Шахта Туомайнен Антти
– Что же, товарищ Слепко, обсудим данный вопрос на ближайшем парткоме.
– На парткоме? – удивился Евгений. – А зачем? Я ведь сейчас только подробно все разъяснил и получил полное одобрение. Вы же сами…
– А как же иначе? – раздумчиво возвел очи горе Кротов. – Парторганы обязаны досконально во всем разбираться, чтобы, значит, целиком и полностью быть в курсе. Мы ведь с вами, дорогой товарищ Слепко, как члены парткома несем строжайшую партийную ответственность! Да вы не журитесь. Доложите нам, это самое, подробненько, в порядке общей информации, всего и делов.
Евгению такой оборот очень не понравился. На следующее утро он еще затемно явился на квартиру к своему персональному кучеру, выдрал его из-под теплого стеганого одеяла и понесся со всеми своими чертежами в город, рассчитывая перед началом рабочего дня перехватить главного инженера треста. Вопреки темным подозрениям, приняли его доброжелательно и вопросы задавали по существу. Под конец внесли даже парочку полезных дополнений, причем так деликатно, что почти не потревожили жгучую авторскую ревность. Вполне успокоившись, он вернулся на шахту. К парткому, впрочем, готовился тщательно, хотя оказалось, что особого смысла в этом не было.
Когда ему дали слово, Евгений вновь, сообразуясь с уровнем слушателей, рассказал о своем способе. Члены парткома вроде бы слушали нормально, внимательно. Последовали какие-то вопросы. Он старался отвечать как можно доходчивее, не показывая раздражения. Председатель шахткома Лысаковский спросил:
– Как будет обеспечена безопасность рабочих в забое, ведь на них щебенка посыплется с полка?
Слепко начал терпеливо объяснять, что ни малейшей опасности нет, даже показал пальцем на чертеже, какие предусмотрены меры защиты. Но Лысаковский вдруг заверещал на повышенных нотах:
– Товарищи! Начальник строительства Слепко ради личных делческих интересов подвергает риску жизни наших рабочих. Что это еще за сомнительные эксперименты? Проходка стволов и так достаточно опасна, без того, чтобы разные недоученные спецы лезли туда со своими непродуманными идейками! Мы с вами не можем этого позволить… Партийная ответственность… Мы должны прямо потребовать, чтобы начальник шахты немедленно прекратил это безобразие!
Евгений, весь красный, раздувшийся от возмущения, едва смог усидеть на стуле, изо всех сил сжимая кулаки. Только он хотел дать решительный отпор безобразной выходке профсоюзного функционера, как встал Самойлов – могучий седой проходчик, основательный человек с густыми вислыми усами. Начал он, запинаясь, со стандартного набора фраз о политическом положении, коварных врагах и необходимости выполнить пятилетку в четыре года. Затем, безо всякого перехода, объявил:
– В общем и целом, нужно констатировать, что предложение товарища начальника, как уже констатировал товарищ председатель шахткома, угрожает жизни проходчиков. Я сам проходчик, и я должен в общем и целом констатировать, что полностью согласен с товарищем Лысаковским. Потому что… в общем и целом…
Окончательно запутавшись, он закашлялся, поднеся к усам огромный темный кулак, и замолк. Кротов, гневно кусавший губы во время речи Самойлова, не выдержал:
– Слушай, ты! В общем и целом! Кончай давай свою бодягу!
– Ну, раз так, я в общем и целом уже закончил.
Заговорил другой проходчик, еще молодой, рыжий, с распухшими красными веками:
– Ты сам-то, б…, понял, чего тут натрепал? То ты, это самое, за ускорение работ, то – против. Ты бы хоть разобрался, чего тут товарищ начальник предлагает. Я вот никакой особой опасности не вижу и, значит, предлагаю смелую инициативу товарища начальника единогласно поддержать!
– Ты бы язык свой поганый попридержал! Тут тебе не пивная, понял меня? – опять вмешался Кротов. – Многовато, парень, на себя берешь! Если опытные товарищи считают, что идея опасная…
– Эти «опытные» товарищи, – взорвался наконец Слепко, – опытны только в том, как бы работать помедленнее, а я хочу…
– Чего вы там себе хотите, с этим партия еще обязательно разберется, можете не сомневаться, – едко отбрил Кротов, – а пока учтите, что партком не может позволить вам эту сомнительную авантюру.
– Это же чисто техническое мероприятие, в котором вы все ни черта не смыслите! – Евгений, сам того не замечая, перешел на крик. – Вы все тут вообще ни при чем! Я один за все отвечаю и все равно буду продолжать, чего бы вы там ни решили!
– Партком не позволит гробить рабочих и подрывать авторитет партии, – неожиданно тихо проговорил Кротов.
– Да откуда вы это взяли, Кротов?
– Поступили сигналы.
– Какие там еще сигналы? От кого? От Лысаковского этого вашего? Он в проходке стволов разбирается, как…
– От рабочих сигналы поступили, товарищ Слепко. Вы, конечно, один тут во всем разбираетесь, остальные все дураки.
– Дураки не дураки, а безграмотные демагоги, это точно.
– Чтобы какой-то, мальчишка оскорблял рабочий класс! Партию! – зашипел, как карась, брошенный на сковородку, парторг. – Ты, сопляк, у меня за это ответишь!
Повисло тяжелое молчание. Наконец Кротов заговорил, причем совершенно будничным тоном:
– Предлагаю проект товарища Слепко направить в горнотехническую инспекцию, пусть настоящие специалисты разберутся. По результатам примем окончательное решение. Что же до его недостойного поведения – этот вопрос рассмотрим на открытом собрании. Ставлю на голосование. Кто «за»? Против? Воздержался? Так, хорошо, воздержался один. Решение принято, товарищи. Разрешите заседание парткома считать закрытым.
Евгений был ошеломлен. Ему показалось, что он внезапно потерпел сокрушительное поражение. Его высекли как мальчишку, и унизительная, к тому же недопустимая для авторитета начальника экзекуция будет еще продолжена на глазах у всех! Он брел куда-то, ничего вокруг себя не замечая, пока не очутился на незнакомом пустыре. Вокруг бегали облезлые куры. Присев на загаженный ими чурбачок, Евгений принялся бездумно швыряться в глупых птиц камешками. Грустные воспоминания о детстве захватили его. И когда мысли обратились к сегодняшней неприятности, она показалась не страшной, скорее мелкой и смешной. Бросив, последний остававшийся в горсти камешек в возмущенно заоравшего петуха, он встал, тщательно отряхнул брюки и двинулся на шахту. За его спиной огромное красное солнце, ноздреватое, как апельсин, тонуло в сизой густеющей дымке.
На следующий день его вызвали в райком. Переполненный мрачными предчувствиями, он вновь собрал многострадальные свои чертежи и с тяжелым сердцем поехал. Действительно, в узкой душноватой приемной второго секретаря, ведавшего вопросами промышленности, Слепко обнаружил торжествующего Кротова, восседавшего на диване, крытом серой парусиной. Он не снизошел до ответа на любезное приветствие начальника шахты, а когда через полчаса их обоих вызвали, грубо оттолкнул Евгения плечом, чтобы первым войти в высокую дверь. Его маленькие, глубоко сидевшие глазки сверкали, усы топорщились, неудержимая радость цвела на обычно хмуром, желчном лице.
Их встретил человек неясного возраста, скорее всего лет сорока, в потертом чесучовом костюме, мягких кавказских сапогах и белой косоворотке. Его безусое, очень худое, но гладкое, как говорится, дубленое лицо ничего не выражало, и хотя голос звучал вполне доброжелательно, а рукопожатие было крепким, Евгений не нашел в себе сил встретиться с ним взглядом.
– Ну и что там у вас стряслось? – указав посетителям на стулья и усевшись сам, спросил секретарь.
– Разрешите доложить, товарищ Климов? – вскочил Кротов, вытянувшись по-военному.
– Докладывай.
– Товарищ Слепко ведет на шахте вредную авантюристическую, деляческую политику, игнорирует мнение парткома, прямо оскорбляет партию и рабочий класс!
– Так, – движением руки Климов разом остановил и оратора, и взвившегося чуть не до потолка Евгения, неторопливо раскурил папиросу, пару раз глубоко, с удовольствием затянулся, – это понятно. Расскажи теперь ты, товарищ Слепко, об этом самом «параллельном способе». Ты уверен, что проходку действительно можно будет ускорить?
Евгений кое-как, поминутно сбиваясь, изложил суть своего предложения.
– Посудите сами, – закончил он, – сейчас ствол до сорока процентов времени стоит на крепеже, значит, если одновременно вести проходку, это даст выигрыш минимум в полтора раза.
– Похоже, что так, – задумчиво пробормотал Климов, плюща в пепельнице очередной окурок, – да, похоже, что так.
– Говоришь, оскорбили тебя? – вдруг повернулся он к Кротову.
– Начальник строительства Слепко оскорбил партию и рабочий класс, обозвав членов парткома придурками, а заслуженных рабочих – демагогами!
– И правильно назвал, вы и есть придурки и демагоги, а партия и рабочий класс тут ни при чем.
– Но ведь я неоднократно вам сигнализировал, товарищ Климов, что весь партком считает…
– У тебя там что, ученый совет академиков собрался? Считают они!
– Партком считает, – почернев лицом, упорствовал Кротов, – что предложение начальника строительства чрезвычайно опасно, поэтому мы на всякий случай передали его на экспертизу в горнотехническую инспекцию.
– Ага! Успел уже и инспекцию подключить? Ну конечно, сейчас эти старорежимные пердуны расхрабрятся и выступят против твоего мнения.
– Мы не вправе рисковать жизнями рабочих ради деляческих вывихов…
– Ну вот что, – властно перебил парторга Климов, – райком с тобой не согласен. Мы не позволим тебе, товарищ Кротов, зажимать новаторские инициативы! Понял меня? Займись лучше своим делом, а в то, чего не понимаешь, не суйся! Рекомендую тебе впредь оказывать товарищу Слепко всяческую поддержку. Кстати, Кротов, как там у тебя обстоит дело с прогулами?
– Я не совсем в курсе, товарищ секретарь райкома, – смешавшись, вынужден был признаться тот.
– Не совсем? Твоя прямая обязанность неукоснительно обеспечивать выполнение директив по данному вопросу! А ты вместо того консерватизм какой-то развел. Разберись и в следующий раз доложи. Ты у нас, – обратился Климов к Евгению, – руководитель еще молодой. Так что не стесняйся, требуй от них любой помощи. Ну а если что, прошу сразу ко мне. Чем могу, так сказать… Да, и собери, пожалуй, проходчиков, еще раз все им объясни, особенно что касается безопасности. Всё! – встав и хлопнув жесткой ладонью по столешнице, заключил секретарь, – оба свободны. И позовите-ка мне, кто там следующий дожидается.
Кротов, сославшись на дела, отказался возвращаться на шахту вместе со Слепко и поплелся куда-то вдоль по бульвару. Евгений, развалившись на мягком сиденье пролетки, вскоре задремал под мерный цокот копыт. Недавние страхи казались ему теперь глупыми до неприличия. Все шло так, как должно. Очередное мелкое препятствие было устранено.
Проходка шла, как уже говорилось, на двух стволах – «клетьевом» и «скиповом». Слепко решил для начала запустить свой способ на «клетьевом», снять возможные заусеницы, а уж тогда подключить и «скиповой». В течение двух хлопотных, напряженных недель почти все, что нужно, было изготовлено, найдено, получено, привезено и собрано вокруг устья первого ствола. Одну только дополнительную подъемную машину никак не удавалось довести до ума, несмотря на возросшее до точки кипения раздражение начальника строительства. Механикам все что-то мешало, не складывалось, получалось не так, как надо. К тому моменту, когда Слепко всерьез уже заподозрил саботаж, усиленная бригада завершила наконец и этот, последний элемент подготовки. Можно было начинать.
Тогда вдруг забуксовал сам Евгений. Мнительный от природы, он никак не решался дать отмашку. Сидя глубокой ночью за своим нелепым, помпезным письменным столом, он понял вдруг, что все-таки ошибся и, возможно, непоправимо. Опытную проходку, целью которой должно было стать скрупулезное выявление ошибок, он, в идиотском своем запале, организовал на важнейшем народнохозяйственном объекте! С этой минуты Евгений не мог ни уснуть, ни хотя бы усидеть на одном месте и часами бесцельно шатался по стройке. Столкнувшись где-нибудь с парторгом, он непроизвольно отшатывался, как от нечистой силы. Бессвязные мысли безостановочно бродили в его всклокоченной голове. Вспомнилось, например, как в прошлом году насмерть задавило трактором пьяного рабочего, валявшегося в бурьяне. А ведь тот тоже был проходчиком! И от таких теперь зависела вся его судьба! Евгений вновь и вновь осматривал оборудование и экзаменовал бригадиров, надеясь найти, предугадать слабое место. Текущие показатели по шахте резко пошли вниз на всех участках сразу, а начальник строительства с воспаленными от бессонницы, слезящимися глазами в сотый раз проверял затяжку какой-нибудь никчемной гайки.
Странную эту задержку вскоре заметили. Поползли шепотки. Заинтригованный до крайности Лысаковский не утерпел. Полдня он безуспешно названивал начальнику по телефону, после чего лично отправился на поиски и обнаружил того, сидящего на чурбачке под лебедкой и наспех поедающего что-то из замасленного газетного кулька. Неискренне пожелав приятного аппетита, председатель шахткома изобразил на лице озабоченность.
– Товарищ начальник, вынужден напомнить, что участок проходки стволов третий день стоит.
– Ну и что? – промычал Евгений с набитым ртом. – Мы им компенсируем.
– Компенсируете? Небось не из своего кармана!
Слепко разом проглотил большой кусок и вынырнул из трясины переживаний. Он разглядел, что дебелое, чисто вымытое лицо Лысаковского так и распирает от злорадства.
– А в чем, собственно, дело?
– А дело в том, что трудовому коллективу необходимо знать, когда, наконец, начнется работа по вашему хваленому методу!
– Не все еще готово, но мы скоро начинаем, не волнуйтесь.
Это маленькое происшествие помогло ему взять себя в руки. Напившись сладкого чаю, он окончательно решился и приказал начальнику участка, у которого тоже ноги заплетались от усталости, собрать бригадиров. В полночь, в первую смену наступающего дня, началась проходка клетьевого ствола «параллельным способом».
Когда бетонщики спустилась на полок, никто из работавших внизу проходчиков даже не поднял головы. Но едва раствор из первой бадьи загрохотал, падая на дощатый настил, и всё в стволе заходило ходуном, все они побросали работу и сгрудились в центре забоя, со страхом глядя вверх. Слепко крикнул, чтобы следующую бадью разгружали как можно осторожнее. Но результат оказался почти таким же. Отскакивающая во все стороны щебенка через щели и отверстия в полке летела с тридцатиметровой высоты в забой. Никого не задело лишь по чистой случайности. У Евгения потемнело в глазах. Его способ оказался действительно опасным, прав был Лысаковский! Хорошо еще, что поблизости не вертелись обласканные Кротовым конторские инженеры. Но прекратить проходку, едва начав, – какой позор! К тому же, причина все равно рано или поздно выплыла бы наружу. Слепко уверенным, «начальственным» тоном выговорил бетонщикам за «неаккуратность» и послал начальника участка вниз, в забой, надзирать, как бы чего не вышло при следующих подачах бетона. Толку от этого, разумеется, быть не могло, напротив – риск только возрос. Он кинулся к себе и начал истерично потрошить учебники. Увы, поиски ничего не дали. А у него самого, как назло, голова не варила совершенно, только слезы лились из натертых грязными пальцами глаз. Он готов был по полу кататься, орать, биться башкой о стену, но вместо того просто улегся на диван. «Я ошибся, ошибся...» – жужжала единственная мысль. Веки его слиплись, он задремал. Вынырнув вдруг из темного омута, Евгений из последних сил попытался собраться. Увидев в шкафу несколько пыльных старорежимных фолиантов, поставленных туда одним из его предшественников ради красоты корешков, он, только чтобы опять не уснуть, достал их и принялся листать. Первым ему попалось «Описание Донецкаго бассейна», шикарное издание 1898 года, и почти сразу он наткнулся на прекрасно вычерченный эскиз со всеми размерами, изображавший бадью с косым дном и боковой разгрузочной дверцей.
Через пять минут Слепко, потрясая чудесной книгой, ругался уже с начальником мастерских. Сошлись на том, чтобы изготовить две бадьи за трое суток. До тех пор он, попеременно с несчастным начальником участка, взялся сам дежурить в забое. Щебень падал часто, но все как-то обошлось. Наконец подвесили первую из новых бадей. Счастливый Евгений, как был, не умываясь, повалился на диван и уснул.
Когда он проснулся, оказалось, что, во-первых, он проспал целые сутки, а во-вторых, работа в стволе все это время стояла. Бадья с затвердевшим раствором валялась отцепленная рядом с подъемной машиной, а вторую только что подняли наверх, и рабочие ковырялись в выпускном отверстии, безуспешно пытаясь освободить ее от раствора. Ни лом, ни битье балдой не помогало. Слепко поставил двоих с отбойными молотками извлекать бетон из обеих бадей и ушел домой. Когда утром он, перебесившись, вернулся на службу, проходка стояла по-прежнему, зато у ограждения ствола маячили Кротов и парочка старых инженеров из техотдела. Парторг задумчиво озирал гору испорченного бетона, а спецы с ироничным видом что-то ему объясняли. Евгений, стараясь не смотреть в их сторону, подошел к зевавшему бригадиру и распорядился прицепить и наполнить свежим раствором одну из несчастных бадей. Он надеялся только на то, что пока дело дойдет до разгрузки, «злыдням» надоест торчать у него над душой и они уберутся. Надежда не оправдалась. Когда бадью опустили в ствол, Евгений зажмурился, ожидая чего-нибудь ужасного. Но ни криков, ни ударов кувалды по железу слышно не было. Он нерешительно глянул вниз. Случилось чудо – раствор своим ходом вытекал из дверцы бадьи. Через несколько минут Кротов, все так же важно беседуя с инженерами, удалился. Никаких проблем с этими бадьями больше не было. Дореволюционная конструкция позволяла сгружать раствор прямо за опалубку, безопасно для проходчиков, к тому же, это существенно ускорило процесс бетонирования.
В общем, дело пошло, и, хотя в первый месяц выработка оказалась в полтора раза ниже запланированной, Слепко уже не сомневался в победе и иронически щурился на злопыхателей, повсюду утверждавшх, что его способ не дал никакого результата.
Он хотел довести скорость проходки минимум до пятидесяти метров в месяц. По графику в первую смену должны были обуривать, заряжать шпуры, производить взрыв и проветривать ствол. В остальные две смены – извлекать отбитую породу и одновременно крепить. Однако уложиться в эту схему никак не удавалось: погрузка не умещалась в две смены. Люди работали в тяжелой резиновой спецодежде, по колено в ледяной воде. Слепко постепенно довел численность бригад до двадцати пяти человек. Один управлял насосом, четверо ставили временную крепь, остальные двадцать орудовали кирками и лопатами. Места в забое им едва хватало. Груженые бадьи стали поступать ритмичнее, но все же не так часто, как требовалось. Слепко давил на бригадиров, те – разрывались на части, проходчики выкладывались до предела и открыто материли начальство. Замена кирок на отбойные молотки позволила выдать лопаты еще четверым. На этом инженерные идеи начальника строительства исчерпались, пришлось перейти к административным. Разжаловав наиболее строптивого бригадира, он поставил на его место более покладистого мужичка. Другому бригадиру, показавшему немногим лучшие результаты, выписали внеочередную премию. Результат не заставил себя ждать. Так, постепенно, шажок за шажком, работа вошла в график.
Слепко уделил наконец внимание и другим участкам строительства и обнаружил повсюду развал, разгильдяйство и запустение. Многих пришлось выгнать. Он заменил их на те самые «осколки старого режима», которые так некстати для себя спутались с парторгом и высунули носы из теплых конторских кабинетов. Одного из этих «тараканов», как Евгений их про себя величал, некоего Карасева, он назначил даже своим замом, дав, впрочем, очень ясно понять, что никаких поблажек ему не будет и как только – так сразу.
Но мучительное напряжение по-прежнему не отпускало его. Евгений сильно спал с лица, стал нервным и чрезмерно раздражительным, а стоило ему сомкнуть веки, как необычайно живо мерещились ужасные катастрофы, множество погибших, потом суровый суд, тюрьма… Он начал даже осваиваться в регулярно повторявшихся кошмарах и в самых жутких местах напоминал себе, что все это ему снится, а на самом деле – ничего подобного нет.
Однажды сквозь сон его прорвался пронзительный телефонный звонок. Еще не вполне проснувшись, Евгений нащупал на тумбочке аппарат и снял трубку.
– Слушаю, – пробормотал он.
– Евгений Семеныч! – закричала трубка голосом диспетчерши. – Евгений Семеныч! Идите скорее на шахту, в стволе человека убило!
– В каком стволе?
– В клетьевом.
Трубка забикала. Он ватной рукой зажег ночник, потянул со стула брюки, все яснее осознавая, что это уже не сон. Сунув босые ноги в сапоги и набросив что-то на плечи, он побежал на шахту. У ствола никого не было. Превозмогая тошноту, он свесился через ограждение. Внутри тихо и темно. Да и наверху светилась одна только тусклая лампочка под строительными лесами. В ее свете возникла некая унылая фигура.
– Что случилось? – еле шевеля языком, спросил Евгений.
– Ну это, бригадира Самойлова, того, убило, значит, – глядя в сторону, ответила фигура.
Ко всему, пострадавший был еще и членом парткома!
– Как убило? Чем?!
– Должно, на голову чего-то свалилось.
– Где он сейчас?
– В больничку свезли. Да вы идите лучше в контору, товарищ начальник, все собрались уже, вас одного только ждут. Там всё и узнаете.
Евгений пошел куда было сказано. В его кабинете ярко горел свет. Внутри и в коридоре, у распахнутой настежь двери, толпился народ. В воздухе густо висел табачный дым, чего он, кстати, никогда у себя не допускал. Протолкавшись между рабочими, Слепко увидел вокруг своего стола по-хозяйски расположившуюся комиссию. «Когда они успели собраться?» – промелькнула ненужная мысль. На самом-то деле он знал, подготовленный своими снами, что все эти люди собрались только ради него. Потому и известили последним, чтобы к его приходу все было уже готово и прошло как по маслу. Он попытался принять уверенный вид, заправил выбившуюся из-под ремня ночную сорочку. Но никто с ним даже не поздоровался, только спины рабочих немного раздались, пропуская его к столу. Сидели: горнотехнический инспектор, прокурор района, уполномоченный НКВД, сменный десятник с клетьевого ствола, Кротов и Лысаковский. Инспектор, седой великан с резкими чертами волевого лица, опрашивал одного из проходчиков, записывая ответы на лист бумаги:
– Расскажите-ка нам теперь поподробнее, как это случилось.
– Ну, мы это, начали бурить, а тут сжатый воздух вырубился. А бригадир, Самойлов то есть, крикнул, чтоб, значит, подавали бадью, чтоб на ней, это, наверх ему подняться и там, значит, разобраться, чего и как. Бадью, это, долго очень не давали, а когда, значит, опустили они ее, только бригадир в нее полез, как вдруг воздух пошел, и буры, это, заработали и запрыгали по забою. Глядим, а Самойлов, значит, лежит, и у него кровь льется. Вот.
– Так его, может, буром зацепило?
– Да не, нет вроде…
– Нет вроде или точно нет?
– Точно нет.
– Тогда, может, сверху, что-нибудь, упало?
– Кто его знает, может, и упало…
– А вы не заметили, что именно упало? – спросил прокурор.
– Не, не заметили.
– А заметили рану от удара на его голове?
– Не.
– Но там же была рана?
– Вся голова была в кровище.
– Что вы тогда сделали? – вступил опять инспектор.
– Что сделали? Положили мы его, значит, в бадью и подняли на-гора. Там его вроде как в больничку увезли.
– Он тогда еще жив был?
– Да вроде. Без сознания только.
– Но все же, товарищ, э... Скрипка, как, по-вашему, что явилось непосредственной причиной гибели бригадира? – гнул свое прокурор.
– Не знаю я. Должно, ударило чем.
– Чем же все-таки его ударило?
– Да не заметил я.
– Кто-нибудь, заметил, товарищи? – возвысил голос прокурор. Но собравшиеся только молча скрипели сапогами, уставясь в пол.
– Человек на ваших глазах упал с окровавленной головой. Значит, что-то его по голове ударило?
– Оно конечно, – ответил один из рабочих, белобрысый губастый паренек.
– Дело ясное, – встрял Лысаковский, – кусок породы сверху упал. В это время на полк работали бетонщики.
– А ведь мы много раз предупреждали начальника строительства, – как бы себе под нос, но так, чтобы все услышали, пробормотал Кротов.
– Да, да, нам тоже сигнализировали, что новый способ проходки чрезвычайно опасен, – оживился уполномоченный НКВД.
– Кто отвечал за применение опасного непроверенного способа? – задал риторический вопрос прокурор. Все посмотрели на Слепко.
– Отвечал я. Я за все тут отвечаю! – прозвучал голос Евгения.
– Кто предложил этот так называемый способ? – продолжал чеканить слова прокурор, которому, кстати, за последние недели Слепко просто-таки плешь на голове проел нудными рассказами о «параллельном способе». Как человек холостой, бесхозный он частенько по-соседски захаживал к жившему этажом выше прокурору на огонек. Тот имел большую дружную семью и налаженный быт.
– Я предложил.
– При этом вы знали, что способ опасен?
– Нет, он не опасен, точнее, он не более опасен, чем любые горные работы.
Все происходившее до смешного совпадало со сценарием его обычных кошмаров.
– Это не ответ! Не темните, гражданин Слепко! Отвечайте прямо, опасен способ или нет?
– Еще раз повторяю: он не более опасен, чем обычная проходка.
– Значит, все-таки, – опасен?
– Нет, ну просто это пока еще новый способ…
– Вот как, – драматически воскликнул Кротов, – когда партком, грамотные специалисты и старые рабочие в один голос предупреждали этого деятеля, он грубо нас оскорблял, воротил, видите ли, нос. А когда случилось то, о чем ему говорили, он подло юлит, выкручивается, мол: я – не я и лошадь не моя. То ли опасен способ, то ли не опасен. А человек, товарищ наш дорогой, погиб! И какой человек! Ты, Слепко, мизинца его не стоишь!
Евгений смолчал. В конце концов, собственная вина была для него очевидн. «Вот я и попал под суд, – отрешенно подумал он. – Их правда, я рисковал. Зачем?» Собственное поведение казалось ему теперь ужасно глупым, а Кротов – во многом правым. Он присел на стул в углу и зажмурился, совершенно не интересуясь больше тем, что делали все эти люди в его бывшем кабинете. Комиссия, между тем, приступила к составлению акта о гибели бригадира Самойлова.
– ...Вероятнее всего, смерть наступила от падения куска породы с рабочего полка в забой, что подтверждается травмой черепа... – монотонно звучало в комнате.
Далее пространно излагалось, что начальника строительства многократно предупреждали, но он в приказном порядке настоял на применении этого опасного и технически несостоятельного способа, что, в конечном итоге, явилось причиной гибели заслуженного рабочего.
Слепко вдруг встрепенулся.
– Почему к гибели, он ведь еще, кажется, не умер?
– Считайте, что умер, врач сообщил, что до утра Самойлов не протянет, – отрезал энкавэдэшник, остро глянув в глаза Евгению.
– Осталось, товарищи, решить последний и главный вопрос: кто виновник аварии? – обратился к членам комиссии инспектор.
– Я думаю, тут двух мнений быть не может, – ответил за всех прокурор, – единственным виновником является инженер Слепко.
– Так и запишем… Все согласны с выводом товарища прокурора?
– Я согласен, – буднично сообщил уполномоченный.
– И я... и я... я согласен! – подтвердили остальные.
– Вы как начальник шахты тоже должны подписать, – обратился инспектор к Евгению. – Вы согласны с нашими выводами?
– Ну, в общем... да, – промямлил тот.
– Тогда подпишите.
– Нет! Я ничего подписывать не буду! – отчаянно закричал вдруг Евгений и выскочил из комнаты. Его проводили спокойными ироничными взглядами.
Не помня себя он вернулся домой и, как был, не снимая заляпанных грязью сапог, повалился на шелковый диван в гостиной. Квартира со всей обстановкой досталась ему от предыдущего начальника строительства. «А теперь, – подумал он, – все это перейдет к кому-то еще, кого пришлют на мое место. И он тоже, как я, даже не поинтересуется, откуда тут взялся этот нелепый мещанский диван и кто лежал на нем прежде». Внутреннему его взору представился длинный ряд безликих начальников, валяющихся на полосатых диванах. Светящиеся стрелки будильника показывали пять утра. «Чем тут без толку переживать, нужно что-то делать, а то – пропаду!» – мысль была совершенно отчетливой, словно кто-то произнес ее вслух. Евгений вскочил и, не захлопнув двери, выскочил на улицу. Полной грудью вдохнув сырой утренний воздух, он огляделся и рванул в сторону больницы, охваченный новой, почти безумной надеждой: «А вдруг этот чертов Самойлов жив-живехонек, сидит там сейчас с перевязанной башкой и чай пьет?»
Влетев с разбегу в воняющий карболкой коридор, Слепко напоролся на главврача Никольского, сидевшего со стаканом чаю у стойки дежурной медсестры.
– Вам что тут нужно? – строго спросил главврач, не узнав в расхристанном посетителе начальника шахты. Впрочем, недоразумение быстро разрешилось. – Извините, устал после ночного дежурства, – развел руками Никольский и любезно предложил гостю чайку.
– Спасибо, – отказался Евгений, с отвращением теребя свой небритый подбородок, – мне бы, это самое, про Самойлова узнать, как он?
– Плохо. Умирает Самойлов, товарищ Слепко.
– Умирает... – зачем-то повторил Евгений. – А нельзя мне его увидеть?
– Отчего же нельзя? Очень даже можно. Пройдемте вот в эту палату, здесь он.
Бригадир лежал, по пояс нагой, на узкой железной койке в маленькой комнатке без окна. Он был без сознания, мутные, широко открытые глаза бессмысленно упирались в потолок. При каждом неровном, свистящем дыхании, в груди его что-то булькало. Лысая усатая голова влажно отблескивала при свете голой лампочки, висевшей под потолком.
– Где же следы травмы?
– Какие следы?
– Он ведь умирает от удара камнем по голове!
– Вовсе нет. Кто это вам сказал?
– Комиссия.
– Чего-то они там путают, в этой вашей комиссии. Больной Самойлов умирает от аневризмы аорты. По крайней мере, никаких травм или ушибов на его теле нет.
– Так что же это, не камнем его убило?! – все еще не решаясь поверить, прошептал Евгений.
– Что вы, голубчик, я ж вам говорю, у него разрыв аорты. Он, честно сказать, со своей аневризмой давно уже не жилец был. Любое резкое движение или, к примеру, голову неловко повернул, и – всё.
– А чего ж тогда комиссия записала? – продолжал нудеть Евгений, хотя внутри у него уже бурлил, завывал, вихрился фонтан безумной радости. Ему вдруг захотелось попрыгать, запеть что-нибудь бравурное, расцеловать Никольского, и старую глухую медсестру, и фикус на окне… «Враки! Враки! Я не виноват! Ничего они мне теперь не сделают! Руки коротки! Я не виноват! Мой способ тут ни при чем!» – гремело в его мозгу. Главврач, продолжавший подробно объяснять про аневризму, вдруг осекся, изумленно глядя через стекла очков. Слепко попытался принять приличествующий случаю вид.
– А вы не могли бы дать мне официальное заключение, что Самойлов умер от той самой причины, что вы назвали? – спросил он, улыбаясь от уха до уха.
– Да, когда он умрет, мы произведем вскрытие и составим формальное заключение, – ответил врач ровным безжалостным голосом и пригубил свой остывший чай.
– Ужасно, ведь он еще жив, еще борется, дышит, а мы с вами тут рассуждаем, как будто он уже умер, – неискренне спохватился Евгений, глядя на лысину Самойлова. Но никакого сочувствия к бригадиру в нем не пробудилось.
– Действительно, сильный организм, – согласился Никольский.
Горячо поблагодарив главврача, похвалив фикус и пообещав, что обязательно поставит такой же у себя в кабинете, начальник строительства откланялся. Утро было ясным, золотая, переливчатая кисея висела над тлеющими терриконами. Дома он основательно, с удовольствием умылся, переоделся впервые за долгое время во все чистое, побрился. По радио передавали спортивные марши. Слепко вызвал по телефону служебную пролетку и, фальшиво подпевая, соорудил себе огромный бутерброд с салом, накрошил поверх лучку и принялся со зверским, молодым аппетитом уминать все это, прихлебывая кислое молоко из стоявшей на окне, со вчерашнего еще утра, бутылки.
Примерно через месяц Слепко и Кротов докладывали на бюро райкома о ходе строительства. После заседания Климов отозвал их в сторонку и заговорщицки подмигнул Евгению.
– Ну как там, помогает тебе партком или все еще палки в колеса сует?
– В общем, помогает, товарищ секретарь райкома.
– В общем, значит, помогает, а в частности?
– А в частности, плоховато пока помогаем, – потупился Кротов. – Честно сказать, мы только сейчас во всем этом маленько разобрались.
Глава 6. Орден
Совещание закончилось за полночь. Начальник строительства шахты № 9 Слепко и второй секретарь райкома Климов последними вышли из прокуренного зала. Старинные часы в углу райкомовского коридора как раз гулко пробили один раз. Оба были вымотаны, болезненно раздражены и старались не смотреть друг на друга.
Слепко привык уже рассматривать подобные мероприятия как неизбежную потерю времени, в лучшем случае – как возможность передохнуть несколько часиков. Началось все, кстати, вполне заурядно. По первому пункту повестки дня прошли рутинные отчеты нескольких начальников шахт о выполнении квартального плана. Почти все они план выполнили, а то и перевыполнили, хотя имелись, конечно, некоторые проблемы. Отдельные руководители, а если честно, то очень многие, никак не могли раскачаться с организацией Стахановского движения, за что и подверглись суровой, но справедливой критике со стороны присутствовавшего инструктора обкома. Донбасс, мол, гремит на всю страну, а чем они лучше нас? Хотя с такой постановкой вопроса трудно было не согласиться, никто из слушателей так и не понял, в чем тут фокус, а сознаться побоялись. У Слепко, впрочем, имелись кое-какие соображения на сей счет. Но жизнь уже немного пообтесала его, так что он не летел по любому поводу петухом на трибуну, как бывало прежде.
Далее последовал доклад Кузьмина, главного инженера треста, под жизнеутверждающим названием: «О повышении дисциплины в организации делопроизводства при работе с планово-отчетными документами по исполнению Второго пятилетнего плана развития...». Управляющий трестом отсутствовал, партийные руководители в президиуме сидели с безучастным видом, и народ расслабился, рассчитывая покойно подремать до пункта «Разное». Однако не вышло. Не успел докладчик добраться до середины, как раздались недоуменные восклицания, перешедшие вскоре в возмущенные выкрики, так что закончил ли он свое многострадальное выступление или нет, невозможно было понять. Распоясавшиеся командиры производства яростно ревели, топали ногами, некоторые, привстав, лихо свистели в два пальца, другие выкрикивали что-то донельзя обидное либо просто не находили слов от возмущения. Помимо прочего, звучали и хлесткие политические обвинения. Бледный Кузьмин отчаянно размахивал руками, но никто его уже не слушал и слушать не хотел. Ему бы очень не поздоровилось, если бы очнувшийся вдруг президиум не встал горой на его защиту.
Весь сыр-бор разгорелся вот из-за чего. По мнению докладчика, плановые документы, сформированные еще в тридцать втором году, содержали множество неточностей и вредной путаницы. В результате часть шахт выполняла план играючи, другие – бились как рыба об лед или, что называется, опустили руки, смирившись с ролью отстающих. По тресту же в целом добыча стабильно не дотягивала до намеченных показателей. Выход Кузьмин видел в том, чтобы немедленно обратиться в наркомат с предложением отделить в отчетной документации «первостепенные» показатели от «второстепенных», после чего провести тотальную проверку на всех шахтах для справедливого перераспределения этих самых «первостепенных» показателей.
«Против» оказались все. Передовики боялись потерять свое положение, если им «ни за что ни про что» увеличат план. Отстающие же, набившие руку на нахождении «объективных причин», отнюдь не уверены были в том, что проверяющие эти самые причины удостоверят. Несколько энтузиастов, в том числе и Слепко, заняли третью, наиболее радикальную позицию. Не оспаривая наличие безобразного бардака в плановых документах, они предлагали просто увеличить планы там, где они были занижены, а в случаях невыполнения не миндальничать, а гнать провинившихся к чертям собачьим, а еще лучше – отправлять их туда, куда Макар телят не гонял. После многочасовых прений президиуму удалось все же продавить нужную резолюцию. Слепко под конец не выдержал, кинулся в самую сечу, но поделать уже ничего не смог. Только ввязался в бессвязную перепалку с Климовым, занявшим почему-то сторону докладчика.
Теперь они, не глядя друг на друга, шли по длинному малоосвещенному коридору: Слепко красный и надутый, Климов еще более желтый и деревянный, чем обычно.
– Так, что, Евгений Семеныч, ты куда теперь? – как бы через силу выговаривая слова, нарушил молчание секретарь. – Время позднее, как до дома-то доберешься?
– Да ничего, – буркнул Слепко, – я тут рядом.
– А то давай ко мне, чаек погоняем, заодно и договорим.
– Неудобно как-то.
– Неудобно портки через голову натягивать! Я ж не на квартиру к себе тебя зову. Домой-то иногда лень ходить, так у меня тут все потребное имеется: и диван, и примус. Заодно и тебя покемарить пристрою.
– Тогда ладно. Мне ведь тоже дома особо делать нечего.
По гулкой мраморной лестнице, мимо белого бюста вождя, поднялись на третий этаж. В захламленной кладовочке, рядом с кабинетом Климова, стоял колченогий столик с примусом и прочей кухонной утварью. Евгений был послан с чайником в уборную за водой. Когда он вернулся, примус уже гудел, а секретарь длинным тонким ножом профессионально нарезал вареную колбасу. Заварили чай и со всем хозяйством переместились в кабинет. Климов зажег настольную лампу и устало бухнулся в глубокое кожаное кресло. Слепко с наслаждением развалился на широком диване.
С первыми стаканами расправились молча. Слепко налил себе по новой, бросил три больших куска рафинаду, размешал и принялся сооружать очередной бутерброд. Климов откинулся и закурил, задумчиво пуская в потолок тонкие струйки голубого дыма.
– Продолжим? – мягко заговорил он. – Я, знаешь ли, прекрасно тебя понимаю. Сам раньше так же думал.
– А теперь, значит, передумали?
– Значит, передумал. Ты это к тому клонишь, что трест намерен очковтирательством заниматься, планы втихаря подправлять в сторону понижения? А райком это все покрывает?
– Нет, конечно, – начал было Евгений, – а если честно, то – да! Да вы посмотрите, от кого это все идет! Они же... ну…
– Ты давай не жмись, прямо говори! Считаешь, Кузьмин – враг нашему делу? У тебя и факты конкретные есть? Или так, общие соображения по поводу соцпроисхождения?
– Прямых фактов нету. Но… Вы хоть раз слышали, чтобы эта шайка предложила что-нибудь новое, революционное?
– Так ведь революционеры-то – мы с тобой, а не они! Ты, Евгений Семеныч, послушай лучше меня. Великих прорывов от них ждать, конечно, не приходится. Но и головотяпства, провалов крупных, тоже. Того же Зощенко взять. Вот ругают его многие. А между прочим, козел этот очкастый всю свою шахту один тащит. Ты спросишь: где же начальник шахты, парторганизация?
– Вам это лучше знать.
– То-то, что знаю! Назначаешь нормального парня. Он тебе и деловой, и грамотный, главное, свой в доску. А на поверку выходит: пьяница, или дурак невозможный, или – вообще черт знает что такое!
– Молодежь выдвигайте!
– Это вроде тебя, что ли? Может, порекомендуешь кого? Тут одного комсомольского задора маловато, тут голова нужна. Тебя послушать, так надо немедленно всех начальников шахт поувольнять, потом за средний состав взяться, а там небось и рабочие вам другие потребуются. Нет, брат, шалишь! Я так скажу: если б можно было всех негодных людишек просто взять да убрать куда-нибудь, а новых, хороших, из кармана вынуть и к делу приставить, то у нас уже давно коммунизм наступил бы. Тебя самого взять, – Климов вытянул из портсигара очередную папиросу, понюхал, обмял, прикурил, затянулся, – недавно еще мы все тут чуть не поседели от твоих закидонов.
– Значит, пусть все остается как есть?
– Ты, знаешь, не передергивай! Я к тому, что с наскоку ничего не получается. Теперь про доклад этот. Мы ведь сначала тоже недопоняли. А Кузьмин, кстати, не сдрейфил, в кусты не спрятался, в отличие от некоторых. И правоту свою доказал. Я теперь так понимаю: дело это архинеобходимое!
С каждым произнесенным словом, Климов, сам того не замечая, ударял кулаком по краю столу. По пустому зданию катился гул. Лицо его вконец затвердело, зубы оскалились.
– Тебе что до пуска осталось?
– Ну, рудный двор достроить, второй квершлаг – начать и кончить. Штрек по углю. От него ходки по падению пласта, там еще выработки разные. Вентиляцию пустить, значит, вентиляционный штрек, пути проложить, кабели, разминовку…
– Ну-ка, нарисуй мне тут.
Слепко набросал схему, не забывая прихлебывать теплый сладкий чай.
– Вот тут еще два штрека, ходок, камеру под трансформатор… Наверху – лесной склад, теплотрасса, еще вот здесь – запасные пути, ветку к обогатительной фабрике, ну и сама фабрика, разумеется. Это у меня самое слабое место. Оборудование только через год начнет поступать, и то еще в лучшем случае.
– Это же, считай, конец пятилетки!
Читать бесплатно другие книги:
