Институт репродукции Фикс Ольга

– Не расстреливали, да. Но, понимаешь, русская тюрьма – все одно ж не курорт. Выжить там не всякому по зубам. Так что не все возвращались. А прадедушка у меня классный был! Я его немножечко помню. Он в юности сельхозтехникум заканчивал, наш, яхромский. Работал много, во всяких деревнях, с бабками там дружил, они его травы собирать научили. Академию Ветеринарную закончил заочно, потом диссер защитил и работал там же, на кафедре ботаники. Когда сына арестовали – ну, дедушку моего, поругался со всеми, и приехал сюда. Вел в родном техникуме фармакологию, растил маму. К нему вся округа ходила травами лечиться. У него такие запасы были – мы до сих пор пользуемся. В комнате его бывшей шкаф стоит, громадный – до потолка! Такой, знаешь, как в аптеке, с ящичками маленькими выдвижными. На каждом надпись по-латыни. И там чего только нет! А запах в той комнате! Я тебя свожу как-нибудь туда специально – сейчас лето, эффект не тот, но зимой! Зайдешь туда, станешь посередине, закроешь глаза – и точно ты на лугу, где траву только что скосили! Он и здесь травы собирал, и по всей стране колесил, до самой старости! Мне годика три было, как его не стало, а ему уже под восемьдесят, так он со мной наперегонки по утрам вокруг сарая носился – я за ним еле поспевала!

– Давно умер?

– А он не умер. Ну, в смысле, мы точно не знаем. Он, понимаешь, просто исчез. Уехал в августе как обычно, за травами на Алтай, и все. Ни слуху, ни духу. Ну, то есть, теперь-то он, наверное, уже умер, тем более старый был, и столько лет уж прошло, а там кто его знает. Прадедушка – он такой! С ним в жизни не угадаешь! Он, может, лежит себе где-нибудь в анабиозе, как какой-нибудь далай-лама. А лет через десять вдруг в дверь постучит: «Ну, здравствуйте, дорогие! А вот и я! Что там у нас сегодня на ужин?»

– И что, вы даже его не искали? Не объявляли розыск, там, на Алтае, когда он не приехал?

– Нет. Мама сказала – ему б это не понравилось. Она, по-моему, до сих пор его ждет.

*

Весь день дом гудел, шумел и скрипел. Пел на разные голоса, звучал разными музыкальными инструментами. Топотал ногами, стучал об пол стульями. Лаял, шипел, мяукал. И весь день звенел от смеха, точно его заполнили десятки колоколов. Колокола ведь тоже бывают разные – и маленькие, с тонкими, хрустальными голосками, и большие – гулкие, басовитые, и средние.

На закате дом подустал. Большинство гостей разъехались, остались только самые близкие. Мы сидели за столом, наполнив напоследок чашки кто чаем, кто чем покрепче, и доедали остатки торта и прочих вкусностей.

Мама задумчиво перебирала струны на своей гитаре, напевая себе под нос, так тихо, что слов было не разобрать. Оскар устроился рядом в кресле, сутулясь и зябко кутаясь в плед. Он когда-то учил меня на собственных пятнистых плечах, как отличать шрамы от ожогов, от шрамов от обморожения, но я так и не уловила до конца разницу.

Марфа и дядя Саша вполголоса обсуждали что-то между собой, в четыре ноги качая Маришку, спавшую в самодельной, выточенной дядь Сашиными руками переносной колыбельке. Валетом к ней в той же колыбельке дремал Алешка.

Остальных мелких мы с Костей, Наташей и Гришей давно уж унесли в детскую, осторожно подбирая их с пола в самых неожиданных местах, где они падали, внезапно сраженные сном, прямо посреди игры, как это бывает со здоровыми молодыми зверьками.

Наташа и Гриша пили чай, по очереди отхлебывая из одной чашки, и уверяя со смехом, что таким образом делятся мыслями друг с другом. Наташины близняшки, хорошенькие и сладкие, спали на большом диване, на заботливо подстеленной чистенькой, беленькой простынке. По обеим сторонам от малышек устроились спать, шумно повизгивая и всхрапывая во сне, все три наших собаки. Собаки тоже подустали за день, от шума, беготни с детьми и бесконечных стараний увернуться от множества ног, так и норовящих отдавить лапы.

Я подлила нам с Костей чаю покрепче, придвинула поближе остатки торта с последней, чудом уцелевшей цукатной розочкой, один вид которой придавал мне храбрости, сделала глоток и, собравшись с духом, громко и внятно произнесла, ни к кому конкретно не обращаясь:

– А мы это… того… с Костей вчера поженились.

– Чего?! – мама от неожиданности выронила гитару, отозвавшуюся возмущенным звоном. Оскар осторожно поднял ее и погладил, точно желая успокоить. Гладил до тех пор, пока струны не перестали дрожать и звон не утих.

– Что-что вы с Костей сделали?!

Костя под столом стиснул изо всех сил мою руку. Накануне мы с ним подробно все обсудили, и решили, что, в крайнем случае, возьмем и переедем к нему, но сейчас, если честно, мне было страшно об этом даже подумать.

– Ну, это, расписались мы в смысле. Мам, ты не думай, ничего такого, мы это из-за детей просто, ну, понимаешь…

Воцарилась гнетущая тишина. Марфа открыла было рот, явно собираясь что-то сказать, но так и не решилась, и сидела теперь с раскрытой варежкой, водя глазами с мамы на меня и обратно.

– Вот здорово! – восхитился Гриша. – Настя, Костя, поздравляю! Вот же вы молодцы! – он перегнулся через стол и громко чмокнул меня где-то возле уха. – Мам, я что хотел сказать-то – мы ведь с Наташей тоже на той неделе заявление подали. Ну, ей же надо как-то с пропиской определяться. И девочек я хотел бы удочерить. Мы с ней пока в Москве поживем, можно?

Мамин горящий взор метнулся с меня на Гришку. Гришка всегда был ее любимцем. Пока она мучительно искала, что б ему такого сказать, прозвучал, так сказать финальный аккорд. Из-за стола решительно поднялся дядя Саша, причем Марфа шикала на него, и отчаянно дергала за пиджак, изо всех сил пытаясь усадить обратно.

– Ну что, раз пошла такая пьянка, режь последний огурец! Аглая Михеевна, Христом- Б-гом молю, чтоб нам с Марфой записаться наконец, как нормальные люди! А то и дитенка уж народилась, а я все хожу, вроде как ни при чем, то ли есть у меня семья, то ли так просто это все. Прям недочеловеком себя из-за этого всего чувствую. А ведь я б с удовольствием, да и Марфа, если честно, не против. Это ведь она сейчас молчит, чтоб вас не расстраивать. Да ебтыть, Мась!, не дергай ты меня за пиджак, сажусь я уже, сажусь, дай договорить только! Давно б уже расписались по-тихому, и принципы ничьи высокие не стали б тревожить, так ведь разрешение ваше нужно. Марфа ведь еще несовершеннолетняя.

– Марфа, это правда? – спросила мама, но, не дожидаясь ответа, взмахнула руками и рухнула на диван, закатившись от хохота. Собаки так брызнули во все стороны. А близнецы, наоборот, даже и не проснулись. Мама докатилась до них, остановилась, и осторожно откатилась слегка назад.. Материнские инстинкты брали в ней верх в любом состоянии.

– Ой, не могу! – взвизгивала мама сквозь смех. – Ой, ну вы все даете! И молчали, главное, прям, как партизаны! Да что ж я, страшная, что ль, такая? Пугало из меня какое-то сделали! Помрешь тут с вами!

Отсмеявшись, мама тыльными сторонами обеих рук энергично вытерла навернувшиеся на глаза слезы, и тогда уже вполне серьезно сказала, что ей, по-хорошему, и впрямь следовало бы обидеться. За то, что все мы, как видно, держим ее за какую-то идейную идиотку. В то время, как она вовсе не дура, и вполне способна понять, что в жизни бывают обстоятельства, когда приходится поступаться принципами.

– Значит, благословляешь? – полушутя-полусерьезно уточнил Гриша.

Мама замахнулась на него гитарой, после чего, нарочито фальшиво, сыграла на ней марш Мендельсона. Я перевела дух и плюхнулась назад на свой стул. Возле меня Марфа облегченно вздохнула, опуская голову на плечо ненаглядного своего дяди Саши. Гришка, незаметно для мамы, показал мне на большой палец, а Костя поднес мою покрасневшую от его мертвой хватки руку к губам и нежно поцеловал.

На лицах у всех читалось: «ну, слава Б-гу, пронесло!», все сразу заговорили, одновременно и вразнобой: а что, мол, не открыть ли по такому случаю новую бутылку вина, или даже чего покрепче, а то, может, согреть еще чаю, ну-ка, кто будет еще чай, поднимите руки, так, один, два, три…, свежо как стало, может окно закрыть?

– Аглаюшка, – выделился в общем хоре хрипловатый баритон Оскара, – а как думаешь, может и нам заодно с тобой…

Он не договорил. Мама резко встала, швырнула многострадальный инструмент на диван, и вышла, от души хлопнув за собой дверью. Было очевидно, что тут ее терпенью настал предел.

Дядя Саша, выразительно глянул на Оскара и крутанул пальцем у виска. Оскар независимо передернул плечами, поднялся и вышел, на ходу нашаривая в кармане сигареты и спички, бормоча под нос: «Нет, ну элементарно ж смешно! Можно подумать, все мы тут маленькие дети….»

Всем как-то сразу расхотелось пить чай. Начали потихоньку вставать, Марфа принялась собирать чашки, я стала ей помогать, краем глазом заметив, как вскочила и быстро выбежала за Оскаром вслед Наташа, жестом остановив рванувшегося за ней было Гришку. Костя тоже поднялся, и склонился над колыбелькой.

– Насть, ну я пойду, уложу Лешку по нормальному?

– Ага. Ты ложись спать, а я помогу Марфе, гляну, как там Светка, и тоже приду.

Собрав мусор в мешок, я отправилась его выносить. Спустилась с крыльца, услышала голоса у калитки, и остановилась.

– А я ведь вас сразу узнала! Как только увидела. И никакие такие шрамы не помешали! И ваше это «Элементарно смешно!» мне, если хотите знать, до сих пор иногда во сне снится. Просыпаюсь, и, кажется – вот открою глаза, а вокруг палата, и наши все, и вы между кроватями ходите, ругаетесь, что опять проспали: «Это же элементарно смешно! Взрослые люди, а все никак не научитесь просыпаться вовремя, так, чтобы успевать в школу!»

– А я тебя, Наташа, не сразу узнал. Взрослая ты такая красавица стала – прям дух от тебя захватывает!

– Ой, ну вы уж скажете, Александр Менделевич!

В разговоре возникла пауза, и только я уж собралась проскочить деликатно мимо них со своим ведром, как Наташа собралась с духом и задала вопрос, ответ на который я ни за какие коврижки не захотела бы пропустить. Иначе пришлось бы самой его потом задавать.

– Александр Менделевич, а как получилось, что вы теперь – Оскар? Мы ведь, если честно, давно вас похоронили.

– Ну, в каком-то смысле меня ведь и правда нет. Тот Александр Менделевич уже скоро семь лет, как помер. Сгорел на пожаре.

– Ну, это-то мы все знаем. А как же все-таки..

– Как-как. Честно говоря, заслуги моей никакой здесь нет, да и хреновый бы из меня Монте Кристо. Элементарно смешно. Так, стечение обстоятельств. Про пожар-то в зоне, в котором я, якобы, погиб ты ж, наверное, слышала?

Наташина тень на заборе согласно кивнула.

– Ну вот. Много людей в том пожаре сгорело, и нас, и охраны даже, а другие пообгорели до полной неузнаваемости. Меня можно отнести к последним, счастливчикам. Очнулся я в реанимации областной больницы, и слышу, называют меня все вокруг Оскаром. Ну, сперва-то у меня и возможности никакой возразить не было – с трубкой от ИВЛ в горле много не навозражаешь. А к тому времени, как ее из меня извлекли, успел я сообразить, что тому Оскару Лутоннену, соседу моему по бараку, уроженцу города Кохтла-Ярве, сидеть на момент пожара от силы недели две оставалось. Да, не повезло мужику, у дальней стенки спал, эти все, говорят, от дыма первыми задохнулись. А я уже через месяц из той больницы прямо на волю вышел.

– Ну а что ж вы к нам-то сразу не пришли? Хоть бы весть какую о себе подали! Мы ведь знаете, как вас ждали! А плакали как все, когда узнали!

Оскар-Менделич тяжело вздохнул.

– Понимаешь, Наташ, для меня ведь это тоже непростой вопрос был – как возвращаться, к кому? Подумай сама, вы ж там, считай, икону из меня сделали, молитесь, на нее, а тут я являюсь – живой и с такою рожей. Воскрес, типа, здравствуйте. И кем бы я стал для вас? Учителем? Воспитателем? А оно вам теперь надо? Да и все, что я про вас слышал, меня, честно сказать, здорово пугает. Мне казалось, я людей ращу, а вышло – не то стаю волчат, не то банд-формирование. А я кто тогда? Батька-атаман? Акела беззубый со скалы совета?

– Александр Менделевич, не надо так, – возразила Наташа. – Вы же нас, теперешних, почти не знаете. А мы, между прочим, совсем не такие!

– Да? – отозвался он с живым любопытством. – А какие вы?

– Мы… ну… – Наташа слегка запнулась. – Справедливые. Один за всех, все за одного. Добрые. Вот только… Но вы ведь сами всегда говорили, что добро должно быть с кулаками.

– Да? Я так говорил? – Оскар громко, хоть и не без горечи, расхохотался.

Тут я не выдержала. Ноги у меня к тому времени совсем затекли, пальцы, державшие мешок с мусором свело. Выскочила за калитку, ойкнула, извинилась, и почапала себе на помойку.

На полпути меня нагнал Оскар.

– Настя, это… Ну, я не знаю, что ты там успела услышать, но… ну, ты, короче, сама понимаешь..

– Я понимаю, что ничего я не слышала. Даже если.

– Ага. Да я и так знаю, что ты умница. Так просто, на всякий случай. И вот еще что. Мусор-то отдай, сам донесу. Незачем тебе сейчас тяжести таскать.

Да что они сегодня все, сговорились, что ли? И чем, скажите на милость, сегодня так уж отличается от вчера?

*

Поднимаясь к себе в отделение, я обратила внимание на необычную чистоту в лифтах. Отодранное до блеска зеркало впервые за последнее время отразило меня всю как есть, без прикрас. Ну чего, живот пока не особо выпирает, если не знать и не приглядываться… И не вставать на всякий случай к людям в профиль…

На этой здравой мысли двери лифта раздвинулись, и на меня пахнуло свежестью и цветами. Стекла в окнах были настолько прозрачны, что, казалось, их нет совсем.

Конференция! Совсем из головы выскочило! А на мне позавчерашний халат и никакого макияжу!

Впрочем, насчет халата можно было не париться – у тети Паши их всегда запасено не менее полудюжины, причем накрахмаленных до степени стояния. А макияж – да черт с ним! Когда я вообще крашусь-то? Хотя сегодня, наверное, стоило бы.

Тут я обратила внимание на пробегающего мимо Вальку. Вот он-то явно ни о чем не забыл! Щечки рдели как яблочки, губы влажно и зазывно блестели, тени над голубыми глазами лежали с подкупающей естественностью.

– Валь! Будь человеком, одолжи косметичку, а?

Валька покраснел так, что краска пробилась сквозь румяна.

– А что, сильно заметно, да?

– Да нет, что ты, не волнуйся. Наоборот, красиво очень и стильно. Ну, так что, одолжишь?

Через пятнадцать минут с Валькиной и тети Пашиной помощью я была приведена в Б-жеский вид. Дальше можно было ничего не бояться.

Конференция состояла из дюжины врачей-гинекологов, в основном откуда-то из Южной Африки. Говорили они между собой по-английски, изредка вставляя пару-тройку фраз на африканос – видимо от полноты чувств. Неважно, я в прошлом году недели две прожила с папой в Амстердаме, и по-голландски с пятого на десятое понимаю.

В отделении гостям все понравилось – и просторные палаты, и со вкусом отделанные санузлы, и смотровая, и процедурная, и обе – малая и большая – операционные. В особое умиление их привел дядя Федя, кормивший грудью маленького Никиту, и напевавший ему при этом «Баю-баю-зыбаю» самым что ни на есть нежным колоратурным сопрано.

Они подробно расспросили меня о распорядке дня в отделении, горячо одобрили постоянное совместное пребывание отцов и детей, заинтересовались нашими пеленальными столиками на колесиках, с винтом, позволяющим регулировать высоту.

– И что, сами пеленают? – поразился один из врачей.– Лично я и близко ни разу не подошел, все только супруга.

– Пфф! – фыркнул на это дядя Федя. – Так вы ж их и не носили, небось.

И был готов немедленно устроить гинекологам мастер класс.

За обедом, последовавшим вслед за экскурсией, на котором мне вместе с другими старшими акушерками пришлось присутствовать, доктор Лева произнес прочувственную речь. Он говорил о том, что, безусловно, недалек тот день, когда вынашивание ребенка отцом станет для человечества обычным делом. Что желание в полной мере ощутить свое отцовство свойственно далеко не только лицам с нестандартной сексуальной ориентацией, но также довольно широкому кругу лиц, просто в силу сложившихся в обществе стереотипов стесняющихся обнаруживать такое свое желание, чтобы не показаться странными в глазах окружающих. Однако он, дядя Лева, уверен, что рано или поздно люди научатся смотреть на это другими глазами. И тогда вопрос о том, кому вынашивать ребенка в молодой семье будет решаться не исходя из гендерной принадлежности, а из других, более практических соображений, связанных, скажем, с профессией или занимаемой должностью того или иного супруга. И, кто знает, возможно, даже, вынашивать ребенка для мужчин сделается однажды престижно и модно. И можно будет похвастаться перед друзьями за кружкой пива, типа он мне: «Я, знаешь, в прошлом году лазил на Эверест!» А я ему на это: « Да ну! А я вот выносил тройню!».

Иностранцы перешептывались, покачивали головами, недоверчиво похахатывали.

А я доктор Леву поддержала, потому что – почему бы нет? Чем черт не шутит, мир меняется каждое мгновение, каждую секунду. Трудно себе представить, что всего сто пятьдесят лет назад женщины не участвовали в выборах, не имели высшего образования, не носили брюк, а на лошадях ездили боком. И куча научных трактатов обосновывала, почему никак нельзя, невозможно, чтоб по-другому. А сегодня ничто из этого даже не кажется странным. Все привыкли. Почему бы и с детьми также не получиться?

– Однако сами вы, как я вижу, решили не прибегать к помощи супруга? – заметил один из гостей, бесцеремонно тыкая в мой живот (тети Пашин халат был все-таки на пол-размера меньше, чем нужно).

Ха, смутил, думает!

– Почему? – широко улыбнулась я. – Мой муж тоже в положении. Мы с ним решили, что так нам будет легче и удобнее выносить близнецов.

– Оу! – изумленно пронеслось над столом. Краем глаза я заметила, что наши поражены моими словами ничуть не меньше пришлых. Даже доктор Лева вскинул в изумлении брови. Но особенно мне не понравилось, как поморщился зав. отделом кадров.

*

Доктор Лева, проводив дорогих гостей, пристал ко мне, как банный лист – кто да кто мой муж. Он из наших клиентов? Или, может, я его из-за границы привезла, и его там в какой-нибудь иностранной клинике оплодотворили? И когда я вообще замуж-то успела выйти? Короче, признавайся, Настя, ты гонишь!

Я хихикала и отмалчивалась, хоть и глупо конечно. Завтра-то Костя по любому на УЗИ придет, вот доктор Лева все узнает.

Входя в дом, я с порога услышала перебранку:

– Да пойми ты – глупость это несусветная! Просто вбила себе в голову! А нет, чтоб подумать, что годы идут, обстоятельства меняются, люди все разные, в конце-то концов….

– Тут не о чем думать! Только через мой труп! Через мой труп, понял?!

– Между прочим, вполне можно устроить! Не забыла еще о моем уголовном прошлом? Смотри, долго ли до греха!

– Вот тоже, напугал! Гляди, какой зэк-профессионал выискался! Да ну тя на фиг, с шутками твоими дурацкими!

– Сама ведь первая начала!

«Ну слава Б-гу!» – обрадовалась я про себя. – «Главное – не молчат. Ненавижу, когда молчат! А вообще интересно, с чего это Оскару так вдруг приспичило сейчас жениться? Нам, что ли, позавидовал? А вдруг он ее уговорит? Вот смеху бы было! Нет, правда, чего она? Взяла бы, и уступила. Ну, раз он так хочет. Какая теперь-то разница, когда столько лет вместе.»

В нашей части дома стояла, наоборот, тишина. Светку я с утра отвезла в садик, откуда забрать ее должен был уже Игорь. Лешка молча созерцал висящие перед носом игрушки, время от времени неуверенно цапая их рукой. Костя, как всегда, сгорбился в углу кровати, спиной подпирая стену, и тюкал по клавишам своего ноут-бука. Середину кровати занимали кошка с тремя выросшими котятами, и радостно завилявшая при виде меня хвостом наша самая маленькая собачка Снукки.

– Всем привет! – сказала я, не без труда отвоевывая себе кусочек пространства.

– Ага, – отозвался Костя, не поворачивая головы и затюкав по клавишам с удвоенной скоростью. – Насть, я сейчас, я быстро! Тут чуть-чуть осталось.

Зная по опыту, что это чуть-чуть может запросто затянуться на час, и на два, я молча стянула кроссовки, зашвырнула их вместе с носками в дальний угол, и, пнув слегка зверинец, высвободила себе еще чуток места. Кошки недовольно зашипели, а одна демонстративно спрыгнула на пол и ушла, гордо задрав хвост.

Спустя час Костя оторвался, наконец, от компьютера, закрыл крышку, и вытянулся рядом со мной.

– Ну, привет! – он потерся об меня носом. – Как прошла твоя конференция?

Оказывается, он помнил!

– А! Козлы какие-то из ЮАР приезжали. Главное, прошла, и теперь можно спокойно продолжать трудиться в штатном режиме. А у тебя тут как? Сын не капризничал?

– Никогда! Хотя, знаешь, он теперь гораздо меньше спит. Мы с ним даже иногда разговариваем.

– Разговариваете?!

– Ага. Вот смотри:

Костя обернулся к кроватке и посвистел, как щенку. Собачка Снукки немедленно вскинула оба уха вверх. А Лешка обернулся на свист, нашел Костю глазами, заулыбался, и отчетливо произнес:

– Гы!

– Вот видишь? – Костя торжествующе взглянул на меня. – Родная душа. Каких-нибудь пару месяцев вместе, а как мы с ним друг друга уже понимаем!

Мне стало завидно. Пробовала тоже свистеть, но Лешка на меня – ноль внимания. Только когда я вытащила его из кроватки, сменила памперс, и заодно пощекотала пузичко, соблаговолил улыбнуться.

– Конечно, он ведь с тобой весь день, а меня только вечером видит.

– Ничего, вот родим, и будем оба дома зависать, детей вместе воспитывать.

Я свернула испачканный памперс и впихнула его в большой целофановый пакет к прочим, скопившимся за день. На столике возле кровати громоздились тарелки с остатками засохшей еды, пара чашек с кофейной гущей. Вся видимая поверхность столика покрыта была узором из бесконечных, сходящихся и расходящихся кругов от прежних, когда-то стоявших здесь тарелок и чашек.

Тут я неожиданно ощутила волчий голод.

– Кость, а в холодильнике есть чего-нибудь? Я ж не могу, как ты, чистый кофе хлебать. Да и ты, кстати, с этим завязывай, нездорово, да и малышу не полезно.

– Не знаю, Насть. Посмотри сама.

Холодильник был пуст и мрачен. Из глубин его мрачно смотрела на меня грязная кастрюля из-под сваренного мной вчера супа, да кусочек фольги прикрывал остатки с прогоркшего масла.

– Кость, ну ты мог бы хоть кастрюлю вымыть! Весь день дома сидишь!

– Да как-то в голову не пришло.

– Ну хорошо, но в магазин-то можно было сходить? Я весь день на работе, устала, как черт знает, дорога эта бесконечная в оба конца! Еле доползла! Знаешь, как хочется, чтоб дома тебя ждало что-нибудь кроме бардака и грязной посуды!

– Насть, ну вот что ты сейчас говоришь такое?! По-твоему, я просто так дома сижу?! Я же и работаю, и с ребенком вожусь, а то и с двумя еще. А в магазин и сама могла бы зайти по дороге с работы.

– А ты никак не мог? В качестве прогулки? У меня знаешь, как на жаре этой ноги к вечеру отекают!

– А у меня, ты думаешь, нет?

Ладно, делать нечего. Сельпо в такое время давно закрыто. Остается бежать на станцию, в круглосуточный, и там отовариваться, чем Б-г послал.

Я злобно зарылась в шкаф, в поисках чистых носков. Их не было. Ни на моей полке, ни на Костиной – когда мои кончались, я до следующей стирки таскала их обычно оттуда.

– Кость, а ты давно что-нибудь в стиральную машину закладывал?

– Вчера вечером, кажись.

– А вынимал потом?

Он задумался. Потер привычным жестом сморщившуюся переносицу. И честно признался:

– Не. Не вынимал ничего. Спать пошел, и забыл обо всем совсем.

То есть теперь оно не только мокрое, но еще и вонючее.

Хотелось много чего сказать, но я сдержалась.

– Ладно, я в магазин. А ты белье из машинки вытащи и развесь. И, это, приберись тут чуточку.

– Думаешь, стоит? Понимаешь, у меня прогноз там один занудный застрял. Про одно жутко вредное производства – типа, насколько повреднеет атмосфера вокруг, если его еще немного расширить. У меня, исходя из параметров, выходит конец света в отдельно взятом микрорайоне. А заказчика это не устраивает почему-то. Может, пока ты в магазин, я белье развешу и еще чуток посижу? Все равно скоро выходные, два дня будешь дома, сама и уберешься, как следует. А я тебе помогу.

– Костя!!! – я наскоро подхватила пакет с мусором. – Какие выходные, с утра был понедельник?! Белье, и чтоб ни одной чашки-тарелки в комнате к моему приходу!

– Ну, ты и вредная стала в последнее время!

*

Когда я вернулась, Костя заканчивал протирать пол. Постель была убрана, столик возле нее блестел, как новенький.

– Ты себе не представляешь, сколько носков обнаружилось под кроватью! А я все гадал, куда ж то они деваются. Теперь хоть год не покупать можно! Надо их только выстирать и разобрать по парам.

И он с гордостью продемонстрировал мне свой улов.

Я хмуро оглядела пеструю кучу, не разделяя Костиного восторга.

– Ну, вот ты и займешься. Я – в душ и спать.

Есть мне еще по дороге как-то само собой расхотелось. Разговаривать тоже. Мы в четыре руки выкупали Лешку, выпили наскоро заваренный Костей чай с принесенными мной черствыми пряниками, и молча свернулись каждый на своей части кровати. Глаза у меня слипались.

Но – то ли от чрезмерной усталости, то ли от обиды и злости, сон ко мне тоже почему-то не шел. Я лежала, и хмуро думала, что вот так теперь будет всегда. То есть, теперь каждый Б-жий день надо будет ломать голову, чем наполнить холодильник и как сохранить вокруг чистоту и порядок. И как всю эту организацию жизни втиснуть в свое и без того забитое расписание.

Ведь вот взрослый вроде бы человек! Но насколько же с детьми проще! Покормил, перепеленал, поносил на ручках, потетешкал – и все довольны. А тут приходишь – в одном месте носок, в другом чашка, холодильник пустой, и даже прилечь толком негде. А нужно еще улыбаться, и говорить ласковые слова, точно ты сама у себя в гостях.

– Насть, – неожиданно подал голос Костя. – Как думаешь, может, мне в Москву вернутся? Возьму Лешку, и поживу с ним пока у себя? Думаю, мы вполне справимся. Оказывается, младенец – это вовсе не сложно. А ты, как захочешь – приедешь к нам в гости. А то, мне кажется, я тебя раздражать стал.

Меня как током ударило! Дурацкие мысли разом вылетели из головы. Я резко перекатилась на Костину половину, мы столкнулись животами…

– Ой! Ты что! Осторожней!

– Ты! Ты с ума сошел, да?! Я тебе дам осторожней! Я тебе дам перееду! Я тебе дам один поживу!

– Настя, кончай драться, ты что, кулаком в грудь, больно же! А я если тебя так?!

– Я тебя еще и не так! Забыл, что ли, что сам предложил жениться? Вот и терпи теперь. Уедешь – туда к тебе переберусь. Никуда теперь от меня денешься.

– Ну все, понял, понял, никуда не денусь, остаюсь тут. Уймись уже, наконец, ребенка разбудим!

Мы все-таки разбудили. И, молча повернув голову, он смотрел на нас темными большими глазами. Но меня это совсем не смущало.

*

Памятуя историю Каминских, я с утра затолкала Костю в « Астрочку», и мысли не допуская, чтобы он шел к Институту пешком с остановки, рискуя нарваться на всяких там козлов с цепями. Хотя в трениках и свободной майке он, может, и не так уж привлекал внимание, но береженого, как говорится, Б-г бережет.

Назначено Косте было на 9.30, так что я оставила его в своем кабинете развлекаться, как может, а сама отправилась разбираться с текучкой. Вернувшись, я застала Костю слегка побледневшим. С расширенными глазами он смотрел на моем компе учебный фильм про кесарево сечение. Из серии: найдите за время просмотра 15 ошибок в действиях мед. персонала. Я вошла, в патетический момент, когда врач на экране, извлекая на свет младенца, неловким движением ломает ему лодыжку, а детская сестра, перепутав ампулы, протягивает педиатру вместо витамина К экстракт спорыньи.

– Это что, все на самом деле бывает?

– Ну, что ты! Этому фильму уже лет двадцать! – заверила я, умолчав, что на самом деле бывает еще и не такое.

Когда мы, постучав, зашли в кабинет УЗИ, доктор Лева радостно хлопнул себя по лбу и расплылся в довольной улыбке.

– Ах вот оно что!

– Догадался Штирлиц, – хмыкнула я ехидно. – Лев Самуилыч, а вы не посмотрите потом и меня заодно?

– А как же! Раз уж у вас близнецы.

Костя первым вытянулся на кожаной койке, спустил брюки вниз, и поежился, когда я от души шлепнула ему на живот холодного геля.

– Ну, доктор, как там мой пацан поживает?

– Сейчас поглядим, – доктор Лева завозил датчиком по скользкому животу. – Шевеления хорошо ощущаете?

– Да вовсю дрыгается, по ночам иной раз спать невозможно. Шустрый пацаненок растет.

– Хм. А с чего вы взяли, молодой человек, что у вас там мальчик?

– А… что?

– А то, что девочка у вас будет. Простите, если разочаровал.

Я захихикала. У Кости на лице возникло в точности такое растерянное выражение, которое всегда возникает у беременных мужиков, когда им сообщают, что в их животе плод женского пола.

– Но… как такое может быть?! Генетическая информация была из двух сперматозоидов! Там вообще близко не было никаких женщин! Откуда же?!

– Ну, вам же в школе, наверное, объясняли, что сперматозоиды бывают с хромосомами У и Х. В вашем случае одну точно брали Х, во избежание нежелательных мутаций, а уж вторую – методом тыка. В принципе, можно было бы заказать, хотя вышло бы чуть дороже. Вы заказывали?

– Н-нет.

– Ну, раз не заказывали, придется брать, что дают. И потом, Вам-то что переживать? Вы ж не какой-нибудь отец одиночка, и не партнер в однополой паре. У вашей девочки будет отличная мама! – и доктор Лева подмигнул мне.

Костя растерянно молчал.

– Что, сильно расстроился? – шепнула я, стирая салфеткой гель. – Лева же сказал, все хорошо. Соответствует сроку, все органы в норме.

– Нет, просто растерялся немного. Даже в голову не приходило. Могла бы хоть ты подсказать!

– Что?! А я-то откуда знала?!

– Ну, что так тоже может быть. Ты же слышала, что я все про него «он», да «он». В смысле, про нее.

– Даже в голову не пришло! Ребенок – «он». Вроде вполне логично.

– Ну вот, а я уже имя придумал. Придется теперь другое придумывать.

– Успеешь еще, времени навалом. И потом, чего ты расстраиваешься? У тебя ведь есть уже сын!

– Это все верно… но.. Блин, такое имя пропадает!

Минут через десять я вышла из кабинета УЗИ:

– Кость, короче, кончай нудеть! Не пропадет твое имя!

Сперва он даже не понял. Потом заметил мою ухмылку, и заулыбался в ответ:

– Мальчик?!

– А то! Фирма веников не вяжет. И все с ним о-кей! Так что колись теперь, что за имя. А то, может, мне еще не понравится.

*

Я подбросила Костю до станции монорельса, где мы с ним нежно поцеловались, и расстались до утра следующего дня, так как мне предстояло ночное дежурство.

По дороге мы пришли к выводу, что в конечном итоге вышло удачно – мальчик и девочка, чем плохо? Действительно, что б мы стали делать с тремя пацанами? Хоть какое-то разнообразие.

Так что в отделение я вернулась в приподнятом настроении, и села писать очередной отчет для санэпидстанции.

День прошел в каких-то мелких несложных хлопотах. Оба наличествующих пациента были бодры, и веселы, ни у кого ни разу за день не поднималась температура.

В сумерки, оставив на посту записку, где меня искать, если что, я постелила себе на диване в кабинете и пристроилась чуток подремать.

Меня разбудила музыка. Тихая и печальная, она лилась откуда из-под двери, заполняя собой все углы и закоулки в моем кабинете, и выплескивалась дальше, на улицу, через распахнутое окно.

«Но ты вернешься ко мне, мне сердце говорит, мне сердце говорит…»

Позевывая, я вышла из кабинета, и отправилась на звук.

Он привел меня в конференц-зал в конце нашего коридора. Там, за роялем, сидел фельдшер Валька, и играл «Песню Сольвейг», а дядя Федя пел, нежно, проникновенно, так, что хотелось плакать, и вообще умереть прямо здесь и сейчас, с чувством, что все самое главное в жизни с тобой уже было, и жить дальше попросту уже не имеет смысла.

Когда песня кончилась – я невольно перевела взгляд на часы на стенке. Было пол-третьего утра. По щекам моим текли слезы.

Дело, однако, прежде всего.

– Ребят, вы тут с ума не сошли? Ночь на дворе! Вы ж мне весь Институт перебудите! А от тебя, Валентин, я уж никак не ожидала…

– Да ладно, Насть, кто тут, кроме нас, на этаже есть? А Кричевский себе на ночь бируши вставляет, боится, что Никитка его ненароком разбудит.

– А под нами? Там же послеродовое!