Мистер Монстр Уэллс Дэн

Глава 19

Третье свидание с Брук стало продолжением второго: мы вырядились в цветастые рубашки, как туристы, и, держась за руки и смеясь, отправились в музей, где рассматривали комнаты и коридоры, уставленные до потолка обувью. Здесь были серые суконные гетры от старой военной формы и яркие кроссовки от «Велкро», какие носили в восьмидесятые. Здесь были безразмерные обувные колодки из Англии, высокие деревянные сандалии из Японии и тяжелые деревянные башмаки из Дании; здесь были туфли из крокодиловой, змеиной и акульей кожи. Здесь были модные шлепанцы с мордочками и крохотными огоньками. Здесь была беговая обувь с длинными металлическими насадками против скольжения. Здесь были снегоступы. Здесь были ходули.

Я слышал в коридоре знакомый голос, но не мог вспомнить чей. Я повернулся спросить у Брук, не знает ли она, но Брук — куда-то пропала. Я снова услышал голос — голос Брук — и пошел на него по лабиринту между полками, заставленными туфлями. Длинные коридоры сходились вдалеке в одной точке; за каждым углом оказывались новые комнаты, новые туфли; наконец я понял, что сами стены сделаны из обуви, я словно брел по туннелю, прорубленному в бесконечной обувной горе. — Голос Брук звал меня, побуждал проснуться. Мои собственные туфли исчезли, ноги промокли и заледенели. Я протянул руку, собираясь взять со стены ботинки, но она коснулась голого цемента.

Я проснулся в подвале Формана, дрожа от холода. Наручниками я был прикован к трубе в углу. Я оказался бос, во рту чувствовался рвотный привкус. Я осторожно прикоснулся к груди: мышцы горели, и я нащупал два ожога там, где меня ударило током.

— Джон?

Я поднял взгляд и увидел, что на меня смотрят женщины. К ним присоединилась Стефани, прикованная к трубе в том месте, где прежде находилась Радха. Остальных я знал не в лицо, а по голосам, но здесь они звучали иначе, чем я слышал их в яме.

— Что случилось? — спросил я.

Голова все еще плохо соображала.

— Вас ударило током, — сказала одна из женщин.

Она казалась моложе двух других, но, может, чуть старше Стефани. Наверное, это Джесс?

— Вы оба потеряли сознание.

— Он упал слишком далеко, никто не смог до него дотянуться, — добавила другая. — Я, кажется, руку вывихнула, пытаясь это сделать.

Видимо, это была Мелинда.

— Что сделать? Украсть ключи?

— Или убить его, — ответила она, равнодушно пожав плечами.

Точно, Мелинда.

— А пистолет разве не здесь лежал?

— Отлетел вон туда, — пояснила она, показывая на лестницу, и тихо добавила: — Он забрал его, уходя.

— Значит, он пришел в себя первым.

Наверное, Форман, как и Кроули, умел залечивать раны.

— А долго он был без сознания?

— Час. Может, два, — сказала последняя женщина.

По голосу я понял, что это Карли.

— Как и вы. Вообще-то, вы очнулись первым, но он успел сделать вам какой-то укол. Мы думали, это яд.

— Снотворное, — объяснила Джесс. — Он меня так похитил.

Значит, мое предположение относительно удара током оказалось верным — Форман восприимчив к электричеству, как и простые смертные. Может, он даже не умел регенерировать. Если бы мне в следующий раз удалось шарахнуть током только его, а не нас обоих, я сумел бы его остановить.

— Где он? — спросил я.

Судя по пустоте в желудке, я проспал несколько часов; всего я провел в доме уже около двух суток и за это время ничего не ел.

— Ушел, — сказала Джесс. — Посадил вас на цепь, привел ее и ушел.

Она показала на Стефани, и я внимательнее пригляделся к ней. Стефани, охваченная ужасом, безмолвно свернулась калачиком в углу, и на ее лице виднелись потеки слез.

— Как вы? — спросил я.

Она в ответ лишь пожала плечами.

— А та женщина в стене?

Она заплакала.

— Глаза?

— Она все еще там?

Стефани безутешно разрыдалась.

Я закрыл глаза. Я не испытывал к ней… сочувствия. Сострадания. Только ответственность. Как и в случае с Кроули, я знал, что, если вмешаюсь, жертв больше не будет. Я его убью, и на этом убийства закончатся.

Три давнишние пленницы неожиданно замерли, наклонили голову, прислушиваясь, и глаза у них расширились.

— Он возвращается, — сказала Карли.

Я напряг слух, но ничего не различил, пока не открылась входная дверь. Потом раздались шаги, а за ними глухой скребущий звук. Он тащил что-то. Еще одного пленника?

Мы молча слушали, как шаги перешли на кухню, потом в коридор, а оттуда в дальнюю часть дома. Несколько минут спустя они вернулись, и заструилась вода в кухонной раковине. В трубе, к которой я был прикован, что-то зажурчало, а мгновение спустя звук текущей воды переместился в другую трубу, более толстую, — вода уходила в сток. Дом казался продолжением Формана — реагировал на все, что он делает. Он окружал нас. Полностью нас контролировал.

Дверь над нами открылась, и в подвал хлынул свет из кухни. Появился расплывчатый силуэт, который медленно, по мере того как мои глаза приспосабливались к свету, принял очертания Формана.

— Ты очухался, — сказал Форман. — Отлично.

Он подошел ко мне — в его движениях не чувствовалось ни угрозы, ни опаски. После снотворного и двух дней без еды я был слишком слаб, чтобы напасть на него, даже если бы захотел.

— Обязан сообщить тебе кое-что, — продолжил он, опускаясь на колено и притрагиваясь к моим наручникам. — Ты объявлен в розыск как подозреваемый в убийстве Радхи Бехар.

— Я к ней не прикасался.

— Предварительные данные судебно-медицинской экспертизы свидетельствуют об обратном. Например, на ее теле найдены твои волосы, а поблизости — твои ботинки. Но не волнуйся. Следствие веду я, и мне без труда удастся направить его по другому пути. Конечно, при условии, что ты согласишься на мое предложение.

— Вы хотите знать о Мхае.

— Я дал тебе два шанса, — сказал он, отстегивая наручники, — но ты не воспользовался ими. Даю третий. Вставай.

Я потер запястья и поднялся на ноги.

— Какие два шанса?

— Два шанса быть собой, — пояснил он. — Жить той жизнью, которую ты заслуживаешь. Ты — не они, — добавил он, показывая на четырех охваченных ужасом женщин. — Ты не игрушка, не жертва, жмущаяся в угол от страха. Ты воин, как из древних легенд. Ты убил бога, Джон. Разве ты не хочешь занять его место?

Он взял меня за руку и потащил к лестнице. Я двинулся следом на нетвердых ногах, цепляясь за него, чтобы не потерять равновесие. Ноги плохо слушались, голова кружилась.

— Я не похож на вас.

— Никто не похож, — ответил Форман, толкая меня к лестнице.

Я ухватился за перила и попытался встать на ступеньку.

— Но и никого, похожего на Мхая, тоже не было, — сказал он. — И никого, как ты, нет. Ты баловень судьбы. А теперь поспеши.

Я поднялся по лестнице и, пока Форман запирал дверь, остановился на кухне, разминая ноги. Я был свободен, но слишком слаб, чтобы предпринять что-либо, — Форман, даже совершенно не владея собой, чувствовал мои намерения и защищался. Означало ли это, что я имею шансы на успех, только напав на него спонтанно? Смогу ли я запланировать неожиданное происшествие?

Заиграл сотовый телефон. Форман залез в карман, посмотрел, кто звонит, улыбнулся и ответил:

— Никто, рад тебя слышать.

Пауза.

— Нет, пока ничего. Но мы скоро выясним.

Он посмотрел на меня:

— Он сильнее, чем мы думали, и слабее. Не могу дождаться момента, когда ты увидишь его.

Пауза.

— Да, я тебе говорил, позвоню, как только узнаю. Немного терпения.

Пауза.

— Пока.

Он убрал телефон и показал на коридор:

— После тебя.

Я пошел по коридору, опираясь о стены, чтобы не упасть, и спрашивая себя, есть ли за ними еще замурованные люди!

— Радха была закована, я дал тебе нож, а ты отказался пытать ее. Но ей нравилось, когда ее мучили. Когда мы заканчивали, она всегда испытывала удовлетворение.

— Удовлетворение, что осталась жива.

— Вы, смертные, цените такую возможность, — согласился он. — Смерть определяет характер вашей жизни, и, сталкиваясь со смертью, вы становитесь сильнее. Вы больше узнаёте, больше чувствуете. Наверное, это прозвучит глупо, но каждый раз, когда вы не умираете, вы делаетесь более живыми.

— А что определяет характер вашей, демонов, жизни? — спросил я.

— То, в чем мы испытываем недостаток.

Мы миновали спальню и прошли по коридору в пыточную. Силы понемногу возвращались, кровь притекла к ногам, и я уже не боялся упасть.

Я гадал, кого увижу в этой комнате, — наверняка кого-то знакомого. Кого он будет заставлять меня мучить? Мать? Сестру? Брук?

— Второй шанс ты упустил, когда она сидела в яме, — продолжал Форман, — хотя это было легче легкого: ты бы даже лица ее не видел, просто подносил провода к цепи. И это пошло бы на благо, ты спас бы ей жизнь. Но ты снова ничего не сделал.

— Я не хочу трогать людей.

— Ты так говоришь, но ведь это не помешало тебе прикончить Мхая, не помешало напасть на меня в подвале. У всех нас, конечно, свои пристрастия, и мне следовало понять, что я делал тебе неправильные предложения. Ты не хотел мучить Радху, потому что она невинна, а ты можешь причинить вред только негодяю. Вот я и привез тебе негодяя.

Мы вошли в комнату пыток, и я увидел его: Курта, обидчика сестры, связанного, с заткнутым ртом и целиком в моей власти.

Он находился в сознании, глаза смотрели прямо, рот залепляла клейкая лента. Его ноги Форман надежно приковал к полу, проломив доски и обмотав цепи вокруг опор, их поддерживающих. Руки, связанные в запястьях веревками, тянулись к отверстиям в потолке, но если Стефани висела свободно, то Курт был растянут, распластан, зафиксирован на месте.

Курт уставился на меня широко раскрытыми безумными глазами, в его взгляде читалось: он совершенно не понимал, что происходит. Я пропал два дня назад, и он наверняка знал об этом. Я явно походил на пленника: весь покрытый засохшей грязью из ямы, рубашка прожжена, на одежде короста рвоты. К тому же я едва шел. Догадаться, что я пленник и жертва, было нетрудно. И в то же время я находился здесь, без наручников, и Форман относился ко мне благосклонно. Как к равному. Если Курт слышал хоть часть того, что говорил Форман в коридоре, его недоумение только усилилось.

Как и ужас.

— Ну, вот он, — сказал Форман. — Работая в полиции, можно узнать много интересного. Например, что некая миссис Кливер каждые пятнадцать минут названивает, сообщая о жестокости бойфренда ее дочери. «Арестуйте его. Заприте его. Убейте его». Но ведь в данной ситуации закон почти бессилен?

Он подошел к столику и начал перебирать инструменты.

— Если речь идет о жестокости, то женщины по природе своей являются жертвами, и бедная маленькая Лорен была слишком запугана, чтобы предъявить официальные обвинения обидчику. Она сказала медикам, что упала с кровати, если в такое можно поверить.

Он поднял плоскую отвертку, осмотрел кончик и положил обратно.

— Они не поверили, но сделать ничего не сумели. Если жертва говорит, что насилия не было, закон это подтверждает. Закон беспомощен.

Он повернулся, держа в руке старый грязный скальпель.

— В отличие от тебя.

Он сделал шаг навстречу и протянул мне скальпель:

— Ведь ты этого хочешь? Ты ангел возмездия. Ты не будешь никого карать, если только кара не заслужена, а кто заслужил ее больше Курта? Ты видел, что он сделал с твоей сестрой. Не думай, что этим все ограничится: он ушел безнаказанным, так что мешает ему повторить? Он может лупить ее, колотить до полусмерти, и это всегда будет сходить ему с рук. Его ничто не остановит.

Он вложил скальпель мне в руку.

— Ничто, кроме тебя.

Курт бешено затряс головой, из глаз потекли слезы, но я не видел его в качестве жертвы, я видел только лицо Лорен с огромным красно-лилово-черным синяком. У нее была ссадина на щеке ровно в том месте, где и у меня. Я поднял руку и пощупал корочку. Я это заслужил, но Лорен невиновна. Курт хладнокровно избил ее.

Я сделал шаг в его сторону. Разве не такое же решение я принял по отношению к мистеру Кроули? Не допустить, чтобы плохой человек вредил невиновным? Я известил полицейских, но они ничего не сумели сделать — он убил их. В случае Кроули закон оказался бессилен. Это был вопрос жизни и смерти. Его остановил я, потому что не мог никто другой, теперь история повторялась. Закон бессилен; единственное, на что имела право полиция, — это сидеть и ждать, когда он побьет Лорен еще раз, потом еще и еще, пока она наконец не решит, что пора выдвинуть против него обвинение. Готов ли я в здравом уме это допустить? Нет, если в моих силах пресечь это раз и навсегда.

Я сделал еще шаг.

Но нет, тут другой случай. Кроули был убийцей — убийцей со сверхъестественными способностями, его остановила бы только смерть. Под конец он убивал чаще раза в неделю. Если бы я не прикончил его, сколько человек погибло бы за полгода? Но Курт никого не убил, и я не мог казнить его — слишком сильное наказание. Не мог. Я отошел назад.

Но… я мог причинить ему боль. Необязательно убивать. Ведь я причинил боль миссис Кроули, а за ней не числилось грехов в отличие от Курта. Я сделал еще два шага вперед — подошел настолько близко, что ощутил запах его пота, услышал прерывистое дыхание. Он приносил боль другим, значит его следовало наказать болью. В этом был смысл. Справедливость. Око за око.

Но что потом?

Я вдруг повернулся и подошел к окну; вечерело, и небо за рядами сосен сочилось глубокой синевой. Что будет, если я начну мучить Курта? Мы не сумеем его отпустить, иначе он все расскажет. Тогда мы могли бы держать его прикованным в подвале. Он заслуживал тюрьмы, и мы готовы были ее обеспечить. Но навечно?

Я оглянулся на Курта. Он зажмурился. Может, он молился, а может, просто боялся смотреть. Он грубое самоуверенное чудовище, он всем хамит, он оскорблял женщину, которая его любила, а когда дошло до ссоры, избил ее — сильно, беспощадно. Он губил жизни так же непоправимо, как Кроули. Не лицемерил ли я, когда, остановив Кроули, отказывался остановить Курта? Но если Курт — моя законная добыча, чего ради ограничиваться им одним? Где подвести черту? И имело ли смысл вообще ее подводить?

А за всем этим, за всеми другими причинами стояла неизбежная истина. Я хотел этого: хотел мучить его, хотел, чтобы из него брызнула кровь, чтобы он визжал от боли и в конце концов затих в совершенном покое смерти.

Я снова шагнул к Курту, но что-то остановило меня — краем глаза я уловил шевеление в дальнем углу комнаты, едва заметное, будто бабочка вспорхнула. Я увидел два уставившихся на меня глаза, заточенные, безмолвные, наблюдающие. Я смотрел на них. Никто не знал, кто она такая. Может, даже Форман не знал. Она моргнула — единственная доступная ей форма общения.

Откуда она? Что ей нравится, а что нет? Что она любит, а что ненавидит? Кто она?

А кто я?

«Меня зовут Джон Кливер. Я живу в округе Клейтон, в морге, на краю города. У меня есть мать, сестра и тетка. Мне шестнадцать лет. Я люблю читать, готовить и девушку по имени Брук. Я хочу поступать правильно независимо от обстоятельств. Я хочу быть хорошим человеком».

Но это только половина меня.

«Меня зовут мистер Монстр. У меня есть масса характерных черт серийного убийцы, мне снится насилие и смерть. Я чувствую себя лучше среди покойников, чем среди живых. Я прикончил демона и каждый день испытываю потребность убивать, в глубине моей души кроется бездонная яма».

Две мои половины вечно противоречили друг другу, но каждая была реальной. Если я выберу одну, то отвергну другую, а значит, отвергну и самого себя. Существует ли настоящий «я» где-то посредине?

Но точно существует другой «я», которого я никогда не признавал, только видел мельком его отражение в глазах людей. Он не был ни Джоном-неудачником, ни Джоном-шпионом, ни Джоном-психом. Он был Джоном-героем. Он разговаривал с Брук и ее друзьями, прогуливался по лесу во время костра, заглядывал людям в глаза и видел в них уважение — я и в самом деле чувствовал себя героем. Я хотел испытать это еще раз.

А если я герой, то должен спасти Курта, пусть я его и ненавижу. Если я герой, то должен спасти всех пленниц, как бы трудно это ни было. Должен остановить негодяя Формана, даже если придется переступить через мои правила. Даже если придется искалечить или убить его.

Но как я могу его убить, пока мне неизвестно, что он собой представляет? Что он говорил про себя и других демонов? Что их жизнь определяется тем, чего им не хватает.

Так чего же ему не хватает?

Эмоций — своих у него нет, поэтому он крадет у других. Он — пустота, гигантская дыра, которую нечем заполнить. Как у серийного убийцы, у него есть потребность, которую необходимо удовлетворять, и он построил жизнь вокруг удовлетворения этой потребности в ущерб всему остальному.

Сущность Мхая тоже определялась тем, чего ему недоставало. У него не было собственной личности, поэтому он похищал чужие тела, снова и снова, переезжая с места на место, меняя одну личность на другую, пока… не остановился. Пока в один прекрасный день не сделался мистером Кроули, после чего ни разу не переходил в другое тело. Что-то в нем преобразилось, что-то глубинное. В этот день он перестал быть Мхаем. Он перестал мерить себя тем, чего у него нет, и стал тем, что есть. А что же у него было? Только миссис Кроули.

Любовь.

Я снова подумал о нем не как о демоне, а как о добром старике, живущем в доме напротив. Любовь заставила его отказаться от жизни, полной убийств и обмана, и вести жизнь почти нормальную, обещавшую гораздо меньше, чем прежняя, но значившую гораздо больше. Форман не понимал этого, и я сомневался, мог ли понять. Тем не менее в это все и упиралось: Форман хотел знать, что случилось с Мхаем. На самом деле ему не нужно было, чтобы я мучил Курта, — он просто хотел перетянуть меня на свою сторону, завоевать доверие. Он хотел, чтобы я присоединился к нему, а присоединившись, как он предполагал, я раскрыл бы ему тайну, ради которой он приехал в Клейтон.

Он прежде говорил, что любовь — чувство слабое и бесполезное. Поймет ли он, даже если я все ему расскажу? Демон Мхай почти победил меня, потому что я не осознавал, что такое любовь; та же слабость была и у Формана, и, возможно, мне удастся воспользоваться этим в борьбе с ним. В голове у меня начал складываться план, но проводить его в жизнь стоило с осторожностью. Малейшее эмоциональное колебание грозило выдать меня.

— Вы приехали в Клейтон в поисках друга, — сказал я, поворачиваясь к Форману. — Вы говорили, он исчез сорок лет назад, и вы не знаете почему. Я знаю. Он сделал это из-за любви.

— Прекрати играть со мной, — ответил Форман, качая головой.

— Поверьте мне. Говорю вам как социопат социопату: если вы не понимаете причины происходящего, то причина одна — любовь.

Он задумался на несколько секунд. Какие чувства исходили от меня? Знал ли он, что у меня родился план? Я не лгал ему — все, что я собирался сказать, было правдой. Мог ли он почувствовать, что я приберег одну хитрость? Мог ли он за миазмами нервного страха, переполнявшими дом, различить мое беспокойство? Я смотрел на него, изо всех сил излучая честность и желание помочь.

— Ну что ж, — произнес он. — Попробуй объяснить.

— Сначала поесть. Я не ел два дня.

Он взглянул на Курта, чьи безумные глаза уставились на нас поверх клейкой ленты. Я положил скальпель на столик.

— Время для него еще найдется, — заметил я.

Форман кивнул и указал в коридор:

— Тогда на кухню. Послушаем, что ты скажешь.

Глава 20

— Садись, — велел Форман.

Я сел за кухонный стол, а он открыл холодильник, и за дверцей я увидел не коллекцию рук и голов, а вполне земной набор неприхотливого холостяка: виноградный сок, баночку с горчицей, полбуханки хлеба и пенопластовую коробку с остатками пищи, не доеденной в ресторане. В глубине стояла полупустая банка с рассолом. Я жадно посмотрел на коробку с ресторанной едой, но Форман вытащил пакет с хлебом и бросил на стол.

— Ем я немного. Предпочитаю получать удовольствие от еды, а не чувствовать все время, как грустят игрушки.

Я открыл пакет, вытащил кусок черствого черного хлеба и принялся есть, заставляя себя делать это медленно. Я не хотел, чтобы меня стошнило, если я съем все в один присест. Вкус у хлеба был великолепный, но я не сомневался, что это следствие голода.

Форман наклонился ко мне над столом, скрестив руки на груди и глядя, как я ем. Когда я проглотил несколько кусков, он снова заговорил:

— Итак, я полагаю, ты знаешь о Мхае гораздо больше, чем говоришь.

Вел он себя странно — внешне вроде бы злился, но на самом деле нет. Потом я вспомнил, что, пока не разозлюсь я, не начнет и он. Сейчас мы оба были спокойны, осторожны и готовы.

Он казался мне чистой страницей, и настало время писать на ней. Я хотел, чтобы он доверился мне, поэтому попробовал довериться ему, не притворно, потому что это не сработало бы, а по-настоящему, — я попытался заставить себя положиться на него, словно мы были подельниками. Я обнаружил, что, если сосредоточиваюсь на нем, ничего не получается, — я понимаю его, но не могу отождествить себя с ним. Раз проникнуться к нему сочувствием не вышло, я сконцентрировался на собственных реакциях, стараясь принимать как должное те рамки, в которые Форман вписал наши отношения. Я расслабился и стал воспринимать его как маму или моего друга Макса.

— Вы говорили в машине, что Мхай, по вашему мнению, вселился в тело мистера Кроули перед самым концом. И это логично, потому что тело Кроули так и не было обнаружено. Если бы Кроули умер своей смертью, тело бы нашли, но, если бы Мхай успел вселиться в него, Кроули превратился бы в слизь и исчез.

Форман кивнул:

— Похоже, ты знаком с его методами.

— Но вот чего вы не поняли. Мхай пробыл в теле Кроули целых сорок лет, в течение которых вы и не могли его найти.

Форман неожиданно улыбнулся:

— Из-за любви.

— Да, — подтвердил я. — Из-за любви. Сорок лет назад Мхай приехал сюда в новом, с иголочки, теле, готовый, как всегда, начать новую жизнь. Как долго он обычно оставался в теле, прежде чем поменять его?

— Максимум год. Если ты можешь быть кем угодно и где угодно, обычно нет причин задерживаться.

— Но он нашел причину. Ее зовут Кей.

Форман сухо, иронично рассмеялся:

— Кей Кроули? Мхаю несколько тысяч лет. Он повелевал королевами и императрицами, у него были рабыни и фанатички, жрицы и поклонницы. Что такого есть в Кей, чего не могли предложить за тысячи лет все красавицы мира?

— Любовь.

— У него и прежде была любовь!

— Ненастоящая, — сказал я, подаваясь вперед. — Вы даже не догадываетесь, что такое настоящая любовь. Если вас кто-то любил, Форман, вы питали в ответ те же чувства, а если вас переставали любить, то и вы тоже. В такой любви нет обязательств, а потому она бессмысленна. Она ненастоящая. Настоящая любовь — это боль. Настоящая любовь — это жертва. Настоящая любовь — это то, что почувствовал Мхай, когда понял, что Кей ни за что не примет его таким, какой он есть. У него появится шанс, только если он станет лучше. И он отказался от всего плохого, что в нем было, и стал лучше.

Форман внимательно смотрел на меня:

— Откуда социопат знает что-то о любви?

— У меня есть мать, всю свою жизнь отдающая детям, которые даже не замечают этого, не ценят и не могут отплатить тем же. Это и есть любовь.

Мы смотрели друг на друга, изучали, думали. Настал ключевой момент, когда мне требовалось, чтобы он вместо доверия проникся тоской. Мне нужно было, чтобы он почувствовал, будто обделен чем-то, поскольку я точно знал, как он поступит, — так же, как и всегда. Он выйдет из дома, отправится на поиски недостающей части и привезет ее сюда, чтобы пытками заставить подчиняться. По-иному общаться с миром он не умел. А пока он будет отсутствовать, я реализую следующую фазу моего плана.

Я вспомнил о людях, которых мне не хватало.

— Характер людей определяется не смертью, — сказал я. — И даже не тем, чего им недостает. Их характер определяется связями между ними.

Я вспомнил о матери и обо всем том, что она сделала для меня. Я вспомнил, как она защищала меня полгода назад, когда я убил демона, и никто не знал, что будет дальше. Я вспомнил, как она вывернула наизнанку свою жизнь, лишь бы подстроиться под меня, стать такой, какой нужно мне, как ей это представлялось. Я ненавидел все ее попытки, но она предпринимала их ради меня.

— Мхай знал это, — продолжал я. — Он понял в конечном счете, что жизнь — это нечто большее, чем бесконечная смена тел, переход от одной личности к другой, вечное бегство от всего на свете без возможности остановиться.