Партнер Гришэм Джон

Глава 36

Выход на свободу оказался на редкость будничным. В восемь тридцать утра Ева, в том же спортивном костюме, что был на ней в камере, из заключенной превратилась в обычную женщину. Вежливые охранники, почтительные клерки, надзиратель даже пожелал ей всего доброго. Сидевший в стареньком «ягуаре» Марк Берк махнул ей рукой. Ева приблизилась.

— Там, позади, — он кивнул, указывая на стоявшую неподалеку машину, — агенты ФБР.

— А мне казалось, что с ними все уже закончено.

— Не совсем.

— Может, я должна поздороваться с ними?

— Не стоит. Садитесь. — Берк открыл ей дверцу. — Вот что передал мне по факсу Сэнди Макдермотт. Вскрывайте. — Он протянул Еве конверт и тронул «ягуар» с места.

— Куда мы сейчас? — спросила Ева.

— В аэропорт. Там вас уже ждет небольшой реактивный самолет.

— Чтобы доставить в…

— Нью-Йорк.

— А потом?

— Пересядете на «конкорд» и полетите в Лондон.

Берк спокойно вел машину по весьма оживленной улице. Автомобиль с сотрудниками ФБР двигался следом.

— Зачем они здесь? — Ева была удивлена.

— Это охрана.

Прикрыв глаза, она подумала о находившемся в госпитале Патрике. Наверняка он размышлял, куда бы еще ее послать. Через несколько минут Ева заметила мобильный телефон.

— Вы позволите?

— Конечно. — Берк держал руль так, будто вез коронованную особу.

Она позвонила в Бразилию и, перейдя на родной язык, заговорила с отцом. Оба чувствовали себя хорошо, оба наслаждались наконец свободой, хотя Ева не сказала Паоло, где именно провела три последних дня. Похищение, пошутил отец, оказалось не таким уж тяжким испытанием. Относились к нему превосходно, он не получил даже царапины.

В самое ближайшее время, пообещала Ева, она вернется.

Работа в Штатах почти закончена, и ее ужасно тянет домой.

Не понимая ни слова, Берк молча слушал чужую речь.

Когда Ева положила трубку и вытерла повлажневшие глаза, он сказал:

— Вы найдете в конверте несколько телефонных номеров — на тот случай, если вас вновь остановят. ФБР сняло всякие ограничения и согласилось разрешить вам в течение семи дней пользоваться прежним паспортом. Там же есть и один лондонский телефон, он поможет преодолеть сложности, если они появятся в Хитроу.

Ева молча раскрыла конверт. Там было письмо от Сэнди на его фирменном бланке. Дела в Билокси шли очень неплохо и довольно быстро. По прибытии в аэропорт имени Кеннеди ей следовало позвонить Сэнди в гостиничный номер и выслушать новые инструкции.

Другими словами, Сэнди сообщит нечто такое, о чем мистеру Берку знать не обязательно.

Они подъехали к расположенной в северной части аэропорта Майами стоянке личных самолетов. Пока Берк вел Еву к небольшому ангару, фэбээровцы оставались в машине.

Ожидавшие Еву пилоты указали ей на крошечный самолетик, готовый по ее приказу лететь куда угодно. «В Рио! — хотелось закричать ей. — В Рио!»

Она пожала Берку руку, поблагодарила его за заботу и поднялась на борт. Багажа у нее не было. Ни одной тряпки!

Патрик дорого заплатит за это. Ничего, добравшись до Лондона, она проведет целый день в магазинах на Бонд- и Оксфорд-стрит и купит там столько платьев, что у этой игрушечной птички отвалятся крылья.

В этот ранний час Дж. Мюррей казался особенно взъерошенным и усталым. Буркнув приветствие открывшей дверь секретарше, он согласился выпить чашку горячего крепкого кофе. Сэнди предложил ему пройти в гостиную, где они и устроились, чтобы выверить соглашение об имущественных правах.

— Это намного лучше, — заметил Сэнди, прочитав текст документа.

Труди уже подписала бумагу. Еще одной встречи с ней и ее сожителем Мюррей не выдержал бы. Вчера в его кабинете произошла отвратительная ссора между миссис Лэниган и Лэнсом. Дж. Мюррей долгие годы занимался сложными бракоразводными процессами и сейчас мог бы об заклад побиться, что дни Лэнса сочтены. Над Труди нависала угроза тяжкого финансового бремени.

— Мы согласны поставить на бумаге свое имя, — сказал Сэнди.

— Еще бы! Здесь все, чего вы так хотели.

— При данных обстоятельствах это единственно справедливое разрешение проблемы.

— Да, пожалуй.

— Послушайте, Мюррей, удалось достичь определенного прогресса по вопросу тяжбы между вашей клиенткой и «Нозерн кейс мьючуэл».

— Ну-ну?

— Так вот, опуская малоинтересные для вашей клиентки детали, могу сказать: «Нозерн кейс мьючуэл» согласилась не предъявлять иска Труди.

Несколько мгновений Дж. Мюррей просидел в остолбенении, затем у него от удивления вытянулось лицо. Это что, шутка?

Сэнди нашел на столе копию соглашения со страховой компанией. Пару-тройку самых щепетильных абзацев он старательно затушевал черным фломастером, но и оставшегося было для Мюррея более чем достаточно.

— Вы смеетесь… — пробрюзжал Мюррей, беря в руки лист бумаги.

Не обратив ни малейшего внимания на черные прямоугольники вымаранного текста, он вчитался в нетронутые цензором параграфы документа. Точными и совершенно недвусмысленными словами в нем говорилось о полном отказе компании «Нозерн кейс мьючуэл» от всяких попыток предъявить миссис Труди Лэниган иск по поводу полученных ею страховых сумм.

Причины такого великодушия Дж. Мюррея не интересовали. Патрика вообще окружал непроницаемый ореол таинственности. Какой смысл задавать вопросы?

— Очень приятный сюрприз.

— Я был уверен, что он вам понравится.

— Все остается у нее?

— Абсолютно все, что она имела.

Мюррей во второй раз медленно прочитал строки.

— Могу я получить копию?

— Нет. Документ конфиденциален. А вот бумага из суда с констатацией отказа от иска будет сегодня же. Ее копию я могу переслать вам по факсу.

— Спасибо.

— И еще один момент. — Сэнди протянул Мюррею копию соглашения с «Монарх-Сьеррой», тоже слегка подправленную. — Посмотрите четвертый абзац на странице три.

Безукоризненным юридическим языком там говорилось об учреждении фонда в двести пятьдесят тысяч долларов для защиты интересов Эшли Николь Лэниган. Распорядителем фонда являлся Сэнди Макдермотт. Деньги предназначались исключительно для получения ребенком образования и охраны его здоровья. Средства, оставшиеся неиспользованными, будут выплачены девочке наличными по достижении ею тринадцати лет.

— Не знаю, что и сказать.

Мюррей размышлял о том, какой эффект произведет эта информация в его офисе.

Сэнди махнул рукой — мелочи.

— Что-нибудь еще? — широко улыбнулся Мюррей.

— Все. С разводом покончено. Приятно было поработать с вами.

Мужчины пожали друг другу руки, и Мюррей, окрыленный, вышел. Мысли его витали в облаках, когда он в одиночестве спускался в лифте. О, он расскажет Труди о своей бескомпромиссной борьбе с этими подонками, о том, как загнал их в угол вместе с их наглыми требованиями и грозил им судом. Сколько подобных дел прошло через его руки!

Вот почему у него репутация неутомимого поборника справедливости.

К черту супружескую неверность! К черту порнографические картинки! Да, его клиентка виновна, и все же она имеет право на беспристрастное отношение. В конце концов, ведь у нее на руках невинный ребенок. Кто защитит его?

Да, он разбил их наголову. Он потребовал учредить для девочки фонд, и под чудовищным грузом собственной вины Патрик был вынужден согласиться отдать Эшли Николь четверть миллиона долларов.

Он не знал пощады в борьбе за права своей клиентки, получившей от страховой компании два с половиной миллиона. Перепуганные, Патрик и его адвокат перебирали все возможные способы сэкономить на Труди. Детали разговора с ними предстояло уточнить, но в распоряжении Мюррея оставалось еще не менее часа.

Пока он доберется до офиса, в голове его созреет удивительное и подробнейшее изложение случившегося.

В аэропорту имени Кеннеди девушка за стойкой регистрации на «конкорд» удивленно вскинула брови: у пассажирки не было багажа. Пришлось вызвать старшего смены, и вокруг пытавшейся сохранить спокойствие Евы поднялась идиотская суета. Она не могла позволить, чтобы ее арестовали вторично. Она любила Патрика, но сложившаяся ситуация никак не вписывалась в сценарий романтической истории. Совсем недавно Ева успешно поднималась по ступенькам служебной лестницы, делая карьеру в лучшем городе мира, но внезапно в ее жизни появился Патрик, и все изменилось…

К счастью, на этот раз обошлось без неприятностей — лица окружавших Еву людей светились доброжелательными улыбками. Служительница провела Еву в зал ожидания и предложила чашку кофе. Из кабинки телефона-автомата Ева связалась с находившимся в Билокси Сэнди.

— У вас все нормально? — услышала она в трубке его голос.

— Да, Сэнди. Я в аэропорту, готова лететь в Лондон. Как Патрик?

— Великолепно. С федеральными чиновниками мы уже договорились.

— Во что это обошлось?

— В сто тринадцать миллионов. — Сэнди подождал ее реакции.

Патрик, услышав эту сумму, остался совершенно невозмутимым. Ева тоже.

— Что дальше? — спросила она.

— Мы свяжемся с вами, когда вы доберетесь до Лондона. В отеле «Времена года» забронирован номер на имя Лиа Перес.

— Это опять-таки я. Передайте Патрику, что я все еще люблю его, даже после того как побывала в тюрьме.

— Я увижусь с ним сегодня вечером. Будьте осторожны.

— Чао.

Маста переполняло сознание собственной значительности. Накануне вечером, после того как Сэнди передал документы и пленки, он посадил всех своих сотрудников на телефоны, заставив известить членов большого жюри о срочной сессии, а сам с пятью помощниками и фэбээровцами просидел до трех ночи, разбирая полученные бумаги. В восемь утра Маст уже был за своим рабочим столом.

Заседание большого жюри было назначено на полдень.

Предполагался и перерыв на ужин. Гамильтон Джейнс решил присутствовать и дождаться окончания заседания, как, впрочем, и Спролинг. Единственным, кого должно было заслушать жюри, являлся Патрик Лэниган.

В соответствии с соглашением перевозили Патрика без наручников. Выбравшись с заднего сиденья не имевшей номерных знаков машины ФБР, через боковую дверь он, никем не замеченный, вошел в здание федерального суда Билокси. Рядом шагал Сэнди. На Патрике были брюки цвета хаки, кроссовки и рубашка из плотной ткани. Он выглядел довольно худым и бледным, однако нисколько не болезненным и чувствовал себя великолепно.

Шестнадцать членов большого жюри расселись за длинным столом таким образом, что, когда в зале с улыбкой на лице появился Патрик, по меньшей мере половина присяжных оказались спиной к нему и вынуждены были повернуть головы. С интересом смотрели на него из своего угла Джейнс и Спролинг.

Патрик опустился в кресло, стоявшее у торца стола. На оживленном лице ни следа напряжения — теперь его ничуть не беспокоила необходимость отвечать на вопросы этого высокого собрания. Он умудрился выбраться из цепкой паутины федеральных законов.

Патрик начал рассказ с описания фирмы, ее партнеров, клиентуры и неторопливо довел его до первого упоминания о Бенни, когда Маст протянул ему бумагу — контракт, заключенный фирмой и мистером Арициа. Суть четырехстраничного документа сводилась к тому, что юристам в качестве гонорара обещали третью часть суммы, которую может получить по иску Бенни Арициа. Иск же предъявлялся им компании «Платт энд Роклэнд индастриз».

— Каким образом контракт попал к вам? — спросил Маст.

— Печатала его секретарша мистера Богена, а все сотрудники имеют доступ к сети. Я просто снял копию, и все.

— Вот почему она не подписана?

— Совершенно верно. Оригинал, по-видимому, в папке Богена.

— Вы могли входить в его кабинет?

— Не всегда.

Патрик напомнил о стремлении Богена спрятать свою работу за завесой секретности. Потом возник вопрос о доступе в другие помещения, а затем разговор перешел на захватывающие дух приключения Патрика в мире безумно сложных приспособлений для подслушивания. Испытывая серьезные подозрения в отношении Арициа, Патрик поставил себе целью разузнать о его деятельности как можно больше и начал повышать свой образовательный уровень в деле электронного шпионажа. По сети он входил в чужие компьютеры. Он прислушивался к каждому слову, засыпал вопросами секретарш и ассистентов, обследовал корзины для мусора в комнате, где стояла множительная техника. В надежде обнаружить незапертую дверь долго сидел в офисе после работы.

После двухчасовой беседы у Патрика пересохло во рту, и Маст объявил пятнадцатиминутный перерыв. Для заинтригованных слушателей время пролетело совершенно незаметно.

Когда перерыв закончился, все быстро заняли места: не терпелось узнать новые подробности. Маст задал несколько вопросов относительно иска Арициа к «Платт энд Роклэнд», и Патрик в нескольких словах набросал общую картину:

— Мистер Арициа проявил незаурядную гибкость ума. Он разработал детальную схему ведения двойной отчетности, причем виновными в переплате оказывались другие фирмы. Он стал мозгом и движущей силой во всем, что касалось перерасходов сметы.

Маст подвинул Патрику кипу документов. Взглянув на лежавшие сверху, тот сразу сказал:

— Это счет за фиктивные работы, якобы выполненные судоверфью, за которые она получила деньги. А это компьютерный подсчет рабочего времени за одну неделю июня тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года. Здесь значатся восемьдесят четыре исполнителя, все имена вымышленные. Приводится их недельная заработная плата. Она составила семьдесят одну тысячу долларов.

— Как выбирались имена? — спросил Маст.

— В то время на судоверфи работали восемь тысяч человек. Брались самые распространенные фамилии: Джоунз, Джонсон, Миллер, Грин, Янг, а вместо действительно существовавших инициалов ставились другие.

— Какой объем работ был приписан?

— В соответствии с бумагами Арициа за четыре года общая сумма выплаченных за эти работы денег составила девятнадцать миллионов.

— И мистеру Арициа было известно, что эта цифра дутая?

— Да. Как я сказал, схему разработал и внедрил именно он.

— А вы каким образом узнали об этом?

— Где пленки?

Маст протянул ему список кассет, на которых было зафиксировано более шестидесяти разговоров, и Патрик пробежал его глазами.

— Думаю, это номер семнадцать.

Один из помощников федерального прокурора достал из коробки кассету и вставил в магнитофон.

— Сейчас вы услышите разговор двух партнеров, Дуга Витрано и Джимми Хаварека, состоявшийся в кабинете Витрано третьего мая девяносто первого года.

В зале установилась напряженная тишина.

ПЕРВЫЙ СОБЕСЕДНИК. Как ты поставил в счета лишних девятнадцать миллионов?

— Это Джимми Хаварек, — быстро пояснил Патрик.

ВТОРОЙ СОБЕСЕДНИК. Это было нетрудно.

— Дуг Витрано, — вновь подсказал Лэниган.

ВИТРАНО. На зарплату предусматривалось пятьдесят миллионов в год. За четыре года набегает более двухсот миллионов, так? В результате мы имеем лишь десятипроцентный рост, который потерялся где-то в бухгалтерии.

ХАВАРЕК. И Арициа знал об этом?

ВИТРАНО. Знал? Черт побери, да он же сам все это выстроил.

ХАВАРЕК. Брось, Дуг.

ВИТРАНО. Все это липа, Джимми. Каждый пункт его иска — сплошная липа. Расходы на оплату труда, завышенные счета на оборудование, двойные, если не тройные расценки на материалы. Арициа планировал это с самого начала. Он долгое время проработал в компании, которая не раз обводила вокруг пальца правительство и знает методику. Ему известно, как ведут себя люди из Пентагона. У него хватило ума вставить собственные пункты в планы компании.

ХАВАРЕК. Кто тебе сказал?

ВИТРАНО. Боген. Арициа сообщил ему обо всем, а затем Боген поделился с сенатором. Если держать язык за зубами и чуть-чуть подыграть им, то в один прекрасный день мы тоже станем миллионерами.

Голоса смолкли: записанная Патриком пленка кончилась. Члены большого жюри уставились на магнитофон.

— А можно еще что-нибудь услышать? — спросил кто-то.

Маст пожал плечами и повернулся к Патрику.

— Прекрасная идея, по-моему, — заметил тот.

Вместе с комментариями Патрика и несколькими попытками проанализировать информацию прослушивание пленок заняло часа три. Запись разговора в кладовке была последней, и воспроизводили ее четырежды. В шесть вечера члены большого жюри проголодались и послали в ближайший ресторанчик за ужином.

В семь Патрику было разрешено покинуть зал.

За едой Маст высказался о некоторых наиболее ярких эпизодах беседы, упомянув о нарушении сразу нескольких федеральных законов. Записанные на пленку отчетливые голоса предельно откровенно обнажали механику заговора.

В половине девятого большое жюри единогласно проголосовало за то, чтобы предъявить Бенни Арициа, Чарлзу Богену, Дугу Витрано, Джимми Хавареку и Итэну Рэпли обвинение в сговоре с целью совершить мошенничество, то есть в преступлении, предусмотренном Актом о неправомочных требованиях. Если суд согласится с обвинением, всем им будет грозить до десяти лет тюрьмы и штраф пятьсот тысяч долларов.

Сенатор Гэррис Ней был признан неназванным участником сговора — этот сомнительный статус имел все шансы превратиться во что-то куда более конкретное, а значит, и более серьезное. Спролинг, Джейнс и Маст решили придерживаться оправдавшей себя тактики вылавливания мелкой рыбешки, которая даст им возможность поймать в сети настоящую рыбу, — первыми нажиму подвергнутся Рэпли и Хаварек: они сильнее других ненавидят Чарлза Богена.

В девять вечера заседание закончилось. Маст встретился с начальником полиции и отдал распоряжение об арестах, которые необходимо осуществить утром. Джейнс со Спролингом успели на вечерний авиарейс до Вашингтона.

Глава 37

— У меня однажды было дело, связанное с автокатастрофой, я тогда только пришел в фирму. Произошла она на сорок девятом шоссе в округе Стоун, неподалеку от Уиггинса. Машина наших клиентов двигалась на север, когда на дорогу прямо перед ними с проселка выехал тягач с огромной платформой. Столкновение было ужасным. В машине находились три человека. Водитель погиб, его жена получила тяжелые ранения, а сидевший сзади ребенок сломал ногу. Тягач с платформой принадлежал компании по выпуску бумаги и был, естественно, застрахован. Дело оказалось непростым. Его дали мне, и я, как новичок, даже обрадовался. Вина лежала, безусловно, на водителе тягача, однако он настаивал на том, что наш клиент превысил скорость.

Сразу возник вопрос: насколько быстро двигалась его машина? Мой следователь оценил скорость примерно в семьдесят километров, это было не так мало. Разрешалось на дороге шестьдесят, но никто не ездил меньше шестидесяти пяти.

Наши клиенты направлялись в Джексон проведать родственников и особенно не торопились.

Следователь, нанятый компанией, застраховавшей тягач, считал, что скорость машины составляла не менее восьмидесяти пяти, а это здорово ослабляло мою позицию. Любое жюри присяжных косо посмотрит на превышение скорости в двадцать пять километров. Я нашел свидетеля, пожилого человека, прибывшего к месту происшествия вторым или третьим. Звали его Кловис Гудмэн, восьмидесяти одного года, слеп на один глаз и почти ничего не видит другим.

— Серьезно? — спросил Сэнди.

— Шучу. Но со зрением у него действительно не все было в порядке. Тем не менее старик продолжал ездить и в тот день сидел за рулем древнего пикапа, «шевроле» шестьдесят восьмого года. Мой клиент обогнал его, а преодолев подъем, на вершине холма Кловис увидел две столкнувшиеся машины. Одинокий, заброшенный и никому не нужный старик оказался очень чутким человеком, зрелище ужаснуло его.

Он пытался помочь жертвам и какое-то время оставался рядом с разбитой машиной, после чего все же уехал, ни с кем не обменявшись ни словом. Был слишком расстроен и сказал мне потом, что неделю после этого случая не спал по ночам.

Потом стало известно, что кто-то из проезжавших заснял на видеокамеру сцену, когда подъехали «скорая» и пожарные с полицией. Движение было перекрыто, делать людям нечего, вот они и снимали все, что только можно. Мы попросили у них кассету. Мой помощник просмотрел ее, переписал номера всех машин, затем отыскал их водителей.

Так мы вышли на Кловиса Гудмэна. Он сказал, что практически видел катастрофу, но слишком потрясен, чтобы говорить о ней. Я спросил, нельзя ли приехать и побеседовать с ним позже. Он согласился. Жил Кловис в окрестностях Уиггинса, в маленьком белом домике, который построил с женой еще до войны. Жена умерла много лет назад, как и их единственный ребенок, сбившийся с дороги сын. Оставались двое внуков: один в Калифорнии, другая, внучка, в Геттисберге. Ни первого, ни вторую Кловис не видел уже несколько лет. Все это он рассказал мне сразу, как только я приехал. Казалось, старик совсем одичал. Он вел себя так, будто терпеть не мог юристов и не хотел терять время. Но очень скоро Кловис оттаял, поставил воду для кофе и начал делиться со мной семейными тайнами. Мы сидели на крыльце в креслах-качалках, окруженные дюжиной мурлыкающих кошек, и говорили о чем угодно, только не об аварии. К счастью, была суббота, и я мог не переживать по поводу работы. Рассказчик из него великолепный, особенно на темы Великой депрессии и войны. Через пару часов я все же решился напомнить о катастрофе, на что он, мигом сникнув, сказал, что пока не готов к этому разговору, правда, заметил, будто знает нечто важное, для чего еще не пришло время. Тогда я спросил, с какой скоростью он ехал, когда мой клиент обогнал его. Старик ответил, что никогда не позволяет себе больше пятидесяти пяти. На мой вопрос, как быстро двигалась вторая машина, он только покачал головой.

Двумя днями позже, ближе к вечеру, я заехал к нему во второй раз. Мы вновь устроились на крыльце, и опять начались бесконечные воспоминания о войне. Ровно в шесть Кловис сказал, что хочет есть, и предложил поужинать жареной зубаткой, которую обожает. В то время я был еще не женат, и мы отправились в ближайшую забегаловку. За рулем был, конечно, я. За шесть долларов нам навалили столько жирной рыбы, что съесть ее всю было невозможно. Ел Кловис медленно, опустив голову к самой тарелке. Официантка положила на стол чек, и я тут же, чтобы старик не заметил, прикрыл его ладонью. Набив рот рыбой и жареной картошкой, он ни на минуту не умолкал. Я подумал еще, что если Кловис хоть словом обмолвится об увиденном на дороге, то деньги будут потрачены не зря. Наконец он насытился, и мы вышли. Усевшись в машину, старик заявил, что не прочь выпить пива, всего бутылочку. Магазинчик находился рядом, а поскольку Кловис не попытался выйти из машины, я купил ему и пиво. Мы тронулись, старик откупорил бутылку и предложил показать мне места, где он вырос, совсем рядом. Один проселок сменялся другим, и через двадцать минут я понятия не имел о том, где мы оказались, а сам Кловис плохо видел. Тут ему понадобилась вторая бутылка. У продавщицы какой-то придорожной закусочной я узнал название ближайшего населенного пункта, и мы вновь отправились в путь. Кловис командовал, где свернуть, и нам наконец посчастливилось оказаться в городке Никейс-Кроссинг, это округ Хэнкок.

Кловис тут же решил, что пора возвращаться, напрочь забыв о своем желании осмотреть дом, в котором бегал мальчишкой. Я купил третью бутылку пива и подробно расспросил продавщицу о местных дорогах.

Когда мы подъехали к его дому, я еще раз попробовал спросить о катастрофе, но старик ответил, что не хочет говорить на эту тему. Я помог ему войти, он тут же упал на диван и захрапел. Была полночь.

Так продолжалось примерно месяц. Мы раскачивались в креслах на крыльце, а по вторникам ели жареную зубатку и отправлялись за пивом. Максимальная сумма, выплачиваемая по страховому полису, составляет два миллиона, и мое дело стоило каждого цента этих денег. Хотя Кловис не подозревал об этом, почти все зависело от его показаний. Он уверил, что, кроме меня, никто не подходил к нему с вопросами о происшествии, и мне требовалось во что бы то ни стало вытрясти из него информацию, прежде чем это сделает страховая компания.

— А сколько времени прошло после авто катастрофы? — поинтересовался Сэнди.

— Четыре или пять месяцев. Однажды я загнал его в угол, сказав, что следствие подошло к тому моменту, когда он просто должен ответить на некоторые вопросы. Кловис кивнул. Я спросил, с какой скоростью обогнала его тогда машина. Старик вспомнил, как жутко ему было видеть пострадавших, особенно мальчишку со сломанной ногой. В глазах его стояли слезы. Через пару минут я вновь спросил, не может ли он предположить, как быстро двигалась обогнавшая его машина. Он сказал, что ему ужасно хочется хоть чем-то помочь бедным людям. Они будут чрезвычайно рады этому, заметил я. Тогда старик посмотрел мне прямо в глаза и спросил, а как я сам считаю. Я ответил, что около шестидесяти, и он согласно закивал. Именно так. Около шестидесяти. Кловис держал пятьдесят пять, а их машина очень медленно проползла мимо.

Мы отправились в суд, и Кловис Гудмэн оказался лучшим свидетелем из тех, кого я видел в жизни. Старый и робкий, но далеко не дурак, он говорил так, что его словам верили все. Жюри оставило без внимания хитроумные построения следователей и вынесло вердикт на основании показаний Кловиса. Мои клиенты получили два миллиона триста тысяч.

Наша связь со стариком не прервалась. Я подготовил его завещание. Имущества у него было немного: домик, шесть акров земли и семь тысяч долларов в банке. Он настоял, чтобы имущество после его смерти продали, а все деньги передали «Дочерям Конфедерации».[5] Родственники в завещании не упоминались. От внука в Калифорнии вестей не было лет двадцать, а внучка, что жила в Геттисберге, ни разу не попыталась увидеться со стариком после того, как в шестьдесят восьмом году прислала ему приглашение в связи с окончанием школы. Сам Кловис не навещал их и не слал никаких подарков. Говорил о них редко, однако я знал, что родственной души рядом ему не хватало.

Чувствовал Гудмэн себя все хуже, и, после того как он стал совсем немощным, я отвез его в приют для стариков в Уиггинсе. Потом продал его дом и землю, уладил все финансовые дела. В то время я был его единственным другом. Время от времени посылал ему открытку и какой-нибудь гостинец, а когда отправлялся в Геттисберг или Джексон, всегда заезжал навестить. По крайней мере раз в месяц вытаскивал его в ту самую забегаловку поесть жареную зубатку, после чего мы неизменно отправлялись покататься. Выпив бутылку-другую пива, старик начинал свои бесконечные истории. Однажды мы даже решили порыбачить. Провели в лодке восемь часов, и никогда в жизни я еще так не смеялся.

В ноябре девяносто первого Кловис заболел воспалением легких и, оказавшись на грани жизни и смерти, решил внести кое-какие изменения в свое завещание. Часть денег он оставил местной церкви, остальное должны были получить конфедератки. Выбрал себе участок на кладбище, распорядился насчет похорон. Я подсказал ему идею завещания не на случай смерти, а на момент ухода из жизни — с тем, чтобы он не был обречен существовать как растение, с помощью капельницы и мудреных приборов. Идея пришлась старику по вкусу, и он пожелал, чтобы именно я отключил эти дурацкие машины, после консультации с врачами, конечно. Приют ему надоел, надоело и бесконечное одиночество. Он устал от жизни, говорил, что сердцем уже с Господом и готов отправиться в последний путь.

Рецидив пневмонии случился в январе девяносто второго. Я настоял, чтобы старика перевезли в Билокси, в больницу, — там мне было проще навещать его. Я ходил к нему каждый день, другие посетители у Кловиса не появлялись.

Не приходили ни родственники, ни священник. Только я.

Старик медленно угасал, смерть не хотела забирать его к себе. Он впал в кому. Доктора подключили искусственное легкое, а примерно неделей позже сообщили, что его мозг уже мертв. Я вместе с тремя врачами еще раз прочел его завещание, и мы отключили аппарат.

— Когда это произошло? — спросил Сэнди.

— Шестого февраля девяносто второго года.

Сэнди шумно выдохнул, крепко смежил веки и медленно покачал головой.

— Службы в церкви не было: Кловис знал, что на нее все равно никто не придет. Мы похоронили его на кладбище в Уиггинсе. Я присутствовал на похоронах, нес гроб. У могилы плакали три старушки из церкви, из тех, что плачут на каждых похоронах. Был и священник, притащивший с собой еще троих мужчин — помочь мне нести гроб. Всего набралось двенадцать человек. После краткой молитвы тело Кловиса опустили в землю.

— Гроб, наверное, был совсем легким?

— Да.

— Где же находился сам Кловис?