Альберт Эйнштейн. Во времени и пространстве Сушко Юрий

Лонг-Айленд, август 1939

К моменту знакомства с Альбертом Эйнштейном Маргарите Ивановне было уже под сорок. Конечно, былая свежесть ускользала. Даже в коненковской «Магнолии», последнем обнаженном портрете Марго, заметно, как уже поплыли формы, и былой легкокрылой порхающей «Бабочки», увы, не стало. Но в каждом возрасте есть свое очарование, и Маргарита буквально источала обезоруживающее обаяние. Которым она не преминула воспользоваться, окутывая своими чарами нового заманчивого поклонника.

Из экстравагантных привязанностей Маргариты, которые бесконечно умиляли Эйнштейна, отметим одну – любовь к ручным крыскам, которым, по-видимому, досталось все ее так и не реализованное материнское тепло. Ведь некогда она отказалась рожать из боязни испортить свою великолепную фигурку. Для утехи оставались крыски, которых она брала с собой повсюду, даже отправляясь на свидания к Альберту.

– Марго, сегодня у нас будет много гостей, – однажды объявил Эйнштейн, – я хочу познакомить тебя со своими друзьями.

– «Много» – это сколько? – спросила Маргарита, уже усвоившая, что Альберт с трудом переносит большие шумные сборища.

– Человек семь, пожалуй. В основном, мои коллеги-физики. Да, будет одна дама, жена Оппенгеймера. Он ведь без нее никуда не выезжает. Надеюсь, вы с ней подружитесь. Она приятная особа. Правда, с левыми завихрениями. Сцилард и Вигнер безнадежно заплутали, разыскивая на Лонг-Айленде коттедж Эйнштейна. Ко всему заглох и «Плимут». Двинулись пешком. В конце концов, настолько вымотались, что Лео Сцилард в белоснежных брюках уселся прямо на траву.

– Все, Юджин, я больше не могу, нет сил. Давайте бросим эти напрасные поиски и отправимся домой. Может быть, в этом перст судьбы? Может, мы совершаем большую ошибку, вовлекая Эйнштейна в нашу авантюру?.. Ну хорошо, он подпишет письмо президенту, и что? Раз правительство получает выгоду от чего-то, оно никогда не допустит…

– Лео, наш долг – сделать это, поймите… Я думаю, надо также обратиться к бельгийской королеве. В Бельгийском Конго большие запасы урана, и ни за что нельзя допустить, чтобы немцы воспользовались ими. Эйнштейн в дружбе с королевой Элизабет. Пусть он напишет ей. В данной ситуации не до церемоний… Ладно, поднимайтесь, идем вперед.

Вскоре им повезло. Встретившийся на улице местный мальчишка проводил незадачливых странников к летнему домику Эйнштейна на Норт-Форк в северо-восточной оконечности острова.

…Когда выпито и съедено было изрядно, Альберт Эйнштейн, весело глядя на друзей, сидящих за столом, поднял указательный палец к потолку и глубокомысленно изрек:

– Обжорство – великий грех, господа!

Все заулыбались.

– Кстати, я не шучу… Меня как-то пригласили в Женеву на празднование 350-летия местного университета, основанного еще Кальвином. После всех официальных мероприятий нам устроили обильное пиршество, каких мне видеть еще не доводилось. И, сидя рядом с одним из женевских «шишек», я не утерпел и спросил его: «А знаете, уважаемый, что бы сделал мудрый Кальвин, будь он здесь?» – «И что же?» – «Он устроил бы пожар и сжег бы нас всех за грех обжорства!» Больше я этого вельможу не встречал…

Потом мужчины отправились на веранду покурить, а дамы остались за столом. Жена Роберта Оппенгеймера Кэтрин (Маргарите ее представили как Китти) оказалась весьма милой и общительной женщиной. Они мило болтали о всяких пустяках и чувствовали растущую взаимную симпатию друг к другу. И даже не заметили, когда в столовую вернулись мужчины, которые тоже были увлечены разговором, начатым, видимо, еще на улице…

Речь шла о каких-то физических проблемах, в которых Маргарита разбиралась точно так же, как в американском футболе или в бридже. Лишь отдельные слова можно было отнести к человеческим – «обогащенный уран»… «атомная бомба»… «распад»… «ядро». Все остальное было сродни туземному наречию.

В конце концов, картина кое-как прояснялась. Коллеги Альберта Эйнштейна были крайне обеспокоены неофициальной информацией о том, что в Германии уже провели экспериментальное деление урана. И теперь берлинским физикам вполне по силам создать атомную бомбу, которая в руках crazy[3] Гитлера станет смертоносным оружием против всей цивилизации.

«Возможность цепной реакции, – вспоминал позже Сцилард, – не приходила в голову Эйнштейне. Но почти сразу же, как я начал рассказывать ему о ней, он оценил возможные последствия и изъяснил готовность помочь нам. Но нам казалось все же целесообразным до обращения к бельгийскому правительству информировать о предполагаемом шаге Государственный департамент в Вашингтоне».

Особенно горячился Лео Сцилард:

– Поймите, – темпераментно убеждал он своих товарищей, но, прежде всего, Эйнштейна, – надо срочно донести до президента Рузвельта эту опасность и предложить форсировать работы по атомной проблеме здесь, в Соединенных Штатах. Мы – эмигранты: Ферми, я, Теллер, Вигнер – не имеем возможности непосредственно обратиться в Белый дом. Вы…

– Но я тоже из пришлых, – напомнил Эйнштейн.

– Да какой вы, к дьяволу, эмигрант?! Вы – гражданин мира! – бурно запротестовал Сцилард. – Вы – Эйнштейн! Одним этим все сказано. Только к вашему мнению и могут прислушаться!.. Нам грозит катастрофа! Кстати, проект письма готов. Я уже встречался с Саксом, ну, тем самым, другом и тайным советником Рузвельта, он в курсе проблемы. И готов передать президенту послание. Остается только подписать. Вы согласны, профессор?

– Конечно. Только, если можно, позвольте все-таки сначала мне его прочесть. Вы не будете возражать?

– Ну о чем вы говорите?!

– А потом, если вы захотите, я поиграю вам на скрипке.

– Конечно, маэстро.

– О'кей. Пойдемте ко мне.

Усадив гостей за стол, Эйнштейн принялся расхаживать по кабинету, на ходу читая предложенный текст. Потом остановился и сказал:

– Мне кажется, тут нужно кое-что подкорректировать. Теллер, вам не сложно будет записывать за мной? Только я буду диктовать по-немецки. Так мне проще. А потом переведете…

Альберт Эйнштейн,

Олд Гров-Роуд,

Нассау Пойнт Пеконик,

Лонг-Айленд, 2 августа 1939.

Ф.Д.Рузвельту,

Президенту Соединенных Штатов

Белый дом. Вашингтон

Сэр!

Некоторые недавние работы Ферми и Сциларда, которые были сообщены мне в рукописи, заставляют меня ожидать, что элемент уран может быть в ближайшем будущем превращен в новый и важный источник энергии. Отдельные аспекты возникшей ситуации, по-видимому, требуют особого внимания и при необходимости быстрых действий со стороны правительства. Я считаю своим долгом обратить Ваше внимание на следующие факты и рекомендации.

В течение последних четырех месяцев благодаря работам Жолио во Франции, а также Ферми и Сциларда в Америке стала вероятной возможность ядерной реакции в крупной массе урана, вследствие чего может быть освобождена значительная часть энергии и получены большие количества радиоактивных элементов. Можно считать почти достоверным, что это будет достигнуто в ближайшем будущем.

Это новое явление может привести также к созданию бомб, возможно, хотя и менее достоверно, исключительно мощных бомб нового типа. Одна бомба этого типа, доставленная на корабле и взорванная в порту, полностью разрушит весь порт с прилегающей к нему территорией. Такие бомбы могут оказаться слишком тяжелы для воздушной транспортировки.

Соединенные Штаты обладают малым количеством урана. Ценные месторождения находятся в Канаде и Чехословакии. Серьезные источники – в Бельгийском Конго.

Ввиду этого положения сочтете ли Вы желательным установление постоянного контакта между правительством и группой физиков, исследующих проблемы цепной реакции в Америке? Для такого контакта Вы могли бы уполномочить лицо, пользующееся Вашим доверием, неофициально выполнять следующие обязанности:

а) поддерживать связь с правительственными учреждениями, информировать их обо всех исследованиях и давать им необходимые рекомендации, в особенности в части обеспечения Соединенных Штатов ураном;

б) содействовать ускорению экспериментальных работ, ведущихся сейчас за счет внутренних средств университетских лабораторий, путем привлечения частных лиц и промышленных лабораторий, обладающих нужным оборудованием.

Мне известно, что Германия в настоящее время прекратила продажу урана из захваченных чехословацких рудников. Такие шаги, быть может, станут понятными, если учесть, что сын заместителя германского министра иностранных дел фон Вейцзекер прикомандирован к Институту кайзера Вильгельма в Берлине, где в настоящее время повторяются американские работы по урану.

Преданный Вам Альберт Эйнштейн».

Прежде чем поставить подпись, Эйнштейн еще раз прочел переведенный на английский язык текст. Посмотрел на коллег:

– Знаете, друзья, хотел бы вам напомнить, что в Древней Греции действовали законы Солона, по которым в решающие минуты запрещалось сохранять нейтралитет – нужно было принимать ту или иную сторону, и все. Но имеем ли мы право убивать людей посредством энергии, которая, видимо, умышленно скрыта природой за семью печатями и недоступна?

Сцилард мгновенно среагировал:

– Энергия урана будет использована исключительно для самозащиты от фашизма.

– А если фашисты будут побеждены до того, как мы создадим эту бомбу?

– Тогда это чудище никогда не будет использоваться в военных целях, – убежденно заявил Лео.

– Ну да, – покачал седой головой Эйнштейн. – Ну да…

Потом Эйнштейн говорил: «Я выполнил роль почтового ящика. Я ясно понимал страшную опасность, которую несет человечеству осуществление нашего предложения. Но то, что немецкие физики, работающие над этой же проблемой, могут добиться успеха, вынудило меня пойти на этот шаг».

Прошло почти десять недель, прежде чем письмо Эйнштейна дошло до адресата. Как и заверял Сцилард, организацию его доставки взял на себя финансист Александр Сакс, вице-президент одной из ведущих промышленных корпораций, активный участник разработки Нового курса Рузвельта. Президент высоко ценил деловые и моральные качества этого энергичного выходца из России. Но, видимо, у президента в те недели были дела поважнее…

11 октября Сакс был приглашен в Белый дом. Прочтя письмо Эйнштейна, осторожный Рузвельт пожал плечами: «Согласитесь, Алекс, начать сейчас финансирование столь дорогостоящего проекта – непозволительно… Вмешательство правительства в эти вопросы вряд ли уместно… Слишком уж странно прозвучат подобные вещи для уха политиков…»

Однако Сакс оставался при своем мнении. Еще раз проконсультировавшись с друзьями-физиками, попросил президента о новой аудиенции. За завтраком он как бы невзначай напомнил господину Рузвельту любопытный исторический факт.

– В свое время император Наполеон выгнал с глаз долой гениального изобретателя Фултона, который предложил построить целую флотилию судов, оснащенных паровыми двигателями. Новые корабли вне зависимости от погодных условий и силы ветра без труда могли бы пересечь Ла-Манш и молниеносно покорить ненавистную Англию. Император отказался от этой идеи. И кто выиграл от этого? Конечно, английская королева! «Правь, Британия, морями!..»

Не улавливаете вы, господин президент, опасных параллелей? Прояви тогда Наполеон побольше дальновидности, вся история XIX столетия развивалась бы совершенно иначе.

Рузвельт молчал. Потом взял «паркер», свой деловой блокнот, черкнул несколько слов и вызвал секретаря: «Передайте адресату». Когда в кабинете появился «адресат» – помощник президента по военным вопросам, бригадный генерал Эдвин Уотсон, Рузвельт вручил ему письмо Эйнштейна и сказал:

– Пора действовать… Да, и подготовьте ответ профессору, такой обтекаемый. Я подпишу.

Вечером Александр Сакс, покончив со всеми делами, позволил себе извлечь из домашнего бара заветную бутылочку коньяка времен Наполеона. Щедро наполнил бокал, выпил, похвалив себя за находчивость. А коньяк за отменные вкусовые качества.

«Белый дом, Вашингтон,

19 октября 1939

Дорогой профессор! Хочу поблагодарить Вас за Ваше недавнее письмо и чрезвычайно интересное и важное приложение к нему. Я счел эту информацию настолько существенной, что провел посвященное ей совещание… Прошу Вас принять мою искреннюю благодарность.

Искреннейше Ваш Франклин Рузвельт».

Через несколько дней Уотсон подал президенту на утверждение состав «Уранового комитета», возглавить который поручалось опытнейшему управленцу Лаймону Бриггсу Дело сдвинулось. Правда, не столь активно, как хотелось бы физикам.

В начале следующего года все тот же Сакс передал Рузвельту новые послания Эйнштейна. Ученый уже вовсю бил тревогу: после окончательной оккупации Бельгии в руках вермахта оказалась почти половина мирового запаса уранового концентрата – 1200 тонн, захваченных на территории концерна «Юнион миньер». Оккупация Норвегии привела к тому, что завод-производитель тяжелой воды «Норк-гидро» в Рьюкане также оказался в распоряжении Третьего рейха. В самой Германии ораниенбургская компания «Аэругезельштафт» развернула производство металлического урана. Секретные лаборатории «Сименса» успешно занялись очисткой графита для использования его в качестве замедлителя нейтронов в реакторе при отсутствии тяжелой воды. Лучшие научные силы были брошены на ускорение проектирования электроэнергетического обеспечения «секретного оружия».

Генерал Уотсон подтвердил президенту США безусловную точность полученной информации.

Оценивая масштаб личности Альберта Эйнштейна, президент Рузвельт категорически утверждал: «В XX веке ни один другой человек не сделал так много для безмерного расширения области познания, и, тем не менее, ни один человек не был так скромен, обладая властью, которой является знание, и ни один человек не был столь уверен, что власть без мудрости смертельно опасна».

Безусловно, Эйнштейн отнюдь не чувствовал себя ущемленным, не принимая непосредственного участия в реализации американского атомного проекта. Его теоретические разработки не служили директивными инструкциями по практическому использованию деления атомного ядра. Тем не менее молодые, энергичные физики между собой называли его «дедушкой атомной бомбы».

– Я не спорю, конечно, рано или поздно талантливые ученые открыли бы кванты, – отвечал оппонентам Роберт Оппенгеймер. – Но открыл их Эйнштейн! Да, так или иначе, осознали бы глубокое значение того, что ни один сигнал не может распространяться быстрее света. Но к этой простой и блестящей концепции физика могла бы прийти медленнее и выразить ее менее прозрачно, если бы не оказалось Эйнштейна. Что касается общей теории относительности, никто, кроме него, не изобрел бы ее еще очень, очень долго.

Хотя Оппенгеймер прекрасно знал, что Эйнштейн, радуясь каждому новому научному открытию, предостерегал: «Нельзя забывать, что знания и мастерство сами по себе не могут привести людей к счастливой и достойной жизни. У человечества есть все основания ставить провозвестников моральных ценностей выше открывателей объективных истин. То, что сделали для человечества Будда, Моисей и Иисус, значит для меня неизмеримо больше всех достижений исследовательского и творческого ума. Наследие этих благословенных людей мы должны всеми силами сохранять и поддерживать, если человечество не хочет потерять свое достоинство, безопасность существования и радость жизни».

Кунцево, дача Сталина, 1940

Сталин протянул сафьяновую («особую») папку Берии: «Почитай, Лаврентий». Берия быстро протер замшевым лоскутком пенсне, раскрыл папку и с готовностью придвинул к себе увесистое рукописное послание: «Дорогой брат Iосиф Виссарiонович!..» Пока нарком читал, Сталин медленно прохаживался по кабинету. Потом остановился за спиной наркома, и, как всегда, цедя слова, тихо произнес:

– Только не говори мне, Лаврентий, что ты видишь это письмо впервые. Читал ведь уже, верно?

Берия вскочил и обернулся лицом к Сталину:

– Так точно, читал, товарищ Сталин. Мне показывал Поскребышев, советовался, как ему следует поступить с этим обращением Коненкова. Я порекомендовал ему обязательно положить вам в почту.

– Ну и что ты скажешь по поводу коненковских пророчеств? Он там, в Америке, случайно не свихнулся вместе со своими братьями во Христе?

– Если отбросить библейскую словесную шелуху, то там есть и здравые мысли, товарищ Сталин.

– Ты, Лаврентий, с Библией поосторожнее в оценках. Это мудрая книга. А что касается здравых идей Коненкова, то я их карандашом уже отметил. И предсказание о начале войны, и кое-что другое. Насчет кольчуг, например. Посмотри, с наркомом вооружений поговори…

– Слушаюсь. Кстати, прогнозы Коненкова по поводу ориентировочной даты начала военных действий почти совпадают с данными нашей разведки, товарищ Сталин.

– Значит, будем считать товарища Коненкова нашим резидентом в США.

– Товарищ Сталин, у нас в Америке довольно сильная резидентура. Сеть агентов влияния в самых разных сферах, в том числе в научной среде. Жена Коненкова, например, довольно близка с самим Альбертом Эйнштейном, его учениками.

– Насколько близка? – мягко усмехнулся Сталин и подошел к окну.

– Достаточно, товарищ Сталин.

– Нам достаточно или ей достаточно?

– Всем достаточно, товарищ Сталин, – позволил себе улыбку Берия.

– Это хорошо. Эйнштейн – очень серьезная фигура. Не только в науке, но и в общественно-политической жизни. И в Америке, и в Европе. Этот фактор надо обязательно учитывать.

Сталин отпустил Берию и продолжил свою прогулку по кабинету. Да, в свое время он дальновидно поступил, отказав Эйнштейну в предоставлении гражданства и работы в СССР. Там, в Америке, этот лохматый физик принесет Советскому Союзу гораздо больше пользы. А там посмотрим…

Чуть слышно постучав, в кабинет заглянул Поскребывшев:

– Обед готов, Иосиф Виссарионович.

– Спасибо, – поблагодарил Сталин. – Сейчас приду.

Он решил поесть в одиночестве. Угадывая настроения Хозяина, подавальщица не мелькала перед глазами, появляясь в столовой комнате только в нужный момент, меняя тарелки и предлагая новые блюда. Когда Сталин попросил принести вина, Валюша Истомина немного удивилась, но вида, конечно, не показала. Тут же на столе появилось бутылка «Хванчкары» и тарелка с круто варенными яйцами. Сталин, наковыряв пальцами желтки, один за другим отправлял их в рот, запивая глотком вина…

Вашингтон, Белый дом

Франклин Рузвельт внимательно слушал доклад шефа ЦРУ Эдгара Гувера относительно будущего состава участников совершенно секретного «Манхэттенского проекта».

– Господин президент, благодаря своим радикальным взглядам профессор Эйнштейн, по моему глубокому убеждению, не может считаться пригодным для использования в секретных работах. – Директор ФБР сделал паузу. – Он только что получил наше гражданство, и мне представляется маловероятным, чтобы такого склада человек внутренне уже успел стать вполне благопристойным и благонадежным гражданином США, исповедующим наши идеалы…

– Я не буду спорить с вами, Эдгар, – смиренно произнес президент. – Целиком полагаюсь на вашу информированность, а не на интуицию и догадки. Действуйте, как считаете нужным.

– Кроме того, господин президент, не скрою, у военной контрразведки имеются также сомнения относительно назначения мистера Оппенгеймера на пост научного руководителя проекта.

– Какие именно? – спросил Рузвельт. – То, что он и его жена придерживаются левых взглядов и помогают коммунистам финансово, мне уже докладывали. Но это же не сказывается на качестве его исследовательской работы?

– Никоим образом. Но есть один нюанс, о котором вы должны знать. В свое время Оппенгеймер умудрился жениться на Катарине Пуэнинг.

– И что в этом предосудительного?

– Она – родственница гитлеровского генерала Кейтеля. Но, с другой стороны, эта женщина настроена явно прокоммунистически.

– В данном случае, я считаю, господин Гувер, это делу не помеха. Генерал Гровс за этим проследит, на то он и поставлен шефом нашей атомной программы.

Гровс вспоминал: «Мне с укоризной говорили, что только лауреат Нобелевской премии или, по крайней мере, достаточно солидный, многоопытный человек, может занимать подобное положение. Но я делал ставку на Оппенгеймера, и его успех подтвердил, что я был прав. Никто не смог бы сделать того, что сделал он».

Эйнштейну не было дела до всех подробностей, деталей комплекса работ по созданию смертоносной бомбы, а тем более каких-либо кадровых назначений. Его болезненно мучила другая проблема – о нравственной ответственности ученого…

Москва, Малая Никитская, сентябрь 1941

Берия закрыл многостраничное досье Елизаветы Зарубиной. М-да, биография у девушки та еще. Одна история с этим Яковом Блюмкиным чего стоит. Как ей, соплячке, удалось объегорить такого матерого волчару?..

Черновицкая чернявая (нарком улыбнулся собственному каламбуру) девка, Лиза Иоэльевна Розенцвейг… Потом (уже с нашей помощью) Елизавета Юльевна Горская… Учеба в Черновицком, Пражском, Венском университетах… Молодец, девочка… Шесть языков: румынский, русский, идиш (само собой), французский, немецкий, английский… Полиглот. В 1928-м – курсы, спецподготовку в Москве… Потом в Стамбуле ее ловко подложили Яшке Блюмкину, и тот, самовлюбленный бес, уверовав в свою непогрешимость и неуязвимость, как мальчик, так легко купился!.. Растаял и поплыл, сопля зеленая, и выложил Лизке про свои контакты с Троцким. А она, не будь дурой, тут же слила информацию о полюбовничке своему куратору в ОГПУ.

Самого Блюмкина Берия, естественно, не знал. Молод тогда, в верха не был допущен… А Горская (теперь уже Зарубина) с успехом работала в ряде европейских стран… Сразу после начала войны, уже 29 июня 1941-го ее вместе с мужем нелегально перебросили через Турцию на родину….

Лаврентий Павлович поднял телефонную трубку.

– Фитина мне… Фитин, здравствуй. Организуй-ка ты мне доставку Зарубиной. Да, для беседы. Сам знаешь куда. И как можно скорее.

…Берия откровенно любовался сидящей напротив Лизой. Ему нравились женщины такого типа. Красивые. Внешне недоступные. С гордо посаженной головой. Но он знал, что за этой строгостью, глухим панцирем неприступности такие страсти порой обнаруживаются, каких от профессиональной шлюхи не дождешься.

– Елизавета Юльевна, вам решено поручить задание особой важности. – Он внимательно смотрел на нее. – В детали вас посвятит товарищ Фитин. Мне же хотелось поговорить с вами о, так скажем, общих задачах.

– Я вас слушаю, Лаврентий Павлович.

Боже, а голос какой! Низкий, грудной, с легкой хрипотцой.

– Только не считайте это обычным официальным инструктажем перед служебной командировкой. Тем более дело, которое мы вам собираемся поручить, особой важности. Понимаете?

– Так точно.

– Ну, зачем же так? – отмахнулся Берия. – Мы же с вами все-таки не на плацу.

Подойдя к двери, Лаврентий Павлович с кем-то невидимым переговорил, а потом обернулся к Елизавете:

– Давайте-ка перекусим.

Лиза грациозно поднялась с кресла и мило улыбнулась:

– С вами – с удовольствием, Лаврентий Павлович.

Берия ухмыльнулся: «Толковая сучка, понятливая…» – и галантно распахнул перед своей гостьей двери в соседнюю комнату:

– Прошу, мадам.

Чудо, но он сумел удержаться, чтобы не коснуться рукой или бедром ее соблазнительной упругой попки, когда она проходила мимо, постреливая по паркету каблучками элегантных туфелек…

Принстон, осень 1941

Настроение у Эйнштейна было препаршивейшим. В институте он взял отпуск, чтобы лишний раз не встречаться с коллегами и, не дай Бог, на ком-нибудь случайно не сорваться. Домашние сами старались не попадаться хозяину на глаза. От Маргариты нет вестей уже две недели. Черт знает что. Ну, ничего, он сегодня же позвонит Вирджинии и пригласит ее покататься по озеру…

Газеты читать гадко. Европа рушится на глазах. Русские панически отступают, Гитлер торжествующе заявляет о неминуемом падении Москвы. Неужели все так и будет? Это же конец света! Или полное солнечное затмение?..

Он немного прошелся по саду, подышал воздухом, но потом решил все-таки вернуться к столу, чтобы закончить письмо милому доктору Отто, которому наконец-то удалось сбежать из Германии и благополучно устроиться в Штатах. С Юлиусбергерром, талантливым берлинским психиатром, их связывали давние дружеские отношения.

«Счастлив приветствовать Вас здесь после всех этих лет. Я хранил молчание, потому что любая записка от меня навлекла бы опасность на человека в Стране Варваров. Ваш любимый Шопенгауэр как-то сказал, что люди в несчастье не поднимаются до трагедии, а остаются на уровне трагикомедии. Как это верно, и как часто я это наблюдал. Того, кому вчера поклонялись, сегодня ненавидят и оплевывают, завтра – забывают, послезавтра – провозглашают святым. Единственное спасение – чувство юмора, и мы должны сохранить его, пока дышим…»

«Пока дышим…» Он встал из-за стола, с большим удовольствием потянулся, помахал над головой руками, изображая физзарядку, и почему-то вновь подумал о том, как здорово было бы пристроиться на место… смотрителя маяка. Вот молодец Спиноза, он был гранильщиком алмазов, и ничто не мешало ему думать… Какие минусы в работе смотрителя маяка? Разве что лестница, ведущая наверх. Так вовсе не обязательно каждый божий день спускаться вниз, верно?.. В конце концов, сыр, вино и мясо могла бы приносить служанка. Мисс Дюкас, например. Хотя для нее, может быть, крутые ступени маяка были бы в тягость. Ну, в таком случае не составит труда найти и девицу помоложе… Брюнеточку… Или блондинку… А еще лучше – рыжую!

В последнее время его безумно угнетало и раздражало добропорядочное и респектабельное светское общество Принстона. Которое болтало, сплетничало и вообще занималось непонятно чем. Он не бросал вызов этому обществу, обходился без эпатажа, просто легко жертвовал респектабельностью, стремясь освободиться от повседневных забот. Как считал один из близких друзей Эйнштейна, ограничивая свои потребности до минимума, он стремился расширить свою независимость и свободу. Ведь мы – рабы миллиона вещей, и наша рабская зависимость все растет и растет. Мы – рабы ванных комнат, самопишущих ручек, зажигалок, телефонов, радио и т. п. Эйнштейн же старался свести эту зависимость чуть не к нулю. Длинные волосы? Пусть. Зато нет необходимости часто ходить к парикмахеру. Без носков можно обойтись, тем более большие пальцы ног рано или поздно, но обязательно проделают в них дырки. Можно обойтись без подтяжек точно так же, как и без пижам. А женщинам вообще противопоказаны ночные рубашки! Одна кожаная куртка сразу на несколько лет позволит разрешить вопрос о пиджаке. Ученый реализовывал программу-минимум – обувь, брюки, рубашка. Дальнейшее сокращение было уже проблематично.

С одной стороны, он полностью обособлялся от людей, с другой – чувствовал себя полностью в неоплатном долгу перед ними. Умом он был свободен от оков, а морально опутан ими.

Ведь Эйнштейн считал: «Моя внешняя и внутренняя жизнь зависит от труда моих современников и наших предков. Я должен напрягать свои усилия, чтобы отдавать соответственно тому, что получаю и буду получать. И я ощущаю необходимость вести самую простую жизнь, и у меня часто бывает тягостное подозрение, что я требую от себе подобных больше необходимого…»

Нью-Йорк, декабрь 1941

– Устраивайтесь покомфортнее, дорогая Маргарита. Что вы будете, кофе, чай?

Зарубина была прекрасно осведомлена о степени своих возможностей воздействия на человека. Ее спокойный, уверенный взгляд расслаблял собеседника (или собеседницу) и невольно понуждал подчиняться, во всяком случае, точно отвечать на вопросы. Елизавета, жгучая брюнетка, элегантная женщина, натура утонченная и широкая, легко притягивала к себе людей, играя на их слабостях и причудах, профессионально вербуя новых потенциальных агентов в свои сети.

Дамы сидели в уютном кафе на Манхэттене. Со стороны они смотрелись очень эффектно. Мягкое обаяние, бесконечная женственность Маргариты оттеняла строгая классическая красота ее визави с глазами, которые наверняка сводили с ума многих мужчин.

Елизавета Юльевна, как считали ее коллеги, в том числе и муж, действительно была блестящим агентуристом, обладала сверхъестественным чутьем на людей, выискивая в них не только скрытые пороки, но и нереализованные возможности, порой неизвестные самому человеку способности. Ее успехи объяснялись тем, что Зарубина никогда не нарушала золотого правила вербовщика: идя на контакт, не отталкивать человека, даже если он (или она) ей малосимпатичен или даже омерзителен.

Жене сбежавшего в 1933 году из СССР крупного физика Георгия Гамова она добилась через Центр гарантий безопасности для ее родственников, оставшихся в Союзе в качестве заложников. Назойливому и жадному Соломону Туркову, который здесь, в Америке, стал именовать себя Сол Юрок, нашла возможность оказать содействие в беспрепятственном получении концертных площадок для Анны Павловой, Сергея Рахманинова, Федора Шаляпина и Яши Хейфеца… Им-пре-сарио… Одно слово: Юрок…

Сейчас она пристально смотрела на Маргариту, прикидывая, чем купить эту стерву. В том, что она именно стервочка, у Зарубиной не было ни малейших сомнений. Упреждающая информация из Москвы это полностью подтверждала. Главными ее слабостями наверняка были чрезмерное честолюбие и потребность в постоянном поклонении, восхищении, перманентное чувство влюбленности.

Девушка хотела респектабельного мужа. Нашла Коненкова. Девушка не хотела портить свою прелестную фигуру – и отказалась иметь детей. Ее право. Мечтала заполучить в любовники такую уникальную личность, как Эйнштейн? И ведь получила!..

Марго сама хвасталась перед Лизой своими победами, не стесняясь в интимных подробностях. Все-таки «Вардо» (старый служебный псевдоним Зарубиной) умела расположить людей к себе и разговорить их. Но когда Зарубиной потребовались прямые выходы на Оппенгеймера и других физиков-атомщиков, а Маргарита заупрямилась, пришлось применить элементарный шантаж:

– Откажешься, я не постесняюсь рассказать Сергею Тимофеевичу о твоих «платонических» отношениях с Эйнштейном.

Она знала, что ухватила за нужную ниточку, оборвать которую для Маргариты было слишком опасно. И сработало! Хотя Вардо прекрасно помнила и еще одно правило: агента ни в коем случае нельзя держать на принуждении и в страхе, по возможности их надо превращать в союзников.

У Елизаветы Юльевны был замечательный послужной список. Вскоре после того, как она благополучно сдала в руки ОГПУ своего Якова Блюмкина, Горская довольно быстро нашла себе новую сердечную привязанность. И ее выбор выпал пал на талантливого разведчика Василия Зарубина. В начале 30-х они с мужем очень продуктивно поработали в Китае, а потом в Финляндии. Затем Василию Зарубину поручили возглавить нелегальную резидентуру в Дании и Франции. Лиза, естественно, была рядом. Наконец, в 1934-м через Чехию супруги перебрались в Германию в качестве представителей американской кинокомпании. Здесь Зарубиным удалось восстановить утраченную агентурную сеть и даже расширить ее. Совершенно неожиданным новым агентом стала жена помощника министра иностранных дел. Но самым ценным источником оказался Вилли Леман, один из ведущих сотрудников самой закрытой организации III Рейха – гестапо.

Затем последовала краткосрочная командировка в США, во время которой Зарубины не могли не обратить внимания на салон Коненковых в Нью-Йорке. Тогда-то и произошло первое знакомство Елизаветы Юльевны с Маргаритой.

Вновь оказавшись вместе с мужем в Штатах в конце 1941 года, Вардо курировала политическую разведку. Один из руководителей внешней разведки, генерал Судоплатов не скрывал своего восхищения Зарубиной: «Когда в годы Великой Отечественной войны она работала уже в легальной резидентуре СССР в США, у нее на связи были 22 агента, в том числе наиболее ценные источники информации. И Лиза успевала регулярно проводить встречи со связниками в Вашингтоне, Нью-Йорке, Сан-Франциско и других городах Америки… Она могла свободно выдавать себя за американку, француженку или немку. А когда требовалось, превращалась в активистку сионистского движения. Она была обаятельная, артистичная, красивая женщина и выдающаяся разведчица».

Почти одновременно с Зарубиными в Нью-Йорк прибыл Леонид Квасников, назначенный заместителем резидента по научно – технической разведке.

Как ни кощунственно это звучит, но нападение Гитлера на Советскую Россию оказалось на руку Маргарите Коненковой – она оказалась в центре общественного внимания американской публики. Хотя русская эмиграция в США по-разному восприняла начало войны Германии с Советским Союзом (например, семейство знаменитого авиаконструктора Игоря Сикорского откровенно симпатизировало нацистскому режиму), антифашистские настроения все же преобладали. На этой волне и возникло Американское общество помощи России – American Society for Russian Relief Inc., активистами которого стали знаменитые Сергей Рахманинов, Михаил Чехов, Яша Хейфец, Ефрем Цимбалист, князья Павел Чавчавадзе и Сергей Голенищев-Кутузов, другие именитые эмигранты.

Сергей Коненков вошел в члены Центрального совета, а Маргарита Ивановна стала исполнительным секретарем этого общества, и под ее командой оказалось несколько сот референтов, консультантов, порученцев, волонтеров. Как выяснилось позже, работа этой неоднозначной организации плотно курировалась многопрофильными специалистами с Лубянской площади. И именно через Зарубину Маргарита получала инструкции по активизации работы Американского общества помощи России. В целом за годы войны обществом было закуплено и переправлено в СССР медикаментов, зерна, военной техники, одежды, обуви более чем на полмиллиарда долларов.

Благодаря дружескому содействию первой леди США Элеоноры Рузвельт Маргарита уже становилась самостоятельной фигурой, активной участницей общественной, светской жизни, встречалась с видными американскими политиками, банкирами, промышленниками, творческим бомондом.

Но «звездный час» ее был впереди. И он пробил. Во время очередной встречи Зарубина вначале показалась Маргарите какой-то чересчур возбужденной. Однако Елизавете Юльевне быстро удалось собраться:

– Марго, весной прошлого года в Советском Союзе был создан Еврейский антифашистский комитет (ЕАК). Читала? Хорошо. Это серьезная организация, и наше руководство, товарищ Сталин связывает с ее деятельностью определенные планы. Принято обращение к братьям-евреям всего мира объединиться в общей борьбе против нацизма, которое подписали известные тебе люди – физик Капица, кинорежиссер Сергей Эйзенштейн, актер Соломон Михоэлс, писатели Эренбург и Маршак, музыканты Давид Ойстрах, Эмиль Гилельс, Яков Флиер… Начат сбор средств в помощь Красной Армии. Прочти, это копия.

Маргарита взяла лист бумаги с коротким машинописным текстом: «Председателю Еврейского антифашистского комитета, народному артисту СССР товарищу Михоэлсу. Прошу передать трудящимся евреям Советского Союза, собравшим дополнительно 3 млн 294 тысячи 823 рубля на постройку авиаэскадрильи «Сталинская дружба народов» и танковой колонны «Советский Биробиджан», мой братский привет и благодарность Красной Армии. Сталин».

– Теперь перед ЕАК стоят новые задачи – установить личные контакты с братьями-евреями в Америке, – сказала Зарубина и отобрала у Марго бумагу. – Ясно?

– Что я должна сделать?

– Пригласить гостей в Штаты.

– Я?

– Да нет, конечно. Это должен сделать Американский комитет еврейских писателей, художников и ученых, который возглавляет… Альберт Эйнштейн. Вы знаете об этом?

– Да, конечно, – послушно кивнула Маргарита.

– Вот и займитесь этим. Надеюсь, проблем не будет? Вы понимаете ответственность? Ах, ну да, вы же у нас и так ответственный секретарь…

Идею пригласить Михоэлса в Америку для сбора средств в помощь воюющей с фашистами России Эйнштейн сразу поддержал:

– Марго, вы это здорово все придумали. Знаете, богатые американцы порой испытывают какой-то необъяснимый комплекс вины перед другими людьми. А так как благотворительность считается богоугодным делом, они тем самым как бы оправдываются. Успех я гарантирую.

В 1943 году в США прибыли лидеры ЕАК, актер и режиссер Соломон Михоэлс и поэт Ицик Фефер. Накануне поездки членов делегации инструктировал лично Лаврентий Павлович Берия. Надо отдать должное, ему удалось создать атмосферу непринужденной дружеской, доверительной беседы, широкого обмена мнениями. Неслышно появлявшийся в кабинете офицер-порученец Саркисов то и дело подливал гостям в рюмки коньяк и менял блюда с бутербродами.

– Знаете, друзья, на днях товарищ Сталин принимал академика Вернадского. Это был долгий и душевный разговор. В частности, о международном сотрудничестве ученых. Оказалось, якобы существует некая особая тайная договоренность между крупнейшими западными физиками (прямо масонская ложа какая-то, честное слово) о том, чтобы новое сверхоружие первыми разработали нацисты. Атомная бомба в руках у Гитлера, вы представляете, что это такое? Мировая катастрофа! Вы со мной согласны? Многие западные ученые убеждены, что нужно поделиться с нашими физиками теми или иными результатами своей, – он сделал многозначительную паузу, – секретной работы…

Вам важно повлиять на умы и чувства потенциальных американских друзей, убедить их не только в том, что в Советском Союзе нет никакого антисемитизма, но в том, что именно СССР является надежным гарантом и защитником интересов евреев во всем мире и поэтому именно нам следует помогать всеми доступными средствами. Так почему бы не перебросить мосток через океан и установить дружеский контакт между учеными, физиками двух стран – теоретиками и практиками – для обмена информацией?..

Цели ясны, задачи определены. Но сомнения и страхи все же оставались. «Не знаю, что делать, чтобы отделаться от гнетущего чувства, – буквально перед самым отъездом из Москвы Михоэлс писал своей жене Анастасии Потоцкой, которая находилась в эвакуации, в далеком Ташкенте. – Здесь выявилась картина весьма тяжелая и сложная той обстановки, в которой мне придется очутиться фактически одному… А сложность растет там с каждым днем. Придется нырять. Но ведь это не роль. Здесь провал немыслим – это значит провалить себя, обезглавить себя. Любимая, мне тяжело и тоскливо».

Только напрасно Соломон Михайлович рассчитывал, что т а м он окажется один. От Американского общества помощи России московских гостей опекала Маргарита Коненкова. Она подготовила их официальную встречу с супругой американского президента СССР, помогала в организации многомесячного пропагандистского турне по Соединенным Штатам. Теневое «шефство» обеспечивала разветвленная советская резидентура. В Вашингтоне ею руководили секретарь посольства СССР Василий Зарубин (под фамилией Зубилин) и его верная спутница Елизавета Юльевна, в Сан-Франциско вице-консул Григорий Хейфец (носивший зловещее кодовое имя Харон)… Они ни на минуту не выпускали из вида посланников Москвы и вовремя уберегали от ошибок. Повседневный присмотр за малопредсказуемым Михоэлсом вел Фефер (оперативный псевдоним «Зорин»), с которым Берия имел отдельную беседу. Ицик в тот вечер едва ли не во фрунт тянулся перед Лаврентием Павловичем, а потом, уже дома, напился, как простой хам. И долго горько плакал, чувствительная душа. Но зря он так переживал. И в Союзе писателей, и в ЕАК все прекрасно знали (или догадывались) о том, что Фефер связан с НКВД, а потому не сторонились и ничего от него особо не скрывали.

Официальную цель поездки представители ЕАК – сбор средств на закупку вооружения, продовольствия, медикаментов – в глазах американцев выглядела совершенно уместной, естественной и благородной. Турне проходило с большим успехом. На митинге в Карнеги-Холле итогом американской «экспедиции» Соломона Михоэлса было собрано 16 миллионов долларов благотворительных взносов. Позже на счета ЕАК поступили еще 15 миллионов от фонда госпожи Черчилль, столько же из Канады, крупные суммы из Мексики и находящейся под британским мандатом Палестины.

Но куда весомее были результаты негласной работы делегации ЕАК по установлению контактов с ведущими научными силами Соединенных Штатов. Этим также занималась неутомимая Маргарита. Физики-евреи из ближнего окружения Эйнштейна, – Оппенгеймер, Ферми, Сцилард, супруги Розенберги, были буквально очарованы общением с Соломоном Михоэлсом, проникаясь мыслью о том, что помогают не только союзнику в лице Советского Союза, но, прежде всего, евреям мира, чьему существованию угрожает гитлеризм. Оппенгеймер и Ферми с 1943 года уже фигурировали в оперативных чекистских сводках как наиважнейшие источники информации под кодовыми именами – «Директор резервации» и «Вексель», «Заяц» и «Стар».

Тем более убедительным и заманчивым выглядел пересказанный красноречивым актером сталинский план создания по окончании войны на Крымском полуострове еврейской социалистической республики. Мечты о «Калифорнии в Крыму» сладко кружили головы наивным ученым, которые блестяще разбирались в своей науке и мало что смыслили в головоломных хитросплетениях коварной геополитики товарища Сталина… Да что там ученые, если даже такой прожженный политик и дипломат, как Аверелл Гарриман свято поверил в эту «дезу» и позже, уже во время подготовки Ялтинской конференции, открытым текстом спрашивал у своих советских коллег о том, как продвигаются дела с созданием Еврейской крымской республики в связи с будущими американскими кредитами под этот проект. Но уже в ноябре 45-го, когда Гарриман через Молотова предложил Сталину продолжить обсуждение крымского проекта, тот даже не пожелал принять посла США.

А вот Альберт Эйнштейн все же проявлял осторожность. Угощая Михоэлса кофе в Принстоне, он спросил:

– А как вы будете со мной разговаривать? Как вам велено? Или как вы сами думаете?

Мудрый Соломон сделал вид, что обиделся. Эйнштейн примирительно поднял руку:

– Скажите честно: что с антисемитизмом в вашей стране?

– В основном антисемитизм в Советском Союзе изжит. А рецидивы в отдельных головах случаются. Как без этого?..

– Знаете, уважаемый мистер Михоэлс, я все же физик. И знаю, что каждая вещь имеет тень. Тень нашего с вами народа – антисемитизм. Одно из двух: если у вас в стране есть евреи, тогда у вас должен присутствовать и антисемитизм. А если в СССР антисемитизма нет, стало быть, у вас нет евреев.

– Но я же есть! – вскинул голову гордый актер. – И это реальность.

– Конечно, – улыбнулся Эйнштейн.

Саранак-Лейк, лето 1943

В свое «гнездышко», как заговорщики «Альмар» называли коттедж на берегу озера, в тот день возвращались из Пристона вместе с британским гостем.

Знакомя Маргариту с немолодым уже мужчиной с тростью и трубкой в руке, Эйнштейн от души веселился:

– Как же мне повезло! Сегодня я, простой безродный еврей из швабского Ульма, нахожусь в столь изысканной аристократической компании. Справа от меня – русская столбовая дворянка Воронцова-Коненкова, слева – потомственный английский лорд, сэр Бертран Рассел. Ей-богу, как это лестно мне, господа. Я смущен, господа, такая честь…

Он шутливо кланялся, пропуская своих гостей вперед, но, все же успевая вывернуться, чтобы успеть услужливо распахнуть дверь перед ними.

Маргарита и сэр Рассел смеялись:

– Да что вы, Альберт! Кто мы в сравнении с вами? Вы – король! Ваше величество!.. Мы – ваша придворная челядь…

Дружеские отношения Рассела и Эйнштейна имели давнюю историю. Познакомившись с открытиями Эйнштейна, Рассел сразу стал активнейшим популяризатором теории относительности, выпустив книгу «Азбука относительности». Талантливый математик, он проделал сложную философскую эволюцию, которую сам определял как переход от платоновской интерпретации пифагореизма к юмизму. Он же создал концепцию «логического атомизма» и разработал теорию дескрипций. Рассел считал, что математика может быть выведена из логики. Кроме того, с Эйнштейном их объединяли близкие взгляды на мир – от пацифизма до отношения к семейным узам и религии.

Но в тот вечер они больше говорили о войне, о гитлеризме, о роли ученых в предотвращении вполне реальной гибели всего человечества. Рассел был далек от атомных проблем, но он знал, что и в его родной Англии, и в Штатах, и в Германии идут активные работы по созданию оружия массового уничтожения, и это его крайне беспокоило.

Его тревогу разделял и Эйнштейн. Может быть, именно тогда, во время вечерней беседы двух мудрецов, впервые возникла идея о необходимости объединения прогрессивных ученых, выступающих за мир, разоружение, международную безопасность, за предотвращение войн и за научное сотрудничество, которое спустя почти полтора десятка лет положит начало Пагуошскому движению…

Принстон, весна-лето 1945

Получив очередное задание от Вардо – тщательно, с фотографической точностью фиксировать все детали разговоров, которые Оппенгеймер и его коллеги ведут у Эйнштейна в ее присутствии, Маргарита слезно взмолилась: «Я же ничего не понимаю в этих их беседах, они говорят на каком-то своем, птичьем языке!»

– Ничего страшного, – успокаивала свою агентессу Зарубина. – Главное – запоминай до последней буквы каждое произнесенное слово, даже если ты его не понимаешь. Потом перескажешь мне, и все…

Когда Маргарита с наивным интересом принялась расспрашивать Альберта, что такое постоянно упоминаемая в разговорах какая-то «сверхбомба», Эйнштейн, пустившись в объяснения, по обыкновению увлекся, кратко и по возможности доступно разъяснил ей, как прилежной ученице, основные моменты работы своих коллег в Лос-Аламосе, для наглядности сопровождая «лекцию» незатейливыми чертежиками-рисунками. Помня рекомендации Зарубиной, Маргарита даже не прикоснулась к этим, безусловно, бесценным бумажкам, но благодаря своей безупречной зрительной памяти буквально «фотографировала» их.

Уже дома она воспроизвела их на бумаге. Вкупе со стенограммой беседы с Эйнштейном материалы по верным каналам отправилась в Москву, пополнив секретную папку операции по добыче сведений о разработке атомного оружия, которую на Лубянке зашифровали как «Энормоз», что в корявом переводе обрело сразу несколько значений – «ненормальный», «громадный», «ужасный».