Предатель памяти Джордж Элизабет
– Даже кресло-коляску отказался взять! – возмущенно сказала старшая сестра травматологического отделения.
Бедж на ее груди уведомлял, что ее зовут Марла Маньяна. Она пребывала в легком шоке от того, как Ричард Дэвис уехал из вверенного ей отделения. Пациент должен покидать больницу на кресле-коляске, в сопровождении медицинского работника, чей обязанностью является доставка пациента к его автомобилю. Пациенты не должны отказываться от этой услуги, а если они все-таки отказываются, то их не выписывают из больницы. А этот господин просто взял и ушел, не дожидаясь выписки. Так что больница не несет никакой ответственности, если его травмы заживут неправильно или если возникнут осложнения. Сестра Марла Маньяна надеялась, что все это понимают.
– Если мы хотим оставить пациента под нашим наблюдением на ночь, у нас имеются на это основательные причины, – заявила она.
Еще сестра Марла сказала, что Ричард уехал в сопровождении женщины на позднем сроке беременности. Линли попросил разрешения поговорить с врачом, который осматривал Ричарда Дэвиса, и от этого изможденного джентльмена с многодневной щетиной на лице, свидетельствующей, что он уже давно прописался в больнице, они узнали размер понесенных Дэвисом потерь: сложный перелом правой ульны, простой перелом правой малоберцовой кости…
– Правой руки и правой ноги, – перевел он для Хейверс, которая перебила его вопросом: «Переломы чего?», затем продолжил: – Порезы и ссадины на ладонях. Возможно, сотрясение мозга. На лице пришлось наложить швы. В целом же он счастливчик. В таких случаях смертельный исход не редкость.
Линли обдумывал эту информацию, пока они с Хейверс покидали больницу – больше им там делать было нечего. Добравшись до «бентли», Линли позвонил Личу и узнал от старшего инспектора, что Уинстон Нката передал команде Лича имя Норин Маккей. Его прогнали через файлы Агентства регистрации водителей и транспортных средств, и Лич уже располагал результатами: мисс Маккей владела последней моделью «RAV4». Это была ее единственная машина.
– Если тюремные архивы не оправдают наших надежд, то у нас остается только «хамбер», – сказал Лич. – Приведите его для осмотра, Линли.
– Хорошо, сэр. А что касается компьютера Юджинии Дэвис…
– С этим разберетесь позднее. После того, как мы увидим «хамбер». И поговорите с Фостер. Я хочу знать, где она была сегодня после обеда.
– Вряд ли она караулила своего жениха на остановках, – сказал Линли, хотя понимал, что сейчас лучше помалкивать, чтобы лишний раз не напоминать старшему инспектору о своих прегрешениях. – В ее состоянии она была бы слишком приметной.
– Поговорите с ней, инспектор. И доставьте мне эту машину.
Лич продиктовал Линли адрес Джил Фостер. Это была квартира в Шепердс-Буше. С помощью телефонной справочной Линли узнал телефон, зарегистрированный по этому адресу, и в течение минуты утвердился в своем предположении: Джил не было дома. Она отвозила Дэвиса в его квартиру в Южном Кенсингтоне.
Когда «бентли» несся по Парк-лейн, прицеливаясь к выезду на Гауэр-стрит, Хейверс задумчиво произнесла:
– Вы знаете, инспектор, а ведь только Гидеон и Робсон могли толкнуть Дэвиса сегодня вечером под автобус. Но если действительно это дело рук одного из них, то по-прежнему остается без ответа главный вопрос: почему?
– Сейчас для нас главное слово «если», – заметил Линли.
Она, очевидно, расслышала сомнение в его голосе, потому что спросила:
– Так вы не считаете, что они могли это сделать?
– Обычно убийцы пользуются одними и теми же средствами, – ответил он.
– Но ведь автобус – тоже транспортное средство, – возразила Хейверс.
– А во всех предыдущих случаях фигурировал легковой автомобиль и водитель. Автомобиль, а не автобус. Нам не обязательно, чтобы это был «хамбер», достаточно любой старой машины, но автобус никак не укладывается в общий рисунок. Еще один аргумент: предыдущие наезды заканчивались гораздо трагичнее, чем этот.
– К тому же никто не видел, как Дэвиса толкали, – добавила Хейверс, постепенно склоняясь к точке зрения Линли. – По крайней мере, пока такого человека не нашли.
– И не найдут, Хейверс, готов поспорить на что угодно.
– Ну хорошо. Допустим, это был Дэвис. Сначала он выслеживает Кэтлин Ваддингтон – перед тем как расправиться с Юджинией. После Юджинии берется за Уэбберли, чтобы сбить нас со следа и навести подозрения на Катю Вольф, потому что мы не сразу докапываемся до нее. Затем Дэвис сам бросается под автобус, так как чувствует, что мы не рассматриваем Катю Вольф как нашего главного подозреваемого. Хорошо. Все сходится. Но опять-таки остается неясным мотив.
– Мотив – Гидеон. Другого быть не может. Юджиния каким-то образом угрожала Гидеону, а Дэвис живет только ради сына. Если, как вы и предполагали, Барбара, мать могла помешать ему вернуться к музыке…
– Мне эта идея нравится, но зачем Юджинии это делать? То есть уж кто-кто, а она должна была хотеть, чтобы он продолжал играть, верно? Мы же видели, у нее на чердаке собрана история всей его карьеры. По-моему, она гордилась тем, что ее сын такой гениальный музыкант. С чего бы она вдруг стала совать ему палки в колеса?
– Возможно, она и не имела намерения совать палки в колеса, – выдвинул объяснение этой загадке Линли. – Но именно к этому могла привести ее встреча с Гидеоном, хотя сама она об этом и не подозревала.
– И тогда Дэвис убил ее? Но почему он просто не сказал ей все как есть? У него что, язык отвалился бы сказать: «Погоди, старушка. Если сейчас ты увидишь Гидеона, то ему конец в профессиональном смысле»?
– Может, он так и сказал, – продолжал развивать свою мысль инспектор. – А она ему ответила: «У меня нет выбора, Ричард. Прошло столько лет, и теперь настало время…»
– Время для чего? – спросила Хейверс. – Воссоединения семьи? Объяснений, почему она тогда ушла из дома? Анонса о скорой свадьбе с майором Уайли? Настало время для чего?
– Для чего-то, – ответил Линли. – Чего мы, вероятно, никогда не узнаем.
– М-да, это очень поможет нам в расследовании, – хмыкнула Хейверс. – И Ричарда Дэвиса преподнесет нам на блюдечке с золотой каемочкой! Если и вправду это сделал он, что еще неизвестно. Против него у нас нет ни одной, даже самой завалящей улики! А кстати, у него, кажется, было алиби, инспектор. Что он вам сказал?
– Он спал. С Джил Фостер. Которая сама, по всей вероятности, тоже спала. Так что в принципе он мог съездить по своим делам и вернуться, а она бы ничего не заметила. И при этом он легко мог воспользоваться ее машиной и потом поставить ее обратно.
– Так, снова уперлись в «хамбер».
– Это наша единственная зацепка.
– Ага. Отлично. Что-то сомневаюсь я, что прокурор клюнет на такую зацепку. Доступ к автомобилю не самая сильная улика.
– Доступ – нет, – согласился Линли. – Но я рассчитываю, что одним лишь доступом дело не ограничится.
Гидеон
20 ноября
Я увидел папу до того, как он посмотрел вверх и заметил меня. Он шел по тротуару вокруг Чалкот-сквер, и по его походке я видел, что он в задумчивости. Это не вызвало у меня никаких серьезных опасений или тяжелых предчувствий.
Потом произошло нечто странное. В дальнем конце садика, разбитого по центру площади, показался Рафаэль. Должно быть, он окликнул отца, потому что папа, которому до моего крыльца оставалось пройти лишь несколько домов, обернулся и стал ждать Робсона. Из окна музыкальной комнаты мне было хорошо видно, что они обменялись парой фраз, после чего говорил в основном мой отец. Рафаэль слушал, а потом попятился на пару шагов, лицо его сморщилось, как будто его ударили в живот. Папа все говорил. Рафаэль развернулся и медленно зашагал к садику. Папа следил за тем, как Рафаэль дошел до ворот, около которых стоят две деревянные скамьи, и сел на одну из них. Нет, не сел, а осел, упал на скамью всем весом, как будто набитый костями и плотью мешок, а не живой человек.
Я мог бы догадаться. Но не догадался.
Папа пошел дальше и в какой-то момент глянул на мой дом и увидел, что я стою в окне и смотрю на него. Он поднял руку, но ответного жеста ждать не стал. Через миг он исчез из виду, и вскоре я услышал звук ключа, поворачивающегося в замке моей входной двери. Поднявшись в музыкальную комнату, он снял пальто и аккуратно повесил его на спинку стула.
«Что с Рафаэлем? – спросил я. – Случилось что-то?»
Он повернул ко мне опечаленное лицо. «У меня плохие новости, – сказал он. – Очень плохие новости».
«Что?» Страх накрыл меня с головой, как океанская волна.
«Не знаю, как и сказать тебе», – проговорил он.
«Просто скажи».
«Твоя мать умерла, сын».
«Как? Ты же говорил, что она звонила тебе насчет того, что произошло в Уигмор-холле. Она не могла…»
«Гидеон… Вчера вечером она погибла. Ее сбила машина в Западном Хэмпстеде. Утром мне сообщили из полиции. – Он откашлялся и сжал руками виски, словно пытаясь удержать эмоции в голове, не дать им выплеснуться наружу. – Меня попросили опознать тело. Я посмотрел. Но не мог сказать наверняка… Я не видел ее уже много лет. – Он развел руками. – Мне так жаль, сынок».
«Это не могла быть она… Если ты не узнал ее, может, это не…»
«У той женщины в сумочке лежали документы на имя твоей матери. Водительское удостоверение, кредитные карты, чековая книжка. Каковы шансы, что кто-то будет ходить по городу с документами Юджинии?»
«И ты сказал им, что это она? Ты сказал им, что это моя мать?»
«Нет, я сказал, что не уверен, что не могу сказать ничего определенного. Я вспомнил фамилию зубного врача, у которого она лечилась… того, у которого она лечилась, когда мы еще жили вместе. Думаю, полиция сможет проверить по зубам. Ну, еще есть отпечатки пальцев, наверное…»
«Ты позвонил ей? – спросил я. – Она знала, что я хотел… Она согласилась?» Но какой смысл спрашивать, какой смысл знать? Какая разница, согласилась она встретиться или нет, ведь она мертва.
«Я оставил ей сообщение на автоответчике. Она не успела перезвонить».
«Значит, всему конец».
Он стоял, опустив голову, но эти слова заставили его взглянуть на меня.
«Конец чему?» – спросил он.
«Никто не сможет рассказать мне, как все было».
«Я рассказал тебе».
«Нет».
«Гидеон, ради всего святого…»
«Ты сказал мне то, что должно заставить меня поверить в мою невиновность. Но ты готов сказать что угодно, лишь бы заставить меня снова взяться за скрипку».
«Гидеон, прошу тебя…»
«Нет. – Мне вдруг все стало ясно. Шок от известия о смерти матери рассеял туман в моем мозгу. – Я не понимаю, как Катя Вольф могла согласиться на ваш план. Согласиться отдать двадцать лет жизни… ради чего, папа? Ради меня? Ради тебя? Я для нее был никем, и ты тоже. Разве не так? Ты не был ее любовником. Ты не был отцом ее ребенка. Это был Рафаэль, я прав? Так что нет никакой логики в том, что Вольф согласилась на ваш план. Должно быть, вы заставили ее. Что вы сделали? Подбросили улики? Подтасовали факты?»
«Как ты смеешь обвинять меня в таких вещах?»
«Потому что теперь я вижу. Я понимаю. Потому что… Дедушка! Как бы он отреагировал, папа, если бы узнал, что его внук-выродок утопил свою сестру-уродину? Так вот к чему, должно быть, все свелось: к сокрытию правды от дедушки, любой ценой».
«Она добровольно пошла на это из-за денег. Двадцать тысяч фунтов за признание в небрежности, которая привела к гибели Сони. Я все ей объяснил. Как я тебе уже говорил, мы не ожидали, что пресса будет так агрессивно настроена и что прокурор с такой страстью будет настаивать на максимальном сроке. Мы понятия не имели…»
«Ты сделал это, чтобы защитить меня. И все твои слова о том, что ты оставил Соню в ванне умирать, что ты сам держал ее в воде, – это только слова. Они служат той же цели, что и взваливание вины на Катю двадцать лет назад. Все, что угодно, лишь бы я не переставал играть. По крайней мере, таков был расчет».
«Что ты хочешь этим сказать?»
«Ты понимаешь, что я хочу сказать. Все кончено. Или будет кончено, как только я найду деньги, чтобы заплатить Кате Вольф. Ее четыреста тысяч фунтов».
«Нет! Ты ей ничего не должен… Господи, ты только подумай. Ведь она может быть тем самым человеком, который убил твою мать!»
Я похолодел. Мой рот открылся, чтобы произнести: «Что?» – но голоса не было. Мозг не мог ухватить смысл слов, сказанных отцом.
Он продолжал говорить, и я слышал отдельные звуки, но они не складывались в нечто осмысленное. «Наезд и побег с места происшествия, – сыпались слова одно за другим. – Это не случайность, Гидеон. Машина переехала ее дважды. Трижды. Убийство. Умышленное убийство».
«У меня не было денег, чтобы заплатить ей, – говорил отец. – Ты не помнил, кто она такая. Тогда она разузнала, где живет твоя мать. И когда оказалось, что и у Юджинии нет таких денег… Ты понимаешь, как все было? Теперь тебе понятно?»
Слова ударялись о мой череп, но ничего для меня не значили. Я слышал их, но не понимал. Все затмила одна бесконечная, неохватная мысль: растаяла моя надежда на избавление от страшного преступления в прошлом. Потому что, не веря больше никому и ничему, ей я верил. Я верил своей матери.
«Почему?» – спрашиваете вы.
Потому что она ушла от нас, доктор Роуз. Может быть, в какой-то степени ее уход объясняется невыносимым горем, но на самом деле она ушла от нас из-за того, что не могла больше выносить ложь, опутавшую весь наш дом.
20 ноября, 14.00
Когда стало очевидно, что я говорить больше не намерен, папа ушел. Но один я оставался не более десяти минут – может, даже меньше, – потому что его место вскоре занял Рафаэль Робсон.
Выглядел он кошмарно. Единственная краска на лице – кроваво-красные веки, воспалившиеся от слез, а все остальное – кожа, губы – пепельно-серого оттенка.
Он подошел ко мне и положил мне на плечо руку. Мы стояли лицом друг к другу, и я наблюдал в непосредственной близости, как его черты постепенно плавятся, сливаются в единую массу, как будто под кожей нет ни мышц, ни черепа, а только некая субстанция, уязвимая перед определенным веществом-растворителем.
Он сказал: «До самого конца она наказывала себя». Его рука сжималась на моем плече все сильнее. Мне было больно до слез, я чуть не вывернулся из этой хватки, но мне хватило воли не шевельнуться. Я понимал, что не могу позволить себе ни малейшего жеста, ни единого звука, если не хочу, чтобы Рафаэль замолчал. «Она не простила себя, Гидеон, но никогда – никогда, клянусь тебе, – не переставала она думать о тебе».
«Думать обо мне? – повторил я одними губами, пытаясь понять, что он говорит. – Откуда ты знаешь? Откуда ты знаешь, что она обо мне думала?»
Я прочитал ответ на его лице раньше, чем он успел произнести его вслух. Все эти годы, что ее не было с нами, Рафаэль Робсон не прерывал связи с моей матерью. Он не перестал говорить с ней по телефону. Не перестал встречаться с ней: в пабах, в ресторанах, в гостиницах, в парках и музеях. Она говорила: «Расскажи мне, Рафаэль, как дела у Гидеона», и он снабжал ее информацией, которую не могли дать газеты, критические отзывы о моей игре, статьи в журналах и слухи в среде любителей классической музыки.
«Ты встречался с ней, – сказал я. – Ты виделся с ней. Почему?»
«Потому что она любила тебя».
«Нет. Я имею в виду, почему ты это делал?»
«Она не позволяла мне рассказать тебе, – судорожно выдавил он. – Гидеон, она поклялась, что прекратит наши встречи, как только заподозрит, что ты о них знаешь или догадываешься».
«А этого ты бы не вынес, правильно? – с горечью спросил я, потому что наконец-то все понял. Еще тогда, двадцать лет назад, я видел ответ в принесенных им цветах, а теперь читал его в реакции Рафаэля на известие о смерти Юджинии. Ее не стало, и больше он не мог тешить себя фантазией, что между ними еще может расцвести настоящее и сильное чувство. – Ведь если бы она отказалась видеться с тобой, то что случилось бы с твоей маленькой мечтой?»
Он молчал.
«Ты любил ее, Рафаэль. Ты всегда любил ее. И эти встречи с ней раз в месяц, раз в неделю, раз в день, раз в год были только ради тебя – ради того, что ты хотел и надеялся получить. Поэтому ты ничего мне не говорил. Ты просто позволил мне верить, что она ушла от нас и ни разу не оглянулась назад, ни разу не захотела оглянуться. Тогда как все это время ты знал…»
«Она хотела, чтобы все было именно так, – сказал Рафаэль. – Я должен был уважать ее выбор».
«Ничего ты не должен был».
«Прости меня, – бормотал он. – Гидеон, если бы я знал… Откуда мне было знать?»
«Скажи мне, что случилось в тот вечер».
«В тот вечер?»
«Ты знаешь, в какой вечер. Хоть сейчас не разыгрывай передо мной идиота. Что случилось в тот вечер, когда погибла моя сестра? И сразу прошу тебя: не говори, что это сделала Катя Вольф, понятно? Ты был с ней. Вы спорили о чем-то. Я пробрался в ванную. Окунул Соню в воду. Что было потом?»
«Не знаю».
«Я не верю тебе».
«Это правда. Мы вернулись в ванную и застали там тебя. Катя начала кричать. Прибежал твой отец. Я отвел Катю вниз, на кухню. Это все, что я знаю. После того как приехала “скорая помощь”, я уже не поднимался наверх. И не выходил из кухни до приезда полиции».
«Когда вы с Катей пришли в ванную, Соня двигалась в воде?»
«Не знаю. Кажется, нет. Но это совсем не значит, что это ты утопил ее. И никто так не думал».
«Раскрой глаза, Рафаэль! Я держал ее в воде!»
«Ты не можешь этого помнить. Это невозможно. Ты был слишком мал. Гидеон, Катя оставила ее на пять или шесть минут. Я пришел поговорить с ней, и мы поспорили. Из ванной мы перешли в детскую, потому что я хотел знать, что она собиралась делать с…» Он запнулся. Он не мог произнести этого вслух, после стольких лет, даже теперь.
Я сказал это за него: «Какого черта ты обрюхатил ее, Рафаэль? Ведь ты же был влюблен в мою мать?»
«Блондинки, – таков был его жалкий ответ. Он прозвучал после пятнадцати секунд томительного молчания, нарушаемого только прерывистым дыханием. – Они обе были блондинками».
«Боже! – прошептал я. – И она позволила тебе называть ее Юджинией?»
«Не надо, – попросил он. – Это случилось лишь однажды».
«И вы не могли допустить, чтобы кто-нибудь узнал об этом, ну конечно. Ни ты, ни она. Ей нужно было скрывать, что она оставила Соню одну на целых пять или даже шесть минут, а тебе – что ты трахался с ней, представляя, что на ее месте – моя мать».
«Она могла бы избавиться от ребенка. Это было бы просто устроить».
«Нет, Рафаэль, – сказал я. – В жизни все очень непросто. За исключением лжи. И действительно, нам всем ложь далась легко».
«Но не твоей матери, – возразил Рафаэль. – Вот почему она ушла».
Он вновь потянулся ко мне, вновь вцепился пальцами в мое плечо с той же силой, как в начале разговора. «Она сказала бы тебе правду, Гидеон, – проговорил он, глядя мне в глаза. – В этом ты можешь верить своему отцу. Она сказала бы тебе правду».
21 ноября, 1.30
Вот и все, с чем я остался, доктор Роуз: меня заверили, что если бы она осталась жива, если бы у нас была возможность встретиться, то она все рассказала бы мне.
Она провела бы меня по моему прошлому и поправила бы меня там, где мои воспоминания были неверными или неполными.
Она бы объяснила мне то, что я помню. Она бы заполнила пробелы.
Но она умерла и поэтому больше ничего не сможет сделать.
И мне остается полагаться только на свою память.
Глава 27
Ричард спросил у сына:
– Гидеон, что ты здесь делаешь?
Гидеон ответил вопросом на вопрос:
– Что с тобой случилось?
– Его пытались убить! – выпалила Джил. – Он думает, что это Катя Вольф. Он боится, что следующей ее жертвой можешь стать ты.
Гидеон посмотрел на нее, потом снова перевел взгляд на отца. Даже в своем нервическом состоянии Джил заметила, что Гидеон всего лишь озадачен. Не шокирован, не напуган тем, что Ричард едва не погиб, а просто озадачен. Он спросил:
– Зачем Кате это делать? Вряд ли таким образом она добьется того, что ей нужно.
– Гидеон… – медленно заговорил Ричард.
– Ричард думает, что она хочет убить и тебя, – опять вмешалась Джил, не в силах держать в себе переполняющие ее чувства. – Он думает, что она толкнула его под автобус. Он мог погибнуть.
– Это он тебе так сказал?
– Господи! Это действительно произошло! – воскликнул Ричард. – Что ты здесь делаешь? И когда ты пришел?
Сначала Гидеон не ответил. Он как будто производил мысленный учет ранений отца. Его взгляд опустился к ноге Ричарда, скользнул к руке в гипсе, потом вернулся к разбитому лицу.
– Гидеон, – не выдержал Ричард, – я спросил тебя, долго ли ты…
– Достаточно долго, чтобы найти вот это.
Гидеон помахал открыткой, зажатой в руке.
Джил взглянула на Ричарда. Его глаза сузились.
– Об этом ты мне тоже лгал, – сказал Гидеон.
Внимание Ричарда было приковано к открытке. Он спросил:
– О чем?
– О моей сестре. Она не умерла. Ни в младенчестве, ни ребенком.
Его рука смяла конверт, и тот упал на пол.
Джил удивленно посмотрела на фотографию в рамке, которую все еще держала в руке.
– Но, Гидеон, ты же знаешь, что твоя сестра…
– Ты копался в моих вещах, – перебил ее Ричард.
– Я хотел найти адрес, но ты, должно быть, куда-то его припрятал, и вместо него я нашел вот это…
– Гидеон! – Джил протянула ему фотографию, которую Ричард собирался отдать сыну. – Ты что-то путаешь. Твоя сестра была…
– Вместо него я нашел это, – продолжал Гидеон, не обращая на нее внимания. – И теперь я точно знаю, кто ты такой: обманщик, который не может перестать лгать, даже когда от этого зависит его жизнь. Даже когда от этого зависит жизнь других людей, папа.
– Гидеон! – Джил ужаснули не сами слова, а ледяной тон Гидеона. На время ее ужас затмил возмущение, вызванное поведением Ричарда в отношении ее самой. Она гнала от себя мысль о том, что Гидеон говорит правду – по крайней мере, в отношении ее жизни, если не его: не рассказывая ей о болезни Сони, Ричард лгал ей своим молчанием. Сейчас Джил была способна только недоумевать по поводу несвоевременности того, что сын говорил отцу. – Ричард чуть не погиб всего три часа назад!
– Ты в этом уверена? – спросил ее Гидеон. – Если он лгал мне о Вирджинии, то кто знает, что еще он сможет и захочет извратить?
– Вирджиния? – переспросила Джил. – Кто…
Ричард сказал сыну:
– Мы поговорим об этом позже.
– Нет, – отчеканил Гидеон. – Мы поговорим о Вирджинии прямо сейчас.
Джил повторила свой вопрос:
– Кто такая Вирджиния?
– Так ты тоже ничего не знаешь?
Джил обернулась к жениху:
– Ричард… Ричард, что все это значит?
– Вот что это значит, – сказал Гидеон и прочитал текст открытки.
Его голос передавал всю силу его негодования, но в двух местах дрогнул: первый раз на словах «наша дочь» и второй – когда он дошел до «прожила тридцать два года».
Джил слушала его с широко раскрытыми глазами. Когда Гидеон закончил читать, в ее сознании эхом звенели другие слова: «опровергла все медицинские прогнозы» и «несмотря на все ее проблемы». К горлу Джил подкатила тошнотворная волна, все тело до костей пробрал холод.
– Кто это? – проговорила она. – Ричард, кто это?
– Выродок, – ответил за отца Гидеон. – Не правда ли, папа? Вирджиния Дэвис была еще одним выродком.
– О чем он, Ричард? – взывала к жениху Джил, хотя она знала, уже все знала и не могла вынести этого знания.
Она взывала к Ричарду, чтобы он ответил и развеял ужасные догадки, но он стоял как гранитная статуя, опустив плечи, сгорбив спину, не отводя глаз от сына.
– Скажи что-нибудь! – сорвалась на крик Джил.
– Он придумывает, как тебе ответить, – сказал ей Гидеон. – Ему нужно найти оправдание тому, что он представил все так, будто моя старшая сестра умерла младенцем. Видишь ли, она страдала серьезным заболеванием. Полагаю, было проще сделать вид, что она умерла, чем примириться с фактом, что она не такая, как все.
Ричард наконец нарушил свое молчание.
– Ты не знаешь, о чем говоришь, – сказал он.
Но мысли Джил уже вырвались из-под контроля и закружились диким танцем. Еще один синдром Дауна, кричали голоса в ее голове, еще один синдром Дауна, второй синдром Дауна или что-то еще, что-то ужасное, что-то такое, о чем он не мог даже думать, и все это время ее бесценная Кэтрин подвергалась риску, бог знает какому ужасному риску, и никакие предродовые анализы не могут обнаружить все нарушения, а он стоит, просто стоит здесь, стоит и стоит, и смотрит на своего сына, и отказывается обсуждать… Джил почувствовала, что рамка, которую она сжимает в руке, начинает выскальзывать из ее пальцев, становится невозможно тяжелой, становится грузом, который она не в силах удержать. Рамка упала на пол в тот же миг, когда Джил вскричала:
– Говори со мной, Ричард!
Гидеон и его отец одновременно начали движение к стукнувшей о деревянный пол рамке, а Джил, чувствуя, что ее тело налилось свинцовой тяжестью, сделала несколько неуверенных шагов и рухнула на диван. Оттуда она безмолвно следила за тем, что происходило дальше.
Ричард нагнулся за снимком, но его движениям мешала лангета на правой ноге. Гидеон дотянулся до рамки быстрее. Он схватил ее с криком:
– Еще одна ложь, папа?
А потом он увидел, кто изображен на снимке, и пальцы его побелели, как слоновая кость. Подняв глаза на отца, он хрипло спросил:
– Откуда она взялась?
Ричард не ответил на вопрос.
– Ты должен успокоиться, Гидеон, – сказал он вместо этого.
Однако Джил услышала в его голосе натянутость. Она видела, что душевные силы обоих мужчин напряжены до предела, но по-разному: напряжение Ричарда можно было сравнить с поднятым вверх хлыстом, тогда как у Гидеона оно свернулось тугим кольцом, как готовая к броску змея.
Гидеон сказал:
– Ты же говорил мне, что она забрала с собой все Сонины фотографии. Мать ушла от нас и забрала все фотографии – это твои слова. Она забрала все фотографии, кроме одной, которую ты хранил в своем письменном столе.
– У меня были все основания так…
– Этот снимок все эти годы был у тебя?
Ричард впился взглядом в сына.
– Да.
– Я не верю тебе, – сказал Гидеон. – Ты сказал, что она все забрала, и так и было: она все забрала. Ты хотел, чтобы она забрала с собой все, что напоминало бы тебе о Соне. Может, ты сам отослал ей все фотографии, имевшиеся в доме. В любом случае вот этого снимка у тебя не осталось, потому что если бы он у тебя был, когда я попросил у тебя взглянуть на Сонин портрет, когда мне нужно было ее увидеть, когда я умолял тебя…
– Чушь. Все это сплошная чушь. Я не дал его тебе тогда, так как побоялся, что ты можешь…
– Что? Броситься на рельсы? Но тогда я не знал. Я даже не подозревал. Я был в панике из-за музыки, так же как и ты. То есть если бы в тот день, папа, у тебя был этот снимок, ты бы немедленно показал его мне. Если бы ты хоть на мгновение подумал, что он поможет мне взять в руки скрипку, то сделал бы что угодно.
– Послушай меня, – заговорил Ричард быстрее, чем обычно. – Этот снимок был у меня. Но я о нем совершенно забыл. Он завалился между дедушкиными бумагами. Вчера я случайно наткнулся на него и тут же решил отдать тебе. Я вспомнил, что ты хотел иметь фотографию Сони… что ты просил у меня…
– Этот снимок в рамке. – Судя по выражению лица Гидеона, он не поверил ни слову. – Значит, он не мог завалиться между бумагами.
– Ты цепляешься к словам.
– Если бы ты хранил этот снимок для себя, то он был бы в том же состоянии, что и тот, первый, который ты показывал мне. Ты спрятал бы его в конверт или засунул в какую-нибудь книгу, или он мог валяться где-то среди других документов, но ты бы никогда – никогда – не вставил его в рамку.
– У тебя начинается истерика. Вот что получается от слишком плотного общения с психоаналитиками. Надеюсь, ты теперь и сам это видишь.
– Я вижу другое, – возвысил голос Гидеон. – Я вижу эгоистичного лицемера, который готов сказать что угодно, который готов сделать что угодно, лишь бы достичь…
Внезапно Гидеон умолк.
С дивана Джил видела, что атмосфера между отцом и сыном накалилась. Ее собственные мысли беспорядочно метались в голове, так что, когда Гидеон снова заговорил, она не сразу уловила смысл его слов.
– Это был ты, – медленно произнес он. – О господи! Ты убил ее! Ты поговорил с ней. Попросил подтвердить твою ложь о Соне, но она отказалась это делать. Она ведь ни за что не согласилась бы на такое. Поэтому ей пришлось умереть.
– Ради всего святого, Гидеон! Ты бредишь. Ты сам не понимаешь, что несешь.
Читать бесплатно другие книги:
