Рассказы Вельзевула своему внуку Гюрджиев Георгий

В этом необыкновенном помещении находилось несколько «экспериментальных-аппаратов» струнных форм, и в числе них был один типа того «звукоиздающего-инструмента», какой я привез с собою с поверхности твоей планеты и какой тип тамошних современных «звукоиздающих-инструментов» твои любимцы называют «рояль».

Крышка этого «рояля» была открыта, и на каждую серию видневшихся под нею струн были особым образом пригнаны самостоятельные аппаратики, которые служили измерителями «степени-животворности-разноисточных-вибраций» и назывались «вибромерами».

Когда я увидел множество этих «вибромеров», в моем общем наличии увеличился существенский импульс удивления до такой интенсивности, относительно которой наш Молла Наср-Эддин выражается следующими словами: «Предел-полной-сытости-есть-лопание».

Во мне импульс удивления уже возник и начал прогрессивно увеличиваться с тех пор, когда я в проходах пещеры увидел газовое и электрическое освещение.

Уже тогда я подумал, откуда это и каким образом это все имеется здесь налицо.

До этого я уже знал очень хорошо, что хотя там эти странные трехмозгные существа опять научились для своего, как они говорят, «освещения» пользоваться такими источниками из космических образований, но материал для их этого освещения ими добывается при помощи очень сложных приспособлений, и такие приспособления доступны там, где имеется большая их группировка.

И вдруг здесь, так далеко от сказанных мест и, главное, при отсутствии вокруг этих мест тех признаков, которыми у современных существ сопровождаются вообще такие возможности.

Когда же я увидел упомянутые «вибромеры» для измерения «степени-животворности-вибраций», во мне импульс удивления, как я уже сказал, увеличился до последней степени.

Больше я удивлялся еще потому, что и относительно этого я тоже уже знал очень хорошо, что в данный период там нигде уже не существовало подобных аппаратов, посредством которых возможно считать какие бы то ни было вибрации, и потому я опять подумал: откуда же у этого почтенного старика, обитающего в этих диких горах, так далеко от существ, составляющих современную земную цивилизацию, имеются такие аппараты?

Несмотря на такой мой интерес, я и на этот раз не решился спросить у почтенного Хаджи-Асвац-Трув объяснений, не решился потому, что опасался, что такое отвлечение в сторону может послужить причиной изменения хода того начавшегося разговора, от которого ожидалось выяснение основного заинтересовавшего меня вопроса.

В этом отделении пещеры находилось много других, пока еще незнакомых мне аппаратов, в числе которых стоял один очень странный, на котором были приделаны несколько так называемых «масок», от которых шли куда-то в потолок пещеры подобия труб, сделанных из коровьих горл.

Через эти трубы, о чем я тоже узнал после, мог извне притекать воздух, необходимый для дыхания существам, находящимся здесь во время экспериментов, так как в это время это помещение закрывалось со всех сторон герметически.

Находящиеся здесь существа во время экспериментов и надевали на лицо сказанные имевшиеся на этом странном аппарате «маски».

Когда мы в сказанном отделении пещеры все присели на пол, почтенный Хаджи-Асвац-Трув между прочим сказал, что за период его исследований ему с его другом дервишем Кербалай-Азис-Нуаран пришлось очень серьезно изучать также все существующие на Земле теории о вибрациях, когда-либо составленные серьезными учеными Земли.

Он сказал: «Мы изучили и ассирийскую теорию, составленную великим Малманашем, и арабскую – знаменитого Сельне-Э-Аваза, и греческую – философа Пифагора, и, конечно, все китайские теории.

Мы делали точно такие же аппараты, на каких производили свои опыты все эти древние мудрецы, и даже к одному из их аппаратов кое-что добавили, и он теперь является главным для моих опытов.

На этом аппарате делал свои опыты Пифагор, и этот аппарат тогда назывался „монохорд“, а теперь, когда я его видоизменил, я его назвал „виброшоу“».

Сказав это, он одной рукой начал надавливать что-то на полу, а другой указал на один, тут же стоявший, очень странной формы аппарат и добавил, что вот и есть этот самый видоизмененный «монохорд».

Тот аппарат, на который он указал, состоял из одной двухметровой доски, вся передняя половина которой была разделена на отдельные так называемые «лады», в виде грифа звукоиздающего инструмента, называющегося «гитара», и на нем была натянута одна только струна.

На другой половине этой доски было прикреплено множество таких же «вибромеров», какие имелись на струнах рояля, и они приделаны были таким образом, что указывающие их стрелки приходились как раз над упомянутыми «ладами» передней стороны доски.

На задней половине этой доски была прикреплена целая сеть разных стеклянных и металлических трубочек, которые тоже служили для воспроизведения звуков, но звуков, получаемых от вибраций, возникающих от известных движений и течений обыкновенного или искусственно-уплотненного или разжиженного воздуха; для измерения вибраций и таких звуков служили те же вибромеры, которыми измерялись вибрации, возникающие от струны.

В этом месте своих объяснений Хаджи-Асвац-Трув был прерван приходом из другого отделения пещеры мальчика типа так называемого Узбека, который нес на подносе зеленый чай и прибор для него.

Когда мальчик поставил поднос перед нами и ушел, почтенный Хаджи начал наливать в чашки сказанный чай и, обращаясь к нам, шутя произнес следующее изречение, употребляемое в соответствующих случаях в этой местности.

«Давайте воспримем с благоговейным упованием эту благодать природы, дабы мочь хорошо служить во славу ей».

Произнеся это, он продолжал дальше:

«Я уже чувствую, как во мне убывают поддерживающие меня силы, и потому мне необходимо ввести в себя очередную порцию того, что может способствовать воодушевлению всего меня до следующего такого же приема».

И с доброй улыбкой он начал пить чай. Пока он пил его, я решился воспользоваться этим и спросить его относительно некоторых все время волновавших меня вопросов.

Первым долгом я спросил его следующее. Я сказал:

«Досточтимый Хаджи! До сих пор я был вполне убежден, что нигде на Земле не существует аппарата для точного измерения вибраций, в то же время я вижу здесь так много таких „измеряющих“ аппаратов. Как это понять? Откуда они у вас?»

На это почтенный Хаджи-Асвац-Трув ответил:

«Эти аппараты для наших опытов сделал мой покойный друг, Кербалай-Азис-Нуаран, и им, главным образом, я и обязан всеми моими достижениями, относящимися к знанию о законах вибраций.

Действительно, – продолжал он, – когда-то на Земле, во время процветания великого Тиклямыша, существовали всевозможные такие аппараты, но в настоящее время подобных аппаратов уже нет, если, конечно, не считать той, так сказать, „детской-финтифлюшки“, существующей в настоящее время в Европе, посредством которой якобы возможно считать вибрации и которую там, в Европе, называют „сирена“. Такую „сирену“ я также имел в начале моих выяснительных опытов.

Эта „сирена“ была изобретена два века тому назад неким ученым физиком „Зебек“, а в половине прошлого века она была якобы усовершенствована каким-то Коньяр-де-ла-Тур.

Устройство этой „детской-финтифлюшки“ состоит в том, что струя сгущенного воздуха из трубки направляется на вертящуюся пластинку с просверленными дырочками. И каждая из этих дырочек по величине точно совпадает с отверстием главной воздушной трубки и при верчении этой пластинки то открывается, то закрывается доступ струи воздуха, идущего в эти дырочки из главной трубы.

И вот, во время быстрого верчения этой пластинки в имеющихся в ней дырках получаются последовательно толчки воздуха, от чего производится одинаковой высоты тон звука, и то число оборотов, которые отмечаются часовым механизмом, умноженное на число дырочек пластинки, и дает число колебаний этого звука в данный промежуток времени.

К несчастью европейцев как первый изобретатель, так и тот, кто усовершенствовал эту „сирену“, не знали, что звук может получаться как от колебаний настоящих вибраций, так и от простого течения воздуха; и эта их „сирена“ звучит только от течения воздуха, но отнюдь не от естественных вибраций, и потому об определении точного числа вибраций по указаниям этой „сирены“ и речи быть не может.

А то, что звук может образовываться от двух причин, а именно от самих естественных мировых вибраций и просто от течения воздуха, – этот удовлетворяющий любопытство факт я сейчас покажу вам на деле».

Сказав это, почтенный Хаджи встал и принес из другого отделения пещеры горшок с цветущими растениями и поставил его на середине отделения пещеры, а сам присел к бывшему «монохорду», созданию знаменитого Пифагора.

Обращаясь к нам, он сказал:

«Я сейчас буду издавать из этих комбинированных трубочек только пять разных тонов звуков, а вы, пожалуйста, обращайте внимание на этот горшок с растениями и посмотрите на часы и заметьте, сколько времени я буду продолжать производить эти звуки, а также запомните числа, которые будут указывать стрелки „вибромеров“ этих звуков».

После этого он небольшими мехами начал вдувать в соответствующие трубки воздух, от чего началась однообразная мелодия пяти тонов.

Эта монотонная мелодия продолжалась десять минут. Мы же не только запомнили указанные стрелками «вибромеров» числа, но и в наших органах слуха даже очень хорошо запечатлелись все эти пять тонов звука.

Когда Хаджи кончил свою однообразную музыку, растения в горшке остались такими же цветущими, какими они были.

Тогда Хаджи от бывшего «монохорда» пересел к звукоиздающему инструменту рояль и, обратив снова наше внимание на стрелки «вибромеров», стал ударять поочередно по соответствующим клавишам рояля, которые начали издавать ту же однообразную мелодию из тех же пяти тонов звука.

А стрелки «вибромеров» и на этот раз стали показывать те же самые цифры.

Не прошло и пяти минут, когда мы, по знаку головы Хаджи, стали смотреть на горшок с растениями и увидели, что растения в горшке начали очень определенно увядать, и когда, опять же через десять минут, почтенный Хаджи прекратил свою музыку, то в горшке были уже только окончательно завядшие и обсыпавшиеся стебельки от бывших цветущих растений.

После этого Хаджи опять присел к нам и сказал:

«Как убедили меня мои долголетние исследования, в мире действительно, как говорит наука „Шат-Чай-Мернис“, существуют два рода вибраций, а именно: так сказать, „вибрации-творящие“ и „вибрации-инерционные“.

Как я экспериментально выяснил, самыми лучшими для выявления таких „творящих-вибраций“ могут служить струны, сделанные из одного определенного металла или из кишек коз.

Струны же, сделанные из других материалов, такого свойства не имеют.

Вибрации, исходящие от струн этого второго рода, являются, как и вибрации, полученные от течения воздуха, чисто инерционными. В этом случае звуки получаются от тех вибраций, которые возникают от трения вытекающего того-же воздуха и от механического воздействия вызываемой этим инерции».

Далее Хаджи-Асвац-Трув продолжал:

«Мы свои эксперименты прежде делали с помощью только этого „виброшоу“. Но раз, когда мой друг Кербалай-Азис-Нуаран был по делам в бухарском городе Х., он там случайно на аукционе в числе вещей уезжавшего оттуда русского генерала увидел этот самый рояль, и когда он случайно заметил, что струны его сделаны из того материала, который как раз был нам нужен для наших опытов, он купил его и после с большими, конечно, трудностями притащил его сюда на горы.

Когда мы этот рояль поставили здесь, мы настроили его струны точно по тем законам вибраций, которые указываются в древнекитайской науке „Шат-Чай-Мернис“.

Для правильной настройки струн мы взяли тогда не только абсолютный звук древнекитайской ноты „до“, но взяли также, как рекомендовала та же наука, во внимание: и местные географические условия, и давление атмосферы, и форму, и размеры помещения, и среднюю температуру как окружающего пространства, так и самого помещения и т. д… и даже приняли во внимание, от скольких людей во время наших предстоящих экспериментов могло в этом помещении исходить людских излучений.

И когда мы таким образом точно настроили этот рояль, вот с тех пор действительно исходящие от него вибрации сразу приобрели все те свойства, о которых говорилось в этой великой науке.

Сейчас я вам покажу, что возможно сделать исходящими вибрациями от этого обыкновенного рояля при достигнутых человеком знаний законов вибраций».

Сказав это, он опять встал.

На этот раз он принес из другого отделения пещеры конверт, бумагу и карандаш.

На принесенной бумаге он что-то написал, положил написанное в конверт, конверт этот закрепил к висящему с потолка на середине помещения крючку и опять присел к роялю и, ничего не говоря, начал так же, как и в первый раз, ударять по определенным клавишам, от чего опять получилась какая-то однообразная мелодия.

Но на этот раз в этой мелодии всегда одинаково повторялись два звука самой низшей октавы рояля.

Немного погодя я заметил, что моему приятелю, дервишу Хаджи-Бога-Эдину, стало неудобно сидеть, так как он начал переставлять свою левую ногу с места на место.

Еще немного позже он начал гладить свою левую ногу, и по гримасам лица было видно, что эта нога его болит.

Почтенный же дервиш Хаджи-Асвац-Трув на это никакого внимания не обращал и продолжал бить по намеченным клавишам.

Когда он наконец кончил и повернулся к нам, он, обращаясь ко мне, сказал:

«Пожалуйста, друг моего друга, встаньте, снимите сами с того крюка конверт и прочтите, что в нем написано».

Я встал, взял конверт, вскрыл его и прочел следующее:

«У вас обоих от колебаний, исходящих от рояля, на левой ноге на один вершок ниже коленей и на полвершка левее от середины ноги должны образоваться так называемые „чирьи“».

Когда я прочел это, почтенный Хаджи попросил нас обоих обнажить указанные места наших левых ног.

Когда мы их обнажили, то у дервиша Бога-Эдина точно на том самом месте его левой ноги оказался настоящий «чирей», а у меня на ноге, к великому удивлению почтенного Хаджи-Асвац-Трув, решительно ничего не оказалось.

Когда Хаджи-Асвац-Трув убедился в этом, он сразу со своего места вскочил, как молодой, и очень возбужденно воскликнул:

«Этого-быть-не-может!!..» – и стал очень пристально смотреть на мою левую ногу как бы обезумевшими глазами.

Так прошло почти пять минут, и я, признаться, в первый раз на этой планете растерялся и не смог сразу найтись, как выйти из создавшегося положения.

Наконец, он сам близко подошел ко мне и хотел что-то сказать, но в это время у него от волнения очень сильно начали трястись ноги, и потому он присел на пол и знаком дал мне знать, чтобы и я сел.

Когда мы уселись, он посмотрел на меня очень грустными глазами и стал проникновенно говорить мне следующее:

«Друг моего друга! В молодости я был очень богатым человеком, таким богатым, что не менее десяти моих собственных караванов с не менее чем тысячей верблюдов в каждом постоянно двигались по всем направлениям великой нашей Азии.

Мой гарем все знающие считали самым богатым и наилучшим на Земле и все прочее в этом духе; словом, я имел и даже в изобилии все, что может дать обыденная наша жизнь.

И все это постепенно мне так надоело и так меня пресытило, что, когда я по вечерам ложился спать, мне с ужасом уже думалось, что завтра повторится то же самое и я должен буду опять тянуть эту же опостылевшую мне „лямку“.

В конце концов мне уже стало невыносимо жить с таким внутренним состоянием.

И как-то раз, когда я особенно сильно ощутил пустоту обыкновенной жизни, во мне впервые возникла идея покончить жизнь самоубийством.

В течение нескольких дней я очень хладнокровно думал и в результате категорически решил это сделать.

В последний вечер, когда я вошел в ту комнату, где я хотел осуществить это мое решение, я вдруг вспомнил, что не посмотрел в последний раз на ту, которая была наполовину причиной в создании и образовании моей жизни.

Я вспомнил мою родную мать, которая тогда еще была жива. И это воспоминание о ней все во мне перевернуло.

Сразу мне представилось, как она будет страдать, когда узнает о моей кончине, да еще таким способом.

Когда я вспомнил ее, мне представилась как бы наяву картина, как она, моя милая старуха, в совершенном одиночестве изнемогает в примирительных воздыханиях и безутешных страданиях, и во мне от этого всего возникла такая к ней жалость, что вызванные этой жалостью рыдания чуть тогда не задушили меня.

Вот только тогда я всем своим существом осознал, кем для меня являлась и является моя мать и каковое неугасаемое чувство должно иметься во мне в отношении ее.

С тех пор моя мать стала для меня источником смысла моей дальнейшей жизни.

После этого всегда, когда бы то ни было, днем или ночью, как только я вспоминал ее дорогое для меня лицо, я с новой силой воодушевлялся и во мне освежалось желание жить и делать все только для того, чтобы ее жизнь протекала для нее приятно.

Так продолжалось десять лет, когда от одной из беспощадных болезней она скончалась, и я стал опять одиноким.

После ее смерти меня вновь с каждым днем начала все больше и больше тяготить моя внутренняя пустота…»

В этом месте своего рассказа почтенный Хаджи-Асвац-Трув, когда его взгляд случайно остановился на дервише Бога-Эдине, опять вскочил со своего места и, обращаясь к нему, сказал:

«Дорогой друг! Во имя нашей дружбы прости меня, старика, что я забыл уничтожить твои страдания, полученные тобой от злоносящих вибраций рояля».

Сказав это, он сел за рояль и опять начал ударять по клавишам; на этот раз он издавал звуки только двух нот: одной – из числа верхних октав рояля и другой – из числа нижних, все время по очереди, причем вначале он почти с криком сказал:

«Теперь, благодаря вибрациям, порождающимся через посредство звуков того же рояля, но уже „доброносящих“, пусть прекратятся страдания моего верного старого друга».

И действительно, не прошло и пяти минут, как у дервиша Бога-Эдина лицо опять просветлело и от громадного ужасного чирья, который до этого времени продолжал еще красоваться на его левой ноге, и следа не осталось.

После этого дервиш Хаджи-Асвац-Трув опять присел к нам и, внешне совершенно успокоившись, начал говорить дальше:

«На четвертый день после смерти моей дорогой матери я как-то сидел в комнате и с отчаянием думал о том, как мне теперь быть.

В это время на улице близ наших окон начал распевать свои священные песнопения странствующий дервиш.

Когда я, посмотрев в окно, увидел, что поющий дервиш был стар и имел очень благообразное лицо, я вдруг решил посоветоваться с ним и сейчас же послал моего прислужника пригласить его к себе.

И когда тот пришел и после обычных приветствий сел на „мин-дари“, я рассказал ему о моем душевном состоянии, не утаив решительно ничего.

Когда я кончил, странствующий дервиш сильно задумался и только спустя много времени, пристально посмотрев на меня, вставая с места, сказал:

„Единственный для тебя выход – отдаться религии“.

Сказав это, он, произнося на ходу какую-то молитву, ушел и навсегда оставил мой дом.

После его ухода я опять задумался.

На этот раз результатом моих дум было то, что я в тот же день бесповоротно решил вступить в какое-либо „братство-дервишей“, но только не здесь, на родине, а где-нибудь подальше.

Со следующего дня я начал разделять и раздавать все мое богатство между родственниками и бедными и через две недели навсегда покинул мою родину и приехал сюда, в Бухару.

Уже здесь, в Бухаре, я выбрал одно из многочисленных здешних братств дервишей и вступил в него. Я выбрал такое именно братство, дервиши которого очень славятся в народе строгостью своего образа жизни.

Но, к моему несчастью, дервиши этого братства скоро произвели на меня разочаровывающее действие, и потому я перешел в другое братство; но и там случилось то же самое, и, наконец, я стал считаться дервишем того именно братства, шейх монастыря которого дал мне задачу изобрести тот механический струнный музыкальный инструмент, о котором я вам уже говорил.

И дальше, как я тоже вам уже рассказывал, я очень увлекался наукой о законах вибраций и занимался ею до сегодняшнего дня.

Но сегодня и эта наука заставляет меня переживать то же самое внутреннее состояние, какое я уже испытал в первый раз накануне смерти моей родной матери, любовь которой была во мне единственным очагом тепла и в течение стольких лет поддерживала мою опустевшую и опостылевшую мне жизнь.

Я и до сих пор не могу без содрогания вспомнить тот момент, когда наши врачи сказали мне, что моя мать не проживет дольше завтрашнего дня.

Тогда, в том ужасном состоянии, у меня впервые возник вопрос – как же я буду дальше жить?!

Что было со мной после, я вам приблизительно уже рассказал.

Словом, когда я увлекся наукой о вибрациях, я постепенно обрел свое новое божество.

Эта наука заменила мне мать, и она в течение многих лет стала для меня такою же поддерживающей, верной, не изменяющей, какой была для меня моя родная мать, и по сегодняшний день я жил и воодушевлялся только ее истинами.

До сих пор не было еще ни одного случая, чтобы уже узнанные мною истины, касающиеся законов вибраций, в своих проявлениях не достигали точно таких результатов, какие мною ожидались.

Сегодня случилось в первый раз, что ожидаемых мною с уверенностью результатов не получилось.

Мой главный ужас в том, что сегодня, как никогда, я был внимателен относительно вычислений тех вибраций, какие требовались для данного случая, т. е. я точно вычислил, чтобы предполагаемый чирей образовался на вашем теле на этом именно, а не на другом месте.

А тут случилось небывалое. Его не только нет на указанном месте, но он вообще даже не образовался ни на какой части вашего тела.

Эта наука, которая до сих пор заменяла мне верную мою мать, сегодня мне впервые изменила, и во мне в данный момент – печаль неописуемая.

Сегодня я еще имею возможность примириться с этим величайшим для меня несчастьем, но что будет завтра… я даже не могу себе и представить.

И если я сегодня еще сколько-нибудь могу примириться, то только потому, что я очень хорошо помню слова нашего древнего великого пророка „Исайи-Нура“, который сказал, что „Индивид-не-ответственен-за-свои-проявления-только-в-агонии“.

Очевидно, моя наука, мое божество, моя вторая мать, – тоже в „агонии“, если она сегодня мне изменила.

Я очень хорошо знаю, что всегда после агонии наступает смерть.

И вы, дорогой друг моего друга, сегодня невольно стали для меня вроде тех врачей, которые тогда накануне смерти моей дорогой матери объявили мне, что моя мать дольше завтрашнего дня не проживет.

Вы сегодня являетесь для меня таким же известителем, что и этот мой новый очаг завтра потухнет.

Сейчас во мне повторяются те же ужасные чувствования и ощущения, какие я испытал тогда, с момента объявления мне нашими врачами о скорой смерти моей матери, до ее кончины.

Как тогда в этих ужасных чувствованиях и ощущениях была надежда, что, может быть, она не умрет, так же и сейчас во мне теплится что-то вроде такой надежды.

Эх, друг моего друга! Теперь, когда вы уже знаете мое душевное состояние, я вас искренне спрашиваю, можете ли вы мне объяснить, какая сверхъестественная сила была замешана в том, что на вашей левой ноге не образовалось предполагаемого чирья, который обязательно должен был образоваться.

А вера в то, что он должен был обязательно образоваться, давно сделалась во мне крепкой, как „тюклюняйский-камень“.

Она сделалась такой крепкой, неразрушимой потому, что в течение почти сорока лет я денно и нощно настойчиво изучал эти великие законы о мировых вибрациях и понимание их значения и осуществляемости стали для меня как бы моей второй натурой».

Сказав эти последние слова, этот, может быть, последний великий мудрец Земли начал смотреть в мои глаза выжидательным взглядом.

Можешь себе представить, мой дорогой мальчик, мое тогдашнее положение? Что я мог ответить ему?!

Я из-за этого земного существа второй раз в этот день не знал, как выйти из создавшегося положения.

На этот раз к такому моему необычному для меня состоянию примешалась еще моя существенская «хикджнапар», как там твои любимцы говорят, «жалость» к этому земному трехмозгному существу, главным образом, потому, что он страдал из-за меня.

Это получилось тогда так, потому что я ясно сознавал, что если я ему скажу несколько слов, то не только можно было бы успокоить его, но благодаря этому он даже понял бы, что необразованием на моей левой ноге чирья еще больше подтверждается истинность и верность обожаемой им науки.

Я имел полное нравственное право сказать ему правду о себе, так как он по своим достижениям уже был «Кальменуиор», т. е. таким трехмозгным существом этой планеты, перед которым нам Свыше не запрещено быть откровенными.

Но в тот момент я сделать этого никак не мог, так как там же находился также и дервиш Хаджи-Бога-Эдин, который еще являлся обыкновенным тамошним трехмозгным существом, относительно которых еще давно было Свыше клятвенно запрещено существам нашего племени никому и ни в каких случаях не сообщать истинные сведения.

Такое запрещение существам нашего племени сделано было, кажется, по инициативе Пресвятого Ашиата Шиемаш.

Сделано же было это запрещение существам нашего племени главным образом потому, что трехмозгным существам этой твоей планеты необходимо иметь только «знания-бытия».

Всякие же сведения, хотя бы истинные, дают существам вообще только «умственные-знания», а такие «умственные-знания», как я тебе уже когда-то говорил, всегда служат для существ лишь средством для уменьшения возможностей приобрести это «знание-бытия».

А так как для этих злосчастных трехмозгных существ твоей планеты единственным средством для окончательного освобождения их от последствий свойств органа Кундабуфера осталось только именно это «знание-бытия», то потому существам нашего племени относительно существ Земли и был дан такой клятвенный приказ.

И вот потому, мой мальчик, я при дервише Хаджи-Бога-Эдин не решился тут же выяснить этому достойному земному мудрецу Хаджи-Асвац-Трув настоящую причину относительно его данной неудачи.

Но так как оба дервиша продолжали ожидать моего ответа, все же надо было что-нибудь им сказать, и потому, обращаясь к Хаджи-Асвац-Трув, я на этот раз сказал ему только следующее:

«Почтенный Хаджи-Асвац-Трув. Если вы согласитесь получить ответ не теперь, а немного позже, то клянусь причиной моего возникновения, что я дам вам ответ, которым вы будете вполне удовлетворены. Вы убедитесь не только в том, что любимая вами „наука“ есть самая истинная из всех наук, но даже и в том, что после великих ученых святых Чун-Киль-Тез и Чун-Тро-Пел вы являетесь самым великим ученым Земли».

На такой мой ответ почтенный дервиш Хаджи-Асвац-Трув только прижал свою правую руку к области, где находится у земных существ их сердце, а этот жест в этой местности означает: «верю-и-надеюсь-без-сомнения».

После этого он, как ни в чем не бывало, обратился к дервишу Бога-Един и начал опять говорить о науке «Шат-Чай-Мернис», а я, чтобы окончательно замять происшедшее недоразумение, указывая рукой на нишу пещеры, где висело полосами много цветной шелковой материи, спросил его:

«Многочтимый Хаджи! Что это за материи, которые находятся там, в нише?»

На этот мой вопрос он ответил, что и эти цветные материи служат для его опытов, касающихся вибраций, и дальше он продолжал: «Как раз недавно я выяснял себе, какой цвет материи и насколько вредно действует своими вибрациями на людей и на животных.

Если вы желаете, я вам покажу и этот в высшей степени интересный опыт».

Сказав это, он встал и опять вышел в соседнее отделение, откуда вскоре, на этот раз с помощью мальчика, во-первых, пригнал сюда трех четвероногих тамошних существ, называющихся «собака», «баран» и «коза», а во-вторых, принес несколько странной формы аппаратов, похожих на браслеты.

Один из этих особых браслетов он надел на руку дервиша Бога-Эдин, а другой на свою руку, причем во время этого процесса он, обращаясь ко мне, добавил между прочим:

«На вас я не надеваю такого аппарата, на что я уже имею кое-какие уважительные причины».

По одному такому же странному аппарату он надел в виде ошейников на шею упомянутых козы, барана и собаки и, указывая на «виброграммы», находящиеся на этих странных аппаратах, попросил нас, чтобы мы запомнили или записали все цифры, какие указывают стрелки «виброграмм» у каждого из этих разновнешних существ.

Мы посмотрели на цифры, показываемые всеми пятью «виброграммами», и записали их на данных нам мальчиком «блокнотах», как там принято называть «сброшюрованные-записные-листки».

После этого дервиш Хаджи-Асвац-Трув опять сел на войлок и сказал нам следующее:

«У каждой формы „жизни“ имеется свойственный ей одной „итог“ вибраций, который представляет собой совокупность всех вибраций, породившихся из разных определенных органов данной формы „жизни“; а такой итог в разное время у каждой „жизни“ разный и зависит от того, насколько соответствующие источники или органы интенсивно трансформировывают эти разнопричинные вибрации.

И вот, все эти разнородные и разнопричинные вибрации в пределах целой жизни всегда сливаются в общий субъективный так называемый „аккорд-вибраций“ данной жизни.

Возьмите хотя бы в пример меня и моего друга Бога-Эдина.

Вы видите, – продолжал он, указывая мне на имеющиеся на его руке виброграмме цифры.

Я имею в общем столько-то вибраций, а мой друг Бога-Эдин имеет на столько-то больше.

Это потому, что он гораздо моложе меня, и некоторые его органы функционируют гораздо интенсивнее моих, и „результируют“ в нем соответствующие вибрации гораздо интенсивнее моих.

Посмотрите на цифры „виброграмм“ собаки, барана и козы. У собаки общая сумма в три раза больше, чем у барана, и наполовину больше, чем у козы, и эта собака имеет число вибраций своего общего „аккорда-вибраций“ на очень незначительное число меньше, чем у меня и у моего друга.

Нужно при этом сказать, что среди людей, особенно людей последнего времени, можно встретить очень многих, у которых не имеется даже и такого числа вибраций в их общем наличии „субъективного-аккорда-вибраций“, какое число обнаруживается в наличии этой собаки.

Это получилось так потому, что у этих людей, о которых я сейчас упомянул, одна функция, а именно функция эмоции, которая и осуществляет главное количество колебаний „аккорда“ жизни, уже почти совсем атрофирована, и поэтому общая сумма „аккорда“ колебаний у них оказывается меньше, чем у этой собаки».

Сказав это, почтенный Хаджи-Асвац-Трув опять встал и направился к тому месту, где находились разноцветные материи.

Оттуда он начал эти цветные материи из так называемого «бухарского-шелка» открывать цвет за цветом, причем каждый кусок материи одного цвета, при посредстве специального устройства блоков, закрывал не только все стены и потолок, но даже и пол всего отделения пещеры, благодаря чему казалось, что все помещение как бы задрапировано материей именно данного цвета. И каждый из этих цветных материалов менял число вибраций всех форм «жизни».

После опытов с цветными материями этот великий земной ученый последнего времени попросил у нас следовать за ним, и мы, выйдя из этого отделения пещеры обратно в главный проход ее, вошли в другой небольшой проход, ведший в сторону.

За нами плелись также со своими импровизированными ошейниками коза, баран и собака.

Мы шли продолжительное время, пока наконец не попали в самое главное отделение этих подземных пустот.

Там почтенный дервиш Хаджи-Асвац-Трув опять подошел к одной из ниш этой большой «подземной-пустоты» и, указав рукой на лежащую там большую кучу тоже какой-то материи очень странного цвета, сказал:

«Эта материя специально ткана из волокна растения „чал-тандр“ и имеет натуральный цвет.

Это растение „чал-тандр“ является одним из очень немногочисленных образований на Земле, окраска которой не только не имеет способности изменять вибрации вблизи других находящихся источников, но и сама совершенно индифферентна по отношению ко всяким другим вибрациям.

Вот почему для моих опытов, относящихся к вибрациям, которые свои возникновения имеют не от краски, а от других причин, я специально заказал такую именно материю и сделал из нее на всю эту большую подземную пустоту нечто вроде большой „палатки“ с такими приспособлениями, чтобы эту самую „палатку“ возможно было передвигать во все стороны и придавать ей какие угодно формы.

И с этой-то оригинальной „палаткой“ я теперь и произвожу свои опыты, а именно те опыты, которые я называю „архитектурными“. А эти архитектурные эксперименты выясняют мне, какие именно помещения и насколько вредно действуют на людей и на животных.

Эти архитектурные опыты вполне меня уже убедили, что не только величина и общая внутренняя форма помещения имеют действительно громадное влияние на людей и животных, но что также и всякие внутренние, так сказать, „изгибы“, „углы“, „выступы“, „изломы-стен“ и многое другое, вызывая изменение имеющихся в атмосфере помещения вибраций, всегда способствуют изменению к лучшему или к худшему субъективных вибраций находящихся там людей и животных».

Когда он с этой громадной палаткой начал делать свои опыты, я, между прочим, заметил также то, что изменяющиеся окружающие вибрации, благодаря разным близ находящимся причинам, на общее наличие этих понравившихся тебе трехмозгных существ действуют намного сильнее, чем на тамошних одномозгных и двухмозгных существ.

Это, очевидно, происходит тоже вследствие все тех же ненормальных внутренних и внешних условий их обычного существенского существования.

После этих архитектурных опытов он повел нас еще в другие небольшие отделения, где также демонстрировал много других опытов, согласно которым очень хорошо можно было видеть и понять, какие именно разнопричинные вибрации и как они действуют на «субъективные-аккорды-вибраций» твоих любимцев.

Во время таких опытов были показаны и вытекающие результаты вибраций, образованных от излучений других как разнотипных им подобных, так и двухмозгных и одномозгных тамошних существ, а также вибрации, порождающиеся от их голосов и многих других причинных действий.

Он показал и объяснил между прочим несколько опытов, доказывающих вредное действие на тамошних современных существ от таких причин, которые они же сами, как бы нарочно, производят, особенно за последнее время, в большом количестве, а именно от того, что они называют «произведения-искусства».

Среди этих последних были и «картины» и «статуэтки» и, конечно, их «знаменитая-музыка».

Из всех показанных этим мудрецом опытов выяснилось, что все же самыми вредными для тамошних современных трехмозгных существ являются вибрации, образующиеся в них от их так называемых «медицинских-средств».

Я прогостил в подземных владениях этого настоящего ученого существа четыре земных дня, после чего с дервишем Бога-Эдином вернулся опять в тот бухарский город, из которого мы пришли, и таким образом кончилась моя первая встреча с этим, можно сказать, для твоей «Земли» замечательным человеком.

За те четыре дня, которые я там пробыл, он показал и объяснял нам еще многое другое, касающееся «законов-вибраций». Самым же интересным, лично для меня, было его последнее разъяснение относительно того, почему и каким образом в этой дикой местности, вдали от какого бы то ни было места группировки современных тамошних существ, в этих его подземных владениях имеется газовое и электрическое освещение.

Во время этого своего рассказа это в высшей степени симпатичное земное трехмозгное существо, выясняя один факт, не могло совладать с собой, и у него внезапно потекли искренние слезы, которые меня тогда так тронули, что и поныне не могу этого забыть.

Сведения о некоторых данных, выяснившихся из этого его рассказа, могут для дальнейшего твоего существования служить тебе хорошим материалом для соответствующих сопоставлений и для выяснения всяких результатов от так называемой «субъективной-судьбы», т. е. тех результатов, которые случаются вообще в нашем Великом Мегалокосмосе, где возникают и совместно существуют множества относительно самостоятельных отдельных Индивидуумов.

Бывает часто, что в таких совместных существованиях для какого-нибудь отдельного Индивидуума в процессе личного его существования судьба лично для него складывается абсолютно несправедливо, но от этого для всех прочих, совместно с ним существующих, получается в объективном смысле в избытке справедливые плоды.

Вот почему я и хочу рассказать тебе об этом по возможности подробнее и даже постараюсь пересказать тебе этот его рассказ как можно дословно, ничего в нем не изменяя.

Это было как раз уже перед нашим уходом из этих подземных пустот, именно из того места твоей планеты, которое, между прочим, убедило меня, что результаты достижений разума предыдущих трехмозгных существ – предков даже и там не вполне пропали. Если последующие поколения существ этой странной планеты и перестали сознательно претворять в себе узнанные их предками космические истины, то эти уже узнанные истины, хотя из-за ненормального их существенского существования и не прогрессировали, как это свойственно всюду, но все же автоматически сосредоточились в этом странном подземном царстве твоей планеты в ожидании дальнейшего совершенствования и детализированы для последующих трехмозгных существ.

Итак, когда я спросил относительно возможности в этом его подземном царстве газового и электрического освещения, он и рассказал мне следующее:

«Причины происхождения этих двух родов освещения совершенно различны, и каждый из этих родов освещения имеет свою самостоятельную историю.

Газовое освещение здесь существует с самого начала, и оно устроено здесь по инициативе моей и моего старого друга дервиша Кербалай-Азис-Нуаран.

А что касается электрического освещения, то оно стало существовать здесь совсем недавно, и инициатором его происхождения явился тоже один мой друг, но совсем еще молодой, происходящий из европейцев.

По-моему, будет лучше, если историю каждого рода освещения я вам расскажу отдельно.

Начну с газового освещения.

В те времена, когда мы впервые переселились сюда, не очень далеко отсюда существовало одно святое место под названием „Святая Пещера“, куда в те времена стекались со всего Туркестана разные „пилигримы“ и „богомольцы“.

Относительно этого святого места народное поверье говорило, что когда-то в этой пещере якобы жил известный „Хдрейлав“, который впоследствии был взят „живым“ на небо.

В этом же народном поверии говорилось еще, что взятие его „живым“ на небо произошло для него самого так неожиданно, что он не успел даже потушить освещавший его пещеру огонь.

Это последнее поверье поддерживалось тем, что в этой пещере действительно держался „неугасаемый-огонь“.