Вечная принцесса Грегори Филиппа

— А стали взамен леди Маргарет, женой смотрителя маленького замка, даже не его собственного и даже не в Англии…

Леди Маргарет не обиделась на бестактность, простительную, по ее мнению, пережившей страшное потрясение принцессе, а сухим кивком подтвердила, что именно таков ее нынешний скромный статус.

— Но почему же вы не воспротивились? — гнула свое Каталина.

Леди Маргарет оглянулась, закрыта ли дверь, — удостовериться, что ее не услышит никто из придворных.

— Как я могла сопротивляться? — просто ответила она. — Моего брата заточили в Тауэр только за то, что он родился принцем. Откажись я выйти за сэра Ричарда, та же участь постигла бы и меня. Брат сложил свою бедную голову на плахе по той лишь причине, что носил свое родовое имя. Поскольку я женщина, у меня был шанс сменить свое. Так я и поступила.

— У вас был шанс стать королевой Англии! — воскликнула Каталина.

Леди Маргарет слегка нахмурилась — ее покоробил пафос, с каким это прозвучало.

— На все воля Божья, — просто сказала она. — Мой шанс, уж какой он там был, миновал. Ваш — тоже. Вам придется найти способ остаток своих дней прожить, не испытывая сожалений, инфанта.

Каталина слушала эти слова с лицом холодным и замкнутым.

— Я найду способ исполнить свое предназначение, — не сразу сказала она. — Ар… — начала было, но не сумела выговорить дорогое ей имя, — знаете, у нас как-то был разговор… В общем, непременно надо добиваться того, что принадлежит тебе по праву. Теперь я это поняла. Я знаю, в чем мой долг, и, как бы мне ни было тяжко, сумею выполнить Господню волю.

Леди Маргарет кивнула.

— А что, если Его воля в том, чтобы принять свою судьбу? В том, чтобы смириться?

— Нет, это не так, — твердо сказала Каталина.

Этого я никому не скажу. Никому не скажу, что в сердце своем я по-прежнему принцесса Уэльская и всегда ею буду, пока не увижу, как венчается мой сын и как коронуют мою невестку. Никому не скажу, что понимаю теперь слова Артура: что даже урожденной принцессе случается бороться за свой титул.

Я никому не сказала, беременна я или нет. Но сама-то я знаю. Мои дни миновали в апреле. Ребенка нет. Не будет у меня принцессы Марии, не будет принца Артура. Мой любимый умер, и ничего мне от него не осталось, и ребенка тоже.

Я буду молчать, хотя люди постоянно лезут с вопросами. Еще надо подумать, как поступить, как потребовать трон, на котором Артур хотел меня видеть. Подумать, как выполнить обещание, которое я дала ему у его смертного ложа. Как пустить в жизнь ту ложь, которую он надумал. Как сделать эту ложь убедительной, как обмануть самого короля и его хитроумную, зоркую мать.

Я дала обещание. Я его не нарушу. Он требовал, чтобы я дала слово, он сформулировал эту ложь, и я сказала «да». Я не подведу моего Артура. Это последнее, о чем он меня просил, и я выполню, что обещала. Я сделаю это для него. Я сделаю это ради нас.

«Любовь моя, если б ты только знал, как мне тебя не хватает…»

В Лондон Каталина отправилась в паланкине, занавеси которого были оторочены черным и плотно задернуты, — не хотела любоваться красотами вошедшего в полную силу лета. Каталина не видела, как, встречая процессию, мужчины, жители маленьких деревень, сдергивали с головы свои шапки, а женщины приседали. Не слышала сочувственных возгласов, сопровождающих трясущийся по пыльным улочкам паланкин: «Благослови тебя Господь, бедняжка!» Не знала, что все молодые женщины страны молились, чтобы их миновала страшная судьба хорошенькой испанской принцессы, проделавшей такой долгий путь к своей любви и потерявшей мужа всего пять месяцев спустя после свадьбы.

Но все-таки она не могла не заметить зеленый покров лета, набухающие колосья зерновых, отъевшийся на заливных лугах, ухоженный скот. Дорога уходила в лес — и под сенью ветвей трудно было не ощутить душистой прохлады. Стайки оленей только что были здесь — и уже исчезли в пятнистой тени; куковала кукушка, выстукивал свою дробь дятел. Каталина ехала по прекрасной, обильной и плодородной земле и думала о том, как мечтал Артур защитить эту землю от шотландцев и мавров. О том, как хотел править лучше и справедливей, чем правили до него.

Всю дорогу она молчала. Не разговаривала с хозяевами замков, где процессия размещалась по пути; такую замкнутость объясняли обрушившимся на нее горем и искренне ей соболезновали. Не разговаривала со своей свитой, даже с Марией, в безмолвном сочувствии трусившей рядом с паланкином, даже с доньей Эльвирой, которая в это тяжкое время старалась, как могла, быть полезной своей госпоже: муж дуэньи занимался устройством ночлега, а сама она — провиантом, размещением свиты, но больше всего — самой Каталиной. Та же молчала и безропотно позволяла делать с собой все, что им вздумается.

Многие думали, что горюет она неумеренно, и, толкуя об этом меж собой, добросердечно выражали надежду, что время лечит — вот принцесса уедет к себе в Испанию, вступит в новый брак и забудет все печали. Никто не знал, что свое горе Каталина спрятала глубоко внутри и закрыла на замок. Скорбь подождет до поры, когда она сможет позволить себе роскошь погрузиться в нее. Трясясь в носилках, она не плакала по Артуру. Она ломала голову, как осуществить его мечту. Как сдержать слово, которое в свой предсмертный час он у нее вырвал.

Мне надо быть умной. Проницательней и увертливей, чем даже король Генрих. Целеустремленней и самоуверенней, чем его мать. Не представляю, как я выстою лицом к лицу с этой парочкой. Однако я должна выстоять. Я дала слово, и у меня хватит сил лжесвидетельствовать. Я осуществлю задуманное Артуром. Англия получит такого правителя, как он хотел. И я сделаю его страну такой, какой он ее задумал.

Жаль, что невозможно взять с собой в Лондон леди Маргарет. Мне не хватает ее дружеских речей, ее выстраданной мудрости. Советам ее — склониться перед судьбой, смириться — я следовать не стану, но слышать их мне бы хотелось…

Принцесса и ее свита прибыли в замок Кройдон. Донья Эльвира привела Каталину в ее покои. На этот раз молодая женщина не отправилась прямиком в опочивальню, а осталась в просторной приемной.

— Достойные принцессы покои, — одобрительно произнесла дуэнья. — Ваше высочество, прибыл испанский посол. Сказать, что вы не принимаете?

— Я принимаю, — спокойно отозвалась Каталина. — Велите ему войти.

— Вы можете не делать этого, если не хотите…

— Я хочу. У него могут быть вести от матушки. Мне не повредил бы ее совет…

Поклонившись, дуэнья пошла за послом, которого нашла на галерее погруженным в беседу с отцом Алессандро, духовником Каталины. Донья Эльвира посмотрела на обоих с неодобрением. Духовник, высокий, темноволосый, видный мужчина, выглядел еще картинней рядом с маленьким доктором де Пуэблой. Тот обеими руками опирался на спинку стула, чтобы снять вес с увечной ноги и дать опору больному позвоночнику, а его красное личико сияло от возбуждения.

— Так она понесла? — шепотом спрашивал он. — Вы уверены?

— Дай Бог, чтобы наши желания осуществились. Ее высочество определенно питала надежды, когда мы в последний раз беседовали, — кивал духовник.

— Доктор де Пуэбла! — резко сказала дуэнья, неприятно пораженная доверительным тоном этой беседы. — Прошу следовать за мной. Принцесса изволит вас принять.

Тот, развернувшись навстречу, ответил ей самым любезным поклоном.

— Я чрезвычайно рад этому обстоятельству, дражайшая донья Эльвира!

Хромая, посол проследовал в приемную залу — богато украшенная перьями шляпа в руке на отлете, на маленькой физиономии гримаска формальной, дипломатической улыбки. У самых дверей, широко взмахнув шляпой, он сделал глубокий поклон и подошел ближе, насколько позволял этикет, внимательно вглядываясь в принцессу.

Его поразило, как сильно она изменилась за столь короткое время. Она приехала в Англию жизнерадостной, полной надежд девочкой, правда несколько избалованной в сказочно прекрасной Альгамбре. Путешествие в Англию стало для нее большим испытанием, и она горько жаловалась всю дорогу. В день своей свадьбы, стоя рядом с Артуром под приветственные крики толпы, она прелестно смущалась, краснела и неуверенно улыбалась.

Однако теперь перед ним стояла не девочка, а выкованная ударами судьбы зрелая женщина. Эта Каталина, похудевшая, побледневшая, исполнилась особой, духовной красоты. Даже дыхание перехватывает! Юная женщина с осанкой королевы. Горе сделало ее настоящей дочерью Изабеллы Кастильской. Собранная, спокойная, непреклонная. Оставалось надеяться, что она не станет осложнять ему жизнь.

Де Пуэбла улыбнулся с намерением ободрить ее и получил в ответ строгий, проницательный взгляд без тени теплоты. Каталина опустилась на деревянный стул с прямой спинкой, стоявший перед камином, жестом указав послу на стул пониже и в отдалении.

Еще раз поклонившись, он сел.

— У вас есть для меня послания?

— Выражения соболезнования, от короля и королевы Елизаветы, а также от миледи матушки короля. Разумеется, и сам я самым сердечным образом к ним присоединяюсь. Их величества приглашают вас ко двору, как только вы оправитесь от дороги и выйдете из траура.

— Как долго мне следует быть в трауре? — поинтересовалась Каталина.

— Миледи матушка короля указала, что строгий траур продолжается в течение месяца после похорон. Но, поскольку в это время вы были не при дворе, она постановила, что вы останетесь здесь, пока она не прикажет прибыть в Лондон. Кроме того, она беспокоится о вашем здоровье…

Он помолчал, надеясь услышать, что Каталина носит ребенка, но ответом ему было молчание.

Тогда он решился спросить напрямик:

— Инфанта…

— Вам следует называть меня «ваше высочество», — перебила его Каталина. — Я принцесса Уэльская.

Он помолчал, сбитый с толку, а потом внес поправку:

— Вдовствующая принцесса…

— Разумеется, — кивнула она. — Есть ли вести из Испании?

Он поклонился и протянул ей письмо, предварительно вытащив его из потайного кармана, вшитого в рукав. Она не выхватила это письмо, как по-детски сделала бы раньше, не стала тут же распечатывать и читать, а только кивнула головой в знак благодарности.

— Не угодно ли вашему высочеству открыть письмо и прочесть? Не угодно ли на него ответить?

— Я пошлю за вами, когда напишу ответ, — коротко сказала она, ставя его на место.

— Как вам будет угодно, ваше высочество. — И чтобы скрыть неудовольствие, принялся разглаживать складки на своих черных бархатных панталонах.

Разве подобает инфанте, подумал он, овдовев, распоряжаться в обстоятельствах, в которых раньше, будучи принцессой Уэльской, она вежливо обращалась с просьбой! Пожалуй, по зрелом размышлении, эта новая, более умудренная Каталина нравится ему меньше.

— А что слышно от их величеств из Испании? — осведомилась она. — Известен ли вам, доктор Пуэбла, их взгляд на сложившееся здесь положение?

— Прежде всего могу сказать, ваше высочество, — сказал он, гадая, как много может ей открыть, — что королева Изабелла озабочена вашим здоровьем. Она поручила мне расспросить вас о вашем самочувствии и доложить ей.

Тень мелькнула по лицу принцессы.

— Я сама напишу моей матушке королеве.

— Она горит желанием знать… — начал он, имея в виду все тот же злободневный вопрос.

— Я доверюсь только моей матушке.

— Это вопрос первостатейной важности, ваше высочество, — сказал он без обиняков. — Не имея соответствующих сведений, мы не можем приступить к обсуждению вдовьей части наследства и прочих весьма важных вопросов.

Она не вспыхнула, как он опасался, только склонила голову и произнесла:

— Я сама напишу матушке, — давая понять, что не принимает его совет во внимание.

Стало понятно, что большего от нее не добиться. Ну, по крайней мере, священник полагает, она беременна, а уж тот-то должен знать. Король будет рад, что рождение наследника пока не исключено. Да и она сама ничего не опровергала, а из ее молчания, пожалуй, еще можно извлечь выгоду.

— В таком случае, ваше высочество, позвольте мне удалиться, — с поклоном поднялся он с места.

Она жестом дала понять, что не возражает, и отвернулась к камину, в котором и летом пылал огонь. Посол поклонился еще раз и, поскольку она на него не смотрела, воспользовался случаем присмотреться к ее фигуре. На расцвет ранних месяцев беременности не похоже, но женщины порой хуже всего переносят как раз их. Бледность может объясняться обычным утренним недомоганием. Нет, по виду ничего определенно не скажешь. Придется довериться мнению исповедника и передавать его с осторожностью.

Трясущимися руками я торопливо распечатываю письмо матери и сразу вижу, что оно совсем короткое, всего страничка.

— О мадре! — выдыхаю я.

Наверно, она торопилась, ей было некогда, но меня ранит, что она так немногословна. Знай она, как я жажду услышать ее голос, написала хотя бы вдвое длиннее! Господь свидетель, мне не справиться без ее поддержки. Мне всего шестнадцать с половиной. Мне нужна моя мать.

Я быстро проглядываю письмо. Потом, не веря своим глазам, читаю его еще раз.

Это отнюдь не то письмо, какое любящая мать написала бы дочери, только что потерявшей мужа. Это холодное, властное письмо, написанное королевой — принцессе. Оно полностью посвящено делу.

Мне велено оставаться в том доме, где меня поселят, пока не придут мои дни и не станет ясно, что я не беременна. Если все произойдет именно так, мне следует приказать доктору де Пуэбле потребовать долю наследства, которая причитается мне как вдовствующей принцессе Уэльской, а по получении полной суммы, никак не раньше (это для пущей важности подчеркнуто), сесть на корабль и отплыть в Испанию.

Буде же Господь проявит свою милость и выяснится, что я понесла, то тогда мне предписывается уведомить доктора де Пуэблу, что остаток моего приданого будет выплачен наличными и немедля, и пусть он договорится о содержании, полагающемся мне как вдовствующей принцессе Уэльской, мне же следует предаться отдохновению и уповать на то, чтобы родился мальчик.

Также мне велено немедля написать матушке и сообщить ей о моих соображениях относительно ребенка. Помимо того, велено написать, как только дело прояснится, и, кроме того, довериться в этом вопросе доктору де Пуэбле и донье Эльвире.

Я медленно, тщательно складываю письмо, подгоняя уголок к уголку, как будто очень важно сложить его поровнее. Если б она знала, думаю я, как черные воды отчаяния захлестывают меня, она бы проявила больше доброты. Если б она знала, как я одинока, как я несчастна, как я тоскую по нему, она толковала бы не о содержании, вдовьей доле и титулах. Если б она знала, как я любила его и как невыносима мне жизнь без него, она бы написала, что любит меня, что ждет меня домой.

Я засовываю письмо в карман у пояса и встаю во весь рост. Я готова действовать. Я больше не ребенок. Я не стану плакать по маме. Мне очевидно, что Господь охладел ко мне, раз он позволил Артуру умереть. Мне очевидно, что и матушка холодна ко мне, раз бросила меня здесь одну, в чужой земле.

Я понимаю, что она не только мать. В первую очередь она королева Испании, и ей необходимо знать, будет у нее внук или нет. Да и я не просто молодая женщина, потерявшая любимого мужа. Я принцесса Испанская и обязана произвести на свет сына. А кроме того, я связана обещанием. Я обещала, что снова стану принцессой Уэльской и королевой Англии. Я обещала это любимому мужу. Обещала и выполню, ни на что невзирая.

Испанский посол не стал сразу писать католическим королям. Сначала, разыгрывая свою обычную двойную игру, он доложил королю Англии о своем разговоре с братом Алессандро.

— Духовник принцессы полагает, ваше величество, что она понесла, — сказал он.

Впервые за долгое время у короля Генриха отлегло от сердца.

— Ох, если б так! Это был бы подарок…

— Совершенно с вами согласен, ваше величество. Однако ручаться, что он прав, я бы не стал. Внешне пока ничего не заметно.

— Да рано, наверно, еще, — согласился король. — И Господь знает, как знаю я, что дитя в колыбели — еще не принц в короне. Дорога до трона далека. Однако это большое мне утешение — знать, что будет ребенок… и королеве тоже, — добавил он, подумав.

— Следовательно, пока мы не будем знать наверняка, принцессе следует оставаться в Англии, — заключил посол. — И если ребенка не будет, мы произведем расчет, вы и я, и ее высочество отправится домой. Ее матушка просит, чтобы ее послали немедля.

— Поживем — увидим, — никогда не щедрый на обещания, сказал король. — Матушке ее придется подождать, как и всем нам. И если ей не терпится заполучить свою дочку домой, пусть лучше заплатит остаток приданого.

— Но, ваше величество! Вы же не станете откладывать возвращение принцессы из-за денег!

— Чем быстрее мы уладим дела, тем лучше, — последовал гладкий ответ. — Если понесла, то тогда она наша дочь и мать нашего наследника; у нее будет все, что она пожелает. Если же нет, может отправляться к своей матушке, как только будет выплачено приданое.

Я знаю, что никакая Мария не зреет у меня в животе и нет Артура, но никому не скажу об этом, пока не решу, что делать. Мои родители строят планы, исходя из блага Испании; король Генрих строит планы, исходя из блага Англии. Мне придется самой думать о том, как выполнить данное мной слово. Никто мне не поможет. Только Артур в раю знает, что и для чего я делаю. Это так больно! Я раньше и вообразить не могла, что бывает такая боль… Никогда не нуждалась я в нем больше, чем сейчас, когда его нет на свете, и только он мог бы дать мне совет, как выполнить обещание, которое я дала ему.

В замке Кройдон Каталина провела чуть меньше месяца, а потом явился гонец с посланием, в котором говорилось, что для принцессы приготовлен Дарэм-хаус на Стрэнде и что она может переехать туда, когда ей будет удобно.

— Это что, место, приличествующее принцессе Уэльской? — требовательно спросила Каталина у срочно вытребованного доктора де Пуэблы. — Почему я не могу жить в замке Бейнард, как раньше?

— Дарэм-хаус — очень хороший дворец, — пробормотал посол, ошеломленный таким напором. — И заметьте, ваше высочество, ваш штат нимало не урезан. Король не распорядился уменьшить число слуг. Вам будет назначено содержание.

— А моя вдовья доля?

Он отвел глаза:

— Пока что будет назначено содержание. Осмелюсь напомнить, ваше приданое выплачено не полностью, и, пока это так, о вдовьей доле и речи нет. Однако вам выделят сумму, достаточную, чтобы содержать двор, и приличествующую вашему статусу.

По лицу принцессы посол понял, что это известие ей не неприятно.

— Не извольте сомневаться, ваше высочество, король с пониманием относится к вашему положению, — осторожно продолжил он. — Разумеется, если б его поставили в известность о состоянии вашего здоровья…

Принцесса тут же замкнулась.

— Не понимаю, о чем вы, — сказала она. — Я хорошо себя чувствую. Передайте его величеству — я здорова.

Да, я тяну время, позволяя им думать, что я беременна. Это такая мука — знать, что мои месячные прошли, что я готова для Артурова семени, а Артура нет и не будет.

Не могу я сказать им правду, что я порожняя. И пока я молчу, им тоже приходится ждать. Меня не пошлют в Испанию, пока есть надежда, что я стану миледи матушкой принца Уэльского. А тем временем я могу хорошенько продумать, что и как мне сказать, что мне сделать. Придется быть проницательной, подобно моей матери, и изворотливой, подобно отцу. Целеустремленной, как она, и скрытной, как он. Надо решить, когда приступить к делу. Если я смогу распустить великую ложь, измышленную Артуром, да так, что в нее все поверят, если я займу место, соответствующее моему предназначению, то тогда Артур, мой дорогой Артур, станет править Англией моими руками. Я выйду замуж за его брата и стану королевой. Артур будет жить в ребенке, которого я зачну от его брата, вместе мы сделаем Англию такой, как мечтали. И нам не помешает ничто — ни легкомыслие его брата, ни сжигающее меня отчаяние.

Нет, я не поддамся горю. Я сдержу данное мной слово. Буду верна моему мужу и моей судьбе. А для этого нужно все хорошо, хорошо обдумать…

Небольшой двор принцессы переехал в Дарэм-хаус в конце июня, и тогда же прибыли те придворные, которые еще оставались в Ладлоу, с известием, что город горюет, а замок в трауре. Каталина переезд восприняла как докучную необходимость, хотя Дарэм-хаус оказался очаровательным дворцом с прекрасным садом, сбегающим вниз к реке, и собственным причалом. Придя навестить принцессу, посол нашел ее в галерее, устроенной по фасаду, с видом на парадный двор и, дальше, на шумную торговую улицу Айви-лейн.

Она не предложила ему сесть.

— Ее величество королева, ваша матушка, намерена отправить эмиссара, которому поручит сопровождать вас в Испанию — сразу, как только вам выплатят вдовью долю. Поскольку вы не подтвердили нам, что ждете ребенка, ее величество ждет вас дома.

Каталина сжала губы, словно желая удержать себя от необдуманного ответа.

— Какая сумма причитается мне как вдове принца?

— Треть годового дохода Уэльса, Корнуолла и Честера, — ответил де Пуэбла. — К тому же ваши родители требуют, чтобы король Генрих полностью вернул ваше приданое.

Каталина отшатнулась.

— Вот уж нет! Он даже и не подумает, — жестко сказала она. — И ни один эмиссар не сумеет его переубедить. Король Генрих никогда мне столько не даст. С какой стати ему возвращать приданое и платить вдовью долю, если он никак в этом не заинтересован?

Посол пожал плечами:

— Так сказано в контракте.

— Там сказано и о моем содержании, а ведь вы не сумели добиться его уплаты, — парировала она.

— Это из-за того, что ваше высочество не соизволили сразу по приезде передать королю вашу золотую утварь.

— А есть мне было с чего? — взорвалась она.

Он безбоязненно стоял перед ней, зная, хотя сама она этого еще не поняла, что у нее нет над ним власти. С каждым днем, прошедшим без объявления, что в чреве ее ребенок, ее значимость умалялась неуклонно. Теперь он был совершенно уверен, что она порожняя, и находил, что она ведет себя глупо. Да, выторговала немного времени своим молчанием — но для чего? Дальше-то что? Так или иначе, скоро она уедет. Ярится сейчас, но сделать ничего не сможет.

— Как вы могли согласиться на такой контракт? Вы не могли не знать, что король нарушит его условия.

Де Пуэбла развел руками:

— Кто мог предвидеть, что случится такая трагедия? Кто мог представить, что принц умрет на пороге зрелости? Печальная, очень печальная история…

— Да, чрезвычайно печальная, — чтобы не заплакать, резко сказала Каталина. Она обещала себе, что на людях не прольет ни одной слезы по Артуру. — Но теперь, благoдаря этому контракту, король увяз в долгах. Он должен вернуть приданое, он не получит моего золота и еще должен мне вдовью долю. Вы же понимаете, никогда в жизни он не отдаст столько денег! И совершенно очевидно также, что и я свою долю от доходов Уэльса, Корнуолла — и чего-то там еще, да? — никогда в жизни не получу!

— Получите. Перед тем, как выйдете замуж, — уточнил он. — Король обязан выплатить вам долю наследства до вашего второго замужества. А замуж, надо полагать, вы выйдете скоро. Их величества желают, чтобы вы вернулись домой. Весьма вероятно, что новый брачный договор для вас уже составлен. Возможно, вас уже сговорили.

У Каталины дрогнули губы, она встала и отошла к балюстраде, обратив взор на дворцовую площадь и распахнутые ворота, за которыми кипела жизнь.

Де Пуэбла смотрел на напряженный изгиб шеи, недоумевая, отчего известие о предстоящем замужестве так взволновало принцессу. Неужто для нее новость, что едва она приедет домой, как ее снова сосватают?

Каталина длила молчание, наблюдая за уличной суетой. Как тут все не похоже на родину! Нет темнокожих людей в белых бурнусах, нет женщин, прячущих лица под покрывалом. Нет уличных торговцев, расхваливающих ароматные специи, нет цветочников с охапками ярких и пестрых растений. Нет травников, целителей, астрономов, предлагающих свои познания за умеренную плату. Нет молчаливого потока верующих, устремляющихся к мечети пять раз на дню, нет журчащих фонтанов. Взамен — серая толпа, неумолчный гул голосов, суета рыночной площади, звон колоколов сотен церквей. Лондон — процветающий, богатый город, торговая столица страны.

— Мой дом теперь здесь, — сказала она, решительно прогнав видения. — Король ошибается, если думает, что я уеду домой и снова вступлю в брак, словно ничего не было. Мои родители ошибаются, если думают, что могут изменить мою судьбу. Я принцесса Уэльская, будущая королева Англии. Меня не отбросить в сторону, как невыплаченный долг.

Многоопытный посол снисходительно улыбнулся.

— Разумеется, ваше высочество, все будет, как вы пожелаете, — легко сказал он. — Я напишу их величествам в Испанию, что вы предпочитаете оставаться здесь, в Англии, пока они решат ваше будущее.

— Я сама решу свое будущее! — развернулась она к нему.

Он закусил губу, чтобы не улыбнуться.

— Как вам будет угодно, ваше высочество.

— Вдовствующая принцесса.

— Ваше высочество вдовствующая принцесса.

Она глубоко вздохнула и произнесла ясным и четким голосом:

— Можете сообщить моим родителям и его величеству королю, что я не жду ребенка. — Это оказалось легче, чем она боялась.

— Вот как? Благодарю вас, что сочли нужным нас оповестить. Это все упрощает.

— Каким же образом?

— Король вас отпустит. Вы можете вернуться домой. Вам нет причины здесь оставаться. Я займусь вопросами, связанными с выплатой вам доли наследства, но ждать их решения вам не нужно. Вы можете отправляться в Испанию немедленно.

— Нет, — твердо сказала она.

— Ваше высочество, — удивился он, — отчего ж нет? Весь этот неприятный эпизод закончен. Вы можете ехать домой. Вы свободны!

— Вы хотите сказать, что Англии я больше не нужна?

Он пожал плечами, едва заметно, словно спрашивая: какой в вас толк, милая, если вы не девственница, не мать?

— Что ж вам здесь делать? Ваше время истекло.

Посвятить его в свои планы она была еще не готова и ограничилась следующим:

— Я напишу матушке. Воздержитесь пока от приготовлений к моему отъезду. Возможно, я побуду в Англии еще немного. Если мне суждено снова выйти замуж, возможно, я сделаю это в Англии.

— И кто же будет жених? — вскинул он бровь.

Она отвела взор:

— Откуда мне знать? Пусть решают их величества короли!

Придется найти способ внушить королю, что мой брак с Гарри — его собственная идея. Теперь, когда он знает, что ребенка у меня не будет, уж конечно ему должно прийти в голову, что моя свадьба с Гарри — лучший выход из положения для всех нас.

Если б я могла верить доктору де Пуэбле, я бы попросила его намекнуть королю, что нас с Гарри следует обручить. Однако я не верю ему. Он перемудрил с моим первым брачным контрактом. Я не хочу, чтобы он провалил этот.

Если б я могла отправить матушке письмо, не прибегая к его услугам, я бы посвятила ее в свой план, в план Артура.

Но я не могу. Я совсем одна. Довериться некому. Боже, как я одинока!

Стояла последняя неделя июня.

— Принц Гарри будет объявлен новым принцем Уэльским, — с опаской произнесла донья Эльвира, расчесывая волосы Каталины.

Она боялась, что принцесса не выдержит этого удара, разрывающего последние звенья цепи, связывающей ее с прошлым, однако Каталина лишь гневно сузила глаза.

— Оставьте нас, — приказала она горничным, которые разбирали постель и выкладывали ночную рубашку.

Те тихо вышли, прикрыв за собой дверь. Каталина откинула кудри на спину и через зеркало посмотрела донье Эльвире прямо в глаза. Протянула ей щетку для волос и кивком велела продолжить.

— Я хочу, чтобы вы написали моим родителям и поставили их в известность, что мой брак с принцем Артуром не был консумирован. Не вступил в силу, — сказала она голосом сладким, как шербет. — Я так же невинна, как тогда, когда выехала из Испании.

Донья Эльвира, потерявшая дар речи, замерла с открытым ртом.

— Помилуйте! Но вы… вы же принимали его в спальне на глазах у всего двора!

— Он страдал от бессилия, — жестко произнесла Каталина.

— Однако четырежды в неделю вы проводили ночь вместе!

— Да, и безо всякого результата. Это причиняло нам огромное огорчение, нам обоим.

— Но, инфанта, вы не обмолвились ни единым словом! Отчего ж вы мне не сказали?

— А что я должна была сказать? Мы обвенчались совсем недавно. Принц был молод. Я надеялась, что со временем все устроится.

Донья Эльвира даже не притворялась, что верит.

— Ваше высочество, если вы думаете, что первый брак может быть препятствием для второго, это не так… Ваше будущее ничуть не пострадает. То, что отныне вы вдова, не повлияет на выбор мужа. Вы непременно составите новую партию… Вам подыщут мужа… Нет нужды притворяться…

— Не нужна мне «новая партия»! — вскинулась Каталина. — Вы знаете это сами, не хуже меня. Я рождена принцессой Уэльской и королевой Англии. Больше всего на свете Артур хотел, чтобы я стала королевой Англии… — Она запнулась, запрещая себе о нем думать, закусила губу, запрещая себе о нем говорить. Перевела дыхание, сдерживая слезы. Не следовало называть его по имени… — Уясните себе и напишите об этом в Испанию: я девственница.

— Но мы ведь и так уезжаем в Испанию. К чему поднимать этот вопрос? — возразила дуэнья.

— К тому, что я знаю, за кого они меня выдадут! За какого-нибудь эрцгерцога! — сказала Каталина. — Угодно ли вам управлять моим двором в маленьком испанском замке, донья Эльвира? Или австрийском? Вам ведь придется следовать за мной всюду. Вы хоть помните об этом? Хотите оказаться в Нидерландах? Или в Германии?

Донья Эльвира сверкнула глазами и помолчала, обдумывая услышанное.

— Никто не поверит, что вы девственница!

— Куда они денутся! Главное — объявить об этом. Никто не осмелится спросить меня напрямую. Именно вы, самый близкий мне человек, должны сказать им об этом. Ведь вы мне как мать, и это все знают…

— Пока что я не проронила ни слова…

— И правильно. Однако теперь пришло время прервать молчание. Донья Эльвира, если вы станете изображать неведение или будете говорить одно, а я — другое, тогда все поймут, что я вам не доверяю, что вы не заботились обо мне так, как следовало. Все решат, что вы пренебрегли моими интересами, что вы у меня в немилости. Думаю, матушке не понравится, если выяснится, что я девственница, а вы об этом даже не знали… И если она придет к выводу, что свои обязанности вы исполняли небрежно, не служить вам больше при королевском дворе…

— Но, ваше высочество! Все и каждый видели, что принц страстно влюблен в вас!

— Ничего подобного! Все видели, что мы вместе, как подобает супругам. Все знали, что в мою спальню он является по обязанности. Не более того. Никто не может сказать, что происходило за дверью опочивальни. Никто, кроме меня. А я говорю, что у него не было мужской силы. Кто вы такая, чтобы сомневаться в моих словах? Вы что, осмелитесь назвать меня лгуньей?!

Дуэнья обдумывала услышанное.

— Как вам будет угодно, ваше высочество, — сказала она наконец. — Как вам будет угодно…

— Именно! Слушайте и запоминайте. Это мой путь к величию. Да это и ваш путь тоже. Мы можем сказать то, о чем я говорю, и остаться в Англии или же в трауре вернуться в Испанию и там сделаться никем — ну, почти что никем.

— Что ж, ваше высочество, я могу передать их величествам ваши слова. Если вам угодно заявить, что ваш супруг страдал мужским бессилием и вы сохранили невинность, я могу это сделать. Однако каким образом это делает вас королевой?

— Раз брак не вступил в силу, значит нет никаких препятствий тому, чтобы я вышла замуж за принца Гарри, — с жесткой уверенностью в голосе сказала Каталина.

Донья Эльвира в очередной раз онемела от изумления.

— Когда явится из Испании новый эмиссар, — продолжила Каталина, — можете сообщить ему, что воля Господа и мое желание — оставаться принцессой Уэльской, как и раньше. Затем ему следует переговорить с королем. Суть переговоров должна состоять не в моей вдовьей доле наследства, а в заключении нового брачного договора.

Донья Эльвира от изумления открыла рот.

— Но с чего вы взяли, что они позволят вам выйти за принца Гарри?

— А отчего ж нет? Мой предыдущий брак, с его братом, оказался несостоятелен. Я — девственница. Приданое королю Генриху уплачено наполовину. Он может оставить себе ту половину, которая уже здесь, а вторую половину мы ему выплатим. Таким образом, он освобождается от необходимости выплачивать мне вдовью долю. Контракт подписан и заверен печатью, там всего-то и нужно, что только сменить одно имя на другое. И потом, я уже здесь, в Англии. Лучше решения просто не найти! Не забывайте, дражайшая донья Эльвира, в противном случае я теряю всякий статус. Не говоря уж о вас… Все ваши честолюбивые замыслы, все амбиции вашего мужа — все сводится к нулю. Но если мы сумеем сделать так, как я говорю, тогда вы будете управлять королевским двором, а я стану принцессой Уэльской и королевой Англии.

— Не выйдет! — тяжко вздохнула донья Эльвира, глубоко потрясенная тем, какие идеи рождаются у ее подопечной. — Нам не позволят!

— Позволят, — непреклонно сказала Каталина. — Мы должны быть тем, кем должны: не больше и не меньше.