Шахта Туомайнен Антти

Гуськом поднялись на высокое крыльцо, такое же черное, как и стены. Слепко с некоторой опаской потянул за изогнутый гвоздь, заменявший дверную ручку. Из щели пахнуло гнилостным смрадом. Комиссия вошла в изумительно загаженные сени. С обеих сторон навалены были кучи какой-то дряни, на вид совершенно неопределимой, но мерзкой. Стараясь не дышать, они протиснулись в следующую дверь и очутились в длинном, не менее смрадном коридоре. Вонь там имела некоторые пищевые оттенки, отчего была еще тошнотворнее. Спереди сочился слабенький свет, верно, там скрывалось загороженное чем-то окно. Кто-то или что-то шмыгало вокруг них в полумраке, одна дверь с грохотом захлопнулась, несколько других, наоборот, приоткрылись, и в освещенных проемах возникли силуэты людей. Слепко обнаружил прямо у себя под ногами копошившихся в тряпье детишек. Все они огромными глазами уставились на вошедших, особенно на участкового, и, очевидно, готовы были дружно зареветь. Сбоку выскочила полуголая растрепанная женщина, ухватила одного из карапузов и юркнула в дверь направо от входа. Комиссия не без колебаний направилась туда же.

Им открылась типичная картина жуткой трущобы, увидеть которую ожидал и боялся Евгений. По стенам в три яруса устроены были нары. У окна, высокого и ничем не занавешенного, на большом столе навалена была груда разномастных примусов, пустых и полупустых бутылок, немытых мисок и обгорелых кастрюль. Все очень грязное. Закопченные оконные стекла едва пропускали свет. По углам стояла всякая паршивая мебель, в основном – поломанные табуретки. В помещении находилось десятка полтора женщин и детей, самого разного вида и возраста. Потная толстая баба ожесточенно стирала в жестяной лохани. Несколько подростков в углу резались в карты. У самой двери, на полу, в ворохе тряпья лежала старуха и непрерывно, с каждым выдохом, стонала. Смердела она нестерпимо. Еще несколько старческих лиц боязливо выглядывало с нар. Кроме них и молодухи, выбегавшей за ребенком, никто на вошедших внимания не обратил. Слепко спросил стиравшую бабу, кто она и где работает, но та, словно его тут не было, продолжала молча разминать серое белье. В беседу вступил участковый. У него получилось лучше. В комнате постоянно проживало три многодетные семьи и кроме того три или четыре одинокие старухи. Одна такая бабуля как раз наладилась помирать. Вся она была облеплена жирными клопами, нагло, по-хозяйски, ползающими в лохмотьях. Возмущенная комиссия хором заорала на прачку, требуя, немедленно помочь и вообще что-нибудь сделать. Вася проверил у всех документы, и выяснилось, что выбегавшая за ребенком молодуха таковых не имела и нигде, похоже, не работала. На вопросы она не отвечала, только все громче рыдала. Вася строго приказал ей собираться.

Перешли в следующую комнату. Ситуация там была примерно такой же, то есть просто волосы дыбом вставали. Так они перемещались из комнаты в комнату вдоль длинного темного коридора. В одной, на нарах и замызганных матрасах, устилавших весь пол, проживало аж сорок человек. В тесной берлоге валялась вповалку большая часть мужского населения барака. Окно там было заколочено, в перегарном тумане тускло мерцала лампадка. Расторопный Вася извлек из люка в полу самогонный аппарат и трезвую, трясущуюся от страха тетку. Зловредное устройство тут же было растоптано милицейскими сапогами,а содержательницу притона арестовали.

Пару раз на их пути вспыхивали скандалы. Стоило только заикнуться о новых квартирах, как люди, особенно женщины, бросались на гостей чуть не с кулаками, крича, что им уже давно это самое втюхивают и в подобную брехню они больше не верят. У многих болели дети, кое у кого они уже умерли. Стоило прикрикнуть построже, и агрессия обращалась во всеобщий плач.

Одну дверь пришлось взламывать. Эта комната отличалась своего рода роскошью. Нар, по крайней мере, там не было, стояла приличная мебель. На всех стенах висели ковры и какие-то пошлые мещанские картинки. Все, впрочем, очень грязное. Чистый осенний ветер свободно веял через распахнутое настежь окно – очевидно, обитатели только что смылись. Участковый отыскал под одним из шкафов тайник – там, в подполе, лежали какие-то чемоданы и ящики.

– Ворованное все, – предположил парторг.

Паренек, прибившийся к ним по пути, прошептал, что в этой комнате обитала некая опасная шайка. Ничего более определенного вызнать у него не удалось.

Но кое-где оказалось на удивление чисто, опрятные занавески делили помещения на части, в каждом углу гнездилось по семье. В таких комнатах им предлагали пообедать или хотя бы попить чаю, а о жутких соседях говорили осторожно, с боязливой оглядкой на дверь. За одной из занавесок неожиданно обнаружилась Даша Иванова.

– Я тут всю жизнь свою прожила! – уперев руки в боки, уставилась она в глаза начальнику. – А чего это вы так удивляетесь, Евгений Семенович? Может, вы и о том, как мы тут живем, тоже ничего не ведали?

– Вы, конечно, можете мне не верить, Дарья Ивановна, но так оно и есть, – не отводя глаз, ответил Слепко.

Недавняя идея сделать ремонт и устроить тут общежитие, казались ему теперь полнейшим абсурдом. Очень хотелось немедленно что-то предпринять, собрать жильцов, выступить, сказать им что-то хорошее. Участковый и добровольные его помощники заколотили во все двери, требуя, чтобы народ срочно выходил на улицу. Двоих послали за грузовиком, чтобы отправить тяжелобольных в больницу, а Вася поволок в отделение ту женщину с ребенком и самогонщицу, шепнув Евгению на прощание, что вызовет подкрепление из района и окончательно разберется с воровской малиной.

Пока людской ручеек вытекал на улицу, начальство отошло подышать в сторонку. Слепко хотел было выдать Лысаковскому с Кротовым по первое число, но вспомнил, что как раз они-то давно уже донимали его этим бараком.

– Я виноват, что не слушал вас, товарищи.

– Нет, наша это вина, товарищ начальник, – пробасил Кротов, – нужно было бороться с вами насмерть по этому вопросу. А мы с Мишкой, выходит, сдрейфили, подвели людей.

Слепко звенящим голосом объявил собравшимся, что строительство новых домов начнется немедленно, в ближайший выходной, и руководство шахты просит всех принять посильное участие. Он напомнил, что списки получателей жилья висят уже у входа в контору, но они могут быть дополнены, если кого-то по ошибке пропустили. И наконец, что все присутствующие будут переселены в самую первую очередь. Люди неуверенно захлопали, но на душе у Евгения все равно было гадко. Он поплелся в свою неуютную, огромную трехкомнатную квартиру и по дороге, решил передать ее какой-нибудь особо многодетной семье.

Не откладывая, он переселился в хорошую комнатку, которую нашла ему в частном секторе вездесущая Даша. Хозяева, чудаковатые пенсионеры, приняли жильца как родного. С тех пор он редко ночевал на службе, заделавшись большим любителем бесед у самовара и неторопливой игры в шахматы. Порой они до поздней ночи резались втроем в преферанс.

Через неделю после знаменательного посещения барака половина поселка вышла на пустырь. Пьяных почти не было. Более того, известная всем закусочная, на которую местная интеллигенция поглядывала очень косо, выставила столики с чаем и бутербродами. Иванова, ставшая уже непререкаемым авторитетом, организовала неимоверное количество лопат, кирок, носилок и даже пару грузовиков для вывоза земли. Люди разбились по своим будущим домам и начали копать котлованы. Несколько горячих голов требовали тут же, немедленно, взорвать церковь, но, конечно, сделать это было невозможно. Понадобилось еще целых две недели бумажной волокиты. Зато потом битый кирпич очень пригодился.

К ужасу Слепко, Даша вместе со своими друзьями-комсомольцами сколотила форменный партизанский отряд. Они ночами захватывали на путях вагоны с пиломатериалами, цементом и всем таким прочим. Начальник шахты, поминутно ожидая самого худшего, прикрывал их как мог от разъяренных грузополучателей, переводя удары на Климова. Тот скрипел, но держался.

Жизнь была хороша, вот только Евгений никак не мог забыть ту черноглазую девушку под дождем. Как ни странно, чем дальше, тем больше он думал о ней. Собственное поведение – то, что он не повернул тогда, вернее, не остановился сразу же, не выскочил, не побежал за ней, представлялось ему теперь непонятной, дичайшей глупостью. Бывая в городе, он старался побыстрее закончить все дела и часами бродил по улицам и закоулкам. Но тщетно.

Как-то раз, в ноябре уже, Евгений вернулся с такой прогулки мокрый и подавленный. Стянув в сенях заляпанные глиной сапоги и отяжелевшее пальто, он пихнул плечом дверь и вошел в ярко освещенную комнату, где на столе под оранжевым абажуром сиял самовар. Его любимая синяя чашка ждала его на своем законном месте. А еще… за столом сидела та самая девушка и спокойно, едва заметно улыбаясь, смотрела на него.

– Мы тут как раз о вас говорили, Евгений Семенович, – сказала она, здороваясь. – Только я не знала, что вы – это вы.

Голос ее оказался низким, с волнующими бархатными переливами. Чуть не своротив от смущения стол, он плюхнулся рядом с ней. Выяснилось, что сама она местная, из города, прошедшим летом окончила пединститут, распределилась в их поселковую школу учительницей математики и вот зашла к друзьям семьи в надежде, что как-нибудь удастся устроиться у них. Наталья Михайловна, так звали девушку, сразу же постановила, что ни о каком переселении Евгения и речи быть не может, а сама она распрекрасно найдет себе другое жилье и никому беспокоиться об этом не стоит. Они еще долго беседовали о самых разных вещах, даже о таких, о которых Евгений раньше, пожалуй, ни с кем не говорил. То ли потому, что темы эти были незначительны и далеки от его обычных интересов, то ли потому, что были они из тех, о которых он прежде просто стеснялся говорить. Касались они, впрочем, и вопросов серьезных, как например, проблемы организации вечерних школ, или огромной важности математики как науки.

Эта высокая черноволосая девушка обладала красивой сильной фигурой, а ее карие глаза загорались, когда она чем-то увлекалась. А увлечена чем-нибудь она была постоянно. Евгений впервые встретил такую девушку, хотя, конечно, до тех пор он вообще мало общался с девушками. Одно только беспокоило: она была на полголовы выше него. Когда он, накинув пальто, вышел провожать Наташу, они дошли до самых дверей ее дома, причем гораздо быстрее, чем ожидали, и поэтому еще долго стояли в подворотне, не в силах прервать разговор. Когда она все же скрылась в подъезде, Евгений обнаружил, что стоит в луже в домашних опорках и совершенно не помнит, как они шли эти шесть километров до города, но то, о чем тогда говорили, он во всех подробностях помнил еще много лет.

Они встречались почти ежедневно. Иногда она заходила к нему вечером пить чай. В таких случаях Евгений прибегал домой заранее и взволнованно ждал ее за столом, наплевав ради этого на все прочие дела. Иногда он сам приходил за ней в школу. Три раза они были в кино, и два раза она приглашала его к себе, хотя чувствовал он себя при этом неловко, смущаясь ее родителей. Ко всему прочему, Наталья была девушкой рассудительной, с очень твердым характером. Евгений даже немного ее побаивался.

Между тем дела на шахте шли неплохо, и к началу декабря окончательно подтвердилось, что уточненный план, похоже, действительно удастся выполнить к Новому году. В середине месяца Слепко, под настроение, доложил Климову об успехе. Секретарь суховато его поздравил, потребовав немедленно составить реляцию на имя Рубакина. Что и было сделано.

Праздники настали неожиданно и проскочили быстро. Кто-то предложил устроить бал-маскарад в новом, только что отделанном помещении столовой, и множество самых неожиданных людей приняли в этом модном мероприятии самое горячее участие. Евгений, вроде дрессированного мишки, старательно танцевал с Натальей на школьном вечере, а потом и на том самом маскараде, причем выяснилось, что она прекрасно поет украинские народные песни. Новый год встречали у нее. Родители оказались совсем не страшными, немного даже забавными стариками. Когда она поздно ночью вышла проводить его на крыльцо, он, путаясь от волнения, сделал формальное предложение, сразу же и без колебаний принятое.

Третьего января, в два часа пополудни, на шахту въехала кавалькада легковых машин, а следом, автобус и два открытых грузовика с солдатами. Слепко, потный и перепачканный углем, как раз поднялся на-гора. Денек выдался отличный, еще чистый вчерашний снег радужно сверкал на солнце под голубым небом. Синие от холода солдаты тяжело прыгали с высоких бортов и, топая валенками, начали под командой офицера оцеплять территорию. Из легковушек полезли какие-то в военной форме, впрочем, и штатские тоже. У начальника шахты душа ушла в пятки, но, убедившись, что приехавшие ведут себя пока спокойно, он осторожненько, бочком, приглядываясь, пододвинулся поближе. В группе начальников угадывалось некое ядро, вокруг которого вращалось все остальное. Слепко решился, принял независимый вид и подошел. Два молодых офицера НКВД и один в штатском преградили ему дорогу. За их спинами он увидел вдруг все районное начальство, державшееся несколько в стороне от ядра, состоявшего из трех-четырех незнакомцев. Ближе всех стоял яркий брюнет восточного типа в фуражке и черном кожаном пальто, вернее всего – шишка из НКВД. Еще двое, высокий и низенький, как Пат и Паташон, были в одинаковых пальто с серыми каракулевыми воротниками и пимах. Рядом с этой троицей, но как бы отдельно, зябко топтался непонятный тип в шикарной кожаной летной куртке, щегольской кепке и толстых очках на холеном, брезгливом лице. Слепко, безмолвно пропущенный вперед, представился этим четверым. Один из носителей пим, великан с каменной физиономией, неожиданно широко улыбнулся и больно хлопнул его по плечу.

– Слепко, говоришь? Так это мы к тебе, друже, приехали поглядеть на твои выдающиеся успехи. Ты, говорят, грандиозную шахту за четыре года отгрохал, Европу за пояс заткнул? Ну, давай, показывай, не стесняйся!

Евгений опешил. Приехавшие столпились вокруг и пристально глядели на него. Второй товарищ в пимах, сутулый коротышка, заблеял по-козлиному:

– Товарищи, да он же не понимает, кто мы такие!

Товарищи, все как один, весело засмеялись.

– Вот это, – давясь от смеха, показал коротышка, – первый секретарь обкома, товарищ Никитин Егор Куприянович, я, значит, аз грешный, тоже секретарь обкома. Второй только…

Южанин в кожаном пальто оказался начальником облотдела НКВД, а тот, что в кепке, – главным редактором столичного журнала, крупным писателем. Слепко пригласил всех в помещение – морозец давал-таки о себе знать. У дверей конторы их уже ждали белый как мел Карасев и красная, как свекла, Даша. Дернув за рукав проходившего мимо начальника, она жарко зашептала:

– Евгений Семеныч! Надо дорогим гостям хотя бы чаю с дороги предложить! Я уже распорядилась, девчонки в столовой сейчас всё приготовят!

– Собственно, мы планировали, что вы коротко введете нас в курс дела, а потом проведете по шахте, покажете, так сказать, как уголек рубаете, – произнес вполголоса серьезный молодой человек, очутившийся рядом, – но чаю, тоже неплохо конечно, люди замерзли.

– К тому же, в шахту нельзя спускаться в обычной одежде, надо еще приготовить, во что вам переодеться, – заметил Слепко.

– Ясно, – кивнул молодой человек и, подойдя к центральной группе, негромко забормотал.

– Товарищи! – закричал второй секретарь. – Тут хозяева чаю с дороги предлагают, вы как?

– Я – за! – быстро отозвался писатель.

Остальные тоже были не против, первый секретарь кивнул, и все повалили в столовую.

– Товарищи, это мой заместитель по хозяйственной работе, – неловко, на ходу, представил Евгений Дашу. Товарищи вновь заулыбались, даже энкавэдэшник, а столичный писатель с показным изумлением пожал ей руку. Она побагровела еще сильнее. В столовой висели новогодние гирлянды, там было тепло и уютно. Подавальщицы в крахмальных передниках торопливо застилали столы чистыми скатертями. Появились стаканы, нарезанные лимоны и блюдца с колотым сахаром.

– Самовар через пять минут закипит! – крикнула новая заведующая, кажется, близкая подруга заместителя начальника по хозчасти.

Сама Иванова убежала готовить спецодежду, а Карасева отправили в контору за схемой строительства. Когда он ее принес, Слепко экспромтом прочел небольшую лекцию, не забыв подробно описать лучезарные перспективы. Он еще не закончил, когда начали разливать чай и вынесли поднос горячих, только что из печи, плюшек. Раздался довольный гул.

– Мы, Слепко, хотели неожиданно к тебе нагрянуть, чтобы, понимаешь, увидеть все как есть, – дуя в блюдце, проворчал Никитин, – но, вижу, какая-то сволочь тебя все-таки предупредила. Может, займешься, – повернулся он к брюнету в кожаном пальто, – выяснишь, кто проболтался?

– Это мы мигом, – вроде бы на полном серьезе ответил тот.

– Я ничего не знал! – объявил Евгений.

– А плюшки эти, оформление, чай с лимоном?

– Ну, это…

– Это у нас для рабочих – плюшки, а оформление и лимоны с Нового года остались, – пискнула издали заведующая.

– Молодец, что столовку в первую очередь построил, – шепнул на ухо Евгению Климов, – видишь теперь, недаром я советовал.

– Вижу.

– Так мы, выходит, рабочий класс объедаем? – громко возмутился писатель, прожевав очередной кусок.

– Вовсе нет! Это у нас с прошлой смены осталось, мы их только подогрели, а к следующей – замесили уже.

– А где сами рабочие, почему, когда мы сюда пришли, тут никого не было?

– Все в шахте, – включился опять Слепко, – столовая работает три раза в сутки и кормит людей, освободившихся со смены.

– И еще мы им с собой «тормозки» готовим! – со слезами в голосе прибавила заведующая.

– Ну что же, товарищи, если все уже подкрепились, идемте облачаться, – тоном хлебосольного хозяина предложил Евгений, обменявшись взглядами с вошедшей Дашей.

Прошли в бытовой корпус. Слепко специально провел гостей через душевые и с удовольствием отметил, что кафельный пол и хромированные трубы произвели должное впечатление. В пустой, еще пахнущей краской раздевалке их ждали разложенные по лавкам робы, каски, сапоги и портянки. Из ламповой принесли электрические фонари, правда, не для всех. Это была первая, недавно полученная партия с лампами, надевавшимися на каску. Евгений только несколько дней как сам освоил такой. Теперь их с любопытством нацепили Климов, сотрудники треста и столичный писатель. Молодые люди в форме робы и каски одевать категорически отказались, но фонари взяли.

У самого копра возбужденная Даша опять подстерегла начальника и, силой оттащив его в сторонку, зачастила:

– Евгений Семеныч! Нужно же банкет организовать! Ведь такие люди! Евгений Семеныч! Можно прямо в вашем кабинете столы поставить, все прекрасно поместятся, а ребятам, которые в охране, им не надо, мы им потом сухим пайком дадим.

– Да ты что, с ума спятила? – зашипел Слепко. – Кем ты меня выставить хочешь?!

– Вы не беспокойтесь, Евгений Семеныч, вот Андрей Андреич тоже говорит, что все нормально, – серьезный парень издали кивнул. – Вы идите, а я тут все сама сделаю, продукты из райторга подвезут.

– Нет уж, Иванова, я в этих ваших сомнительных делишках участвовать не намерен!

– А вам и не надо, Евгений Семеныч, не бойтесь, я все на себя возьму.

Евгений безнадежно махнул рукой и заторопился вдогонку за гостями. Он не решился отказать категорически, но очень опасался, что это какая-то провокация.

Забавно было видеть, как менялось выражение лиц. Большинство явно спускалось впервые. Они неосознанно придвинулись поближе к Слепко, как цыплята под крылышко к несушке. Так что когда вышли на добычной горизонт, он оказался в центре всеобщего внимания, несколько оттеснив даже самого первого секретаря обкома.

– Я и не думал, что так глубоко! – выразил общее настроение писатель.

Рудный двор, где они стояли, впечатлял. Закрепленный не только мощными бревнами, но еще железом и бетонными плитами, он сиял свежей побелкой в ярком праздничном свете. Кто-то позаботился включить наряду с основной еще и аварийную систему освещения. Из ствола им в спины дул мощный, почти сбивавший с ног ледяной ветер. Многие, в том числе Рубакин, ошеломленно крутили головами. Слепко демонстративно позвонил в забой. Начальник участка, уже подробно проинструктированный из шахтоуправления, отозвался сразу. Слепко официально известил его о прибытии комиссии, после чего повел всех через короткий ходок, во вторую, такую же по размерам, как первая, скиповую часть рудного двора. Они немного полюбовались на перегрузку породы. Цепочка вагонеток тянулась вверх по наклонному пандусу. Достигнув высшей точки, они одна за другой переворачивались, вываливая содержимое в бункер. Массивные ребристые скипы, заполняясь, выплывали из-под бункера и становились в очередь к подъемнику.

– Но это же не уголь? – прозвучал неуверенный вопрос.

– Нет, конечно, – охотно согласился Евгений, – это пустая порода поступает с проходки второго квершлага. Мы ведь не стоим на месте и продолжаем строительство.

– Это второй уже очереди, – быстро пояснил Рубакин.

– А уголь идет с другого, уже построенного квершлага, мы сейчас его увидим. Пройдемте, товарищи.

Товарищи послушно зашагали по шпалам. Свернули в грузовой ходок. Там было темно, пришлось зажечь фонари. Выйдя в квершлаг, они всё так же, по шпалам, зашагали в сторону забоя. Квершлаг был высоким, прямым как струна, – несомненная заслуга главного маркшейдера. Прежде Слепко терпеть не мог старика по причине чрезмерной склонности того заложить за воротник. Очень кстати навстречу им вынесся ослепительный электровоз с длиннейшим составом полных блестящего угля вагонеток. «Специально подстроили», – желчно сообразил начальник шахты. Шли они, как многим показалось, долго. Народ сник. Наконец квершлаг закончился еще одной перегрузочной площадкой. Прямо перед ними за бревнами крепи отсвечивала угольная стена. Черные блестящие глыбы сыпались с конвейера в бункер.

– Ну, вот вам и уголь, – проблеял второй секретарь обкома.

– Ну что, пойдем в забой? – спросил Евгений.

– Думаю, не нужно, – сказал Никитин, – и так все ясно.

– Всем все ясно, товарищи? – возвысил голос второй секретарь.

Раздался нестройный ропот, в том смысле, что – да, все яснее некуда, и пора бы уже возвращаться. Когда вся компания поднималась наверх, громко возбужденно болтая, кто-то позади Слепко произнес:

– А жилье-то он, говорят, не достроил.

– Мы по плану пятилетки и не должны были сейчас его строить, это райком меня заставил, – обиженно воскликнул Евгений.

Товарищи беззлобно рассмеялись.

– Мы имеем информацию, что люди с энтузиазмом относятся к строительству жилых домов, да и наших сотрудников тоже, кстати, не обидели, – ухмыльнулся энкавэдэшник.

– В общем, ты у нас герой, – подытожил Никитин, закуривая, – большое дело сделал.

На выходе из раздевалки стояла улыбающаяся Даша.

– А теперь, гости дорогие, пожалуйте перекусить, как говорится, чем бог послал!

Она уже совершенно освоилась и говорила, по своему обыкновению, очень развязно. Зато Евгений готов был сквозь землю провалиться. Но предложение было принято нормально.

– А она у тебя молодец! – хлопнул его по плечу Рубакин. – Я-то, грешным делом, считал, чудишь ты, ан нет, оказывается. Еще и тебя самого, глядишь, за пояс заткнет.

Пройдя вереницей через тесную прихожую конторы, поднялись на второй этаж. Кабинет начальника шахты стало не узнать. Во всю его длину простирался ряд столов, до отказа забитых всяческой вкусной едой, тарелками, приборами и бутылками. В дверях возникла некоторая заминка. В конце концов обкомовское руководство, энкавэдэшник и писатель оказались во главе застолья, в дальнем от двери конце. Евгений с деланым безразличием наблюдал, как приехавшие товарищи неторопливо, со знанием дела, рассаживаются строго по ранжиру. Все они точно знали, кто кого главнее, и все они были главнее его. Он было собрался присесть на какую-то табуреточку, приторкнутую у самой двери, но Климов, дружески приобняв, устроил его рядом с собой, примерно посередине. Молодые люди, в форме и без, участия в банкете не принимали. Исключением оказалась одна только Даша, которую козлоподобный второй секретарь как бы насильно затащил в комнату и усадил около себя. Это неожиданное происшествие вызвало последовательное перемещение на один стул к двери всех сидевших на той стороне. Напротив Слепко оказались Рубакин с Кузьминым. Последний был, по обыкновению, прилизан, накрахмален, чрезвычайно предупредителен и почти серьезен, чуть-чуть только улыбался уголками губ. «Радуется, гад!» – понял Евгений. Никитин встал и сказал насчет текущего момента, важности индустриализации в целом и этой отдельно взятой шахты в частности. Затем провозгласил здравицу товарищу Сталину. Все встали, перечокались и выпили. Евгению, голодному и непривычному к водке, первый же стакан так ударил в голову, что дальнейшего он просто не запомнил. Вроде было еще много разных речей, кажется, пили и за него самого. Он что-то говорил, ему что-то отвечали, хлопали по спине, жали руку. Вдруг все оказались на улице и полезли в машины. Ему опять жали руку. Даша оглушительно, визгливо хохотала. Климов с Рубакиным под руки отвели его домой. Оба были совершенно трезвы, а Слепко – пьян в стельку, впервые в жизни. Ему сделалось очень стыдно перед хозяевами. «Хорошо, хоть Наташи нет», – думал он, пока его раздевали и укладывали.

Через неделю они расписались в городском ЗАГСе. Никакой комсомольской свадьбы, к ужасному Дашиному возмущению, не было. Родители невесты накрыли, как смогли, стол. Присутствовали: Карасев с женой, все та же неугомонная Даша, две незнакомых Евгению учительницы, квартирные хозяева жениха и пожилая пара дальних родственников со стороны невесты. Оказалось, что гости прекрасно знакомы друг с другом. Единственным исключением явился заглянувший ненадолго Климов. Он, кстати, оказался замечательным рассказчиком – все чуть под стол не падали.

Молодые поселились в маленькой комнатке Евгения. Тут-то он и пожалел об отданной сгоряча квартире.

– Нет, ты все правильно сделал, это прибавило тебе авторитета в поселке, – возразила ему жена, – да и пути назад теперь уже нет, так что говорить не о чем. А кроме того, если бы ты ее не отдал, мы бы, возможно, и не познакомились.

Закапала, потекла ручьями весна. Заканчивалось строительство домов. Люди увлеченно стелили полы и малярничали в своих будущих хоромах. Райисполком неожиданно расщедрился и заасфальтировал новую улицу, как городскую. На Первое мая назначено было всеобщее новоселье. Предварительно всем поселком вышли на субботник: убрали строительный мусор и посадили липовую аллею вдоль всей улицы. На праздник прямо под открытым небом организовали застолье. Каждый новосел принес что-нибудь свое, и любой мог подойти, выбрать что приглянулось, выпить и закусить. Хозяйки, ревниво поглядывая друг на друга, нахваливали свою стряпню. Речей было много, но из-за духового оркестра никто их не расслышал. Этот день во всех подробностях запомнился Евгению на всю жизнь.

Примерно через неделю Слепко сидел в своем кабинете и решал с подчиненными текущие вопросы, отчего даже немного сорвал голос. Вдруг зазвонил телефон.

– Товарищ Слепко? – неприветливо спросила трубка.

– Да, чего вам?

– С вами будет говорить товарищ Никитин, ждите, – ровным официальным тоном ответила трубка.

– Какой такой Никитин, чего вам нужно? – просипел Евгений и тут же вспомнил, что Никитин – это первый секретарь обкома. Трубка шуршала и потрескивала еще минут пять, в течение которых началник строительства, сам того не замечая, так и не присел. Вдруг что-то щелкнуло, и знакомый густой бас произнес:

– Слепко, ты?

– Так точно, товарищ первый секретарь!

– Ты, говорят, на днях досрочно сдал целую улицу домов для рабочих?

– Да, товарищ первый секретарь, есть такое дело. Как раз на Первое мая новоселье справили.

– А как вообще дела двигаются?

– Двигаются! Пустили первую лаву на полную мощность, осенью сдадим обогатительную фабрику и достроим второй квершлаг. И еще, товарищ первый секретарь, тут у нас одна очень интересная идея возникла…

– Учти, твоя шахта – важнейший для нас объект! Ты знаешь, что создана правительственная комиссия по приемке первой очереди?

– Так мы ж ее еще зимой сдали. Сразу после того, как вы были.

– Молод ты еще, не понимаешь всей тонкости момента. Это хорошо, что у тебя еще зимой все готово было. Можно, значит, надеяться, что теперь ты нам не подгадишь! – трубка гулко захохотала. – Смотри у меня, Слепко! По имеющимся сведениям, комиссию возглавит сам товарищ Буденный, чуешь?

– Чую, товарищ первый секретарь!

– Это хорошо, что чуешь. Он небось захочет дома поглядеть на этом твоем проспекте, с пролетариатом побалакать, так что не подкачай. Чтобы пьяных или другого чего духу не было! Ну, бывай!

– Погодите, а когда они приедут?

– Думаю, недельки через две, не беспокойся, тебя известят!

Из трубки пошли гудки.

– Такое дело, товарищи, – проговорил Евгений, осторожно кладя ее на рычаги, – к нам едет ревизор.

– Какой еще ревизор? – выпучил глаза главный механик, парень довольно-таки серый.

Карасев улыбнулся. Он, кстати, очень изменился за последние несколько месяцев. На службу теперь ходил в толстовке с наборным кавказским пояском и в плоской кепке, отчего здорово напоминал бюрократа Бывалова из кинокомедии. Впрочем, и работал Карасев теперь куда энергичнее, а на днях отозвал начальника в сторонку и, заикаясь, попросил рекомендацию в партию. Евгений крепко подумал, посоветовался с женой и дал. Хотя подозревал, что ничего, кроме скандала, из этого не выйдет.

Срочно вызваны были Кротов, Лысаковский и Иванова. Через час шахта, поселок и окрестности выглядели, как разворошенный муравейник. Слепко сутками не отходил от телефона. Едва только он вешал трубку, немедленно раздавался звонок, и кто-нибудь выговаривал ему за то, что непрерывно занято. Множество комиссий стаями, как бездомные собаки, бродило по шахте и поселку. Прибыл отдельный полк НКВД и встал лагерем у реки. По улицам, дворам, пустырям и отвалам заходили вооруженные патрули. Дошло до того, что сам Слепко был на выходе из клети остановлен бдительным часовым и за неимением документов препровожден куда следует. Разумеется, его почти сразу же отпустили.

Зато солдаты ликвидировали наконец проклятый барак и расселенные землянки. Нигде не зарегистрированные жильцы, которые там, естественно, уже завелись, разбрелись кто куда. Некоторых, впрочем, забрали. Даша затянула весь поселок кумачом, а на месте барака разбила клумбу. Все районное начальство почитало священным долгом еженощно вести со Слепко задушевные беседы.

– Конец света какой-то, – прошептала мужу Наташа, – завтра пойдет дождь из лягушек, а там и всадники…

Они лежали в темноте под одеялом, до того тесно обвив друг друга, что сами себе казались единым телом с двумя головами.

Открытое партийное собрание строящейся шахты номер девять поддержало инициативу Кротова присвоить ей имя Буденного.

– Вас теперь наградят, – уставясь по обыкновению в пол, сказал парторг Евгению, – вы пойдете на повышение. И правильно! Характеристику я на вас дал самую положительную, не сомневайтесь, еще месяц назад. Слепко дернулся, но Кротов мягко остановил его. – Только вот что, Евгений Семеныч, что ты там обо мне думаешь, это твое дело, а мой тебе совет: будь поосторожнее!

Настал великий день. Все в поселке были наэлектризованы до крайности, даже собаки. Фасад конторы украшал огромный портрет Сталина, обрамленный гирляндами из свежих дубовых веток. На краю шахтного двора соорудили высокую, задрапированную красным трибуну, вокруг нее развевались флаги и чернели тарелки громкоговорителей. В хитросплетениях проводов колдовали приезжие монтеры. Все это хозяйство еще с ночи оцеплено было двойным кольцом солдат. Начищенные штыки на их винтовках ослепительно сверкали на солнце. Народ начал подгребать загодя, даже очень. Праздник не праздник, а гудок поднял всех, как обычно.

За последние трое суток Евгений не спал и минуты. Накануне выяснилось, что товарищ Буденный не приедет. Трубка, с истерическими нотками, проверещала другую фамилию. Тоже, вроде, секретарь ЦК, из тех, кто всегда в тени. Разумеется, в этот драматический момент в райкоме никого на месте не оказалось, но Кротов мудро посоветовал ничего в оформлении не менять – все равно подходящего по размеру портрета приезжающего руководителя не было. Исправить только тексты приветствий, чтобы кто-нибудь не назвал ненароком знатного гостя Семеном Михайловичем.

Молодой инженер Наливайко, только что принятый на шахту десятником по вентиляции, сидел с флажком и полевым биноклем на верхушке копра, чтобы дать отмашку, едва кортеж возникнет на горизонте. Слепко старался не выпускать его из поля зрения. Самого его что-то знобило, приходилось ежеминутно сморкаться. Вдруг он увидел, что Наливайко неистово машет руками, рискуя сверзиться вниз. Начальник шахты, в полном соответствии с утвержденным планом, позвонил в компрессорную, чтобы дали длинный гудок, а сам побежал встречать. Площадь перед трибуной вся уже запружена была народом. Бросилось в глаза деловитое перемещение солдат, прямыми шеренгами рассекавших податливую толпу. Он свернул за угол, и его остановили – два молодых, туго затянутых в портупеи офицера мягко придержали его за плечи. Глаза их при этом направлены были не на него, а куда-то вдаль. Вокруг плечом к плечу стояли солдаты, образуя узкий коридор. По нему, прямо на Евгения, двигалась вереница людей. Впереди шел усатый, среднего роста человек в белом парусиновом костюме и круглых очках. За ним следовали Никитин и смуглый начальник областных чекистов. Этот на сей раз был в полной форме и с двумя орденами Красного Знамени на груди. Слепко, оттесненный с их пути, издал хлипкий горловой звук. Его заметили. Смуглый кивнул, и препятствие исчезло.

– Все готово? – густо прогудел ему в ухо Никитин. Изо рта у него воняло.

– Да, вроде бы...

– Вроде бы? – по каменному лицу Никитина прошла судорога. Они как раз вышли на площадь. Увидев красиво украшенный портрет, обтянутую кумачом трибуну и примолкшую толпу с флагами и транспарантами, первый секретарь смягчился.

– Ну, вижу, что вроде, – пробурчал он почти шутливо. Прошли за спинами солдат вдоль фасада конторы, а оттуда – к тыльной стороне трибуны, где развернут был «полевой» буфет с самоваром и бутербродами. У столов суетились Даша Иванова, заведующая столовой, некая строгая дама в очках и аккуратный молодой человек, может быть, тот же, что и зимой. Рядом жались в сиротливую кучку Кротов и несколько пожилых передовиков. Пришедшие рассредоточились. Рядом с товарищем в белом костюме остались только неприметные люди в штатском. Сбоку, отдельной группой, встали военные чины. Все остальные отодвинулись на задний план. Евгений хотел подойти к районным начальникам, но Никитин грубо схватил его за шкирку и подтащил к секретарю ЦК.

– А это, так сказать, наш именинник, начальник строительства шахты товарищ Слепко.

Секретарь ЦК, как раз принимавший от Даши стакан жидкого чаю, причем в собственном слепковском подстаканнике, медленно обернулся. Вблизи он выглядел старше. Карие глаза, увеличенные толстыми линзами, смотрели внимательно и очень-очень жестко. При всей кажущейся простоте этого человека, тот же Никитин выглядел рядом с ним сельским пасечником. Рукопожатие гостя было вялым и холодным. Прихлебывая чай, он задал несколько ничего не значащих вопросов: откуда Слепко родом, кто родители, давно ли руководит шахтой и хороша ли в окрестностях рыбалка? Евгений кое-как отвечал.

– Ну что, товарищи, – уть возвысил бесцветный голос секретарь ЦК, возвращая полупустой стакан, – идемте. Рабочий класс ждет!

И двинулся на трибуну. За ним пристроились Никитин, какие-то двое из Москвы, важный военный со звездами на петлицах и второй секретарь обкома. Следом поднялись первый секретарь райкома и Рубакин, толкавший перед собой обалдевшего Слепко. За ними Климов запустил Кротова и троих передовиков. Наверху их, как слепых щенят, подхватили и равномерно рассредоточили между начальством. Слепко оказался рядом с тем военным, через три человека от секретаря ЦК, вставшего в центре. «Он видит Сталина почти каждый день и даже, может быть, говорит с ним!» – подумалось вдруг Евгению. Музыка умолкла. Прежде он ее даже не замечал, тем сильнее прозвучала тишина. Взгляды огромного множества людей мусолили стоявших на трибуне.

Митинг начался. Никитин представил гостей, сообщил об огромной заботе и внимании, которые партия и товарищ Сталин уделяют индустриализации страны в целом и угольной промышленности в особенности, об огромной важности постройки этой отдельно взятой шахты. Он горячо поздравил рабочих с трудовыми достижениями и ясно дал понять, что строительство жилых домов будет продолжено. Слово взял сам Высокий Гость. Раздались неистовые аплодисменты, здравицы товарищу Сталину и приехавшим руководителям, всем по очереди соответственно рангам. Евгений удивленно наблюдал, как люди, которых он всегда держал за хитроватых, недоверчивых, неприязненно относящихся к любому начальству, эти самые люди совершенно искренне орали и хлопали в ладоши. Невозможно было предположить, что какой-нибудь Лысаковский их всех заранее подучил. Себя же он поймал на некотором скепсисе. Он-то прекрасно знал, как ходульны подобные речи, да и его собственная, лежавшая в кармане, была из того же разряда.

В толпе хватало «чужаков», явившихся из других поселков. «Свои» были поголовно в касках и чистых робах, некоторые даже с фонарями. Кто-то, вернее всего Даша, устроил этот дурацкий маскарад. Трибуну отделял от толпы прямоугольник из солдат. Ближе всех к живому ограждению стояли пионеры, до невозможности чистенькие, принаряженные и причесанные. За их спинами виднелись учителя, в их числе Наташа.

Секретарь ЦК говорил хорошо и, кстати, безо всякой бумажки. Текст был вполне стандартным, но слова казались необыкновенно важными, брали, что называется, за душу. Выступление закончилось официальным сообщением. Правительство Союза ССР высоко оценило заслуги шахтостроителей и представило наиболее отличившихся к высоким государственным наградам. Достав из нагрудного кармана узкий листочек, гость с расстановкой зачитал список. Первым там значился начальник строительства Слепко Е. С., награжденный орденом Ленина. Кого еще и чем наградили, Евгений уже не вникал, он видел перед собой лишь расплывчатые пятна и слышал только невнятный шум.

Потом по очереди выступили все, кто стоял на трибуне. Возбужденные дети приняли гостей в пионеры и вручили им цветы. Евгений так нещадно мусолил свой букет, что тот скоро завял. Он совершенно не запомнил, как прочитал собственную речь, но Наталья потом уверяла, что все прошло просто замечательно.

Первый секретарь райкома, говоривший последним, сообщил, что родное советское правительство, мудро руководимое великим Сталиным, в ответ на трудовой подвиг шахтеров делает все возможное для того, чтобы их жизнь стала еще богаче, ярче и счастливее. Поэтому, невзирая на огромное напряжение, с которым страна в плотном кольце внешних и внутренних врагов добивается грандиозных побед в деле социалистического строительства, шахте номер девять дополнительно выделены важнейшие ресурсы, дорогостоящее оборудование и ценные вещи, которыми будут премированы ударники производства. Наступила мертвая тишина. Секретарь откашлялся и торжественно принялся за оглашение. После каждого пункта гремели крики «Ура!», «Да здравствует товарищ Сталин!» и овации. Список открывали четыре компрессора германского производства, которые шахта давно и безуспешно пыталась выбить из треста. Далее следовало другое нужное оборудование, затем – цемент, кирпич, кровельная жесть. «Чудно будет, если все это действительно поступит сверх лимита», – подумал Слепко. Заслышав про компрессоры, он мигом пришел в себя. Перечислены были три грузовика, целых две легковые машины, школьные учебники, тетрадки, спецодежда, кинопроектор… Дошло наконец и до предметов быта: сто полушубков, двести пар сапог мужских резиновых, двести шуб детских цигейковых… Энтузиазм слушателей достиг апогея. С каждой новой строчкой голос докладчика взлетал все выше, а перечисляемые дары оказывались все более невероятными: одиннадцать рулонов материи шерстяной, твидовой, четырнадцать патефонов… Наконец после паузы провозглашен был последний пункт:

– ...и два сотейника!..

Вместо положенных аплодисментов и славословий, прозвучало лишь несколько неуверенных хлопков. Возникла странная заминка. Первый секретарь райкома позеленел. Вдруг откуда-то сбоку донесся не вполне трезвый голос:

– А чего это?

– То есть как это – чего? – заверещал, как заяц, докладчик. – Партия, правительство, сам товарищ Сталин в неусыпной заботе о вас прислали важнейшие, ценнейшие вещи, а тут находятся товарищи, которые в силу своей идейной отсталости задают такие нелепые вопросы!

– Мы вот тоже не знаем, что это еще за сотейники такие? – раздался задорный женский голос. – Если это такие важные вещи, что ж их на всю шахту только две штуки выдали, разъясните нам, дуракам отсталым, что оно такое, а мы вам за это спасибо скажем.

– Не знаем! Не знаем! Верно, чего-то необыкновенное! Правильно, разъясните! – загомонил народ.

Первый секретарь райкома затравленно озирался. Ясно было, что он сам не знал, что такое сотейники.

– Товарищи, рабочий класс интересуется, надо разъяснить, – прозвучал, негромкий, холодный как лед голос секретаря ЦК, – я вот тоже не знаю.

Повисло молчание, толпа ждала, затаив дыхание. Никто на трибуне не знал, что такое сотейники. У Евгения намокли ладони.

– Товарищи! – крикнул вниз один из обкомовцев. – Может, кто-нибудь из присутствующих, разъяснит нам это дело, так, чтобы все поняли?

В толпе начали переглядываться, нарастал недоуменный ропот. Вдруг в отдалении возникла смутная возня. Кто-то пытался протолкаться к трибуне.

– Пропустить! Пропустите товарища! – страшно закричал Никитин, показывая пальцем.

– Я знаю, знаю! Я очень хорошо знаю, что такое сотейники! – донеслось дребезжащее старческое блеяние.

– Поднимитесь сюда и объясните всем! – распорядился обкомовец.

На трибуне возникло неопрятное бородатое существо, в котором многие узнали школьного сторожа Якова Соломоновича, известного своими чудачествами, но вполне безобидного психа.

– Я знаю, товарищи! – завопил в микрофон счастливый Яков Соломонович. – Сотейники, это такие ма-а-аленькие кастрюльки с такими дли-ин-ненькими ручками!

Грянул громовой хохот. Люди смеялись и не могли остановиться. Хватались друг за друга, чтобы не упасть. Некоторые оседали-таки на землю в мучительных корчах. Смех, как заразная болезнь, передался на трибуну. Военный рядом со Слепко мелко трясся, по его толстому, налитому кровью лицу катились мелкие круглые слезинки. Смеялся и сам Евгений, пока не заметил выражение лица главы делегации. Тогда смех умер у него в животе. Из-за копра выкатился оглушительно свистящий паровоз с составом угля, украшенный портретом Буденного. Почему-то это вызвало в толпе новый взрыв веселья.

– Кастрюльки... с ручками... – неслось отовсюду. Ноги у Слепко подкашивались. На трибуну поднялся хмурый энкавэдэшник и впился глазами в московского начальника, как пес, ждущий только знака хозяина, чтобы вцепиться в горло врагу.

Вышло иначе. Секретарь ЦК вдруг заулыбался, подошел к микрофону и, посмеиваясь, поднял руку, призывая площадь к спокойствию. И спокойствие тут же наступило.

– Да, товарищи, смешно, конечно, получилось, – начал он веселым голосом, – кто-то потерял бдительность, допустил ляп в важнейшем документе. Ничего, разберемся, не впервой. Кто-то скажет, что это мелочь. Нет, товарищи, не мелочь! Для нс, для партии, не существует мелочей, когда дело идет о благополучии трудящихся, о великом деле строительства коммунизма!

И последовала изумительная речь, в которой фигурировали коварные враги, ни перед чем не останавливающиеся в своей бессильной злобе. Были там и прекрасные картины недалекого уже будущего, ожидающего весь советский народ благодаря гению вождя. Люди восторженно рукоплескали, орали здравицы, вся площадь в едином порыве запела «Интернационал». Митинг завершился как должно.

Гости, вновь пройдя меж рядами солдат, неторопливо рассаживались по машинам. Слепко подумал, что нужно попрощаться, сказать что-то особенное, но никто не обращал на него внимания. Один только Климов кивком подозвал его в свою эмку. Захлопнув дверцы, они молча ждали, пока караван не тронется. Климов сосредоточенно курил. Евгений опустил немного стекло и пробормотал как бы в задумчивости:

– Да, нехорошо получилось, я должен был предусмотреть.

– Ты-то тут при чем? Чего ты там еще мог предусмотреть? – буркнул райкомовец. – К тебе претензий нет и быть не может. Все было на уровне. Нет, никто не мог этого предусмотреть. Это же черт знает что такое, – продолжал он тише, – наши все в лужу сели. Еще бы чуть… Я даже представить себе не могу, что могло произойти. Ладно, там видно будет. Человек он, говорят, осторожный, с плеча голов рубить не станет. Может быть.

Уже в городе Климов продолжил:

– Я тебя вот зачем позвал. Есть решение перевести тебя начальником на двадцать третью.

– За что?

– За все хорошее, – улыбнулся второй секретарь райкома.

– Но я... но мы же… Мы наметили важнейшее дело, товарищ Климов: сразу же после пуска первой лавы начать проходку…

– Карасев и без тебя это сделает. Как думаешь, потянет?

– Карасев? Не знаю. Карасев… Так это, значит, Кузьмин с Рубакиным надумали Карасева на мое место посадить!

– Ну-ну, – Климов легонько похлопал его по коленке, – должен сознаться, моя это идея. Кузьмин как раз категорически возражал.

– Ваша? – Евгений был ошарашен. – Я не понимаю…

– Чего ж тут понимать? Здесь ты свое дело сделал. И наследство неплохое после себя оставишь. Тут тебе и молодежь, и перековавшийся спец, и парторганизация крепкая. Они и без тебя как-нибудь дотянут стройку до конца. Отставать начнут – подгоним. Ты думал, мы тебе на лаврах нежиться позволим? Не выйдет! Ты теперь у нас мощнейшее оружие: орденоносец, признанный в области авторитет. В общем – сила! А на двадцать третьей я уж и не упомню, какого по счету начальника снимаем!

– Почему?

– Не хочу и говорить об... этом. Шахта, сам знаешь, старая, народ, по большей части, тоже немолодой. Вроде и оборудование современное, и главный инженер – умница, а ощущение такое, будто в тину все погружается. Ты ведь, помнится, молодые кадры продвигать требовал? Вот и займись. Эта задачка потруднее будет, чем новую шахту строить. Понял меня?

Евгений, уставясь в окно, выдавил:

– И когда мне?

– Без лишней спешки передашь дела, а к осени и переберешься. Пошли, мероприятие не окончено еще. Там у нас в актовом зале грандиознейший банкет затеяли. Не шутка, такая шишка в район наведалась.

Глава 7. Под стук вагонных колес

Евгений забросил чемодан в нишу над дверью купе и вернулся к Федору Максимовичу и Людочке. На перроне между посеребренными чугунными столбами суетилось московское многолюдство. Их все время толкали, приходилось уступать кому-то дорогу, времени не оставалось, а надо было еще так много сказать. Федор торопливо чиркал на листочке перечень литературы, которую Евгению непременно следовало проработать для задуманной ими накануне совместной статьи. Людочка, нещадно выкручивая его пиджачную пуговицу, безостановочно щебетала, чтобы он почаще писал и поскорее приезжал снова, но обязательно теперь с женой, и много о чем еще. Поезд лязгнул и тронулся. С чувством облегчения он скользнул поцелуем по щеке Федора и запрыгнул на подножку. Людочка вспомнила, что не отдала ему пакет с едой, отчаянно закричала об этом и побежала за все ускоряющимся вагоном. Все, разумеется, закончилось благополучно. Помахав последний раз рукой из-за спины неприветливой проводницы, он с пакетом под мышкой прошел на свое место.

В купе сидело двое попутчиков, четвертое место пустовало. Оба немногим старше Евгения, то есть выглядели лет этак на тридцать с небольшим. Один в форме майора НКВД, подтянутый, с профессионально сухим, внутренне сосредоточенным лицом. Бросалось в глаза некое приглушенное природное изящество, словно просвечивающее сквозь жесткую оболочку. Другой – залысоватый очкарик в шикарном бежевом костюмчике с торчащей из нагрудного кармана курительной трубкой и галстуке бабочкой, явный интеллигент. Он смахивал бы даже на иностранца, если бы не новенький орден Ленина на лацкане, точно такой же, как у самого Евгения. «Ну конечно! Позавчера этот тип был в Кремле». Он неуклюже топтался в дверях со своим идиотским кульком, как всегда, смущенный церемонией знакомства. Первым молчание нарушил офицер.

– Ну что, товарищи, будем знакомиться? Савин Петр Иваныч.

– Сергей Маркович Бородин, прошу любить и жаловать.

– Евгений Семенович Слепко.

Они пожали друг другу руки.

– О роде моей деятельности судите по форме, – улыбнулся Петр Иванович, – впрочем, вы, я вижу, люди не сторонние, потому могу сказать, что направляюсь к новому месту службы, начальником отдела в один шахтерский район.

– Уж не к нам ли? – встрепенулся Евгений.

Оказалось, что да, именно к ним.

– А Федор Лукич, его-то теперь куда? Если, конечно, не секрет.

– Не думаю, чтобы тут был особый секрет, но не могу вам сообщить ничего определенного, сам, признаться, не знаю.

– А я там, значит, начальником шахты. Так что видеться будем частенько. Вот, в Москву ездил, орден получать.

– Я уже догадался, поздравляю вас от всего сердца.

– Похоже, вы недолго мне попутчиками будете, – вступил в беседу Бородин.

– Почему же? Нам послезавтра только выходить.

– А мне, вот, еще целых девять дней трястись. Хотя, признаться, вагон отличный, впервые в таком еду. Назначен начальником строительства железной дороги в Забайкалье.

– Ага! – значительно произнес Петр Иванович и пожал руку Сергею Марковичу.

– А разве там сейчас железную дорогу строят? – удивился Евгений.

– Да вот, строят…

– У нас сейчас везде строят, – заметил Петр Иванович.

Засим Сергей Маркович вышел в коридор покурить, Петр Иванович уткнулся в газету, а Евгений, пристроив наконец свой пакет, предался приятным воспоминаниям.

Это было всего четыре дня назад. Паровоз, одышливо пыхтя, подтащил поезд к перрону, может быть, к тому же самому, с которого он только что уехал. Попутчики торопливо, словно боясь опоздать, потащили багаж из-под сидений и с полок. Перемазанная вареньем толстая девочка в красном бархатном платье, изводившая его всю дорогу, устроила напоследок кошмарный концерт. Мамаша, форменная бегемотиха, задрапированная во что-то со множеством оборочек, рассюсюкалась над своим отвратительным чадом, напрочь перекрыв выход из купе. К тому времени, когда ему удалось выбраться из вагона, перрон уже почти опустел. Большие красные буквы на здании вокзала составляли слово «МОСКВА». Молодая дамочка, расфуфыренная, но несчастная на вид, обсуждала что-то с проводницами. Евгений замешкался, надеясь узнать у них, как пройти в метро.

– Да вот же он! – одна из проводниц ткнула флажком в его сторону. Дамочка, просветлев, бросилась к нему.

– Ой, извините, пожалуйста, вы случайно не Евгений?

Страницы: «« « 12345678 » ... »»