Сказание о Доме Вольфингов (сборник) Моррис Уильям

Посреди всего этого Тиодольф кричал, размахивая мечом:

  • «Вперёд, вперёд, сыны войны!
  • Смелей, смелее в бой!
  • Проснулся Волк! Храбры, сильны,
  • Свободны мы с тобой,
  • О, Волк-Отец, о, Волчий род, —
  • Вперёд, вперёд, вперёд, вперёд!»

Тиодольф весело повёл отряд в бой, и ужасающе долго звучал боевой клич, повторённый каждым воином. Все они, как один, бросились вперёд, сокращая пространство между собой и поросшей орешником поляной.

В мгновение ока полумесяц охватил римлян, предателей-готов и тех, кто ещё был с ними. Предатели не могли сопротивляться и сразу же повернули, крича, что боги родов пришли на помощь и никто не может противостоять им, но эти беглецы наткнулись на отряд римлян, стоявших следом за ними, и те повели их обратно в бой. Везде царил хаос. Атака Тиодольфа удалась: римляне были согнаны вместе так плотно, что вряд ли каждый мог поднять руку, чтобы нанести удар. Сзади них стоял большой отряд отважных копейщиков, которые никогда не отступали, если хоть как-то могли удержаться. Их ряды были тесно сомкнуты – щит почти касался щита. Их лица, как одно лицо, были повёрнуты к нападавшим готам. В таком строе они могли умереть, но вряд ли знали, как бежать. Беглецов же готы кололи и рубили, выкрикивая краткие свирепые слова, и беглецы забывали своё боевое искусство. Они, не способные защититься от гнева готов, бросали на землю щиты, а если кто-то старался сбежать вправо или влево, то натыкался на фланги полумесяца и попадал под сильный обстрел лучников, стоявших так близко, что ни одна стрела не пролетала мимо цели.

Так были перебиты невольники, и их тела стали защитой от натиска жителей Марки бившимся насмерть римлянам. Каждую минуту к врагу прибывали новые силы, и римские воины, не дрогнув, обращали к готам свои тёмные, загорелые лица. Глаза их сверкали над щитами, обитыми железом. Они не метали копий, стоя тесно друг к другу, спокойные и решительные. К этому времени совсем рассвело, и небо на востоке окрасилось в золотисто-красный цвет с прожилками розовых облаков. Битва затихала, но к северу слышны были крики и рёв рогов да резкие звуки медных труб.

Теперь Тиодольф, как всегда, когда видел, что всё идёт хорошо, не стремился к рукопашной. Он ходил по полю боя, придавая воинам отваги и скрепляя их тесные ряды, чтобы римляне не проникли внутрь строя готов. Тиодольф наблюдал и за рядами противника, он заметил, как римский строй начал удлиняться, так что, если бы он не следил за ними, они могли бы атаковать готов с фланга. Тиодольф уже собирался заново выстроить своих людей для контратаки, но тут увидел, как из лесу в беспорядке выбежали римляне, преследуемые тесными рядами второго отряда готов. На этом участке римлян было меньше, чем воинов Марки, они не были готовы отразить их быстрый натиск и сразу же сломали строй. Увидев этих беглецов, римляне сомкнули ряды, отказавшись от атаки, и было ясно, что удержать свои позиции для них теперь стало главным делом.

Воины второго отряда Марки (состоящего из жителей Нижней Марки вместе с некоторыми жителями Средней Марки) сражались осторожно. Они сначала гнали перед собой отступавших римлян, многих убивая, а остальных рассеивая, но затем прекратили преследование и двинулись на врага, с которым сражался отряд Тиодольфа. Когда Тиодольф увидел это, он издал победный клич, подхваченный его воинами, и яростно ринулся в атаку, метая в римлян всё, что только могло летать, прежде чем сойтись в рукопашной, так что многие римляне были убиты римскими же копьями, что лежали на земле рядом с павшими воинами.

Римский командир понял, что не стоит ждать, пока воины Средней и Нижней Марки окажутся у него во фланге. Он отдал команду, и его ряды мало-помалу стали продвигаться назад, всё ещё держась лицом к врагу. Теперь римляне старались укрыться за рвом и оградой, которые они по своему обыкновению уже соорудили вокруг бражного зала Вольфингов, сделав его своей твердыней.

Но натиск жителей Марки был теперь таким свирепым, что главному отряду римлян не удалось далеко продвинуться, прежде чем воины из второго отряда готов напали на них. Тиодольф, Аринбиорн и ещё несколько самых сильных воинов уже прорвали римский строй в двух местах. Гнев за смерть Оттера и чувство своей вины захватили душу Аринбиорна, и он, отбросив щит и не обращая внимания на удары, сражался, пока не сломал в давке меч. Но и тогда, схватив большой топор, он рубился так, словно его не могло достать оружие врага. Казалось, будто он валит деревья, соревнуясь с другим силачом. И всё это время в суматохе сражения на Аринбиорна обрушивался град ударов мечей и копий. Одни плашмя, другие боком, но были и те, что попадали верно и точно. Один из таких ударов снёс с головы воина шлем. Кольчуга была разорвана, и клинок иной раз попадал в живую плоть. Аринбиорн так глубоко зашёл в ряды противника, что никто не мог прикрыть его щитом. Наконец, зашатавшись, он упал у новой глиняной стены, возведённой римлянами, как раз тогда, когда Тиодольф с отрядом прорвался через толпу, а римляне заперлись в укреплении, не пуская уже ни чужих, ни своих. Они швыряли вниз большие брёвна и глыбы железа, свинца или меди, взятые из кузниц Вольфингов, чтобы хотя бы ненадолго остановить готов.

Когда Тиодольф наткнулся на павшего Аринбиорна, с ним были воины его Дома. Он сражался осторожно, клином разрезая толпу и помогая друзьям, чтобы они могли помочь ему. Увидев, что старый Беринг упал, князь вскричал: «Увы мне, Аринбиорн! Увы, что ты не подождал меня. День ещё молод, даже ещё очень молод!»

Готы, расчистив пространство за воротами, подняли воина Берингов и унесли его от римского укрепления. Таким яростным было сражение, с таким напряжением бились те, кто следовал за Тиодольфом, что их пришлось выстраивать заново, так как их клин, врезавшийся в ряды противника, состоял из немногих воинов, а римлян было множество, да и укрепление, со стен которого вёлся обстрел, тоже было недалеко. Поэтому готы мудро приняли решение дождаться второго отряда и тогда вместе перелезть через новую скользкую стену, невзирая на обстрел.

В этой первой атаке утреннего сражения пало несколько воинов Марки, но совсем немногие, ведь мало кто тогда врывался в римские ряды. В первом натиске, когда готы только выскочили из леса, погибло всего трое воинов, зато среди предателей и римлян пало множество людей. И после погибло немало врагов – кто пал от руки Аринбиорна, кто от ударов других готских воинов. Римляне сражались, отступая, и всегда помнили о входе за ограду. Готы теснили их со всех сторон, и римляне, натыкаясь друг на друга, уже не держали строй, а лишь спешили укрыться, смешавшись от ужаса перед воинами двух Марок.

Так как Тиодольф не получил ни одной серьёзной раны, то, когда он услышал, что душа Аринбиорна покинула тело, он печально улыбнулся и молвил: «Да, да, Аринбиорн, мог бы и подождать, пока сражение не станет более жарким».

Теперь Вольфинги и Беринги радостно приветствовали своих сородичей из Нижней Марки и других поселений, кто был во втором отряде. Выстроившись стройным порядком близ римского укрепления, они запели победную песню. Звенела тетива луков, свистели стрелы, и то и дело жужжали брошенные пращой камни.

Песня же, которую они пели о своей победе, была, как передают, такой:

  • «Солнце над миром встало,
  • Встало над битвой – алым
  • Нас осветило светом —
  • Ужасом враг объят —
  • Гибнет за рядом ряд.
  • Наши мечи устали
  • В ножнах лежать – и стали
  • Звон раздаётся гневный,
  • Враг нас искал – теперь
  • Он, словно загнанный зверь.
  • Ясен борьбы исход —
  • Тюр нам победу шлёт.
  • Сумерки подступали
  • И, наконец, объяли
  • Мир – убывала ночь,
  • Так же и враг – точь-в-точь
  • Жизни крадёт. Мы бурей
  • Бросились в бой из леса,
  • Стелы запели песню
  • Ужаса: “Острый меч
  • Голову срубит с плеч”.
  • Дрогнули, побежали
  • Наши враги. Держались
  • Самые смелые. Вместе
  • Надо теперь собраться,
  • Храбрые, верные братья,
  • Дело закончим здесь,
  • Чтоб не пришлось нам днесь
  • Сыпать курган за курганом!
  • Дети юдоли бранной,
  • Землю очистим! Враг
  • Спрятался в нашем доме.
  • Мы соберёмся, сломим,
  • Мы сокрушим его
  • Каменный строй боевой.
  • Мёда рога полны!
  • Пусть же Отец войны
  • В зале пирует бражном —
  • С нашим народом отважным!»

Пока они пели, над землёй взошло солнце, и его лучи заблистали на оружии, осветив повёрнутые к востоку лица поющих воинов.

В этом первом натиске всего было убито двадцать три жителя Марки, не считая Аринбиорна. Как уже было сказано, готы застали врага врасплох. Эту атаку в сказаниях называют Битвой на Заре.

Глава XXIX. Натиск Тиодольфа

Готы не медлили, радуясь победе. Все лучники, что были в войске, обстреливали римлян, стоявших на стене. Остальные выстраивались, чтобы атаковать вновь. Так как враг был укрыт стеной, хотя и довольно низкой, Тиодольф послал гонца к третьему отряду, состоявшему из воинов Верхней Марки, и передал, чтобы те, построившись, вышли из лесу и помогли им окружить бражный зал Вольфингов. Он хотел поймать римлян, словно зверя в ловушку. В то время, пока третий отряд шёл, Тиодольф послал в лес других людей. Они должны были нарубить древесных стволов для таранов и сделать подмостки, чтобы перебраться через стену, которая с римской стороны была высотой лишь по грудь, хотя римляне строили её беспрерывно со вчерашнего утра.

Спустя более получаса прозвучали рога Верхней Марки, и воины вышли из лесу. Это был большой отряд, так как к ним присоединились те, кто, укрывшись в лесу или дома от римского нашествия, мог носить оружие. Среди них шла и Солнце Крова в окружении отряда воинов Верхней Марки. Перед ней несли светильник, как знак грядущей победы. Впрочем, по приказу Тиодольфа, Солнце Крова и другие присоединившиеся к основному войску не стали спускаться к поселению. Они собрались вокруг Холма Речей. Солнце Крова со светильником взошла на его вершину, а рядом с ней встали двое мужчин, охранявших её.

Когда римляне увидели, что из лесу вышел новый отряд, они, должно быть, подумали, что в тот день у них будет много работы. Когда же они увидели, как Солнце Крова со светильником в руках и в окружении воинов встала на Холме Речей, то боги наслали на них ужас, и они поняли, что судьба не на их стороне. Но они были не из тех, кто падает и умирает только потому, что боги стали их врагами, нет, они, как будет видно из следующих событий, настроились сражаться до конца, что бы ни случилось.

В ограде укрепления римляне, по своему обычаю, сделали четыре входа. У каждого стоял отряд сильнейших защитников, и каждый вход был осаждён лучшими воинами готов. Тиодольф со своими людьми стоял против западных ворот, у которых произошло первое сражение. Против северных ворот стояли Элькинги и некоторые роды Нижней Марки. Остальные роды Нижней Марки стояли против восточных ворот. Против южных же – роды Верхней Марки.

Римляне, заметив отряды, поняли, что врагов у них теперь очень много. Они уже знали, что готы не менее отважные воины, чем они сами, и догадались, что Тиодольф был опытным военачальником. Менее чем через два часа после Битвы на Заре римляне увидели, как воины выходят из лесу с большим запасом древесных стволов, с помощью которых они собирались перебраться через ров и стену. День только начинался, и римляне не могли надеяться на то, что битва утихнет с наступлением ночи. Не было надежды и на помощь соратников из крепости. Они не посылали туда гонца и даже не знали о поражении на холме.

Поэтому им оставалось либо защищать укрепление, что они возвели, либо отважно прорываться сквозь окружение, чтобы умереть в бою или пробиться сквозь строй врага и вернуться к своему народу и укреплению на юго-востоке от Марки.

Они избрали второй путь, или если говорить точнее, их командир избрал его за них, хотя остальные не возражали. Это был насмешливый человек с горячей головой, непостоянный и неопытный в войне, а потому его мужество куда-то резко пропало, когда он был загнан в угол. Вернее, мужество-то осталось, а вот терпения недоставало. Для римлян было бы лучше переждать один-два натиска со стороны готов (те, кто атакует, теряет больше людей, чем те, кто обороняется) и только тогда пробиваться, но гордость римлян лишила их же самих счастливого случая. Но потом римский командир, считая, что битва проиграна и настал последний час его жизни, когда ему следует оставить сокровища и удовольствия, впал в отчаяние, а потому стал более яростным и жестоким. Всех пленных, которых они взяли (а было их двадцать два человека, поскольку раненых они убивали), он приказал привязать к стульям на возвышении в сидячем положении. К правой их руке привязали оружие, а к левой щиты. Он говорил, что готы будут теперь держать тинг, на котором наконец-то примут мудрое решение и воздержатся от глупости. Затем он приказал разбросать по залу связки хвороста и маленькие деревяшки и полить их жиром и маслом, чтобы можно было сжечь дом и пленников. «Вот у нас и будет хороший факел для погребального костра», – говорил он. В римской традиции было сжигать мёртвых.

Затем он приказал убрать заграждения, открыть все ворота нового укрепления, прежде поставив пращников и лучников на стену, и убить коней, чтобы ими не могли воспользоваться лесные жители. Он также расставил в верном порядке людей вокруг ворот, приказав храбрым пехотинцам напасть на готов и сделать всё, что было возможно. Сам же он в полном вооружении встал у Врат Мужей, поклявшись, что ни на фут не сдвинется с места, ни от огня, ни от стали.

Так свирепо тем ясным утром горела ненависть людей вокруг жилища детей лесного Волка, в котором дети римского Волка были заперты, словно скот в загоне для убоя.

Тем временем Солнце Крова видела всё это с Холма Речей, откуда она смотрела на военное укрепление римлян. Новая стена не мешала обзору, Холм Речей был высоким и находился недалеко от бражного зала, так что до неё, на самом деле, могли долететь стрелы римских лучников, впрочем, они не были искусны в стрельбе.

Девушка возвысила голос и запела так, что многие могли её услышать, поскольку в это время всё смолкло как внутри изгороди, так и снаружи. Настала та тишина, что обычно бывает перед грозой, когда затихает ветер и листья перестают шелестеть, пока первая грозная вспышка молнии не сверкнёт над полями.

Девушка пела:

  • «Вот час последний – и конец войне,
  • А завтра снова жизнь, и луг, и нива…
  • Я вижу раны, сталь и дом в огне,
  • Но это всё, как прежде, осветило
  • Златое солнце, и – смотри же – там
  • Наш бражный зал вновь чист, красив и светел,
  • И родичи сказителя словам
  • Внимают все – и старики, и дети,
  • Внимают зимней ночью у огня
  • И летним вечером на золотистом поле, —
  • И воины, оружием звеня,
  • Завидуя погибших славной доле,
  • О подвигах мечтают, и тогда
  • Рождаемся мы в череде историй,
  • И люди чрез столетья и года
  • Едят тот хлеб, что мы взрастили в горе».

Когда Солнце Крова закончила петь, те, кто был вокруг неё, поняли, что она предсказывает победу и мир в Марке, и тогда они пронзительно и радостно закричали. Воины, что были рядом с ней, подхватили крик, и он пронёсся по всему войску вокруг римского укрепления, поднялся к летнему небу, и дуновение ветра отнесло его к лугам Вольфингов. Те, кто тащил вагенбург, были уже довольно близко, они услышали его и возрадовались.

Римляне же поняли, что настаёт решительная битва, и, издав ответный крик, гневный и яростный, пошли на врага.

Могучие воины напали друг на друга в узком проходе ворот, ибо страх их уже умер и был похоронен в Битве на Заре.

У Северных ворот во главе атакующего клина шёл Хиаранди из рода Элькингов. Он первым ворвался в римский строй. У Восточных ворот во главе шёл Валтюр, сын брата Оттера, молодой и очень сильный воин. У Южных ворот атаку возглавлял Гейрбальд из рода Шильдингов, Гонец.

У Западных ворот во главе стоял князь Тиодольф. Он издал мощный крик, похожий на рык рассвирепевшего льва, и взмахами меча Ивара принялся расчищать себе путь. Взглянув вверх, на бражный зал, он увидел лёгкую струйку голубого дыма, клубившуюся из окон. Он понял, что произошло, и понял, что времени теперь было мало. Но его гневный крик уже был подхвачен кем-то, кто увидел то же самое, что и он, а затем и другими, кто ничего не видел, кроме римской давки, и громом прокатился над колыхающейся толпой воинов.

Тогда первый ряд римлян напал на отважных могучих воинов Марки, но не продвинулся ни на шаг, поскольку никто не мог отступить – такая сильная была давка и так много людей горели желанием биться. Никто не просил пощады, если был ранен или обезоружен, потому что готы не страшились пасть в пылу битвы за родичей и во имя грядущих счастливых дней. Римляне же не знали жалости и сами не искали её. Они помнили, как поступали с готами, и перед собой, как на картинах, видели убийства, бичевания и холодные насмешки, что они беспощадно обрушивали на своих врагов. Теперь они желали тишины той тьмы, которой окончится их суровая жизнь и в которой будут забыты эти дела, а они и их враги упокоятся навеки.

Римляне сражались отчаянно, но ярость их отчаяния не могла противостоять бесстрашной надежде готов. Ряд за рядом заступал на место тех, кто был опрокинут Тиодольфом и его родичами, в свою очередь сметаемыми врагом, но всё же готы медленно расчищали пространство за воротами. Они начали собираться вдоль стен укрепления, и их ряды ставились всё гуще. Они сражались не только в воротах, но сделали подмостки из древесных стволов и лезли по ним на стены укрепления. Очистив их от лучников и пращников, они соскакивали вниз и нападали на римские фланги. Воинство мёртвых росло, а воинство живых сокращалось.

Те, кто стоял вокруг Холма Речей, вместе с воинами Верхней Марки заметили дым, вырывавшийся из окон бражного зала, и красные языки пламени, видневшиеся сквозь дым и трепетавшие вокруг оконных косяков, словно алые знамёна. Тогда они, уже не сдерживая себя, побежали вниз по склону Холма Речей и дальше с громкими яростными криками, забрались на стену в том месте, где она не была защищена, подставляя друг другу спины и подавая руки. Среди атакующих были как крепкие воины, так и старики, юноши и женщины. Они прорвались за ограду и напали на сократившийся отряд римлян, которые теперь уже начали отступать под натиском то в одном, то в другом месте, впрочем, им не оставалось ничего другого.

Так было у западных ворот, да и в других местах, поскольку все Дома Марки бились одинаково доблестно. Самый большой отряд сильнейших римских воинов сдерживал натиск Тиодольфа, который казался им главным врагом, в других местах римляне держались хуже, поэтому Восточные ворота были захвачены первыми, и Валюр со своим отрядом первым укрепился за ними. Кратко говоря (возможно ли различить один удар от другого в такой мешанине?), его отряд образовал смертоносное кольцо вокруг римлян и убил их всех до последнего, а потом напал на тех, кто сдерживал натиск Хиаранди на Северные ворота. Здесь не нужны подробности, ведь Хиаранди в тот момент как раз начал прорываться через ворота и даже очистил стену от римских лучников. На ней теперь стояли воины Марки, метавшие на римлян копья, брёвна и всё, что было под рукой. Римляне были перебиты или выведены из сражения, и два готских отряда соединились. Они закричали так громко, как ещё хватало сил, и продолжили сражение, чтобы связать снопы, пожатые серпом Тиодольфа. Но теперь это было простое убийство: хотя римляне ещё держались, сбившись группками менее двадцати человек, сражались они, рубили и кололи, ни о чём не думая, уже не имея собственной воли, словно камень, который продолжает катиться по склону холма после того, как его толкнули.

Готы почти полностью заняли римское укрепление. Тиодольф видел, что у римлян не осталось надежды собраться воедино, поэтому пока родичи занимались преследованием отчаянно сражавшегося противника, сам он собрал самых опытных воинов, среди которых были Стинульф и Грани Серый, ловкие столяры. (Аталульф был серьёзно ранен копьём в битве.) Они пробились сквозь смешанную толпу сражавшихся и ринулись напрямую к Вратам Мужей. Вскоре они, раскидывая бегущих римлян, преграждавших им путь, уже были перед входом в бражный зал. Но в дверном проёме, из которого вырывался огонь, спокойно и гордо, с насмешливой улыбкой на губах, стоял римский командир в золотых доспехах и сюрко* цвета морского пурпура. На клинке, что он держал, не было крови.

Тиодольф на мгновение остановился, и взгляды врагов встретились. Князь был страшен – глаза его сверкали на бледном лице, зубы были стиснуты. Хотя он сражался осторожно, оберегая жизнь, как и подобает отважному воину, пока он не загнан в угол, словно одинокая волчица гончими псами, его потрепали в бою. Шлема и щита не было, кольчуга, которую выковал не гном, а Ивар, была порвана, кровь струилась по его левой руке – он был ранен во многих местах. Тиодольф сломал меч Ивара в схватке и теперь, стоя на окровавленной и истоптанной земле перед Вратами Мужей, он держал в руке крепкий римский меч.

Князь презрительно посмотрел на римского командира, а затем, громко рассмеявшись, стремительно прыгнул на него и, повернувшись боком, ударил воина в ухо кулаком левой руки в тот момент, когда римский командир замахнулся на него мечом, поэтому римлянин повалился на бегущего следом за Тиодольфом ловкого воина по имени Волчья Голова. Тот проткнул врага своим мечом и отбросил в сторону. Но меч римского командира успел поразить Тиодольфа в бок.

Готы вместе вступили в дом и в гневе спешно пошли по наполненному дымом бражному залу. Языки пламени лизали столбы и стены и ползли уже по верхним окнам, но огонь ещё не охватил дом целиком, так как римские поджигатели делали свою работу впопыхах. Стинульф и Грани во главе с остальными побежали напрямик к чердаку с водой. Тиодольф же, от боли шедший медленно, огляделся и заметил на возвышении пленных, которых римляне связали и оставили гореть. Он взошёл на возвышение медленно, как больной и слабый человек, и там сказал: «Ободритесь, братья, ибо Дома готов разбили врагов, и настал конец войны».

Голос его показался пленникам неожиданно спокойным среди доносящегося снаружи шума сражения. Тиодольф положил меч на стол, вынул из-за пояса маленький острый кинжал и одну за другой окровавленными руками перерезал верёвки, связывавшие пленных. Каждого из них он целовал и говорил: «Брат, помоги тем, кто тушит огонь. Это приказ князя».

Но каждого следующего из пленных он освобождал всё дольше и дольше, и слова его звучали всё тише. Наконец, он подошёл к тому, кто был привязан к его собственному престолу, стоявшему рядом с тем местом, где висел светильник и обычно сидела Солнце Крова. Это был последний пленник. Звали его Эльфрик, и был он из рода Вормингов. Тиодольф долго возился с верёвками, которыми тот был связан, а освободив, улыбнулся, поцеловал воина и молвил: «Поднимись, брат, помоги потушить огонь и уступи мне мой престол, ибо я устал. Если можешь, принеси мне воды, я хочу пить. Этим утром никто не заботился о мёде для жнецов».

Эльфрик поднялся, и Тиодольф сел на престол, откинув назад голову. Эльфрик испуганно посмотрел на него, а затем помчался по залу, где стало шумно от суеты, созданной теми, кто старался потушить огонь. К ним присоединялись всё новые люди.

Эльфрик наполнил водой из ведра деревянную чашу, подобранную им у подножия одной из колонн, и поспешил обратно через зал. Возле возвышения больше никого не было, но Тиодольф всё так же сидел на престоле. Зал был тёмен от клубящегося дыма, и Эльфрик плохо различал, что делал князь. Когда же он подошёл к Тиодольфу, то наступил на что-то мокрое. Сердце его сжалось – он понял, что это была кровь. Он поскользнулся на ней и выставил в стороны руки, чтобы удержать равновесие. Большая часть воды выплеснулась из чаши и смешалась с кровью, но он подошёл к Тиодольфу и сказал ему: «Пей, князь, в этой чаше ещё остался большой глоток воды».

Тиодольф не пошевелился при этих словах. Эльфрик прикоснулся к нему, но Тиодольф остался неподвижен.

Сердце Эльфрика дрогнуло, он положил ладонь на руку князя и посмотрел ему прямо в лицо. Рука была холодной, а лицо – серым. Эльфрик дотронулся до его бока и почувствовал, что в него глубоко воткнут короткий меч римского командира (и это кроме всех остальных ран). Эльфрик понял, что князь умер. Он бросил чашу на землю, поднял руки и громко завыл, как женщина, внезапно увидевшая, что её ребёнок мёртв. Он громко кричал:

«Сюда, сюда, о, все в зале, князь людей Марки мёртв! Слушайте, люди! Тиодольф Могучий из рода Вольфингов мёртв!»

Эльфрик был ещё молод и не мог мужественно переносить мысли о смерти. Он склонился, скорчился на полу и громко зарыдал.

Пока он так кричал, солнце снаружи померкло, и порог бражного зала переступила Солнце Крова в своём старинном платье. В руке она держала чудесный светильник, чьё имя носила. Из-за её спины сверкали доспехи и оружие воинов, но мужчины боялись переступить порог, пока она не повернулась и не сделала им знак. Тогда они в беспорядке ввалились внутрь через Врата Мужей. Доспехи их были разорваны и испачканы, но лица пылали гордостью и счастьем. Когда они вошли, Солнце Крова махнула им рукой, чтобы они присоединились к тушившим пожар, и все разбежались. Сама она спокойно поднялась на возвышение, туда, где из дымного облака, слегка покачиваясь, свисала цепь для светильника, который она первым делом повесила на место. Как обычно ловко, девушка заработала воротом. Она подняла светильник под скрытую дымом крышу, и он, как и должно, вновь засверкал оттуда – знак спасения Вольфингов и процветания всех родов.

Тогда Солнце Крова повернулась к Тиодольфу со спокойным и торжественным, хотя и неестественно бледным лицом. Казалось, что она никогда больше не сможет улыбнуться. Эльфрик поднялся и молча встал у стола. Из его груди всё ещё вырывались тяжкие рыдания. Девушка мягко отстранила его, подошла к Тиодольфу и встала пред ним, смотря вниз, на его лицо. Затем она, протянув руку, закрыла его глаза и, наклонившись, поцеловала князя в лоб. Выпрямившись, она обернулась лицом к залу и увидела, что зал полон народа, и хотя под потолком ещё клубился дым, огонь внутри уже потушили. Звуки битвы снаружи стихли. Жители Марки закончили свою дневную работу ещё до полудня. Большая часть римлян была убита, а оставшихся готы помиловали до тех пор, пока народное собрание не решит их участь, ибо в сердцах отважных жителей Марки зародилась жалость к храбрецам, которых они разбили и которые больше не угрожали им.

Эта часть утренней битвы в сказаниях получила название Натиск Тиодольфа.

Теперь Солнце Крова поняла, что битва закончилась, а огонь потушен. Она видела, как каждый, кто входил в бражный зал, смотрел вверх, на чудесный светильник, и лицо его прояснялось от радости, и как все глядели на престол, на котором, откинувшись назад, лежал Тиодольф, и сердце её разрывалось между мыслью о собственном горе и о горе народа, потерявшего могучего друга, и мыслью о радости грядущих дней и славе, что Тиодольф завоевал в дни прошедшие. Но она скрепила своё сердце и, откинув назад чёрные пряди волос, крикнула так, что ясный и пронзительный её голос разнёсся по всему залу: «Родичи, собравшиеся в бражном зале, князь мёртв! Слушайте, Тиодольф Могучий покинул этот мир! Подойдите сюда, подойдите ближе, ибо жизнь Тиодольфа прервалась!»

Глава XXX. Тиодольфа выносят из бражного зала. Оттера кладут рядом с ним

Когда раздался голос Солнца Крова, все воины сбежались в бражный зал. Это была огромная толпа, состоявшая из людей разных родов, но все они единодушно расступились пред возвышением, чтобы дать дорогу детям Волка. Воины и женщины, юноши и старики, свободные и невольники – все стояли здесь вперемежку, ибо те, кто когда-то бежал от римлян в лес, теперь тоже пришли за ограду, и большая их часть зашла в пиршественный зал, где теперь, как они знали, огонь уже почти угас.

Одни слышали звонкий голос Солнца Крова, другим рассказали, что случилось. Волна горя, смешавшись с радостью возвращения своего дома, захлестнула их, и всё же они не плакали и не рыдали в голос даже для того, чтобы смирить свою печаль, пока не выслушали всё, что сказала им Солнце Крова, стоявшая лицом к ним рядом с мёртвым князем.

А сказала она вот что: «Сорли Старый, поднимись сюда! Ты долго был моим соратником по оружию».

Старик вышел из толпы и медленно поднялся на возвышение, позвякивая доспехами, которые сверкали и сияли, потому что он был слишком стар, чтобы биться в гуще сражения в этот день, хотя и имел опыт в делах войны. Он встал рядом с девушкой, высоко, с достоинством держа голову, несмотря на жидкие седые пряди волос и впавшие глаза.

Солнце Крова вновь заговорила: «Ты слышишь меня, Волчья Голова, я прошу тебя встать рядом со мной. Или ты тоже уже на пути в Вальгаллу*?»

Вперёд вышел могучий воин и поднялся на возвышение. Его доспехи не отличались красотой, ибо клинок порвал их и окрасил красным, а пламя пожара в бражном зале закоптило. Его лицо было испачкано сажей, а руки походили на руки кузнеца, который работал с невольниками, в спешке перед грядущей войной забывая о чистоте. Но он поднялся на возвышение, гордо держа голову и глядя перед собой. Глаза его яростно сверкали на испачканном и почерневшем лице.

Солнце Крова снова заговорила: «Эгиль, гонец, жив ли ты? Быстры твои ноги, и они никогда не бегут от врага. Поднимись, встань рядом с нами».

Эгиль тотчас же протиснулся вперёд через толпу. Он был не так грубо сколочен, как Волчья Голова, поскольку всё это время с другими лучниками издалека обстреливал римлян. Да и сейчас он ещё держал в руке свой согнутый лук. Он тоже поднялся на возвышение и встал рядом с Волчьей Головой, поглядывая вниз, на родичей, и охотно вертя головой по сторонам.

Солнце Крова вновь заговорила: «Нет больше чужаков в Марке! Идите сюда, люди родов! Иди сюда, наш брат Хиаранди из рода Элькингов, ибо ты нравишься своим сёстрам, нашим женщинам. Иди сюда, Валтюр из рода Лаксингов, сын брата Оттера. Сделай для князя то, что сделал бы брат твоего отца, если бы не был так далеко. Подойди сюда, гонец* Гейрбальд из рода Шильдингов! Теперь мы знаем дела других и твои дела. Иди сюда, постой с нами».

Все воины вышли вперёд в порванных и искорёженных доспехах. Высокий Хиаранди держал в руке лишь обломок меча, а у Вальтюра был топор дровосека, зазубренный и затупленный от работы. Гейрбальд пришёл с римским метательным копьём, его собственное оружие сломалось в схватке. Из этих троих он шёл последним, словно отставший жнец. Так они стояли друг с другом, смотря вниз, на толпу в зале.

Солнце Крова снова заговорила: «Агни из рода Дейлингов, я вижу тебя. Как же ты попал в эту рукопашную, старик? Иди сюда, встань с нами. Мы любим тебя. Ангантюр из рода Берингов, ты прекрасно скакал в день Битвы на Холме. Иди сюда, присоединись к нам. Будет ли сегодня дому Вольфингов не хватать Бимингов, на чьих дочерях они женятся? Гейрольд, у тебя нет оружия, но сражение окончилось. В этот час оно тебе больше не понадобится. Иди к нам, брат. Гунбальд из рода Валлингов, сокол на твоём щите теперь потускнел от вмятин римских клинков, но он уже выполнил свою работу, сохранив отважное сердце. Идём сюда, друг! Идите сюда все, встаньте рядом с нами!»

Когда она называла воинов, они выходили, поднимались на возвышение и вставали рядом. Они внушили бы ужас врагу, если бы битва началась вновь и им снова пришлось бы встать пред лицом смерти. Солнце Крова опять заговорила: «Стинульф и Грани, ловки ваши руки! Возьмите стебли цветов войны – копья родов и свяжите их, чтобы получились носилки для нашего князя, ибо он устал и не может идти пешком. Ты, Али, сын Серого, ты уже выполнял мои поручения. Иди теперь за ограду, иди к воде и расскажи мне, когда вернёшься, о вагенбурге. К этому времени он уже должен быть рядом».

Али пошёл выполнять поручение, и на некоторое время в зале воцарилась бессловесная тишина, но зато послышался звук бурава и молота – это плотники работали над носилками. Вскоре, тяжело дыша от быстрого бега, вернулся Али. Он закричал: «Солнце Крова, они идут! Последняя телега пересекла реку, а первая уже на подходе, и знамёна ярко горят на солнце!»

Солнце Крова произнесла: «Воины, хорошо бы встретить наши знамёна, возвращающиеся с поля боя, чтобы дать богам знать, что мы сделали. И хорошо бы наш князь Тиодольф пошёл с нами. Постройтесь теперь по отрядам. Выйдем из бражного зала, опалённого огнём, на солнечный свет, чтобы сама земля и небо могли взглянуть в лицо нашего князя и быть свидетелями тому, что он умер как воин».

Без лишних слов народ вышел из бражного зала и построился по отрядам за стенами укрепления, возведённого римлянами. Когда зал покинули все, кроме тех, что стояли на возвышении, Солнце Крова взяла восковой факел, который она зажгла и потушила, когда войско отправлялось на войну, и теперь вновь зажгла его от пламени чудесного светильника – Солнца Крова. Тут плотники принесли носилки, сделанные из древков копий, взятых у воинов разных родов. Носилки покрыли пурпурным плащом с золотой вышивкой, сокровищем Вольфингов, и положили на него Тиодольфа.

Тогда все, кто был на возвышении, подняли его: Сорли Старый, Волчья Голова и Эгель, трое из рода Вольфингов, Хиаранди из рода Элькингов, Валтюр из рода Лаксингов, Гейрбальд из рода Шильдингов, Агни из рода Дейлингов, Андантюр из рода Берингов, Гейрольд из рода Бимингов, Гунбальд из рода Валингов. Все вместе с двумя отважными плотниками, Стинульфом и Грани, они подняли носилки, снесли их с возвышения и чрез Врата Мужей вынесли наружу, к солнечному свету. Солнце Крова шла сразу за ними, держа в руке Свечу Возвращения. Стояла середина лета, шёл час после полудня. Дым обгорелого бражного зала ещё висел над деревьями лесной опушки. Солнце Крова не смотрела ни себе под ноги, ни направо, ни налево, а только прямо перед собой. Выстроенные отряды готов закрывали от неё много неприглядного. Впрочем, невольники и женщины уже подобрали почти всех мёртвых и раненых и теперь залечивали раны и готских, и римских воинов. Те, кто сопровождал погребальные носилки, через просветы между рядами могли увидеть небольшую группу римских пленных. Кто-то из них стоял, тупо смотря в сторону, кто-то сидел или лежал на траве, тихо переговариваясь с соседом. В их лицах, казалось, уже не было горечи смерти.

Войско прошло через Западные ворота, где сегодня так отважно сражался Тиодольф, и вышло на зелёную поляну, на которой стояли хижины невольников. Тяжело было на сердце у Солнца Крова, и когда она смотрела ещё дальше этих хижин: на пашню, луг и синюю полосу леса за рекой, – то вспоминала о тех многих днях, когда любящий отец был рядом, и о тех прекрасных словах, которыми он утешал её. Но горе, сжавшее сердце девушки, не отразилось на её лице. Она не стала бледнее обычного. Мужество её было велико, и Солнце Крова ни за что не запятнала бы этот прекрасный день и победу готов печалью по тому, что прошло, тогда как столько всего того, что когда-то было, ещё ожидает в будущем и пребудет вечно.

Войско миновало пашню, где ещё оставалось немного пшеницы, желтевшей в ожидании времени сбора урожая. Колосья ржи уже свисали – серые и тяжёлые. Ведь всё это время погода стояла солнечная и жаркая. Но много зерна было вытоптано римскими отрядами.

Процессия вышла на открытый луг, и люди увидели движущиеся им навстречу телеги с обслугой, состоящей из крепких невольников, которых вели Стиринги, воины в зрелых годах, опытные в битве. Ярко сияли телеги, несущие знамёна, хотя без ветра последние висели на шестах, не развеваясь. Быки мычали, кони ржали, овцы блеяли – и войско услышало этот шум ещё на лугу.

Наконец, все остановились на истоптанном и местами запятнанном кровью возвышении, где вчера Тиодольф вступил в бой между людьми Оттера и римлянами. Здесь ряды войска разомкнулись, образовав кольцо, посреди которого были поставлены носилки с телом Тиодольфа. Телеги с охраной подошли к ним и выстроились, огородив кольцо воинов знамёнами родов, причём каждое знамя стояло напротив своего рода.

Здесь были Волк и Лось, Ястреб и Лебедь, Кабан и Медведь, Зелёное Древо, Куст Ивы, Щука, Лесной Дрозд, Телёнок, Утка и Косуля – это всё были рода Средней Марки. Из знамён Верхней Марки были Конь, Копьё, и Щит, и Рассвет, и Долина, и Гора, и Ручей, и Ласка, и Облако, и Олень. Из Нижней Марки здесь были Лосось, Рысь и Вересковый Червь, Тюлень, Камень, Чайка, Козёл, Яблоня, Бык, Гадюка и Цапля.

Стояло жаркое время, часа три после полудня, лёгкий ветер подул с запада и раскрыл знамёна, так что теперь все могли видеть знаки Домов, знаки их предков.

Все молчали. Но вот воины расступились, и внутрь прошли те, кто нёс ещё одни носилки – с Оттером. Мёртвого, в доспехах, со многими страшными ранами на теле, его нашли в углу бражного зала, куда его вчера положили римляне, после того как он вместе с другими Берингами и Вормингами пал в атаке. Римляне отметили его необычайную отвагу, и когда отогнали готов, кто-то принёс его тело в укрепление, ведь враги знали имя и высокое положение этого доблестного воина.

И вот его внесли на холм, где лежал Тиодольф. Носилки поставили рядом, и два князя Марки теперь были вместе. Увидев это, воины перестали сдерживаться и громко застонали, а некоторые даже заплакали. Они застучали мечами о щиты, печалясь о павших и прославляя их, и звук этот вознёсся до небес.

Солнце Крова высоко подняла зажжённый восковой факел и громко запела:

  • «Всё в дом возвращено, пылает факел,
  • И Солнце Крова вновь горит под крышей,
  • А пламя, что враги зажгли, угасло.
  • О, воины, сиянье славной битвы,
  • Возрадуйтесь! Спасли вы отчий дом
  • Могучих Вольфингов. Сегодня будет пир,
  • Ибо сегодня многие свершили
  • Знакомый путь в святилище богов,
  • К надежде дней последних. Как же можем
  • Мы проливным дождём размыть их путь?
  • Они трудились славно ради дней
  • Грядущих, и вы радостно примите
  • Их дар, чтоб он в печаль не обернулся!
  • Сокровищами, летними цветами
  • Мы бражный зал украсим ныне, гости,
  • Омоем пиром стены от тоски,
  • Очистим ото зла наше жилище!»

Она посмотрела на мёртвого Тиодольфа, затем перевела взгляд на Оттера и продолжила:

  • «О, родичи, пред вами два героя!
  • Мертвы они, и больше не увидит
  • Никто, как через пашню или к дому
  • Они проходят. Мы привыкли к ветру,
  • И к небесам, и к солнцу, и к их лицам.
  • Где же теперь приют себе найдут
  • Две пламенных души? Травой, цветами
  • Поросший холм им ныне домом станет!
  • А посему, о, родичи, кто ведал
  • Сердца князей сих славных – не молчите.
  • Над душами, уставшими в бою,
  • Над душами храбрейших пусть поёт
  • Кукушкой слово памяти живое!»

Она замолчала, а люди зашевелились, поскольку стоявшие под знаменем Дейлингов увидели старого воина в полном военном облачении, сидевшего верхом на огромном вороном коне. Воин медленно сошёл с коня и приблизился к кольцу расступившихся готов. Все узнали Асмунда Старого, опытного в войне, того самого, который причитал над кольчугой Тиодольфа. Он сел на коня за день до битвы и поскакал к Средней Марке, но опоздал к самому сражению и только у брода нагнал обоз с вагенбургом.

Глава XXXI. Старый Асмунд говорит над телами князей. Над мёртвыми насыпают курган

Воин под пристальными взглядами всех собравшихся подошёл к тому месту, где положили тела князей, взглянул в лицо Оттера и произнёс:

  • «Я знал тебя давно, великий муж!
  • Ты был храбрейшим в сонме самых храбрых,
  • Как младший брат мне. Сыновей моих
  • Водил ты в битву и учил всему,
  • Что следует знать воину. О, Оттер,
  • Ты помнишь готов чёрные годины,
  • Когда с тобою на руках я вброд
  • Переходил поток калёных стрел,
  • Окрашенный обильно готской кровью?
  • Потом мы ждали родичей, как ждут
  • Рассвета после долгой-долгой ночи.
  • О, мой товарищ в битве, мой товарищ
  • По пиру! Помнишь – радовались мы,
  • Среди веселья горе вспоминая.
  • Зачем ушёл ты и меня оставил
  • Стареть у дряхлого щита? Ведь я бездетен,
  • А у тебя под кровом Лаксингов сыны
  • Родного брата и их дети,
  • Готовые прийти на зов твой. Готы!
  • Душа, живущая в обмякшем этом теле
  • В величье ваше верила, и слава
  • Его – подарок вам бесценный. Роды
  • Великой Марки, сохраним в веках
  • О подвигах его сказанья. Будут
  • Они в венок бессмертный вплетены
  • Легенд о всех героях славной Марки!»

Он замолчал, с грустью глядя в лицо Оттеру, ибо все слова, сказанные им, были правдой. Ведь и в самом деле Оттер, родившийся позже Асмунда, был его товарищем в годы войны и в мирное время. Они нога к ноге стояли в битве, в которой на глазах старого Асмунда пали его сыновья.

Но вот Асмунд медленно перевёл взгляд на Тиодольфа. Тело старика задрожало, он открыл было рот, чтобы вымолвить что-то, но не проронил ни единого слова. Он сел на край погребальных носилок, слёзы хлынули из его старых глаз, и он громко зарыдал. Те, кто видел его, удивлялись, потому что всем была известна стойкость его сердца. Он носил большую тяжесть, чем остальные старики, и не сгибался под ней. Наконец, он поднялся, выпрямился и, повернувшись лицом к народному собранию, голосом, более похожим на голос мужа в расцвете лет, чем на голос старика, запел:

  • «Буря клинков разразилась!
  • Гнева тропа широка!
  • Песней в ряды вонзилась
  • Смертного страха тоска,
  • Песнею небо пронзает
  • И над жилищем богов
  • Кружится, стонет, стенает,
  • Смех заглушая, и кров
  • Их сотрясая, как громом
  • Грозная туча порой
  • Горы пугает. Со стоном
  • Песня смолкает. Покой
  • Залов небесных нарушен.
  • Двери распахнуты. Ждёт
  • Один того, кто послушно,
  • Долго, упорно идёт.
  • Боги стоят неподвижно,
  • Слушают звуки шагов,
  • Слабых, глухих, еле слышных.
  • Переступает порог
  • Странник – и щит, и кольчуга,
  • И драгоценный меч
  • В битве потеряны. Чудом
  • Голову мудрую с плеч
  • Враг не срубил, но раны
  • И без того глубоки.
  • Странник спокойно, прямо
  • Смотрит. И вверх клинки
  • Взмыли – ликуй, Вальгалла!
  • Странник, смелей, смелей!
  • Слава герою, слава!
  • Место среди королей,
  • Воинов, рядом с богами,
  • Странник, займи. И вот
  • С пламенными словами
  • Павших Отец встаёт:
  • “Он не принёс сокровищ
  • Славных: шелков, тиар,
  • Он захватил всего лишь
  • Воина жизнь – и дар
  • Этот дороже злата,
  • Славьте подарок судьбы!
  • Волка народа в Палатах
  • Одина встретили мы!
  • Солнце, луна – померкнут,
  • Дрогнет земная твердь.
  • Имя же это бессмертно
  • В памяти родичей впредь!”»

Все воодушевились от его песни, и, когда она стихла, раздался звон мечей о щиты. Он прокатился по лугу, и тогда могучий радостный клич готов разорвал небеса. В этот момент жители Марки, словно воочию, увидели своего славного воина Тиодольфа сидящим на золотом престоле среди богов. Вокруг него витали сладкие ароматы и трели нежных голосов, а сам он, ясноликий, был таким весёлым, каким никто не видел его на земле, хотя он всегда радовался жизни.

Когда же ликование готов стихло, Солнце Крова заговорила вновь:

  • «Уж солнце к западу склонилось, и усталость
  • Земли растёт от радости и боли,
  • И факел мой давно грозит угаснуть,
  • Поэтому отправимся домой —
  • В зал Вольфингов, в святилище войны
  • И мира. Все, кто нас любил,
  • Последуют за нами неприметно
  • И сядут пировать, соединившись
  • С живыми, с теми, кто в трудах проводит
  • Свой век короткий, как соединялись
  • Мы с божествами, в песнях и сказаньях
  • О них рассказывая малым детям.
  • Придите, готы, сыновья родов,
  • Что в свет произвели мужей могучих,
  • Сейчас лежащих здесь на покрывале.
  • Мы будем пировать, как те, кого
  • Освободили нынче от неволи.
  • Мы будем ночью ждать рассвет, а там
  • И полдень, и закат, и ночь, и снова
  • Рассвет не зародившегося дня».

Вновь раздались крики отважных воинов. Но теперь все они уже были одеты в свежие и красивые одежды, сверкавшие на солнце, ведь пока произносились речи, по просьбе Солнца Крова воины сходили к телегам своих родов и оделись в праздничные наряды.

Теперь они подняли погребальные носилки, и Солнце Крова повела их через луга, а следом в стройном порядке шли воины родов, каждый Дом под своим знаменем. Когда же они приблизились к ограде, которую римляне возвели пред Вратами Мужей бражного зала, их встретили нарядно одетые женщины рода Вольфингов. Они бросали цветы на оставшихся в живых воинов и на мёртвых князей, оплакивая последних. Свободные готы прошли в бражный зал, предводительствуемые Солнцем Крова и теми, кто нёс павших князей. Знамёна же были оставлены в пределах ограды, возведённой римлянами. Невольники устроили себе пир рядом с телегами (они поставили их на открытом месте около своих хижин, кузниц и коровников).

Проходя в бражный зал, Солнце Крова опустила свою свечу к порогу Врат Мужей и потушила её.

Много времени понадобилось, чтобы прошли все, а когда они оказались внутри, то увидели Тиодольфа. Князь вновь восседал на своём престоле, и рядом с ним был Оттер. Вожди родов заняли свои места на возвышении, каждый то, которое ему полагалось, а Солнце Крова села под светильником, чьё имя носила.

Сумерки опускались на землю, но бражный зал был светел, как и обещала Солнце Крова. Вольфинги выставили свои сокровища: прекрасные ткани висели на стенах, а искусно вышитые одежды – на столбах, бронзовые котлы и резные деревянные сундуки стояли в углах, где их было хорошо видно, золотую и серебряную посуду расставили на пиршественных столах. Столбы украсили цветами, и гирлянды их свисали с драгоценных драпировок стен. В красивых медных курильницах горели сладкие смолы, и так много свечей было зажжено в бражном зале, что казалось, будто он горит как тогда, когда его подожгли римляне во время утренней битвы.

И вот все начали пировать, освещая праздник своего победного возвращения. Мёртвые тела Тиодольфа и Оттера в драгоценных искрящихся одеждах восседали на престолах, и родичи, прославляя своих князей, ликовали. В тот вечер за их здоровье пили в первую очередь, прежде чем за здоровье кого-либо ещё – неважно, божества или человека.

Но ещё до освящения пира, Али, сын Серого, поднялся на возвышение, держа что-то в руке. И – о чудо! – это был Плуг Толпы! Он искал его по всему полю, где римляне разбили воинство Марки, и наконец нашёл. Все видели меч в его руке, когда он поднимался к Солнцу Крова и говорил с ней. Она поцеловала юношу в лоб и, взяв Плуг Толпы, повязала вокруг него шнурок мира и положила его на стол пред Тиодольфом. Затем она тихо сказала, словно сама себе, но так, что все её слышали: «Отец, тебе больше нет нужды вынимать из ножен Плуг Толпы, пока не разгорится Последняя Битва, где сыны плодородной земли и сыны Дня встретят, наконец, сынов Ночи, когда приблизится перерождение мира. Возможно, тогда я буду там с тобой, но сейчас на время я скажу тебе прощай, о, мой могучий отец!»

И роды Марки начали праздновать возвращение под крышу бражного зала Вольфингов. Никто их не осуждал, и некого им было бояться. Луна взошла, летняя ночь приблизилась к рассвету. Под крышей бражного зала и среди телег, где пировали невольники, чужестранцы и римские пленные, вовсю шло веселье, и долго не умолкали пение, звуки арфы и радостные голоса.

На следующее утро готы похоронили своих мёртвых в кургане между бражным залом и диким лесом, в одном кургане и воинов, и князей. Аринбиорн лежал справа от Оттера. Тиодольфу оставили Плуг Толпы.

Недалеко от кургана, где хоронили мёртвых готских воинов, к югу, похоронили римлян, большое воинство вместе с командиром. Над ними насыпали длинный и довольно высокий курган. Когда пройдут года, и ноги людей и зверей истопчут его, он будет точь-в-точь как простое возвышение на земле, и, может статься, люди никогда не узнают, сколько костей храбрых воинов лежит под ним, но имя своё он сохранит надолго – Холм Битвы.

Холм, под которым похоронили воинов Марки, много поколений после этого называли Холмом Тиодольфа, о нём слагались предания, ведь люди не хотели забывать славного князя. Позже считалось, что Тиодольф сидит в этом холме не мёртвый, а спящий, и Плуг Толпы лежит пред ним на столе, и когда готы окажутся в крайней нужде, и сокол перестанет гнездиться на коньке крыши бражного зала Вольфингов, Тиодольф проснётся и покинет свой холм, чтобы поочь им, но никто не дерзал раскопать курган и посмотреть, что внутри.

Что же до возвышения на лугу, где готов разбили римляне, а Тиодольф упал на землю без раны, то и оно получило имя Обморочного холма, и имя это сохранялось ещё долго после того, как люди уже забыли, почему оно появилось.

Когда же похороны закончились, и воины всех родов разошлись по своим домам, Вольфинги собрались на пшеничном поле и начали восстанавливать то, что было разрушено римлянами. Они чистили и чинили бражный зал, чтобы сделать его прекраснее, чем он был до этого, и все признаки пожара исчезли из него, все, кроме одной обугленной балки, второй от возвышения, которую оставили в память о прошедших событиях. Когда закончилась осень, Вольфинги, Биминги, Гальтинги и Элькинги начали отстраивать с Берингами их бражный зал и другие постройки, в том числе и хозяйственные, которые сожгли римляне. И новый бражный зал Берингов был прекрасен.

У Вольфингов всё процветало: и в поле, и в загоне, и в доме. Они зачинали детей, которые вырастали могучими и ловкими воинами, и род их стал ещё более славным, чем был до этого.

Сказание не повествует о том, нападали ли римляне на Марку вновь, но около этого времени они приостановили расширение своих владений и даже стали сокращать свои границы.

ТАК ЗАКАНЧИВАЕТСЯ СКАЗАНИЕ О ДОМЕ ВОЛЬФИНГОВ И ВСЕХ РОДАХ МАРКИ.

1889

Корни гор, или Повесть о жизни народа Долины Крепости, об их друзьях, соседях, врагах и боевых товарищах

  • Я из окна бегущего вагона
  • Не раз смотрел на жёлтые поля
  • И проезжал мимо чужого дома,
  • Там, где цветами поросла земля,
  • Там, где телега с сеном на дороге
  • Стоит, и локонами пламенной копны
  • Играет ветер, там, где ни тревоги,
  • Ни грусти нет – свободны и вольны
  • Там люди, севшие обедать в поле, —
  • Так близко крыша старая, щипец…
  • Так далеко… О, если б в моей воле
  • Было остаться там и, наконец,
  • Почувствовать спокойствие, неспешность,
  • Сидя в ползущей на восток тени,
  • Быть частью того мира – долго, вечность,
  • Хотя бы день… Пусть замыслы мои
  • В письме преобразятся, в тех листках,
  • Что держишь ты, читатель мой, в руках.

Глава I. О городе, его жителях и соседях

Давным-давно среди гор и холмов, с которых водопадами стекают водяные потоки, в одной прекрасной долине стоял небольшой городок. Почти отовсюду долина эта, или Дол, была окружена отвесными скалами. На востоке она постепенно сужалась, пока не оставался лишь узкий проход, через который по камням в неё вбегала река. Там береговые холмы были немного ниже, чем в остальных местах, хотя так же, как и везде, их склоны уходили обрывами вниз. Ближе к истоку, и особенно на северном берегу реки, холмы становились всё выше, чуть дальше от берега опять понижались, а затем превращались в настоящие горы, покрытые сосновыми лесами и изрезанные глубокими ущельями. Горы высились, становясь всё круче, пока, наконец, и лес не исчезал на той высоте, где среди голых скал простираются лишь снежные поля да замёрзшие реки. Но это было уже далеко от Дола, и река брала начало не в заснеженных полях и ледниках горных вершин – её чистые воды рождались в источниках, затерявшихся в горных пустошах.

Край долины у самого прохода в скалах был завален множеством камней, принесённых рекой, но ниже ложе было ровнее, на нём поднимались лишь невысокие, поросшие травой холмы. Вскоре исчезали и они, и взору открывалась прекрасная плодородная равнина, со всех сторон окружённая горами, кроме того места с востока, где в неё вбегала река, да ещё того устья на западе, где та же река вытекала в лежавшую ниже равнину, впадая в другую широкую реку.

Примерно десять миль (если мерить в милях) насчитывалось от края долины, где река прорывалась сквозь скалы, до её устья на западе, где те же скалы, вначале приближаясь к берегам реки, вскоре расступались. Там глазам представала широкая равнина, как предстаёт море взору морехода, выводящего корабль из устья реки.

В этой горной долине, кроме пересекавшей её реки, названной местными жителями Бурной, были и другие источники. Ближе к восточному проходу, среди беспорядочно разбросанных скал, лежало глубокое горное озеро, площадью около двух акров. Под его водами било множество холодных ключей. Из него вытекал ручей, где-то среди зелёных холмов впадавший в Бурную. Чёрные воды озера, внушая всем ужас – ведь никто не знал, что скрывается под ними, – зыбились прямо под скалами, ограждавшими долину. Водилась в озере только отвратительная черная рыба, напоминавшая форель. Ловить её, удочкой или сетью, не решался ни один человек. Озеро это прозвали Озером Смерти.

Долина была богата водой: с холмов, особенно на юге, стекали ручейки, которые, соединяясь в более крупные потоки, впадали в реку Бурную. Одни из них, пенясь, выбивались из-под скал, другие, с трудом проложив себе прямой путь через холмы, обрушивались в долину. Где-то посередине долины протекал и поток побольше других. Бравший начало в северных холмах, где почва была более мягкой, он проложил себе довольно широкое русло. Жители тех мест ещё расширили его и проторили неплохую дорогу вдоль его западного берега. Надо сказать, что в Дол не было иных путей, кроме узкого прохода вдоль русла Бурной на востоке и более широкого на западе, да ещё одного, о котором речь впереди. Через горы же отваживались переходить лишь горные козы да некоторые смельчаки, хорошо лазающие по скалам.

Этот поток посередине долины назывался Потоком Дикого Озера, а дорога, что шла вдоль него, – Дорогой Дикого Озера. Северным своим краем она упиралась в лес, что простирался от скал, окаймлявших долину, до поросших соснами высоких холмов на северо-востоке и до равнины на юго-западе.

После того как Река Бурная проходила каменистый участок, она сворачивала с прямого пути и текла почти до самых южных скал, где устремлялась на север, чуть ли не в обратном направлении. Новый крутой поворот русла, при котором река описывала почти две трети окружности, уводил течение на запад, где, близ северных утёсов, Бурная вытекала из долины. Вторым своим поворотом река огибала небольшой холмистый участок. Там и стоял маленький город, о котором пойдёт речь.

Жители города расширили и углубили русло реки в месте изгиба, навели мосты, а на оставшемся небольшом участке суши построили крепкую, хотя и небольшую стену с воротами посередине. По бокам от ворот возвышались башни, а на расстоянии броска камня высился утёс. В нём вытесали лестницу и на вершине из больших камней соорудили Крепостную Башню на случай, если из-за холмов покажется враг. Крепость эта была очень древней, и всё поселение называлось по ней – Город-у-Крепости, как и вся долина – Долиной Крепости.

Протекая мимо городка, Бурная приближалась к северным скалам. Между рекой и скалами простиралась рукотворная пустошь, и река здесь вновь служила хорошим защитным рубежом: течение в этом месте было медленным, русло глубоким, а между рекой и утёсами ничего не было, кроме той дороги, о которой уже говорилось. Если эту дорогу перегородить, а сделать это было легко, никто бы не прошёл по ней незамеченным. Называлась она Портовой Дорогой. Река Бурная долго текла вдоль северных скал, а затем, посередине долины, её широкий поток начинал петлять, и так до самого западного края. Портовая Дорога же тянулась вдоль скал, до того места, где начинали попадаться ущелья да осыпи. По ней можно было дойти и до того большого ущелья, по которому бежал Поток Дикого Озера (по его правому берегу шла Дорога Дикого Озера). Портовая Дорога пересекала их и, наконец, выходила из Дола на низинные земли.

Дорога вдоль ущелья была узкой и кривой. Она уводила путников в лес и, поднимаясь, оставляла Поток Дикого Озера внизу, на востоке. Через лес дорога шла прямо на север, поднимаясь всё выше и выше, но не по ущелью, а прямо по горам. Лес в этих местах был густым, деревья в нём росли самые разные, но по большей части дуб и ясень, сквозь листья которых проходило много солнечного света, так что всё здесь заросло падубом, ежевикой, шиповником и другими кустарниками да молодью, пробраться через них, не расчистив себе прежде дорогу, было невозможно. Но до того как продолжить рассказ о Дороге Дикого Озера, следует упомянуть, что в том месте, где Портовая Дорога подходила к восточному склону ущелья, образованному Потоком Дикого Озера, один выступ (с него хорошо просматривалась вся долина) был очищен от деревьев. Там, в большом кольце стоячих камней с возвышавшимся посередине Курганом Судей и Алтарём Богов перед ним, жители Дола проводили народные собрания. Как сами жители Дола, так и другой народ, о котором вскоре пойдёт речь, почитали это место священным.

Когда Дорога Дикого Озера отходила мили на три от Холма народного собрания, деревья начинали редеть, и вскоре путник оказывался на поляне, перед деревянными хижинами. Народ, живший там, не был ни богатым, ни могучим, зато мужи этого народа были выше и крепче других, правда, насчитывалось их совсем немного. Они не выдавали своих дочерей за жителей долины и не брали в жёны их девушек, хотя и считались отчасти родственными народу Дола. Собственно, жители тех мест не могли себя снабдить всем нужным для жизни и зависели от жителей Дола, как слуги от своих хозяев. Среди высоких деревьев нельзя было выращивать хлеб, а из домашнего скота в этой деревне разводили лишь коз и ослов, да и тех было немного. Жившие здесь люди промышляли охотой и торговлей углем, и это удавалось им лучше всего на свете. Кроме того, все они были меткими лучниками. Жители Леса доставляли в Дол уголь, копчёную дичь и пушнину, а в обмен получали зерно, вино, оружие и одежду. Жители Дола продавали гостям всё необходимое задёшево, как продают своим, пусть и далёким родственникам товар, в котором нет недостатка. Жители Леса, все, без исключения, были верными товарищами и отличались недюжинной силой. Говорили они мало, но с теми, кто нуждался в них, отбрасывали свою обычную грубоватую угрюмость. Они были смуглы, но светловолосы, с красивым разрезом глаз, а щёки их никогда не бывали румяными. Женщин этого народа нельзя было назвать красавицами, ведь работали они не меньше мужчин, а может, даже и больше. Считалось, что люди эти лучше других умеют предрекать будущее. И в самом деле, многие из них знали заклинания и колдовские песни и помнили древние легенды, просьба пересказать которые могла сделать их говорливее обычного. В этой деревне хорошо знали и руны. Их искусно вырезали на деревянной посуде, на посохах, притолоках и стропилах, на кроватях, ножках и других подобных предметах. Долгой зимой, когда крыши домов и ветви деревьев заваливало снегом, когда в лесных чащах завывал ветер, от которого стучали сучья, гнувшиеся под тяжестью снежных шапок, когда все звери и люди прятались в своих убежищах, – долгие часы просиживали жители Лесной деревни у очага с ножом или стамеской в руке, зажав доску коленями и положив рядом точильный камень, слушая рассказы о былых временах, о тех днях, когда знамя их развевалось во всех концах мира. Этими вечерами на прочном дереве появлялись цветы, листья, орнамент и силуэты воинов, женщин и диких зверей.

Исконное название этого народа теперь забылось, и людей этих называли просто жителями Леса, а их поселение – Лесной деревней. Но так или иначе, кем бы они ни были и как бы много или мало ни было у них золота, друзья любили их, а враги боялись.

К северу от Лесной деревни, где местные жители рубили деревья, лес редел. Но Дорога Дикого Озера туда не вела, она сворачивала на запад и шла лесом мили четыре, всё время вниз, по нижним склонам первой цепи холмов. Затем деревья расступались, лес заканчивался, и дорога проходила по невысоким холмам, разделённым кривыми низинами. Деревья здесь встречались редко, по большей части торчал лишь терновник да кривые низкорослые дубы клонились к земле под западным ветром. Иногда попадался тис, а иногда склоны покрывал низенький самшит, и повсюду рос можжевельник. Здесь начинались земли пастушьего народа, дружественного жителям Дола и Леса. У них не было ни защищённого города, ни обычной деревеньки – люди жили там, где легко находили воду и укрытие. И всё же своя твердыня имелась и у них: посредине их земель, на вершине одного из холмов, у подножия которого петлял заросший ивняком ручей, находилось земляное укрепление. Стены его, высокие и гладкие, заходили одна за другую, поэтому пройти в него можно было только по коридору, образованному ими. Внутри имелся глубокий колодец, что облегчало защиту. В случае войны пастуший народ загонял туда свои стада, ведь захватить такое укрепление могло только очень большое войско. Называлось это место Зелёной Крепостью.

Пастухи были сильными и высокими, как и жители Леса, ведь они находились в отдалённом родстве друг с другом. И те, и другие потемнели под солнечными лучами, вот только пастухи отличались большей словоохотливостью, чем их соседи, но, впрочем, болтунами не были. Они хорошо знали все древние легенды (в том числе и от сказителей лесного народа), но плохо разбирались в колдовстве, и если оно требовалось, всегда посылали за жителями Леса. Зато они славились крепким здоровьем и долголетием, ведь жили на чистом свежем воздухе, всегда, даже зимой, носили лёгкую одежду и никогда не унывали. Пастухи могли родниться как с жителями Леса, так и с жителями Дола. Хлеб они не выращивали, только зелень, и большую часть продуктов получали из Дола. Летом они гнали туда, на сочную траву, своих коров, ведь в их собственных землях почти не было воды, разве что у стен Зелёной Крепости. Свиней пастухи не разводили, зато овец у них было великое множество, и в мясе и шерсти пастухи не испытывали недостатка. Среди них не было таких искусных ткачей, как у жителей Леса, и их женщины не просиживали целыми днями у ткацкого станка, но и не чурались веретена. В целом, пастухи были весёлыми людьми, и в Доле их любили. Они быстро гневались и в гневе могли наговорить лишнего, но так же быстро и отходили. Пастушьи постройки и поселения (которых было весьма мало) не могли пробудить в госте любопытства – их украшали только работы, выполненные жителями Леса. Эти последние, когда гостили у своих соседей, проводили много времени задрав голову к стропилам, что-то высчитывая, размечая и приколачивая. При этом они ни на один вопрос не давали ответа длиннее «да» или «нет» и желали только одного – чтобы светлые часы дня, пригодные для работы, длились подольше. К описанию пастухов можно добавить, что они носили одежду из светлой или тёмной некрашеной шерсти, а яркие цвета были у них не в ходу.

Холмы продолжались и за землями пастушьего народа, но их почти никто не населял. За холмами жил народ, с которым пастухи в родстве не состояли, а иногда даже враждовали. Впрочем, постоянной вражды между ними тоже не было, и каждый раз после сражений наступал мир – за пролитую кровь платили должный выкуп, и война не длилась долго. Жители Дола и Леса лишь изредка принимали участие в этих сражениях.

Теперь, после того, как мы поведали обо всех родственных жителям Дола народах, с которыми их связывала дружба, надлежит поведать об их главном поселении – о Городе-у-Крепости. Как уже говорилось, он находился в верхнем конце долины, где петлявшая Река Бурная, изгибаясь, почти образовывала остров и вместе со стенами и башнями надёжно защищала горожан. Там, где Поток Дикого Озера впадал в Реку Бурную, было самое широкое место долины: более девяти фарлонгов. В районе же города долина была намного уже, а между городской стеной и потоком насчитывалось лишь пятьдесят акров в форме головки эфеса. Там и стоял город. Его дома принадлежали разным родам, а между домами были разбиты сады. Улиц не было, разве что от ворот с их башнями к мосту через реку вела широкая дорога. Мост, также как и ворота, охраняли две башни, построенные со стороны города.

Дома были разными: и большими, и маленькими, по желанию тех, кто в них жил. Некоторые из них построили уже давно, о только два здания в городе были действительно древними. Некоторые, наоборот, возвели лишь недавно, но таких было мало. Клали их из камня, и клали искусно, пространство вокруг дверей украшали тщательно выполненной резьбой: орнамент, звериные и людские фигуры, – иногда такая резьба покрывала весь фасад. Как жители Леса были мастерами в деле вырезания ножом и стамеской по дубовому брусу, так и жители Дола мастерски обрабатывали тёсаный камень киянкой и долотом, и такая работа для них была только в радость. В каждом доме были общий зал и верхняя комната, в зале имелись складные кровати, по одну его сторону или по обе, также к нему примыкало нечто вроде кухни, да была ещё кладовая с внешней стороны дома – всё это располагалось очень удобно. Во всех домах жило много людей – и родичи, и те, кого приняли в род.

Ближе к городским воротам, у дороги, стоял самый большой из домов, он же считался одним из двух самых старых. Фасад его был обращён на восток, косяки и притолоку испещрял орнамент из переплетающихся стеблей, превосходивший сложностью те, что украшали другие городские здания. Над дверью, на камнях стены, было вырезано изображение воина с широким лицом: воин улыбался, но при взгляде на него становилось жутко. В руках он держал стрелу, прилаженную к тетиве, а вкруг его головы светилось кольцо, составленное как будто бы из солнечных лучей. В ногах у воина лежал дракон – он выползал из цветочного орнамента, окружавшего входную дверь, и хвост его оставался вплетённым в этот орнамент. Изображение головы воина, окружённой кольцом из лучей, многократно повторялось как внутри, так и снаружи здания, но нигде больше во всей долине нельзя было его встретить. Этот дом принадлежал роду Лика, и о нём многое можно рассказать, но сперва поведаем о том, как протекала в Доле жизнь.

В городе не было ни зала народного собрания, ни ратуши, ни церкви, какие бывают сейчас. Торговые шатры ставили повсюду, но по большей части торговали на широкой дороге между воротами и мостом. Мелкие споры горожан решали Старейшина и Стражи, собиравшиеся на поляне за воротами. Крупные же дела, такие как убийство и кровная месть, объявление войны и мира или выборы Старейшины и Стражей, оставляли народному собранию. Оно проводилось в том месте, о котором уже велась речь, в Кольце Судьбы у Алтаря Богов. Не только жители Дола, но и народ пастухов, и жители Леса собирались там, чтобы в надлежащем порядке выступить с достойными речами. Там проводились выборы и приносились жертвы богам – в благодарность за урожайный год и в память о предках. В середине зимы горожане пировали, переходя из дома в дом, – они праздновали зимнее солнцестояние*. На этих пирах многие кубки осушались в память о предках и о тех днях, когда мир жителей Дола не ограничивался одной долиной и знамёна их развивались над дальними землями.

Жители Дола селились не только в городе, защищённом стеной и рекой. Их поселения стояли везде, где находилось подходящее для жизни место. Постройки эти ничем не отличались от городских. Многие из них были обнесены оградой, чтобы их владельцы могли при случае обороняться.

Пышные сады долины были прекрасны, но главным её украшением считались рощи сладкого каштана. Его плоды приносили местным жителям хороший доход. К югу от Реки Бурной, ближе к западному выходу из долины, росли тисы – древние, высокие деревья. Жители Дола, слывшие искусными лучниками, делали луки из его древесины.

Земля долины давала хорошие урожаи пшеницы и ржи, особенно плодородным считался западный её край. В Доле росли и яблони, и груши, и вишни, и сливы – некоторые вдоль полей, другие в садах, принадлежавших горожанам или иным жителям Дола. На освещённых солнцем склонах северных гор были разбиты виноградники, и жители долины не знали недостатка в белом и красном вине.

В Доле разводили домашних животных, по большей части, свиней. Овец почти не было, ведь ими занимался дружественный народ пастухов. Лошадей во всей долине насчитывалось лишь несколько – жители Дола привыкли ходить пешком. Если же надо было взять с собой беременную женщину, детей или дряхлого старика, то вывозили подводу, запрягали в неё быков и неторопливо ехали туда, куда требовалось. Эти быки были крупными и тучными, намного крупнее тех, что разводили пастухи с холмов. Быки Дола были либо мышастой масти, либо белые с чёрными громадными рогами, чёрной кисточкой на хвосте и чёрными кончиками ушей. Жители долины держали и ослов с мулами для переходов по горным перевалам на востоке; разводили они и гусей, и кур, столько, сколько требовалось. Были у них и собаки, и много: с серовато-коричневой шерстью и с острыми носами на вытянутой морде, большие, лохматые охотничьи псы, способные вступить в схватку даже с волком.

Жители Дола занимались и ремёслами. Они прекрасно ткали, искусно окрашивая шерсть и лён в яркие цвета. Торговцы с равнины по разумной цене продавали им для этого синиль и марену*, растения же для зелёной краски можно было найти и в самой долине. Жители Дола были искусными кузнецами. В песке Реки Бурной иногда встречалось золото, а медь и олово привозили с восточных гор. Серебра было мало, а железо и вовсе приходилось покупать у торговцев с равнины. Торговцы эти приходили в долину дважды в год: весной и поздней осенью, прежде чем выпадет снег. За их товары жители Дола платили куделью или пряденой шерстью, а также хорошей тканью, мехами вина, молодняком скота – бычками и тёлочками, коваными медными чашами или золотом и серебром на вес (чеканных монет у них не было). Принимали торговцев всегда хорошо, в том числе и потому, что каждый раз они привозили с собой рассказы о равнине, о её городах, о войнах, о падении королей и вождей и о счастье полководцев.

Так жили люди Дола. Всего у них было в достатке, хотя и по-простому, без излишеств. Они много работали, а утомившись, отдыхали от труда, пировали и веселились. Их никогда не тяготили мысли о грядущих днях, и никогда с ними не происходило ничего, о чём бы им хотелось забыть. Они не стыдились своей жизни и не боялись смерти.

Дол был прекрасным, чудесным местом, и его обитатели считали свою долину настоящим земным раем. Они, прекрасно сложенные, с лёгким, радостным сердцем, гордо ступали по цветущим берегам речек и ручьёв, журчащих под зелёными ветвями.

Глава II. О Божественноликом и его роде

Вот о чём повествует предание: однажды под вечер, поздней осенью, когда стояла безветренная солнечная погода, из лесу, прямо у Холма народных собраний, вышел человек. Он сел у подножия кургана, бросив перед собой тушку косули, только что убитой в чаще. Этому человеку, одетому в котту* из тёмной овечьей шерсти и шоссы* той же материи, подвязанные белыми кожаными ремешками, было двадцать три года от роду. На поясе у него висели маленький топорик и короткий меч в изящных ножнах и с не менее изящной позолоченной рукоятью. За спиной у юноши висел колчан, в руке он держал лук со снятой тетивой. Юноша был высоким, прекрасно сложенным, сильным и пригожим. Его светлая кожа изрядно загорела, щёки покрывал румянец. Лицо украшала маленькая острая бородка. Светлые вьющиеся волосы были коротко острижены, но кто угодно заметил бы, что они очень густые. Голову юноши не покрывали ни шляпа, ни капюшон, лишь украшала повязка из золотых бусин.

Присев и оглядев довольным взглядом долину, юноша опустил глаза вниз. Он смотрел на траву у своих ног, словно желая лучше запомнить прекрасный вид, только что представший пред ним. Солнце висело низко, его косые лучи золотили долину, освещая посеревшие с наступлением осени каштаны и чёрные ветвистые вязы. Вода Реки Бурной искрилась. Внизу, на лугу, медленно продвигаясь вдоль потока, паслись длиннорогие мышастые коровы. Среди коров легко и проворно прыгала пастушья собака. В том месте, где река делала крутой поворот, юноша увидел маленький алый мерцающий огонёк. Над ним, путаясь в ветвях ив, висела тонкая пелена дыма. Рядом он заметил с десяток людей: кто-то сидел, кто-то стоял, кто-то расхаживал взад-вперёд, но никто не отходил далеко от группы. Четверо были одеты в короткие тёмные платья, один из них держал в руке копьё, сверкавшее на солнце. Другие были в длинных ярких одеждах. Красные, голубые, зелёные и жёлтые цвета ткани указывали на то, что их обладательницы – женщины. Не успел юноша оторвать от них взгляд, как те, кто сидел, поднялись, а те, кто расхаживал, подошли ближе к костру. Они взялись за руки и начали танцевать на траве. Ещё один человек с собакой подошёл к танцующим; и он сам, и собака принялись бегать вокруг и между фигурами людей. Чудилось, что танцуют искусно смастерённые куколки: так чётко их было видно и такими маленькими они казались.

Юноша какое-то время сидел, улыбаясь, а затем поднялся, взвалил на плечо свою добычу и пошёл вниз, в сторону Дороги Дикого Озера. Вскоре он уже был в долине. Он широко шагал по Портовой Дороге под склонами серых северных скал, позолоченных последними лучами заходящего солнца, уже через минуту-другую грозящего скрыться за западным горизонтом. Юноша шёл быстро, напевая про себя обрывки старых песен. Никто его не нагонял, зато сам он иногда обгонял тех, кто в одиночестве или группами направлялся в сторону города. Мужчины и старики, жёны и девушки возвращались домой с полей и пастбищ или шли в гости. Один-два путника прошли ему навстречу. Все они дружелюбно приветствовали юношу. Он отвечал им тем же, но не останавливался поговорить ни с кем из них, словно торопился куда-то.

Уже смерклось, когда юноша прошёл через городские ворота. Оттуда он сразу направился к дому, принадлежавшему роду Лика, и, не задерживаясь у входа, вошёл внутрь, как человек, пришедший в свой собственный дом.

Зал, куда вошёл юноша, был длинным и узким, потолок его располагался не очень высоко. Внутри было уже почти темно. Но вошедший хорошо знал это место, и всполохов пламени, изредка вырывавшихся из-под золы в очаге, что стоял под навесом посередине зала, ему было достаточно, чтобы разглядеть трёх человек. Казалось, он предполагал увидеть здесь именно их, да и они ждали его прихода и знали его поступь.

Юноша положил свою добычу на пол и радостным голосом воскликнул:

– Привет, Прожора! Неужели все ушли, чтобы успеть поспать на природе, пока не наступила зима, и оставили дом без света, словно пещеру? Подойди сюда! Или ты тоже спишь?

С другой стороны очага раздался голос:

– Да, господин, я спал и видел сны, и мне приснился горшок с мясом да лежащий на столе пирог. Вот увидишь, мой сон сбудется, а это выгодно и тебе.

Другой голос произнёс:

– Прожора уже получил часть из того, что ему приснилось, если верна поговорка о поварах. Пока тебя не было, он поступил как пёс Рейфа, когда его хозяин убежал, испугавшись подстреленного зайца.

Говоривший засмеялся, а с ним и Прожора, и третий из тех, кто был дома. Засмеялся и юноша, а затем он произнёс:

– Вот, я принёс оленину по просьбе моего родича. Но, как вы видите, я пришёл слишком поздно. И всё же возьми тушу, Прожора. Когда мой отец вернётся из кузницы?

Прожора ответил:

– Господин занят изготовлением священного меча для праздника солнцестояния и не покинет кузницы, пока не покончит с работой. Впрочем, он будет здесь уже скоро. Он посылал к нам сказать, чтобы мы побыстрее приготовили чего-нибудь на ужин.

Молодой человек спросил:

– Где же ты нашёл в Доле господ, Прожора, что постоянно мне ими в глаза тычешь?

– Сын Старейшины, – обратился к нему Прожора, – ты называешь меня Прожорой, хотя это не моё имя, так почему же мне не называть тебя господином, хотя у тебя и нет такого звания? Я привык к этому обращению. Но вот идёт мой товарищ по котелку, а с ним женщины и дети. Сядь-ка у очага, чтобы не мешаться под ногами, а я принесу тебе воду – омоешь руки.

Юноша сел, а Прожора поднял тушу и направился к одной из дверей в дальнем конце зала. Но ещё прежде, чем он успел открыть её, в дом ввалилась шумная толпа мужчин, женщин и мальчишек с собаками. Некоторые из людей несли большие восковые свечи, другие – чаши, миски и подносы, третьи втаскивали столы.

Юноша, моргая от внезапного потока света, озарившего тёмный зал, молча улыбался. Убранство отцовского дома было хорошо знакомо ему, и юноше не нужно было смотреть по сторонам, чтобы вспомнить, что где находится, и всё же сегодня он с удовольствием разглядывал зал, наполненный предпраздничной суетой, – таким тяжёлым грузом лежали на его сердце воспоминания о лесе, в котором он бродил весь день. Одна из вошедших девушек подбросила в тлеющий очаг угля и помешала, пока не появилось пламя. Оно вместе с восковыми свечами, поставленными на возвышение в конце зала, освещало каждый его уголок. Зал, как уже говорилось, был длинным и узким, с невысоким каменным аркадным перекрытием. Окна, выходившие на улицу, поднимались чуть ли не до самого потолка. Напротив, в арочных нишах, располагались складные кровати. Стены были из голого камня, но на время пиршеств их обычно завешивали шпалерами. Для этого по всем стенам прибили крючки (на некоторых из них висели орудия труда и оружие). На возвышении, за столом, были воткнуты дубовые ветви (их листья уже побурели от первых заморозков). На торцовой стене выше крючков для шпалер виднелись самые разные изображения и узоры из переплетающихся стеблей. Там, на тёсаном камне, был высечен воин с кольцом лучей вкруг головы, тот самый, что украшал внешнюю стену дома. Воин поражал дракона. Здесь, внутри дома, это изображение расписали яркими красками, а лучи, похожие на солнечные, сделали из чеканного золота. Две двери в противоположном конце зала вели в кладовки, на кухню и в другие внешние пристройки. Над этими дверями располагалась верхняя комната, поддерживаемая каменными столбами. Это была спальня хозяина дома. Входная дверь находилась на полпути между очагом и верхней комнатой.

Юноша, разувшись, наблюдал за тем, как женщины накрывали на стол. Наконец, вернулся Прожора. С ним была старуха с кувшином и тазом. Она омыла юноше ноги, полила воду на руки и затем дала полотенце с расшитыми краями, чтобы утереться.

Только юноша успел умыться, как в зал вошли трое мужчин и одна девушка. Первым из вошедших был парень на пару лет младше его, но так на него похожий, что не оставалось сомнений – они были братьями. Следующим шёл старик с длинной седой бородой, но крепкий и статный. Последним – мужчина средних лет, выше того юноши, что сидел в зале, но чуть ниже того, что только что вошёл в зал. Он вёл за руку девушку. Мужчина был крепким, широкоплечим и стройным, с длинными руками и широкими ладонями. Было приятно смотреть на его благородные черты лица. Нос его был прямым, глаза под широким лбом серыми, несколько редкие волосы придерживались повязкой из золотых бусин, такой же, как и у юношей, его сыновей. Да, это был их отец, хозяин дома.

Звали его Железноликим – он был лучшим из кузнецов-оружейников. Кроме того, он был Старейшиной жителей Дола, ведь его уважали и любили в долине. Его род считался самым благородным здесь, а их дом стоял в городе уже очень долго. Младшего из его сыновей, того, что вошёл в зал вместе с ним, звали Ликородным, а старшего – Божественноликим. До него это имя носили многие великие мужи и смелые ратники этого рода. Зачат он был в большой любви, взращён в надежде, потому и получил имя, которым называли лучших из его предков. Его мать звали Жемчужиной, она была очень красивой женщиной, но сейчас она уже умерла, и жены у Железноликого не было.

Божественноликого любили и родичи, и другие жители Дола. За прекрасные пышные волосы он получил прозвище Златогривый.

Девушка, которую вёл Железноликий, была обручена с Божественноликим, и звали её Наречённой. Заметив в зале юношу, она посмотрела на него с такой любовью, словно влюбилась в него лишь вчера и лишь вчера впервые его увидела. На самом же деле они встречались почти каждый день много лет подряд. Девушка принадлежала к роду, состоявшему лишь в дальнем родстве с родом Лика, и обычно именно оттуда брали себе жён великие мужи этого рода. Девушка была красивой и сильной, из тех, что не остановятся ни перед какими препятствиями. Сердце её было отважным, руки – умелыми, ноги – быстрыми, плавала она ничуть не хуже прочих, а кроме того, стреляла из лука и владела мечом и копьём. Она была добра, отзывчива и ласкова со всеми, даже собаки и коровы доверяли ей и любили её. Её тёмно-рыжие волосы были длинными и густыми. Она обладала большими карими глазами, высоким изящным лбом и тонкими алыми губами. Щёки её не были ни румяными, ни болезненно-бледными, но свежими и бархатистыми. Она была хорошо сложена и высока, но не тонка, как гибкая ивовая ветвь. Говорила она мало, но голос её был нежен и тих, а слова всегда приятны тому, кто её слушал, и если говорить кратко, она была рождена, чтобы стать женой лучшего из мужей.

Теперь надо сказать об именах, что носили мужи из рода Лика, древнего рода вождей. Говорят, в прежние времена на лике идола божества земли, что принадлежал этому роду, была маска чеканного золота. Божеству служил Старейшина народа, возлагая на алтарь золотое кольцо со своего плеча. Когда же он умирал, то на лицо ему надевали маску божества, а затем насыпали над телом курган. Новый Старейшина-жрец отдавал распоряжение выковать божеству новую маску, новый лик. Вот потому-то все члены этого древнего и славного рода, будучи вождями народа, и носили имена, частью которых было слово «лик».

Глава III. Разговоры в зале

Божественноликий или, как его иначе прозвали, Златогривый поднялся со своего места и поприветствовал вошедших в зал людей. Они дружелюбно ответили ему. Наречённая поцеловала его в щеку, он вернул поцелуй и, радостно взглянув на неё, взял за руку, чтобы провести на возвышение, куда уже поднялись его отец и старик. Старик тоже был из рода Лика и приходился названым отцом Железноликому и обоим его сыновьям. Звали его Камнеликим. В юности своей он был храбрым ратником, да и сейчас при случае мог бы показать себя. Ум его был ясным, как у мужчины в расцвете лет. Итак, пятеро человек поднялись на возвышение и сели за накрытый стол. Внизу, вдоль зала, были расставлены другие столы, за которыми разместилось ещё пятьдесят мужчин и женщин из рода Лика.

Старейшина поднялся и начертал в воздухе над накрытыми столами знак молота – знак его ремесла и божества. Затем все радостно принялись за еду, в изобилии лежавшую на блюдах. Там был хлеб, и было мясо (хотя и не та оленина, что принёс Златогривый), был лук, и был жареный каштан, собранный в окрестных рощах, были краснобокие яблоки местных садов, мёд урожая этого года, кислая и сладкая мушмула*. В больших позолоченных медных чашах и деревянных кубках, опоясанных и окантованных золотом, разносили по залу хорошее вино с западных холмов.

Когда все наелись и немного выпили, завязался разговор. Златогривый тихо беседовал о чём-то с Наречённой, как могут беседовать только друзья детства. Но отец помешал их разговору:

– Родичи, оленята уже подросли, а мне на праздник Тора приходится есть баранину! А ведь мой сын всю ночь провёл в лесу, охотясь по моей просьбе.

С этими словами Железноликий улыбнулся юноше. Златогривый, покраснев, ответил:

– Родичи, я могу попасть в цель, если вижу её, но как это сделать, если она спряталась или сбежала?

Железноликий рассмеялся:

– Ты что, гостил у жителей Леса? Неужели их женщины красивее наших?

Божественноликий взял руку Наречённой в свою, поцеловал её, приложил к щеке и, повернувшись к отцу, ответил:

– Нет, отец, я не видел жителей Леса и не ходил по тем местам, где они живут. И добавлю – ни разу я не возжелал их женщин. Более того, я принёс домой тучную косулю, но слишком поздно. Когда я отдал её Прожоре, мясо для пиршества было уже готово.

– Ты же знаешь, сын, – весело произнёс Железноликий, – что косуля маловата для таких крупных мужчин, как ты и я. Советую тебе в следующий раз захватить с собой Наречённую. Уж она-то выследит дичь, пока ты будешь спать, и подстрелит её, если ты дашь промах.

Божественноликий улыбнулся, но лоб его был нахмурен:

– Это хорошая идея. Но если ты хочешь услышать правдивую историю, я расскажу её. Эту косулю я подстрелил у самого края леса, близ Холма народного собрания, когда возвращался домой. Я видел оленей в чащах и на полянах, видел кабанов, видел кроликов, но не стрелял по ним. С самого раннего утра, когда я проснулся на хорошо знакомой тебе лесной поляне, я ходил по лесу, не натянув на лук тетивы. Знаешь, я как будто всё искал чего-то, и сам не знаю, чего. Не знаю… Я бродил под чёрными ветвями совершенно один – никого не было ни передо мной, ни рядом со мной, ни за мной. Выйдя вновь на солнечный свет, я увидел нашу прекрасную долину. Моему взору предстало счастливое селение: вечер, люди веселятся. Я сильно опечалился и проклял пустой лес, скрывший от меня дичь. И скажите мне, всё, чего я так желал найти в лесу, разве не ждало меня дома – только протяни руку? Это чудо.

После своего рассказа юноша отпил из чаши, которую Наречённая передала ему, поцеловав перед тем её край. Потом он отставил чашу и продолжил:

– Теперь я в доме своих предков, где меня любят и уважают. Священный очаг искрится передо мной. Та, что принесёт мне детей, сидит возле меня – нежная и добрая, а смелые ребята, которых я однажды поведу в битву, пьют со мной из одной чаши. Но среди всего этого мне кажется, что тёмный холодный лес, населённый дикими зверями да врагами священных божеств, зовёт меня, манит меня к себе. Наш Дол мал, мир же – велик. Пройдёт ночь, наступит новый день, и вновь я буду на ногах.

Юноша уже поднялся было со своего места, но отец, нахмурившись, остановил его:

– Сын, у тебя слишком длинный язык для юнца-недоучки. Не могу понять, о чём ты грезишь, но похоже, в тебе проснулась обычная для юношей тяга к дороге, желание уйти подальше от родителей и пожить похуже, чем раньше. Если так, то послушай моего совета! Вскоре к нам на зимнюю ярмарку прибудут торговцы с Запада. А? Что скажешь? Не хочешь ли отправиться вместе с ними? Посмотришь на равнину и её города, займёшься торговлей с их жителями… Для них ты будешь всего лишь кошелём с парой кусков золота, или копьём в отряде наёмников на поле сражения, или луком на стене города. Там ты научишься тому, что стоит узнать будущему вождю. Это будут хорошие знания, как бы тяжело ни складывалось учение. Я и сам был в тех краях: сильно желая в юности взглянуть на мир по ту сторону гор, я отправился в путь – и насытился плодами своих желаний, и они оказались горькими. Но всё это прошло, а я ещё жив и, пожалуй, возмужал, выдержав все эти испытания. Видимо, и тебя ожидает та же судьба, сын, так что иди, ежели хочешь. Иди с моим благословением, с золотом, товарами, подводами и воинами.

– Нет, отец, – возразил Божественноликий. – Благодарю тебя, ты дал хороший совет. Но я не пойду. Я не хочу видеть равнину с её городами. Я люблю наш Дол и всё, что в нём. Здесь я буду жить, и здесь я умру.

Юноша задумался. Наречённая смотрела на него взволнованно, но молча. На сердце у неё защемило, словно она предчувствовала что-то, неожиданно вторгшееся в её беззаботную жизнь.

И здесь заговорил старик Камнеликий:

– Златогривый, сын мой, дай-ка и мне сказать кое-что. Возможно, я знаю наш лес лучше прочих, ведь мне были отчислены семьдесят лет жизни. Я понимаю эту блажь – увидеть его, самую его глушь. Знаешь, что я скажу тебе? Это желание временами опутывало сыновей наших вождей, хотя наш нынешний Старейшина, на своё счастье, не познал его. Ведь было время, когда я чувствовал ту же тоску, что и ты, и внял её зову. Слишком долгим был бы мой рассказ, вздумай я поведать тебе обо всём, что приключилось со мной из-за этого, о том, как у меня сердце обливалось кровью. В такую печаль ввергла меня эта тоска, что, кажется, и имя моё должно было бы измениться – не Камнеликий, а Камнесердый, ведь сердце моё чуть было не окаменело от горя. Только любовь к сородичам спасла меня. Так что, сын мой, хорошо бы тебе этой зимой отправиться с торговцами, чтобы увидеть жизнь городов, а потом рассказать о ней всем нам.

Златогривый сердито вскричал:

– Говорю же, названый отец мой, не собираюсь я смотреть на города и на их жителей, всех этих дураков, блудниц и бродяг. Что же до леса и его чудес, мне нечего там делать, разве что охотиться. Так что оставь в покое мои желания. Скажу лишь одно – я исполню волю нашего Старейшины, всё, что мой отец потребует от мен.

– Хорошо, сын, – ответил ему Камнеликий. – Если, конечно, ты исполнишь своё обещание, хотя я очень сильно сомневаюсь в этом. Но пусть будет так, пусть будет так! То, что ты можешь повстречать в лесу, даже и не заходя в самую его глушь, будет серьёзным испытанием и для сильного духом. Там есть кобольды* и лесные существа*, ненавидящие человека. Для них людские стоны, как для нас приятная музыка. В лесу живут неупокоенные души, там блуждают гномы да горные духи. Они торгуют чудесными дарами, способными истребить целые роды, они куют неизбывные проклятья, они побуждают к бесконечным убийствам. И, более того, там живут лесные духи, принимающие облик женщин. Они совращают сердца и тела юношей, наполняя их пустым томлением, которое невозможно удовлетворить до конца. Они издеваются над ними, превращают из мужчин в рабов, чтобы вконец извести. А о скрывающихся в лесу разбойниках и упоминать не буду – ты храбр и владеешь мечом. Не скажу и о тех, кто стал Волком священных мест*, не буду говорить и об убийцах – изгоях и остатках проклятых народов. Для них для всех жизнь человека не ценнее жизни мухи. Самая счастливая судьба ждёт того, кого они сразу же разорвут в клочья, – о, как будет страдать оставшийся в живых после проклятия врагов священных божеств!

Пока старик говорил, хозяин дома неотрывно смотрел на сына. Лицо его слегка помрачнело. Когда же Камнеликий закончил, он проговорил:

– Это слишком длинная и грустная беседа, чтобы на ней закончился такой радостный день, названый отец! Сказитель, не выпьешь ли глоток? А как выпьешь, встань и пусти свою скрипку в пляс, чтобы на устах были лишь добрые слова! Лицо моего родича грустнее, чем лицо девушки, а глаза моего сына блестят от мыслей, что уносят его далеко от нас – в диколесье* на поиски чудес.

С конца скамьи, что стояла вдоль восточной стены дома, поднялся мужчина средних лет, высокий, худощавый, редковолосый, с носом, напоминавшим орлиный клюв. Он протянул руку за чашей, и когда ему передали её, поднял её вверх и вскричал:

– Я пью за то, чтобы удвоилось здоровье Божественноликого и Наречённой, за их любовь и за нашу любовь к ним!

Он отпил, и чаша с вином пошла по залу. Пили все – и мужчины, и женщины, пили с криками и бурной радостью. Когда же круговая чаша вновь вернулась к Сказителю, он поставил её на стол, потянулся к стене за своей спиной, снял висевший там чехол со скрипкой, вытащил из чехла инструмент и начал настраивать. Крики в зале смолкали – собравшиеся готовились слушать. Вскоре Сказитель положил смычок на струны, и те запричитали, а после нежно засмеялись. Они разбудили в душе музыканта песню, и она словно бы сама сорвалась с его губ. Он громко запел.

Сказитель пел так:

  • О девы, почему идёте вы
  • Не по лугам, где капельки росы
  • Ещё блестят, где мелкий ручеёк
  • Целует каждый ласковый цветок?
  • Портовая Дорога неровна,
  • Извилиста, уныла и пыльна.
  • Идите через этот нежный луг,
  • Под ивами от солнца спрячьтесь тут.

Дева отвечала:

  • Мягка трава, и клевер так душист,
  • И манит ивы каждый узкий лист,
  • А на дороге пыль, и раскалён
  • До дрожи воздух, но мы не пойдём
  • Иной стезёй, и солнце пусть палит —
  • Свои легенды древность здесь хранит:
  • Давным-давно по этому пути
  • Гонец бежал, чтоб вести донести
  • И воинов к оружию призвать —
  • Идёт на город вражеская рать!
  • По этой вот дороге чужаки
  • На город шли – крепки и высоки,
  • И здесь же пали от мечей и стрел,
  • И сталью путь тогда мертво блестел.
  • С тех пор невесты водят хоровод
  • На этой же дороге – каждый год,
  • Пред тем, как воина родить в свой срок, —
  • Счастливых лет испытанный залог.

На этом песня закончилась, и по всему залу раздались радостные крики. Старик ещё раз поднялся со своего места и возгласил:

– Выпьем чашу в память о герое Дня Девичьей Заставы!

Следует знать, что в исполненной песне рассказывалось об одном народном обычае, существовавшем в память о великом поражении иноплеменников на Портовой Дороге между рекой и утёсами на расстоянии в два фарлонга от городских ворот. За две недели до летнего солнцестояния рано поутру девушки на выданье, надев самые нарядные платья, идут к этому месту. На боку у них висят мечи, в руках они держат копья. На условленном месте дороги девушки остаются до самого вечера, как бы охраняя её. Они играют, поют песни и рассказывают истории о минувших днях. С наступлением вечера приходят юноши и забирают своих невест на Пир Кануна Свадеб.

Пока Сказитель пел, Божественноликий ласково взял Наречённую за руку. Он был счастлив. Она же, краснея и трепеща, вспоминала свадебные пиры, на которых ей доводилось гулять, и милых невест, которых она там видела, и постепенно она забывала свои страхи, и сердце её успокаивалось.

Железноликий время от времени довольно поглядывал на молодых и молча улыбался.

По всему залу говорили о минувших днях. Сердца пирующих ликовали, и все жаждали новых свершений. Но Дол в те годы наслаждался покоем, и о недавнем рассказывать было нечего. Сгустилась и рассеялась ночь, а Златогривый и Наречённая всё говорили друг с другом, лишь временами одаривая нежным словом кого-нибудь другого. Казалось, юноша уже забыл и лес, и его чудеса.

Наконец, Старейшина призвал распить ночную чашу, и после этого все отправились спать.

Глава IV. Божественноликий вновь идёт в лес

Ранним утром, едва заалела заря, Божественноликий проснулся, поднялся с постели и в одной рубашке вышел в зал. Он встал у очага, в котором ещё краснели собранные в одну кучу угли, и оглянулся – все спали, окутанные сумраком. Тогда юноша принёс воды, умылся и спешно оделся в свои вчерашние одежды. Правда, вместо колчана с луком он захватил с собой короткое метательное копьё. Не забыл он и кожаную заплечную суму, в которую положил взятые из кладовой хлеб и мясо, а также маленький позолоченный кубок. Всё это он сделал почти бесшумно, так как хотел избежать расспросов, не желая отвечать ни другим, ни, прежде всего, самому себе.

Страницы: «« 12345678 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Сурск: Попаданец на рыбалке. Живем мы тут. Это наша земля. Как растут города (сборник)
Сурск: Попаданец на рыбалке. Живем мы тут. Это наша земля. Как растут города (сборник)
Скворцов Владимир
Как может развиваться судьба попаданца в далёкое прошлое, когда еще не существует централизованного ...
100 Советов Доктора Папы, или Как воспитать Счастливого Ребенка
100 Советов Доктора Папы, или Как воспитать Счастливого Ребенка
Кузнецов Александр
Александр Кузнецов – самый известный Доктор Папа, Президент Ассоциации Детских Психологов, основател...
Сладкая соль Босфора
Сладкая соль Босфора
Сафарли Эльчин
В данной книге раскрываются тонкие грани Востока. Показаны светлые и темные стороны таинственного ца...
Ночные шорохи
Ночные шорохи
Макнот Джудит
Она приехала из маленького городка в Палм-Бич, колонию миллионеров, где жизнь идет как сплошная роск...
Рисуем книжки с детьми. Развивающее Рисование
Рисуем книжки с детьми. Развивающее Рисование
Стасенко Евгений
Для детей в возрасте до 10 лет изобразительная деятельность — насущная необходимость, так как в проц...
Как капитан Кольцов получил очередное воинское звание. Байка
Как капитан Кольцов получил очередное воинское звание. Байка
Смирнов Сергей
Капитан Кольцов служит на БАМе, он военный строитель. На его участке магистрали начальство хочет уст...