Половинный код. Тот, кто спасет Грин Салли

Я черчу карту: главные коридоры и количество дверей в каждом. Пытаюсь изобразить, где коридоры идут вверх, где вниз, рисую лестницы. Комнаты расположены на трех основных уровнях, с подуровнями, и все они связаны между собой поднимающимися и опускающимися коридорами и лестницами. Верхний уровень самый маленький, средний чуть больше, нижний самый большой; именно там расположен большой зал и входной тоннель в бункер. Вход единственный – тот, через который мы и попали внутрь.

Кухня и запасы продовольствия наверху. Спальни, зал, библиотека и музыкальная комната на нижнем этаже, самые любопытные комнаты в середине. Это кладовые. В них полно всякого барахла, которое Меркури накопила за годы жизни. Там же, как я надеюсь, может оказаться и оружие, – не пистолеты, а магические предметы, вроде Фэйрборна.

Мы находим комнату со множеством шкафов и ящиков: в них полно одежды и туфель. Анна-Лиза вытаскивает одно платье. Оно бледно-розовое, шелковое.

– Какое красивое, – говорит она. – Думаешь, она их когда-нибудь носила? На вид они совсем новые.

– Не знаю. По-моему, Меркури всегда ходила в сером. – Вся женская одежда, судя по размерам, принадлежала одной женщине. Такой размер могла носить сама Меркури. Или ее любимая сестра-близнец, Мерси.

Следующая комната точно такая же, только с мужской одеждой. Но ее меньше. Три костюма, несколько рубашек, три шляпы, две пары туфель и две пары ботинок. Наверное, они принадлежали мужу Мерси, моему прадеду. Я прикладываю к себе один из костюмов. Вижу, что он подойдет.

Анна-Лиза говорит:

– Как по-твоему, ничего, если я возьму себе кое-что из одежды? Что-нибудь переодеться и еще в чем спать? И пару туфель?

– Все равно их никто не носит.

Я жду снаружи, пока она меряет. Она выходит ко мне с нервной улыбкой, в мужском светло-сером костюме немного похожая на Ван.

– Так приятно надеть все чистое. Вещи совсем не заношенные и не пахнут старыми тряпками. Может, ты тоже что-нибудь примеришь? – Я знаю, что она шутит, но мне все равно не хочется надевать пиджаки моего прадеда.

– В чем дело? – спрашивает она.

Я трясу головой и понимаю, что чувствую себя не очень, но пытаюсь не обращать на это внимания и говорю:

– Я рад, что ты довольна. Ты так расцвела, прямо как будто нашла смысл жизни.

– Мерить одежду?

– Нет, ты знаешь, о чем я. Идея альянса, похоже, тебя вдохновляет.

– Да, верно, и тебя тоже. Ты показал мне, как много ты можешь сделать, сражаясь за него. Впервые за много лет у меня появилась надежда. Для тебя, для меня, для всех ведьм.

Анна-Лиза протискивается между мной и стенкой коридора, поворачивается ко мне лицом и поднимается на носочки, чтобы поцеловать меня. Я прижимаю ее к себе. У меня кружится голова. Бункер превратился в тюрьму. Я делаю вдох и представляю себя снаружи: склон холма, лес, ручей, небесный простор над головой. И все это так близко – прямо у нас над головами – только руку протяни. Меня начинает тошнить, я теряю равновесие, прислоняюсь к стене и глубоко дышу. Стены начинают наезжать на меня со всех сторон. Такое чувство бывает, когда я в доме ночью. Я говорю:

– Мне надо на воздух.

По пути мы встречаем в большом холле Несбита. Я говорю ему, что мне плохо, и спрашиваю, в чем дело.

– Все страдают, – говорит он. – Ван думает, что дело в смерти Меркури – чары, наложенные ей на помещение, слабеют. Придется вернуться к дыму. – Он протягивает мне бутылку.

Он уже налил состав в миску и теперь поджигает его. Мы оба склоняемся над ним и делаем вдох.

Искушение

Анна-Лиза и я в спальне, зеленовато светится ночной дым. Я опускаю ладонь в холодное зеленое пламя и смотрю, как она движется над молочно-белой жидкостью. Анна-Лиза стоит за моей спиной, прижавшись ко мне животом; ее ладони скользят по моему телу под футболкой, и она шепчет:

– Пойдем в постель.

Я поворачиваюсь и целую ее, но удерживаю ее руки и сам немного отстраняюсь.

– Я давно об этом думаю.

– И я. – И ее руки опять проскальзывают под мою футболку.

– Я про то, что мы спим вместе, секс, – это хорошо, очень хорошо. Но мы не… предохраняемся.

– А. Ты об этом.

– Я не хочу…

Она кивает.

– Да, я знаю. Я, конечно, тоже… Но… но у меня такое чувство, как будто мне подарили жизнь во второй раз, и мне так повезло, что я нашла тебя, что я просто не хочу быть благоразумной, я хочу быть с тобой. Я не хочу спать одна. – Она целует меня в губы. – Я хочу, чтобы ты остался со мной.

– И я тоже хочу остаться, но…

– Мы будем осторожны.

Кажется, я знаю, что она имеет в виду.

– Или ты будешь бороться с искушением? – И она прижимается ко мне всем телом, с улыбкой.

– Вряд ли у меня получится, если ты будешь так делать.

– А я надену ночную рубашку.

– Вряд ли это поможет.

Она целует меня.

– А тебе никогда не приходило в голову, что я могу считать тебя неотразимым?

Не приходило.

– А?

– Хм. Нет.

– Так вот знай. – И она тут же складывает на груди руки, делает шаг назад и говорит: – Но я буду бороться с искушением.

– Ладно. Тогда я тоже.

– Так… чем бы нам заняться? Будем играть в карты?

Я смеюсь.

– У нас их нет.

– В шпиона?

– Вообще-то я не люблю игры.

– Я тоже. К тому же я только что поняла, что бороться с искушением совсем не интересно. – Она целует меня, и я чувствую ее пальцы на молнии своих джинсов.

Мы лежим в постели, тесно прижавшись, и составляем список моих дурных и хороших качеств. Я называю хорошие, она – дурные.

– Вдумчивый.

– Ха! Необщительный.

– Я нормально общаюсь, когда надо. – Я целую ее. – Видишь, вот так. Это значит… – и я уже собираюсь сказать «ты мне нравишься», но тут же понимаю, что это означает гораздо больше, но я не могу сказать это вслух и застреваю.

– Что же это значит, мистер Общительность?

– Это значит…

Она возвращает мне поцелуй и говорит:

– Думаю, это значит, что этот раунд выиграла я.

– Тогда продолжай.

– Одиночка.

– Что плохого в независимости?

– Молчун.

– Думаю, ты хотела сказать, вдумчивый, но я это уже говорил.

– Неряха.

– Так и знал, что до этого дойдет. Жесткий.

– Грубый.

– Правда? – Я стараюсь быть с ней нежным.

– Я хотела сказать, у тебя кожа на ладонях грубая.

– Жесткий, как я и говорил.

– Твоя очередь.

Я говорю:

– Как насчет… сексуальный?

Она смеется.

Очевидно, я не сексуальный. В общем-то я себя таким и не считал, просто пошутил, но не думал, что она засмеется.

Она говорит:

– Мне так нравится, когда ты краснеешь и смущаешься.

– Я не краснею.

– Можешь добавить к своему списку еще «врунишку».

– Значит, я не сексуальный?

– По-моему, это какое-то неподходящее слово. Оно напоминает мне фейнов, которые часами вертятся у зеркала, укладывая волосы. А уж это точно не про тебя. Но зато в тебе есть что-то такое, отчего мне хочется целовать тебя, обнимать и быть с тобой.

– Я милый. Помню, ты однажды говорила, что я милый.

– Что-то я не помню. Вовсе ты не милый.

– Уже легче!

– Зато ты нежный, и тебя так и хочется потискать. – И она обнимает меня.

– Я думал, ты называешь мои недостатки.

– Давай лучше мои, – отвечает Анна-Лиза.

– Ладно. Ты – хорошее, я – плохое.

Она говорит:

– Так, ну, я, конечно… очень умная.

– Маленькая задавака.

– Аккуратная и пунктуальная.

– До того, что не можешь выполнить простое условие и называть по одному качеству за раз.

– Аккуратная и пунктуальная – это одно и то же.

Вдруг меня посещает одна мысль, и я спрашиваю:

– А ты уже нашла свой Дар?

– Вау! Вот это разворот темы! Или это тоже недостаток?

– Нет, просто ты аккуратная, пунктуальная и умная, вот я и подумал, что это похоже на снадобья.

– А, понятно. Знаешь, я тоже думала, что у меня будет это, но у меня совсем ничего с ними не получается. Так что точно не они.

– Значит, у тебя должна быть какая-то скрытая сила, которую мы пока не нашли. – И я целую ее в нос. Потом я целую ее щеку, ухо, шею и перекатываюсь на нее.

– Хм, Натан, я думала, мы собирались…

– Я понял, в чем твой Дар. – И я целую ее в шею, все ниже, а потом в плечо.

– В чем же?

– В том, чтобы быть неотразимой.

Дрезден, Вольфганг и Маркус

Наутро Ван зовет Анну-Лизу в библиотеку, где они сидят с Габриэлем. Нам с Несбитом велено продолжать искать все, что может как-то пригодиться альянсу. Мы направляемся в «коридор Меркури», как мы успели его окрестить.

Здесь две комнаты с «сокровищами»: в одной хранятся драгоценности, мебель и несколько картин, и мы приходим к выводу, что они либо очень дорогие, либо имеют какое-то отношение к волшебству.

– Но черт меня подери, если я знаю, что они делают или какой нам от них прок, – заявляет Несбит и выходит из комнаты.

Рядом «комната крови». В ней только полки, а на них флаконы с образцами крови: все, что Меркури похитила у Совета и меняла потом на зелья, либо проводила с ней церемонии Дарения для тех, чьи родители не могли или не хотели сделать это для своих детей. Здесь есть и кровь моей матери: именно ей воспользовалась бы Меркури, чтобы провести церемонию Дарения для меня. Каждый пузырек закрыт стеклянной пробкой и запечатан воском. Через воск пропущена ленточка, а на ней – ярлычок с фамилией и именем донора. Всего полок девять – по три на трех стенах, – на каждой по двадцати одному флакону. Правда, кое-где флаконов не хватает: незаполненные места зияют, как дырки от зубов. Наверное, их содержимое использовали или продали. Эта кровь может быть полезна для полукровок вроде Эллен, которая помогала мне в Лондоне после побега. Отец у нее фейн, мать умерла, а Совет разрешит ей пройти церемонию Дарения, только если она согласится работать на них. Возможно, здесь есть и кровь ее матери: мы могли бы провести для нее церемонию сами.

– Эти бутылочки куда ценнее всяких там безделушек и картин. Они приведут в альянс множество полукровок. – Несбит, ухмыляясь, взглядывает на меня. – Что, власть народу?

Мы заходим в последнюю комнату «коридора Меркури» – из-за баночек, пакетиков и мешочков в ней негде и шагу ступить.

Несбит говорит:

– Натуральный калифорнийский салат: весь напичкан питательными элементами. – Он подает мне какую-то склянку и говорит: – Хотя это угощение не для вегетарианцев. – Свет в комнате тусклый, банка сделана из матового стекла, но мне все же удается разглядеть два плавающие в прозрачной жидкости глазных яблока.

– А какой в них прок? – спрашиваю я.

– Для Меркури уж точно больше никакого. Да и для альянса тоже, как и во всем прочем здешнем барахле. – Несбит возвращает банку на полку.

Мы направляемся в библиотеку, к остальным. Я удивлен, увидев Габриэля и Анну-Лизу мирно беседующими за одним столом. Не успеваю я подсесть к ним, как меня перехватывает Ван со словами:

– Кажется, без тебя они лучше ладят. Пусть поговорят. – И она отводит меня в другой конец комнаты. – К тому же мне надо показать тебе кое-что.

«Кое-что» оказывается громадным книжным шкафом, заполненным несуразно большими книгами в кожаных переплетах: они высокие, почти метр каждая, а толщина некоторых из них приближается к длине моей ладони. В деревянной створке маленькая замочная скважина. Ван вынимает из кармана булавку Меркури и подносит острием к замку. Передняя часть шкафа раскрывается, и мы видим еще полки. Там тоже кожаные переплеты, но тоненькие и совсем небольшие, вроде школьных тетрадок.

Ван вытягивает наугад одну из них.

– Это дневники Меркури. Подробнейшие записи обо всех ее встречах и делах. Я начала просматривать их вчера, надеясь найти в них описание того, где и как она делала свои проходы в пространстве. Думаю, она путешествовала именно так, что куда быстрее и удобнее, чем на машине.

– Ну и как, что-нибудь нашлось?

– Нет, о прорехах ничего, зато я нашла много других интересных вещей. Меркури подробно описывает все, включая людей, с которыми встречалась. Она оценивает их, продумывает, кого и для чего можно использовать, как манипулировать ими, как держать их под контролем, кто опасен, а кому можно доверять – причем последних совсем немного.

– А обо мне она что-нибудь говорит? – спрашиваю я.

– Уверена, что там есть и о тебе, только я еще не дошла до этого места. Зато я нашла другие вещи, которые могли бы тебя заинтересовать. – Она берет тетрадь, лежащую отдельно от других, и я вижу, что в ней загнута страница.

Она говорит:

– Точнее, это нашел Габриэль: Меркури пишет о Маркусе. Давай, я тебе прочту. Они это уже слышали.

«В Прагу на три дня. Виделась с Дрезден. Она хотела показать мне ребенка, девочку, шести лет. Мерзкая маленькая гадина: тощая, угрюмая, умна не по годам. Дрезден не терпелось похвастаться ею, надеялась произвести на меня впечатление. Конечно, девчонка куда умнее самой Дрезден, но я бы не доверяла ей ни секунды. Дрезден зовет ее Даймонд, как будто это бог весть какая звезда, хотя той нужно куда больше, чем просто хорошая огранка. В общем, овчинка выделки не стоит. Я бы и за все бриллианты мира не стала ее учить. Лучше уж съесть свою печень.

Дрезден на удивление простодушна. Мне ее почти жалко. Она не красавица: маленькая, тощенькая, глазки карие, волосенки темные; из тех, на кого второй раз не взглянешь, но, стоит ей улыбнуться… ах… улыбка – такой простой Дар, но, когда она улыбается, в комнате становится светло, настроение меняется. Она завораживает. Когда ей хочется, она может поднять мне настроение и заставить улыбаться даже этому ужасному ребенку. А смех Дрезден звучит музыкой даже для моего сердца. Радость – вот ее Дар, странный и ироничный, ведь настоящего счастья она не приносит.

Дрезден использовала свой Дар, чтобы занять высокое место в ведовских кругах, и, что особенно любопытно, с Маркусом. Она познакомилась с ним в особенно тяжелое для него время и, по обыкновению, хотела принести ему радость. Но если поначалу он был очарован, то со временем ее власть над ним стала ослабевать, и он увидел, кто она есть на самом деле – девушка-простушка с заразительной улыбкой.

Я спросила у Дрезден, где она познакомилась с Маркусом. «Недалеко от Праги», – ответила та уклончиво, и я поняла, что это могло быть где-нибудь в Нью-Йорке или в Касабланке. Когда? Тут она позволила себе небольшую откровенность: «Прошлым летом».

Ван перестает читать и перелистывает страницу назад.

– Это написано тринадцать лет назад. Значит, Дрезден познакомилась с Маркусом, когда тебе было четыре. – И она продолжает чтение.

«Дрезден в обиде на Маркуса. Она пытается представить все так, как будто это она его бросила, но всем известно, что он совсем не интересуется ни ею, ни какой-нибудь другой женщиной, если на то пошло. Провести целый день с Дрезден – большое испытание, и я с трудом дождалась, когда можно будет уйти, едва поняла, что больше мне ничего из нее не выудить.

Как-то вечером к нам заглянула Пайлот. Вот уж кому ума не занимать, такой контраст с дурехой Дрезден. Она перебирается в Женеву. Рассказывала об одной уединенной долине, которая, по ее словам, пришлась бы мне по вкусу. Хотелось бы взглянуть, побывать там как-нибудь с ней вместе. Похоже, и впрямь подходящее местечко для приема посетителей.

Пайлот, кажется, понравилась девчонка. Пусть ее, не буду спорить. Наверное, она подпала под обаяние Дрезден – должно быть, та еще не все силы растеряла».

На этом Ван снова ставит книгу на полку.

Я ухожу в угол комнаты, сажусь на пол и прислоняюсь к стене. Я думаю о своем отце. Уверен, что он любил мою мать и она любила его. Но она была замужем за другим, за Белым, близким по крови, и, наверное, она старалась быть ему хорошей женой. Бабушка говорила, что она соглашалась видеть Маркуса не чаще раза в год, да и то лишь когда это было совершенно безопасно. Но нет такой вещи, как полная безопасность, и их последнее свидание закончилось катастрофой: погиб ее муж, и был зачат я. Из-за меня моей матери пришлось совершить самоубийство. А Маркус, что он получил? Ноль свиданий в год и сына, о котором ему было предсказано, что он убьет его самого.

Так что неудивительно, если он искал тепла, любви, утешения у другой женщины. Я его не виню. И мне жаль, что он их не нашел. Ведь ясно же, что не нашел – Дрезден не та кандидатура. Скорее это был жест отчаяния с его стороны.

Как ему, наверное, одиноко. Ведь он же совсем один.

Я смотрю через комнату на Габриэля и Анну-Лизу, и знаю, что они любят меня, и я люблю их, и, может быть, альянсу действительно удастся изменить мир и сделать его лучше для меня и для тех, кому я не безразличен.

Габриэль говорит что-то Анне-Лизе и подходит посидеть со мной.

Я говорю:

– Вы с ней разговариваете.

– Надо же знать своего врага, – отвечает он, но с улыбкой.

Я не знаю, шутит он или нет, и на всякий случай говорю:

– Она тебе не враг.

– Не волнуйся. Я соблюдаю приличия. Мы с ней оба очень вежливы друг с другом. – Он показывает мне другой дневник: – Это нашла Анна-Лиза; она считает, что я должен это тебе прочесть.

«В Берлине, бывшем восточном. Дождь. Сырая квартира. Видела Вольфганга. Не встречались двадцать лет. Внешне он все такой же, только морщин прибавилось. Но внутренне изменился, устал, заметно постарел и, как ни странно, помудрел. Он был не рад нашей встрече и особо подчеркнул, что уедет теперь в Южную Америку.

На прошлой неделе он провел несколько дней с Маркусом. Они никогда не были близкими друзьями, да у Маркуса и нет друзей, хотя, по какой-то причине, именно Вольфганг раздражает его меньше других, именно с ним он находит общий язык. На этот раз все было наоборот – это Маркус раздражил Вольфганга, Маркус обидел его, как обижает рано или поздно всех, убивая тех, кого они любят. Друг Вольфганга, Торо, похоже, сильно раздражал Маркуса, и тот его убил. Вольфганг сказал, что это было в припадке гнева. Торо ревновал, Маркус сначала не обращал внимания, потом разозлился, а потом и вышел из себя. Торо, похоже, был не слишком умен, Вольфганг и сам признает это, но он говорит: «Маркус это знал. Он мог его отпустить, мог оставить ему жизнь, но он этого не сделал, ведь у него есть сила и совсем нет терпения. Нисколько. Я хочу сказать, не проходит и секунды, как он уже превращается в зверя. Он может им управлять, но предпочитает не вмешиваться. Он убил Торо. Разорвал на части. Так я их и нашел. Маркус был весь в крови. Весь в Торо».

Потом Вольфганг добавил: «Зря Маркус меня не убил. Я видел, он думал об этом. Он умывался, и с него падали куски Торо: один отвалился с плеча, другой прилип к локтю. Он вымылся в озере, оделся и подошел ко мне – уверен, в этот момент он как раз думал, не убить ли меня – нет, не съесть, просто убить, молнией или еще чем-нибудь из своего арсенала. Но он не стал. Наверное, это тоже связано с его чувством власти. Кого хочет, казнит, кого хочет, милует. Что захочет, то и делает».

Маркус сказал ему тогда: «Знаю, ты не поверишь мне, Вольфганг, но я отчасти сожалею о том, что случилось с Торо. Жалеет та моя часть, которая любит тебя. Знаю, что ты ненавидишь меня за то, что я сделал. Тебе лучше уйти. Уходи и не возвращайся».

Вольфганг так и сделал: «Так я и поступил. Просто ушел. Это было месяц назад».

Он умолк. По его щеке скатилась слеза. Я думала, это из-за Торо, но оказалось, из-за того, что он еще собирался сказать мне. Из-за того, что он собирался предать Маркуса.

Он рассказал мне, где Маркус живет. Он сказал: «Он уже наверняка переехал, но ты поймешь, какие он выбирает места. Всегда одни и те же. Только там он чувствует себя уютно. Только там строит себе дом».

Надо сказать, я очень удивилась. У Маркуса нет дома. Он живет как зверь. В логове. В логове из палок. В полуземлянке. На маленькой поляне у озера. Много времени проводит в обличье зверя. Охотится, как зверь, и ест, как зверь. Вольфганг добавил: «Иногда я даже сомневаюсь, что он еще думает, как человек».

Вольфганг спрашивал Маркуса о том знаменитом видении, в котором его убивает сын. Тот ответил: «Да, Вольфи, я в это верю. И избегаю Натана всю жизнь. Всегда ведь лучше отложить смерть на потом, не так ли? Чему быть, того не миновать. Или лучше покончить со всем сразу, как думаешь?»

Вольфганг сказал: «По-моему, он так одинок, и ему так грустно, что его человеческая часть давно уже не прочь покончить со всем этим, но, как ни странно, зверь в нем хочет жить. Он сам говорил мне: «Когда я орел, я ничего не знаю. Ничего не чувствую, только летаю и живу. Представь… как это прекрасно… навсегда».

Вольфганг говорит, что он теперь очень редко встречается с другими, только чтобы быть в курсе новостей обеих ведовских общин да узнать что-нибудь о сыне. Это единственное, что еще интересует его в мире людей – его сын, Натан. Если бы не мальчик, он, может быть, со всем бы уже давно покончил. Вольфганг говорит, что Маркус моется и даже наряжается перед встречей с другими. В нем еще осталось немало тщеславия: он любит смотреть на себя в зеркало, это пробуждает в нем его человеческое «я». Но в лесу он дикий.

Вольфганг сказал: «Дикий – интересное слово. В нашем понятии дикий означает своевольный, неконтролируемый, но в природе как раз все по-другому; там все под жестким контролем, во всем строгий порядок, дисциплина своего рода. У стайных животных есть свои вожаки и те, кто им подчиняется; стычки, конечно, тоже бывают, но организация все же есть. Животные охотятся определенным образом, в определенное время и на определенную добычу – все как раз ужасно предсказуемо. Таков и Маркус – изучи его привычки, тогда найдешь его самого. А если заполучишь его сына, то он сам, рано или поздно, придет к тебе».

Габриэль возвращается на несколько страниц назад.

– Датировано прошлым годом. Меркури наверняка думала, что сорвала банк, когда ты пришел к ней сам.

Проход

День продолжается, а я все сижу на полу библиотеки и смотрю, как другие перелистывают дневники. Ван находит упоминание о визите Пайлот в бункер Меркури и о том, как она отправилась затем в Базель.

– Базель – историческое место встречи, – говорит она. – Похоже, что один из проходов оканчивается именно там.

– Я тут подумал насчет Пайлот, – говорю я. – Раз у меня есть доступ к ее памяти, то, может быть, и воспоминание о путешествии через проход там тоже есть. Только я ничего не могу найти. Даже память о том, как она строила плотины, и то тускнеет.

Ван смотрит на меня.

– Воспоминания всегда тускнеют, если ими не пользуются. Увы, мы не понимали, как важны эти проходы. И ты фокусировался лишь на том, что было снаружи, и на названии местности.

И тут Несбит орет:

– Бинго!

Он на другом конце библиотеки, перелистывает карты. Берет одну и идет к нам, на его лице улыбка от уха до уха.

– Ну конечно, – говорит Ван, едва взглянув на карту. – Меркури начертила карту своих проходов.

Я встаю, чтобы поглядеть. Карты я читать умею.

Эта похожа на карту бункера, вроде той, которую мы сделали с Анной-Лизой. Несбит показывает на тонкую голубую линию в одной из комнат.

– Каждая такая линия – проход, и каждый проход пронумерован. Всего одиннадцать. В ключе сказано, что этот ведет в Германию. – Он тычет пальцем в другой. – Этот в Испанию. В Нью-Йорк. В Алжир. А вот этот – в Швейцарию, и надпись «Закрыто».

Ван закуривает сигарету и говорит:

– Отлично. Нам нужна пара волонтеров, чтобы проверить.

Мы с Габриэлем смотрим друг на друга и улыбаемся.

Ван хочет, чтобы мы проверили сначала немецкий проход, так как первая встреча альянса планируется в Базеле. Начало тоннеля в комнате первого этажа, недалеко от большого зала. Мы идем туда. Комнатенка небольшая и совсем голая, не считая толстого ковра на полу.

– Но где именно может быть проход? – спрашивает Анна-Лиза.

Габриэль встает на середину ковра и отвечает:

– Те два, через которые проходил я, тоже были сделаны Меркури, и оба находились примерно в метре над полом. – Он делает шаг к дальней стене комнаты и начинает шарить рукой в воздухе, ища проход. При каждой попытке он всего на пару сантиметров двигает пальцами сначала вверх, потом вниз и продолжает так до тех пор, пока не проходит мимо меня. Ничего не находит. – Думаю, она приземлялась на этот ковер, когда возвращалась оттуда, так что проход должен быть где-то здесь. – И он пробует еще, ниже, так же медленно двигая рукой. Весь процесс повторяется сначала, но под конец он вдруг отдергивает руку со словами:

– Здесь. Я его нашел.

Ван хлопает в ладоши:

– Великолепно!

Анна-Лиза говорит:

– Я тут подумала насчет гостей Меркури. Вряд ли ей понравилось бы, если бы они сваливались сюда без ее ведома и расхаживали по ее дому, где хотели. Может, у нее и здесь было какое-нибудь заклинание от входа, как на крыше коттеджа в Швейцарии? Может быть, она тоже должна была помочь прибывшему перебраться через какую-то границу?

– Она никогда не впускала сюда тех, кому не доверяла, – отреагировала Ван. – А это значит, что у нее было мало посетителей. Судя по ее дневникам, здесь бывали только Роза и Пайлот. Пока не появились мы, конечно. Она считала, что никто никогда не найдет ее проходы.

– Так, давайте уже проверять, – говорит Несбит, которому явно не терпится.

– Да, – соглашается Ван и смотрит на меня и Габриэля. – Все, что от вас требуется, это пройти внутрь. Разузнать, где именно в Германии тоннель выходит наружу: ближайшие дороги, города, транспорт. Ну и, конечно, нет ли там поблизости Охотников. Потом все доложите.

Вот такой приказ.

Габриэль берет меня за руку, мы сплетаем пальцы, он надевает солнечные очки и говорит:

– Мы вернемся. – Потом его левая рука проскальзывает в проход, и нас засасывает внутрь.

Вращаясь в кромешной тьме, я медленно выпускаю воздух из легких: Несбит подсказал. Подозреваю, что он надо мной подшутил и что мне будет еще хуже, чем всегда. Откуда-то спереди пробивается тусклый свет, потом вдруг вспыхивает ярко, и мы уже стоим на травянистой лужайке. Я удивлен тем, что у меня почти не кружится голова, да и тошноты нет – совсем не так, как в предыдущие путешествия через проход.

Мы в лесу, возле руин какого-то каменного строения. Воздух спокоен и тих. Деревья еще по-летнему зеленые. Жарко. Где-то поет птица, издалека доносится шум машин.

Я говорю Габриэлю:

– Машины. Нам туда, – и киваю головой влево.

Он уже нащупывает проход.

– Вот он, – говорит Габриэль и улыбается.

Страницы: «« ... 1011121314151617 »»

Читать бесплатно другие книги:

Роман «Великий Любовник: Юность Понтия Пилата» продолжает знаменитый цикл, раскрывая перед читателем...
Каждый из нас в глубине души считает себя специалистом во многих областях, особенно в вопросах челов...
Хочу познакомить вас с моими стихами про любовь и с её проявлениями.Может, кто-то сравнит с собой ил...
Игристое вино-шампанское? Дорогой коньяк? А может быть, крепкая русская водка? Нет, нынешние герои М...
В учебнике раскрыты основные тенденции развития стран Азии и Африки в 1945–2000 гг. государств Дальн...
Учебник посвящен истории стран Азии и Африки в 1900–1945 гг. В специальной главе рассматриваются осн...