Альберт Эйнштейн. Во времени и пространстве Сушко Юрий

Цюрих, Прага и …

– Это неправда, господин Эйнштейн. Вы, как всегда, шутите. И замечу вам, это не лучшая ваша шутка!

Получив прошение Альберта об увольнении, господин директор Галлер был ошеломлен: из его бюро не уходили по собственному желанию, неугодных просто увольняли. Причем с «волчьим билетом».

Однако после обстоятельного разговора с господином экспертом П класса Эйнштейном господин Галлер вынужден был сообщить Федеральному совету: «Его уход означает потерю для бюро. Однако г-н Эйнштейн считает, что преподавание и научная работа являются его истинным призванием, а потому директор бюро воздерживается от того, чтобы удерживать его предложением об улучшении его финансового положения».

Вот и прощай, Ведомство духовной собственности! Эйнштейн никогда не жалел о годах, проведенных в Берне. Это было счастливое время. «Что касается атмосферы учреждения, – вспоминал он, – то она очень приятна. Взаимоотношения с экспертами дружеские и простые».

Попрощавшись с коллегами, он вышел на улицу, взглянул на знаменитую башню с часами, которую возвели сразу после основания Берна в 1191 году, а через четыреста лет украсили хитроумной вращающейся картой звездного неба.

Стрелки на часах приближались к цифре 12, и Эйнштейн приостановился, чтобы еще раз, может быть, напоследок увидеть, как из дверцы выскочит сказочная фигурка озорного шута с колокольчиками. Потом начнется парад медведей, закукарекает петух, а за ним появится вооруженный благородный рыцарь. И завершит это чудесное представление нестареющий бог времени Хронос со скипетром и песочными часами в руках…

В 1908 году перед патентоведом-экспертом Эйнштейном забрезжила вполне реальная возможность покинуть вконец постылое бюро и получить место экстраординарного профессора в родном Цюрихском университете.

Кроме него, на эту должность претендовал также товарищ Альберта по Поли Фридрих Адлер, чьи шансы оценивались весьма высоко. Однако Адлер, о котором говорили, что он человек маниакальной честности, узнал, что невольно стал конкурентом Эйнштейну и подал в университет официальное заявление:

«Если имеется возможность заполучить такого человека, как Эйнштейн, то было бы абсурдом брать на это место меня. Я должен со всей искренностью признать, что мои способности не идут ни в какое сравнение с эйнштейновскими. Нельзя терять – в угоду политическим симпатиям – возможность получить в университет человека, который может принести ему так много пользы, подняв его престиж».

Новая должность – экстраординарного профессора! – громко звучала только для несведущих. По сути же, Эйнштейн являлся лишь внештатным профессором с окладом на уровне того же эксперта П класса. Вот только жизнь в Цюрихе была дороже. И Милеве пришлось пополнять семейный бюджет, занимаясь приготовлением домашних обедов для студентов.

Профессорский дебют Эйнштейна оказался удивительно удачным. Когда он поднялся на кафедру, в поношенном костюме, со слишком короткими брюками, когда мы увидели его железную цепочку от часов, у нас появилось скептическое отношение к новому профессору, вспоминал один из слушателей Ганс Таннер. Но с первых фраз он покорил наши черствые сердца своей неповторимой манерой чтения лекций. Манускриптом, которым Эйнштейн пользовался при чтении, служил листок бумаги величиной с обычную визитную карточку. Там были обозначены вопросы, которые он хотел осветить в лекции. Таким образом, Эйнштейн черпал содержание лекции из собственной головы, и мы оказались свидетелями работы его мысли. Насколько привлекательным был подобный метод для студентов, привыкших к стилистически безукоризненным, отфильтрованным лекциям, увлекавшим в первый момент, но оставлявшим ощущение пропасти между преподавателем и нами. А здесь мы сами видели, как возникают научные результаты – оригинальными путями. Нам казалось после лекции, что мы сами могли бы ее прочесть.

Эйнштейн должен был излагать в своих лекциях главным образом классическую физику. Но теперь, после пересмотра ее основ, классика трактовалась уже по-иному и, соответственно, подавалась в другой манере. Перед студентами представало не законченное строение, а живая строительная площадка, и Эйнштейну становилось интереснее обсуждать со своими слушателями не планировку этого здания, а проект его перестройки.

Отношения между ними сохранялись непринужденными. Обычно после еженедельного вечернего коллоквиума по физике профессор поднимал руку и спрашивал:

– Итак, кто со мной в кафе «Терраса»?

Там дискуссии продолжались, но уже совсем не в академической обстановке. И не обязательно по физическим или математическим вопросам. Но и по сугубо жизненным проблемам в том числе. Когда наступал «полицейский час» и кафе закрывалось, профессор уводил к себе домой наиболее рьяных спорщиков, и там, готовя кофе, любил озадачить их какой-нибудь математической шарадой: «Найдите-ка, друзья, ошибку».

А вот философские споры с верными единомышленниками и коллегами – Марселем Гроссманом и Фридрихом Адлером – чаще всего заканчивались на чердаке. Нельзя было докучать домашним – как-никак, в семье Эйнштейна появился еще один младенец по имени Эдуард. А кто мог помешать единоверцам под ветхой крышей дома? Разве только голуби…

Альберт полюбил одиночество, «мучительное, когда ты молод, и восхитительное, когда становишься зрелым человеком».

Но, как позже выяснилось в ходе многочасового общения с Зигмундом Фрейдом, умственная потенция всегда сопряжена с потенцией сексуальной.

И в Цюрихе с Эйнштейном порой приключались курьезные эпизоды, которые друзья потом преподносили как «подвиги Геракла». Однажды во время лекции Эйнштейн отвлекся, увидев, что в аудиторию случайно забрела девица «очень легкого поведения», яркая, красивая, правда, несколько вульгарно накрашенная. Она столь призывно взглянула на лектора, что ему сразу же захотелось объявить перерыв. Что он и сделал, удалившись со «студенткой» в неизвестном направлении… Лекция затем была успешно завершена.

Старый, мудрец Макс Планк (а точнее – Макс-Карл-Эрнст-Людвиг фон Планк), бессменный секретарь Прусской академии наук и председатель общества имени кайзера Вильгельма, объединявшего крупнейшие научно-исследовательские институты Германии, был одним из первых крупных ученых, кто всерьез заинтересовался дебютными статьями некоего А.Эйнштейна из Берна, опубликованными в «Анналах физики». С превеликими трудностями он отыскал его адрес и отправил письмо мало кому известному физику со своей лестной оценкой и более чем оптимистическим пророчеством: «Предвещаются после Вашей работы такие научные битвы, сравниться с которыми смогут лишь те, что велись когда-то за коперниковское мировоззрение…»

Маститый ученый также настоятельно советовал своим коллегам, профессорам Бернского университета Грунеру и Форстеру внимательно присмотреться к «этому юноше, я хочу сказать, одному из величайших физиков нашего времени», который мечтает всецело посвятить себя науке.

Когда в немецком университете имени Карла Фердинанда в Праге открылась вакансия ординарного профессора на кафедре теоретической физики, все тот же Макс Планк выдал Эйнштейну самые блестящие рекомендации: «Работа по теории относительности, возможно, по дерзости превосходит все, что было сделано до сих пор путем умозрительных построений и с применением теории познания. Неевклидова геометрия рядом с этим – просто детская игрушка… Если теория Эйнштейна окажется справедливой, на что я рассчитываю, его следует считать Коперником XX столетия».

Поначалу утверждение на должность проходило с трудом. Министерство не соглашалось из-за моего семитского происхождения, полагал Эйнштейн. Но когда волей императора Австро-Венгрии Франца Иосифа назначение все же состоялось, новоиспеченный профессор, заполняя анкету, в графе «Вероисповедание» упрямо указал – «Моисеево».

Так Альберт весной 1911 года перебрался в Прагу. Милеве было тяжело расставаться с привычной атмосферой Цюриха, переезжать куда-то, в совершенно незнакомый, чужой город, да еще с двумя детьми на руках, и начинать, по сути, все сначала. Но, тем не менее, она последовала за мужем, своим неугомонным кочевником.

За год с небольшим работы в Праге Эйнштейн приобрел немало друзей и столько же недоброжелателей. Он всегда искал и находил единомышленников. При этом не ограничивал круг своего интеллектуального общения только преподавателями. Профессор с неподдельной заинтересованностью встречался с историками, юристами, врачами, людьми, далекими от физики и математики. Им были доступны самые общие представления о времени и пространстве, порой наивные размышления о секретах мироздания, не искореженные устоявшимися и казавшимися незыблемыми догмами. У Эйнштейна их воззрения служили исходной точкой новых физических концепций.

Вдова богатого фармацевта Берта Фанта каждый четверг превращала свой дом на Староместской площади в салон пражских интеллектуалов. Кроме удовлетворения своих духовных запросов, мадам Берта преследовала и чисто земные цели: как-никак, две дочери были на выданье.

Именно в этом салоне Эйнштейн познакомился с молодым писателем Максом Бродом, историком, специалистом по санскриту Морицем Винтерницем, философами Хуго Бергманном и Мартином Бубером. Время от времени здесь появлялся и мало кому известный чиновник страховой компании Франц Кафка, который тихонько располагался где-нибудь в углу, пил кофе и старался никому не мешать. (В то время, пожалуй, лишь Макс Брод знал, что Франц всерьез занимается литературой. Позже, кстати, именно Брод, к счастью, не исполнил посмертную волю друга – не сжег его рукописи, а опубликовал, прославив имя Кафки.)

С коллегами по кафедре Эйнштейн не находил дружеского взаимопонимания и реальной поддержки. Он видел: «Они либо надменны, сохраняя аристократизм, либо раболепны». Бесил бюрократизм: «Бесконечно количество бумаг по поводу ничего не значащего дерьма». Раздражала общепринятая профессорская униформа для особых случаев – треуголка с перьями, брюки с золотыми лампасами, генеральская шинель, шпага. А ко всему еще и обязательность визитов, участия в официальных церемониях и прочие докучливые фомальности. Например, всенепременное присутствие в траурных мероприятиях.

Однажды, шагая в скорбной колонне вслед за гробом совершенно не знакомого ему покойника, Альберт Эйнштейн не сдержался и шепнул на ухо какому-то профессору: «Знаете, присутствие на похоронах, по-моему, это то, что ты делаешь, дабы угодить людям вокруг… Мне это напоминает усердие, с которым мы чистим ботинки каждый день только потому, чтобы никто не сказал, что мы носим грязные ботинки».

Отрываясь по временам от работы над новой теорией гравитации, Эйнштейн любил постоять у окна своего кабинета, откуда был виден чудесный парк. По утрам там обычно прогуливались женщны, а во второй половине дня почему-то только мужчины. Кто – в одиночку, погруженный в свои раздумьях, некоторые же собирались в группы, что-то бурно обсуждая между собой. Профессор с большим интересом наблюдал за этой праздной, несколько странной публикой. Когда ему объяснили, что парк принадлежит крупной психиатрической лечебнице Богемии, а эти люди ее пациенты, Эйнштейн долго смеялся: «Теперь понятно. Это – сумасшедшие люди, которые не посвятили себя квантовой теории…»

Однако не столько подобное соседство угнетало и портило ему настроение, сколько никак не складывающиеся отношения с местной профессурой, непрекращающиеся межклановые дрязги и интриги.

Совсем иную атмосферу, искреннюю, теплую, творческую, он ощутил на первом съезде ведущих физиков Европы, которую в Брюсселе организовал бельгийский миллионер и меценат Эрнест Сольвей. Кого там только не было! И Планк, и Резерфорд, и Ланжевен, и Лоренц, и Пуанкаре… В перерыве между научными дискуссиями Макс Планк познакомил своего подопечного с молодой высокой женщиной в черном платье:

– Мадам Мари Кюри – мсье Альберт Эйнштейн.

Женщина улыбнулась, сняла печатки, обнажив руки, обожженные лучами радия, и сказала:

– Вот реальное подтверждение энергии. Пароль: Е=mc². Верно?

– Мадам, вы очаровательны…

Они много общались, и их симпатия оказалась взаимной.

А вскоре так случилось, что Альберт был вынужден вступиться за женскую честь Марии и протянуть ей дружескую руку помощи и поддержки. Сразу после сольвеевской конференции в Париже разразился грандиозный скандал, который непосредственным образом касался Мари Кюри и ее молодого возлюбленного Поля Ланжевена. Жена Ланжевена, узнав о романе своего мужа, наняла какого-то ушлого прохиндея, который проник в дом Кюри и выкрал любовную переписку. Эти письма взбешенная ревнивица передала в газеты. Разъяренная пуританская (?) французская публика и не менее высокоморальная пресса по возвращении Мари из Брюсселя устроили мадам форменную обструкцию: пикетировали ее дом, преследовали малолетних дочерей. Дошло до того, что секретарь Шведской академии написал несчастной женщине, что ей, пожалуй, не стоит приезжать в Стокгольм на торжественную церемонию вручения Нобелевской премии, которая была присуждена Марии Склодовской-Кюри за выдающиеся открытия в области химии. Но она приняла премию, хладнокровно заявив при этом, что не видит никакой принципиальной связи между своей научной работой и фактами ее личной жизни.

Восхищенный Эйнштейн тут же написал несгибаемой женщине:

«Глубокоуважаемая мадам Кюри!

Прошу не смеяться над моим решением написать Вам. Стоит признать, ничего целесообразного я Вам сейчас не поведаю. Но меня привело в ярость свинское поведение общественности по отношению к Вам. Я просто-напросто не могу об этом молчать – мне нужно выплеснуть эмоции. Однако я убежден, что такой тактичный человек, как Вы, особо и не обращает внимания на то, что о нем пишут, будь то хвалебная ода или же грязные сплетни, которые претендуют на то, чтобы стать сенсацией.

Должен Вам сказать, что восхищаюсь Вашим умом, энергией и харизмой, которую Вы излучаете, а также Вашей честностью, и, по правде говоря, я был неизмеримо рад возможности лично познакомиться с Вами тогда в Брюсселе. Скажу Вам больше… Все те, кто не принадлежит к числу этих рептилий, чрезвычайно счастливы, что вообще имеют привилегию быть знакомыми с такими людьми, как Вы и Поль.

Если этот скандал, связанный с Вами, будет все еще продолжаться, и эти выродки так и не оставят Вас в покое, дам Вам совет: просто закройте глаза и вообще не читайте всю эту чепуху, лучше оставьте ее тем идиотам, для которых она состряпана.

С самыми наилучшими пожеланиями Ваш искренний друг Альберт Эйнштейн».

…Тем временем Эйнштейн решил все же навсегда покинуть Прагу. Город ему очень нравился. А люди… Люди встречались разные, «совсем чужие», как сообщил он другу Бессо.

Пора возвращаться в Цюрих, в свой Поли. Летом, перед началом учебного года, к нему в гости наведалась Мари Кюри вместе своими двумя очаровательными девочками – Ирен и Евой. Эйнштейн, прихватив с собой старшего сына Ганса-Альберта, предложил всей компанией совершить восхождение на удивительной красоты ледник Энгадин.

«Когда мы поднимались на кручу, – позже рассказывала отважная женщина, – и надо было внимательно следить за каждым шагом, Эйнштейн вдруг остановился и сказал: «Да, дорогая Мари, а задача, которая сейчас стоит передо мной, – это выяснить подлинный смысл закона падения тел в пустоте…» И потянулся за листком бумаги и карандашом, которые торчали у него в боковом кармане…»

Кюри его остановила: «Как бы нам сейчас не пришлось проверять этот закон на собственном примере!» Эйнштейн расхохотался, и восходители продолжили свой путь к непокоренной вершине.

Своеобразный был юмор у гениальных ученых…

Берлин, 1914 год и далее. Война объявлена. ОТО

Макс Планк, пристально следя за успехами и неудачами своего протеже, всячески настаивал на возвращении автора специальной теории относительности домой, в Германию. Благодаря его стараниям Прусская академия наук уже была готова избрать доктора Эйнштейна своим действительным членом. Берлинский научно-исследовательский центр предлагал ему возглавить физический институт на сказочных условиях: никаких административных обязанностей! Только наука! Столичный императорский университет гарантировал профессору Эйнштейну право читать лекции только тогда и столько, когда и сколько он сочтет необходимым. Возвращайтесь!

Наконец, в Цюрих на «открытую охоту» за Эйнштейном прибыла целая миссия в составе Планка и профессора Вальтера Нернста с супругами. Вновь обрисовав радужные перспективы, которые открываются перед Альбертом уже завтра, Планк поинтересовался, чем он занимается сейчас. Эйнштейн с энтузиазмом начал рассказывать ему о своих находках в области ОТО. Планк остановил его:

– Как старший товарищ я должен предостеречь вас против продолжения этой работы. Во-первых, у вас ничего не выйдет. А во-вторых, даже если вы добьетесь успеха, вам все равно никто не поверит.

Взяв минимум времени на раздумья, Эйнштейн сообщил, что дорогие гости узнают о его решении, если сегодня вечером они соизволят прогуляться по окрестностям Цюриха. Там он встретит Планка и Нернста и в случае согласия помашет им белым платочком. «Капитуляция» – маленький спектакль «режиссеру» Эйнштейну – к всеобщему удовольствию, удался. Он вообще обожал театральные эффекты. Друзья замечали: отдельные свойства актера, довольно средненького, непостижимым образом уживались в нем с его духовным величием.

Поддавшись на уговоры и щедрые посулы, Эйнштейн честно предупредил:

– Господа берлинцы, вы носитесь со мной, как с несушкой-рекордисткой. А я ведь сам не знаю, смогу ли еще снести хотя бы одно яйцо…

Макс Планк был человеком слова. Вместе с коллегами он составил особую рекомендацию Альберту Эйнштейну для принятия в члены Прусской академии. Уже весной он отправился в Берлин. Слава бежала впереди. Журналисты крупного немецкого издания «Die Vesicle Zeitung», расталкивая конкурентов, чуть ли не на перроне вокзала атаковали Эйнштейна, предложив рассказать читателям их газеты о своей научной работе. В статье «О принципе относительности» автор касался, главным образом, проблем заветной ОТО. Публикация была полемична и завершалась вопросом: «Является ли очерченная выше теория относительности в основном законченной, или же она представляет только первый шаг на пути дальнейшего развития?.. Даже физики, ценящие теорию относительности, еще не имеют единого мнения».

2 июля 1914 года Альберт Эйнштейн стал членом Прусской академии наук. Напутствуя 35-летнего академика, Планк заметил: «По-настоящему вы любите то направление работы, которое позволяет личности проявить себя с наибольшей свободой». И выразил надежду, что немецкая экспедиция, которая вот-вот будет направлена в Крым для наблюдения солнечного затмения 21 августа 1914 года, предоставит все необходимые данные для проверки расчетов по искривлению лучей света, ранее произведенных господином Эйнштейном.

Но только какая там крымская экспедиция? Какое еще солнечное затмение?! 28 июля выстрелом юнца-провокатора Гаврилы Принципа в Сараево началось вселенское затмение на Земле – Первая мировая война!

Развернувшиеся военные действия перечеркивали все прежние перспективы и надежды. Преподавательская работа оказалась никчемной. Научные институты спешно переориентировались исключительно на выполнение заказов армии.

– Простите, господа, – отнекивался от настойчивых предложений Эйнштейн, которому паспорт традиционно нейтральной Швейцарии пока еще в какой-то степени служил некой индульгенцией, – но в настоящий момент я крайне занят одной неотложной теоретической проблемой. Извините…

Еще до начала военных действий профессор осмелился обнародовать свою непримиримо пацифистскую позицию: «Я глубоко презираю тех, кто может с удовольствием маршировать в строю под музыку, эти люди получили мозги по ошибке – им хватило бы и спинного мозга. Нужно, чтобы исчез этот позор цивилизации. Командный героизм, путы оглупления, отвратительный дух национализма – как я ненавижу все это. Какой гнусной и презренной представляется мне война. Я бы скорее дал разрезать себя на куски, чем участвовать в таком подлом деле. Вопреки всему я верю в человечество и убежден: все эти химеры исчезли бы давно, если бы школа и пресса не извращали здравый смысл народов в интересах политического и делового мира».

Макс Планк и Альберт Эйнштейн оказались по разные стороны баррикад. Добро бы, если бы сугубо научных…

Коллеги по Прусской академии, используя имя прославленного ученого, заявили о своем бесспорном долге перед фатерляндом, о священной миссии Германии и о необходимости новой организации Европы. Около сотни интеллектуалов выступили с воззванием к немецкой нации в поддержку вторжения Германии в нейтральную Бельгию, именуя врага «русскими ордами, объединившимися с монголами и неграми для развязывания войны против белой расы». Авторы ура-патриотического обращения заклинали, предупреждая, что без германской военной силы «немецкая культура будет стерта с лица Земли. И мы как культурная нация – нация, которая дорожит наследием Гете, Бетховена и Канта, не менее священным, чем домашний очаг, – будем вести эту борьбу до самого конца».

Альберт Эйнштейн не собирался отмалчиваться. Вместе с друзьями-единомышленниками он подписал «Обращение к европейцам» с призывом объединить усилия тех, кому действительно дорога европейская цивилизация, стремиться к учреждению «Европейской лиги». Первым шагом на этом пути стало создание пацифистской организации «Лига за новое общество».

Другу Паулю Эренфесту Эйнштейн с горечью в сердце писал: «Международная катастрофа тяжело отзывается во мне, человеке интернациональном. Тот, кто живет в это «великое время», начинает осознавать, что принадлежит сумасшедшему, опустившемуся виду, которому к тому же дарована свобода воли. Если бы был где-нибудь остров для доброжелательных и светлых людей, вот там хотел бы я быть пламенным патриотом».

Снисходительно именуя национализм «детской болезнью, корью», Эйнштейн, видимо, все еще не забывая своих наблюдений за пациентами Богемской лечебницы, замечал: «Я начинаю привыкать к теперешнему нездоровому ажиотажу, ибо сознательно отстраняюсь от всего, чем озабочено наше сумасшедшее общество. И в сумасшедшем доме служитель может жить спокойно. С сумасшедшими приходится считаться, ведь дом, в котором живешь, построен для них. Выбор же дома отчасти зависит от нас, хотя, впрочем, разница между всеми этими заведениями куда меньше, чем нам представляется в молодости».

Лидеру пацифистов того времени, знаменитому французскому писателю Ромену Роллану Эйнштейн с энтузиазмом и отчаянием написал: «Из газет и при содействии союза «Новое Отечество» я узнал о смелости, с которой Вы выступили, чтобы устранить то тяжелое, что разделяет сейчас немецкий и французский народы. Это заставляет меня выразить Вам чувство моего горячего уважения. Пусть Ваш пример пробудит других людей от ослепления, которое охватило столько умов… Поблагодарят ли будущие поколения нашу Европу, в которой три столетия самой напряженной работы привели лишь к тому, что религиозное безумие сменилось безумием националистическим? Даже ученые различных стран ведут себя так, будто бы у них ампутировали головной мозг…

Я предоставляю в ваше распоряжение мои слабые силы на тот случай, если вы сочтете разумным воспользоваться ими, учитывая мои связи с германскими и иностранными академиями.

Глубоко преданный вам Альберт Эйнштейн».

Когда осенью 1915 года они встретились в отеле на берегу Женевского озера, писатель был поражен: «Необычайно вольны его суждения о Германии, в которой он живет. Не всякий немец обладает такой свободой суждений. Другой человек страдал бы, чувствуя себя духовно изолированным в этот страшный год. Этот – нет. Он смеется».

Нет, не только смеется. Эйнштейн все больше задумывался над «проклятыми вопросами»: «Как могло случиться, что эпоха, столь любящая культуру, могла оказаться так чудовищно безнравственной? Все больше и больше убеждаюсь, что милосердие и любовь к ближнему – ценнее и выше всего остального… Весь наш хваленый технический прогресс – да и вся наша цивилизация – подобны топору в руках психически больного преступника».

Тем не менее, ученый сторонился каких-либо организованных форм борьбы за мир, неуступчиво отказываясь «ходить строем» даже в том самом союзе «Нового отечества», в создании которого принимал самое деятельное участие. У него, с юных лет ненавидящего любые формы насилия – Zwang, пацифизм имел, скорее всего, инстинктивную природу, нежели являлся плодом длительных интеллектуальных раздумий. Отвечая по данному поводу литературному секретарю Льва Толстого В. Булгакову, Эйнштейн писал: «Понятие «насилие» является столь нечетким и общим, что, в конечном счете, под него попадает все – потому что мы причиняем вред всему живому… всем тем, что мы делаем… То, что мы делаем с чувством любви к творению Божьему, – это для меня «хорошо». Радоваться радостям ближнего и страдать его страданиям – вот лучшие ценности, которыми всегда можно руководствоваться… Считаю войну мерзкой хотя бы из-за тех чувств, которые делают ее возможной».

Его Отечеством оставалась наука. Конечно, ученый суеверно кокетничал, когда говорил, что не стоит сравнивать его с «несушкой-рекордисткой». Уже осенью 1915 года вышла в свет первая статья Эйнштейна, посвященная общей теории относительности (ОТО). Далее последовал еще ряд серьезных публикаций, которые окончательно обосновали самую выдающуюся, по признанию мировой общественности, научную идею XX века.

Он пытался более-менее популярно объяснить суть ее в книге «О специальной и общей теории относительности (общедоступное изложение)».

Итак, пространство деформируется объектами, и чем массивнее объект, тем больше эффект. Степень деформации или искривления пространства выше всего вблизи объекта, и становится все меньше и меньше по мере того, как расстояние от него увеличивается. Представьте, к примеру, что пространство – упругая резиновая простыня. Помещенный на нее камень, конечно, заставит ее прогнуться или деформироваться в этом месте. И чем тяжелее будет камень, тем, естественно, большим станет прогиб. Шарик, катящийся по поверхности простыни, будет отклоняться, проходя около камня. И по мере приближения к камню это отклонение будет расти. Если бы шарик смело прошел очень близко к камню, он стал бы многократно вращаться вокруг него.

Отсюда вывод: точно так же и в нашей Вселенной излучение и материальные объекты, проходя около массивных объектов, отклоняются кривизной пространства. Именно поэтому Земля вращается по орбите вокруг Солнца, а Луна – вокруг Земли, двигаясь по линии наименьшего сопротивления в поле, создаваемом Землей.

Понятно, господа? Да как сказать… Во всяком случае, сенатор Брэндиджи признавался: «У меня такое ощущение, как будто я бесцельно пространствовал с Алисой по Стране чудес и участвовал в чаепитии с Безумным Шляпником».

Время от времени Эйнштейна охватывало вполне объяснимое уныние: «Меня постоянно угнетают безмерно трагические события, обременяющие нашу жизнь. Раньше я спасался, погружаясь в физику, но теперь уже и это не помогает».

Кое-кто посмеивался, считая пустой тратой драгоценного времени внезапно возродившийся у Эйнштейна в период интенсивных исследований по ОТО интерес к экзотическим лабораторным экспериментам. А он писал другу Бессо: «Эксперимент скоро закончится… Изумительная работа… Какую же изощренность демонстрирует природа, когда пытаешься проникнуть в ее тайны… Я все еще увлекаюсь проведением опытов». Речь шла о гиромагнитных явлениях микрочастиц – о повороте свободно подвешенного образца при его намагничивании внешним магнитным полем.

Практические уроки Бернского патентного бюро все-таки сказывались. С Лео Сциллардом Эйнштейн запатентовал три типа холодильных машин, насосы для них, компрессоры. С Мюзамом измерял диаметр капилляров. После завершения работы с Гольдштейном над созданием слухового аппарата Эйнштейн выразил свои эмоции в стихотворной форме:

Danke schon, господин директор Галлер!

Законная супруга по-прежнему оставалась в Цюрихе, обосновавшись с сыновьями в пансионате. На жизнь не жаловалась, тем более, что Альберт время от времени присылал из Берлина переводы. А когда этих денег не хватало, Милева подрабатывала уроками математики и игры на фортепьяно. Альберт писал ей: «Я охотно посылал бы тебе больше денег, ноу меня самого их не осталось. Сам я живу более чем скромно, почти по-нищенски. Только так мы сможем отложить что-то для наших мальчиков».

Что поделаешь, ведь жить ему приходилось, по сути, на две семьи, деля кров с кузиной Эльзой. Последняя, конечно, высказывала претензии Альберту, утверждая, что Милева бессовестно помыкает им как хочет. На что Эйнштейн решительно возражал: «Я с полной убежденностью заявляю Вам, что считаю себя вполне достойным представителем своего пола. Надеюсь, у меня когда-нибудь появится возможность Вас в этом убедить». И утешал страдающую любовницу: «Отсутствие Милевы мне так приятно. Как ты видишь, я тоже получаю удовольствие от брака».

Отдадим должное стойкости и настойчивости Милевы, которая из последних сил стремилась сохранить распадающиеся брачные узы. Она даже заботливо предупреждала ненавистную соперницу-разлучницу: «Надобно тебе знать, что ты – бесстыдная потаскуха, а посему желаю тебе всего самого наихудшего. Не надейся, что твоя судьба сложится лучше, чем моя».

Вся в слезах Эльза прибежала к Альберту:

– Прочти, что пишет твоя благоверная!

Эйнштейн мельком взглянул на письмецо Милевы и приобнял плачущую Эльзу:

– Дорогая, нет никаких причин, чтобы у тебя болела голова из-за моей жены. Еще раз заверяю тебя, что этой проблемы не существует. У нас с ней давным-давно разные спальни. И я рассматриваю свою так называемую жену в качестве служанки, которую я не могу уволить. Понятно?..

А друзьям в порыве откровения признавался: «Когда я живу с Милевой, у меня ощущение, будто у меня под носом говно».

Эйнштейн был бесконечно благодарен Эльзе за то, что она никогда не пересекала проведенную им самим демаркационную линию между его научным миром и семейной жизнью. Это давало Эйнштейну свободу и возможность в любую минуту оставаться наедине с самим собой. Период некоторого творческого застоя в научных поисках, который случился с ним после расставания с Милевой, изнурительной болезни и обретения новой заботливой спутницы сменился всплеском новых открытий. В конце 1915 года он сообщал одному из коллег: «Последний месяц был одним из самых тревожных и тяжелых в моей жизни, но и одним из наиболее успешных… Я понял, что мои прежние уравнения гравитационного поля были совершенно необоснованными. После того, как у меня исчезло всякое доверие к прежней теории, я ясно увидел, что удовлетворительное решение можно найти только на основе идеи Римана. К великой моей радости, выяснилось, что, кроме решения Ньютона как первого приближения, во втором приближении появилось смещение перигелия у Меркурия. Для отклонения света Солнцем получилось значение, вдвое больше прежнего… Как только вы изучите общую теорию относительности, вы убедитесь в ее правильности. Поэтому я ни слова не скажу в ее защиту…»

Всего за годы войны он опубликовал, кроме книги об ОТО, еще около пятидесяти статей, что было просто ошеломительным результатом.

Работая, он забывал обо всем на свете, об отдыхе, о сне, о еде. Неожиданно навестившая отчима Марго, сразу отправилась на кухню.

– Альберт, а что это?!

В кастрюле с супом великий экспериментатор варил яйцо.

– Обед, – ответил он. – Сразу будет и первое блюдо, и второе. Попробуй, вкусно!

Беспорядочный образ жизни, неважное питание печально сказывались на общем состоянии здоровья ученого, особенно терзали его болезненные приступы, связанные с расстройством желудка, и прочие малоприятные проблемы пищеварения. Плюс ко всему потом добавилась желтуха и обострение болезни печени. Все заботы об Альберте взяла на себя Эльза, окружив беспокойного пациента материнским вниманием и заботой. Порой даже чрезмерными.

В конце концов, Эйнштейн все-таки решился проинформировать Милеву: «Поскольку наша раздельная жизнь прошла проверку временем, я прошу тебя о разводе». При этом заверял: «Обещаю тебе, что когда получу Нобелевскую премию, то отдам тебе все деньги. Ты должна согласиться на развод, в противном случае ты вообще ничего не получишь».

Суд признал их развод в феврале 1919 года на основании разъяснительного документа, в котором Эйнштейн был вынужден сознаться в супружеской неверности и рукоприкладстве. Но позже он написал Милеве: «С течением времени ты убедишься, что нет лучше экс-супруга, чем я, ибо я верен и честен». А также просил не писать ему, пока она всерьез не соскучится по нему. На что Милева ответила: «Я все ждала и ждала скуки, но так и не дождалась – и не знаю, что с этим делать…»

Члены Нобелевского комитета оказались в затруднительном положении. При обсуждении кандидатур в области физики за 1917 год сразу три авторитетных ученых высказались в пользу Альберта Эйнштейна. При этом французский физик Пьер Вейс свою рекомендацию сформулировал в возвышенно-поэтическом стиле: «за его попытки обуздать неизвестное». Но, не отрицая несомненных заслуг физика-теоретика, ученые отмечали: «Теория относительности Эйнштейна независимо от ее возможных достоинств в других контекстах, не заслуживает Нобелевской премии». Иными словами, теория нуждалась в практическом подтверждении. Поскольку других кандидатов не было, а том году присуждение премии было отложено.

Союзником Эйнштейна выступил секретарь Британского Королевского астрономического общества Артур Эддингтон. Английский математик и астроном, воодушевленный теорией Эйнштейна, в частности, об искривлении световых лучей под воздействием гравитации, даже привнес в нее некоторые свои идеи.

Оставалось ждать полного солнечного затмения, чтобы сделать фотографии звездного света. Расчеты показывали, что наблюдать это удивительное природное явление возможно будет только в тропиках. Заблаговременно были подготовлены две экспедиции астрономов – одна под руководством Эндрю Кроммелина отправилась в местечко Собраль на северо-востоке Бразилии, другая, которую возглавил сам Артур Эддингтон, – на остров Принсипи у африканского побережья. Перед отъездом Эддингтон писал: «Эти экспедиции либо впервые докажут, что свет имеет вес (т. е. дадут значение Ньютона), либо подтвердят фантастическую теорию неевклидова пространства, выдвигаемую Эйнштейном, либо принесут результаты, которые будут иметь еще более далеко идущие последствия – покажут всякое отсутствие искривления».

Расчетная дата «Ч» уже была точно известна – 29 мая 1919 года.

…Утро этого дня не внушало оптимизма временным британским поселенцам острова Принсипи: лил непрерывный дождь. Эддингтон был в отчаянии: все подготовительные работы летели в тартарары! Наконец, только после полудня, около часа дня сквозь тучи робко выглянуло солнце. Астроном схватил фотоаппарат, приготовленные пластины – и с азартом принялся за работу. Всего 302 секунды длилась полная фаза затмения. Всего или целых 302 секунды? Только после осторожнейшей проявки фотографических пластин британский астроном смог облегченно вздохнуть: на 16-м кадре отчетливо получились отпечатки всех избранных для измерения звезд. А это значит? Значит, великая догадка Эйнштейна подтвердилась!

Вскоре поступила информация о том, что группа Кроммелина, которая работала в бразильском Собрале, со своей программой тоже справилась успешно.

Артур подозвал своего помощника и, смеясь, успокоил:

– Теперь вам уже не придется возвращаться домой одному.

Соль шутки поняли лишь они одни. Да еще, конечно, королевский астроном Фрэнк Дайсон, который, провожая их в дальний путь, сумрачно предрекал помощнику Эддингтона: «Если случится неудача, ваш шеф сойдет с ума, а вам придется вернуться Англию в одиночку».

Какова была реакция Эйнштейна на долгожданные известия от астрофизиков? Он отправился в лучший магазин музыкальных инструментов, купил новую скрипку, и весь вечер напролет играл любимые произведения Шуберта и Моцарта. Слушатели ему были ни к чему.

Осенью в Лондоне на совместном заседании Британского королевского общества и Королевского астрономического общества Артур Эддингтон доложил, что обе экспедиции наблюдали отклонения света вблизи Солнца в момент полного затмения, при этом измеренные отклонения поразительно точно совпали с предсказанным Эйнштейном значением. Тут же первооткрыватель электрона, нобелевский лауреат Джон Томсон торжественно провозгласил теорию Эйнштейна «одним из величайших – а может быть, и самым великим – достижением в истории человеческой мысли». Королевский астроном, директор Гринвичской обсерватории официально заявил, что результаты экспедиций, наблюдавших солнечное затмение, свидетельствуют о полной победе Эйнштейна над Ньютоном. При этом почтенный астроном с опаской оглянулся на портрет великого английского ученого, украшавший зал высокого собрания.

Так или иначе, идеи Альберта Эйнштейна действительно полностью разрушали общепринятые представления о законах мироздания, которые прежде стояли, как «на трех слонах», на законах механики Исаака Ньютона. Своим гением создатель ОТО сумел подняться над привычным, устоявшимся пониманием мира, над математическими расчетами и выкладками, дав совершенно иное (физическое и философское) толкование «пространства-времени».

«Где-то там был этот огромный мир, существующий независимо от нас, людей, и стоящий перед нами как огромная вечная загадка, – говорил Эйнштейн, – доступная, однако, по крайней мере, частично, нашему восприятию и нашему разуму. Изучение этого мира манило как освобождение…»

Что касается Ньютона, то Эйнштейн напоминал: «Природа для него была открытой книгой… Он был и экспериментатором, и теоретиком, и мастеровым, и художником… Он остался в воспоминаниях современников сильным, убежденным и одиноким».

Хотя, возможно, он говорил и о себе самом тоже?..

Лондонская газета «Times» дипломатично предложила германскому ученому оценить вклад английских астрофизиков в подтверждение его теории.

– О, конечно, я сделаю это с радостью! Вы даете мне прекрасный шанс!

«С великими и благородными традициями в вашей стране полностью согласуется то, что выдающиеся ученые должны были отдать много времени и сил, чтобы проверить смысл теории, которая была закончена и опубликована во время войны в стране ваших врагов…

Вот еще один пример относительности (для развлечения читателей). Сейчас меня в Германии называют «немецким ученым», а в Англии я представлен как «швейцарский еврей». Но если бы мне было уготовано судьбой стать «bte noire» (неугодным), то произошло бы обратное: я оказался бы «швейцарским евреем» для немцев и «немецким ученым» для англичан».

Редакция газеты не удержалась от комментариев: «Последняя фраза – вполне простительная шутка. Однако хотелось бы отметить, что в духе своей теории доктор Эйнштейн не дал абсолютного описания собственной личности».

Эйнштейн – нет. Но зато газетчики постарались на славу: имя Альберта Эйнштейна, его ОТО триумфально шествовали по всему свету. Ученый снисходительно посмеивался, говоря по этому поводу:

– Мир стал похож на какой-то большой сумасшедший дом. Каждый кучер или официант рассуждает о том, справедлива ли общая теория относительности.

Впрочем, уже давно планета стала похожа на дом умалишенных. Первые симптомы болезни обнаружились с началом мировой войны, а далее с последующей какой-то дикой, непонятной, азиатской революции в России. И фантастическая Эйнштейнова теория, едва обретя какие-то смутные для обывателя подтверждения, становилась предтечей новой, хотя и совершенно невнятной веры, как бы даруя людям спасительный лучик надежды на избавление от послевоенных ужасов и всяческих несчастий.

Прозорливые политики, искушенные мудрецы, услужливые говоруны-пропагандисты меняли сюртуки, фраки и мантии на замызганные плотницкие рубища, спасительную «соломинку», обнаруженную Эйнштейном, принялись выдавать за остов могучего плота, «Ноева ковчега», призванного избавить человечество от всех невзгод, уводя его в неведомый и заманчивый мир с грандиозными возможностями и перспективами. В сознании обывателя реальные очертания приобретали утопические картины фантастического путешествия во времени, из одного мира в другой посредством сообщающихся «черных дыр».

Замена старых истин новыми, пока еще туманными, заодно порождали опасения, неосознанные страхи. Оппонент Эйнштейна профессор небесной механики Колумбийского университета Чарльз Пур, по сути, повторял его слова о клиническом превращении мира в сумасшедший дом: «В последние годы весь мир находился в состоянии беспокойства, как физического, так и душевного. Возможно, что физический аспект этого беспокойства – война, забастовки, восстание большевиков – являются на самом деле зримыми проявлениями какого-то подспудного, глубокого нарушения, которое имеет всемирный характер», однако шел дальше и прямо упрекал своего европейского коллегу: «Тот же духсмятения проник и в науку…»

Но все равно создателя ОТО буквально засыпали бесчисленными предложениями и заявками на доклады и лекции со всего мира. Немецкие дипломаты информировали министерство иностранных дел: «Выступления господина Эйнштейна приносят пошатнувшемуся после войны авторитету Германии громадную пользу». Лекции физика делали для сближения вчера еще враждующих народов куда больше, нежели усилия дипломатов, разрушая стереотипный образ «тупого немца-солдафона».

Итак, 1919 год стал историческим, «звездным годом» для ученого Эйнштейна.

И он же принес решительные изменения в его личной жизни. 2 июня были наконец узаконены уже неприлично затянувшиеся интимные отношения с Эльзой Лёвенталь, двоюродной сестрой по материнской линии и троюродной по отцовской.

(Кстати, в столь причудливом на первый взгляд, матримониальном союзе никто не усматривал ничего противоестественного, аномального. Герман Эйнштейн и Паулина Кох, будущие родители Альберта, являлись двоюродным братом и сестрой. Эльза (в девичестве Эйнштейн) появилась на свет от аналогичного брака. Словом, генеалогическое древо Эйнштейнов таило немало проявлений «семейственности» в брачных отношениях).

Но, вообще-то, к браку как таковому Альберт Эйнштейн относился крайне отрицательно, считая, что супружеские отношения придумал «какой-то боров, лишенный воображения». Своим друзьям он не раз повторял, что «брак – это неудачная попытка превратить короткий эпизод в нечто продолжительное», что это – «цивилизованная форма рабства» и т. п.

Эльза была на три года старше, давно находилась в разводе с прежним супругом – неким мелким торговцем Лёвенталем, одна воспитывала двух вполне уже взрослых дочерей.

И здесь следует отметить, что в какой-то момент Альберт даже стоял перед выбором: а не соединить ли ему свою судьбу с Ильзе, старшей дочерью Эльзы? Кокетливая девица даже консультировалась по этому щекотливому вопросу со своим прежним любовником Георгом Николаи:

«Ты – единственный человек, которому я могу доверить то, что скажу ниже, кто может дать мне совет… Ты помнишь, что мы недавно говорили о браке мамы с Альбертом, и ты сказал, что брак между Альбертом и мной был бы более правильным. Я никогда не думала об этом до вчерашнего дня. Вчера внезапно был поднят вопрос о том, желает ли Альберт жениться на маме или на мне. Этот вопрос, прозвучавший изначально в виде полушутки, в течение нескольких минут стал серьезным, и сейчас он должен рассматриваться всесторонне и серьезно.

Сам Альберт отказывается принять окончательное решение. Он готов жениться либо на мне, либо на маме. Я знаю, что он любит меня так сильно, как, может быть, ни один мужчина меня любить не будет. Он мне даже сам об этом вчера сказал. С одной стороны, он мог бы даже с большим удовольствием жениться на мне, так как я молода, и он мог бы со мной завести детей, что, естественно, невозможно в случае мамы, с другой – он слишком порядочный и любит маму слишком сильно, чтобы упоминать о такой возможности.

Ты знаешь, как наши с Альбертом взгляды близки, я его очень люблю, испытываю к нему огромное уважение. Если только есть истинные эмоции дружбы и товарищества, то именно их я испытываю по отношению к Альберту. Я никогда не имела ни малейшего желания физической близости с ним. В его случае – все наоборот. По крайней мере, с недавних пор. Он признался мне однажды, как трудно ему держать себя под контролем.

Третьей стороной… в этой странной и, конечно, очень смешной истории станет мама. Поскольку она еще не уверена твердо, что я действительно говорю серьезно, она позволила мне принимать решение совершенно свободно. Если бы она увидела, что я смогу быть счастлива только с Альбертом, она, несомненно отошла бы в сторону. Но для нее это было бы тяжелым испытанием. И поэтому я не знаю, было ли действительно справедливо, если бы я стала бороться с ней за то место, которое она добилась для себя теперь, после всех лет ее борьбы, когда она наконец у цели…

Я, двадцатилетняя глупышка, должна сделать такой серьезный выбор. Я сама с трудом могу поверить в это и чувствую себя очень несчастной… Помоги мне. Твоя Ильза».

Окончательный выбор сделала все-таки мать. С уверенным появлением Эльзы в жизни Эйнштейна друзья сразу ощутили перемены: «Альберт, в котором всегда было что-то богемное, стал жить жизнью буржуа средней руки… в доме, типичном для зажиточной берлинской семьи… с хорошей мебелью, коврами и картинами. Войдя, вы ощущали, что он тут чужой, как представитель богемы в гостях у буржуа».

По своему разумению фрау Эльза украсила гостиную огромным портретом одного из основателей сионизма Теодора Герцля. Тут же находились две внушительные копилки, в которые гости, в зависимости от содержимого своих портмоне и уровня национального сознания, оставляли пожертвования на поддержку движения. На все это хозяин дома не обращал внимания. Или делал вид, что не замечал странных новшеств в домашнем интерьере.

Раввин, нередко навещавший семейство великого теоретика, говорил, что «госпожа Эйнштейн поразительно похожа на своего мужа. Она тоже невысокая и плотная, волосы у нее не такие седые, как у мужа, но вьются так же, как у него, мелкими волнами. Даже одеты они с мужем были почти одинаково: на ней тоже брюки и свитер». Наблюдательные дамы хихикали над некоторыми странностями Эльзы. Страдая близорукостью, она, тем не менее, напрочь отказалась от очков, предпочитая аристократический лорнет, из-за чего в японском ресторане, например, случались конфузы: изысканную икебану дама могла принять за оригинальный салат, и орхидеи безвинно гибли под острым ножом.

Зато Эльзе удавалось окружать покоем и комфортом хозяина дома, угадывать самые неожиданные желания своего непредсказуемого Альберта. «Мы стараемся ему не мешать, – рассказывала она. – Мы незаметно ставим ему еду и достаем пальто. Иногда он даже в холод выходит из дома без пальто и шляпы. Потом возвращается, и вот уже на лестнице слышны его шаги…»

Спальни супругов находились в разных концах длинного коридора. Эльза, смеясь, объясняла это тем, что муж невероятно громко храпит и спать с ним рядом просто нет никакой возможности. Иногда ночью он выходил из своей комнаты со скрипкой в руках и отправлялся музицировать на кухню. По его мнению, облицованная кафелем кухня обладала самой лучшей в доме акустикой.

Распорядок рабочего дня? Для Эйнштейна это был странный вопрос. «Работать – значит думать, – говорил он. – Поэтому точно учесть рабочий график не всегда легко. Обычно я работаю от 4 до 6 часов в день. Я не слишком прилежен».

И еще. Эльза безропотно закрывала глаза, когда Эйнштейн отправлялся на своей яхте в дальнее плавание, и не всегда одиночное. А возвращался, как правило, ночью или на рассвете. Или не возвращался вовсе. Когда некоторые из женщин после ужина благоволили остаться на ночь, Эльза провожала гостью в подготовленную комнату, а сама как ни в чем не бывало оправлялась к себе в спальню и засыпала в одиночестве. Зато утром Альберта всегда ждала чашка горячего кофе.

Она полагала, что гений, подобный ее мужу, не может быть безупречен во всех отношениях. И в приторных знаках внимания, которые оказывали ее Альберту посторонние женщины, видела пусть обременительные, но обязательные элементы атрибутов славы, и только. Друзья дома горячо поддерживали ее заблуждения и заверяли, что поклонницы Эйнштейна – дамы, случайно попавшие в XX век из эпохи романтизма с присущим ей культом блестящих гениев, замечательных героев и отважных рыцарей.

За годы второго супружества сексуальные вкусы Эйнштейна существенно изменились. Его уже мало интересовали случайные потаскушки. Как правило, ученого окружали знатные богатые дамы, которые могли позволить себе любой каприз. Например, прикатить за Альбертом в шикарном лимузине и увезти невесть куда на целый день. Провожая мужа на прогулку, Эльза тайком совала ему в карман деньги на карманные расходы.

Роскошная вдова фрау Тони Мендель, приезжая за «своим профессором», между прочим, никогда не забывала при этом «подсластить пилюлю», прихватывая для Эльзы шоколад и прочие лакомства. Но потом увозила Эйнштейна на театральные вечера, а далее к себе на виллу. Где он вынужден был оставаться на ночь, чтобы потешить милую фрау Тони чем-нибудь из классики XVIII века. Не менее настойчивой была и владелица сети цветочных салонов госпожа Эстелла Каценелленбоген. Потом целое лето у Эйнштейна длился роман с роскошной блондинкой Маргарет Лебах. Еженедельно она приезжала к Эйнштейну в Капут, чтобы угостить его супругу ванильными булочками собственной выпечки. Отведав гостинцев, Эльза благоразумно исчезала на весь день «за покупками», предоставляя гостье мужа полную свободу гулять по берегу живописного озера и собирать кувшинки…

Эйнштейн ухаживал за своими пассиями порой наивно, как ребенок, который, увидев изумительную игрушку, ни за что на свете не хотел с ней расставаться. Оправдывался тем, что научные исследования, поиски истины и красоты – это та уникальная сфера деятельности, в которой позволено всю жизнь оставаться детьми. Юношеская бесшабашность и безоглядность, ярко проявлявшиеся в нем в периоды влюбленности, по мнению Эльзы, просто были украдены у Альбертля тем ранним браком с Милевой.

Благонравная Эльза испытывала к мужу больше материнских, нежели супружеских, чувств, обращаясь с ним как с любимым, порой капризным ребенком, которому прощалось все. Она учила его пользоваться зубной щеткой, запрещала появляться в гостиной перед посторонними в халате, надевать туфли без носков. Отбывая в свои многочисленные зарубежные поездки, Эйнштейн по-школярски добросовестно отчитывался перед ней о своих бытовых делах (иные ее мало интересовали): «Мое пребывание здесь подходит к концу, – сообщал он ей из Оксфорда. – Это было хорошее время, и я уже начинаю привыкать к смокингу, так же, как я привык когда-то к зубной щетке. Однако даже в самых торжественных случаях я уходил без носков и прятал нехватку цивилизованности в высоких ботинках».

В благодарность за внимание она высылала ему по почте в плотных пакетиках обожаемые Альбертлем хрустящие гусиные шкварки. Он уверял, что эти послания трогают его гораздо больше, чем самые прекрасные любовные стихи.

Мишель Бессо восхищался своим другом: «Более всего меня поражала его способность долгие годы жить не только в мире, но и в настоящем согласии с этой женщиной».

Участники званого обеда во Франкфурте вспоминали, как Эйнштейн после окончания трапезы изъявил желание принять участие в камерном концерте. Его тут же окружила толпа бойких поклонниц, которые (коль уж не случилось поцеловать) осыпали его комплиментами. Многие из них были хороши собой, обольстительны, и почти все жаждали общения более близкого, чем то, на которое претендовали в самом начале светского знакомства. Некоторые, добиваясь встречи с ним, прибегали к хитроумным стратегическим или тактическим уловкам, другие действовали с ошеломляющей простотой.

Некая видная мадам, знакомясь с Эйнштейном, тут же обернулась к Эльзе и без обиняков спросила: «А могу я поговорить несколько минут с профессором тет-а-тет?», на что последовал тактичный ответ – «Да, безусловно, можете» – и понимающая улыбка мужу.

Не менее пылкая представительница слабого пола прямо предложила Эйнштейну вступить с нею в интимную связь, чтобы завести замечательное потомство: «Представьте, дорогой, что они будут так же умны, как вы, и прекрасны, как я».

– Прекрасная идея! – тут же оценил ученый. – Но что, если произойдет совсем наоборот?

Обычно экзальтированные особы покидали дом ученого в полной уверенности, что Эйнштейн спиритуалист, верящий в «четвертое измерение». Болтушка Герта Валдоу, служившая у Эйнштейна горничной, без устали твердила на каждом углу: «Как ему нравятся красивые женщины! А они его – так просто обожают!» Он действительно не оставлял без внимания ни одной юбки, включая домашнюю прислугу. И не предпринимал попыток поиска женщин по каким-то своим особым приметам, мечтаниям, предпочитая брать под ручку тех, кто оказывался рядом. Но каждую придерживал на расстоянии.

Разумеется, незаурядный темперамент Эйнштейна был для Эльзы неразрешимой проблемой. С удручающей точностью сбывались мрачные пророчества фрау Милевы Марич…

Ученому крайне необходима была надежная помощница в повседневных делах, которая бы строго следила за его рабочим графиком, поддерживала порядок в бумагах, организовывала деловые встречи и пр.

Один из друзей Эйнштейна порекомендовал ему взять в качестве секретаря свою племянницу. Юная Бетти Найман всем была хороша, и Эйнштейн вскоре забыл, что девушка должна так же исполнять еще и служебные обязанности. Его бурный роман с Бетти не стал секретом для бдительной Эльзы. В конце концов, она смирилась, но предъявила ультиматум: если уж ты, милый муженек, не в состоянии обойтись без сексуальных услуг этой особы, будь добр встречаться с ней не чаще двух раз в неделю. И при этом отказаться от всех прочих любовниц. Идея Эйнштейна: «Жить втроем!» – энтузиазма у женщин не вызвала.

Элен Дюкас в жизни ученого появилась в 1928 году. В тот момент Эйнштейн уже четвертый месяц валялся в постели, его мучили сердечные недомогания, и фрау Эльза совсем сбивалась с ног. Уход за больным, бесконечные хлопоты по дому, дети… Еврейская сиротская организация, где она была президентом, порекомендовала ей рассмотреть в качестве возможного секретаря нобелевского лауреата кандидатуру фройляйн Элен. Симпатичная, высокая, стройная женщина с твердым, как позже обнаружилось, характером, сразу пришлась ко двору. Она приглянулась и хозяйке, и главное – хозяину дома. Он сразу оценил и внешний вид будущей помощницы, и своего доверенного лица, и ум, и даже острый язычок. То, что милая девушка не имела образования, значения не имело. При первой встрече с Дюкас Эйнштейн протянул к ней руки и воскликнул: «Покойник к вашим услугам!»

У Элен были и другие, чисто женские достоинства, которые весьма высоко ценил отец релятивизма. Хотя она упорно отрицала какие-либо внеслужебные отношения с патроном, утверждая, что обычно Эйнштейн проявлял к ней не больше нежных чувств, чем к столу или стулу. Очень скоро к Элен все стали относиться, как к полноценному члену семьи. Именно она стала домашним гением Эйнштейна, снимая с гения тяготы повседневной жизни одной ей известным способом.

Кстати, накануне смерти Эйнштейн именно Дюкас завещал не только личные вещи и книги, но и 20 тысяч долларов (на пять больше, чем больному сыну Эдуарду и вдвое больше, чем Гансу), но самое главное – предоставил ей пожизненное право получать гонорары от публикаций его книг и статей. Дюкас под семью замками надежно хранила все – семейные, сугубо личные, научные – секреты Эйнштейна от чужих глаз, ушей и жадных, загребущих рук.

Зашифровав в своей шутливой «формуле успеха» (А = X + Y + Z) в слагаемом «Z» умение держать язык за зубами, он знал одно: «Уникальность вашего творчества зачастую зависит от того, насколько хорошо вы умеете прятать свои источники. Вас могут вдохновить другие великие люди, но если вы в положении, когда на вас смотрит весь мир, ваши идеи должны выглядеть уникальными».

Хотя Эйнштейна, конечно же, куда больше занимали проблемы мировоззренческие, нежели нюансы супружеской жизни и взаимоотношения полов: «Я хочу узнать, как Бог создал мир. Мне не интересны те или иные явления в спектре того или иного элемента. Я хочу знать Его мысли, остальное – это детали». А о своей душе говорил: «Я действительно одинокий путник, который не принадлежит всем сердцем ни государству; ни родине, ни друзьям, ни семье… Не знаю, почему меня никто не понимает, но каждый любит».

Женщины с первого взгляда очаровывались Альбертом, считая его особым, светлым, просто «светящимся человеком». Создатель и руководитель московского театра для детей Наталья Сац на всю жизнь запомнила свою случайную встречу с Эйнштейном во время берлинских гастролей в начале 30-х годов прошлого века. Она даже не догадывалась, что перед ней великий физик, просто любовалась импозантным мужчиной: «Где я видела эти черные, одна выше, другая ниже, словно в пляске, брови, большие карие смеющиеся и такие лучистые глаза, мягкий подбородок, высокий лоб, черно-седые волосы, которым, видимо, очень весело и свободно на этой голове?.. Галстук набок, обжитой пиджак…»

После спектакля «Фальстаф» в Кролль-опере Наталье Ильиничне передали, что чета Эйнштейн приглашают ее провести воскресенье у них на вилле «Капут». Накануне визита бедная женщина два дня, не смыкая глаз, штудировала книги ученого, доставленные ей из советского посольства. Потом грустно признавалась: «Труды Эйнштейна для меня явно трудны… Непривычные слова не «оседали», а кружились в голове – получалась какая-то чертова мельница… В памяти одиноко торчало слово «относительность – Relativist». Еще вспомнила, что девяносто девятый элемент в менделеевской таблице, кажется, получил название «эйнштейний». И, на всякий случай, заучила образное толкование общей теории относительности, которое Эйнштейн придумал для своего 9-летнего сына Эдуарда: «Когда слепой жук ползет по изогнутому суку, он не замечает, что сук изогнут. Мне посчастливилось заметить то, что не видел жук, что сук кривой».

Но московская гостья понапрасну волновалась. Никаких научных дискуссий ничуть не предполагалось. Эйнштейн, встретив ее в саду, для начала активно вовлек Наташу в полив клубничных грядок, потом в отчаянную борьбу с сорняками. Она исподволь наблюдала за небожителем эпохи: «Мне хотелось, чтобы он говорил, заучивать его афоризмы, а он хотел молчать… Переключил энергию мозга на физическую, окунувшись с головой в милые дачные работы. Но мысли… они ведь непослушные! Какой огромный у него лоб, сколько жизни в глазах – все видят, все время в движении, может быть, именно сейчас новое открытие зреет под черно-серебряными непослушными волосами? Как хорошо работать на грядке рядом с ним…»

Далее был обед. Все по-семейному, без церемоний, прислуги и лакеев. Но все равно, когда она решилась произнести заранее подготовленный для нее тост, то от волнения сбилась и, путая слова, но с торжественной дрожью в голосе ляпнула совсем уж несуразное: вместо «советское юношество» – «советские артисты хорошо знают теории Эйнштейна…»

Хозяин дома искренне удивился:

– А зачем им это нужно? Пусть каждый занимается своим делом…

В конце концов, разговор перешел на привычные темы – об искусстве, о музыке. И вот Эйнштейн принес свою скрипку и попросил Сац поаккомпанировать ему:

– Мы тут уже почти все русские, поэтому давайте играть Чайковского… Дайте, пожалуйста, «ля»…

И вновь впечатался, как фотокарточка, в ее память облик полностью погруженного в музыку ученого: «Лоб огромный, выпуклый, озорные – одна выше, другая ниже – широкие брови, черные щеткой усы, черно-серебряные волосы в разные стороны. В вечной динамике, как-то набок, углы ворота рубахи, пуловер – все, что на нем надето, и поразительно звездные, смеющие глазищи, с великой мудростью познавшие вселенную и по-детски не перестающие удивляться чудесам этой вселенной, всему, что он видит…»

Старый Свет, Новый Свет. Единство пространства и времени

– А я и не ожидал ничего другого, – весело сказал Эйнштейн, когда ему сообщили об окончательных результатах обработки данных английских экспедиций английских астрономов. – Мое убеждение в том, что предсказание моей теории состоится, было не меньшим, чем… Чем уверенность в том, что сегодня вторник, а не пятница. Все правильно, все справедливо. И я благодарен судьбе, что дожил до этого известия… Вот и все.

Нет, не все. Успех Эйнштейна достиг уже поистине астрономического, планетарного масштаба.

Швейцарские друзья-физики разродились стихотворным приветствием национальному герою:

Не Бог весть какое достижение поэтической мысли, но автор ОТО был тронут.

Искривленное пространство и отклонение световых лучей были у всех на устах, эта мудреная, весьма специфичная лексика завораживала податливую публику. Портреты Эйнштейна заполонили первые полосы мировых изданий. Заголовки европейских и американских газет приковывали всеобщее внимание: «Революция в науке! Эйнштейн против Ньютона!», «Новая теория строения Вселенной», «Альберт Эйнштейн – новый гигант мировой истории!», «Лучи изогнуты, физики в смятении. Теория Эйнштейна торжествует!». 7 ноября 1919 года лондонская «Таймс» констатировала окончательный переворот в физике, опубликовав статью «Ниспровержение теории Ньютона!»

– Да нет же! – пытался урезонить ниспровергателей Эйнштейн. – При каждом очередной повороте научной мысли новые слова кладутся на старую музыку, а те, которые звучали прежде, не вычеркиваются, а подправляются, корректируются.

В мировых столицах стихийно собирались многолюдные митинги, на которых сторонники и противники Эйнштейна вдохновенно и самозабвенно лупили друг друга, а после сливались в жарких объятиях. В честь Эйнштейна уже называли младенцев, телескопы, башни. Владелец сигарной фабрики раструбил на весь мир, что новый сорт его сигар назван «Rekativist» («Относительность»). Французские журналисты остроумно именовали Альберта Эйнштейна «Гинденбургом немецкой науки»: генерал-фельдмаршалу в 1914 году не удалось покорить Париж, зато это легко сделал после войны остроумный, общительный и обаятельный профессор из Берлина.

Альберт Эйнштейн стал для массового сознания символом великого ученого, новым идолом. Он вызывал благоговение даже у людей, имевших самое смутное представление о физике и сути его открытий и предвидений. По этому поводу британская газета «Таймс» иронизировала: во всем мире только 12 человек поняли теорию Эйнштейна. Возможно, даже еще меньше.

Даже знаменитый Конрад Рентген разочарованно разводил руками: «Все это никак не укладывается в голове». А нобелевский лауреат Джозеф Томсон сетовал: «Возможно, Эйнштейну и принадлежит самое большое достижение в истории человеческой мысли, но никто пока не преуспел в том, чтобы на ясном и понятном языке изложить, что же в действительности представляет собой теория Эйнштейна». Французский математик Эмиль Пикар и вовсе признался: «От такого предмета, как относительность, у меня в глазах темнеет». На что Эйнштейн реагировал в своей манере: «Есть только две бесконечные вещи: Вселенная и глупость. Хотя насчет Вселенной я не вполне уверен».

Да, пожалуй, ученому-теоретику не позавидуешь, невесело вздыхал он, оставаясь наедине с самим собой. Природа, точнее эксперимент, – неумолимый и не очень дружелюбный судья его работы. Он никогда не говорит теории «Да». В лучшем случае он говорит «Возможно», а в подавляющем большинстве – просто «Нет». Если опыт согласуется с теорией, это означает для теории «Возможно»; если не согласуется, это означает «Нет». Вероятно, каждая теория рано или поздно услышит свое «нет», а большинство теорий слышит это сразу после рождения…

К невиданной популярности Эйнштейн относился все-таки как к должному, понимая масштаб своей личности и совершенных им открытий. Хотя, конечно, иронией всячески пытался маскировать свои потаенные чувства: «Слава делает меня еще глупее и глупее, что, впрочем, вполне обычно. Существует громадный разрыв между тем, что человек собою представляет, и тем, что другие о нем думают или, по крайней мере, говорят вслух. Но все это нужно принимать беззлобно».

Он прекрасно понимал: «От меня хотят статей, заявлений, фотографий и пр. Все это напоминает сказку о новом платье короля и отдает безумием, но безобидным».

Завистники и недруги шептались за его спиной: если бы он на самом деле противился паблисити, рекламе, их бы и не было. Это не столь уж сложно. Никто не понуждает этого Эйнштейна колесить по белому свету. Тяготишься невиданной славой – поезжай в свой несчастный швабский Ульм и блаженствуй в полной тишине и абсолютной безвестности. Так нет же!.. Слаб человек, слаб. Или как там – ничто человеческое мне не чуждо?..