Институт репродукции Фикс Ольга

В Москве мама из деревни сразу попадала в утонченно интеллигентскую, отчасти даже снобскую среду. Ее принимались просвещать, стараясь «дотянуть до уровня» Таскали на выставки, в театры и на концерты. Вечера в Москве становились яркими и праздничными, а дни зато делались длинными и скучными. Хозяева по утрам уходили из дому, и мама оставалась предоставленной самой себе.

Таскаться по улицам, разглядывая витрины, мама считала ниже своего достоинства. Случалось, она увязывалась за кем-то из членов семьи, так, от нечего делать, в институтскую или университетскую аудиторию. Там, тихо пристроившись где-нибудь в уголке, мама слушала лекцию – не важно даже о чем. О термодинамике, истории немецкой философии, литературе эпохи Просвещения, политике холодной войны в эпоху застоя, культурных традициях китайцев эпохи Мин, и брачных повадках китов. Ей хотелось знать все, ей все было интересно.

Компьютера у дедушки не было, интернета в дом он принципиально не проводил. Зато в Москве интернет был поголовно у всех, и в техникуме, конечно, тоже. А на шестнадцатый день рожденья родительские друзья подарили ей ноут бук, и мама сразу же завела свой блог, до ночи засиживаясь в библиотеке.

Мама писала о неправильностях и несправедливостях, тут же, немедленно, предлагая планы глобального мирового переустройства. У нее все выходило просто, понятно и незатейливо. Даже отчасти логично. Конечно, наивно до невероятности, но все же не так чтобы уж совсем глупо. Мама без проблем рушила стереотипы и ставила под сомнение незыблемые истины. Причем делала это как-то легко, весело, играючи, без тени ненависти или осуждения. Просто вот она так видит.

Ее читали на удивление много людей, с легкой грустью и удовольствием. Тем более, что читалось легко, не напряжно, а порою становилось безумно смешно!

В комментах люди часто добавляли, разумеется, после обязательных: «невозможно!», «немыслимо!» «так не бывает!» и «это кто ж на такое пойдет», что если, когда-нибудь, не при нас, а в каком-то далеком и невообразимом будущем, все вдруг сложится так, как мечтается моей мама, то наступит ну, если и не Рай на Земле, то, что-нибудь очень близкое и схожее с ним по смыслу.

И вот постепенно, из этого ее полудетского блога, выросло то, что стало для моей мамы делом жизни и смерти.

Когда мамы не стало, у меня вошло в привычку перечитывать ее посты того времени. Некоторые из них я запомнила почти наизусть. Иногда мне кажется, что их писала какая-то другая, альтернативная я.

Между прочим, многие из них по-прежнему актуальны. Ведь, на самом-то деле ничто особо не изменилось.

В один из своих приездов в Москву, мама встретила моего отца, и сразу в него влюбилась. Роман их был кратким, бурным, и безнадежным. С самого начала они знали, что им вот-вот предстоит расстаться, отец ничего от нее не скрывал.

Однако именно эта неизбежность, изначальная заданность разлуки, раз и навсегда избавила их отношения от какой либо фальши, размолвок и непоняток. На это у них просто не было времени.

Узнав о своей беременности мама, ни капли не расстроилась и не испугалась, а наоборот, ужасно обрадовалась. Хотя отец к тому времени успел уже свалить из страны. Но, несмотря на отсутствие каких-либо перспектив на замужество, всю беременность мной мама оставалась счастливой и довольной, как слон!

Досрочно сдав в техникуме все предварительные экзамены, мама в ожидании ГОСов перебралась в Москву, подальше от ворчливого деда. Где, впервые в жизни, зажила совершенно одна, в собственной, оставшейся от родителей и сдаваемой до сих пор квартире. Деньги, и неплохие, мама зарабатывала, пользуя дедовскими травами окрестных собак и кошек.

Прошерстив интернет в поисках места, где лучше всего протусоваться до родов, мама остановила свой выбор на «Чистом истоке». Потому что там был самый большой в Москве бассейн для беременных, и единственный на всю Москву безумно какой-то крутой тренажер для растяжки промежности.

Прилагавшийся ко всему этому в нагрузку курс лекций, маму сперва совершенно не заинтересовал. В том, что рожать она будет дома, у нее изначально сомнений не было. Оставалось только определиться насчет разных мелких деталей – рожать ли ей на суше или в воде, в квартире, или лучше где-нибудь на природе, когда именно перерезать пуповину – в самый день родов, или лучше подождать неделю-другую, пока сама не отвалится, рожать ли совсем одной, или все-таки позвать кого-нибудь для страховки. И, конечно, самое главное – как же все-таки назвать ребенка?!

Вообще-то она с самого начала склонялась к Анастасии, но вдруг, например, это будет мальчик?

Однако первоначальный мамин скептицизм довольно быстро прошел, и вскоре она уже с удовольствием бегала на лекции в клуб. Правда, не столько ради знаний, сколько ради чужих охотничьих рассказов. Сам-то процесс родов она себе и так более-менее представляла, основные идеи, проповедуемые клубом, тоже были ей давно знакомы. Зря, что ли, она проторчала все первые несколько месяцев залета на сайтах беременных и кормящих, вырабатывая, как всегда, свою точку зрения на все?

Мама быстро передружилась со всеми акушерками клуба, почти сразу сделавшись среди них своей. Причем настолько своей, что, задолго до собственных родов, начала ездить на чужие. Пока что в качестве ассистентки. Ей уже тогда было что предложить. Все-таки потомственная травница, и фельдшер, пускай хоть ветеринарный.

Однако с первого клубного дня мама сразу выделила из всех тетю Веру, как единственного человека, которого сможет вытерпеть рядом с собою во время родов.

Конечно, в случае, если она окончательно откажется от мысли рожать одной.

*

Я почти ничего не знаю о своих родах. На маминой странице под этим числом один коротенький пост: «У меня дочь! Зовут Анастасия! Было классно! Готова рожать хоть каждый день! Если б еще детей от этого не было…». Под постом стоит фотография новорожденной меня – лопоухой, лысой, в крови и смазке. Фотка очень похожа на аналогичную Светкину, сделанную покойным Игорем. Подробностей – ноль. Маму теперь уж не спросишь, а тетя Вера говорит, что ей и вспомнить-то особо нечего. Когда мама, колебавшаяся до последней минуты, набрала все-таки ее номер, тете Вере едва успела добежать и подхватить наполовину уже вылезшую меня. Собственно, и подхватить не успела, потому что лежащая на кровати и тужившаяся мама в промежутке между схватками строго сказала ей: «Не трогай ребенка!»

– И вот я так и стояла, руки в боки, и смотрела, как ты рожаешься, и ужасно боялась, что мать твоя порвется вся с ее заморочками, однако нет ведь, не порвалась вообще зараза! Впрочем, ты не такая уж и крупная была – всего два девятьсот на безмене потянула, чистая килька. Вот Марфутка – другое дело! Четыре пятьсот, еле вытужили!

– Теть Вер, а почему ж ты все-таки ее послушалась?

– Твою мать попробуй не послушай!

*

Дети расходились спать крайне неохотно. Светка сто раз требовала то пить, то писать, и чтоб все это непременно с мамой. Таня висла у меня на шее, так что ручки приходилось разжимать силой. А Варя потребовала клятвенного обещания разбудить ее, как только кто-то родится: «Я только гляну одним глазочком, и тут же усну! Настя, ну пожалуйста!» Васька молча прижимался ко мне и сопел. Он вообще у нас немногословный, если с кем и разговаривает, так с Варей. Уже уходя, он обернулся в дверях и спросил: «Настя, а ты сегодня вообще будешь спать? Ты сейчас поспи, а то потом ребеночек ведь не даст». Это он вспомнил первые недели жизни Маринки, когда Марфа ходила по дому, как зомби, шатаясь от недосыпа.

Васька, конечно, был абсолютно прав, но расслабиться и отключиться между схватками настолько, чтобы уснуть, у меня все же не получалось. Голова работала с прежней ясностью, заставляя отдавать отчет в каждом новом чувстве и ощущении. Помнится даже, на пике какой-то схватки, у меня возникла отчетливая мысль: «Вот как может человек, в здравом уме и твердой памяти, добровольно согласиться на такое?»

Лежать я не могла, могла только стоять на четвереньках, раскачиваясь и слегка подвывая. Ноги и руки от этого стояния просто уже отваливались, горло от бесконечного вытья и мычания пересохло.

Костя сидел рядом на кровати, и то выглаживал из последних сил мне спину, то подавал стакан с водой, и в промежутках между схватками я жадно припадала к нему губами.

Время куда-то исчезло. Если бы не ноющие от усталости ноги и руки, я бы вовсе его не замечала. Остались промежутки от схватки до схватки, когда можно было попить, вытереть пот со лба, благодарно прижаться к Костиным коленям и его большому и мягкому животу.

Времени не было, поэтому я не знаю, в какую именно из этих кратких передышек, заметила, что Костин живот напрягается и твердеет, а лоб неожиданно перерезает болезненная, глубокая складка.

– Костя, болит что-нибудь?

– Да нет, фигня какая-то была с животом. Но сейчас уже отпустило. Съел, наверное, что-нибудь.

– Точно отпустило?

– Точно-точно! Да забудь ты об этом! Я так уже и забыл давно.

Он не забыл. Точнее, оно не давало о себе забыть, разве что на чуть-чуть. Какая-то гигантская рука скручивала каждые несколько минут кишки и все, что там есть внутри живота, в тугой плотный узел, а потом потихонечку отпускала. А потом опять. Но сейчас было не время об этом думать. Сейчас главное была Настя, и их рождающийся ребенок.

Мы не заметили, когда появилась тетя Вера. Она вошла неслышно, на цыпочках, едва скрипнув дверью, и уселась на стул в глубине комнаты, поглядывая на нас. Довольно долго она молчала, а потом спокойно, доброжелательно, без обычного своего ерничанья, посоветовала:

– А ты бы, Насть, расслабилась, что ли. Очень уж ты напряжена. Думаешь все время о чем-то, тревожишься. Я же вижу – схватка накатывает, а ты с ней борешься, барахтаешься, сопротивляешься. А надо б наоборот – накатило – а ты расслабься, дай ей тебя за собой утянуть. На самую глубину, небось не потонешь. Расслабь мышцы, особенно там внизу расслабь, всю себя расслабь, мысли лишние все отбрось, забудь обо всем, забудь себя. Помнишь, как в сказке про Марью-искусницу: что воля, что неволя, все одно….

Голос тети Веры звучит усыпляюще, она точно напевает мне колыбельную. Под звуки ее голоса я с четверенек перекатываюсь на бок, сворачиваюсь калачиком, подтягиваю к животу коленки. Я точно сама делаюсь ребенок, внутри чьей-то гигантской матки. Схватки накатывают одна за другой, но я почти не реагирую на них, это кто-то другой стонет за меня, громко, утробно вздыхая, каким-то не моим голосом. Закрываю глаза, почти засыпаю. Накатывает очередная схватка, мне почти все равно, я разве что чуточку напрягаю живот. Странно, становится легче, определенно легче, гораздо легче, совсем почти и не больно, и почему я раньше так ни разу не пробовала? А если еще подтянуть коленки повыше, к самому подбородку…

Сын выскользнул из меня совсем легко, без малейших усилий с моей стороны. Я даже не сразу поняла, что именно происходит. И сразу же закричал – громко, басисто, на всю комнату, на весь мир вокруг!

*

Тетя Вера немедленно стала над ним сюсюкать и причитать. Вот смешной народ акушерки – хоть миллион родов примет, а все не перестает умиляться каждому новому новорожденному. Впрочем, он и вправду ничего получился – темноволосый, глазастый, и даже ушки, в отличие от Светиных, выглядели весьма аккуратно. Я приложила его к груди, и он немедленно довольно зачмокал.

Я перевела взгляд на Костю. Он, хоть и радостно улыбался, однако оставался бледным, то и дело хватался рукой за живот. На лбу его поблескивали капли пота.

– Болит? – строго спросила я.

Он беспомощно развел руками – мол, что ж поделаешь.

Оба мы знали, что это значит, но я, в отличие от него, еще и представляла в красках. Один раз в жизни я такое видела, и увидеть второй ни за что бы не хотела. Правда, мужика того мы спасли, но вот ребеночек… нет уж, на фиг! Одной рукой я придерживала у груди младенца, другой резво цапнула со стола телефон.

– Теть Вер, режь уже скорей пуповину, ничего там давно не пульсирует.

Тетя Вера слегка приподняла брови, но послушно наложила клеммы и звякнула ножницами.

– Лев Самуилыч, это Настя. Вы извините, что так поздно, но тут такое дело, у Кости схватки. Да, понимаю, поэтому и звоню. Да часа три уже, наверное, мне кажется. Да знаю я, кто мы с ним такие после этого, но так получилось. Короче, вы там готовьте операционную, а мы с ним минут через сорок, как штык.

– Костя, одевайся и пулей в «Астру»! – рявкнула я, вскакивая с постели, и начиная лихорадочно, одной рукой одеваться. Потом сообразила, положила ребенка, начала закутывать во что-то его..

– Настя, куда ты! – ахнула тетя Вера. – У тебя ж плацента не отошла еще! Что, прям так, с пуповиной между ног, и полетишь?

– Прям так и полечу. Заправлю ее в трусы, колготки сверху, глядишь, никто и не заметит. Ничего, плацента сама по дороге отойдет, куда она денется! В случае чего, в роддом же едем. У нас там на каждом этаже полно умельцев ее отделять. Зубами выгрызут, если что. Теть Вера, некогда мне, каждая секундочка на счету!

Я закутала младенца во все теплое, что пришлось под руку, втиснула его в Лешкин комбез, наскоро доодевалась сама, и мы как сумасшедшие (собственно, почему как? Даже обидно) рванули к Астре.

Перитонеальный карман, в котором мужчина вынашивает ребенка, выстелен изнутри клетками эндометрия. То есть, по-русски говоря, клетками матки. Обыкновенно они ведут себя мирно, и ни на что особо не реагируют, как и положено клеткам матки во время беременности. Иногда, правда, возникают слабые и хаотичные сокращения – точно рябь по карману пробежит. Это нормально, ни к чему опасному не ведет, и, через короткое время, само по себе проходит.

И лишь в исключительных случаях, сокращения кармана неожиданно синхронизируются и приобретают характер родовых схваток. А поскольку карман слепой, и ничего, похожего на шейку, способную раскрываться, в нем не предусмотрено, схватки эти, постепенно усиливаясь, создают прямо посередине кармана контракционное кольцо, которое постепенно сужается, отчего сам карман приобретает форму песочных часов, пока, в конце концов, схватки попросту не разрывают его пополам. Человек, если ему своевременно не помочь, быстро умирает от потери крови, а плод, как правило, гибнет еще раньше, от сдавления и удушья.

Когда мы влетели в приемник, нас там уже ждали доктор Лева, анестезиолог, операционная бригада с носилками. Я едва успела чмокнуть Костю в нос, как его немедленно рысью укатили от меня на каталке.

А я осталась сидеть с нашим маленьким на руках, покачиваясь от усталости, слегка придерживаясь рукою за край стола в приемнике. Пытаясь отдышаться и прийти в себя после бешеной гонки над ночной Москвой, и дикого, сумасшедшего страха, потерять Костю навсегда, и так никогда и не увидеть нашей с ним девочки.

Доктор Лева сказал, что сердцебиение плода четкое, ритмичное. Значит, успели вовремя, и теперь, скорей всего, все будет хорошо. Осталось лишь дождаться конца операции.

В голове у меня плыл туман. Мне едва удавалось отвечать на вопросы обступивших со всех сторон знакомых девчонок, сбежавшихся поглядеть на ребенка.

На меня саму они почти не обращали внимания, будто я мебель там или стенка. Зато ребеночка сразу выхватили из рук, и теперь наперебой агукали ему и громко восхищались, какой красавец, да какой богатырь, ахали и всплескивали руками. Верещали так, словно детей никогда раньше не видели. У меня от их визга аж в ушах зашумело.

– Настя, – снизошла, наконец, Дашка, – да когда ж ты родить успела? Вроде вчера только по телефону с тобой разговаривали…

– Часа два назад, – ответила я, предварительно взглянув на часы. Мысли текли лениво, как бы заикаясь и запинаясь. Плацента, зараза, так по дороге и не отошла. По-хорошему, надо бы, наверное, чтоб кто-нибудь глянул, чего там со мной не так…

Дашка, похоже, толком не расслышала, потому что тут же опять отвернулась к ребенку. В голове возникло чувство удивительной легкости. Мне вспомнились слова старейшего русского акушера. Почудилось, я и впрямь куда-то лечу…

– Ай! – взвизгнул чей-то голос прямо у меня над ухом. – Девчонки, гляньте-ка, на полу кровь! Откуда это? Ой, сколько кровищи! Кто ж все это убирать теперь будет?! Настя, это из тебя, что ли льет?!…

*

– Настя, Настя, очнись! Ты девочку свою кормить будешь?

Сознание возвращается медленно. Девочку? Какую девочку? Я же вроде мальчика родила…

Ну да, вот он, мой маленький, в пластиковой прозрачной коробке, рядом с кроватью, где я лежу. Почему-то в уродской институтской пижамке для новорожденных, но это, конечно, совершенно неважно. Главное, что тут, рядышком, никуда не делся.

А что тогда за сверток тычет мне в лицо Дашка? Что за недовольная, сморщенная мордаха выглядывает из него? Ой, Костя!

Девочка была настолько похожа на Костю, что все сразу встало в моей голове на свои места.

– Давай, конечно! Как Костя, как все прошло?!

– Да все в порядке с твоим мужиком! Что с ним станется-то? Здоровый, как бык, на таких воду возить! С гонором! Лежал в операционной, всеми командовал: «Младенца не уносить, как вытащите, сразу мне на грудь положите, и чтоб до конца операции никто к ней не прикасался!» А Лева ему: «Конечно, конечно! Все будет, как вы хотите! Вы только не волнуйтесь!» Ну, плюхнули ее на него, всю мокрую и в крови, она полежала немножко, и начала грудь искать. А Лева сразу такой: «Кормить сами будете? Помочь приложить?» Тут Костя твой вроде как очнулся, головой во все стороны заворочал: «Нет-нет, кормить будет Настя, почему ее нет в операционной, где она вообще?» Чуть со стола не рванул тебя искать, хорошо хоть, ноги его из-за эпидурали не больно-то слушались.

– И что ему сказали?

– Ну, что сказали? Не будешь же человеку посреди операции говорить, что жена его в отключке, в операционной напротив, и врачи там сражаются за ее жизнь и матку? Не знаю, меня ж там не было. Наверняка наврали чего-нибудь. Но доктор Лева велел спустить девочку к тебе, и приложить к груди, как только очнешься

– Да, кстати, а чего со мной было?

– Ну что могло быть? Рожаете под кустами, как кошки драные, чему ж потом удивляться? Кровотечение у тебя было, ручное делали. Кровищи из тебя вытекло – ужас! Лерка потом пол в приемнике два часа отмывала! А Митяй сам чуть в обморок не грохнулся, как понял, что один на один с тобою остался. Остальные-то врачи все с мужиком твоим в большой операционной мудохались, так что пришлось Митьке одному над тобой колдовать.

– И?! – я вдруг похолодела. – Он справился?! Дашка, не вздумай врать, говори правду: у меня… там… все на месте? – Но руки уже привычно ощупывали тугой волейбольный мяч чуть пониже пупка. Правда, самой себе я на него надавливала впервые. Гхм… ощущения ниже среднего. Но зато хоть есть чему болеть!!!

– Ура Мите! Поцелуй его за меня!

– Сама поцелуешь, когда проспится. Он, как из операционной вышел, так на полусогнутых в ординаторскую. Там у них коньяк кем-то подаренный на столе стоял, так он сразу полбутылки засосал и свалился.

– Митя?! Но он же, вроде, не пьет?

– Так в том-то и дело! Похоже, Настя, он в тебя всегда был тайно влюблен.

– Да ну? А я и не замечала.

Я видела, что Дашка тоже за меня переволновалась, и, что скрывать, мне это было приятно. Среди знакомых людей даже в казенной палате начинаешь чувствовать себя почти как дома. Я стала кормить девочку, а когда проснулся мальчик, пристроила ко второй груди и его. Дашка немного поумилялась на нас, а потом извинилась, и понеслась по своим делам. В обсервации ведь всегда дел хватает, не то, что у меня наверху. Кому как не мне знать.

Ну да, конечно, я в обсервации. Среди отбросов общества, недообследованных, больных и подозреваемых в разных заболеваниях, а также рискнувших, подобно мне, родить вне стен лечебного учреждения. Правила есть правила, и то, что я своя, абсолютно здесь не при чем.

При других обстоятельствах меня бы это ничуть не расстроило. Подумаешь, какая разница, в какой палате лежать! На самом деле ничем уж таким эта «Общая физиология» от «Обсервации» не отличается. Везде холодные белые палаты с желтыми шторами, на одного, и с микроскопическим санузлом.

Вот только все остальные отделения соединены между собой одной общей лестницей. И можно сколько угодно бродить из отделения в отделение взад-вперед. А в «Обсервацию» ведет совершенно отдельный, ни с чем не сообщающийся вход. И выходить отсюда во внешний мир Института категорически запрещено. Врачи, заходя сюда, накидывают дополнительный халат на плечи сверху.

Покормив детей, я рискнула попробовать встать с постели. Голова немного кружилась, но в целом все было ничего.

Из стопки пеленок, лежащих на пеленальном столике, я выбрала две самые длинные и связала их между собой. С их помощью я примотала к себе обоих малышей наподобие слинга. Сверху накинула висевший на спинке стула халат. И вышла на цыпочках в коридор.

В конце коридора имелся запасной выход на пожарную лестницу. Только бы, только бы дверь не была заперта!

Дверь была открыта. Теперь предстояло вскарабкаться пешком на пятый этаж, молясь по дороге, чтобы и там дверь никто случайно не запер. В какой палате может быть Костя? Если бы я по-прежнему оставалась старшей сестрой, то наверняка положила бы его в шестую, откуда открывается чудный вид на мои любимые дикие заросли, и дальше, на лесопарк, прекрасный даже сейчас, зимой, укутанный снегом.

Но тетя Паша наверняка устроила такого заслуживающего пристального внимания пациента во второй – прямо напротив поста. И проскользнуть туда незаметно может оказаться ой как непросто!

Оставалось надеяться, что тетя Паша тоже ведь человек, и вовсе не всегда торчит на посту. Ну, может же так быть, что она как раз вышла в сестринскую, попить чай и позырить любимый сериал по каналу Россия!

Подниматься с каждым этажом становилось все труднее, пот катил с меня градом, и я едва успевала смахивать жгучие капли с ресниц, чтобы не застилали глаза. Дети делались тяжелее буквально с каждой ступенькой. Интересно вообще, а сколько они у нас весят? Вот растяпа, не спросила у Дашки!

Из последних сил я едва ли не ползком вползла на мужской этаж. Дверь, к счастью, оказалась открыта, тетя Паша наслаждалась своим сериалом.

Я скользнула в палату и вытянулась рядом с Костей на широкой кровати – в этом отделении они шире нормы в полтора раза. Осторожно высвободила малышей из перевязи, положила их между нами.

Костя спал. Капли физраствора бодро капали в капельнице, попискивал монитор, отмечая работу жизненно важных функций. Костино лицо во сне выглядело по-детски счастливым и умиротворенным, обе ладони победно сомкнулись на непривычно плоском мальчишеском животе.

Мне, конечно, совершенно не хотелось его будить, но кто знает, сколько времени у нас в запасе до ожидаемого скандала?

Поэтому я тихонько-тихонько потянула его за рукав. Дунула ему в ухо. Наклонилась, легонько коснулась губами губ. Костя открыл глаза, увидел меня, и сперва заулыбался, а потом встревоженно приподнялся на локтях, испуганно озираясь, и явно не очень соображая, где он и что происходит.

– Настя, ты?! А где…

– Ш-ш-ш! Тихо, Костя, все в порядке, не дергайся. У нас с тобой близнецы.