уходить дворами. Пешком. Через пустыри. К утру доберемся до соседнего городка. А с другой стороны – а там что? Уж если нас будут искать, то будут искать везде. Какого черта я полез проверять этот свой дар? Зачем? Чего я добился? Рассекретил и себя и Антона… Заработал 100 евро? Боже, что я за идиот?!!!

Когда я спускался по лестнице в лобби я увидел, как открывается входная дверь и в гостиницу вплывает Антон. Вид у него был расслабленный и позитивный. Я решительно направился к нему.

– Привет, Антон, – сказал я, как будто мы расстались вчера. Привет, у нас – проблемы.

– Привет! У нас всегда проблемы. Расскажи лучше, как ты провел все эти годы?

– Рано ложился спать. Послушай…

– Это пошло тебе на пользу. Ты не постарел.

– Антон! Еще немного и мы окончательно перестанем стареть. Послушай все таки…

– Прямо здесь?

– Давай отойдем в сторону.

Мы отошли и встали у стены. Антон неодобрительно покачал головой глядя на свою дорожную сумку, расположившуюся в самом центре вестибюля. Выслушав меня, Антон неопределенно повел плечами.

– Мы не будем никуда бежать. Надоело изменять планы. Если итальянец сдаст нас – ему же хуже. Меня больше волнует твой неизвестно откуда взявшийся дар. Расскажи, как ты это чувствуешь?

– Я пока не до конца разобрался. Но сейчас мне кажется, что я чувствую не только людей. Хатской может оказаться картина. Или дизайн. Или запах. Или событие. Или кинофильм. Или бизнес. Или дрожание воздуха… Это такое свойство – я не знаю, как его назвать? «Хатство»? Оно – в мире. Оно пронизывает мир. По ощущениям – оно – серого цвета. Но это такой метафизический серый цвет. Пиджак у итальянского политика, например, был синим.

– Как. Ты. Это. Чувствуешь? Как?!

– Я не знаю. Просто чувствую. Как-то… Неуловимо. Непонятно. Неформализуемо. Как Кассандра предвидела события?

Антон помолчал, возвращаясь к своему привычному скептицизму

– Просто была умным человеком.

Я вспомнил, что он в свое время объяснял мне, кого следует считать умным человеком. Умный человек, с точки зрения Антона – это не человек, который говорит умные вещи. Чтоб говорить умные вещи надо просто быть образованным, креативным и не повторяться. И тем более, умный человек это не тот, кто совершает умные поступки. Для этого не надо вообще ничего, кроме интуиции. И даже не тот, кто умеет вслушиваться в слова других людей, хотя это максимальное приближение. Умный человек – это тот, кто знает, как будут развиваться события.

Я не был умным человеком в трактовке Антона, потому что как у нас будут развиваться события мне и в голову не приходило. Ни с того ни сего Антон вдруг сказал:

– Хватит сидеть на измене. Пошли в кабак!

– Кабак?

– Паб, ночной бар, whatever.

– В ночной бар? Пить? Тусоваться? Я не ужинал… Да и…

Я подумал, что, похоже концессия «Одиночество-12» восстанавливается. Вместо того, чтобы заняться делом или сбежать куда-нибудь к чертовой матери, мы собираемся пойти и нажраться.

– Там чего-нибудь перекусишь. Я думаю, пришла пора оторваться. Поговорить мы всегда успеем.

– Оторваться?

– Да. По по полной. Идем в «Непорочную Джульету». Если верить Lonely Plannet – это самое шумное место в городе.

– Оторваться по полной?!

Она была француженкой. У нее было узкое тонкое лицо и черные волосы до плеч – тоже тонкие. Про фигуру я ничего решить не мог – мешал длинный серый балахон. Ее звали прямо из бессмертной песни – Louise-Marie. Узнав это, я покачал головой и, не сказав ни ей ни Антону ни слова, немедленно отправился к музыкальной машине, где обнаружил нужный диск. Осторожная радость. На языке отношений с судьбой это означало: мне сегодня везет. Пластинка Smokie Platinum совершенно не обязана была оказаться в револьвере старого потрепанного фонографа. Он же juke-box. Я опустил монетку, недоверчиво пощелкал большими квадратными кнопками и вернулся к Луизе-Марии и Антону. Рядом уже сидела вторая девушка, тоже француженка, судя по акценту. Они обе весело переговаривались с Антоном.

– Hi! – сказал я второй девчонке. – Я – Иосиф.

– А я – Натали.

– О, может, ты русская?

– Моя бабушка из России.

– По-русски не говоришь?

– Нет. Спас'ибо, пожал'уйста, йа хоч'ю еще вып'ить, до свидан'я.

Я абсолютно утратил интерес ко второй девушке, хотя фигурка у нее была на твердую четверку и сквозь шум «Непорочной Джульетты» прокричал Луизе-Марии, что сейчас будет песня про нее.

– Что за песня?

– I'll Meet You at Midnight.

– О, спасибо! Я люблю ее. Я вообще люблю старые песни. Знаешь, seventies…

– Да! Знаю! Еще как знаю!

Я слушал песню, заводился ее немного задыхающимся ритмом, пропитывался гитарными запилами и сводящими с ума переходами, вслушивался в едва заметную хрипотцу голоса Криса Нормана и любовался Луизой-Марией. Мне думалось примерно так:

«Ну какие к черту хаты?! Вот сидим мы с Антоном в самой середине Европы. Отличный бар. Очень шумно. Очень тесно. Очень весело. Классные девчонки. И жизнь – прекрасна. И она ведь все еще продолжается не смотря ни на что! Продолжается! И нет никакого одиночества. Людей-то сколько вокруг! Ну, конечно, кроме концессии „Одиночество 12“. Но она подождет. И зло мира подождет! До послезавтра. Ведь мы улетаем завтра вечером. И у нас почти сутки на этот город с многообещающим найтлайфом».

Девчонки влезли танцевать на барную стойку. Луиза-Мария в своем монашеском балахоне смотрелась на ней особенно круто. К этому времени на стойке уже было не протолкнуться, и я не считая себя специалистом ни в танцах ни в эквилибристике, решил остаться за столиком. Антон, повелительно поднял руку, как офицер, увлекающий роту личным примером и пошел в атаку. То есть полез на барную стойку, совершенно забыв про возраст, интеллект и кармические долги. Я решил еще посидеть. Посмотреть на танцующего Антона. Последний раз я это видел, кажется, в школе. Не смотря на длительный перерыв, выходило у него неплохо. Он танцевал хоть неуклюже, но зато забойно. В этом явно что-то было…

«А эта Луиза-Мария – хороша. Так ведь недолго и влюбиться. А что настоящая Маша в самом деле себе думает?»

На этом месте размышлений я понял, что думать поздно. В конце-концов – полночь. Ну какие мысли после полуночи? Только самые дурацкие. Пообещав себе не думать больше ни о чем, я полез на стойку. Меня встретили с восторгом.

– Какие планы? – прокричал я по-русски Антону.

– Планы отдыхают! – заорал мне в ответ Антон.

– Понятно! А что девчонки?

– Все девчонки – наши!

– Отлично! Так мы – вместе?

– Мы всегда вместе!

– Тогда надо что-делать! – Мой голос заметно охрип. Сказывалось насилие над голосовыми связками.

– Ничего не надо делать! Все придет само.

Антон чуть не потерял равновесие и не грохнулся со стойки, выкрикивая очередную мудрость. Я успел поддержать его.

– Когда???

– Потом!!!

Насколько я понимал тогда, никакого особенного «потом» нам не светило. Девчонки, оттанцевав свое, сказали, что им надо пойти переодеться (было около часа ночи). Мы ничуть не удивившись, проводили разгоряченных, волшебно дышащих француженок до их гостиницы и сказали, что подождем их в соседнем баре. Они согласились. Бар был тихий. Мы заказали себе по Джек Дэниэлсу. Вообще-то кукурузный виски – это не виски. В него чуть ли не сахар добавляют. Но в конце трудного дня – он идет замечательно. Как говорили у нас в юности: «два-ноль-два, а пьется как два-ноль-семь».

– Бабы-то не придут, – профессиональным голосом отметил я.

– Да и хрен с ними, – голосом философа, испытавшего все на свете, отозвался Антон.

– Тебе-то конечно. С твоей концепцией супружеской верности – одной проблемой меньше.

– У меня нет концепции. Просто я чувствую, что так надо и все. И мне плевать откуда что берется, – Антон поднял руку, опередив мое возражение. – Мне насрать на детские страхи и на семейные ценности. И на весь фрейдизм в его цельной противоречивости. Я просто хочу сказать, что я так себя веду и что я за это плачу. Потому что если я поведу себя по-другому – Дина от меня уйдет.

– Если узнает?

– Да не «если узнает». А потому что оборвется кармическая связь. И я останусь один. А одиночество… Ты же сам говорил.

– Заведи детей. И Дина никуда не денется. И никакого одиночества.

– Дети не рождаются просто так, – пробурчал Антон и замолчал.