Предатель памяти Джордж Элизабет

Глава 23

– Ваддингтон! – выпалил старший инспектор Лич, когда Линли и Хейверс вошли в комнату для совещаний.

Весь его облик излучал торжество: лицо просветлело впервые за последние дни и поступь стала легче – он почти перелетел через комнату, чтобы написать на доске фломастером «Кэтлин Ваддингтон».

– Где ее сбили? – спросил Линли.

– На Мейда-Вейл. Очень похожий modus operandi[32]. Тихий микрорайон. Одинокий пешеход. Ночь. Темная автомашина. Бум!

– Вчера вечером? – спросила Барбара Хейверс. – Но это означает…

– Нет-нет. Это случилось десять дней назад.

– Возможно, простое совпадение, – предположил Линли.

– Очень маловероятно. Она – игрок все той же команды из прошлого.

Лич рассказал, что Кэтлин Ваддингтон, специалист по сексотерапии, десять дней назад вышла из основанной ею клиники примерно в десять часов вечера. На улице ее сбила машина. К счастью, она осталась жива, отделавшись переломом бедра и вывихом плеча. Ваддингтон сообщила полиции, что машина, сбившая ее, была большой, «как в гангстерских фильмах», и двигалась очень быстро, а цвета была темного, вероятно черного.

– Я просмотрел свои записи по другому делу, об убийстве девочки в ванне. Эта Ваддингтон была той женщиной, которая опровергла историю Кати Вольф, будто немка на минуту или две вышла из ванной комнаты, чтобы поговорить по телефону, и будто Соня Дэвис утонула как раз в этот промежуток времени. Если бы не Ваддингтон, для Вольф все могло бы свестись к обвинению в халатности при выполнении рабочих обязанностей и ограничилось бы несколькими годами заключения. Но когда Ваддингтон выставила Вольф лгуньей… Это был еще один гвоздь в крышку гроба. Нам нужно брать Вольф. Передайте это Нкате. Пусть порадуется. Он упорно трудился над этой версией.

– А как же машина? – спросил Линли.

– Скоро выясним, я уверен. Вы же не станете утверждать, будто Вольф провела за решеткой два десятка лет и не нашла сообщников, с которыми могла бы связаться после освобождения.

– Значит, нам нужен кто-то имеющий старый автомобиль? – уточнила Барбара Хейверс.

– Готов поспорить, что именно так. Я уже поручил одному из констеблей проверить всех, кто хотя бы отдаленно связан с проходящими по этому делу людьми. – Он мотнул головой в сторону девушки, сидящей за монитором в углу комнаты. – Она прогоняет через систему всех, кто упоминается в собранных на данный момент материалах. Скоро нам предоставят тюремные архивы, так что мы сможем проверить и тех, кто общался с Вольф, пока она отбывала срок за решеткой. Этим мы можем заняться, пока допрашиваем ее лично. Вы не хотите позвонить вашему констеблю на пейджер, чтобы сообщить обо всем? Или мне это сделать?

Лич удовлетворенно потер руки.

Девушка, работавшая на компьютере, вдруг поднялась из-за стола, держа в руках распечатку.

– Кажется, нашла, сэр, – сказала она.

Лич радостно подскочил к ней.

– Замечательно, Ванесса! Отличная работа. Что там у вас?

– «Хамбер», – ответила девушка.

Эта марка производилась в послевоенные годы, то есть в те дни, когда отношение потребленного бензина к пройденному расстоянию не сильно волновало умы водителей. По размерам «хамбер» был меньше «роллс-ройса», «бентли» или «даймлера» и гораздо дешевле, но по сравнению со средним автомобилем наших дней он произвел бы впечатление громадины. В отличие от современных машин, которые делают из алюминия и легких сплавов, чтобы уменьшить вес и расход топлива, «хамбер» целиком состоял из стали и хрома. Более того, его передний бампер, расплывшийся в хищном оскале, представлял собой прочную массивную стальную решетку, которая по задумке конструкторов должна была вылавливать из встречного потока воздуха насекомых и птиц.

– Превосходно! – воскликнул Лич.

– Чья это машина? – спросил Линли.

– Зарегистрирована на имя женщины по имени Джил Фостер, – сообщила Ванесса.

– Невеста Ричарда Дэвиса? – Хейверс взглянула на Линли. Ее лицо просияло. – Точно. Точно, инспектор. Когда вы сказали…

Но Линли перебил ее:

– Джил Фостер? Не может быть, Хейверс. Я видел эту женщину. Она с огромным животом, на последнем месяце беременности. Она неспособна на такое. А если бы и была способна, то зачем ей Ваддингтон?

– Сэр… – начала объяснять Хейверс.

Лич прервал ее:

– Значит, должна быть еще одна старая машина, только и всего.

– Боюсь, это маловероятно, – с сомнением в голосе произнесла девушка-констебль.

– Звоните Нкате, – велел старший инспектор, обращаясь к Линли. А Ванессе отдал новое приказание: – Раздобудьте дело Вольф из тюремного архива. Нужно изучить его. Мы должны найти еще одну машину…

– Да подождите же! – воскликнула Хейверс. – На все это можно взглянуть с другой точки. Послушайте меня. Он сказал «Пичес». То есть Ричард Дэвис сказал «Пичес». Не «Пичли», не «Пичфорд», а именно «Пичес». – Чтобы подчеркнуть свои слова, она схватила Линли за руку. – Вы же сами говорили мне, когда мы пили кофе: он назвал Пичеса Пичесом. Вы записали это в своем блокноте, когда разговаривали с Ричардом Дэвисом. Да?

– Пичес? – нахмурился Линли. – При чем здесь Джимми Пичес, Хейверс?

– Он проговорился, разве вы не видите?

– Что за чушь вы несете, констебль? – раздраженно спросил Лич.

Хейверс продолжала, обращаясь к Линли:

– Ричард Дэвис не мог допустить такую оговорку сразу, как только ему сообщили о смерти бывшей жены. В тот момент он еще не должен был знать, что Дж. В. Пичли – это и есть Джимми Пичес. Он мог знать, что Джеймс Пичфорд раньше носил имя Джимми Пичес, верно, но он не думал о нем как о Пичесе, не знал его как Пичеса, так какого черта он стал бы называть его Пичесом в разговоре с вами, когда и вы сами не знали о том, кто такой этот Пичес? Почему вообще он так его назвал? Да потому, что это крутилось у него в голове, а значит, он сделал то же самое, что и я: поднял записи в архиве. А зачем ему это? Да затем, чтобы найти адрес Джеймса Пичфорда…

– К чему все это? – перебил ее Лич.

Линли поднял руку ладонью вперед, говоря:

– Одну минуту, сэр. В ее словах есть здравый смысл. Продолжайте, Хейверс.

– Еще какой смысл, – заверила его Хейверс. – Он несколько недель, если не месяцев, общался с бывшей женой по телефону. В ваших записях есть такая информация. Он сам рассказал об этом, и распечатки телефонной компании подтверждают это.

– Так, – кивнул Линли.

– И Гидеон сказал вам, что они с матерью должны были встретиться. Верно?

– Верно, – снова кивнул Линли.

– Предполагалось, что она поможет ему справиться с приступом страха сцены или как это называется. Так он сказал. Это тоже должно быть в вашем блокноте. Но они не встретились, правильно? Они не смогли встретиться, потому что ее убили. Так может, ее убили именно с целью предотвратить эту встречу? Судя по всему, она не знала, где живет Гидеон. А узнать это могла только у Ричарда Дэвиса.

Линли медленно произнес:

– Дэвис хочет убить ее, и ему предоставляется удобный случай. Вместо адреса Гидеона он дает ей адрес Пичеса, называет время, когда они должны встретиться, заранее приезжает на место, чтобы занять выгодную позицию…

– И когда она шагает по улице в поисках нужного дома, с адресом в руках или в сумочке, он выскакивает и – бум! – сбивает ее, – заключила Хейверс. – Потом переезжает ее, чтобы добить наверняка. Но все дело обставлено так, чтобы оно выглядело связанным со старым делом двадцатилетней давности, для чего Дэвис сбивает сначала Ваддингтон, а потом Уэбберли.

– Зачем? – спросил Лич.

– Это хороший вопрос, – признал Линли. – Отличная версия, Барбара. Отличная. Но если Юджиния Дэвис могла помочь сыну вернуться к музыке, то почему Ричард Дэвис захотел остановить ее? Из двух моих бесед с ним, а также после посещения его квартиры – настоящего мемориала достижений Гидеона, могу с уверенностью утверждать, что Ричард Дэвис очень хочет, чтобы его сын снова мог играть.

– А может, мы смотрим на дело не с той стороны? – не сдавалась Хейверс.

– Что вы имеете в виду?

– Я допускаю, что Ричард Дэвис хочет, чтобы Гидеон снова мог исполнять музыку. Если бы у него и были проблемы с этим – например, ревность, зависть к ребенку, который достиг большего успеха, чем породивший и воспитавший его отец, – то он давно уже мог бы сделать что-нибудь, чтобы помешать Гидеону развивать музыкальный талант. Но насколько мы знаем, этот парень играет с пеленок при полной поддержке отца.

– Похоже на то.

– Хорошо. Но что, если Юджиния Дэвис собиралась встретиться с Гидеоном, чтобы навсегда лишить его возможности играть?

– А ей-то это зачем?

– Чтобы свести счеты с Ричардом. Как вам такой вариант? Если их брак распался из-за чего-то, что он совершил…

– Например, завел интрижку с няней? – предложил Лич.

– Или посвятил всего себя Гидеону и напрочь забыл о существовании жены, женщины, испытывающей горе, женщины, которая нуждается в его поддержке и участии. Она потеряла ребенка, но ей не на кого опереться, потому что Ричарда волнует только Гидеон, только то, как его сын переживет психологическую травму – убийство сестры, потому что ни в коем случае нельзя, чтобы мальчик расстроился и перестал играть. Ведь тогда он перестанет быть сыном, которым Ричард так гордится и который стоит уже на пороге всемирной известности. Он вот-вот должен вознаградить все папочкины старания и воплотить все папочкины мечты. А как же она справляется со своим горем? Как живет и чем дышит мать нашего вундеркинда? Всем наплевать. Она забыта, оставлена наедине с самой собой, вынуждена решать свои проблемы в одиночку. Она не забывает о том, как тяжко ей пришлось в тот период, и, когда предоставляется шанс отомстить Ричарду, она отлично знает, как это сделать. Да, удачно получилось: как раз в тот момент, когда он нуждается в ней.

Хейверс замолчала, сделала глубокий вдох и посмотрела на старшего инспектора и Линли, ожидая их реакции.

Лич не заставил себя долго ждать.

– Как?

– Что – как?

– Как она могла лишить Гидеона возможности играть на скрипке? Что она собиралась сделать, констебль? Переломать ему пальцы? Сбить его машиной?

Хейверс снова сделала глубокий вдох, перешедший во вздох.

– Не знаю, – призналась она, понурившись.

– Вот именно, – фыркнул Лич. – Ну, когда вы это узнаете…

– Нет, – перебил его Линли. – В том, что она сказала, что-то есть, сэр.

– Вы шутите? – поднял брови Лич.

– В этом что-то есть, я убежден. Следуя логике рассуждений Хейверс, мы получаем объяснение тому, почему у Юджинии Дэвис имелся адрес Пичли в тот вечер, а ведь сколько мы ни бились над этим вопросом, у нас даже плохонькой версии не появилось.

– Чушь, – отмахнулся Лич.

– Как еще можно объяснить этот адрес? Ничто не связывает ее с Пичли. Ни писем, ни телефонных звонков, ни электронных сообщений…

– Она пользовалась электронной почтой? – тут же ухватился за новый для него факт старший инспектор.

Хейверс энергично кивнула:

– Да, и ее компьютер…

Внезапно она умолкла, будто язык проглотила.

– Компьютер? – эхом отозвался Лич. – Проклятье! И где же он сейчас? В ваших докладах ни один компьютер не упоминался.

Хейверс растерянно посмотрела на Линли, затем быстро опустила глаза и деловито полезла за чем-то в сумку, хотя никакой нужды в этом не было. Линли взвесил, что в настоящий момент больше отвечает его потребностям – правда или ложь, и остановился на следующем объяснении:

– Я проверил ее компьютер, но не нашел там ничего интересного. Электронная почта у нее была, верно. Однако от Пичли сообщений не было. Так что я не видел смысла…

– Упоминать его в вашем отчете? – проревел Лич. – Да вы вообще знакомы с тем, как должен работать полицейский?

– Мне это не показалось необходимым.

– Что-о? Не верю своим ушам! Чтобы компьютер был здесь, Линли, вы слышите меня? Я хочу, чтобы им занялись специалисты, чтобы они разобрали его на винтики. Вы же не эксперт по компьютерной технике. Вы могли пропустить… Проклятье, вы в своем уме? О чем вы думали? Вы вообще о чем-нибудь думали?

Что он мог сказать в свое оправдание? Что хотел сэкономить время? Избавить кое-кого от неприятностей? Спасти репутацию? Спасти брак? Линли произнес, тщательно взвешивая свои слова:

– Прочитать ее почту было несложно, сэр. Вскрыв пароль, мы убедились, что там не было практически ничего…

– Практически?

– Только одно сообщение от Робсона, и мы с ним уже говорили. У меня сложилось впечатление, что он чего-то недоговаривает. Но в целом не похоже, чтобы он имел отношение к смерти миссис Дэвис.

– Вы что, знаете это наверняка?

– Нет, но так мне подсказывают опыт и интуиция.

– Это они вам подсказали не ставить меня в известность о компьютере? Как мне квалифицировать ваше поведение – как утаивание улик? Или их уничтожение?

– Я принял решение на месте, сэр.

– Решения здесь принимаю я. И я хочу, чтобы компьютер был здесь. Немедленно.

– А как насчет «хамбера»? – осторожно вмешалась Хейверс.

– К черту «хамбер»! И к черту Дэвиса! Ванесса, вы поняли, что делать? Раздобудьте мне тюремные архивы по делу Вольф. Возможно, у нее десяток пособников, и каждый с автомобилем древнее Мафусаила, и каждый так или иначе связан с этим делом.

– Таких данных у нас нет, – заметил Линли. – Зато есть «хамбер», который ведет нас…

– Я сказал – к черту «хамбер», Линли! Мы все начинаем сначала, забудьте о ваших версиях. Отправляйтесь за компьютером. А когда принесете его сюда, падайте на колени и молите меня, чтобы я не написал на вас рапорт.

– Тебе пора перебираться ко мне, Джил.

Дора Фостер вытерла последнюю тарелку и аккуратно повесила посудное полотенце на держатель возле раковины. С присущей ей тщательностью она выровняла края и повернулась к Джил, которая сидела у кухонного стола, положив ноги на табуретку и разминая пальцами ноющие мышцы спины. Джил чувствовала себя так, будто носит в животе пятидесятифунтовый мешок муки, и не могла себе представить, как она умудрится вновь уменьшиться до своего обычного размера к свадьбе, которую назначили на конец зимы – примерно через два месяца после предполагаемой даты родов.

– Наша малышка Кэтрин уже вышла на исходную позицию, – сказала ее мать. – Осталось совсем чуть-чуть, несколько дней. Может, всего один день.

– Ричард так и не одобрил этот план, – сообщила Джил матери.

– Со мной ты будешь в большей безопасности, чем одна-одинешенька в родильной палате. Туда лишь изредка будет заглядывать медсестра, чтобы убедиться, что ты еще жива.

– Мам, я знаю. Но Ричард беспокоится.

– Я приняла роды у…

– Он знает.

– Тогда…

– Дело не в том, что он считает тебя недостаточно квалифицированной. Совсем нет. Но он думает, что все меняется, когда имеешь дело с родной плотью и кровью. Он говорит, что врачи никогда не оперируют своих детей. Врач не сможет оставаться объективным, если что-то случится: какой-нибудь кризис, непредвиденное развитие событий. Ну, ты понимаешь.

– В случае любой непредвиденной ситуации мы немедленно поедем в больницу. Десять минут на машине.

– И это я ему говорила. А он говорит, что десять минут – слишком долго. Что угодно может произойти за это время.

– Да ничего не может произойти. Вся твоя беременность – просто мечта гинеколога, до сих пор все шло идеально.

– Да. Но Ричард…

– Ричард тебе не муж, – твердо сказала Дора Фостер. – Он мог бы им быть, но предпочел отложить бракосочетание. И таким образом, он не имеет права голоса. Это ты ему говорила?

Джил вздохнула.

– Мам…

– Не «мамкай»!

– Какая разница, женаты мы или нет? Мы ведь поженимся. У нас будут и церковь, и священник, и проход к алтарю с папой под руку, и прием в гостинице. В общем, все как положено. Что еще тебе нужно?

– Ничего этого мне не нужно, – ответила Дора. – Это то, чего ты заслуживаешь. Только не надо уверять меня, будто это была твоя идея, потому что я ни за что не поверю. Ты запланировала свою свадьбу, еще когда тебе было десять лет, ты расписала все – от свадебного торта до цветов. И насколько я помню, в твоих планах нигде не фигурировал двухмесячный ребенок.

Джил не хотела снова углубляться в этот спор.

– Времена меняются, – сказала она примирительно.

– А ты не меняешься. – Дора не желала успокаиваться. – О, я отлично знаю, что сейчас пошла такая мода, когда женщины ищут себе не мужа, а партнера. Партнера, как будто рождение ребенка – это такой бизнес. А когда ребенок рождается, они демонстрируют его на публике без тени смущения. Я знаю, это происходит постоянно. Я не слепая. Но ты не актриса и не рок-звезда. Ты всегда знала, чего хочешь, и никогда не стремилась гнаться за модой.

Джил заворочалась на стуле. Мать знала ее лучше, чем кто-либо другой, и все, что она сейчас говорила, было абсолютной правдой. Но правдой было также и то, что для построения крепких отношений необходим компромисс, а ведь она, помимо ребенка, хочет иметь и счастливый брак. Если она сейчас заставит Ричарда поступить так, как хочет она, то будущее счастье, несомненно, окажется под вопросом.

– Все уже решено, – сказала она. – Что-либо менять поздно. И ковылять к алтарю в таком виде я не собираюсь.

– Это значит, что пока ты свободная женщина, – сказала Дора. – Только ты можешь решать, как и где будет рожден твой ребенок. Если же Ричарду это не нравится, то, пожалуйста, напомни ему, что он сам предпочел до рождения ребенка не становиться твоим мужем в традиционном смысле слова, а раз так, то может сидеть и не высовываться – до свадьбы. Так… – Мать присела рядом с Джил за стол, где стояла коробка с приглашениями на свадьбу, которые нужно было подписать и разослать. – Давай-ка соберем твои вещи и отвезем тебя домой, в Уилтшир. Можешь оставить ему записку. Или позвони. Хочешь, принесу тебе телефон?

– Сегодня я в Уилтшир не поеду, – сказала Джил. – Я хочу поговорить с Ричардом. Еще раз спрошу его…

– Спросишь его? – Дора положила руку на раздувшуюся лодыжку дочери. – О чем ты хочешь его спросить? Можно ли тебе родить твоего собственного ребенка…

– Кэтрин и его ребенок тоже.

– В данном случае это не имеет никакого значения. Рожать будешь ты, Джил, а не он. Ох, как это все на тебя не похоже! Ты всегда была такой разумной, а теперь ведешь себя так, как будто о чем-то беспокоишься, как будто боишься чем-то задеть его. Это абсурдно, понимаешь? Ему так повезло с тобой. Учитывая его возраст, ему вообще…

– Мама! – Между ними давно было решено, что возраст Ричарда не обсуждается, как и то, что он на два года старше отца Джил и на пять лет старше ее матери. – Ты права. Я разумный человек. Я знаю, чего хочу. И сейчас я хочу вот чего: поговорить с Ричардом, когда он вернется домой. До тех пор я в Уилтшир не поеду. И уж тем более не поеду туда, оставив ему записку.

В ее голосе зазвенела сталь. Такой тон она научилась использовать на Би-би-си, где иначе ни один проект не уложился бы в сроки и бюджет. Никто не решался возражать ей, когда в ее голосе начинали проскакивать металлические нотки.

Дора Фостер тоже не стала с ней спорить. Она только вздохнула и перевела взгляд на свадебное платье цвета слоновой кости, которое висело под прозрачным чехлом на кухонной двери.

– Никогда бы не подумала, что все так сложится, – проговорила она.

– Все будет хорошо, – сказала Джил, убеждая не только мать, но и себя.

Когда Дора уехала, Джил осталась наедине с мыслями, этими своенравными спутниками одиночества. Они требовали, чтобы она тщательно обдумала слова матери, а значит, и свои отношения с Ричардом.

То, что он первым предложил подождать со свадьбой, не имеет никакого значения. Это решение основано на здравом смысле. И они приняли его совместно. Так какая разница, кто первым предложил его на рассмотрение? Да, это был Ричард, ну и что? Он привел в высшей степени разумные доводы. Она сказала ему, что беременна, и он пришел от этой новости в восторг – не меньше, чем она сама. Он сказал: «Мы поженимся. Скажи мне, что мы поженимся», и она засмеялась при виде испуга на его лице: он, как мальчишка, боялся отказа. «Конечно, поженимся», – ответила она, и он схватил ее за руки и повел в спальню.

После близости они лежали, сплетя тела, и он говорил о свадьбе. Ее переполняло блаженство, чувство удовлетворения и благодарности, приносимое оргазмом, и в таком состоянии ей все казалось возможным и разумным. Поэтому когда он провозгласил, что хотел бы организовать для нее настоящую свадьбу, а не торопливую регистрацию брака, она сонно сказала: «Да-да, дорогой. Настоящую свадьбу». На что он добавил: «С настоящим свадебным платьем. С цветами и гостями. Хочу, чтобы была церковь. Фотограф. Прием. Я хочу, чтобы это был праздник, Джил».

Разумеется, это было бы невозможно, если бы они попытались уместить планирование, подготовку и само мероприятие в семь месяцев, оставшихся до рождения ребенка. И даже если бы успели сделать все к сроку, то никакие старания не втиснули бы ее распухшее тело в элегантный свадебный наряд. Самым практичным решением стал перенос свадьбы на более позднюю дату. Сейчас, сидя на кухне перед свадебными приглашениями, Джил поняла, что Ричард буквально подвел ее к этому выводу. В тот день в спальне, когда она перечислила вслух все, что предстоит сделать для того, чтобы у них получилась задуманная ими свадьба, и он произнес: «Я понятия не имел, что на это уйдет столько месяцев… Как ты будешь себя чувствовать на таком большом сроке беременности?», она была готова к его следующей мысли: «Этот праздник должен быть в первую очередь для тебя. А ты такая маленькая…» Он положил ладонь на ее живот, словно подчеркивая свои слова. Действительно, ее плоский упругий живот вскоре перестанет быть таким. «Как ты считаешь, не следует ли нам подождать?» – предложил он.

Почему бы и нет, подумала она. Тридцать семь лет ей пришлось ждать своей свадьбы. Ничего страшного, если придется подождать еще несколько месяцев.

Но это было до того, как основной заботой Ричарда стали проблемы со здоровьем Гидеона. До того, как эти проблемы привели в их жизнь Юджинию.

Джил впервые задумалась над тем, что озабоченность Ричарда после происшествия в Уигмор-холле могла иметь и вторую причину помимо потери его сыном способности играть. А когда она поставила эту возможную вторую причину рядом с его очевидным нежеланием жениться, то в ее душу закрался страх. Он накатил на нее бесшумно и без предупреждения, как накатывает внезапный туман на ничего не подозревающий берег.

И за это она винила свою мать. Дора Фостер была вполне счастлива получить в скором времени первого внука, но вот отец ребенка ее не радовал. Прямо об этом она не говорила, однако чувствовала потребность так или иначе выказать свое отношение, и лучше всего это можно сделать, заронив у Джил сомнения в порядочности Ричарда. Не то чтобы она рассуждала как героини романов Харди, предполагая, что мужчина «поступит как порядочный человек». Она ведь живет совсем в другое время. Нет, когда она думает о порядочности, то подразумевает, что мужчина говорит правду о своих мыслях и намерениях. Ричард сказал, что они поженятся, значит, они поженятся.

Они могли бы пожениться сразу же, как только она узнала, что беременна. Она бы не возражала. Ведь, в конце концов, дети и брак значились в ее программе как цель, которую нужно достигнуть к тридцатипятилетнему возрасту. Слово «свадьба» в программе вообще не встречалось, и Джил всегда считала свадьбу лишь средством достижения цели. То есть если бы не блаженное состояние, в которое она погрузилась после их занятий любовью, то в ответ на предложение Ричарда устроить грандиозную свадьбу она бы, скорее всего, сказала: «Да зачем нам эта свадьба, Ричард? Давай поженимся прямо сейчас». И он, скорее всего, сразу бы согласился.

Или нет? Разве он согласился назвать малышку так, как хочется Джил? Разве он согласился, чтобы роды принимала ее мать? Разве он согласился сначала продать ее квартиру, а не его? Разве он согласился купить тот дом в Харроу, который она нашла? Он ведь даже отказался съездить туда вместе с агентом, чтобы взглянуть на дом.

Что же все это значит? Ричард противостоит ей по каждому вопросу, но при этом ведет себя так разумно, так логично, так внимательно, что кажется, будто каждое принятое решение принято ими совместно. Будто она не уступает ему каждый раз… почему? Потому что боится? Если да, то чего?

Ответ был известен Джил, хотя женщина уже умерла, хотя она больше не могла вернуться и навредить им, встать у них на пути, помешать сбыться тому, что должно было сбыться…

Зазвенел телефон. Джил вздрогнула от неожиданности. Она так глубоко погрузилась в размышления, что не сразу сообразила, где находится и что это так трезвонит. Медленно оглядевшись, она поняла, что сидит у себя в доме, на кухне, а звенит телефон, который остался в гостиной. Она спустила с табуретки ноги, тяжело встала со стула и потопала отвечать на звонок.

– Мисс Фостер? – произнес женский голос.

Это был профессиональный, компетентный голос, которым в свое время обладала и Джил.

– Да, – ответила она.

– Мисс Джил Фостер?

– Да. Да. Кто это?

И когда ей ответили, мир Джил разбился вдребезги.

Было нечто странное в том, как Норин Маккей произнесла слова «Снять с нее подозрения я не могу», и это заставило Нкату остановиться, хотя он уже был готов запускать фейерверки в честь победы. В глазах старшей надзирательницы застыло отчаяние; в том, как она допила свой напиток – резко, одним глотком, – проглядывала паника. Он спросил:

– Не можете или не хотите, мисс Маккей?

– Мне нужно думать о двух подростках, которые остались на моем попечении. Другой семьи у меня нет. Я не хочу ввязываться в войну за опеку с их отцом.

– В наши дни суды стали более либеральными.

– И еще моя работа. Это не то дело, которым я хотела заниматься, но ничего другого у меня нет и уже не будет. Я многого добилась здесь. Вы понимаете? Если станет известно, что я хотя бы раз…

Она запнулась на полуслове и замолчала.

Нката вздохнул. Норин сидела на стуле так прямо и неподвижно, что казалась вырезанным из картона силуэтом.

– Мисс Маккей, я должен знать, могу ли я вычеркнуть ее имя из списка подозреваемых или нет.

– А я должна знать, могу ли я доверять вам. То, что вы пришли сюда, прямо ко мне на работу, в тюрьму… Разве вы не понимаете, какое производите впечатление?

– Мне не важно, какое я произвожу впечатление. Я занятой человек. Я не вижу никакого смысла в том, чтобы ездить через весь Лондон туда и обратно, когда вы находитесь всего в одной или двух милях от офиса Харриет Льюис.

– А для меня это важно. И на меня вы производите впечатление эгоистичного человека, который думает только о себе. А если вы думаете только о себе, констебль, то что помешает вам передать мое имя информатору, прикормленному газетчиками, если вам за это предложат кругленькую сумму в пятьдесят фунтов? А может, вы и сами информатор и получаете не пятьдесят, а сотню? «Мейл» с удовольствием купит такую историю. В нашей беседе вы грозили мне большим.

– Я могу пойти в «Мейл» и с тем, что вы мне уже рассказали. Хватит и этого.

– Что я вам ассказала? Только то, что однажды вечером ко мне зашел адвокат со своим клиентом? И что, по-вашему, «Мейл» будет с этим делать?

Нката вынужден был признать, что в данном случае Норин Маккей права. Он почти ничего от нее не добился. Однако были еще сведения, которые стали известны ему раньше, а также выводы, которые он мог сделать на их основании. С этими сведениями и выводами он был бы желанным гостем в любом печатном издании. Но на самом деле от Маккей ему нужно было только подтверждение и период времени, дополняющий это подтверждение. А что до всего остального, все эти «почему» и «отчего»… Честно говоря, ему хотелось бы их узнать, но с профессиональной точки зрения в них не было никакой нужды.

Он сказал:

– Наезд на пешехода и дальнейший побег с места происшествия в Хэмпстеде произошел примерно между десятью и одиннадцатью часами. Харриет Льюис говорит, что вы можете дать Кате Вольф алиби на это время. Но, по ее словам, вы отказываетесь это сделать, что заставляет меня думать, будто между вами и Катей происходит нечто такое, что выставит одну из вас или обеих в дурном свете, если о ваших отношениях станет известно.

– Я уже говорила вам: я не собираюсь это обсуждать.

– Я помню ваши слова, мисс Маккей. Они были сказаны громко и четко. Так может, сначала выясним, что вы не отказываетесь обсуждать? Как насчет голых фактов без всяких приукрашиваний?

– Я вас не понимаю.

– Игра в «да» и «нет».

Норин Маккей бросила быстрый взгляд на бар, где ее коллеги поглощали каждый свою пинту «Гиннеса». Опять скрипнула входная дверь, впуская еще трех служащих тюрьмы. Все они были женщинами, одетыми в такие же костюмы, как и сама Маккей, их начальница. Две женщины окликнули ее с неуверенным видом, будто размышляли, подойти к ее столику в надежде на знакомство со спутником старшей надзирательницы или не стоит. Норин резко отвернулась и тихим голосом произнесла:

– Это невозможно. Я не могу… Мы должны немедленно покинуть это место.

– Ваш побег отсюда будет выглядеть не очень красиво, – промурлыкал Нката. – Особенно если я последую за вами, выкрикивая ваше имя. Но дайте мне несколько «да» и «нет», и я уйду, мисс Маккей. Тихо, как мышка, и тогда вы сможете рассказывать про меня своим коллегам что угодно. Школьный инспектор зашел поговорить о ваших племянниках. Агент «Манчестер юнайтед» интересуется перспективным мальчиком. Мне все равно.

Сыграем в мою игру, и вы получите свою жизнь обратно, какой бы она ни была.

– Вы ничего не знаете о моей жизни.

– Ну да. Я так и сказал. Какой бы она ни была.

Она смерила его тяжелым взглядом, но потом все-таки согласилась.

– Хорошо. Спрашивайте.

– Она была с вами вечером три дня назад?

– Да.

– Между десятью и полуночью?

– Да.

– Во сколько она ушла?

– Вы сказали только «да» и «нет».

– Ах да. Она ушла до полуночи?

– Нет.

– Она пришла до десяти?

– Да.

– Она пришла одна?

– Да.

– Миссис Эдвардс знала, где она была?

При этом вопросе Норин Маккей взмахнула ресницами и отвела взгляд, но было не похоже, будто она собирается солгать.

– Нет, – ответила она.

– А прошлой ночью?

– Что прошлой ночью?

– Катя Вольф была у вас вчера вечером? Скажем, после того, как ушел ее адвокат?

Норин Маккей взглянула ему прямо в глаза и выдержала паузу, прежде чем ответить: