Император Мэйдзи и его Япония Мещеряков Александр

С Россией у Японии с самого начала складывались особые отношения. Это была единственная европейская держава, которая соседствовала с Японией. А соседи – это границы. И на сей раз в Петербурге состоялись очередные переговоры по поводу принадлежности Сахалина. Александр II дал аудиенцию Такэноути, но переговоры по территориальному вопросу не продвинулись ни на шаг.

Россия хотела получить весь Сахалин, японцы настаивали на разделе острова по 50 параллели, напирая на то, что Сахалин первыми начали осваивать именно японцы. Слыша от японских переговорщиков, что японское название острова – Карафуто – японского происхождения, начальник Азиатского департамента граф А. П. Игнатьев попросил Такэноути написать его иероглифами. Тот не смог этого сделать и воспроизвел название острова только с помощью азбуки[34] – ведь Сахалин вошел в орбиту японской внешней политики совсем недавно и ни один «нормальный» японец не знал иероглифическое обозначение этого острова. Да и слово это было отнюдь не японского, а китайского происхождения. Сахалин – название маньчжурское, хотя в русском народе его и называли временами «Соколиным» островом. Сам Игнатьев, разумеется, вряд ли мог знать такие тонкости, но у него появились квалифицированные советники. В первую очередь, Яматов и Гошкевич. Несмотря на остроумный лингвистический выпад Игнатьева, вопрос о Сахалине снова завис, японцы на уговоры не поддавались. Лингвистические и исторические аргументы явно не работали. До военных дело пока не дошло. В те времена Сахалин представлял собой «ничейную» землю. Только несколько лет назад русские окончательно выяснили, что Сахалин – это не полуостров, а остров (японцам это стало известно в 1809 г.). По большому счету, в то время ни у Японии, ни у России не было желания и сил приступить к его освоению.

Переговоры в Петербурге по территориальному размежеванию были единственной неудачей миссии. Такэноути заторопился домой. На обратном пути миссия ненадолго заехала в Берлин, потом снова в Париж. В это время в Париже уже получили сообщение об убийстве Ричардсона, прежнее гостеприимство сменилось холодностью. Выстроенный на прощание почетный караул казался не знаком дружелюбного внимания, а грозным предупреждением. Вернувшись в Японию, члены миссии обнаружили там подъем ксенофобских настроений. И им запретили рассказывать о том, что они увидели в Европе.

В этом году состоялась еще одна поездка за границу. Сёгунский корабль «Сэнсаймару» отправился в Шанхай. Основной целью была торговля, но одновременно японцы посмотрели на обстановку в Китае, на то, как ведут себя иностранцы в «открытой стране». Они пришли к однозначному выводу, что территория сеттльментов фактически не принадлежит Цинскому правительству, а иностранцы относятся к местному населению как к людям второго сорта. Страх превратиться во «второй Китай» охватил японский истеблишмент[35].

1863 год

3-й год девиза правления Бункю. 12-й год жизни Мэйдзи

В марте в Эдо вернулся корабль «Канрин-мару». Он занимался тем, что обследовал архипелаг Огасавара в Тихом океане. Общая площадь входивших в его состав островков составляет всего 700 квадратных километров. От Эдо его отделяло расстояние около 1000 километров. Архипелаг был почти необитаемым, лишь пять десятков англичан и американцев проживали там. Они ловили рыбу, выращивали свиней, занимались огородничеством и меновой торговлей с изредка заходившими сюда иностранными судами. Хотя Англия и Америка теоретически претендовали на архипелаг, но сколько-то серьезных усилий по его колонизации пока что не предпринимали. Японцев там не было, но сёгунат уже понял, что ничейной земли на этом свете быть не должно. «Канрин-мару» доплыл до Огасавара, договорился с местной общиной, что она не станет возражать, если архипелаг станет частью Японии. Сёгунат уведомил об этом консулов иностранных держав. Они возражать не стали. До Огасавара никому не было дела, но Япония сделала первый шажок в сторону территориальных приобретений – она подобрала то, что никому не было нужно.

Юный Иэмоти прибыл в Киото 4 марта. Сёгуны не приезжали в столицу уже более двух веков. Разумеется, и императоры никогда не были в Эдо. Этот визит символизировал новые отношения сёгуната с двором. Авторитет двора поднимался, сёгуната – падал. Несмотря на традиционный запрет посещать Киото, все больше князей стали нарушать его. Двор использовал их пребывание в столице для того, чтобы убедить князей в необходимости скорейшего изгнания иностранцев. Переговоры с Иэмоти император использовал для достижения этой же цели. И сёгун, и Комэй испытывали на себе сильнейшее давление вышедших из-под контроля ксенофобов.

Так, около месяца назад был убит конфуцианский ученый Икэути Дайгаку. Убийцы отрезали у него уши и послали их придворным Накаяма Тадаясу и Огиматисандзё Санэнару, требуя их отставки на том основании, что они якобы подкуплены сёгунатом и именно поэтому проводят политику единения императорского и сёгунского дворов. Сказавшись больными, оба придворных подали в отставку. Вместо Тадаясу воспитателем Муцухито был назначен Сандзё Санэтоми (1837–1891). Сандзё будет находиться при нем всю оставшуюся жизнь.

В этом году произошло более 70 инцидентов (убийств, поджогов и просто угроз) с участием ксенофобов, выносивших приговор о «небесном наказании». Среди пострадавших было немало купцов – самураям казалось, что именно их алчность влечет страну к пропасти. И во всех случаях было оставлено дотошное объяснение – за что.

От рук террористов страдали не только люди, но и статуи. 22 февраля девять человек ворвались в буддийский храм Тодзи в Киото (он был основан еще в IX в. знаменитым буддийским монахом Кукаем), вытащили оттуда деревянные статуи представителей предыдущей династии сёгунов – Асикага, отрубили им головы и выставили на всеобщее обозрение. Сёгуны Асикага были печально знамениты тем, что обращались с императорами крайне непочтительно. Они, в частности, упразднили многие ритуалы при императорском дворе. Экзекуцию, произведенную над статуями, современники восприняли как намек на то, что то же самое может случиться с действующим сёгуном Иэмоти. Осквернителей святынь арестовали, но это не могло отменить прискорбного факта: в стране появилось множество людей, которые не желали следовать заведенному веками порядку.

Иэмоти прибыл в Киото в сопровождении трех тысяч человек. Он проследовал в замок Нидзёдзё, официальную резиденцию сёгунов. В последний раз там останавливался Токугава Иэмицу в 1634 году. Сначала Иэмоти отправил к императору своего опекуна Токугава Ёсинобу и влиятельного князя Этидзэн – Мацудайра Ёсинага, чтобы те извинились за его неумелую политику. Он просил также выпустить указ о подтверждении своих полномочий, дарующих ему право управлять страной от имени императора. Ситуация в стране была настолько неспокойна, что сёгунату требовались дополнительные доказательства законности своего существования.

Потом Иэмоти отправился в императорский дворец сам. Его встречали как высокого гостя. Но всё равно Иэмоти не мог остаться доволен: дарованный ему ранг был ниже, чем ранги первого, левого и правого министров, а также министра Центра. И это несмотря на привезенные им богатые подарки: золото, серебро, рулоны шелка, свитки с живописью. Когда Иэмицу приезжал в Киото, он обладал самым высоким рангом среди всех японцев. Но времена переменились.

Времена изменились, и Мори Ёситика, князю Тёсю, пришла в голову идея, чтобы император посетил два синтоистских святилища – Камо и Ивасимидзу. Это была откровенно крамольная мысль, полностью нарушавшая принятые установления. Ведь сёгунат запрещал императору покидать пределы дворца. Только в случае пожара во дворце император мог рассчитывать на то, чтобы перебраться на какое-то время в буддийский храм.

Ретроспектива. По своей воле ни один действующий император не мог покинуть киотосского дворца Госё с 1626 года. В этом году Гомидзуноо пронесли несколько сот метров до замка Нидзёдзё, где он находился четыре дня. После отречений, которые были нормой времени, экс-императоры получали несколько больше свободы передвижения, но эта степень была тоже невелика. Ни один из императоров эпохи Токугава не мог насладиться видом символа Японии – Фудзиямы или же увидеть Тихий океан.

В сопровождении всех своих министров, сёгуна и нескольких даймё император 11 марта покинул дворец и отправился возносить молитвы в святилища Камо (их было два – Верхнее и Нижнее), прося у богов изгнать иностранцев. Весь день шел дождь. Когда паланкин императора проносили мимо Иэмоти, он послушно спешился, приказал слугам убрать зонт над своей головой и упал на колени.

Паломничество Комэй стало началом новой эпохи: император стал выходить из тени на свет. Пусть его лица еще нельзя было увидеть, но почин был сделан. Десятки тысяч жителей Киото выстроились вдоль дороги, чтобы впервые в своей жизни увидеть паланкин императора. Раньше жители страны могли наблюдать только процессии князей или же сёгунов.

Ретроспектива. Когда даймё путешествовали из своих владений в Эдо и обратно, их процессии растягивались на километры. Выезды сёгунов в Никко, где находилось святилище в честь основателя сёгуната – Иэясу, обставлялись самым торжественным образом. Источники утверждают, что в процессии участвовали сотни тысяч человек. Вероятно, эту цифру можно счесть за преувеличение, но не вызывает сомнения, что именно процессия была основной формой публичности, доступной власти. В Японии, в отличие от Европы или России, отсутствовали помещения (гигантские дворцы или соборы), рассчитанные на проведение массовых церемоний. Дворец императора – это комплекс сравнительно небольших одноэтажных строений. К тому же дворцовый комплекс недаром называли «запретным городом» – вход туда был строго-настрого запрещен. Синтоистские святилища и буддийские храмы предназначались не столько для массовых молений, сколько для сохранения там святынь – это были дома для божеств, а не для верующих. Даже в «Золотом павильоне» храма Тодайдзи (г. Нара), считающегося самым большим деревянным сооружением в мире, могли одновременно находиться всего несколько десятков человек. Площадей в японских городах тоже не было. Так что единственной возможностью поразить воображение подданных грандиозностью действа оставалась процессия.

Визит Иэмоти в императорский дворец. Комэй находится слева, за бамбуковыми занавесками

Выезд императора Комэй на моление в святилище Камо. В первом паланкине, на крыше которого красуется феникс, находится Комэй, во втором – Иэмоти. Лицо Комэй, как это и положено императору, скрыто за занавесками. Дорога от дворца до святилища была занавешена полотнищами. Их предназначение – предоставить государю дополнительную защиту от сглаза.

Комэй не хотел отпускать юного сёгуна обратно в Эдо. В этом с ним были солидарны почти все придворные. Одна группа намеревалась использовать его пребывание для закрепления успехов в деле гармонизации отношений двора и сёгуната, другая же строила планы по дискредитации сёгуна для того, чтобы расчистить путь к прямому императорскому правлению. Иэмоти ждали, естественно, и в Эдо. Там продолжались переговоры по поводу урегулирования «дела Ричардсона». Обстановка нагнеталась с каждым днем. Англичане требовали выплаты огромной компенсации родственникам Ричардсона, грозили бомбардировками, японские жители Иокогамы бежали из города, эдосцы увозили ценности родне в деревню. Тем не менее императору все-таки удалось уговорить Иэмоти погостить подольше.

Комэй намечал посетить еще святилище Хатимана в Ивасимидзу и пригласил Иэмоти присоединиться к нему. Иэмоти согласился. Как и в прошлый раз, Комэй хотел донести до богов свои ксенофобские чувства. Но тут из столицы исчез дядя принца Муцухито – Накаяма Тадамицу (1845–1864), седьмой сын Тадаясу. Тадамицу был принят на придворную службу еще в 1858 году, когда ему исполнилось всего 13 лет. Его главной обязанностью было играть со своим племянником, принцем Муцухито. Тадамицу рано вовлекся в политику и стал одним из самых отчаянных сторонников изгнания иностранцев. Осенью прошлого года он планировал убить Ивакура Томоми, которого считал «прозападником». Когда его отцу Тадаясу донесли об этом замысле, он предложил сыну: лучше уж зарежь меня. Так что в тот раз Тадамицу пришлось отказаться от «небесного возмездия». Тем не менее его сторонники доставили подметные письма в дома Ивакура и еще двух придворных. В письмах содержалось требование покинуть город в двухдневный срок. В противном случае семьи неугодных будут умерщвлены, а их головы выставят на берегу реки Камо. Ивакура пришлось поселиться за городом. Нрав Тадамицу был настолько необузданным, что отец предполагал в нем сумасшедшего и даже просил императора лишить сына должности при дворе.

С исчезновением Тадамицу стали подозревать, что он вместе с самураями из княжества Тёсю намеревается напасть на процессию и убить сёгуна. Несмотря на благородные цели паломничества, страх за судьбу Иэмоти заставил Комэй остаться во дворце.

И тут ему пришлось еще раз убедиться, насколько он не волен в своих поступках. Только раньше им распоряжался сёгунат, который не выпускал его за пределы дворца, а теперь уже его собственные придворные стали понуждать императора покинуть Госё.

День паломничества перенесли на неделю, он настал 11 апреля. Накануне поездки Комэй почувствовал головокружение, что случалось с ним достаточно часто. Путешествие в тряском паланкине за пределы города вряд ли могло способствовать поправке здоровья, но канцлер Такацукаса Сукэхиро настаивал на поездке. Потом потребовал аудиенции Сандзё Санэтоми – он желал убедиться в том, что Комэй действительно болен, а не отлынивает от своих обязанностей. Вместе с другими столь же «непочтительными» придворными он настаивал на том, что откладывать поездку больше нельзя. Некоторые из них угрожали силой усадить императора в паланкин. Тому ничего другого не оставалось, как повиноваться. Муцухито и императрица наблюдали, как Комэй нехотя усаживается в паланкин.

Похоже, что Комэй и вправду чувствовал себя неважно. Непривычный к поездкам, он устал – святилище Ивасимидзу находилось довольно далеко от дворца, дорога заняла целый день. Когда император направлялся к главному святилищу, он споткнулся и упал. Ему помогли подняться. Опираясь на руки придворных, Комэй обошел еще пятнадцать святилищ, расположенных на территории храмового комплекса. Помимо других божеств, там поклонялись и Дзинго-когу (201–269), которая после смерти своего царственного супруга Тюай якобы предприняла завоевательный поход в Корею.

Несмотря на то что экстремистски настроенным придворным удалось заставить императора помолиться об изгнании варваров, вторая часть их плана провалилась. Героев написанного ими сценария одного за другим поражал недуг.

Предполагалось, что в Ивасимидзу император пожалует сёгуну меч – древний знак того, что его обладатель находится в подчинении у императора. Кроме того, в сложившейся ситуации меч выступал символом готовности к решительным сражениям с «варварами». Если бы Иэмоти принял меч, противиться приказам императора он был бы уже не в состоянии. Иэмоти и его советники разгадали замысел, и сёгун сказался простуженным. Вместо себя он решил отправить в святилище Токугава Ёсинобу. Пока император молился, Ёсинобу оставался у подножия горы, на вершине которой находилось святилище. Его вызвали туда уже около двух часов ночи. Но Ёсинобу вдруг заявил, что у него разболелся живот.

Отказавшись принять меч, сёгун навлек на себя многочисленные насмешки. Люди распевали: «И меч-то императорский тебе оказался не нужен, чем ты варваров прогонишь?»

При дворе гадали, куда делся Накаяма Тадамицу в преддверии паломничества, а он вдруг объявился в Тёсю – княжестве, в котором антииностранные настроения были чрезвычайно сильны. Но даже там уже понимали, что с европейцами можно воевать только их же оружием. Тадамицу же, увидев закупленные княжеством европейские корабли и пушки, пришел в неописуемую ярость. Разве может святое дело быть исполнено с помощью тех вещей, которых касались грязные руки длинноносых варваров?

Выезд Комэй в святилище Ивасимидзу. Художники часто изображали те моменты, когда процессия переправляется через реку по мосту. Этот прием создавал дополнительные возможности для того, чтобы подчеркнуть длину процессии, ставил акцент на «соединяющих» потенциях императора.

Возвращение Комэй из святилища Ивасимидзу

В сентябре Тадамицу присоединился к террористической группе, которая действовала в самом сердце страны – в провинции Ямато. Ее глава Ёсимура Торатаро, не спрашивая мнения самого Комэй, считал себя его почитателем. Желая досадить сёгунату, банда сжигала правительственные учреждения и чинила расправы над чиновниками. В свою очередь князь Тёсю отправил в Ямато шайку наемных убийц, которые расправились с Ёсимура. Насилие делалось ежедневной нормой, назревала война всех против всех.

Пребывание Иэмоти в столице не прошло даром. Подарки, ежедневное общение с императором и придворными, слово самурая, данное накануне свадьбы с Кадзуномия, заставили Иэмоти, которым полностью управлял его опекун Ёсинобу, пообещать Комэй, что 10 мая 1863 года иностранцы будут изгнаны из страны. Это было совершенно авантюрное обещание, не подкрепленное ничем. Ёсинобу прекрасно понимал это и возвращался в Эдо намеренно медленно. Никаких распоряжений относительно изгнания варваров он не отдал.

9 мая, после изнурительных переговоров, британскому представителю Джону Нилу были переданы деньги в счет платы за убийство Ричардсона. Их доставили на многочисленных повозках. Английская миссия наняла всех иокогамских китайцев, работавших менялами. Проверка и пересчет денег продолжались три дня. Это были деньги, которые заплатил сёгунат. Но оставалась еще доля, которая должна была быть уплачена самим княжеством Сацума.

Англичане могли бы радоваться, что их требования начинают выполняться. Однако одновременно с уплатой компенсации сёгунат уведомил их о том, что сёгун и император приняли решение о закрытии всех ранее открытых портов. Представители иностранных держав пережили шок. Сёгунат сдержал свое слово и расплатился с англичанами, но одновременно нарушил свои обещания в другом. А на следующий день начались военные действия.

Уверовав в искреннюю решимость двора и сёгуната немедленно изгнать иностранцев силой, в назначенный день – 10 мая – береговые орудия Тёсю обстреляли стоявшее на якоре американское торговое судно. Затем настал черед французского и голландского военных кораблей, проходивших через залив Симоносэки. Эти атаки не имели никакого практического эффекта, но Комэй отправил князю Тёсю послание с выражением благодарности. Поборникам изгнания варваров казалось, что победа не за горами. Они вспоминали и про Дзинго-когу, и про «божественный ветер», разметавший монгольский флот шесть веков назад.

Ответные действия против Тёсю предприняты поначалу не были – никто из европейских представителей не желал брать на себя личную ответственность за крупномасштабные действия без согласия своего правительства, а почтовые корабли добирались до Европы два месяца. Протесты, направленные сёгунату, носили формальный характер – всем стало понятно, что сам Иэмоти не в состоянии управлять ситуацией. На какое-то время пролив Симоносэки оказался заблокированным для торговых кораблей. Суда, направлявшиеся из Шанхая в Иокогаму, стали обходить Кюсю с юга. Зато сёгунату пришлось разрешить разместить в Иокогаме казармы с английскими и французскими солдатами, да еще взять на себя значительную часть расходов на их пребывание.

В то же самое время англичане не отступались и от своих прежних требований. Хотя сёгунат выплатил свою долю компенсации за убийство Ричардсона, сацумский князь Симадзу Мотихиса не желал платить свою часть. Не желал он и арестовывать убийц. Симадзу уверял, что они скрылись в неизвестном направлении. Нил приказал захватить три сацумских парохода, стоявших на якоре в Кагосима. Туда из Иокогамы прибыла флотилия из семи английских боевых кораблей, на борту которых находилась и дипломатическая миссия. 2 августа сацумские пароходы сожгли, но английская флотилия была обстреляна из береговых орудий. Один снаряд угодил во флагманский корабль, убив капитана и еще одного офицера. Всего же погибло 11 моряков. От ответного огня из корабельных орудий в городе начались ужасные пожары. Англичане, похоже, посчитали свою миссию по устрашению выполненной и возвратились в Иокогаму.

Поскольку десант высажен не был и английские корабли «бежали» в Иокогаму, Комэй посчитал исход сражения за победу и отправил Мотихиса поздравление. Приободрившиеся придворные стали носить мечи, чего они не делали уже многие столетия. На потомственных военных это, скорее всего, должно было производить довольно комическое впечатление. Однако воодушевленный мнимыми боевыми успехами Тёсю и Сацума канцлер императорского двора Такацукаса Сукэхиро приступил к опросу находившихся в Киото князей относительно желательности того, чтобы император лично возглавил кампанию по изгнанию иностранцев. Ему отвечали в том духе, что ни сам Комэй, ни его придворные не имеют в этой области ни малейших навыков. Тем не менее Комэй попросил Мацудайра Катамори, князя Айдзу и военного губернатора Киото, чтобы его воины устроили учения возле восточных дворцовых ворот.

За маневрами трех тысяч воинов наблюдал сам Комэй, императрица, наследный принц Муцухито, множество придворных кавалеров и дам. Для Муцухито это был первый опыт контакта с войсками – впоследствии участие в военных маневрах и парадах станет существенной частью его «работы» на посту императора.

Воины Катамори производили впечатление партизанского отряда. Все они были в доспехах и шлемах, но вооружение оставляло желать лучшего: у кого-то было ружье, у кого-то копье, у кого-то – лук со стрелами или меч. Солдаты трубили в морские раковины, звенели колокольчиками, били в барабаны. Время от времени они издавали воинственные крики. Вряд ли они могли устрашить английского или американского солдата.

17 сентября перед дворцом Госё состоялись еще одни «показательные выступления», в которых принимали участие воины сразу из нескольких княжеств. На составителей «Летописи императора Мэйдзи» они произвели сильное впечатление: «Гром ружейных выстрелов отдавался в небесах, пороховой дым застилал воздух. Мальчики и девочки из числа зрителей сделались бледными от ужаса, но принц [Муцухито] смотрел со спокойствием, его лицо ничуть не изменилось. В новые времена еще не было случая, чтобы сам император наблюдал за маневрами, никто никогда не слышал, чтобы принц в таких вот нежных летах сопровождал при этом императора. Среди придворных нашлись люди, которые посчитали, что все это является нарушением вековых традиций, запрещавших вооруженным людям находиться на территории дворца; даже-де если это маневры, упражняться с оружием вблизи местообитания императора является осквернением божественного»[36]. Иными словами, военные инновации императора Комэй казались многим кощунственными.

Ретроспектива. Действующий император Японии никогда не был главнокомандующим. Это относится и к историческому времени, и к легендарному. Мифический первоимператор Дзимму, основывая свое государство, сражался с племенами варваров, населявших архипелаг, но только до того, как он официально взошел на престол. После этого Дзимму уже не брал в руки оружия, и его внимание было направлено на мирные дела. Именно ритуал интронизации делал императора императором – до него он мог представать на страницах хроник в более привычном для Европы образе предводителя воинства. Но после этого он был должен править мирными средствами, все дела, связанные с убийством и смертью, были ему противопоказаны. Он не имел даже права произносить слов «кровь» и «смерть», заменяя их эвфемизмами – «пот» и «отдых».

Однако времена изменились, и Комэй объявил, что рассматривает возможность лично возглавить войска в священном походе против «западных варваров». Кроме того, он решил посетить усыпальницу Дзимму, помолиться в святилищах Касуга и Исэ.

Святилище Касуга, основанное в 710 году, располагается в Нара. Вначале там почиталось родовое божество Фудзивара. Но поскольку Фудзивара стали впоследствии основными брачными партнерами императорского рода, то святилище Касуга превратилось в святыню и для императоров. Что касается Исэ, то в связи с какими-то неясными нам запретами действующий император никогда не посещал свое родовое святилище. Вместо него это делала незамужняя принцесса крови, служившая в Исэ в качестве жрицы. Так что и здесь Комэй решил выступить нарушителем традиций.

Однако сторонники «единения между аристократами и военными» тоже не дремали. Они заперлись во дворце и провозгласили от имени Комэй указ: «Начиная с весны текущего года геральды (гисо) нередко вступали в сговор с княжеством Тёсю и неверно толковали мои указания. Самым ужасным примером этого является дело о моем личном командовании войсками. Отныне Санэтоми и иже с ним запрещается посещать двор, они должны оставаться под домашним арестом»[37]. Поездка императора по святым местам также отменялась.

Под присмотром воинов из Сацума дружине Тёсю было приказано покинуть Киото. Вместе с ними оставили столицу семеро придворных радикалов, включая Сандзё Санэтоми. Политические волнения на время улеглись, свой двенадцатый день рождения Муцухито провел в спокойствии. Впервые за последние семь лет его бабке, жене Тадаясу, было позволено встретиться с внуком. В преддверии Нового года Муцухито подарил Урамацу Тарумицу, своему старшему товарищу по играм и учению, свои детские книжки с картинками – слегка подпорченные его собственными каракулями. Подарок был приурочен к церемонии посвящения Тарумицу во взрослые.

11 декабря англичанам удалось достигнуть компромиссного соглашения с Сацума: княжество выплачивает компенсацию (за счет займа, взятого у сёгуната) родственникам Ричардсона и обязуется в будущем наказать его убийц в присутствии английских офицеров. Поскольку во время бомбардировки Кагосима убийцы находились в рядах защитников города, всем было понятно, что этот пункт сформулирован таким образом, чтобы «сохранить лицо» каждой из высоких договаривающихся сторон.

События этого года произвели неизгладимое впечатление на всех японских участников вооруженного конфликта. Прямое столкновение показало, что ни сёгунат, ни гордившиеся своим высоким боевым духом юго-западные княжества ничего не в состоянии противопоставить «черным кораблям». Вывод: следовало учиться у противника. В этом году Тёсю первым из княжеств нарушило запрет центрального правительства и направило группу студентов в Англию. В их числе были Ито Хиробуми (1841–1909) и Иноуэ Каору (1835–1915), которым предстояло сыграть выдающуюся политическую роль уже в самое ближайшее время. Пребывание в Англии имело для их мировоззрения самые радикальные последствия. Мгновенно убедившись в колоссальной разнице военного и промышленного потенциалов Японии и Запада, они решительно отказались от своего прежнего желания немедленно изгнать иностранцев. Ито и Иноуэ поняли, что задача по сохранению национального достоинства решается совсем по-другому.

Ито Хиробуми

Элита все еще думала, как ей поступить с иностранцами, а люди попроще наслаждались новыми возможностями, которые предоставляло им время. В этом году португальский антрепенер привез в Японию слона и выставил его в Эдо. Немедленно была отпечатана гравюра с его изображением и довольно издевательским текстом: «Благодетельность наших священных правителей достигла иноземных стран, оттуда к нам доставляют диковинные вещи, диковинных птиц и животных. И вот теперь в новый порт Иокогамы корабль доставил настоящего, огромного, живого слона. Он понимает человеческую речь, угадывает то, что чувствуют люди, он умеет тушить пожары, отводит дурные болезни, спасает от яда. Тот, кто взглянет на него хоть раз, избавится от семи несчастий, семь удач пожалуют к нему. Все благородные люди должны поскорее увидеть его!»

Слон имел у зрителей большой успех.

Утагава Ёситоё. Недавно завезенный большой слон (1863 г.)

1864 год

1-й год девиза правления Гэндзи. 13-й год жизни Мэйдзи

В январе сёгун Иэмоти в сопровождении Токугава Ёсинобу снова отправился в Киото. На сей раз Комэй пожаловал ему должности правого министра и командующего правым крылом охраны дворца. Придворные должности давным-давно превратились в подобие почетных титулов, они не были обеспечены ни полномочиями, ни жалованием. Наоборот – получавший придворную «должность» самурай должен был платить двору за оказанную ему честь. Поступления из этого источника являлись существенным финансовым подспорьем для императорского двора.

Комэй явно ощущал себя старшим по положению, в одном из своих более поздних писем он говорил, что любит Иэмоти как собственного сына и просит сёгуна, чтобы тот относился к нему как к отцу. Жалуя Иэмоти новые должности-титулы, Комэй рассчитывал польстить ему и заручиться поддержкой сёгуната в деле реализации своих заветных планов по изгнанию иноземцев. В то же самое время он не одобрял экстремистских действий самураев из Тёсю. Признавая в себе недостаток добродетельности, который и привел к угрозе потери независимости страны, император описывал создавшееся положение как чрезвычайно угрожающее: это словно горка яиц, готовая рассыпаться от малейшего прикосновения.

В феврале вступил в действие новый девиз правления – Гэндзи («Исток правления»). Смена девиза не была связана с напряженной ситуацией в стране – на сей раз она оказалась «плановой». Дело в том, что закончился прежний шестидесятилетний цикл и начался новый. А в такой год смена девиза происходила всегда – вне зависимости от положения в стране. Разумеется, все рассчитывали, что произойдет настоящее обновление, которое принесет Японии мир и покой. Но надежды никак не желали воплощаться в жизнь.

В мае эмиссар сёгуната Икэда Нагаоки (1837–1879) проводил переговоры в Париже. Он просил, чтобы Иокогама была закрыта для иностранцев. Это требование шло вразрез с настроениями, господствовавшими в Эдо, но ведь Иэмоти дал слово императору Комэй добиваться изгнания иностранцев. Нечего и говорить, что французы возражали против такой инициативы.

Растерянность и неразбериха уже достигли критической точки, и Икэда дал французам уговорить себя достаточно скоро. Он не только отказался от достижения цели своей миссии, но и подписал 17 мая договор, согласно которому сёгунат обязывался заплатить французам компенсацию за прошлогоднее самоуправство Тёсю и гарантировать свободный проход судов через пролив Симоносэки. И это при том, что заключать такие договора у Икэда не было полномочий. Икэда ослушался своего правительства и в другом отношении: решив, что ему все равно не добиться закрытия Иокогамы, он предпочел не ездить в Англию.

По возвращении на родину Икэда был лишен своих должностей, а сёгунат отказался соблюдать условия подписанного в Париже договора.

Икэда Нагаоки (стоит) в парижском фотоателье

Кидо Такаёси

Хотя пребывание Иэмоти в Киото не было омрачено новыми конфликтами или же террористическими актами, Комэй был прав в своей оценке ситуации. В начале июня из Тёсю доставили послание, в котором требовалось вернуть в Киото Сандзё Санэтоми, князя Тёсю Мори Ёситика и его сына Садахиро. Поскольку двор счел за благо переложить решение этого вопроса на сёгунат и ответа не последовало, два десятка самураев из Тёсю добрались до Киото, чтобы уже на месте обдумать, что им следует предпринять. В частности, они обсуждали возможность увезти императора Комэй в Тёсю.

Самураи собрались в самом центре города, на втором этаже гостиницы «Икэдая», где элитный отряд сёгуна напал на них. Часть самураев убили на месте, других арестовали. Кидо Такаёси (1833–1877), которому еще предстояло сыграть выдающуюся политическую роль, удалось спастись бегством. За это до самой смерти его презрительно именовали «беглецом».

Тогда из Тёсю явился отряд из более чем тысячи воинов. На сей раз Государственный совет (Дадзёкан, высший орган при дворе) занял более гибкую позицию и разрешил вернуться опальным деятелям, если те признают свои ошибки. Но одновременно двор настаивал на том, чтобы воины Тёсю покинули столицу. Но те не хотели и слушать. Они задумали учинить в городе поджоги, убить Мацудайра Катамори, военного губернатора Киото, убедить императора перебраться в Тёсю и заставить Иэмоти немедленно очистить страну от иностранцев. А пока что они зарезали ученого-конфуцианства Сакума Сёдзан, известного своими выступлениями в пользу открытия страны. И тогда Комэй отдал приказ о подавлении мятежных войск.

Впрочем, что означает «мятежных»? Комэй сам был сторонником «изгнания варваров», войска Тёсю не собирались свергать императора, они «всего лишь» хотели, чтобы он предпринял более решительные действия и стал знаменем борьбы против иностранной агрессии. Воины Тёсю были убеждены, что у императора плохие советники, которые манипулируют им. В первую очередь – это люди из Сацума.

Рано утром 19 июля войска Тёсю подступили к дворцу Госё. Императорский дворец считался «запретным городом», и потому последовавшие события обычно называют «инцидентом у запретных ворот».

Воинов Тёсю насчитывалось не так уж много, но летопись сообщает, что звуки боя напоминали «10 миллионов ударов грома», а сам дворец сотрясался, словно во время ужасного землетрясения. Дворец защищали воины из княжеств Сацума, Айдзу, Огаки и Кувана. Решающую роль сыграла дружина Сацума, которой руководил Сайго Такамори (1828–1877) – бедный и малознатный самурай, обязанный своим возвышением непосредственно сацумскому князю Симадзу Хисамицу.

Сайго Такамори был одним из колоритнейших персонажей истории Японии того времени. Сайго отличался необычайными для японца габаритами. Его бычья шея и глубоко посаженные под густыми бровями глаза производили такое впечатление, что каждый самурай невольно перегибался в поклоне. Сайго Такамори говорил о себе, что «любит войну». В то же самое время он обладал какой-то магнетической силой, которая притягивала к нему людей.

Через пять часов после начала сражения мятежники были сокрушены, на следующий день казнили более 30 человек. Их тела три дня пролежали перед воротами дворца. Многие самураи из Тёсю покончили жизнь самоубийством. Легенда передает, что один из выживших самураев Тёсю написал на подошвах: «Бандиты из Сацума, негодяи из Айдзу».

Для Муцухито это было суровое испытание: гром сражения, вопли, взрывы. Огонь пожара подбирался к дворцу – в этот день в Киото сгорело 28 тысяч домов, храмов, святилищ. Говорят, что от всех этих испытаний принц даже лишился сознания.

Войска Тёсю потерпели поражение в столице. Оно знаменовало собой крах лозунга «почитание императора и изгнание варваров» («сонно дзёи»). Теперь в Тёсю стали говорить о необходимости ликвидации сёгуната. Отныне энергия этого княжества будет направлена не столько против иностранцев, сколько против собственного правительства.

Но на этом беды Тёсю не закончились. Через две недели, 5 августа, объединенная эскадра, состоявшая из семнадцати кораблей (9 английских, 3 французских, 4 голландских и 1 американского), подвергла обстрелу город Симоносэки в Тёсю – это было возмездие за прошлогоднее нападение на иностранные суда.

Пролив Симоносэки узок, стремительное течение меняет направление четыре раза в сутки. Дождавшись того момента, когда вода стала на какое-то время «стоячей», эскадра приступила к артиллерийской подготовке. Огонь 288 корабельных орудий был ужасен. По свидетельству современника, «будто сто раскатов грома разом покатились из гор в долину». После массированной бомбардировки был высажен десант, который окончательно уничтожил береговые укрепления. На борту иностранных кораблей находилось 5000 человек, в высадке на берег принимали участие 2600. По тем временам это была огромная сила, превосходившая мобилизационные возможности княжества.

Западные державы на время позабыли про свои противоречия. Нужно было продемонстрировать всем японцам без исключения, что сопротивление не имеет смысла. Среди защитников Симоносэки находился Ямагата Аритомо (1838–1922), который впоследствии стал министром обороны Японии. Но это будет потом, а сейчас он был ранен и ему пришлось убедиться, что сопротивление «западным варварам» бесполезно. Теперь он будет говорить не об «изгнании варваров», а о необходимости открытия страны и вестернизации, без чего Япония никогда не сможет встать вровень с Западом.

Береговая артиллерия княжества Тёсю состояла из бронзовых пушек. Там были и купленные в Китае орудия, и отлитые в самой Японии. Пушечный чугун в стране производить еще не умели. Среди захваченных европейцами трофеев были даже деревянные ружья одноразового пользования, с помощью которых отчаянные самураи намеревались изгнать иностранцев. Многие были вооружены только мечами, луками и копьями. Доспехи предназначались в качестве защиты против мушкетов, но винтовки, которые состояли на вооружении у европейцев, с легкостью пробивали их.

С точки зрения войн следующего столетия число жертв с обеих сторон следует признать ничтожным. И нападавшие, и защищавшиеся потеряли всего по нескольку десятков человек. Но превосходство западной коалиции все равно не вызывало никаких сомнения, и князь Тёсю согласился на условия западных держав: гарантировать в проливе безопасность судоходства, продавать иностранным судам уголь и провизию, заплатить контрибуцию и не восстанавливать береговую артиллерию. Предлог для выплаты контрибуции был выбран европейцами весьма замечательный: деньги следовало заплатить за то, что доблестные воины объединенного флота не сожгли город Симоносэки. Но Тёсю пришлось пойти навстречу и этому требованию, что свидетельствовало о полном бессилии перед западной угрозой. Сумма контрибуции составила огромную сумму в три миллиона долларов. В качестве переводчиков на переговорах выступали Ито Хиробуми и Иноуэ Каору.

Захваченные французскими войсками береговые орудия Тёсю

Войско Тёсю состояло всего из двух тысяч человек. Крестьян там не было. К боевым действиям их не привлекали. С началом боя они попрятались в горах. Но не затем, чтобы организовать партизанское движение, а затем, чтобы спастись. Очевидцы свидетельствуют, что они грузили конфискованные европейцами пушки, пребывая во вполне радостном настроении. Ничего похожего на чувство «национального» или же «княжеского» позора они, похоже, не испытывали. Да и князь на крестьян не рассчитывал. Их никогда ни о чем не спрашивали, они слушались своих непосредственных начальников, но сам князь был слишком далеко, чтобы крестьяне по-настоящему сочувствовали ему.

А сам Мори уже готовился отразить новое нападение. Он получил известие о готовящейся против него карательной экспедиции. На сей раз это были войска сёгуната. В ответ на мятежное поведение у императорского дворца Иэмоти стал собирать армию, чтобы покарать княжество. Однако многие даймё отказывались принять участие в операции, мобилизация проходила с трудом: хотя сам сёгунат считал Мори и его людей предателями, многие самураи сочувствовали их борьбе с Западом.

15-тысячная сёгунская армия, собранная из 35 княжеств, подступила к Тёсю. Похоже, ни одна из сторон не собиралась сражаться всерьез. Мори принес извинения, сёгунат ими удовлетворился. В качестве доказательства чистоты и искренности намерений в ставку правительственной армии были посланы головы трех зачинщиков беспорядков, произошедших в Киото. Князь приговорил их к почетной казни – харакири.

Сёгунат добился извинений у князя Тёсю, но он все равно терял рычаги управления страной. Пока его главное внимание было обращено в сторону Тёсю, в княжестве Мито произошли серьезные столкновения между сторонниками «почитания императора и изгнания иностранцев» и последователями более мягкой линии. Сторонники «сонно дзёи», сбившиеся в отряд численностью около тысячи человек, в результате сдались на милость сёгуната, но расправа оказалась жестокой: к смертной казни было приговорено 376 человек.

В этом году было принято решение о возведении судостроительного завода в местечке Ёкосука неподалеку от Эдо. Правительство согласилось с предложением французского посланника возложить финансовое бремя строительства на княжества, но сделать это оказалось невозможно. В стране появилось множество людей, которые отказывались выполнять указания сёгуната.

1865 год

1-й год девиза правления Кэйо. 14-й год жизни Мэйдзи

7 апреля произошла очередная смена девиза правления. Вместо иероглифов Гэндзи были выбраны два знака, означавшие «Соответствие благоприятному» (Кэйо). Предыдущий девиз правления продержался чуть больше года. Но за этот год произошло столько неприятного, что девиз Гэндзи, несмотря на возлагавшиеся на него надежды, оказался скомпрометированным. Самое ужасное – это то, что военные действия развернулись возле императорского дворца в Киото, то есть произошло осквернение императорской резиденции пролитой кровью, чего не случалось уже более двух с половиной веков.

Ненавистные иностранцы между тем подбирались все ближе к Киото. Осенью семь военных кораблей, принадлежавших Англии, Франции, Америке и Голландии, подплыли к городу Хёго (будущий Кобэ) и потребовали открытия порта, милостиво обещая, что в этом случае скостят две трети контрибуции за бесчинства в Симоносэки. Причем они хотели, чтобы согласие на это было бы на сей раз санкционировано не только сёгуном, но и императором. Вероятно, к этому времени иноземцам стало понятно, что без одобрения Комэй японцы смогут оспорить правомочность любого договора. Раньше иноземцы полагали, что император – не более чем «духовный авторитет», а действительным монархом является сёгун, которого они и именовали «ваше величество». Чиновники сёгуната поддерживали их в этом убеждении. По свидетельству Т. Гарриса, представители сёгуната «говорили о микадо почти что с презрением и взрывались от хохота, когда я цитировал им некоторые высказывания, свидетельствующие в пользу того, каким почтением пользуется он среди японцев. Они говорят, что у него нет денег, политической власти и ничего другого, что ценится в Японии»[38].

На сей раз иностранцы грозили, что в случае отказа выполнить их требования они высадятся на берег и доберутся до Киото, намекая: теперь-то мы уяснили себе, кто главнее. А если двор проявит неуступчивость, тогда придется разговаривать на языке «оружейного дыма и урагана пуль». На размышление было предоставлено семь дней.

Находившиеся в Хёго двое членов совета старейшин решили, что не стоит искушать судьбу, жертвовать людьми, и согласились с предложенными условиями. Когда Комэй узнал об этом, он пришел в ярость, лишил их придворных рангов и приказал поместить под домашний арест. Это было неслыханное вмешательство в дела сёгуната, но распоряжение исполнили. И тогда Ёсинобу через управителя Осака официально проинформировал иноземцев о том, что в действительности вовсе не сёгун, а император является главным в этой стране. Сёгунат впервые признал этот факт. Для иноземцев это значило, что их до сих пор водили за нос. Для самого сёгуната это признание означало еще больше: теперь все его предыдущие действия напоминали жалкие потуги самозванца, дни его были сочтены.

Европейцы потеряли всякое доверие к сёгунату и требовали, чтобы сёгунский переговорщик Иноуэ Ёсиая предоставил веские доказательства того, что император Комэй даст свое согласие на открытие Хёго и одобрит прежние неравноправные договоры с пятью державами, включая Россию. Ёсиая гордо обнажил свой кинжал и собрался уже в качестве доказательства чистоты своих намерений отхватить себе палец и поставить печать кровью, но испуганным иноземцам удалось остановить его. Иэмоти обратился к императору с письменной просьбой одобрить договоры. Одновременно он, жалуясь на свою некомпетентность, собрался уступить пост своему опекуну Токугава Ёсинобу. Комэй ответил отказом и вызвал его в Киото. Еще несколько лет назад это было бы невозможно. Сёгун утверждал отречение императора, но не наоборот.

Ретроспектива. Император был обязан получить согласие сёгуна на любой свой поступок. Император Нинко скончался 23 февраля 1846 года. О его смерти не было объявлено – ведь он не успел, как это было принято, отречься от престола и принять монашеский постриг. В Эдо отправился нарочный с просьбой разрешить покойному Нинко отречься от трона. Разрешение было дано. Официальное сообщение о смерти последовало только 13 марта.

Иэмоти и Комэй, как обычно, не стали обсуждать вопрос о договорах «лицом к лицу». Вместо них это делали их ближайшие советники. Комэй, который следил за бурной дискуссией из-за бамбуковой занавески, после длительных споров был вынужден в конце концов пойти на уступки. Ведь ему заявили: если мы станем упорствовать, иностранное войско явится в Киото и сожжет все вокруг – и тогда даже от святилища Исэ останется только пепел. Комэй согласился одобрить ненавистные ему договоры, но отказался открыть порт Хёго. Он также поставил свою подпись под указом, предписывающим сёгунскому войску предпринять новую карательную экспедицию против Тёсю.

К этому времени позиции сёгуната и Сацума разошлись уже далеко. Узнав об указе, самурай Окубо Тосимити (18301879), которому предстояло сыграть одну из ведущих ролей в политике новой Японии, в письме к Сайго Такамори говорил: «несправедливый указ не является указом»; только такой указ, который пользуется поддержкой «всех людей Поднебесной», должен быть принят к исполнению[39].

Это высказывание заслуживает самого пристального внимания. Во-первых, оно много говорит о том, как стала восприниматься природа власти – она должна опираться на широкую поддержку. Во-вторых, оно свидетельствует: самураи Сацума в это время были еще очень далеки от мысли о непререкаемом авторитете императора. Они рассматривали его как средство для осуществления своих планов.

В этом году в Японию попала весьма поучительная книга. Она принадлежала перу американского правоведа и дипломата Генри Уитена (Henry Wheaton, 1785–1848) и называлась «Международное право» («Elements of International Law»). Она была впервые опубликована в 1838 году. В Японию попал китайский перевод книги, выполненный американским миссионером У. Мартином. Японские мастера быстро вырезали доски, книгу издали. Труд Уитена произвел на японцев большое впечатление.

В этой книге рассказывалось о международном праве, толковалось, в частности, что такое договоры военные, торговые, договоры о дружбе. Повествование при этом велось с точки зрения «цивилизованных стран», к которым относились Европа и Америка. Страны «нецивилизованные» следовало покорять. Со странами «полуцивилизованными» предписывалось заключать неравноправные договоры и вводить там режим экстерриториальности. В случае отказа – применять силу. К таким «полуцивилизованным» странам автор относил и Японию. Она оказалась в одной компании с Турцией, Персией, Сиамом, Китаем и Кореей. Европейцы признавали, что государственность имеет в этих странах прочную основу. Но считать их «цивилизованными» все равно отказывались. Потому что для того, чтобы быть «цивилизованными», следовало ввести там христианство. Может быть, именно тогда, после прочтения книги, многие японцы по-настоящему поняли, чем их страна является для Запада.

Рассуждения Уитена были совершенно стандартными для XIX века. Причем это была не просто теория международных отношений, а самая обычная практика – азиатские «нецивилизованные» страны одна за другой лишались независимости и кусков своих территорий. Это и Бирма, и Вьетнам, и Камбоджа. Причем победы Англии и Франции достигались без особого напряжения сил. Россия же продолжала завоевывать Центральную Азию. Было от чего прийти в ужас – кольцо сжималось, а Япония не имела никакого исторического опыта по защите своей страны от иноземных захватчиков.

Основу европейского международного права составляла теория «прогресса», выработанная в XVIII веке. Согласно этой теории, все племена и страны классифицируются в соответствии с достигнутым ими уровнем «знаний и морали»: дикие, варвары, полуцивилизованные, цивилизованные и просвещенные.

Для японцев было настоящим шоком, что европейцы обладают законами и руководствуются ими. Согласно традиционным конфуцианским представлениям, законы могли иметь только «культурные страны». Выходило, что белые люди – отнюдь не варвары![40] Это было поистине грандиозное открытие. Получалось, что с европейцами можно иметь дело. При этом вопрос о «справедливости» этих законов не вставал.

С этих пор стремление к европейской «цивилизации» («буммэй») и «просвещению» («кайка») стало овладевать японцами все больше и больше. Теория прогресса и эволюции, согласно которой возможно подняться вверх по шкале цивилизованности, позволяла надеяться на лучшее. Традиционное дальневосточное мировидение такой возможности не предполагало: деление на культурный «центр» и варварскую «периферию» было извечным и неизменным.

А принц Муцухито между тем читал совсем другие книги. Теперь он закончил «Мэн-цзы». На овладение этим важнейшим памятником у него ушло чуть больше года. Комэй похвалил его за усердие. Но в то же самое время в одном письме посетовал, что придворные дамы испортили его. Он-де говорит, что все, кто слушаются императора, – «плохие». Мир терял свою прежнюю стройность.

Дворцовая атмосфера мало способствовала последовательным занятиям «большой политикой». Тем, кто был осведомлен о придворной жизни, она напоминала атмосферу «веселых кварталов». А опальный Ивакура Томоми, который проживал в то время в столичном пригороде, даже призвал императора отказаться от такой разгульной жизни – немыслимое нарушение этикета.

Надо сказать, что воздержание и воздержанность никогда не входили в список придворных добродетелей. Но раз такая претензия стала приходить на ум, значит, что-то было неладно в японском государстве. А тут еще поползли слухи, что принц Каяномия якобы проклял императора. Будто бы с его подачи монах Нинкай убил присланной принцем стрелой фазана, положил его на алтарь, проклял Комэй и пообещал, что Каяномия займет его место.

Комэй не поверил слухам и даже построил для принца новые покои. Но нервическая обстановка в стране и при дворе говорили за то, что люди готовы поверить в самые невероятные предположения.

В этом году наконец-то изловили преступника (или одного из них?), который убил двух русских моряков шесть лет назад, в 1859 году. Им оказался ронин из княжества Мито. Его казнили в Иокогаме.

1866 год

2-й год девиза правления Кэйо. 15-й год жизни Мэйдзи

К этому времени многие княжества перестали соблюдать запреты сёгуната. В том числе и запрет выезжать за границу. Сам сёгунат подавал им в этом пример. За последние годы существования сёгуната за границу отправились 153 молодых человека, 68 из них были направлены сёгунатом. Из княжеств наибольшую активность проявляли Сацума (26 человек) и Тёсю (11). Запреты нарушали даже простолюдины. В этом году Иокогаму покинула группа из 18 бродячих артистов, которая объехала с гастролями Америку, Англию, Францию, Голландию, Испанию и Португалию. Это были первые японские артисты, побывавшие на Западе.

Труппа японских артистов, выехавшая на Запад

В феврале в Петербург прибыло шесть японских юношей – сыновья знатных самурайских семейств с Эдзо (Хоккайдо). Предполагалось, что они пройдут в России курс обучения. Расходы на их командировку взял на себя сёгунат. Юноши отплыли из Хакодатэ. В эту флотилию входили два русских военных корабля. Один из них назывался «Варяг». Он доплыл до Гонконга, а затем вернулся в Японию. Другой доставил будущих студентов в Европу. Они обосновались в Санкт-Петербурге, где их опекали Татибана Косай и Гошкевич. В октябре их навестили два японских студента, проходившие курс обучения в Англии. Нарушив запрет сёгуната на выезд за границу, княжество Сацума отправило их в Англию. Одним из студентов был Мори Аринори (1847–1889), ставший впоследствии министром просвещения. Сацума и сёгунат стремительно приближались к открытому военному конфликту, но их юные посланцы в Европе не испытывали по отношению друг к другу недружественных чувств. Они мирно проводили время в пирушках, осматривали достопримечательности. Беседы с Мори Аринори подводили петербургских студентов к выводу, что уж если учиться за границей, то не в России, которая представлялась им теперь задворками Европы.

Княжества Сацума и Тёсю, которые еще недавно были злейшими врагами, достигли между тем согласия и заключили в январе союз. Главную роль в объединении их сил сыграли Сайго Такамори, Окубо Тосимити и Кидо Такаёси. Посредническую функцию при организации переговоров исполнял Сакамото Рёма (1835–1867) из княжества Тоса. Накаока Синтаро (1838–1867) из этого же княжества подвел под договор теоретическую базу: он утверждал, что только военный союз Сацума и Тёсю и возвращение всей полноты власти императорскому двору способны обеспечить процветание Поднебесной. «Полнота власти» формулировалась как «единство ритуала и политики» в одном лице. И этим лицом был вовсе не сёгун, а император[41].

Вместе с заключением союза непосредственной целью Сацума и Тёсю стало не изгнание иностранцев, а свержение никчемного сёгуната и восстановление власти императора.

Наряду с другими княжествами, расположенными в том же регионе (Тоса и Хидзэн), Сацума и Тёсю сыграли выдающуюся роль в японской истории этого времени. В чем же состояла их сила?

В то время основу благосостояния составлял рис, выступавший в качестве денежного эквивалента. Во всех этих княжествах риса было много. По уровню производства риса среди других княжеств даймё Сацума занимал второе место, Тёсю – девятое, Хидзэн – десятое, Тоса – девятнадцатое. Несмотря на запрет сёгуната, Сацума и Тёсю торговали шелком и сахаром, используя архипелаг Рюкю в качестве перевалочной базы.

Расстояние, отделявшее эти княжества от Эдо, было достаточно большим, что ослабляло эффективность контроля со стороны центральной власти. Так, Сацума проигнорировало распоряжение сёгуната, согласно которому каждому княжеству предписывалось иметь только один замок.

Сацума, Тёсю и Тоса входили в коалицию тех сил, которые противостояли Токугава Иэясу в конце XVI века. После поражения в решающей битве при Сэкигахара (1600) их владения были урезаны, дружины самураев пришлось разместить на сравнительно небольших территориях, так что концентрация людей с оружием там оказалась весьма значительной. Потомки этих самураев всегда помнили о тех обидах, которые нанесла им победившая сторона. Статус «внешних вассалов», которым они обладали, казался им откровенно унизительным – ведь они не имели права занимать должностей в центральном аппарате сёгуната. Режим Токугава они считали несправедливым и лишенным легитимности. Ощущая себя малопричастными к делам, происходившим в Центре, и не надеясь на помощь сёгуната, юго-западные княжества уделяли повышенное внимание дееспособности своих вооруженных сил. Контакты с европейцами, которые были более частыми, чем у других, позволяли им заимствовать их идеи. Особенно это касалось военного дела.

Замок князей Симадзу в Кагосима. Он был менее величественным, чем во многих других княжествах. Это компенсировалось тем, что в Сацума находилось 102 укрепленных сооружения

Замок князей Мори в Хаги

Крупнейшие торговые центры Японии находились в Эдо и Осака. Развитие там товарно-денежных отношений подрывало феодальные порядки. На далеком юго-западе деньги имели меньшую значимость, а традиционные устои, обеспечившие социальную стабильность, – большую. Самураи Эдо становились изнеженными, у них было больше денег, но эти деньги не обладали тем могуществом, которое они приобрели на Западе. В Японии не было сделано таких изобретений (в первую очередь, парового двигателя), которые спровоцировали индустриализацию в Европе. Феодальные порядки разлагались, но на смену им не приходил машинный капитализм.

В отличие от Эдо, где в последние годы существования сёгуната у власти слишком часто находились безвольные, малолетние и больные сёгуны, которые были марионетками в руках высшей бюрократии, юго-западными княжествами управляли более энергичные и способные лидеры. Следует учитывать и такую плохо объясняемую исторической наукой местную особенность: самураи этих княжеств отличались повышенной энергетикой и пассионарностью. Во всех главных событиях того времени именно они играли ведущую роль. Это касается выступлений как против иностранцев, так и против самого сёгуната. В последующем выходцы из юго-западных княжеств образуют костяк нового правительства. Самые активные его противники тоже будут их земляками.

В этом году в продаже появилась анонимная брошюра «Политика Англии». Ее автором был Эрнест Сатов. Брошюра представляла собой перевод трех статей англичанина, помещенных в иокогамской газете «Japan Times». Сатов предлагал: во главе Японии должен встать император, а сёгун пусть будет одним из князей. Сочинение Сатова имело откровенно подстрекательский характер. Скорее всего, Сатов высказал программу действий Сацума и Тёсю. Сёгунат в Эдо находился под влиянием французов, англичане же сделали ставку на юго-западные княжества. Соперничество Англии и Франции на международной арене докатилось и до Японии.

В июне сёгунская армия вновь направилась в экспедицию против Тёсю. Ее возглавлял сам Иэмоти. Он действовал в соответствии с приказом императора Комэй «покарать Тёсю». Княжество Сацума осудило операцию, назвав ее «преступлением». Наряду с Сацума многие князья тоже отказались участвовать в походе; с самого начала моральный дух в войсках был низок, воевать против княжества, которое совсем недавно выступило с оружием в руках против западных держав, не хотелось. Сёгун Иэмоти серьезно захворал, правительственная армия терпела поражение за поражением.

О начале карательной экспедиции против Тёсю было объявлено заблаговременно, так что опальное княжество имело время для подготовки отпора. Воины Тёсю яростно и умело сражались против сёгунских войск, которые стали им ненавистнее иностранных интервентов. В Тёсю появились отряды сопротивления. В них было разрешено носить оружие простолюдинам и даже париям-эта. К этой категории населения относились люди, причастные к «нечистым» занятиям: кожедубы, могильщики, палачи, уличные артисты и т. д. Тем самым был нарушен один из главных принципов устройства тогдашнего общества: правом на оружие обладают только самураи. Так был сделан первый шаг к созданию «народной армии».

С обеих сторон применялось огнестрельное оружие – Япония вступила в эпоху современных войн. В этом ей помог Запад: сёгунат закупал оружие у Франции, а Тёсю – у Англии. Войска Сацума не выступили против сёгунских войск, но агенты этого княжества помогали Тёсю закупать оружие.

Иэмоти был бездетен. Чувствуя наступление смерти, он хотел оставить в качестве своего преемника трехлетнего сына Токугава Ёсинори. Никто не поддержал его. Тогда Иэмоти отправил императору письмо, прося назначить сёгуном своего опекуна Хитоцубаси Ёсинобу. Иэмоти скончался в Осака 20 июля в возрасте двадцати лет. Кампания против Тёсю была в самом разгаре.

Ёсинобу был сыном известного своими антизападными взглядами Токугава Нариаки, князя Мито. Того самого княжества Мито, ученые которого с 1658 года составляли «Историю великой Японии» (последний, 397-й том увидел свет в 1906 г.). Несмотря на то что «История» замышлялась как апологетика сёгуната, она превратилась в восхваление императоров. Именно в Мито впервые получил распространение лозунг «почитание императора и изгнание варваров», именно там разрабатывали теорию, согласно которой император «поручил» сёгунам вести практические дела управления страной. Но, как известно, ни одно поручение не бывает бессрочным…

Сёгун Токугава Ёсинобу

Ёсинобу переменил фамилию на Токугава и стал первым сёгуном из Мито и последним сёгуном династии Токугава. В самом назначении сёгуном представителя того дома, который выступал за возвращение полномочий императору, есть нечто весьма символическое.

Ёсинобу коснулись многие веяния нового времени, он не чурался западного только потому, что был японцем. Он седлал своего коня Хидэн (Вспышка Молнии) европейским седлом и заказывал свинину в европейских лавках Иокогамы.

Все выступали за то, чтобы прекратить гражданскую войну, но Комэй настаивал на продолжении наступления на Тёсю. Поразительная ситуация! Княжество Тёсю ратовало за реставрацию власти императора, а Комэй выступал за продолжение наступления на него. Он не мог забыть про ту бойню, которую учинили воины Тёсю в Киото. Но и тогда они хотели того же самого: чтобы страну возглавил император. Комэй не мог свыкнуться с мыслью, что он один может управлять страной. Его воспитывали в лучшем случае как соправителя, но не как монарха.

В августе сёгунские войска потерпели в Тёсю очередное поражение. Ёсинобу наконец-то удалось уговорить императора отдать приказ остановить военные действия. Предлог был выбран вполне благовидный – соблюдение траура по Иэмоти.

В октябре Фукудзава Юкити опубликовал первую часть книги «Сэйё дзидзё» («Жизнь в странах Запада»). В этой книге, снабженной многочисленными рисунками, автор поделился той информацией, которую он почерпнул из поездок в Америку и Европу в 1860 и 1862 годах. Но тогда членам миссий запретили делиться сведениями о том, что им удалось увидеть. Теперь же в стране царила неразбериха, заговор молчания был прерван. Книга Фукудзава стала настоящим бестселлером и разошлась совокупным тиражом более 200 тысяч экземпляров!

В книге содержался перевод «Американской декларации независимости». С этого времени слова «независимость», «свобода» и «цивилизация» все прочнее входят в словарь японцев. Они все лучше понимали, что только та страна, в которой люди усвоили европейскую науку, технику и манеры поведения, может считаться «цивилизованной». И только «цивилизованная» страна может претендовать на статус «независимой». Главный практический вывод Фукудзава был таков: чтобы Япония стала «цивилизованной», следует возможно быстрее внедрять паровой двигатель, развивать транспорт и связь. Он верил, что японцы смогут это сделать.

Фукудзава приводил самые разные сведения о европейцах. Здесь и подробнейшие описания одежды, каменных зданий, способов общения и даже такая важная бытовая деталь, как поход в туалет: «Справлять нужду следует следующим образом. Для отправления малой нужды просто расстегните брюки. Для отправления большой нужды следует отстегнуть подтяжки спереди и сзади; надевать их снова довольно неудобно и хлопотно». Предупреждает автор и о том, что, если вы остановились в чужом доме на ночь, под кроватью обязательно будет поставлен ночной горшок, который не следует принять за что-нибудь другое. Дело в том, что японцы привыкли спать на «подушках» (или же подголовниках) из дерева или керамики. Поэтому некоторые члены миссии 1860 года, непривычные к мягким подушкам, спали, положив горшок под голову.

Фукудзава Юкити хорошо знал своих соотечественников. А для них «цивилизация» заключалась не только в «высоких» принципах, но и в мельчайших деталях быта.

После смерти Иэмоти отношения императора и нового сёгуна демонстрировали согласие. Оба они оставались приверженцами мирного сосуществования гражданской и военной власти, центры которых находились друг от друга на расстоянии в 500 километров. Комэй пожаловал Ёсинобу обычный для сёгуна титул «покорителя варваров». Однако этим отношениям не было суждено продлиться долго. И не потому, что они испортились.

11 декабря Комэй наслаждался выступлениями танцоров. Но недомогание не позволило ему досидеть до конца представления. Врачи сначала говорили, что император слегка простыл, но через четыре дня пришли к выводу, что это оспа. Под диагнозом подписались 15 докторов. Еще через четыре дня императору стало намного лучше; буддийского священника, которого доставили во дворец для чтения молитв, отпустили. Теперь врачи объявили, что у императора очень легкая форма болезни. Уже стали обсуждать детали предстоящего пира по поводу выздоровления, но 25 декабря у императора появилась рвота. Те люди, которые наблюдали за Комэй в этот день, вроде бы заметили, что на лице у него появились характерные фиолетовые пятнышки. Императору пустили кровь, но через несколько часов он скончался. На этой земле ему было отпущено 36 лет жизни.

В первые дни болезни принц Муцухито каждый день навещал отца. Но когда выяснилось, что у него оспа, Комэй запретил сыну появляться в своих покоях. Он вздохнул с облегчением, когда узнал, что принцу без его ведома уже давным-давно сделали прививку.

Разговоры о том, что императора отравили мышьяком, начались сразу же после его кончины. Многие высокопоставленные люди полагали: его смерть вызвана непримиримой позицией Комэй по отношению к Западу. Он был человеком уходящей эпохи. Сколько Комэй ни противился договорам с западными странами, он ничего поделать не смог. Летом этого года были подписаны договоры о дружбе с Бельгией и Италией, а за две недели до смерти императора – с Данией.

Но кто же отравил императора? Мы не знаем. Мы лишь можем предположить, кто мог сделать это. Чаще всего называется имя Ивакура Томоми, за которым осталась слава политикана и махинатора. Сам Ивакура, уподобляя политику ширме, говорил, что ширму невозможно поставить по прямой линии – она непременно упадет. Ее можно поставить только зигзагообразно.

Одна из версий причастности Ивакура к убийству императора звучит так. Будто бы Ивакура хорошо знал, что император имеет обыкновение грызть кончик кисточки. И вот он якобы пропитал ядом две новых кисти, которые затем передали Комэй. Но был ли Ивакура действительно причастен к убийству? Говорят, что, узнав про смерть Комэй, он хотел навсегда покинуть столицу и принять монашество, полагая, что его карьера закончена.

Говорят, говорят, говорят…

В Японии того времени оспа была достаточно распространена, но тяжелые, приводящие к летальному исходу случаи встречались редко. Внешние симптомы такой формы действительно напоминают признаки отравления мышьяком. Но вряд ли мы сумеем узнать, что случилось на самом деле: показания современников путанны и часто не заслуживают доверия. Возраст же, в котором скончался Комэй, особого удивления не вызывает: слишком многие его предшественники прожили недолго.

Несомненно одно – со смертью Комэй начался новый период жизни его сына Муцухито, а вместе с его воцарением – новый период японской истории.

О смерти Комэй было объявлено через пять дней. Для обычаев того времени этот срок можно считать небольшим.

Год был неудачным во всех отношениях: гражданская война, смерти сёгуна и императора. В Осака и Эдо громили магазины и продуктовые лавки. Крестьяне, мирные и покорные японские крестьяне, тоже выходили из повиновения. Люди хотели спокойствия и дешевого риса, а «высшие» политические соображения сопровождались лишь новыми тяготами в виде увеличения налогов и трудовой повинности. Если на протяжении периода Токугава регистрировалось в среднем 25 волнений в год, то в этом году их случилось 185! Раньше крестьяне просили снизить налоги, теперь – требовали смещения неугодных им чиновников. Чиновники, с которыми они имели дело, не занимали, естественно, сколько-нибудь заметного положения, но все равно это были представители власти! Раньше волнения чаще всего случались в конце года, когда подходил срок уплаты налогов. Теперь больше всего их случилось летом, в разгар гражданской войны, когда правительству отчаянно требовалась поддержка крестьян. Множество волнений случилось непосредственно в районе ведения боевых действий. Крестьяне не желали вдаваться в проблемы «большой политики», им не хотелось оказывать помощь никому – ни правительственным войскам, ни княжеским. Крестьянский гнев был направлен и против деревенских богатеев и ростовщиков – их дома громили и поджигали. С добром поступали по-разному: бывало, что все уничтожали; бывало, что подвергали «справедливому перераспределению». Однако убийств практически не случалось[42].

Основной формой волнений было уничтожение богатств, нажитых «неправедно». Это была форма не только социального, но и ритуального поведения. По крестьянской логике, после разрушения непременно следует возрождение и обновление мира, который теперь устроится на справедливый лад. Недаром крестьянские выступления назывались «ё-наоси» – «обновление мира». Они не имели своей целью свержение сёгуната, но именно сёгунат был повинен в том, что крестьяне вышли из повиновения.

Крестьянские волнения в Японии ни в коем случае нельзя сравнить по своим масштабам и накалу страстей с крестьянскими войнами в Европе, но для спокойной веками страны и они казались несомненным свидетельством наступающего хаоса.

1867 год

3-й год девиза правления Кэйо. 16-й год жизни Мэйдзи

В этом году был опубликован первый том «Капитала» Маркса. Но в Японии не было ни буржуазии, ни пролетариата. Японию волновали совсем другие проблемы.

Человеку со слабыми нервами в Японии в это время делать было нечего. Иностранцы ожидали нападения в любой момент. Проживая в здании английской миссии в Эдо, ее сотрудник Митфорд непременно держал под подушкой револьвер и выкладывал дорожки сада ракушками, чтобы вовремя услышать приближение нежданного гостя. Один из молодых переводчиков не выдержал постоянного страха за свою жизнь и застрелился[43].

Обстановка в стране была напряженной, но это не могло отменить череду ритуалов, связанных с восхождением на трон нового императора. 9 января Муцухито появился в Тронном зале дворца. Справа от трона две придворные дамы уже положили императорские регалии (меч и печать), «хранителем» которых отныне становился Муцухито. Муцухито распорядился, чтобы канцлер Нидзё Нариюки исполнял отныне обязанности его регента. Муцухито было всего 15 лет, и он даже не успел совершить обряд совершеннолетия (гэмпуку). Поэтому во время ритуала на нем была подростковая одежда. В эти дни Муцухито спал тревожно: какие-то духи посещали его. Находившийся в зрелых летах император Комэй имел дело с юным Иэмоти. Теперь партнером взрослого сёгуна Ёсинобу стал несовершеннолетний Муцухито.

В женской части дворца произошла решительная чистка. Как уже говорилось, в последние годы правления Комэй во дворце господствовала атмосфера пьянства и разврата. Чистка была настолько радикальной, что возникли опасения: а осталось ли там достаточно дам, которые могли бы обучить церемониальному делу вновь прибывших девушек? При этом почти весь старый персонал «трудоустроили» – кого-то выдали замуж, кто-то принял монашество. Биологическая мать Муцухито, Ёсико, тоже хотела уйти в монастырь, чтобы молиться за упокой Комэй, но ее удалось уговорить остаться во дворце вместе со своим сыном.

По случаю смены императора объявили амнистию. Это была давняя традиция. Считалось, что амнистия – дело, угодное самому Небу. А в начале правления особенно важно заручиться его поддержкой. В частности, были прощены наиболее решительные сторонники изгнания иностранцев, которые находились под домашним арестом. Одним из них был принц Арисугава Тарухито.

К этому времени всем стало окончательно ясно, что армия сёгуната не в состоянии справиться с войсками всего лишь одного княжества – Тёсю. Токугава Ёсинобу попытался «спасти лицо»: 23 января он получил окончательное разрешение Муцухито на конец войны с княжеством. Войны, которой в последние месяцы и так не было. В августе прошлого года военные действия были прекращены из-за траура по сёгуну, теперь мотивировкой роспуска войск послужила смерть императора. Смерти лидеров страны способствовали восстановлению мира.

Комэй похоронили на территории буддийского храма Сэннюдзи в восточной части Киото. В этом храме покоились останки многих государей, начиная с Сидзё (1232–1242). Буддийский обряд трупосожжения стал практиковаться в Японии с конца VII века. Из царствующих особ первой в 702 году была кремирована отрекшаяся от трона шестью годами раньше экс-императорица Дзито. Однако традиционный синтоистский обычай похорон предполагал положение во гроб и предание земле. Со свойственным японцам стремлением к компромиссу они придумали, как примирить это противоречие: сама заупокойная служба проводилась по-буддийски и включала в себя символическое сожжение тела, но на самом деле тело клали в гроб. Так повелось, начиная с Гокомё (1643–1654). Ввиду боязни ритуального загрязнения Муцухито не сопровождал гроб своего отца на кладбище. Две недели провел Муцухито в Траурном дворце, где, облаченный в самые непритязательные одежды, молился об успокоении души покойного.

Став центром ритуальной жизни двора, Муцухито пока что оставался заложником прежних отношений между двором и сёгунатом. В последние годы правления Комэй двор, безусловно, добился больших полномочий: Комэй достаточно часто говорил «нет» на ту или иную инициативу сёгуна. Но никакой конкретной программы по преодолению кризиса у двора не было. Комэй мог упрямиться в деле «ратификации» того или иного договора, он молился об изгнании иностранцев, но это все, на что он был способен. Пятнадцатилетний Муцухито тоже, естественно, ничего не предпринимал. Вся система власти была устроена таким образом, чтобы император ничего не решал сам. Именно поэтому юные годы нового императора никого не смущали. Предшественники Муцухито тоже всходили на трон рано: Кокаку в момент интронизации было девять лет, Нинко – семнадцать, Комэй – пятнадцать.

Став императором, Муцухито продолжал образование в совершенно традиционном духе: занимался каллиграфией и стихосложением, читал классические китайские тексты и изучал книги, посвященные дворцовому ритуалу.

А в это время по согласованию с посланником Леоном Рошем в Эдо прибыли 15 французских инструкторов для обучения сёгунской пехоты. С голландских верфей сошел заказанный сёгунатом пять лет назад военный корабль «Кайё-мару» водоизмещением в 2590 тонн. Ни одно из мятежных княжеств не могло похвастаться таким мощным судном.

Тем не менее крах сёгуната стремительно приближался. Но никто еще об этом не знал. Международные переговоры по-прежнему велись от имени сёгуна. Посланники сёгуната отправились в Санкт-Петербург и 25 февраля (18 марта) подписали промежуточный договор, согласно которому вопрос о принадлежности спорного Сахалина по-прежнему оставался открытым, но и сам остров оставался открытым для подданных обеих стран. Никто не был удовлетворен таким половинчатым решением.

Российские дипломаты строили отношения с Японией в Петербурге, английские – пытались воздействовать на внутриполитическую ситуацию, находясь в самой Японии. В мае члены английской миссии, возглавляемой Парксом, отправились на свою первую аудиенцию к Ёсинобу. Англия почти открыто поддерживала Муцухито, но в этот момент еще не было понятно, как развернутся события, а потому следовало предусмотреть и запасные варианты.

Аудиенцию наметили устроить в сёгунском замке в Осака. Центр политической жизни все больше сдвигался в направлении Киото. Ёсинобу не появлялся в Эдо, он делил свое время между Осака и Киото. Правительство же продолжало находиться в Эдо. Ёсинобу становился все больше похож на полководца без штаба.

На членов английской миссии «кухня Японии» – Осака – произвела самое неблагоприятное впечатление: «Не может быть ничего более неинтересного, чем японский город. В нем нет ни цвета, ни архитектуры; что до Осака, то этот город поистине выглядит исключительно безобразно, в нем есть только торговля и промышленность. Каналы и реки Осака побудили некоторых сравнить его с Венецией. Какое кощунство!»[44]

Портрет Ёсинобу в английской газете «The Illustrated London News»

Однако сам Ёсинобу членам миссии откровенно понравился. Вот как описывает сёгуна Митфорд, обнаруживший в нем «замечательную личность»: «Он был обычного для японцев роста, но по европейским меркам он был невелик; впрочем, традиционные японские одеяния скрадывали эту разницу. За все время моего пребывания в Японии он оказался самым красивым, по нашим меркам, мужчиной. Черты лица – правильные, глаза – яркие и умные, кожа – оливкового цвета, чистая и здоровая. Рот – очень жестко очерчен, но когда он улыбался, выражение лица приобретало мягкость и исключительную обаятельность. Он был ладно и крепко скроен, что выдавало в нем человека, привыкшего постоянно двигаться; он был неутомимым наездником, привычным к любой погоде, как английский хозяин псарни. Он был самым настоящим и притом великим аристократом. Жаль только, что он представлял собой анахронизм»[45].

Второстепенность Ёсинобу, его подчиненная роль по отношению к пятнадцатилетнему Муцухито видна уже в том, что Гарри Паркс осведомлялся у сёгуна не о его собственном здоровье, а о здоровье императора. Точно так же как Ёсинобу спрашивал Паркса о том, как чувствует себя королева Виктория. И над Парксом, и над Ёсинобу находилась более высокая и авторитетная инстанция.

В воспоминаниях Митфорда Ёсинобу предстает как остроумный, обаятельный и галантный собеседник. Проведя гостей в комнату, стены которой были увешаны портретами знаменитых поэтов и поэтесс, Ёсинобу решил подарить один из них Парксу. Тот стал отнекиваться, утверждая, что интерьер будет разрушен. Однако Ёсинобу ответил: когда я буду видеть зияющее пространство на стене, это станет приятным напоминанием о том, что моя картина находится теперь в вашем владении[46].

В Японии, как и во многих других странах, монарх был обязан жениться. И чем скорее, тем лучше. Это было связано прежде всего с необходимостью продолжения правящего рода. Выбор у императора был небольшой: только представительницы нескольких самых знатных фамилий имели право на то, чтобы назваться супругой государя. Летом состоялись смотрины: во дворец Госё прибыла Харуко, младшая сестра старшего государственного советника Итидзё Санэёси. Их покойный отец занимал при жизни пост левого министра. Мать Харуко тоже была самого благородного происхождения – она была дочерью принца. Харуко блестяще знала поэзию и, естественно, сама слагала стихи. Считается, что за свою жизнь она сочинила около 400 тысяч танка! Она читала по-китайски, умела играть на кото (вид цитры), пела. Кроме того, изучала чайную церемонию и икэбану. Кроме того, она отличалась завидным здоровьем. Но она была старше своего предполагаемого супруга на целых три года. Случаи, когда супруга была немного старше императора, в японской истории отыскались, но три года – это показалось многовато. Проблему разрешили просто: посчитали, что Харуко родилась не в 1849-м, а в 1850 году.

Когда паланкин с Харуко поднесли к дворцовым воротам, придворные взяли в руки длинные и широкие куски материи, образовав подобие коридора – чтобы Харуко могла пройти во дворец, избежав людских взглядов. Традиционная поведенческая логика, решительно отделявшая императора и его аристократию от подданных, продолжала действовать.

Муцухито и Харуко пообедали, выпили сакэ, обменялись подарками. Харуко, среди прочего, преподнесла ящичек со свежей рыбой, а император подарил ей набор заколок, благовония и. трубку для курения табака. Харуко вроде бы никогда в курении замечена не была, но табак считался тогда в Японии одним из видов благовоний. А раз благовоние – значит, отгоняет злых духов и болезни. В этом японцев убедили европейцы еще в XVI веке – они были уверены, что табак оберегает от сифилиса, который они завезли, как и табак, из Америки.

Харуко произвела благоприятное впечатление, и через два дня ей сообщили, что теперь она – невеста императора. Сёгун отреагировал немедленно: пообещал предоставить деньги на свадьбу – единовременно, и 500 мешков риса на мелкие расходы для Харуко – ежегодно.

Но свадьба не могла состояться, пока не закончится годичный траур по Комэй. По этой же причине нельзя было проводить и ритуал совершеннолетия юного императора.

Сёгунат предпринимал отчаянные усилия, чтобы спастись, наращивал свои вооруженные силы. Это требовало огромных средств. Напомним, что в стране не существовало общенациональных налогов. Хотя земельные владения Токугава были самыми обширными в стране, их кошелек все равно был пуст. Ёсинобу обратился к Леону Рошу с просьбой о займе в 6 миллионов долларов. Тот обещал помочь. Специально для этой цели создали «Французскую экспортно-импортную компанию», которая обязалась предоставить требуемые средства в обмен на право разрабатывать ресурсы севера Японии. Однако компания не сумела собрать достаточного капитала. Потенциальным кредиторам показалось, что положение сёгуната недостаточно прочно. В этом их убедили сами японцы, вынесшие свои внутренние проблемы на международную арену.

В этом году в Париже проводилась Пятая всемирная выставка. Япония впервые принимала в ней участие. На выставку в качестве представителя сёгуна Ёсинобу направился его четырнадцатилетний брат Акитакэ. Делегация с самого начала находилась в весьма двусмысленном положении. По пути в Европу корабль заходил в порты, которые принадлежали как Англии, так и Франции. Во французских портах Акитакэ салютовали пушки, выстраивался почетный караул. А в британских владениях делали вид, что ничего не знают о том, кто находится на борту корабля. Более того: в Гонконге в качестве переводчика к сёгунской делегации приставили Зибольда. Сына того самого Зибольда, который был с позором изгнан 40 лет назад за попытку вывезти из страны географические карты. Акитакэ счел это за знак неуважения и предпочел вообще не спускаться на берег.

В Париже Акитакэ посетил, в частности, могилу Наполеона Бонапарта. Рядом с ней были выставлены пушки, которые французские матросы захватили у Тёсю. Княжество Тёсю проиграло битву западной коалиции, но оно выиграло войну у сёгуната. При посещении могилы Наполеона делегация сёгуната наверняка ощущала смешанные чувства.

Токугава Акитакэ

В Париже дела сёгунской депутации не задались с самого начала. Японцев поместили в шикарном «Гранд-отеле», впервые в жизни они смогли воспользоваться лифтом. Но плата за постой оказалась так велика, что казначей Сибусава Эйити настоял на переезде в съемные квартиры. Однако Акитакэ ожидал и более неприятный сюрприз.

Одновременно с делегацией сёгуната князья Сацума и Сага отправили в Париж своих собственных представителей. Акитакэ находился в стране, которая поддерживала сёгунат. А делегаты Сацума и Сага находились в стране, которая являлась их соперником. Их целью была дискредитация сёгуната в глазах Запада.

Делегации Сацума и Сага удалось настоять на том, чтобы экспозиции княжеств и сёгуната разместили порознь. Княжескую экспозицию украшал флаг с изображением герба Сацума – вписанный в круг крест. Представитель Сацума привез с собой и несколько изготовленных втайне орденов. Орден представлял собой пятиконечную звезду (такая эмблема никогда раньше не употреблялась в Японии), в центре которой находился опять же герб Сацума. Это был первый в японской истории орден. Один из них предназначался самому Наполеону III. В послании на его имя говорилось, что Сацума – одно из могущественных японских княжеств и находится под властью сёгуна. В то же время князь Сацума является королем Рюкю, а потому он – независимый правитель, то есть имеет право награждать глав иностранных государств.

Королевство Рюкю было двойным данником – Китая и Сацума, но князь Сацума, безусловно, не являлся королем. И все же для сёгуната в лице Акитакэ сложилась крайне неприятная ситуация: все поняли, что сёгунат не контролирует ситуацию в стране. И это послужило дополнительным основанием для того, что обещанный заем никогда сёгунату предоставлен не был. Наполеон III отправил Ёсинобу в подарок военный мундир. Ёсинобу мундир понравился, но это было слабое утешение. Газеты писали, что ни делегация сёгуна, ни делегация княжеств не имеет права представлять всю Японию. Операция юго-западных княжеств по дискредитации сёгуната удалась.

Всемирная выставка сказалась отрицательно на политической репутации страны Японии. Зато она оказала положительное влияние на имидж самих ее обитателей. Журналисты сравнивали «национальный характер» китайцев и японцев и приходили к выводу, что японцы живее и любопытнее. Они быстрее схватывают новое и устремлены в будущее, а китайцы довольствуются тем, что их культура – самая древняя в мире. Японская экспозиция, где были представлены предметы искусства и ремесла, произвела большое впечатление на парижских художников. Для них это было время поиска новых форм и борьбы с «академизмом». И в этом отношении работы японских мастеров цветной гравюры, столь непохожие на «эталонную» европейскую живопись, пришлись как нельзя кстати. Европейская слава Хокусая (1760–1849) берет начало именно с этих пор. Зародившись в Париже, она перекинулась затем и на Японию, где Хокусай считался художником неплохим. Но не более того[47].

Хокусай стал первым японцем, имя которого стало известно европейской публике хоть сколько-то широко. В это время страна не могла похвастаться ни учеными, ни изобретателями, ни архитекторами, работы которых могли бы быть оценены в Европе. Для освоения великого литературного наследия Японии требовались квалифицированные переводчики и время. Путь к сердцам европейцев первыми стали пролагать люди изобразительного искусства, слава Японии стала прирастать художниками.

Власти княжества Сацума были самыми активными во всех отношениях. Они привезли орден Наполеону III, они же 14 июня арестовали в Нагасаки 68 местных христиан. Хотя христианство находилось под запретом в течение двух с половиной веков, на Кюсю, где успехи иезуитских миссионеров оказались в свое время наибольшими, сохранилась горстка их последователей. Они получили название «тайных христиан». В основном это были крестьяне и рыбаки. Иконы они заделывали под штукатурку и молились на стены. Буддийскую богиню милосердия Каннон они изображали с ребенком на руках – это было против правил традиционной иконографии, но зато напоминало о Богородице. Власти проверяли благонадежность подданных и, по совету голландских протестантов, регулярно заставляли их попирать ногами христианские (католические!) иконы, сделанные для прочности из меди, но «тайные христиане» старались наступать только на края, избегая попирать само изображение, отчего иконы стирались преимущественно, по краям[48]. Лишенные церковных книг, японские христиане передавали из поколения в поколение песнопения. За долгие годы эти гимны превратились в набор лишенных смысла звуков. Впрочем, японцам к этому было не привыкать: написанные по-китайски буддийские молитвы не переводились на японский и тоже не были понятны на слух «простому» человеку.

Видя, что власть в стране ослабевает, «тайные христиане» из Нагасаки решили, что гонения уже позади, и стали открыто молиться в храме, построенном французскими католическими миссионерами. Между христианами и буддистами нарастал конфликт. Христиане вооружились бамбуковыми копьями, которые играют в Японии роль русских кольев. Последовали аресты.

Наднациональный характер христианства и безграничная уверенность в своей правоте заставили французского и португальского консулов в Нагасаки потребовать освобождения арестованных. Особенно активны были французы – сёгунат сильно зависел от них в деле укрепления армии. Ёсинобу ответил тем, что написал письмо Наполеону III с просьбой о прекращении прозелитской деятельности, но «тайных христиан» все-таки освободили.

Падающие с неба амулеты

Нестабильная ситуация, как это часто бывает, привела к появлению самых фантастических верований. В середине июля пронесся слух, что с неба стали падать бумажные амулеты, на которых было якобы написано: «Святилище Исэ». Человек, к которому попал такой амулет, считался «счастливым». Счастья ожидали многие. Люди входили в экстатическое состояние, плясали и пели под звуки барабанов, флейт и сямисэнов. Каждый куплет они заканчивали фразой «ээ дзя най ка» – «пусть будет так». Пусть будет богатый урожай, пусть не будет богатых и бедных, пусть всем будет хорошо. К этим людям, разгоряченным спиртным, присоединялись другие, они переходили из одного места в другое. Мужчины переодевались в женское платье, женщины – в мужское. Они ощущали, что в воздухе пахнет переменами, и надеялись на лучшее. Они страшились перемен и одновременно призывали их. Они могли превратиться в горючий материал революции, но они ничего не понимали в политике. Их песни адресовались потусторонним силам, а не земной власти. Они надеялись, что боги услышат их и перемены наступят сами собой.

Поэтому главная опасность для Ёсинобу и его сёгуната исходила вовсе не от крестьян. И не от волны стихийных волнений горожан, которые, будучи недовольны стремительным ростом цен, громили лавки. И даже не от иностранных держав, которые к этому времени поняли, что с Ёсинобу можно иметь дело. Главным врагом были княжества на юго-западе страны.

В июне в Киото состоялась встреча выходцев из Тоса и Сацума. Ее главными вдохновителями были Накаока Синтаро, Гото Сёдзиро (1838–1897) и Сакамото Рёма (1835–1867) – из Тоса, Сайго Такамори и Окубо Тосимити (1830–1878) – из Сацума. Они сошлись на том, что Ёсинобу должен отречься и стать самым обычным князем-даймё. Что до других князей, то они войдут в верхнюю палату представительного органа, здание для которого будет построено в Киото. Предполагалось, что в заседаниях нижней палаты будут участвовать представители аристократии, самураев и даже простолюдинов. Верховная же власть в стране предназначалась императору и его двору.

В сентябре Тёсю и Сацума заключили следующее соглашение, в котором они пошли еще дальше: Ёсинобу должен быть свергнут силой. Они исходили из того, что на небе не бывает двух солнц, в семье – двух глав дома. Поэтому и в государстве не должно быть двух правителей.

14 октября Ёсинобу провел в своем киотосском замке Нидзёдзё совещание с 40 самыми влиятельными даймё с доходом больше 100 тысяч коку риса. Несколькими днями раньше бывший князь Тоса Ямаути Ёдо (1827–1872) предложил Ёсинобу отречься. Теперь Ёсинобу спрашивал князей о том, как ему поступить. Большинство из них отмолчалось. Только представители Сацума, Тоса, Фукуока и Хиросима высказались за отречение. Но зато никто не захотел публично поддержать Ёсинобу. На следующий день в императорский дворец Госё доставили послание Ёсинобу. Сетуя на отсутствие у себя талантов и добродетельности, он утверждал, что только мудрое руководство со стороны императора способно обеспечить защиту страны от иностранцев. А потому он просит об оставке.

Казалось бы, чего еще могли ожидать сторонники императора? Однако в тот же самый день на свет появились «секретные указы» Муцухито. В этих указах император, именуемый «отцом и матерью» народа, приказывал Тёсю и Сацума свергнуть Ёсинобу, поскольку тот вместе с кучкой бандитов «часто не слушался» императорских команд, задумывая «еще больше накренить божественную страну».

Сакамото Рёма

Гото Сёдзиро

Поскольку Ёсинобу уже подал прошение об отречении, никакой дополнительной необходимости в «свержении» сёгуната, к чему призывали радикалы из Сацума и Тёсю, не существовало. Это были довольно странные и даже подозрительные указы. Выражения, которые там употреблялись, граничили с грубостью, не приличествующей потомку богини солнца. Хотя там употребляется местоимение «Мы» («тин»), которым самообозначался только сам император, указы были подписаны не самим Муцухито, а тремя придворными (Накаяма Тадаясу, Огиматисандзё Санэнару и Накамикадо Цунэюки). Ивакура Томоми, который считается вдохновителем указа, впоследствии утверждал, что перед тем, как отправить указы в Тёсю и Сацума, их текст «показали» Муцухито.

Многие историки полагают, что «отречение» Ёсинобу было всего лишь театральным жестом. В Японии угроза отречения входит в арсенал политика. Комэй, отец Муцухито, тоже неоднократно угрожал отречься, но всякий раз находил силы «обуздать» себя. Ёсинобу, возможно, рассчитывал, что двор не сумеет совладать с делами и попросит его вернуться. Теперь уже на тех условиях, которые продиктует он. Проницательный и циничный Эрнест Сатов считал именно так. Англия открыто поддерживала коалицию юго-западных княжеств. Сатов записывал свою фамилию иероглифами «сацу» и «то», что можно было истолковать как «путь Сацума».

Отречение Ёсинобу отнюдь не означало, что все князья немедленно станут слушаться приказов из Киото. Двор приказал явиться в Киото всем князьям, но только 16 из них откликнулось на призыв, – большинство предпочло отсиживаться в своих владениях, дожидаясь дальнейшего развития событий. Само отречение Ёсинобу не обладало для многих законной силой, поскольку с правительством в Эдо не было проведено никаких консультаций. Тем не менее заявление Ёсинобу об отставке было подписано императором, и в стране больше не существовало сёгуна. Впервые за последние девять столетий страна осталась без военного правителя.

Страницы: «« 12345678 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Книга историка и философа, кандидата философских наук, доцента П.В. Рябова в лаконичной, яркой и дос...
Книга историка и философа, кандидата философских наук, доцента П.В. Рябова в лаконичной, яркой и дос...
Светлана Драган – известный российский бизнес-астролог с многолетним опытом в прогнозировании ключев...
Хмели-Сунели, Гарам Масала, Карри… Эти названия сухих смесей знакомы многим: как профессиональным по...
«Весною – рассвет.Все белее края гор, вот они слегка озарились светом. Тронутые пурпуром облака тонк...
Хорошо ли вы знаете себя и тех людей, что живут рядом с вами? А действительность, окружающая вас, — ...