Паспорт человека мира. Путешествие сквозь 196 стран Поделл Альберт

Глава IX. Итак, когда же страна – не страна?

После поездки по золотым королевствам Африки в моем списке набралось 112 стран, но я все еще не был уверен, когда государство официально именуется страной и сколько их существует. Мне требовалось точное определение.

Хотя и в колледже, и в университете я изучал международные отношения, передо мной задача дать определение «стране» никогда не стояла. Я думал, что страна – это, ну… страна. Если вы обычный турист, вас чаще всего не волнует, куда вы едете – в страну, в колонию, в кондоминиум, в государство, тридоминиум (тройное владение одной страной), протекторат, княжество, подмандатную территорию, автономный регион с самоуправлением, регион с внешним управлением или в парк развлечений. Обычно вам интересно только, нужна ли вам виза и принимают ли там кредитки.

Но если вы решили посетить все страны мира, вам надо понять, что же определяет страну. А это было непросто. Даже для уважаемых людей из «Экономиста». В статье под названием «В государстве» они говорили, что «любая попытка создать ясное определение страны вскоре приводит к наличию букета исключений и аномалий». Тем не менее мне было нужно знать наверняка. Недостаточно было принять отличные критерии Фрэнка Заппы: «Страна не может быть настоящей страной, если у нее нет своего пива и авиалиний – последнее можно заменить футбольной командой и ядерным оружием, но пиво уж точно должно быть».

Чувство здравого смысла сообщало, что правильный список стран должен состоять из стран, которые были странами, когда я приехал туда, и до сих пор остались теми же странами, но это было проще сказать, чем сделать. Это правило означало, например, что, хоть я и был в Чехословакии в 1969 году, мне надо было туда вернуться, потому что в 1993 году она развалилась, и посетить Чешскую Республику и Словакию. Это значило, что после смерти маршала Иосипа Броз Тито через год после моего приезда в Югославию в 1979-м (этот союз фракций и конгломератов он удерживал вместе своими руками и волей) мне надо вернуться и посетить все семь независимых стран, на которые рассыпалась Югославия. И это значило, что, несмотря на то тоскливое посещение СССР в 1985 году, после падения Берлинской стены в 1989-м и развала коммунизма все эти республики больше не были советскими и мне надо было вернуться и посетить все 15 новообразованных стран.

Еще это значило (вы думали, я в сказку попал?), что мне надо было вычеркнуть семь стран, включая СССР, Южный Вьетнам, Восточную Германию и Объединенную Арабскую Республику из моего списка, так как они перестали существовать.

Мне надо было ускориться, потому что в любой момент могли появиться новые нации и страны, желавшие самоопределения, этнического однообразия и независимости. То есть Бельгия могла распасться на две страны, Великобритания – потерять Шотландию и, возможно, Уэльс, да и множество стран уже ожидали независимости на тот момент:

Абхазия, Апия, Аруба, Страна Басков, Богемия, Бугенвиль, Каталония, Острова Кука, Кюрасао, Гренландия, Гваделупа, Курдистан, Мартиника, Северный Кипр, Северный Мали, Северная Нигерия, Восточная Ливия, Восточная провинция (Конго), Южная Осетия, Южный Йемен (Аден), Нагорный Карабах, Палестина, Падания, Острова Питкэрн, Квебек, Дагестан, Чеченская Республика, Сардиния, Ассам, Сикким, Нагаленд, Мегхалая, Манипур, Сахарская Арабская Демократическая Республика (Испанская Сахара), Сомалиленд, Тибет, Приднестровская Молдавская Республика, Верхняя Яфа и, возможно, части Сирии и Ирака.

Как же все-таки поступить?

Для начала ответим на простые вопросы.

Географическое положение и размер не делают кусок земли страной. Науру, размером в половину Стейтен-Айленда, признан страной, как и Сан-Марино, самое старое в мире суверенное государство и конституционная республика, а размером оно примерно в 60 кв. километрах. Дело и не в количестве людей, населяющих кусок земли. Мир признает Ватикан страной, а население там – меньше тысячи человек, в Монако – только 36 тысяч.

Место не является страной только потому, что вы там живете и у него есть название. На hotmail можно выбрать свою страну из списка 242 стран/территорий, Департамент внутренней безопасности США в правилах получения визы дает 251 вариант «страны проживания», а информационная база бюро переписи населения предсказывает количество жителей в 228 странах. Эти организации не точно используют термин «страна», для них это удобное слово для обозначения места жительства, места, где вы вешаете свою шляпу, и в списки включены совсем не только страны, например, туда входят Гуам, Гибралтар, Гренландия и сектор Газа.

Место не является страной, если выпускает свою валюту. Аруба, Нидерландские Антильские острова, Фолклендские острова и остров Джерси печатают свои деньги, но это не отдельные страны. При этом страна может быть страной, используя чужие деньги: Эквадор, Сальвадор, Восточный Тимор, Маршалловы острова, Микронезия, Палау и Панама используют доллар США, как и Науру, Кирибати и Тувалу платят австралийскими долларами.

Наличие почтовых марок тоже ничего не значит – самые красивые марки в моей коллекции выпущены не странами. Это, например, Ангилья, Бермудские острова, Кюрасао, Гуадалупе, Мартиника, острова Токелау, Святой Елены, Саравак, Уоллис и Футуна, Южная Георгия, Кокосовые острова, острова Питкэрн, Новая Шотландия, Ньюфаундленд и Французские Южные и Антарктические территории. Одна страна, Андорра, не выпускает марок вообще, там почту внутри страны доставляют бесплатно, а в доставке иностранной почты им помогают Испания и Франция.

Сами по себе дипломатические отношения тоже ничего не значат, потому что эти действия признают наличие правительства, а не нации. У России, например, есть дипотношения с отколовшимися грузинскими провинциями Абхазией и Южной Осетией, но они пока еще очень далеки от того, чтобы быть странами. США отказались иметь дипотношения с правительствами Северной Кореи, Ирана и Кубы, но это не значит, что Америка не считает их странами.

Членство в ООН почти можно считать подтверждением, потому что вступить туда может только страна. Но не все настоящие страны входят в состав ООН. Например, Тайвань и Ватикан – это страны, но они не состоят в ООН. Первая – потому что Китай подвергает сомнению ее статус, последняя – потому что никогда не подавала заявки, считая, что гораздо лучше вести переговоры с помощью Святого престола, которому Генеральная Ассамблея присвоила статус «наблюдателя». Есть и Косово, которое на данный момент в качестве независимой страны признают 109 стран, но в ООН оно так и не принято из-за оппозиции с Сербией, которая считает Косово своей территорией, и Россией, которая поддерживает Сербию и имеет право вето.

Более 80 лет главным документом была конвенция в Монтевидео 1933 года, в которой предлагают четыре критерия определения страны: постоянное население, определенная территория, правительство и возможность иметь отношения с другими государствами (возможно еще и пятое требование – чтобы общество хотело называться и считаться страной). Такие критерии позволяют территориям типа Тайваня стать странами, но пока его попытки проваливались.

Конвенция запрещает использовать военную силу, чтобы получить суверенитет, однако как минимум 40 ныне признанных стран прибегали к военной силе, чтобы вырваться из-под пяты своих бывших хозяев. Конвенция исключает и марионеточные государства, однако, когда «железный занавес» пал во всей Восточной Европе после Второй мировой войны и все марионеточные государства Советского Союза были признаны странами, от этого правила отказались.

Если мы приглядимся к политической философии, то перед нами предстанут две противоположные системы. Декларативная теория государства предполагает, что политическое существование государства не обязано быть признанным другими государствами, но конститутивная теория говорит, что государство существует тогда и только тогда, когда признано другими странами. Ясно?

Ну, что у нас? Я считаю за страны 193 членов ООН, плюс Тайвань, Ватикан и Косово – 196. (Вопрос о том, является ли Косово страной, недавно обсуждался международным судом, что было очень редкой возможностью прояснить вопрос с определением стран. Но суд так и не разрешил этого вопроса, вместо этого заявив 22 июля 2010 года, что международный закон не запрещает некой территории создать декларацию независимости. Это очень приятно, но ответом это не назовешь.)

Теперь, когда я определил два слова из трех в моей цели «посетить все страны», мои наклонности юриста требуют остановиться на третьем – «посетить». В этом спорте нет правил, нет международных стандартов, и посещение может длиться от минуты до всей жизни. Я провел от одного дня до недели в столицах всех стран, кроме Душанбе, столицы Таджикистана, и путешествовал по 90 % стран как минимум в одном направлении. Исключение составили Аргентина, Бразилия, Китай и Россия, которые слишком велики для того, чтобы их пересечь за время, за которое я могу не растерять клиентов и не потерять прекрасную съемную квартиру. Я лишь ненадолго заглянул в Конго, где группа детей-солдат убивала всех, кто попадал в закрытую зону на востоке, в Нигерию, потому что тогда организация «Боко харам» не приветствовала людей с запада, Судан, где правительство строго запретило мне покидать окрестности Хартума, и Таджикистан, где я попал на экскурсию, которая продолжалась лишь один день, да и то вне городов.

Дальнейшим шагом к моей цели должна была стать Экваториальная Гвинея, богатая, но неприятная диктатура, с серьезными проблемами с правами человека. Когда я был к ней готов, в 2003 году, она была не готова ко мне. Правительство закрыло границы для туристов, потому что страну разъедали волнения по поводу суда над тринадцатью наемниками, которые, как считалось, собирались свергнуть правительство. Чтобы мне не помешала такая формальность, как отсутствие визы, я полетел к югу через Гвинею к Либревилю в Габоне, а потом восемь часов трясся обратно, на север, по жутко раздолбанной дороге к той части Габона, где он граничил с Гвинеей на воде.

Я уговорил какого-то рыбака с маленькой шлюпкой с пятью лошадиными силами взять меня на борт, довезти до противоположного берега, где я выпрыгнул, пробежался, поцеловал землю Гвинеи, взял горсть земли с собой, запрыгнул обратно в лодку и убрался оттуда на хрен. Это был лучший из возможных вариантов, но я пообещал вернуться, когда они будут выдавать визы (и сделал это в 2014 году).

Памятуя о том, что я не один из этих богатых яхтсменов, которые соревнуются друг с другом за самопровозглашенное звание «Самого путешествующего человека в мире», я должен признаться, что не был на всех из 7107 островов на Филиппинах или на всех 17 508 островах Индонезии, но я достаточно рисковал, путешествуя на старых паромах, о которых вы читаете на последних страницах газет заметки вроде: «Корабль затонул около Сувы, 400 человек пропали без вести».

Обычно я езжу по стране на автобусе, машине, минивэне или маршрутных такси, но некоторые страны я пересекал на поезде (Италия, Швейцария, Молдавия, Белоруссия, Украина, Румыния и Греция), две на речном пароходе (Габон и Германия), Норвегию – на прибрежном пароходе, Гамбию и амазонские части Перу и Эквадора – на моторном каноэ, половину Бирмы – на скутере, по всей Ямайке – на мотоцикле и по Науру – на велосипеде. Две маленьких страны я пересек пешком (Ватикан, Сан-Марино и Лихтенштейн) и еще части других стран – на лошади, верблюде, слоне, ламе и осле.

Так что теперь вы знаете, что происходит, и давайте вернемся на дорогу.

Глава X. Делая работу Бога

Когда я объездил уже 129 стран, то есть все просто доступное я уже повидал, я снова объединился с Богом. Мне понравилась его компания, любовь к путешествиям, легкость характера, чувство юмора, его говор и попытки и желание сделать свою жизнь и жизнь своей семьи лучше. Но эта поездка должна была быть иной: я буду гидом, а Бог – экскурсантом. Теперь я буду делать работу Бога.

Учитывая, что Бог пока только развивал бизнес и лишних денег у него не было, я предложил оплатить поездку, что ему понравилось, и взять его в несколько разных западноафриканских стран. Я изучил дорогу и способы передвижения, что ему понравилось, и я выбирал отели и кемпинги, где мы должны были остановиться, что Богу совсем не понравилось, особенно когда он понял, что мое представление о подходящем жилье не совпадало с его и было, в общем, занижено.

Это был февраль 2006-го, и мы собирались поехать в Сенегал, Гамбию, Гвинею-Бисау и Гвинею без Бисау.

Поездка прошла под лозунгом (ничего странного) «такова Африка», что означало потраченное впустую время, медленное передвижение, плохие дороги, невкусную еду, миллионы жуков, проблемы с обменом валюты, перебои в питании, параноидальных патриотов, коррупцию и повсеместную бедность, но по крайней мере ни ружей войны, ни пламени революции видно не было. Что бы ни происходило на этом континенте, что по нашим западным стандартам кажется странным, непродуктивным, неэффективным, бесящим, бессмысленным, глупым, безумным, непонятным или диким, местные просто спокойно пожимают плечами и со смирением говорят: «Такова Африка». И несмотря на то что доходы, продуктивность и будущее многих африканских стран улучшились с момента моего приезда, осталось еще достаточно этого «такова Африка», чтобы взбесить любого путешественника.

Мы с Богом встретились в Дакаре, бурлящей столице Сенегала, и тут же поняли, что у нас произошло некоторое недопонимание. Бог предположил, что, раз я отвечаю за поездку, я должен узнать, нужна ли ему виза, и если да, то какая, а я думал, что раз его паспорт у него на руках и живет он в Африке, то это его дело. В итоге мы весь день провели, пытаясь понять, нужна ли ему виза в Гвинею, звоня в посольство, где никто не отвечал, а потом пытаясь найти его в течение двух часов. В итоге выяснилось, что виза ему не нужна.

Я арендовал маленькую машинку, на которой мы поехали на северо-восток, вдоль сенегальского атлантического побережья. Через два часа мы остановились на берегу, посмотреть, как десять юношей в грязных шортах и драных футболках занимаются одним из самых сложных видов труда – промывают золото в прибрежном песке. Трое из молодых людей лопатами кидали тяжелый песок на сетку, которая стояла на кривых деревянных ножках примерно в двух футах над мягкими волнами – она должна была просеять палки, камни и прочий мусор. Остальные стояли на коленях под сеткой, ловя песок на листы металла, пластика и даже в сковородку на длинной ручке. Они явно были браконьерами, так как не очень многие люди могли позволить себе потратить 2300 евро, которые Сенегал взимал за два года старательства. Но юноши явно не волновались ни о полиции, которой, видимо, дали взятку, ни о моей камере, перед которой они охотно позировали.

Сенегал хранит свои золотые резервы глубоко в недрах. Вам надо проработать тонну грязи и камней, чтобы получить 0,08 унции золота (этим же сейчас занимается Канада). Ребята на пляже занимались куда менее благодарным делом, работая в бедных золотом местах в сотнях миль от гор. В этом песке содержались лишь крохотные песчинки золотой пыли, которые принесла в океан река, и хорошо, если тут набиралось 0,01 унции на тонну, то есть одна крупинка золота на 3,2 миллиона крупинок мусора.

Золотое старательство – занятие для бедных. Его преимущество в том, что это просто начать делать и оборудование очень дешевое, но недостатков тоже много – малые результаты и очень много работы. Каждый ковш для промывки золота размером примерно 40 сантиметров в поперечнике, около 7 сантиметров в высоту, и в него можно загрузить около 9 килограммов мокрого, пропитанного водой песка, который надо трясти и крутить в воде, чтобы сначала ушел мелкий песок, потом – тяжелый, затем – галька, и все это время надо протирать массу через сетку, чтобы разбить все комочки и глиняные куски, чтобы в итоге остался самый тяжелый, металлический песок и, если повезет, одна-две крупинки золота.

Опытному старателю нужно как минимум шесть минут, чтобы просеять один ковш, то есть в лучшем случае десять ковшей в час и девяносто – за долгий и изматывающий день. Таким образом, старатель с помощником могут просеять около 6 тонн песка в неделю, то есть получить 0,03 унции золота, что за год составит 1,5 унции. Это кажется вам мелочью? Такая чайная ложка стоит 2500 долларов, что в два раза превышает ВВП Сенегала на человека и в десять раз ВВП ближайших государств.

Один старатель дал мне ковш, чтобы я попробовал. Я с трудом его поднял, что уж говорить о том, чтобы трясти, крутить и следить, чтобы ничто не выпало.

Бог стоял на берегу и смотрел, не предлагая никакой помощи. В конце концов, он смог выбиться в люди, стать лицензированным экскурсионным гидом, полупрофессионалом среднего класса, почти что членом приличного общества Ганы. Для него больше не было никакого ручного труда, каждый день был седьмым днем, и Бог отдыхал, хотя в некоторые ветреные дни нашей первой поездки он помогал Бернарду поставить палатку и всегда был готов продемонстрировать жаждущим клиентам навыки бармена. Было бы нечестно обвинять его в равнодушии – я напомнил себе, что эта поездка была каникулами Бога. Боже, помоги мне.

Назавтра я был на озере Ретба, на северо-востоке Дакара, по шею в соли, пока Бог посапывал в тени машины. Содержание соли в воде составляло 40 %, то есть почти полкило в каждом литре. Вода испарялась, и соль запекалась толстыми скользкими кусками на берегах озера, откуда лопатами их разгружали мужчины из соседней деревни.

Люди уже давно использовали все прибрежные запасы и теперь работали примерно в 50 метрах от берега, используя 2,5-метровые лопаты. Они стояли в воде по плечи от шести до семи часов в день, поднимая соляные отложения со дна и бросая их в шлюпки. Я попытался это повторить, но не мог ничего поднять, не наклоняясь, а наклониться я не мог, потому что вода уже доставала мне до подбородка. Более того, кожа моя горела от соли, потому что я не был защищен, как местные жители, толстым слоем смягчающего масла дерева ши.

Когда эти мускулистые широкоплечие гиганты наполняли лодку соленой дрянью, ее толкали к берегу, где женщины продолжали работу, перекладывая соленую кашу в пластиковые промывочные тазы, которые я не мог поднять. Они ставили тазы себе на голову и скидывали содержимое в конусообразные кучи в десяти футах от пляжа. Когда через день-два эти кучи застывали, женщины, трудившиеся от десяти до четырнадцати часов в день, сгребали их в еще большие кучи, примерно метр в высоту, которые оставались сохнуть под жарким сенегальским солнцем на несколько недель, после чего сухой продукт распределяли по цвету и грубости – от белого до коричневого – и лопатами перекидывали в большие пластиковые сумки, которые весили больше 45 килограммов. Мужчины загружали сумки в грузовики, которые отвозили соль на продажу в город. Тонна стоила около 40 долларов, то есть два цента за полкило, – это примерно треть мировой цены за чистую соль из шахт.

Вся работа в Черной Африке устроена по такому принципу разделения труда. Здесь лишь три занятия считаются достойными истинного мужчины: поднятие или толкание тяжестей, работа водителем такси, поездов, танков и грузовиков и работа с крупными животными – верблюдами в караванах, лошадьми, впряженными в телеги, ослами, везущими грузы, и быками, которые в специальных кругах приводят в движение мельницы во время уборки урожая. Все остальное – дело женщин.

Участь женщин была не очень приятной не только по западным стандартам. Если вы вдруг являетесь замужней женщиной в сельской Африке, то основным вкладом вашего мужа в семейный быт будет то, что он поднимет вас с восходом и отправит за водой к местному колодцу, потом вы приготовите для него и детей теплый завтрак (а детей НЕМАЛО), после отправитесь на весь день обрабатывать поля, и самый маленький ребенок будет привязан к вашей спине, а муж отправляет одного из сыновей отвести скот на пастбище, сам же засыпает снова и просыпается днем, идет веселиться с друзьями, напивается любой бурдой, которую вы ему сварили после обработки поля, сбора урожая, стирки белья в реке, сбора дров и готовки ужина.

По особым случаям, например во время посадок, ваш муж может решить пройтись перед вами с палкой, делая ею ямки в почве, куда вы будете сажать зерна, которые несете в здоровой корзине.

Нашей следующей страной была Гамбия, так называемый язык Африки, кусок земли примерно 50 километров в ширину, с трех сторон окруженный Сенегалом и Атлантическим океаном с четвертой, выглядящий как тощая змея, вгрызающаяся в Сенегал. Это самое маленькое государство материковой Африки и одно из самых бедных – его состояние строится на арахисе. С 1994 года им тяжелой рукой управляет эксцентричный бывший рестлер и полковник, чьим хобби было казнить политических оппонентов и собственных министров, что быстро создало в стране перманентную атмосферу паранойи.

Река Гамбия разделяет страну вдоль, и она быстро стала одним из главных путей работорговли – на ее берегах 400 лет охотились за сильными черными людьми. Теперь Гамбия – это важное место для черных западных туристов, потому что тут, цитируя один сайт, «члены диаспоры могут заново открыть свое африканское наследие и воссоединиться с землей предков».

В Банжуле, сонной столице этой страны, где живет 1,7 миллиона жителей, я договорился с владельцем шестиметрового моторизированного грузового каноэ, чтобы тот прокатил меня и Бога (и милую официантку, которую мы встретили за ужином) вверх по Гамбии на пару дней. Мы начали путь, посмотрев на останки бывшего пути работорговцев, и я там был единственным белым среди 20 заплаканных афроамериканцев, которые воссоединялись с корнями, идя по одной из самых мрачных туристических троп. Наша лодка прошла мимо острова Сент-Джеймс, который находился в центре реки и в 30 километрах от устья, где воюющие жители колонии построили крепость, ныне развалившуюся, благодаря которой могли контролировать реку, и дом для рабов, ныне тоже развалившийся, благодаря которому могли контролировать десятки тысяч жизней. Дальше мы отправились в деревню Джуффуре на острове, который сейчас известен как остров Кунта-Кинте, в честь человека, которого Алекс Хейли в книге «Корни» назвал своим прапрапрадедушкой, проданным здесь в рабство в 1767 году.

Для меня это был странный опыт. Разумом я ненавижу работорговлю, и мое чувство справедливости восстает против такой негуманности, но я не могу почувствовать настоящей, глубокой, личной, эмоциональной связи с ужасами, смертями, цепями, оковами, насилиями, порками, убийствами новорожденных, разлученными семьями. Когда я оглядывался и смотрел на заплаканные лица афроамериканских семей, вернувшихся на пароход с тяжелым наследием истории на согбенных плечах, я почувствовал себя лишним, вторгшимся человеком, который хамски вперся в тягучую боль тоскующих родственников на похоронах человека, которого я никогда не видел или знал только шапочно.

После того как наше каноэ выплыло из этих жутких мест и направилось дальше вверх по реке, мы почти не встречали жилых поселений, лишь километр за километром, час за часом проплывали мимо густых джунглей, стоящих на краю темной реки, где на сотни километров было видно лишь несколько деревень.

Вернувшись в Банжул, мы на маршрутке доехали до Бисау, дремотной столицы Гвинеи-Бисау, бедной страны с 1,5-миллионным населением, большинство которого составляют фермеры, выращивающие арахис, кокосы, кешью и хлопок. Чаще всего страну вспоминают как узел контрабанды наркотиков, где наркотики из Латинской Америки отправляются в Европу. Как обычно в Африке, водитель отказывался отправляться, пока машина не заполнится – для этого потребовалось еще 13 пассажиров и три часа. Я часто предлагал, когда до полного автобуса оставалось одно или два места, заплатить водителю за пустые места, потому что время мне было важнее, чем пять или типа того долларов, которые брали за поездку за полный день. Но по причинам, мне пока не ясным, ни один водитель не согласился на такое предложение, несмотря на то, что я говорил, что при наличии свободных мест они могут подобрать по дороге еще пассажиров и заработать больше денег.

Когда эти ситуации стали уже слишком частыми – например, на остановках часто стояли три или четыре автобуса с одним и тем же пунктом назначения, все полупустые и ждущие пассажиров и все готовые ждать часами, я наконец придумал удачную стратегию – я невинно подходил к одному из автобусов, тихонечко разговаривал со ждущими пассажирами, а потом предлагал им пару баксов, чтобы они перешли в мой автобус, который, как я говорил, уедет первым – и так оно и было.

Из Бисау мы на маршрутке снова поехали в путь по всей стране. Все происходило жутко медленно, потому что прибрежная дорога в Гвинее-Бисау была перерезана десятью или более реками и потоками, которые нам приходилось объезжать или даже пересекать на пароме. Чтобы добраться до границы Конакри, столицы Гвинеи, нам понадобилось два пыльных, тряских дня.

Чтобы попасть в Конакри, надо было перебраться через реку глубоко в джунглях. Паром находился на другой стороне реки в 400 метрах и ждал пассажиров в нашу сторону, на что ушло три часа. Паром был здоровым, старым, ржавым ведром, с местом для 20 машин и нескольких сотен людей, в движение его приводили сильные пассажиры, которые тянули за веревку над рекой, которая, в свою очередь, проходила через специальную штуку с лебедкой. Пока сооружение двигалось к нам, я начал делать фотографии, но капитан показал на меня и стал кричать. Тогда я вспомнил, что во многих африканских странах распространена нелюбовь к фотографии, особенно около границ, и некоторые требуют разрешения полиции, так что я убрал камеру.

Ярость капитана это не умалило, он продолжил бесноваться, даже когда корабль уже подплыл к нашему берегу. Я запаниковал и, чтобы не подвергать себя опасности, решил удалить фотографии корабля и границы, но, нервничая, нажал не на ту кнопку, что было несложно в той ранней модели цифрового фотоаппарата, и удалил все фотографии из поездки.

Капитан продолжал орать и угрожать мне полицией. Несколько пассажиров из моего автобуса сказали ему, что я нормальный парень, а вовсе не шпион, снимающий границу, чтобы подготовиться к нашествию, и что он должен сделать мне послабление. Чтобы восстановить свое доброе имя, я присоединился к пассажирам, тянущим веревку и, в общем, прекрасно рычал и перекатывал мускулы все те 20 минут, что мы тянули лодку. Для закрепления капитанского милосердия я отдал ему две новых футболки с силуэтом Нью-Йорка и поклялся, что больше не совершу такого ужасного преступления.

После этого в беду попал Бог.

Область Конакри – одно из самых коррумпированных мест в мире – набрала 2,1 балла по десятибалльной шкале Transparency International Corruption Index[11] и получила 168 из 180 по Индексу восприятия коррупции. Я не был так сильно впечатлен гвинейским беззаконием, как Бог. Я гораздо сильнее страдал, пересекая Центрально Африканскую Республику несколько лет назад.

В ЦАР мой автобус останавливался на 29 разных пунктах проверки вдоль 400-километровой дороги от столицы Банги до границы с Камеруном. Обычно на пункте находился офицер полиции или военный – где-то в 30 метрах от дороги, под тентом, за столом с парой стульев. Местных не трогали, но меня, единственного белого, направили к офицеру, который сказал, что либо я плачу ему 5 (иногда 10) долларов, либо никуда не еду.

Еще до моего отъезда в ЦАР мне рассказывали, что там подобное случается очень часто, так как никто из военных и офицеров не получает денег от правительства уже от полугода до года, и поэтому им приходится организовывать свой бизнес. Отговорки не срабатывали, они не верили, что у иностранцев нет денег, и грозили арестовать туриста как бродягу. Было невозможно что-то сделать, потому что меня просто выводили из автобуса и ждали, пока я заплачу. Так что я приехал в страну с десятками новых футболок, которые купил в сувенирном магазине на Таймс-сквер.

На 27 из 29 КПП меня пропустили с подарком. Один из офицеров, жадный капитан с «АК-47», в высоких берцах, которые он надменно ставил на стол рядом с моим лицом, оказался не так прост. После долгой торговли, в течение которой мои соседи по транспорту обедали, я согласился добавить бутылку репеллента от насекомых OFF! и две батарейки АА.

Самый вопиющий случай произошел, когда я уже собирался выезжать из ЦАР. Капитан пограничного поста отказался возвращать паспорт и давать мне проехать, пока я не дал ему десять долларов наличными – никаких футболок. Его коллега, начальник пункта медпомощи, должен был проверять карточки желтой лихорадки у тех, кто въезжал в ЦАР, на предмет наличия прививок против этой болезни, чтобы турист не передал ее москитам в ЦАР после прибытия из зараженных стран. Он даже не должен был смотреть на мою карту, потому что я уезжал из страны, но он ее взял, десять минут тщательно изучал, а потом потребовал пять долларов за услуги. Но я решил попробовать продолжать путь без карты.

Мне не понравилась эта система, но я понял на своей шкуре, что нельзя посылать к черту тех, кого ты туда послать не можешь. И что против пушки с рогатками не ходят.

После поездки в ЦАР и другие коррумпированные страны я уже привык к таким делам, но Бог – нет, потому что в туристических странах, по которым он возил людей, такого не было. Он даже почему-то предположил, что раз у него ганский паспорт, а Гана, как Гвинея, член ЭКОВАС (Экономическое сообщество западноафриканских государств), его не коснутся никакие нелегальные расходы.

После опыта с ЦАР я не понимал, почему ни один из коррумпированных полицейских на восьми КПП между гвинейской границей и столицей Конакри не попросил у меня ни пенни. Они брали у всех африканцев доллар или два, чего пассажиры ожидали и платили.

Но не Бог.

Его первый отказ исполнять все эти просьбы был произнесен, как только мы въехали в Гвинею, когда на границе офицер попросил маленькие чаевые за штамп в паспорте. Бог разозлился и начал поносить коррупцию. Я заплатил взятку, вытолкнул Бога из офиса и разложил все по полочкам, на что он ответил: «Когда солдаты требовали с меня взятку за штамп в паспорте, я отказал им, потому что борюсь с коррупцией в Гане».

Отличная проповедь, Бог. Церковь не та.

На каждом КПП мой обычно спокойный друг требовал главного, которому он сообщал, что сбор денег офицерами за выполнение работы – нелегален, что такая коррупция – это грех и преступление, что он – гражданин дружественного государства ЭКОВАС, что он был туристическим гидом, который может принести в страну хороший бизнес, что он путешествует с американским другом, который был от такого в ужасе, что полицейские были просто позором для профессии и страны, что он лучше пойдет, чем заплатит, что…

Внимание он привлек – его плата за проезд поднялась до трех долларов.

К тому моменту, как такси остановилось на четвертом КПП, Бог был уже в таком бешенстве, что даже не подождал, пока ему назовут сумму взятки, но выскочил из машины, размахивая ганским паспортом, говоря всем и каждому, что к нему никогда так плохо не относились и что в эту жуткую задницу он никогда не вернется. Это стоило ему четырех долларов.

К шестому КПП на окраинах Конакри Бог обеднел на $22 и так орал, что ему угрожали арестом. В этот момент я вмешался, заплатил за него взятку и сказал полиции, что он страдает от похмелья и солнечного удара.

Оглядываясь назад, я думаю, что не надо было вмешиваться. «Бог под арестом» стало бы отличным названием для этой главы. Но я не хотел, чтобы он сидел в тюрьме. Я уже нанял его для сопровождения по Томбукту.

Глава XI. Путешествие по стране спама

Следующая моя поездка началась плоховато. Две недели в июле 2007-го я провел в Японии, чтобы немного погреться и подготовиться к последующим семи неделям голого туризма по Папуа – Новой Гвинее и еще восьми разным странам на западном побережье Тихого океана. Не повезло. Меня десять дней заливало дождем, в Японии начался суперураган, самый разрушительный в Японии с момента, когда в 1951 году они начали вести записи, и еще два маленьких цунами, и еще – 6,8-балльное землетрясение, которое привело к протеканию ядерного реактора.

Я убрался из Японии на тряском рейсе через тропический шторм по дороге в Папуа – Новую Гвинею (ПНГ), где меня надолго задержали «Эйр Ньюгини» (АНГ). Самолеты этой компании постоянно взлетали после того, как должны были приземлиться в точке назначения. Из трех моих рейсов АНГ один задержался на семь часов, а остальные – не меньше, чем на три часа, причем механики постоянно вытаскивали части из одного самолета, чтобы починить другой. Я думаю, что подобный каннибализм вполне обычен, но доверия он не добавляет. Однако только у АНГ есть пассажирские рейсы в ПНГ.

Вскоре после того, как я добрался до места назначения, я стал свидетелем смертельной битвы на мечах (ладно, на длинных мачете), которую до этого видел только в кино. В ПНГ надвигались выборы, и люди все больше волновались, особенно когда подсчет голосов затянулся на неделю. Во множестве провинций кандидаты-соперники происходили из племен, враждовавших испокон веков.

Споры на выборах превратились в баррикады и горящие шины на единственной грязной дороге, которая вела с гор, плюс несколько травм у тех, кто был не из того племени или клана, и еще несколько сожженных хижин. Тем не менее ребята за 70 лет прошли долгий путь с того момента, как жители ПНГ из каменного века увидели первого белого человека, первый кусок металла и первое колесо.

Все они были приветливы, и больше всего меня раздражали 30 британских наблюдателей за птицами, которые наводнили охотничий домик, где я жил. Эти любители природной авиации словно бы вышли из мультика Punch, начиная от высоких ботинок и огромных биноклей до записи пения птиц, ноутбуков с данными и целями, которые они со знанием дела обсуждали в течение долгих часов.

Каким-то образом они убедили меня присоединиться к ним в пять утра на следующее утро – пойти по влажным и туманным джунглям смотреть на то, как завтракают райские птицы. Мы увидели пять разных видов, но, честно сказать, я больше думал о том, как же я сам не позавтракал перед тем, как отправляться в такое путешествие.

Но у этого были свои плюсы – теперь среди своих друзей я единственный человек, который видел редкую чешуйчатую райскую птицу в дикой природе, хотя сомневаюсь, что друзья мои действительно ценят это мое достижение, хоть я о нем много раз рассказывал.

Чтобы избежать болтовни о птицах, я нашел гида и поехал в далекую школу племени холи, спрятавшуюся на берегах священной реки в джунглях. Для холи и некоторых других племен огромная копна волос на голове крайне важна для статуса. Вы не можете просто не обратить на это внимания. Вы даже жениться не можете, не имея шевелюры. Шевелюра – это не просто парик, сделанный так, как мы привыкли, но целая шапка из волос, которую превращают в широкое, крепкое афро. Его растят на голове живого человека, а потом состригают и сажают на нитки и специальную рамку, которая поможет поддержать форму.

Те, кто растит парик, проводят около двух лет в школе париков под пристальным наблюдением мастера париков, живут как монахи и не могут коснуться женщины или даже готовить себе еду. Они просто растят волосы, чистя прически своих собратьев длинными иглами, прогуливаясь по берегам священной реки несколько раз в день, чтобы наполнить рот «волшебной водой», которую в течение часа выпускают в виде мелких капель на парик, чтобы тот все время был влажным. В силу того, что парик может потерять форму, мужчины должны спать на спине, подложив под шею специальную деревянную подставку около 20 сантиметров в высоту. Одну из таких я смог поменять на бутылку OFF! и футболку.

Часто их дела прерывают размолвки с враждебными племенами по поводу украденной женщины или свиньи (я не понял, что хуже), и тогда они берут луки и стрелы и бегут с воплями в джунгли, приводя в ужас мастера париков, который наказывает их, если во время бегства через кусты они повредили хоть одну прядь.

Хорошо обработанный четырехлетний парик из здоровых волос может стоить около 6000 долларов. Его аккуратно срезают с черепа и продают тому, кто слишком ленив или занят, чтобы вырастить свой, и тогда мастер париков начинает выращивать следующий парик, и так, пока он не отойдет от дел. В конце он выращивает последний парик, который носит сам (если передавать парик из поколения в поколение, можно называть его фамильной реликвией).

После того как я покинул удивительные земли Папуа – Новой Гвинеи и приземлился в Брисбене, чтобы потом отправиться на Соломоновы острова, у меня случилась небольшая стычка с австралийской службой сельскохозяйственного карантина, когда они попытались конфисковать ожерелье из собачьих черепа и костей, которое мои новые знакомые из племени в Папуа – Новой Гвинеи дали мне после того, как мы поужинали неудачливой псиной (друзья мои не думали, что я поменялся на свинью, которая для племен – одна из самых ходовых валют: за 50–60 свиней можно обзавестись прекрасной невестой).

За какое-то время я смог убедить австралийцев в том, что ни мое ожерелье, ни бедренная кость казуара не должны были вызвать какой бы то ни было эпидемии среди их обожаемого скота. Но я знал, что мне надо вернуться в Брисбен, чтобы еще раз сменить самолет, и сомневался, что в следующий раз, учитывая мой багаж, мне попадется такая же приятная таможенница (когда в 1981 году я был в Австралии, они конфисковали у меня 100 миллиграмм безобидного сухого молока, аргументировав это тем, что молоко я могу и тут купить. В этот раз они хотели забрать полтора килограмма гороха в васаби, который я привез из Японии, но я смог убедить их в том, что ни одно насекомое в васаби не выживет).

Я гулял по Тихому океану, и все островные государства, где я был (кроме Тонга), имели примерно одинаковую историю – от одной до трех тысяч лет простой, идиллической жизни, потом примерно 200 лет назад остров открывают китобои, торговцы и европейцы, которые приходят, колонизируют, покоряют и переименовывают, принося на остров свои ценности и культуру. Островные жители пострадали во Второй мировой, которая опустошила их дома в физическом смысле, уничтожила их духовно, изменила национальную кухню и привела к печальному нынешнему состоянию – вялому, больному и порой овощному. Тонга избежала такой участи, потому что это единственное островное государство, которым правит местное правительство и которое никогда не было колонизировано, благодаря чему жители Тонги чувствуют гордость и силу, которых не хватает другим.

Тувалу – одна из самых жалких островных стран. Раньше это место называлось островами Эллис, и до Второй мировой ими правила Великобритания. Как ни странно, эту войну старые местные жители считают лучшими днями своей жизни, потому что американцы попали сюда до японцев и превратили остров в главный военный арсенал и порт военных кораблей США к 1944 году. Жители островов получили много чего: компенсацию за то, что их землю забрали под порт, взлетные полосы, радиовышку, четыре-пять лет доходов, сигарет, шоколада, мыла, консервированной еды и керосина и, наконец, денег.

Будущее выглядит мрачным. Тувалу – первая страна, которая исчезнет под волнами поднимающегося океана (Мальдивы, которые находятся ниже, достаточно богаты, чтобы построить защитную стену). Это четвертое государство с конца по размеру, оно располагается на 26 квадратных километров на трех островах и шести атоллах, восемь из которых необитаемы – отсюда и их название, означающее «Восемь стоящих вместе» на тувалийском. Каждый из островов поднимается над уровнем моря всего на метр-полтора, а маленький холмик на острове Ниулакита (к которому ведет шесть ступеней) – самая высокая точка в стране, 4,5 метра над уровнем моря. Считается, что если глобальное потепление продолжится, то 10 000 человек, населяющих Тувалу, не смогут там жить через 40 лет и острова окончательно исчезнут через 100 лет.

Тувалу может не продержаться даже сорока лет из-за своего положения и топографии. Там нет никаких природных барьеров, и потому все королевские приливы вредят островам, проходя через всю территорию (королевский прилив – это самый высокий прилив в Тихом океане, который появляется, когда и луна, и солнце находятся очень близко к Земле и совмещены по перигею и перигелию).

Страх наводнения довлеет над жителями, и над ними постоянно занесен водяной меч. Они спросили меня: «Как нам жить? Куда идти? Кто нас пустит?» Точно не Австралия, она уже отказала. Не Япония – она желает сохранить чистоту населения. Не Индонезия – там и так много народу. Заместитель премьер-министра Тувалу спросил: «Может, нам превратиться в рыб и жить под водой?»

Подумайте об этом с их точки зрения – они верят, что мы, да, мы, неумолимо затопляем их страну и медленно топим их детей бензином в машинах, расточительным использованием энергии и нежеланием следить за этим. Как сказал их премьер-министр ООН в 2003 году: «Нет для нас разницы между медленным терроризмом и привычным вам». В заключение бессмысленной конференции по изменению климата спикер Тувалу пожаловался на то, что ему «предложили тридцать сребреников в обмен на предательство наших детей и нашего будущего».

Тувалу слишком бедная страна, чтобы помочь себе самостоятельно. У нее нет природных ресурсов, маленький доход, недостаточно питьевой воды, вне зависимости от того, сколько дождевой воды можно хранить в баках и собирать с крыш, так что и с сельским хозяйством у них проблемы. Соленая вода залилась в ямы, которые местные в течение долгих лет рыли в песке и заполняли компостом, чтобы выращивать в них пулаку, тропическое растение со съедобными клубнями, составляющее основу их рациона. Все, что оставили после себя 10 000 этнических полинезийцев, – это несколько костлявых куриц, клюющих что-то на пустынной однополосной дороге, пару свиней в полуразрушенном загоне с жестяной крышей, иногда – свидетельства бывшего рыболовного величия и заросшие цветами захоронения на задних дворах. Там они закапывали своих предков, которых очень уважали, но больше не поклонялись их духам после пришествия христианства.

Единственный доход Тувалу – это те деньги, которые присылают члены семей, работающие за границей, какая-то международная помощь и деньги с продаж марок и коммерческих лицензий на рыбалку. Это все привлекает ежегодно не более тысячи туристов – на плоской, пустой земле нет ни ягнят, ни коров, ни газировок, ни косметических кабинетов, ни театров, ни телефонов, ни даже нормального Интернета.

Учитывая, что я могу вынести именно столько грусти и спокойствия, через три дня на Фунафути я захотел заняться дайвингом, но в государстве нет магазинов для дайверов – и не без причины, как я понял слишком поздно. Я таскался туда-сюда по главной и единственной дороге к центру главного острова в поисках пришвартованных лодок и наконец нашел 19-летнего парня, который за сто долларов согласился дать мне лодку напрокат, а с ней – и оборудование для дайвинга. Я вернулся в «Ваиаку Лаги», единственный отель в стране, и набрел на группу впечатленных туристов: два новозеландца, австралиец, итальянец и тихая, глухая японка по имени Мидори, которая была олимпийским игроком в бадминтон. С помощью переводчика с языка глухонемых она объяснила, что, хоть никогда и не занималась дайвингом, очень хотела попробовать, потому что в тихом мире под волнами она впервые в жизни станет наравне с нами.

Но этому не суждено было сбыться.

Следующее утро было ярким и безоблачным, и нанятый мной мальчик за 40 минут довел нас до плоского мелкого рифа, покрытого 4,5 метра воды, который потом обрывался в глубину. Мы упали в воду спиной вперед, но неопытная Мидори прыгнула и упала на острые кораллы. Она сильно поранила ногу, из раны текла кровь. Мы собрались вокруг нее и подняли в катер, где австралиец держал ее, пока я зажимал рану платком, чтобы остановить кровотечение.

Когда мы убедились, что кровотечение прекратилось и что она не находится в шоковом состоянии, мы вдохнули и вернулись в воду. Пробыв там всего несколько секунд, мы увидели огромного тупоносого монстра с маленькими вертикальными полосками по бокам – ужасная тигровая акула, прожорливый хищник с сильными челюстями, острыми зубами и отличным обонянием, которое привело ее на запах крови Мидори.

Я замер, когда монстр проплыл мимо меня, направляясь к корме лодки, где лежала Мидори. Тигровая акула – одна из трех акул-людоедов, но в отличие от большой белой акулы, которая часто откусывает кусок ноги или руки, а потом бросает это дело, тигровая наслаждается добычей целиком. Обычно тигровые акулы живут глубже, но порой приходят и на мелкие рифы.

Я задержал дыхание на максимально долгий срок, позволил себе медленно подняться на поверхность, не сделав ни единого движения, чтобы не привлекать внимания, перевернулся на спину и бросился в лодку. Итальянец сказал, что акула порыскала вокруг, словно ища чего-то, но, не найдя, отправилась обратно в глубины.

Когда мы все вернулись в лодку, я начал бранить капитана, который к тому моменту уже немного наклюкался, за то, что привел нас к акулам. Он стянул футболку и показал темно-фиолетовый рваный шрам, который не до конца еще зажил, красовавшийся у него на груди (размером с салфетку). Он сказал, что несколько месяцев назад тигровая акула хватанула его на этом самом месте. Он посмотрел на нас без особого сочувствия и бросил: «Ну и что? Вы же все в порядке».

На следующий день произошло только одно неприятное событие. Плод хлебного дерева весом в три грейпфрута упал на меня с дерева и дал мне по башке, пока я исследовал руины древних цивилизаций на острове Нан-Мадол в Микронезии. К счастью, как мои друзья часто мне говорят, у меня вполне крепкая голова, так что, чтобы меня свалить, требуется кое-что побольше, чем плод хлебного дерева (но кокосовый орех, упавший с тридцати метров, думаю, сработал бы, так что впоследствии я часто посматривал вверх).

Плавая в море по Трук и Палау, где дайвинг составляет примерно половину местной экономики, я видел осьминогов и акул, но они были совсем небольшие и боялись, что я их съем, а не наоборот. Я не встретил морских змей, которые достаточно агрессивны и в 1981 году чуть не достали меня на Большом Барьерном рифе, не было там и ядовитых парализующих рыб-камней, рыб-скорпионов и рыб-львов, которых я часто встречал, странствуя по теплым водам Красного моря и по Индийскому океану.

Лагуна Трук из-под воды выглядела восхитительно и была наполнена останками Второй мировой. Она была главным портом японского Имперского флота, и тут стояло более 20 военных кораблей, пять взлетно-посадочных полос, гидроаэродром, станция торпедных катеров, мастерская по починке подлодок и центр связи – лучший оплот Империи восходящего солнца на захваченном острове.

До 16 февраля 1944 года.

Именно тогда морские ВС начали операцию «Град» и атаковали лагуну Трук в течение трех дней пикирующими бомбардировщиками и самолетами-торпедоносцами из пяти разных точек. Мы потопили 15 военных кораблей, 32 торговых и отправили больше 250 вражеских самолетов на дно, где они сегодня и остаются, как «Призрачный флот лагуны Трук». Все останки отлично видны и почти нетронуты, хоть прошло больше 60 лет, только водоросли и кораллы наросли на самом большом кладбище кораблей в подводном мире.

Увидев отлично сохранившиеся останки Curtiss Helldiver, одного из 25 американских самолетов, сбитых во время атаки, который покоился менее чем в трех метрах от поверхности, я подплыл к нему, проскользнул в открытую кабину и беззвучно поблагодарил пропавшего пилота и всех остальных людей Великого Поколения за то, что избавили мир от стран нацистского блока и сохранили нашу свободу. Моя маска запотела от слез.

Через три дня австралийская служба карантина наконец добралась до меня. Когда я полетел обратно в Брисбен на пересадку, у меня с собой были те же самые сувениры, что и раньше, но таможенник был гораздо суровее. После жаркого спора он согласился пропустить собачий череп и берцовые кости, но считал, что бусины между костями были не бусинами, как говорил я, а «сухими зернами вредного растения», которые нельзя было ввозить. Я предложил оставить их в карантине на ночь, но он отказался, разрезал ожерелья и снял бусинки.

Я вылетел на следующий день и поставил своеобразный рекорд, приземлившись в 24 аэропортах за четыре часа. Пока я был в Японии, несмотря на бронирование, «Эйр Науру» решили отменить рейсы из Хониары, столицы Соломоновых островов, до Маджуро, столицы Маршалловых островов. Чтобы добраться до них, мне пришлось вернуться из Хониары в Брисбен, поспать в транзитной зоне, полететь в Керн, сменить самолет, полететь в Гуам, сменить самолет, затем полететь в Трук, Понпеи, Кусаие, Куайелен и, наконец, в Маджуро. Это как лететь из Нью-Йорка в Бостон через Майами, Атланту, Даллас, Лос-Анджелес, Цинциннати, Баффало и Монреаль. Но мне надо было это сделать, потому что чертовы Маршалловы острова были страной.

Я поставил свой рекорд и в плане самого долгого дождя – 33 дня! День 34-й я провел, суша одежду, чтобы победить зарождающуюся плесень.

На острове Тонгатапу, самом большом в Королевстве Тонга, мне надо было в воскресенье купить еду и бензин. Тонга – одна из самых христианских наций в мире, потому все заведения с полуночи субботы до полуночи воскресенья были закрыты, абсолютно все, кроме реанимации в больницах.

Местные уже давно перешли в христианство, и теперь они либо католики, либо свободные веслеанцы, либо методисты, мормоны или прихожане церкви Тонга. Они благодарят бога за все, что у них есть, по воскресеньям надевают самое лучшее и семьями идут в церковь, где хлопают, поют, топают и всячески божественно развлекаются. Один министр сказал мне, что один из прихожан извинялся перед ним за то, что в его роду были людоеды. Или, возможно, это был пример миссионерского юмора?

Я надеялся попробовать знаменитый местный пирог с летучими мышами и фрикасе из летучей собаки, но меня предупредили, что эти деликатесы – только для короля и королевской семьи, а не для туристов. Я нашел лазейку – король умер несколько месяцев назад после 40 лет правления, а короновать в течение года никого нельзя. Таким образом, раз уж король…

Я решил не торопиться и подождать до Палау, где туземцы тоже пробавлялись подобным, но там все могли это попробовать. Я пошел в пекарню в Короре, где мне предложили несколько видов пирога с летучими мышами за 35 долларов. Но это было не совсем то – я надеялся на маленький открытый пирог, а тут был огромный пирожище. И я-то думал, что повара снимают кожу и мясо с мышей и делают начинку, но нет – в каждом пироге было 10–12 мышей. Целых! Полных! Нетронутых! Крылья, головы, мех, лапы и т. д. И они все лежали лицом вверх, друг за другом, внутри пирога. Их хрупкие крылья были раскинуты, волоски покрыты темно-красным желе, уши подняты и покрыты чем-то розовым, маленькие острые зубы сверкали, и все они, жалко и обвиняюще, смотрели на меня.

Внезапно я вспомнил свой обет не есть виды, находящиеся под угрозой исчезновения. Правда же, эти маленькие ребята находятся под угрозой? Я вроде как вспомнил статью об этом. Я решил, что лучше сначала будет проверить. Может, на Гуаме, где летучих мышей больше, я найду что-то типа жареных крылышек? С собой. С капустой.

Я решил исправить впечатление от местной кухни, закусил моллюсками с плодами мангрового дерева в Палау, крабами в Тувалу, желе из морского огурца на Маршалловых островах, огромными кокосовыми крабами в Вануату и выпил кавы на Фиджи.

Единственное, что я в итоге отказался есть, это (спасибо Второй мировой) национальная еда почти каждого государства в Тихом океане – Spam. Я и не знал, что у него так много видов. Мне показалось, что среднестатистический супермаркет в Тихом океане отдает около 20 % полок на мясо Spam и его производные, а в некоторых маленьких магазинах – 30 %. Местные едят его на завтрак, намазывают на бутерброды (похоже на тушенку, которую мы в армии ненавидим), потом в холодном виде на обед, прямо из банки, с ананасами или папайей, и во всех горячих и омерзительных вариантах на ужин.

Еще одно важное блюдо для всех государств – снова дело во Второй мировой – это жареная курица с картошкой фри, благодаря которым выросло поколение очень толстых людей, весом больше 130 килограммов, у которых очень высока вероятность сердечных заболеваний и диабета (островные государства Тихого океана занимают первые семь мест в международном рейтинге ожирения).

Основная часть местных, которых я тут видел, ничем не занимались, а весь день (кроме воскресенья) сидели, сплетничали, слушали радио, попивали пиво и думали о том, как бы починить крышу или мотоцикл. На следующей неделе. Ну, по крайней мере, пиво им продавали австралийцы.

Австралийцев нельзя винить за многочисленные порции кавы, которую местные потребляют ежедневно – успокаивающее вонючее зелье, которое они пьют церемонно и с наслаждением. Мне оно на вкус показалось бутилированной мочой койота, которую я раньше распрыскивал по огороду, чтобы олени и кролики убирались подальше. Напиток сочетает в себе худшие эффекты новокаина и драмина.

Каву варят, раздавливая, размалывая или пережевывая корни кавы, и в западной культуре считается, что она вызывает сильные болезни печени, которые, кажется, неизвестны жителям островов – они постоянно пьют этот напиток и живут до 80 лет и больше, если при этом не едят бургеры, сосиски, картошку, Spam, конфеты и прочую дрянь, которую мы им привозим.

Следующей моей точкой назначения было островное государство Вануату, место, где зародился банджи-джампинг. Больше 30 лет назад, когда еще существовала колония под названием Новые Гебриды, новозеландский турист, увидевший местный ритуал прыжков с башни (проверка местных мальчиков на зрелость), решил сделать это развлечение немного безопаснее с помощью эластичных веревок и привез идею в Новую Зеландию, откуда развлечение сначала ушло в Австралию, а потом – по всему миру. В Вануату тем не менее традицию решили не менять. Но там, где австралиец наблюдал, я планировал принять участие.

Я забрался на хрупкую деревянную башню высотой с пятиэтажный дом и встал на тряскую платформу, где мне к ногам прикрепили лианы, а группа внизу переворошила землю, чтобы я разбил лицо не слишком сильно. Падая, я мог теоретически сломать или погнуть стволы, поддерживавшие платформу, что, возможно, замедлило бы мое падение и превратило бы его из смертельного в просто опасное. Когда я, трясясь, посмотрел с пугающей высоты в 20 метров, я вдруг вспомнил, что в Вануату могло не быть травматологов и что сломанная шея все-таки повлияет на мои планы.

Не знаю, на что подействовали эти мысли – на мою мудрость или на трусость, но прыгать я отказался.

Я все еще немного дрожал, когда доехал до Самоа. Тут моя цель была менее опасной – забраться на гору Ваеа к могиле Роберта Луиса Стивенсона, моего любимого приключенческого писателя. Это было немногим тяжелее, чем часок в джунглях, но я уже набрал пять килограммов на островах и размяк от того, что много сидел, так что для меня это был тяжелый, долгий подъем.

Стивенсон умер в 44 года от инсульта, всю жизнь боролся с туберкулезом, влюбился в Самоа, написал бесчисленное количество статей и книг именно тут и здесь же, по его просьбе, был похоронен. Самоанцы так ценили его за возвышенные слова в их честь, за умение рассказывать истории и за то, что он записал на бумаге первую в мире придуманную историю на самоанском языке, что к его одру прибыли 30 вождей, поставили там почетный дозор, чтобы он помог его духу пройти через ночь, а затем отнесли тело их любимого Туситала (сказителя) на плечах по джунглям до маленькой горы, к месту последнего упокоения с видом на спокойный Тихий океан.

Я чуть не заплакал, когда читал эпитафию:

ЗАВЕЩАНИЕ

Глава XII. Покинутый Чад

После Самоа мне оставалось посетить еще 49 стран, прежде чем я смогу вернуться с холмов. Моим изначальным планом было поехать в Африку и сразу разделаться с 10 государствами за один долгий, непрерывный 55-дневный заезд с января по март 2008 года. Сначала я собирался пересечь Сахару к югу от Магриба, затем проехаться по самым бедным и жестоким странам мира, от Судана, через Чад, в Нигер и Буркина-Фасо и до Мали и Мавритании, где я достиг бы Атлантического океана, повернул на юг, исследуя возвышения Западной Африки, где посетил бы три страны, которые мне пришлось пропустить в мои предыдущие путешествия, так как две из них, Либерия и Сьерра-Леоне, были погружены в кровавую междоусобную войну, а жители третьей, Кот-д’Ивуар, вели войну, попутно убивая всех, кто выглядел как француз, и я решил, что, скорее всего, они примут меня за него. (Хотя, возможно, первым до меня доберется читатель, которому пришлось пробиваться через эти предложения.) Наконец восстания в Нигерии утихли, и у меня появилась возможность ненадолго заглянуть туда.

Я ожидал, что самыми главными проблемами этих стран будут совершенно обычные для Африки – грабители, разбойники, похитители детей, коррумпированные полицейские, джихадисты, беглые солдаты, свободные киллеры, ненадежные пограничные автобусы, сломанные нелегальные такси, песчаные бури Сахары, пыльный зимний ветер под названием Харматтан, грязная вода, плохая пища и смертельные болезни, от малярии до Эболы.

Я начал свое путешествие в Хартуме, многоэтажной столице Судана, в которую, после трех лет неудачных прошений, я наконец получил визу благодаря парню, которого буду звать Николас. Я плюнул на стандартную процедуру, потому что всякий раз, как я делал запрос о статусе своей заявки в суданском посольстве в Вашингтоне, мне отвечали одно и то же: «Она находится на рассмотрении в Хартуме». После 30 месяцев этого расстройства я позвонил старой подруге, администратору в ООН. Она рассказала мне об опытном оперативнике Лиги арабских государств, он любезно предоставил мне контакты «человека, который сможет помочь»; после того как он уверился, что я не являюсь агентом ЦРУ, Моссада, мормонским миссионером, солдатом Армии освобождения или другим неблагонадежным лицом, и после взимания с меня ощутимой платы, которая, как он объяснил, пойдет на взятки нескольким важным людям, он дал мне электронную почту Николаса, гражданина Европы, уже долгое время проживающего в Хартуме и «сделавшего все приготовления».

Я точно следовал всем выданным мне инструкциям. Сел на самолет тунисских авиалиний из Туниса до Каира, прибыл в первый терминал, затем пошел прямо к стойке «Кениа Эйр» и попросил, дословно, билет на «рейс, который вылетает за пять минут до полуночи» – код, который мне дали для рейса KQ0323 до Хартума. После того как работник «Кениа Эйр» закончила разглядывать мой паспорт и указала мне на отсутствие визы в Судан, я сказал, что мне нужно передать ей, что «все устроено», и, следуя по инструкции, я подмигнул ей так чарующе, как только мог. Еще секунду она поколебалась, затем подмигнула мне, выдала билет на самолет и пожелала хорошего полета.

В 1:40 я приземлился в Хартуме, где меня встретил мой «агент», подозрительный араб в очках фирмы Oakley и черном кожаном мотоциклетном костюме. В одной руке он держал мою визу, а пальцы другой широко растопырил, открыв ладонь, так как ему пришлось менять масло на цепи.

После того как я исправил свою сомнительную оплошность стодолларовой купюрой, заказное такси умчало меня к отелю «Метрополь», жуликоватому местечку, которое, скорее всего, возвел Роберт Ладлэм, а заправлять им мог бы Джон ле Карре. Первым, что я заметил, было отсутствие половины фасада, скрытого за досками и кусками гипсокартона, будто бы в здание угодила бомба. Когда я задал вопрос хозяину, он несколько вяло ответил, что в здание действительно попала бомба, когда джихадисты решили избавиться от грязных безбожников, останавливавшихся здесь, но при обстреле погибли лишь трое местных работников.

Он попытался уверить меня, что такое не повторится вновь, ведь, «как вы, американцы, говорите, молния никогда не ударяет дважды в одно место». Я подумал о башнях-близнецах Всемирного торгового центра, но решил промолчать.

Холл и зал для гостей были заполнены даже в столь поздний час. Здесь было несколько западных бизнесменов в дорогих костюмах, десяток матерых иностранных корреспондентов, вооруженных ноутбуками, и журналистов, возбужденно обсуждавших, закончить и отослать ли статьи редакторам в Нью-Йорке, Лондоне и Париже этим вечером или же пойти пить с коллегами и заняться делами с утра.

Так как я был единственным туристом, остановившимся в отеле, а туристы в Хартуме так же редки, как девственницы в Вегасе, вскоре стало очевидно, что местные сторонились меня и не собирались звать на пижамные вечеринки.

Но в этот раз передо мной стояли более серьезные цели. Рано на рассвете я поспешил в полицейский отдел регистрации, чтобы сообщить о своем приезде и получить кусочек зеленой бумаги в свой паспорт – этот процесс также стоил мне денег. Мне провели инструктаж, в котором говорилось, что в целях собственной безопасности (удивительно, как диктаторские режимы по всему миру ввели тщательно продуманные процедуры, гарантирующие мою сохранность) я не должен выезжать за пределы Хартума или Омдурмана, города-побратима на другой стороне Нила.

После этого я понесся в отдел администрации информации и рекламы главной администрации по туризму министерства туризма и дикой природы [передаю дословно], чтобы получить еще один дорогостоящий документ, в верхнем углу которого была нарисована камера 1950-х годов. Эта бумага разрешала мне снимать Хартум на мою 35-миллиметровую камеру при условии, что на пленку не попадут «военные районы, мосты, станции поездов, телебашни, общественные места, связанные с водо-, газо-, топливо- и электроснабжением», а также «трущобы, попрошайки и другие субъекты, позорящие образ страны».

Это сильно сузило мои художественные возможности, потому что практически каждая улица в Хартуме могла бы сойти за трущобы, и единственными людьми, которые не выглядели как бродяги, были солдаты в мундирах и с устрашающими ружьями и агенты режима, выделявшиеся своими темными костюмами, черными очками и портфелями. Эти выглядели так, будто опасались, что их фотографии могут угодить на плакаты с разыскиваемыми Интерполом или в досье в Международном уголовном суде. И чтобы точно исключить любую глупость с моей стороны, в разрешении было указано, что перед началом съемок я должен оповестить «инспектора местного правительства, секретаря городского совета и руководителя генеральной дирекции».

Спасибо и на том, что мне разрешили фотографировать «дикую природу». А так как на моем пути мне не встретился ни один четвероногий представитель животного царства, я позволил себе свободно интерпретировать указ и однажды вечером сделал 50 кадров множества суфиев, облаченных в белоснежные одежды и кружившихся в религиозном экстазе в традиционном танце в кругу около 500 наблюдателей.

Стоило мне отвернуться от неафриканского мира всего на две недели, как в нем возникла новая страна, которую мне нужно было посетить! Но до того, как отправиться в Косово или любую другую новую страну, которую могло признать НАТО, мне следовало сосредоточиться на Африке. Следующим на повестке был Чад, и мне нужно было выбрать одно из двух зол: добраться до него по морю или по суше.

Из-за того, что Судан и Чад вели друг с другом неофициальную войну, между ними не было прямых воздушных рейсов. Если бы я выбрал самолет, то мне пришлось бы лететь из Хартума на восток к Аддис-Абебе, затем снова на запад, через три четверти всей Африки, к Бамако в Мали, потом вновь к востоку от Абуджи, столицы Нигерии, а из Нигерии в Нджамена, столицу Чада, что заняло бы у меня два дня перелетов (за которые пришлось заплатить полную цену) вместо полагающихся двух часов. У меня не было другого пути из Хартума, только если я не собирался лететь в Каир через Париж.

Т.А.

Такова Африка.

Я предпочел путешествия по земле, потому что решил, что не смогу узнать что-либо о стране, если пролечу над ней на высоте 10 километров. От Нджамены Хартум отделяли 1950 километров по пустыне, которые я мог преодолеть, по всей видимости, меньше чем за неделю. Но срок моей суданской визы не позволял предпринять такое путешествие. Еще большую проблему представляло то, что большая часть территорий, по которым я хотел проехать, находилась в западной суданской провинции Дарфур и кишела несколькими тысячами мерзких разбойников верхом на верблюдах, прозванных «джанджавидами», чьей главной целью в жизни было убийство местных жителей – призвание, в котором они преуспевали, уничтожив более 30 000 человек за последние шесть лет и загнав 60 000 в самодельные лагеря беженцев на границе с Чадом. (Суданское правительство, которое, по слухам, поддерживало, снабжало оружием и направляло джанджавидов, приговорило к смертной казни лишь 10 000 и во всем обвинило чадских повстанцев.)

Пока я ломал голову над этой дилеммой, джанджавиды ударили по трем городкам в отдаленной части Судана, заставив бежать в Чад еще 12 000 жителей Дарфура и вынудив президента страны обвинить Судан в разжигании насилия и пригрозить отослать обратно 300 000 беженцев.

У конфликта было множество запутанных причин. Сорок процентов жителей Дарфура не являются этническими арабами и принадлежат к народу Фур (отсюда и имя города: Дарфур), а правители Судана, как известно, ненавидят неарабов. Постоянная засуха, начавшаяся десять лет назад, иссушила область Дарфур, но правительство Хартума не проявило особой заботы, тем самым разозлив жителей Дарфура, и так, слово за слово, начался геноцид. Конфликт быстро вышел из-под контроля и затронул соседний Чад, чей президент не желал в открытую поддерживать дарфурских повстанцев в борьбе против могущественного Судана. Тогда чадские повстанцы сформировали «Объединенный фронт за демократические изменения» и в 2003 и 2006 годах атаковали международный аэропорт Нджамена, пока их не оттеснили французские войска, прибывшие специально для защиты правительства Чада.

Эти разборки убедили меня, что выбранный мной путь вряд ли может претендовать на отличную оценку с точки зрения безопасности, но я верил, что путешествие все еще возможно. Все, что мне нужно было сделать, это нагрузить крепкий ширококолесный вездеход сотней галлонов бензина, пересечь Нил в Омдурмане, как разрешала мне виза, взять направление на 250 градусов на запад-юг-запад, проскользнуть мимо армии Судана со своей просроченной визой, обогнуть полувоенные лагеря джанджавидов, пересечь опаленные солнцем земли Дарфура, повихлять по перенаселенной территории лагерей беженцев и затем быстренько проскочить оставшиеся 300 миль неприветливой пустыни, кишащей боевиками-повстанцами.

Но увы!

Я больше не был тем самоуверенным юнцом, который без задней мысли рванул в экспедицию по всему миру. Я предпочел четыре перелета.

Первые три полета прошли практически без проблем, хотя как единственный белый пассажир я был постоянно окружен назойливыми торговцами, оборванцами, попрошайками, сутенерами и сомнительными носильщиками, жаждущими чаевых. В мой четвертый и последний перелет, когда в полночь мы приближались к Нджамена, капитан внезапно объявил, что наш самолет не сядет там, но пролетит до Аддис-Абебы в Эфиопии, потому что в месте нашего назначения шла перестрелка и посадочная полоса была усеяна трупами.

В ту страшную февральскую ночь 160 погибших и сотни раненых заполнили аэропорт и близлежащие территории, и еще примерно тысяча боевиков разъезжала под нами в пикапах, ведя обстрел из тяжелых пулеметов, винтовок и реактивных гранатометов. Оказалось, что мятежники Чада решили вновь поднять восстание, свергнуть несговорчивое правительство и захватить страну.

Так почему же они атаковали аэропорт? Если какая-нибудь шайка бандитов решила бы захватить Вашингтон, маловероятно, что они обратили бы внимание на аэропорт имени Даллеса. Но в Чаде успешный захватнический рейд включал в себя осаду аэропорта, потому что именно здесь располагаются танки и 1500 солдат французской армии. (Франция активно защищала свою бывшую колонию с 1978 года, когда ливийский диктатор Муаммар Каддафи попытался оккупировать несколько районов Северного Чада и повторил попытку в 1983 и 1986 годах.) Дружественные французские войска, разместившиеся в аэропорту, дали возможность правительству в безопасности посадить, заправить и перезарядить боевые вертолеты, которые затем отправились убивать повстанцев. В какой-то момент боевики взяли под свой контроль половину столицы. Но пикап не идет ни в какое сравнение с мощно вооруженным вертолетом, и через несколько дней мятежников оттеснили обратно в пустыню, и Нджамена стала относительно спокойной.

И ничего из этого не шло мне на пользу.

К этому времени я вновь был в Аддис-Абебе, откуда начал эту затратную по времени и деньгам и абсолютно бесполезную поездку, после того как эфиопские авиалинии информировали меня о том, – «Приносим свои извинения за неудобства, мистер Альберт», – что они отменили все рейсы в Нджамена до тех пор, пока президент Чада не снимет объявления о чрезвычайном положении. Но: «Не волнуйтесь, мистер Альберт, мы возместим Вам стоимость неиспользованного билета». (Мистер Альберт получил свои деньги обратно лишь после четырех лет, а также девяти писем на электронную почту компании и особенно после того, как в компании местного журналиста я ворвался в кабинет руководства, грозясь придать делу гласность.)

Президент Чада постановил, что чрезвычайное положение в стране продлится по крайней мере еще 15 дней, и я не мог позволить себе такую задержку. Посему я с грустью понял, что поездка в Чад провисает еще на несколько лет, и через четыре дня сел на самолет, следовавший по тому же окольному пути к Мьянме в Нигерии.

Постоянная засуха и нехватка рабочих мест привели множество людей со всей Нигерии в Ниамей. И так как «Аль-Каида» начала похищать людей с запада страны в исламском Магрибе, я отправился в десятичасовую автобусную поездку к западу, навстречу Богу и Бернарду. Они прокатились на своем видавшем виды «Лэндкрузере», который уже намотал больше 500 000 километров, от Аккры, где они жили, до Уагадугу, где мы встретились и запаслись всем необходимым, чтобы разбить лагерь на 11 дней. Уагадугу – столица Буркина-Фасо, третьей по бедности страны мира, записанной под номером 175 из 177 стран в Индексе развития человеческого потенциала ООН. Это страна, где половина граждан живет, если так можно выразиться, меньше чем на доллар в день, где лишь 13 % жителей владеют грамотой, а опустынивание местности является постоянной проблемой. Я провел здесь неделю, полную событий.

Вторник: меня сбил небольшой грузовик, когда я пытался пересечь людную улицу. Ничего не сломал.

Среда: в Уагадугу повсеместно прошли восстания против повышения цен на зерно, которое за год подорожало в два раза частично из-за того, что Америка решила направить некоторое количество зерна на производство этанола вместо того, чтобы применить его в пищу или пустить на корм скоту. Местные жители жгли покрышки, били уличные фонари, грабили магазины. Мы быстро разделались с покупками и смылись из города, направившись к Мали. Скоро на грязной размытой дороге к Горум-Горуму сломалась трубка, которая вела к резервуару с тормозной жидкостью, и мы были вынуждены провести несколько часов в поисках сварочного аппарата. Я пошел за помощью к обитателям Горум-Горума, знаменитым своими домами, раскрашенными в черную и белую полоску. Они потребовали с меня денег за съемку их домов, но я пообещал себе, что не стану платить, потому что один прецедент создал бы проблемы всем последующим туристам, которым в моей ситуации придется совсем несладко.

Четверг: обошелся без утреннего моциона. Встретился лицом к лицу со смертельно ядовитой песчаной эфой. К счастью, змея не была агрессивна, но она может стать настоящей машиной-убийцей. На другой трассе мы сломали крепления крыши «Лэндкрузера» и снова стали искать сварочный аппарат.

Пятница: мы расколошматили часть переднего и бокового бампера и задержались еще дольше для новой сварки. Терпимая температура в 47 градусов поднялась до отметки 50 градусов. Этой ночью, пока мы спали в наших палатках в пустыне в километре от маленькой деревни, на нас напали бандиты, скрывшиеся с 25-литровыми канистрами, которые были закреплены на крыше «Лэндкрузера» и вмещали ценный бензин на сумму 200 долларов. Я подозреваю, что это была работа малолетних негодяев, вышедших «поприветствовать» нас, когда мы растягивали тент на закате, и заодно узнать, что можно стянуть у нас ночью. Несколько дней ушло на то, чтобы заменить украденный бензин, так как ближайшая заправка была в сотнях миль от нас, а цистерны обходили эту местность стороной из-за постоянных мятежей.

Суббота: мое самое вонючее и шокирующее приключение произошло в сумрачных улицах Бобо-Диуласо (по которому только что прокатился разрушительный бунт), где я упал в открытый люк и искупался в человеческих нечистотах. Я побежал в отельный номер, чтобы смыть с себя дерьмо. После долгого душа я попытался включить вентилятор на потолке и чуть не упал в обморок от электрического шока, вызванного сочетанием неисправного выключателя и моих голых ног на влажном кафельном полу.

С учетом всех обстоятельств это была самая обычная неделя в Африке.

Особенно запоминающимся событием стала поездка в Дженне, один из самых древних из известных городов Центральной Африки, который уже долгое время являлся центром исламского образования и культуры. Из-за своей прямой судоходной связи с Томбукту, у которого был доступ к соли и золоту, этот многолюдный торговый центр, расположенный на берегах Нигера, процветал на протяжении веков. Главная площадь Дженне стала экзотическим местом встречи нескольких сотен фермеров и торговцев, предлагающих специи, овощи, ткани и ярко раскрашенные пластиковые кадки, в то время как темнобородые имамы в белых плащах и с горящими глазами преподавали мудрость Корана пытливым юнцам, сражаясь за внимание слушателей в повсеместной какофонии песнопений, флейт, бум-боксов и тимпанов.

Я вступил в торговлю с охапкой моих популярных футболок с видом на Таймс-сквер и за десять минут обменял пять штук на две резные догонские фигуры и вместительное корыто, полное овощей, специй и масла для готовки, которыми мы могли бы питаться неделю. Но мне пришлось отказаться от навязчивых предложений по обмену моей бейсболки с символом «Нью-Йорк Метс».

Большая часть площади была отведена самому знаменитому сооружению к югу от пирамид, Великой мечети Дженне, объекту Всемирного наследия ЮНЕСКО и самому большому глинобитному зданию во всем мире, апофеозу Суданского архитектурного стиля и кульминации любой детской мечты об идеальном песчаном замке. Фундамент мечети находится на высоте трех метров над землей, на платформе длиной в 75 метров в каждую сторону, что превосходит площадь двух футбольных полей. Три треугольных семиэтажных угловых минарета, обращенных на восток к Мекке, возвышаются на фоне чистого неба пустыни.

Мечеть сделана из высушенных на солнце кирпичей, слепленных из глины, смешанной с рисовой шелухой, скрепленных глиняным раствором и покрытых глиняной пастой, которая придает им гладкий опрятный вид. Стены толщиной в полметра украшены целым лесом конических шпилей, на которых закреплены настоящие страусиные яйца, символизирующие чистоту и плодородие. Каждую весну в Дженне проходит недельный фестиваль рабочих, во время которого крепкие мужчины собираются вместе, чтобы подправить все поломки, вызванные дождем или постоянным разбуханием и деформацией глины, а также резким перепадом дневных и ночных температур.

Меня не пустили в мечеть. В 1998 году журнал «Вог» заказал здесь печально известную фотосъемку с полуобнаженными моделями, которая привела верующих местных жителей в такое возмущение, что с тех пор путь в мечеть стал закрыт всем, кто не исповедует ислам. Но я был рад просто посидеть на площади и полюбоваться этим великолепным глиняным творением.

Хотя Богу понравилась мечеть как произведение искусства и идеальное завлечение для туристов, он отнесся со скепсисом к идее, стоявшей за ее сооружением. «Ислам пришел в Западную Африку, – сказал он мне, – через Томбукту, который стал одним из главных центров образования, а затем в VIII веке распространился по всей реке Нигер вплоть до Дженне, заставив племя догонов покинуть город и осесть в предгорьях. Теперь «Аль-Каида» пытается захватить власть в Мали, Нигерии и нескольких районах Буркина-Фасо, а это сильно угрожает моему бизнесу».