Половинный код. Тот, кто спасет Грин Салли

Арахис

Мы еще в пабе. Гас и я сидим за столом в кабинете. Габриэль стоит у барной стойки, пьет пиво и заедает его соленым арахисом из пакетика, подбрасывая то один, то другой орех в воздух и ловя их прямо ртом. Гас хвалится, раздувая свою роль в нашей «миссии», а я всеми силами стараюсь его принизить. Мы оба ведем себя как дети, и кто из нас хуже, даже не знаю.

Гас говорит:

– Маркус поддерживает некоторые контакты с общиной Черных Ведьм. С теми, кому можно доверять и на кого можно полагаться, кто никогда его не предаст.

– Неужели найдется такой дурак, который попытается? – спрашиваю я.

Гас не обращает внимания.

– Маркус любит быть в курсе всего, что происходит в мире. Но на сборищах он появляется редко. Предпочитает получать информацию от меня.

– От тебя одного? Ты же сказал, у него несколько контактов?

– Какая разница, кого еще он использует.

– Значит, ты не знаешь, кто они.

– Важно то, что он мне доверяет.

– Большая честь для тебя.

– А все потому, что я чрезвычайно скрытен и не менее осторожен.

Я зеваю.

– Я оставляю ему послания в тайнике, а он их оттуда забирает. Он знает, что в ближайшие двадцать четыре часа я оставлю ему новое сообщение.

Я потягиваюсь и бросаю взгляд на Габриэля. Он больше не ловит орешки, а позволяет им падать на пол, предварительно поддавая их носом или щекой.

Я говорю себе, что это серьезно; вообще-то это даже очень серьезно, если не сказать, смертельно опасно, но Габриэль, похоже, думает, что атмосферу следует разрядить, и всеми силами пытается заставить меня улыбнуться. Он подбрасывает целую горсть орехов вверх и оглядывается на меня с открытым ртом, а орехи сыплются вокруг него во все стороны, и я невольно фыркаю.

Гас не видит Габриэля со своего места, но, обернувшись, понимает, что происходит.

– А теперь возьми и прибери! – орет он, на что Габриэль отвечает шутовским салютом и подкидывает в воздух очередной орех, который тут же ловит зубами и смачно перекусывает пополам.

Гас говорит мне:

– Вы прямо как дети.

Я кричу Габриэлю:

– Гас думает, что мы недостаточно серьезны!

Габриэль отвечает:

– Просто он плохо нас знает.

– Вот и хорошо.

Гас оскаливает зубы.

– И мне тоже нехудо.

– Ладно. Значит, мы оставим Маркусу сообщение, чтобы он встретился со мной где-нибудь в другом месте, – говорю я.

– Нет, дерьмо. Ты сам будешь ждать его там, где я обычно оставляю сообщения. Ты и будешь сообщением.

Я, выругавшись на него, спрашиваю:

– Когда? – Я жду, что он скажет на заре, или в полночь, или еще в какое-нибудь такое время.

Но он вдруг отвечает:

– Сейчас. Чем скорее ты уберешься с моих глаз, тем лучше.

– Сначала нам надо поесть, мне и Габриэлю. Потом пойдем.

Гас ощеривается.

– Дело важнее ваших животов.

И я хочу сказать ему, что да, конечно. Но, с другой стороны, я уже черт знает сколько не ел, и не знаю, когда еще поем, раз теперь мне предстоит идти встречаться с отцом, а я голоден и того гляди лопну от злости.

Я встаю и выхожу из кабины со словами:

– Габриэль, пошли, поедим.

Гас реагирует:

– Ах ты, избалованный выродок! Да это дело важнее, чем ты сам, – или ты думаешь, раз твой отец Маркус, то ты можешь ввалиться сюда, когда захочешь, и все вокруг будут тебе тут прислуживать?

Габриэль уже рядом со мной, и я не поворачиваюсь к Гасу, потому что боюсь его случайно убить, если увижу его лицо. Продолжая идти к двери, я повторяю Габриэлю:

– Я голоден. Пошли.

– Тебе нельзя рисковать, тебя же могут увидеть, – шипит мне в спину Гас.

Габриэль смотрит на Гаса в упор.

– Так сделай так, чтобы он не уходил. Дай ему что-нибудь поесть. Дурак ты.

Гас, конечно, не дурак, но он Черный Колдун и не любитель всяких там половинных кодов, а потому сдаваться не собирается. И мы с Габриэлем выходим из «Красной тыквы» на улицу. Когда мы уже сворачиваем за угол, я вдруг вспоминаю о практической стороне дела.

– А у тебя деньги есть?

– Вообще-то есть – и надеюсь, что это произведет на тебя должное впечатление, не меньшее, чем на меня самого.

– Купишь мне ланч, ладно?

– Сколько хочешь.

Мы находим маленький итальянский ресторанчик и заказываем целую гору пасты, но я съедаю чуть-чуть.

– Невкусно? – спрашивает Габриэль.

– Нормально. Просто Гас аппетит испортил. – Я втыкаю вилку в кучку пасты. – Он презирает меня за то, что я недостаточно Черный, и видит во мне избалованного сынка самого черного из Черных Колдунов на свете.

– И так плохо, и эдак нехорошо.

– Как моя жизнь. Вот только альянсу это тоже вредит. Не похожи мы на одну большую дружную семью. Если все Черные такие, как Гас…

– Не хочу сообщать тебе плохую новость, Натан, но они в основном такие и есть. Никто не привык доверять другим ведьмам, не похожим на них. Даже здесь, в Европе, непохожих, в лучшем случае, не замечают. Вот и Гас с радостью не заметил бы тебя, да нельзя.

– Здорово.

– Остается только надеяться, что, едва он поймет, какой ты чудесный и добрый человек, он сразу тебя полюбит и запишется в клуб твоих самых горячих почитателей.

Мне становится смешно.

Габриэль, откинувшись на спинку стула, улыбается мне.

– Ну а пока этого не случилось, может быть, ты поведаешь мне, одному из твоих нынешних преданных обожателей, что происходит? Каков план?

Я киваю и пересказываю ему все, что услышал от Гаса.

– Гас очень расстроится, доведись ему узнать, как ты обошелся с его секретной информацией, – говорит Габриэль.

– Доведись? Надеюсь, что так оно и будет.

– Хочешь, чтобы я дал ему понять, что все знаю?

– Пусть помучается.

Габриэль улыбается.

– Вот и хорошо, будет хотя бы чем позабавиться в твое отсутствие.

Два часа спустя Гас выводит меня из Старого города, и мы попадаем в район, плотно застроенный красивыми домами. Они не то чтобы новые, но большие, и каждый стоит посреди своего сада, за забором. Мы среди них смотримся совсем неуместно: нам навстречу попадаются сплошь фейны, хорошо одетые, улыбающиеся, довольные своим положением в обществе. Мы сворачиваем в проулок. Здесь нет машин, зато есть высокие заборы с калитками – похоже, что это черные ходы в дома.

Гас останавливается у старой потрепанной калитки, достает большой ржавый ключ и отпирает им вход.

Внутри оказывается сад: небольшой, окруженный высокой изгородью. Он весь зарос кустами. Есть еще развесистое дерево и сарай, который вот-вот рухнет от старости.

– Сиди здесь и жди, когда он появится, – говорит Гас. Можно подумать, я или откажусь, или соглашусь ждать потому только, что он приказал.

Я обзываю его идиотом или еще чем-то в этом роде, добавив для яркости пару нецензурных слов.

И тут он как с цепи срывается, точно только этого и ждал – выхватывает нож, хватает меня за горло и рычит:

– Ах ты, мелкий заносчивый ублюдок. Делай, что тебе говорят. Да ты и дерьма не стоишь. Ты не настоящий Черный, но и не настоящий Белый. Так что делай то, зачем тебя сюда привели, и…

Я наваливаюсь на его нож так, что он начинает входить мне в горло, и Гас удивленно отнимает руку. Я выбиваю у него оружие, потом коротко и зло бью его в челюсть, а потом, развернувшись, от души въезжаю ему локтем в живот. Он здоровый и мускулистый, но все же ему должно быть хоть немного больно.

Мы стоим и глядим друг на друга, а потом я говорю ему:

– А теперь иди.

– А ты делай свое дело. – Он поворачивается к калитке, но у самого выхода говорит:

– С твоим отцом альянс наверняка победит. И когда это случится, я окажусь в таком мире, где Белые будут жить своей жизнью, а я – своей, как это было сотни лет. Я к ним и близко не подойду, а они будут держаться подальше от меня, и все будут поступать так же, поэтому таких, как ты, больше не будет в природе. – И он плюет на землю.

Через несколько минут после его ухода я успокаиваюсь настолько, что могу обдумать его слова. Если верить Гасу, то я не настоящий колдун, потому что я не совсем Черный, но и не совсем Белый. Если верить Габриэлю, то я идеальное воплощение колдовства, потому что во мне сошлись обе его природы. Для Белых ведьм я Черный. Для Ван – вполне обыкновенный. А для моего отца… но я не знаю, что он обо мне думает. Может, спросить у него, когда он появится? Но нет, никаких таких дурацких вопросов я задавать не буду.

Маркус

Я лежу на земле в саду за изгородью. Солнце уже спряталось за дома, и меня накрыло тенью. Ветерок нежно шелестит листвой дерева. Небо надо мной голубое, в перышках узких белых облачков. Оно еще яркое и светлое.

Я уже миновал стадию «придет-он-или-не-придет?» и теперь просто лежу и жду, глядя на листву и на небо. Листья почти не движутся. Точнее, совсем не движутся… Я вглядываюсь в одну ветку и понимаю: точно, ни один листок не движется, даже не дрожит. И облака тоже: раньше они плыли слева направо, а теперь вон то облачко, сразу за веткой, застряло и висит на том же месте, что и минуту, нет, несколько минут назад.

Я сажусь, открывается калитка.

Маркус видит меня и замирает. В первую секунду мне кажется, что он сейчас развернется и уйдет, но нет, он входит и запирает за собой калитку.

Я стою, хотя, как я оказался на ногах, не помню.

Он смотрит на меня, но ближе не подходит.

– Полагаю, тебя привел сюда Гас? – спрашивает он. Обычное теплое приветствие в его духе.

– Да. Мне надо с тобой поговорить.

– У нас мало времени. Я прибегаю к магии, чтобы остановить время и разведать местность, нет ли ловушек.

– Я не ловушка.

– Я так и не думаю. – Он подходит ближе, встает напротив меня, и я понимаю, до чего мы с ним похожи – один рост, одно лицо, одни волосы, и совсем одинаковые глаза. – Но все равно, давай короче.

– Не волнуйся, я знаю, что ты не хочешь терять со мной время. Но мне надо рассказать тебе о том, что происходит в Совете Белых Ведьм, и о кучке повстанцев.

– А о себе?

– Если тебе интересно.

– Мне всегда интересно все, что происходит с тобой, Натан. Но в наших с тобой обстоятельствах чем меньше слов, тем лучше. – Он смотрит мне прямо в глаза. – Я не могу здесь больше оставаться, это рискованно. – И он подходит к калитке и отпирает ее.

Я не могу поверить, неужели это все? Здравствуй и прощай. Один взгляд на меня, и он уже спешит обратно.

– Ты не идешь? – спрашивает он.

– Что?

– Со мной не идешь?

– А, ну да. Конечно, иду.

И он выходит в калитку, а я, спотыкаясь от волнения, бегу за ним. Когда мы оба оказываемся на улице, он вынимает ключ – такой же, как у Гаса, – и тщательно запирает им калитку, а потом бросает мне через плечо:

– Постарайся, пожалуйста, не отстать.

Я бегу за Маркусом и удивляюсь, как он так быстро движется – я еще никогда не видел такого скоростного человека. На соседней улице мы подходим к машине, и та начинает ехать, а еще через несколько шагов время приходит в норму. Мы бежим. Дома кончаются, мы уже в рощице молодых деревьев и папоротников, бежим по холму вверх, переваливаем через вершину. За ней земля под нашими ногами начинает уходить так круто вниз, что мне приходится делать широченные шаги, чтобы сохранить равновесие, и я чувствую, что не могу, а главное, не хочу останавливаться; впереди показывается река, Маркус бежит прямо к ней, прыгает с крутого берега в воду и ныряет, сделав в воздухе пируэт.

Я изо всех сил стараюсь не отстать, и мне удается нырнуть. Вода ледяная, так что поначалу у меня захватывает дух, но уже через пару секунд я привыкаю. Отец не плывет, а просто лежит на воде, я тоже. Нас уносит течением, оно здесь быстрое. Берега заросли лесом, город остался далеко позади, а мы плывем, покачиваясь, прямо посередине темной реки; впереди у нас бело-синее небо, по левую руку солнце садится за холмы.

Потом Маркус начинает легко и быстро грести к левому берегу, я за ним. Я решаю, что он хочет выбраться на сушу, но он вдруг останавливается, берет мою руку, кладет ее на свой ремень и говорит:

– Держись за это. Набери побольше воздуха. Не отстань от меня в проходе.

Я ныряю и плыву за ним к берегу. Течение здесь не сильное, а вода такая чистая, что можно пересчитать все камни на дне, по которым, кажется, и ориентируется Маркус, хватаясь то за один, то за другой. Мы добираемся до большого плоского валуна, Маркус опускает за него руку и проскальзывает в невозможно маленькую щелочку, и меня тоже затягивает за ним следом – из светло-серой прозрачности воды я перехожу в гулкую черноту прохода, где, кажется, еще холоднее, чем в реке, и где меня закручивает, точно в безумном урагане, но я не забываю дышать, как советовал Несбит. Меня крутит и крутит, воздух в моих легких заканчивается, и я с нетерпением высматриваю впереди просвет, но его все нет, и тогда я мысленно сосредотачиваюсь на кожаном ремне моего отца, за который мне во что бы то ни стало нужно держаться.

Тут меня выбрасывает из прохода наружу, и я хватаю ртом воздух, раз, другой, третий.

Я стараюсь не показать, как тяжело далось мне это испытание, но сердце у меня бьется как бешеное. Я не могу выпрямиться, перегибаюсь пополам, хватаю ртом воздух. И смеюсь. Это было что-то.

Я стою в мелкой воде на коленях. Это уже совсем другая река, неглубокая, хотя тоже стремительная и мощная.

Маркус уже сидит на берегу. Я встаю, меня слегка шатает, надеюсь, не слишком заметно. Я подхожу к отцу и сажусь с ним рядом.

– Ты все же пользуешься проходами, хотя их могут найти Охотники?

– А ты как думаешь? Найдут они этот?

– Не знаю. Но ты сам говорил мне, что Охотники нашли способ распознавать проходы и что Охотники умеют охотиться.

– Да, есть, по крайней мере, одна Охотница, которая умеет распознавать проходы. Это ее Дар. Хотя сейчас ее и нас наверняка разделяет некоторое расстояние. Только вот какое, а, как, по-твоему? Миля? Сотни метров? Или всего десяток? Я бы сказал, что не так много, но я не знаю. Поэтому я всегда готов к худшему и каждый месяц меняю проход. – Он поворачивается ко мне и говорит: – Всегда в движении, всегда в безопасности. – И опять поворачивается к реке. – В настоящий момент мой дом здесь: и вид приличный, и чистая вода под боком. Случалось мне жить в местах и похуже. Но застрянь я где-нибудь, и меня найдут, рано или поздно. Вот я и живу на одном месте месяца по три, иногда меньше. Но никогда больше.

Я смотрю на реку, на деревья. Здесь тоже закат.

– Но отсюда я еще несколько недель никуда не собираюсь, так что поговорить времени хватит.

– Это хорошо.

– Посмотрим.

И я думаю, сказать ему про альянс или нет, но мне почему-то кажется, что сейчас неподходящее время, да и вообще нет желания говорить о нем. Я так мало времени провел с отцом, так плохо его знаю, что мне хочется поговорить о нас, особенно о нем – но у меня такое чувство, что он этого совсем не хочет.

Я оглядываюсь. Позади стеной стоят деревья – похоже, что это опушка леса, покрывающего склон холма. Но до ближайшего дерева несколько метров, а берег зарос ежевикой и папоротниками. Ощущение чистоты, простора и безопасности. Я встаю на колени лицом к лесу. Даже его тени и запахи кажутся мне соблазнительными, а река за мной на удивление тихо несет свои стремительные воды.

Это очень похоже на мою мечту о своем доме, только ни луга, ни коттеджа здесь нет. Прямо передо мной переплетение ежевичных стеблей, густое, как в сказке про спящую красавицу; через них и пробраться-то можно, только рубя направо и налево мечом. Надежная граница; с той стороны на нас точно никто не нападет. Толстые стебли с шипами напоминают мне прутья моей клетки, но они не отталкивают, а соблазняют, и, приглядевшись, я вижу между ними проход, вернее, лаз, такой узкий, что в него едва может протиснуться взрослый человек. Я подползаю к нему и обнаруживаю, что не могу двинуться назад: одежда цепляется за колючки. Приходится лезть вперед. Лаз постепенно наклоняется, и я опускаюсь по нему все дальше и глубже.

Наконец колючки впереди расступаются, открывая вход в просторное логово с низким потолком. В нем темно, но тепло, через многочисленные крошечные отверстия в кровле снаружи проникают тонкие лучики света. Очень похоже на звериную нору, хотя все же видно, что здесь живет человек. Комната низкая, в основном пустая. Следы огня, почти посередине. Рядом небольшой запас топлива, дрова сухие. Вокруг – утоптанная голая земля, на которой, должно быть, и сидит мой отец, подбрасывая поленья в огонь, готовит и ест. Трудно представить, чтобы прославленный Черный Колдун, которого все боятся, варил себе суп или рагу, ел металлической ложкой из обычной чашки, однако именно так он, судя по всему, и поступает. Но я знаю, что он редко бывает здесь в человеческом облике. Чаще в зверином. Такова его жизнь. Пустая. Одинокая. Лишь изредка человеческая. Тут мне приходится сесть.

Он не хочет говорить о своей жизни. Он просто показывает мне ее, чтобы я понял, какой он. Ведь, если я пойму его, то пойму и себя. Но это не та жизнь, которую я представлял для него, да и для будущего себя тоже. Не знаю, чего я ожидал от жилища Маркуса. Может, надеялся увидеть что-то вроде бункера Меркури, такого своеобразного замка, величественного, впечатляющего, полного сокровищ, истории и власти, но теперь я понимаю, что моему отцу это не подходит, да и мне тоже.

И я начинаю плакать, сам не знаю почему: от грусти или от радости, о нем или о себе, или из-за того, что мы вместе, а может, из-за всего сразу. Я понимаю, что и сам могу кончить свои дни в таком же месте, как это, если я такой же, как он. Но мне этого совсем не хочется.

Его все еще нет, и я понимаю, что он дает мне время оглядеться, привыкнуть. А может быть, просто любуется закатом.

В одном углу куча шерстяных одеял, старых, ветхих, и бараньи шкуры, семь штук. Они скатаны в рулоны, чтобы не отсырели. Я вытаскиваю их на середину и расстилаю возле остывшего очага.

Он входит в логово, когда от дневного света снаружи не остается уже ничего. В считаные секунды разжигает костер, пламя весело бежит по тонким веточкам, принесенным им на растопку. Он подкладывает в огонь все новые и новые ветки, мы оба смотрим. Я сижу, потом ложусь и вдруг понимаю, что я опять плачу, и не могу остановиться, но, глядя на него, вижу, что на его щеках нет слез. Тогда я закрываю глаза и чувствую, что и альянс, и все другие люди, включая Габриэля и Анну-Лизу, остались где-то в другом мире. А здесь мир моего отца, и он совсем другой. Он дикий.

Я просыпаюсь. В логове светло, но я понимаю, что еще совсем рано. Я лежу там, где заснул; огонь давно погас, и я один.

Я выползаю из логова наружу. Маркус сидит у самого входа, на берегу реки. Я сажусь рядом. Из-за холма напротив встает солнце.

– Голодный? – спрашивает он.

– Да.

– Хочешь поохотиться со мной?

Я киваю.

– Был когда-нибудь орлом?

Мы сидим рядом, я и мой отец. Мы вместе охотились. Он превратился, я все повторял за ним. Я не знал наверняка, как выбрать того, кем хочешь стать, да я и не уверен, что выбирал. Но зверь внутри меня знал, что нужно делать, и у нас получилось. Мы скопировали моего отца-орла, и делали все, как он. Это был наш первый полет, и сначала мы были неуклюжими, но потом научились парить, поворачивать, падать камнем вниз и закладывать петли. Но охотиться все равно оказалось слишком трудно. Отец поймал ласку и лису. А нам не хватило точности и скорости. Не важно. Еды оказалось достаточно на всех.

Теперь Маркус говорит:

– Кто может судить, какое мое «я» лучше, человеческое или вот это?

Я знаю, что отец говорит о своей другой стороне, животной.

– Я все еще привыкаю к нему, к моему зверю. Думаю о нем как о чем-то отдельном от себя, но мы стараемся работать вместе.

– У меня ушло на это время. Я боролся с ним. – Он качает головой. – Я думал, он хочет присвоить себе мое тело. Это не так. Просто ты открываешь другую часть себя. Более естественную. Более древнюю. Ту, которая больше, чем что-либо другое, связывает тебя с землей. Он – то, что тебе нужно для выживания, а без него не стоит и выживать. Доверяй ему, и он будет доверять тебе. Будь к нему как можно ближе.

Мы сидим и смотрим на реку, пока не наступает жаркий полдень, и тогда мы снова идем на охоту. Мы взлетаем все выше, выше и парим в ожидании. Далеко внизу появляется кролик. Отец оставляет его нам. Не сводя с кролика глаз, мы спускаемся ниже. Мы оба хотим его поймать.

В ту ночь, снова став людьми, мы смотрим закат солнца. Я спрашиваю его о других Дарах, которые он получил, съев сердца убитых им ведьм.

– Ты можешь ими пользоваться?

– Да. Так же, как своим Даром. Они теперь тоже мои. Но все равно они слабее, чем Дар превращения. Некоторые совсем слабые. Многими я вообще не пользуюсь.

Мне до жути хочется спросить его, какими он пользуется, но я не смею. Иногда мне становится с ним неловко.

Он говорит:

– Очень полезная штука с растениями.

– Умение заставлять растения расти или умирать: Сара Адамс, член Совета.

– Что?

– Селия заставляла меня учить наизусть все Дары, которые ты отнял, и имена всех, кому они принадлежали.

Он некоторое время молчит, обдумывая мои слова. Потом говорит:

– Да, это полезный Дар. Особенно если живешь так, как живу я.

– Ты сам вырастил колючки для своего логова?

Он кивает.

– Еще удобно быть невидимкой, особенно когда идешь за кем-то по следу или скрываешься. И заклинание для остановки времени тоже кстати. А еще умение создавать проходы в пространстве. Мало кто знает, как это делается.

– А ты умеешь летать?

Он хмурится.

– Нет. А это еще от кого?

– От Малкольма, Черного Колдуна из Нью-Йорка. Но это всегда было под вопросом. Может, ты умеешь делать большие скачки?

– Не больше, чем ты. – Он снова умолкает, потом говорит: – Я летаю, когда я орел. Делаю большие скачки, когда я леопард. Это тебя достаточно впечатляет?

Думаю, он знает, что я и так впечатлен.

– А у тебя бывает шум в голове от мобильных телефонов и всяких других штук?

Он поворачивается ко мне.

– Да. А у тебя?

Я киваю.

Он входит в логово, я следую за ним. Он разжигает костер и говорит:

– Сейчас я живу в основном вот так. Бедно с виду, на самом деле нет.

Я ничего не говорю. Я понимаю удовольствие от жизни в природе, но одиночество меня убило бы.

Он говорит:

– Это не то, что ты себе представлял, наверное.

– Мы нашли бункер Меркури. Я думал, у тебя такой же.

– А саму Меркури вы тоже нашли?

И я рассказываю отцу о Меркури и обо всем, что случилось со мной с тех пор, как мы виделись в последний раз, о Ван, Несбите, Анне-Лизе и Меркури. О Селии, о Гасе и об альянсе. На небе уже занимается заря, когда я без обиняков говорю:

– Они хотят, чтобы ты тоже вступил.

– В альянс? – Маркус хохочет. – Ну, значит, у них там полная безнадега.

– Да, в общем, так оно и есть.

– А ты твердо решил быть с ними? Правда хочешь рискнуть своей жизнью ради общего дела?

– Это мое дело. Свести Черных и Белых ведьм вместе.

– Не думаю, чтобы дело было в этом. По-моему, суть в том, чтобы избавиться от сумасшедшего вожака Белых и от кучки ополоумевших от жажды власти Охотников. А вот когда это будет сделано, то, как говорится, выиграть мир будет куда труднее, чем войну.

– Об этом можешь не волноваться.