Вокруг света за 280$. Интернет-бестселлер теперь на книжных полках Шанин Валерий
Сам я пошел спать в придорожные заросли. А утром стопщиков уже не было. Уехали? Или, безуспешно проторчав всю ночь на дороге, они спят где-нибудь в кустах?
По шоссе на Буэнос-Айрес и обратно сновали машины, а желающих поехать в сторону Кордобы долго не было. Зато буквально второй грузовик остановился, чтобы меня подвезти. Те полчаса, которые я простоял на этой развилке, можно отметить как «самое короткое время голосования на одном месте в Аргентине»!
Парагвайский чай джерба-матэ делают из вечнозеленого кустарника. Это – самый популярный аргентинский напиток. Его пьют все, всегда и везде. Считается, что матэ обладает магической способностью утолять голод, снимать усталость и повышать настроение. Традиционно напиток приготавливается в специальной посуде – калебасе (кубке из тыквы) и пьется в горячем виде через специальную металлическую «соломинку» – бамбилу. Это можно делать даже за рулем машины.
Практически все водители этим и занимаются. Аргентинские полицейские за это немилосердно штрафуют. Но бесполезно. Все аргентинские водители пьют матэ за рулем.
Для приготовления матэ используется горячая, близкая к точке кипения вода, но не кипяток. Воду возят с собой в термосе или покупают в кафе на автозаправочных станциях. А шофер, с которым я ехал в то утро, взялся греть воду для матэ прямо на ходу. В кабине у него был газовый баллон с горелкой. На него он и поставил котелок с водой.
Дорога была вся в выбоинах, поэтому приходилось одной рукой держать руль, а другой придерживать котелок, вода из которого, того и гляди, зальет пламя горелки. Но чего не сделаешь ради любимого напитка!
Пираньи в реке Парана
Солнце уже садилось. Видимо, и эту ночь мне придется провести в придорожных кустах. Но тут я вспомнил, что у меня нет ни капли воды. Именно за водой я и зашел в импозантный двухэтажный белый особняк – Муниципальный дом народного творчества в Санто-Томе.
В мастерской на первом этаже обнаружилось двое мужчин. Они раскрашивали кисточками пластмассовые фигурки футболистов.
– Агуа, – сказал я и показал жестом, как подношу пустую полулитровую бутылку к своим губам. На это моего знания испанского хватило.
Один из мужчин сразу меня понял и, открыв холодильник, достал оттуда холодную «минералку». Пока он переливал воду в мою бутылку, мы разговорились. Я старался использовать немногие знакомые мне испанские слова, а Серхио Барберо – английские. Контакт был установлен. Когда, поблагодарив за воду, я попрощался и стал уходить, мне в голову пришла замечательная идея: зачем идти спать в кустах, если есть такой большой и на первый взгляд полупустой дом? Вот я и спросил:
– А переночевать?
Серхио сам не додумался это мне предложить. Но и моей просьбе не удивился.
– Я не против. Но я не один здесь живу. Пойдем спросим моего напарника.
Все это время Кристиан Легуизамо продолжал красить футболистов.
– Конечно, оставайся, – и он опять вернулся к своему занятию.
Серхио же, казалось, был рад любому поводу отвлечься от рутинной работы. Он повел меня показывать спальную комнату: четыре кровати с голыми матрацами, покрытыми толстым слоем пыли, и пустой шкаф.
– Мы сами живем на втором этаже, а этой спальней уже давно никто не пользовался, – объяснил Серхио и стал открывать окно. – Ты тут располагайся, можешь сходить в душ. А я пока закончу работу. Потом мы поедем на вечеринку.
На вечеринке Серхио встречался со своими друзьями. Они дружат больше двенадцати лет. Сейчас почти все из них уже женатые, но встречаются они только мужской компанией. Вместе ездят на охоту и рыбалку. Через это общее увлечение и познакомились. А один из них, Марио, сделал свое увлечение профессией, и сейчас он работает фотографом в журнале «Эль пако» («Утка»). Вечеринка, куда я так неожиданно попал, тоже была результатом удачной охоты, на которой настреляли много уток. Именно их и варили в огромном котле, стоявшем на очаге во внутреннем дворике дачи.
Разговор за столом шел на английском языке, которым все присутствующие в той или иной степени владели. Марио, узнав, что на встрече присутствует гость из России, не поленился съездить к себе домой и привезти оттуда ворох фотографий и сувениров, оставшихся у него после поездки в Москву. В конце вечера адвокат доктор Флавио Фонтанила предложил мне:
– Давай ты останешься здесь до воскресенья. Тогда мы сможем захватить тебя с собой на рыбалку. А завтра, чтобы тебе не было скучно, сходишь на день рождения брата Марио.
Марио эту идею поддержал, а его брата никто спрашивать и не собирался.
Утром в воскресенье собрались рыбаки: Марио, Флавио и Хорхе. Мы прицепили моторную лодку к джипу и поехали к берегу реки Парана. В этом районе русло разбивается на множество отдельных потоков, образуя бесчисленное количество необитаемых островков. На берег одного из них мы и высадились. Марио сразу же стал разводить костер. А Флавио – разматывать удочки. В качестве наживки использовались кусочки мяса. И вскоре стало понятно почему. Ловились здесь похожие на больших пескарей амаришо и… пираньи. Это именно те страшные хищницы, наводящие ужас на всех обитателей Амазонки, и зубы у них впечатляющие.
Пойманную рыбу Флавио сразу же чистил и отдавал Марио, который готовил ее на костре по старому индейскому рецепту – распятой на кресте из двух палочек. Но делалось это скорее для того, чтобы угостить меня экзотической пищей. Сами же рыбаки ждали, когда пожарится привезенный ими четырехкилограммовый кусок говядины. И, как только мясо приготовилось, удочки сразу были заброшены, из лодки достали несколько бутылок красного вина, и началась настоящая рыбалка. Те три рыбешки, которые были пойманы в ожидании жареного мяса, так и остались в тот день единственным уловом.
Вечером в Доме народного творчества, едва мы с Гектором (он был в этом доме вроде завхоза, уборщика и охранника в одном лице) успели поужинать остатками жаренного на рыбалке мяса с пивом, нагрянуло высокое начальство. Не для проверки. Как это было и в Советском Союзе, аргентинские чиновники используют государственную (в данном случае – муниципальную) собственность в качестве удобного места для своих банкетов и вечеринок.
Гектор и Серхио попросили меня спрятаться на втором этаже – я, как оказалось, был у них в гостях «нелегально». Пьянка продолжалась всю ночь, поэтому мне пришлось спать в комнате Серхио, а ему ехать в город к своему знакомому.
На следующее утро – это был уже понедельник, я простился с Серхио и Гектором и вернулся на дорогу, с которой в пятницу вечером свернул для того, чтобы набрать бутылку воды.
Славный город Кордоба
Едва я вышел к развилке Буэнос-Айрес – Кордоба, как мне сразу же удалось застопить легковушку.
– Путешествуешь вокруг света? Вот здорово, – обрадовался водитель. – Это моя мечта! Я всю жизнь хотел вот так же все бросить и отправиться странствовать. Но жизнь, бытовые заботы, семья… Сам понимаешь, как это бывает – все это откладывало и откладывало осуществление моей мечты. И сейчас я понимаю, что мне уже никогда не удастся постранствовать. Но я сделаю все, что в моих силах, чтобы тебе помочь.
В тот день в его силах было довезти меня до Сан-Франциско, а по пути еще и накормить обедом в придорожном ресторане.
В Сан-Франциско я несколько раз менял позицию, но одинаково безуспешно. И только часа через три уехал от железнодорожного переезда на молоковозе. Шофер экономил на оплате проезда по шоссе, и поэтому до Арроито, где находился молокозавод, мы не столько ехали по асфальту, сколько петляли по колеям, полями в обход постов.
Арроито мне пришлось пройти насквозь. Кроме молокозавода город может похвастаться старинным паровозом и длинной-длинной главной улицей. На окраине, после очередного зависания, на этот раз примерно на два часа, я все же поймал очередную попутку.
Вечер застиг меня у поселка Ла-Курва. Там я попытался устроиться на ночь в церкви – скорее из научного интереса, чем от большой необходимости. Но англоязычных прихожан мне найти не удалось, а моего испанского было еще явно недостаточно. Да, честно говоря, я не очень-то и настаивал. Выйдя на окраину поселка, я отошел в сторону от шоссе, продрался через густой кустарник и лег спать прямо на железнодорожной насыпи у знака «619-й километр». Дорога показалась мне заброшенной, но ночью в двух метрах от меня несколько раз проходили грузовые поезда.
Утром я вернулся на шоссе и опять долго не мог уехать. Ну, не любят в Аргентине автостопщиков. Хотя нельзя сказать, что аргентинцы такие уж злые и неприветливые. Вот и в этот раз я проторчал пару часов, пока мне удалось застопить грузовичок. На нем я проехал всего-то пять километров, но водитель пригласил меня к себе домой позавтракать.
После плотного завтрака я прошел на окраину городка и там опять «завис». Из соседнего дома вышел молодой парень, поговорить, пообщаться. Потом он принес мне бутерброд, потом кока-колу, наконец пригласил к себе домой пообедать, а заодно и проверить электронную почту – даже в таком Богом забытом углу уже есть Интернет.
И только после обеда я уехал. На этот раз сразу на 100 километров, прямо до Кордобы, с менеджером местного филиала компании «Кока-кола».
Когда мы въезжали в Кордобу, я достал видеокамеру, приоткрыл стекло и стал снимать.
– Ты что! Быстрее убирай свою камеру! – испугался водитель. – Нашел, где снимать. Тут на каждом углу бандиты. Хорошо, если только камеру отнимут, могут и самого прирезать!
С самого первого дня пребывания в Аргентине меня постоянно пугали нападением бандитов. Они, по мнению большинства жителей крупных аргентинских городов, на видеокамеры слетаются, как мухи на мед. Нельзя сказать, что я к этим словам относился легкомысленно. Но и таскать с собой видеокамеру, как бесполезный груз, тоже было обидно. Поэтому я все же снимал, но старался делать это как можно более осторожно. Вот и в Кордобе, прежде чем включить камеру, я выбирал не ту точку, с которой интересующий меня объект был бы виден в наилучшем ракурсе. А ту, с которой было безопаснее снимать.
Как правило, я прислонялся спиной к какой-нибудь стене, а еще лучше – становился в угол. Но и там, прежде чем доставать видеокамеру, я вначале оглядывал людей, оказавшихся в зоне десяти метров от меня, на предмет нет ли среди них подозрительных личностей, да и в процессе видеосъемки я только одним глазом смотрел в окуляр, а вторым – на то, не приближается ли кто ко мне с агрессивными намерениями. Стоит ли говорить, что в таких условиях качество съемки оставляло желать лучшего. Зато камеру мне удалось сохранить!
По центру Кордобы я проходил до вечера, а идти пешком через темные трущобы к окраине не хотелось. Поэтому я отправился на автовокзал, чтобы выехать из города на автобусе. Довольно долго мне не удавалось объяснить, куда же я, собственно говоря, собираюсь ехать.
– Километров на 30–40 к югу от города.
– А куда именно?
– Да все равно куда!
Карты Аргентины у меня по-прежнему не было. По схеме автобусных маршрутов я мог определить только нужное мне направление – в сторону Рио-Кварто. Но ехать туда на автобусе я не собирался. Видя мои затруднения, кассиры, как могли, старались мне помочь. А я попытался им объяснить, что мне нужно ехать на юг, но за билет я могу заплатить не больше 4 песо (1$). Я рассчитывал, что этого мне хватит километров на тридцать-сорок, но уехал аж на 80! И это был первый населенный пункт, встретившийся среди бескрайних просторов аргентинской пампы.
Всему хозяин – случай!
Переночевав в сосновой лесопосадке на окраине Сан-Агустина, я рано утром вернулся на дорогу. Стоял густой туман. В Аргентине меня не хотели подвозить даже в яркую солнечную погоду. А уж в тумане-то и подавно! Ждать же, пока туман рассеется, было и скучно, и грустно. Поэтому, увидев указатель «Бенедиктинский монастырь – 9 км», я свернул с шоссе. И, как ежик в тумане, пошел по дорожной колее, петляющей вдоль течения горной речки и постепенно поднимающейся вверх, в горы. Я взбирался все выше и выше, но туман и не думал рассеиваться. Монастырь Нуэстра Сеньора де ла Паз мне тоже пришлось разглядывать сквозь густую пелену тумана.
Монахи-бенедиктинцы моему появлению нисколько не обрадовались и от объектива видеокамеры шарахались, как черт от ладана. Да и поговорить с ними толком не удалось. Во всем монастыре не нашлось ни одного знатока английского языка!
Назад к шоссе меня подвезла фермерша на пикапе. Туман уже рассеялся, но у меня было такое ощущение, что в глазах водителей он все еще остался. Они меня вообще не замечали!
В Западной Австралии мне тоже приходилось голосовать часами. Но там, по крайней мере, можно было спокойно сидеть и читать книжку, а при появлении очередной машины – это было не чаще двух-трех раз в час – вставать и махать. А на выезде из Сан-Агустина машины шли плотным потоком. У меня рука уже отваливалась, а толку никакого!
Исключительно для разнообразия окружающего пейзажа я проходил несколько километров, потом, проторчав там час-два, опять менял позицию. И все без толку. И только уже под вечер меня подобрал чиновник из Кордобы, ехавший в Рио-Кварто в командировку. И это результат целого дня, проведенного на оживленной дороге, – 140 километров! А на автобусе я это расстояние преодолел бы всего часа за два, заплатив не больше 1,5$.
День был солнечный и теплый, а к вечеру похолодало и стало накрапывать. Уходить далеко с развилки мне не хотелось, и я устроился спать под густой, как мне показалось, кроной огромной сосны. Ночью началась гроза, а потом и ливень. Крона поначалу рассеивала капли, но потом, когда она насквозь пропиталась водой, я оказался под холодным душем. Уже второй раз в Аргентине я промок насквозь. Но если в первый раз дождь был теплый, то на этот раз было не только мокро, но и холодно.
Утром дождь продолжал моросить. Я собрался и зашел немного обсушиться в кафе у заправочной станции. Но не сидеть же там целый день! Путь мой лежал в Барилоче, известный горнолыжный курорт в Андах, на юге страны. Чем дольше я стоял под моросящим холодным дождем, тем меньше меня привлекала перспектива оказаться среди сияющих снегов. Да и путь туда предстоял непростой. Мне нужно было преодолеть 10 километров до трассы Буэнос-Айрес – Сантьяго, проехать по ней еще немного и свернуть на шоссе в сторону Санта-Розы. Зная аргентинский автостоп, можно было предположить, что на эти два поворота у меня может уйти весь день.
Десять километров до трассы я проехал на пикапе. Шофер по пути угостил меня горячим кофе. Но обсохнуть я не успел, а нужно было опять выходить под моросящий дождь.
И тут мое внимание привлек стоявший на обочине грузовик с чилийскими номерами.
– Эй, Педро (его имя было на табличке в лобовом стекле)! До Чили подбросишь?
– Прямо до Чили? – спросил шофер с сомнением, внимательно меня разглядывая.
– Да. Прямо до Чили, – подтвердил я. – Я русский путешественник.
Но его продолжали терзать сомнения.
– У меня места нет, – он открыл пассажирскую дверцу и показал, что под сиденьем сложены пакеты с сахаром.
– Ну, это не проблема, – заверил я его. – Как-нибудь помещусь.
– Тогда садись, – наконец согласился он и положил картонку на пакеты с сахаром, чтобы я не запачкал их своими ботинками.
Когда мы отправились в путь, моросящий дождь превратился в сильный ливень. Но в кабине было тепло и сухо, а по моей просьбе шофер еще и печку включил. До чилийской границы было около 500 километров. Весь день мы ехали, останавливаясь только для того, чтобы заправиться и пообедать в придорожном ресторане. На ночь зарулили на стоянку грузовиков в предгорьях Анд. Шоферы собрались в кафе за общим столом. Общались с помощью международных слов, жестов и рисунков ручкой на салфетке.
Хуана Карлоса его отец-коммунист, бывавший и в Чехословакии, и в ГДР, и в Советском Союзе, назвал в честь Юрия Гагарина. Во время переворота 11 сентября 1973 г. он служил в армии, в танковых войсках, водителем. По иронии судьбы он оказался в охране Национального стадиона, на котором среди коммунистов и социалистов держали и его отца.
– Сижу я в танке, у меня слезы по щекам текут. Но что я мог сделать? Я ведь давал присягу. За малейшее неповиновение меня сразу бы поставили к стенке. Тогда это было запросто. В первый месяц переворота могли расстрелять за любую мелочь. Я видел, как солдаты убивали тех, кто сошел с ума, или достреливали самоубийц – на стадионе многие пытались покончить с собой, бросаясь вниз головой с верхних трибун. Женщин убивали за то, что они были в брюках, а мужчин – за длинные волосы. Именно так погибла группа хиппи-иностранцев.
Утром мы продолжили подъем по серпантину к перевалу. Длинная колонна грузовиков шла к чилийской границе.
Чили
Российский культурный центр в Сантьяго
Аргентино-чилийская граница проходит по хребту Анд, который шоссе Буэнос-Айрес – Сантьяго пересекает у подножия высочайшей вершины Южной Америки – пика Аконкагуа высотой 6956 метров. Пограничные формальности сведены к минимуму. Не спросив ни показных денег, ни показного билета, ни даже того, где я собираюсь жить, мне поставили в паспорт въездной штамп.
В поселке Лос-Андес водитель Педро поставил свой грузовик на стоянку и, прежде чем поехать к себе домой на автобусе, пригласил меня в ресторан пообедать.
Говорят, автостоп в Чили значительно лучше, чем в соседней Аргентине. Когда я вышел на окраину поселка и поднял руку, остановилась первая же машина. Может, повезло?
К Сантьяго я подъезжал на джипе.
– А куда тебе нужно? – поинтересовался подвозивший меня владелец строительной компании.
– В российское посольство, вернее, в консульский отдел. Но я не знаю ни адреса, ни телефона.
Луис принял мои проблемы близко к сердцу и, позвонив по сотовому телефону своей секретарше, узнал номер консульского отдела. Но там мне сказали, что рабочий день у них закончился и мне лучше зайти в приемные часы: в понедельник, среду, пятницу с 9 до 12. В Российский культурный центр мне дозвониться не удалось, но строитель, узнав адрес, вызвался подвезти меня прямо к дверям.
В шесть часов вечера я уже стучал в большую железную дверь серого двухэтажного особняка с огромной спутниковой антенной на крыше. Охранник, открывший мне дверь, по-русски не говорил, но внутрь войти разрешил. Русскоязычных я все же вскоре нашел. Несколько женщин в кабинете русского языка пили чай с пирогами и тортами. Я тут же к ним присоединился и стал рассказывать о своем путешествии. Директор центра, как оказалось, уехал в Россию в отпуск. Его заместитель Сергей Алексеевич Дягтев вначале отнесся ко мне с сильным подозрением. Но мне с помощью женщин, которым я уже успел вкратце рассказать о своем путешествии, удалось получить от него разрешение остаться в центре на пару ночей. И даже не в классе русского языка, а в комнате для почетных гостей. Это была чуть ли не единственная комната, в которой не шел ремонт.
Сергей Александрович объяснил:
– Во времена правления Пиночета, когда у Советского Союза и Чили не было дипломатических отношений, за сохранность нашего здания отвечало посольство Индии.
Они следили за тем, чтобы сюда не проникли мародеры и грабители, но ремонтом они не занимались. Теперь нам приходится своими силами вести реставрацию.
«Улицаразбитых фонарей»
Сантьяго был основан в 1541 г. конкистадором Педро де Вальдивия и назван по имени его испанской отчизны Сантьяго-де-Нуэва Эстремадурра. Основатель вскоре погиб во время одной из стычек с местными индейцами, а заложенный им город успешно рос и развивался. Сейчас в Сантьяго живет больше трети из 15-миллионного населения страны. При этом в городе нет ни метро, ни троллейбусов, ни трамваев – только сплошным потоком идут чадящие автобусы и мельтешат легковушки, большая часть из которых старые «Жигули» – «пятерки» и «шестерки», никаких более поздних моделей.
Горы окружают город со всех сторон и не дают ветру разгуляться, разогнать выхлопные газы. Стоит ли удивляться, что сиреневая дымка смога – самое обычное здесь явление. Еще одной типичной деталью можно, видимо, считать разбитые уличные фонари. Центральную улицу Сантьяго иначе как «Улицей разбитых фонарей» и не назовешь. Неизвестно, является ли это отражением свободолюбивого духа чилийского народа и его прирожденной революционности или всего лишь проявлением вандализма недавно спустившихся с гор индейцев. Но факт остается фактом. Например, в центральном парке – в самом что ни на есть городском центре – нет ни одного целого фонаря. Вначале мне показалось, что это чистая случайность – мне просто не повезло, я лишь наткнулся на следы чьей-то пьяной выходки. Но, обойдя весь парк, я так и не нашел ни одного не пострадавшего от вандалов фонарного столба. И при этом парков в Сантьяго огромное количество – вандалам есть где развернуться и потренироваться в меткости камнеметания. Еще один парк тянется вдоль берега реки. В нем через каждые 30–50 метров установлены скульптуры – железные. Еще немного дальше находится Художественный музей. Его можно узнать по памятнику Хоакино Мурьете. После мюзикла, поставленного в театре «Ленком» в Москве и показанного по Центральному телевидению, это имя в России по степени известности входит в одну компанию с Альенде, Пиночетом, Нерудой.
В самом центре старого города, прямо на главной улице, высится гора Санта-Лючия. Именно на этом самом месте Педро де Вальдивия основал город, позднее ставший Сантьяго-де-Чили. С вершины горы виден весь старый район Сантьяго: Кафедральный собор, колониальная церковь Святого Франциска, площадь Лас-Армас, проспекты Провиденсиа и Лос-Леонес, улицы Реколета и Индепенденсиа и, конечно, главная магистраль города – Аламеда.
На вершине горы Санта-Лючия, между фонтаном и искусственным водопадом, установлен памятник основателю города Педро де Вальдивия. Его же, но уже конную статую можно увидеть и на центральной площади города. Там же находится и непременный католический собор. Центр площади – окруженный скамейками фонтан. В углу на веранде выступает духовой оркестр. Рядом художники продают свои картины, выступают мимы и бродячие артисты.
Президентский дворец Ла-Монеда, ставший знаменитым на весь мир после телевизионных репортажей о путче 11 сентября 1973 г., тоже находится в самом центре Сантьяго, в окружении современных высотных офисов и отелей. Перед фасадом дворца установлен бронзовый памятник погибшему в нем президенту Сальвадору Альенде. Вход во дворец охраняется жандармами, но туристов внутрь пускают свободно. По крайней мере, в анфиладу внутренних двориков, а не в президентский кабинет.
В центре Сантьяго сохранились здания, построенные в классическом стиле социалистического реализма. Но старых церквей больше. Немного в стороне от центра, за рекой, в районе, застроенном старыми одно-двухэтажными зданиями, бережно отреставрирован домик, в котором когда-то жил великий чилийский поэт Пабло Неруда.
По вечерам жизнь в городе не замирает. На улицах продолжают свою работу торговые лотки, снуют пешеходы и покупатели. В церкви Сан-Франциско – старейшей церкви города – идет вечерняя служба. Внутри все битком забито, заглянуть можно только снаружи через распахнутую настежь дверь.
Чилийские русские
Русская зарубежная православная церковь находится на улице Аланда (Голландия), в одном из сравнительно престижных городских районов. В воскресенье утром перед службой стали собираться прихожане. Если в советские времена русские эмигрировали по политическим мотивам, то сейчас за границу едут в первую очередь из экономических соображений. Те, кто не мог заработать себе на жизнь в послеперестроечной России, надеются на лучшую долю за рубежом. А «новые русские» мечтают найти лучшие условия для своего бизнеса.
Александр Максимов перепробовал уже несколько дел: привез и даже успешно продал контейнер матрешек; организовал снабжение чилийских дискотек русской водкой; торговал запчастями для «Уралов» и «Жигулей». А сейчас занимается еще более грандиозным проектом.
– Основной вид транспорта в Сантьяго – «желтые дьяволы». Именно так называют шумные чадные автобусы, бесконечные вереницы которых создают на улицах многокилометровые пробки, но, что еще важнее, являются основным источником смога. Я хочу пробить строительство троллейбусной линии. У этого проекта уже есть поддержка со стороны мэра Сантьяго и гарантия правительства Москвы на банковский кредит, необходимый для закупки оборудования и саратовских троллейбусов. Но все дело «тормозит» профсоюз владельцев и водителей автобусов. Сломить его сопротивление без поддержки на самом высоком уровне невозможно. Но сейчас я организую поездку чилийских бизнесменов в Москву в составе правительственной делегации, сопровождающей визит президента Чили. Надеюсь, там мне удастся установить необходимые контакты.
Русская колония в Сантьяго никогда не была большой. Наибольшей численности она достигла в годы Второй мировой войны. Но и тогда русских было меньше четырех тысяч. Колония была расколота «по идеологическому признаку» на два лагеря. «Антисоветский» союз русских насчитывал 60–70 активистов, которые были сторонниками поражения Советского Союза и потому считались чуть ли не «нацистами». А Центр русских патриотов, наоборот, агитировал за поддержку Москвы, собирал продовольствие и деньги для Красной Армии.
«Белые» русские собирались в собственном доме на углу улиц Брасиль и Лас– Делисиас; а «красные» – в одной из комнат Чилийско-советского института. Вражда в колонии не прекращалась и в годы «холодной войны». В угаре антисоветизма все славянские организации в Латинской Америке считались рассадниками большевистской заразы и громились по всему континенту. Чилийские русские в поисках лучшей доли разъехались – кто в Канаду, кто в Австралию. Из тех, кто остался или приехал в последние годы, большая часть – члены смешанных русско-чилийских семей.
С одной из таких семей я познакомился на общем чаепитии, которое после окончания службы проходило в прицерковном зале. Александр Горелов в 1974 г. вернулся в Ленинград после службы в армии и поступил в финансовый институт. Там он познакомился с молоденькой чилийской студенткой Нелли. Вскоре они поженились, вместе закончили учебу и стали работать экономистами. В России у них родилось двое сыновей. Все было нормально: хорошая квартира, интересная работа. И тут грянула перестройка. В начале девяностых годов многим казалось, что будет только хуже. Все, у кого была возможность уехать за границу, старались ею воспользоваться.
У Нелли в Чили оставались родственники, которые усердно звали ее назад домой. Ей удалось уговорить своего мужа. Однако в Чили они не смогли найти работы по специальности, несмотря на наличие высшего образования, а у Нелли еще и степени кандидата экономических наук. Сейчас они работают инженерами, вернее, простыми клерками в дорожно-строительном управлении и живут в служебном доме, на территории гаража строительных машин.
Александр пытался заниматься бизнесом, продавая «Уралы» и запчасти к ним.
– У меня талант продавца. Бывало, придет ко мне покупатель, собиравшийся купить запчастей на 100 тысяч, а я так ему мозги запудрю, что он покупает на 2 миллиона. «Жигулями» я тоже торговал. В начале 90-х ими завалили всю страну. Тогда это были хорошие машины – они бегают по чилийским дорогам до сих пор. А новые «Жигули», с модифицированными карбюраторами, у нас не прижились. Поэтому, если «пятерки» и «шестерки» в Чили не редкость, то ни «восьмерок», ни «девяток», ни тем более «десяток» не увидишь.
Нелли под псевдонимом Виктория Варгас пишет стихи и ведет культурную программу на местном радио.
– Во времена хунты из Чили выехало около миллиона человек. И большей частью это были представители интеллигенции. Это был большой удар по чилийской культуре. Сейчас чилийских врачей, журналистов, историков, литераторов и ученых можно встретить во всех испаноязычных странах. Но возвращаться на родину они не спешат.
Земля мапуче
Чили в ширину имеет в среднем всего 180 километров. Но в длину с севера на юг страна протянулась почти на 4500 километров. По площади она превосходит Германию, Австрию и Италию, вместе взятые. По узкой полосе земли, зажатой между Тихоокеанским побережьем и горной цепью Анд, идет Панамериканская автострада. Она пересекает все десять административных регионов страны, от Атакамы – самой засушливой пустыни в мире, до Чилийской антарктической территории.
Сантьяго находится примерно на середине страны. Мне нужно было ехать на север, в сторону Перу. Когда я только собирался в кругосветку, я планировал проехать вокруг света чуть ли не по кратчайшему пути. Но, начиная с Таиланда, идея проехать вокруг света как-то незаметно стала постепенно превращаться в идею проехать по всему свету. Поэтому, попадая в новую страну, я не думал о том, как побыстрее ее проскочить. Вот и в Чили мне было интересно побывать хотя бы на острове Чилоэ, чьи церкви наряду с истуканами острова Пасхи являются памятниками всемирного наследия ЮНЕСКО.
Сантьяго окружают убогие кампаменто – пригороды, с вопиющей бедностью обитателей которых не справились ни Пиночет, ни демократические правительства.
Видимо, все же зря так нахваливают чилийский автостоп. Казалось, я все сделал правильно. На Панамериканское шоссе вышел рано утром. Да и стартовал не в городе, а в 20 километрах к югу. Но все равно, первые 100 километров я не ехал, а мучился. Для разнообразия впечатлений периодически сворачивал с шоссе в сторону особенно выдающихся сооружений. Так я попал к необычной по архитектуре церкви Санта-Роза. Большей же частью вдоль дороги тянулись бесконечные фруктовые сады и виноградники. Чили сейчас активно внедряется на мировой рынок. Чуть ли не 90 % столового винограда, продающегося в США, выращивается именно здесь.
Подвозили меня преимущественно местные фермеры – потомки немецких эмигрантов. К вечеру я успел добраться только до города Талка. Это всего-то 200 километров на юг от Сантьяго. Совсем никудышный результат для целого дня, проведенного на самой оживленной трассе страны.
Панамериканское шоссе идет на юг в обход всех крупных городов, за исключением Темуко – «столицы» индейцев мапуче («людей земли»), известных также как арауканы. Никто не знает, откуда они пришли сюда и сколько веков прожили в мире среди гор, лесов и озер Южного Чили.
Голосовал я, естественно, прямо на шоссе. Это, конечно, запрещено. Но при такой слабой интенсивности движения, как на юге Чили, выбирать не приходится. Со страшным скрипом тормозов остановился дальнобойщик.
– Парень, садись. Я уже третий раз вижу тебя на дороге!
По пути мы остановились пообедать в придорожном ресторане. Потом свернули с дороги, чтобы заехать в деревню за хлебом. Конечно, с хлебом в Чили проблем нет. Но только в этой деревне продолжают печь хлеб старым индейским методом. Круто замешенное пресное тесто раскатывают и делают из него лепешки. Эти лепешки кладут в печку, наполненную хорошо прогретым черным вулканическим песком. Когда они запекутся, остается очистить прилипшие песчинки. Несколько женщин берут в руки металлические щетки и начинают энергично тереть лепешки со всех сторон. Хлеб получается удивительно вкусным, а оставшиеся песчинки хрустят на зубах, придавая ему дополнительное своеобразие.
Остров Чилоэ
В Пуэрто-Монт я попал уже в темноте под проливным дождем. На центральной улице ярко светились огни баптистской церкви. Туда я и завернул в поисках крыши над головой. После окончания вечерней службы прихожане окружили меня с расспросами. Англоговорящих среди них не нашлось. Пришлось объясняться на своем плохом испанском.
– Я путешествую вокруг света. Нельзя ли мне переночевать где-нибудь под крышей? Может, прямо здесь, в церкви.
– А если в доме одного из наших братьев? – спросила женщина-пастор.
– Можно и так, – сразу же согласился я.
Добровольца долго искать не пришлось. Меня к себе пригласил Луис, мужчина лет сорока, у которого, как вскоре выяснилось, прадед был русским.
– А фамилия?
– Я знаю только его имя – Егор.
Мы пришли в маленький приземистый домик с крошечными комнатками – типичный пятистенок где-нибудь в глухой российской глубинке. В зале на почетном месте висел портрет рыжего мужика с окладистой бородой. Это и был тот самый Егор.
Живописный портовый городок Пуэрто-Монт основан в 1853 г. группой немецких эмигрантов под руководством Переса Росалеса. Многие дома на окраинах здесь выстроены в северогерманском стиле: деревянные, с балконами и наклонными крышами, с кровельной дранкой, уже изрядно потрепанной постоянно моросящими дождями. В центре есть несколько современных многоэтажных зданий. А для туристов сделали, вернее, еще продолжают делать набережную. На ней уже установлен памятник Мануэлю Монту. За ним начинается местная «Аллея героев». Есть там и произведения современного авангардного искусства. А в самом конце – краеведческий музей. На противоположной стороне залива, на вершине горы стоит церковь с гигантским крестом, украшенным лампами, как рождественская елка.
Современная автострада с раздельными полосами в Пуэрто-Монт закончилась. Дальше к югу Панамериканское шоссе превратилось в обычную асфальтированную дорогу. А на остров Чилоэ пришлось переправляться на пароме. Хотя в будущем, говорят, там планируется построить подвесной мост.
Родригес, владелец компании по разведению лосося, мог бы перебраться в Пуэрто-Монт, но продолжает жить в маленькой рыбацкой деревушке из чувства патриотизма.
– Островитяне-чилоты сохранили свой традиционный образ жизни, уникальный фольклор и мифологию. У нас до сих пор из уст в уста передаются рассказы о корабле-призраке «Калеуче», встреча с которым приводит к безумию; о живущем в местных лесах хромоногом Трауко, по вине которого беременеют невинные девушки; о танцующей морской сирене Пинкойи, которая наполняет рыбой сети рыбаков; и о десятках других столь же мифических созданий.
На острове через каждые десять-двадцать километров встречались участки, на которых старый асфальт уже содрали, а новый еще не положили. Транспорт пропускали сначала в одну сторону, потом в другую. Зато в этих местах голосовать было удобно. Машины шли так медленно, что водителям даже не нужно было нажимать на тормоз, достаточно убрать ногу с педали газа, и легковушка или даже грузовик сразу же застрянет в грязи.
Островитяне подвозили охотно, но скорость передвижения была маленькая, поэтому до Квилена я доехал только к вечеру. Это самый южный поселок острова, но Панамериканское шоссе идет еще пять километров на юг.
Переночевать под открытым небом было нельзя. Шел сильный дождь, и вся земля вокруг была уже пропитана водой. Пришлось применить уже отработанный метод. Зашел в первую попавшуюся церковь. Там как раз заканчивалась вечерняя служба.
– Говорит ли кто-нибудь по-английски? – громко обратился я ко всем присутствующим.
– Я немного говорю, – откликнулся седовласый мужчина, который вошел в церковь почти одновременно со мной.
Я объяснил ему ситуацию: темно, холодно, мокро, а ночевать негде.
– Отлично понимаю, – заверил меня мужчина. – Сам вокруг света проехал.
– Автостопом? – удивился я.
– Нет. Я служил на чилийском флоте и плавал по всем морям и океанам. Так и английский язык выучил.
Мы вместе подошли к священнику. Бывший моряк выступал переводчиком.
– Не волнуйся, – заверил меня батюшка. – Мы тебе поможем, – и он стал уже по-испански давать инструкции «моряку».
Он даже не стал их мне переводить.
– Поехали. Я тебя отвезу.
Вскоре мы оказались перед двумя новенькими деревянными коттеджами.
– У тебя есть хоть сколько-нибудь денег?
– Зачем? – удивился я, решив, что меня привезли в какой-то отель.
– Это ночлежка. Ты можешь здесь переночевать бесплатно. Но принято делать какое-нибудь хотя бы символическое пожертвование. Например, 100–200 песо (1 доллар = 700 песо).
Я оказался даже щедрее, чем от меня ожидалось. У меня тогда было 500 песо – одной монетой.
Вряд ли заведение можно назвать ночлежкой для бродяг. Вероятно, это был центр помощи людям, временно оказавшимся в тяжелом состоянии из-за болезни или семейных неурядиц. Меня записали в книгу учета посетителей, приняли на хранение рюкзак и предложили присоединиться к постояльцам, которые смотрели по телевизору вечерние новости. Кроме телевизора, там были газовая плита, длинный обеденный стол, умывальник, диван и пара кресел. И ни одной кровати! Кровати оказались в соседнем коттедже, куда нас в девять часов вечера отвели и… закрыли.
Кровати были застелены чистым бельем и несколькими шерстяными одеялами. Но отопления не было, поэтому ночью я замерз, даже несмотря на то что спал в одежде и даже взял себе с соседней кровати дополнительное одеяло.
Утром подъем также был по команде. Было по-прежнему прохладно, но, выглянув в окно, я убедился, что дождь уже не идет. После подъема дается пять минут на сборы: умыться под ледяной водой из крана и перейти в соседний коттедж. Там уже был готов завтрак: кружка чая и бутерброд с колбасой.
Панамериканское шоссе идет вокруг залива и потом неожиданно упирается в берег океана. Там раньше стоял мемориальный знак, отмечающий окончание дороги. Но во время моего посещения его уже убрали, а величественный монумент, строившийся на его месте, еще не закончили. Оставалось только любоваться на кучу гравия и груды арматуры.
Это была самая крайняя южная точка, до которой я смог добраться на Южноамериканском континенте. Летом можно было бы попробовать проехать еще дальше, по проложенной во времена Пиночета дороге. Но зимой она была в принципе непроходима.
Из церквей острова Чилоэ, включенных в список ЮНЕСКО, я смог увидеть только одну – церковь Святого Франциска в Кастро. Построенная словно из гигантских спичечных коробков двухкупольная церковь снаружи обита листами железа, покрашенного в синий и желтый цвета. А внутренняя отделка вся сделана исключительно из лакированного дерева: и стены, и колонны, и алтарь. Все скульптуры, естественно, тоже деревянные.
Русские староверы
На юге Чили живет очень много эмигрантов из Европы, особенно немцев. Говорят, что скрываются здесь и бывшие фашисты. Немец Курт, который подвозил меня на своем красном грузовике от Пуэрто-Монт, к ним не относится. Он в Германии никогда не был и даже немецкого языка не знает. Все, что в нем есть от немца, – это внешний облик и имя.
– Где ты собираешься ночевать? – спросил он, когда солнце уже зашло, а мы все еще продолжали ехать на север по Панамериканскому шоссе.
– Не знаю.
– Тогда я приглашаю тебя к себе домой.
Так я оказался в большой немецкой семье.
Когда я был в Сантьяго, русские эмигранты рассказали мне о том, что недалеко от Панамериканского шоссе в районе озера Футроне живет семья русских староверов. Точного адреса мне сказать не могли и посоветовали спрашивать у местных, где находится кампо руссо. Так я и действовал.
С помощью добровольных помощников, хотя и не без плутания по пустынным сельским дорогам, я нашел-таки дом семьи Ануфриевых. В том, что это именно он, я убедился, как только навстречу мне вышла женщина в старинном русском наряде с простым русским именем Прасковья. Потом подошли и мужчины – все, как один, с окладистыми бородами.
Русские староверы и за границей стараются жить обособленно. Они строго придерживаются религиозных заветов своих отцов и дедов, хранят исконно русские обычаи. Семья Ануфриевых во главе с Алексеем – патриархом рода, двумя его сыновьями Василием и Михаилом с женами и пятью внучками переселились в эти места из Бразилии.
– Были здесь проездом и случайно увидели объявление о том, что банк продает по дешевке землю разорившегося фермера. А нам давно хотелось переехать. В Бразилии хорошо, но климат очень уж жаркий. А в этих местах зимой даже снег иногда бывает.
– А чем же вы здесь занимаетесь?
– В Бразилии мы пшеницу выращивали, а в Чили занялись мясным скотоводством.
Живут Ануфриевы изолированно, с соседями не дружат. Раньше по соседству с ними было еще несколько семей староверов, но они по разным причинам переехали.
– Как только сможем продать землю, так и сами отсюда уедем назад в Бразилию. Оказалось, выращивать пшеницу нам нравится больше, чем скот разводить.
Как это и принято у русских, меня приняли, как самого дорогого гостя. Сами хозяева строго блюли пост, но мне, несмотря на все мои заверения о том, что и я могу попоститься, специально приготовили пельмени.
На следующее утро трава покрылась толстым слоем инея. Когда я вернулся на Панамериканское шоссе, в пяти метрах ничего нельзя было разглядеть в густом тумане. Чтобы не скучать на пустынной дороге, я пошел пешком. Все же веселее. Пройденное расстояние легко определить по дорожным указателям и километровым столбам. Я шел до тех пор, пока не рассеялся туман.
Вначале я проехал в стареньком микроавтобусе на мешках с овощами, которые семья индейцев мапуче везла на рынок. А потом попал в джип, владелец которого крыл индейцев последними словами.
– Мапуче требуют от государства землю, а сами ленивы, а потому, по своей собственной вине, бедны. Когда им все же дают землю, они не знают, как ее правильно обрабатывать. Полученные бесплатно от государства орудия земледелия они ломают. Им выделяют стипендии для учебы. Но они им нужны, как собаке пятая нога.
Возле Темуко я попал в машину к латифундисту Хосе Алонсо. Как оказалось, он был близко знаком с двумя крупнейшими политическими деятелями страны.
– Когда Пиночет был пехотным лейтенантом, он служил в Антофогасте под командованием моего отца. А с Сальвадором Альенде я познакомился в Вальпараисо, когда учился там в университете. В то время я был заядлым киноманом, не пропускал ни одного нового фильма. Премьеры у нас были обычно по четвергам. На них собирались все киноманы. Среди них был и доктор Сальвадор Альенде.
– И как же вы пережили 11 сентября 1973-го?
– В Лос-Анхелесе тогда власть захватили местные фашисты. Они начали устанавливать новый порядок с того, что на центральной площади публично казнили двенадцать городских руководителей Единого профцентра Чили. Но, к счастью, на этом репрессии закончились и больше никого не тронули.
Автостопщик-маньяк
У меня не было хорошей карты Чили. В офисе туристической информации мне дали план только центра Сантьяго, на котором не были обозначены выезды из города. В который уже раз придется выходить пешком, ориентируясь по солнцу и внутреннему чувству направления – на запад. Когда я шел к выезду на Вальпараисо, мне на глаза попался указатель «Панамерикана север». Это заставило меня задуматься: а нужно ли мне в Вальпараисо? Что я там забыл? Не лучше ли поехать сразу на север, в сторону Перу? И чем больше я размышлял, тем меньше мне хотелось ехать в Вальпараисо.
Когда на моем пути оказалось Панамериканское шоссе, я уже твердо решил свернуть на север. Потом, правда, несколько раз пожалел о своем решении: на шоссе вовсю шли ремонтные работы, и мне пришлось пробираться через кучи песка и щебня, обходить строительные котлованы или с риском для жизни идти прямо по обочине.
У меня еще не было повода пожаловаться на чилийский автостоп, но на выезде из Ла-Серены я надолго застрял. Машин было мало, поэтому я не стоял на одном месте, а голосовал на ходу. За день километров двадцать прошел пешком и только потом застопил грузовик. Да и то всего на десять километров!
– Может, лучше тебя высадить у поста? Я по шоссе проеду еще несколько километров, а потом сверну на сельскую дорогу.
Благоразумие подсказывало, что нужно остаться на посту, но дух авантюризма подталкивал вперед. В который уже раз я поддался зову приключений и, выйдя на пустынном повороте, пошел пешком, не имея никакого представления о том, что ждет меня впереди, в пустыне Атакама. Если верить карте, которую мне подарил один из водителей, то первый мало-мальски крупный населенный пункт встретится мне только километров через сто.
Пустыня Атакама занесена в Книгу рекордов Гиннесса как самая сухая пустыня мира. Здесь за год обычно выпадает всего 0,1 миллиметра осадков. Но примерно раз в 25 лет весной на пустыню обрушивается ливень, после которого из семян, десятилетиями томящихся в раскаленном песке, сразу же начинают расти и распускаться цветы. И вот надо же было так случиться, что я попал как раз на такое уникальное событие.
Видимо, не зря Атакаму называют Цветущей пустыней. Она отнюдь не выглядела безжизненной, вся была в цветах: белых, лиловых, розово-красных, цвели даже кактусы и колючки. Я медленно шел по дороге, дышал свежим воздухом и наслаждался открывавшимся мне видом безбрежного океана с одной стороны, высоких гор – с другой и уходящей вдаль дороги – передо мной. Случайно оглянувшись назад, я заметил догонявшего меня парня с рюкзаком. По внешнему виду он был типичный хитч-хайкер: кроссовки, джинсы, майка. Только походка у него была какая-то странная. Он, казалось, не шел, а вытанцовывал какой-то бесконечный танец.
Едва парень приблизился ко мне на расстояние слышимости, как сразу же начал о чем-то говорить и не прекращал свой монолог на протяжении следующих нескольких часов. Говорил он, естественно, по-испански, произвольно меняя темы. Лишь изредка он задавал мне какой-нибудь вопрос по-английски. Но, как правило, не ждал на него ответа.
Как известно, в испанском языке половина слов имеют общие корни с английскими. Это не давало мне возможности свободно разговаривать – я же не знал, какие именно слова нужно выбирать. Но то, о чем мне говорят собеседники, я прекрасно понимал. Вначале мой попутчик рассуждал о кино, о рок-музыке, о своем увлечении наркотиками… А потом, когда солнце уже зашло, а мы все еще продолжали идти по темной пустынной дороге, лишь время от времени попадая в свет от фар проносящихся мимо грузовиков, он вдруг спросил:
– Ты как к другим расам и национальностям относишься?
Я заверил, что быть одновременно и расистом, и путешественником невозможно. Казалось, даже не обратив внимания на мой ответ, он продолжил свой монолог.
– А я всегда, сколько себя помню, завидовал белым (сам он был очень темнокожим. – Прим. автора.). Дошло до того, что у меня появилась маниакальная идея убить белого человека. Шесть месяцев назад с диагнозом шизофрения меня забрали в психиатрический госпиталь и только-только выписали.
Ну вот, началось, подумал я и огляделся вокруг. Мы были вдвоем среди бескрайней темноты. Вокруг не было видно ни одного огонька. И тут я вспомнил, что среди чилийских фашистов было много психически больных людей, которые при Пиночете сразу пошли в гору. Был даже такой курьезный факт: главным врачом Центральной психиатрической больницы назначили фашиста Клаудио Молину, который в этой же самой больнице до этого дважды лечился: первый раз – от алкоголизма, второй – от шизофрении (на него надевали смирительную рубашку и применяли к нему электрошок).
Хуан тем временем пустился в воспоминания:
– До шизофрении я дошел от неумеренного употребления героина и тяжелого металла. Дошло до того, что я своими собственными глазами, прямо как тебя сейчас, видел чертей, которые мне нашептывали: «Убей белого!», «Убей!».
– А сейчас не видишь? – спросил я с опаской.
– Нет. Меня же вылечили!
Интересно, на самом деле вылечили? Или нет?
Буквально за несколько минут до этого я уже начал оглядывать окрестности в поисках подходящего для ночлега места. Но желания спать рядом с «вылечившимся» от такой странной мании попутчиком у меня не было. Пришлось делать вид, что мне вообще просто нравится гулять по ночам.
Мы продолжали идти вперед в полной темноте. Останавливаться я не хотел, но и перспектива идти всю ночь меня не радовала. К счастью, за очередным поворотом я увидел ярко освещенный придорожный ресторан. Мой попутчик сразу же переключился на хозяина ресторана и официантку (они были не белыми, так что за их безопасность можно было не волноваться). Используя все свое «маниакальное» красноречие, он вскоре завоевал их расположение. Нас угостили ужином и предложили принять душ.
Пока мой попутчик мылся, я взял свой рюкзак и ушел спать в пустыню один. Когда утром я вернулся на дорогу, Хуан еще спал в придорожных кустах, завернувшись с головой в одеяло. Я не стал его будить, а сам он не успел проснуться до того, как я оттуда уехал.
Антофагаста
На следующее утро судьба свела меня с начальником отдела кадров крупного медного месторождения. Гектор Лагос Фуэнтес всего лишь через пять минут после знакомства предложил заехать к нему в Каламу.
– Но это будет завтра. А сегодня мы переночуем в Антофагасте у моей замужней дочери.
До Антофагасты было еще далеко. Вокруг расстилалась бескрайняя пустыня. У нас было время поговорить о жизни. Гектор, как и все интеллигентные люди его поколения, пострадал от хунты.
– Во время военного переворота я жил и работал в Антофагасте. Никакой политикой я тогда не занимался. Но меня, как и многих других государственных служащих, военные схватили и бросили в тюрьму. Там нас три дня пытали и всячески над нами издевались, а потом вывели к стенке и… расстреляли. Правда, это была всего лишь имитация. Но мы-то этого не знали! Трудно сказать, чем бы все это закончилось. Но вскоре меня отпустили – помогли хлопоты одного моего родственника. Он был военным врачом и имел связи в среде путчистов.
Пустыня Атакама – настоящая кладовая ископаемых. Здесь можно найти чуть ли не всю таблицу Менделеева. Главная проблема этих мест – вода. А без воды ни травы, ни кустика не вырастет. И тем не менее, деревья вдоль трассы встречаются достаточно регулярно. Они растут в кадках с землей. Возле них обязательно стоит плакат с просьбой ко всем проезжающим, у кого есть вода, остановиться и полить. А рядом – металлические или пластмассовые емкости. Благодаря этой стихийной «экологической акции» деревья успешно противостоят жаре и пыльным ураганам. Одновременно они являются живыми напоминаниями о произошедших на этих местах дорожных катастрофах, унесших человеческие жизни (в других места ставят кресты, а здесь – живые деревья).
За 70 километров до Антофагасты возле дороги воздвигли авангардистскую скульптуру – монумент «Дружественная рука» в приветственном жесте распахнутой бетонной ладони в 11 метров высотой.
– Чилийский скульптор Марио Ираррасабаль посчитал, что именно так лучше всего можно выразить символ Антофагасты, главного города Второго региона страны.
Антофагаста – город-порт, построенный на голом песке. Плодородную землю привозили сюда на судах – вместо балласта. В XIX и начале XX в. город разбогател на вывозе селитры: на этот минерал, который тогда использовали для изготовления пороха, перед началом Первой мировой войны существовал огромный спрос. Но потом, к несчастью для чилийских горняков, был изобретен его синтетический заменитель. И добыча минерала в безводной пустыне стала замирать. Селитряные компании закрыли свои конторы, горняцкие поселки обезлюдели, горно-обогатительные фабрики были проданы с молотка. Однако некоторым компаниям все же удалось выжить. И сейчас в окрестностях Антофагасты продолжается добыча минерального сырья. Особенно много медных и никелевых месторождений. На одном из них работает Родриго Херера – муж Карины, дочери Гектора Лагоса.