Далеко за полночь Брэдбери Рэй
Коварная мысль промелькнула в голове Уилла Моргана. Он схватил старика Неда Эминджера, повернул вокруг и направил в глубину темного переулка. Не загорелся ли снова там вдали этот свет в окне лавки? Точно, горит!
— Нед! Туда! Иди туда!
Смертельно усталый, ничего не видя от жары, старик Нед Эминджер, качаясь, направился в глубь улочки.
— Подожди! — вскричал Уилл Морган, жалея о своей злой шутке.
Но Эминджер уже скрылся из виду.
Уже в подземке Уилл Морган лизнул сосульку.
Это была Любовь. Наслаждение. Это была Женщина.
К тому времени, как поезд с ревом подлетел к платформе, в руках у него уже было пусто, а тело покрыто ржавчиной пота. А сладкий привкус во рту? Обратился в прах.
Семь утра, Уилл Морган так и не сомкнул глаз.
Где-то гигантская доменная печь открыла свою заслонку и дотла выжгла Нью-Йорк.
«Вставай, — сказал себе Уилл Морган. — Живо! Беги скорей в Гринвич-Виллидж!»
Он вспомнил вывеску:
СТИРКА-ПРАЧЕЧНАЯ:
СДАЙТЕ СВОИ ГРЯЗНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ДО 9 УТРА,
ПОЛУЧИТЕ ИХ ЧИСТЕНЬКИМИ НА ЗАКАТЕ.
Но он не поехал в Виллидж. Он встал, принял душ и вышел в жаркое пекло города, чтобы навсегда потерять свою работу.
Он знал это, когда поднимался в неимоверно душном лифте вместе с мистером Бинсом, загорелым и взбешенным менеджером по кадрам. Брови мистера Бинса дергались, губы шевелились, изрыгая безмолвные проклятия. Сквозь пиджак, словно иглы дикобраза, пробивались запекшиеся волоски. К тому моменту, когда лифт достиг сорокового этажа, Бинс потерял всякий человеческий облик.
Вокруг, как итальянская армия, прибывшая на уже проигранную войну, бродили их сослуживцы.
— А где старик Эминджер? — спросил Уилл Морган, уставившись на пустой рабочий стол.
— Звонил, что болен. Это из-за жары. Будет к полудню, — отозвался кто-то.
Вода в охладителе закончилась задолго до полудня, а что кондиционер? — этот приказал долго жить ровно в 11.32. Двести человек превратились в диких зверей, прикованных к своим рабочим местам у окон, намеренно устроенных так, чтобы их нельзя было открыть.
Без одной минуты двенадцать мистер Бинс по интеркому приказал всем выстроиться возле своих рабочих мест. Они построились. И стояли, качаясь от жары. Температура застыла на отметке девяносто семь градусов. Мистер Бинс принялся медленно расхаживать вдоль длинного ряда. Вокруг него словно завис невидимый рой потрескивающих, как на огне, мух.
— Так-так, господа, — произнес он. — Все вы знаете, что сейчас кризис, какие бы радужные перспективы ни рисовал президент Соединенных Штатов. Чем вонзить вам нож в спину, по мне уж лучше пырнуть вас в живот. Сейчас я буду ходить вдоль ряда, кивать головой и шепотом говорить «вы». Те, кто услышит в свой адрес это словечко, поворачиваются, убирают все со своих столов и уходят. На выходе вас ждет пособие в размере четырехнедельного заработка. Стойте-ка! Кого-то не хватает!
— Старика Неда Эминджера, — сказал Уилл Морган и тут же прикусил язык.
— Старика Неда? — переспросил мистер Бинс, сверкая глазами. — Старика? Вы сказали «старика»?
Мистер Бинс и Нед Эминджер были ровесниками.
Мистер Бинс замер в ожидании, как бомба замедленного действия.
— Нед, — пробормотал Уилл Морган, в душе проклиная себя, — должен прийти…
— Я уже здесь, — раздался голос.
Все обернулись.
В дверях, в самом конце ряда стоял старик Нед, или просто Нед Эминджер. Он окинул взглядом это сборище потерянных душ, прочел на лице Бинса грядущую погибель, вздрогнул, но незаметно пристроился в ряд возле Уилла Моргана.
— Ладно, — произнес Бинс, — приступим.
Он шагал и шептал, шагал и шептал, шагал и шептал. Двое, четверо, вот уже шестеро повернулись и стали вынимать все из своих столов.
Уилл Морган сделал глубокий вдох и стоял, затаив дыхание.
Поравнявшись с ним, Бинс остановился.
«Ты ведь не скажешь этого? — подумал Морган. — Не надо!»
— Вы, — прошептал Бинс.
Морган крутанулся и едва успел ухватиться за чуть не опрокинувшийся стол. «Вы, — гремело у него в мозгу, — вы!»
Бинс сделал шаг и остановился перед Недом Эминджером.
— Ну что ж, старик Нед, — начал он.
Морган закрыл глаза и подумал: «Скажи ему, скажи, ты уволен, Нед, уволен!»
— Старина Нед, — с нежностью произнес Бинс.
Морган так и сжался от этого странного, дружелюбного и мягкого тона, каким говорил мистер Бинс.
В воздухе повеяло ленивым ветром южных морей. Морган в недоумении заморгал и выпрямился, шмыгая носом. Опаленная солнцем комната наполнилась запахом прибоя и прохладного белого песка.
— Нед, дорогой мой старина Нед, — ласково проговорил мистер Бинс.
Уилл Морган ошеломленно замер. «Я сошел с ума», — подумал он.
— Нед, — нежно произнес мистер Бинс. — Оставайся с нами. Останься.
А остальным бросил:
— Всё, обед!
Бинс ушел, а раненые и умирающие стали покидать поле боя. Уилл Морган наконец повернулся и внимательно посмотрел на Неда Эминджера, спрашивая себя: «Почему, Господи, почему так?»
И получил ответ…
Перед ним был Нед Эминджер — не старый и не молодой, а где-то посредине. Это был не тот Нед Эминджер, который, ничего не соображая, высовывался из окна душного поезда прошлой ночью или тащился по Вашингтон-сквер в четыре утра.
Этот Нед Эминджер стоял спокойно, будто прислушиваясь к далекому шуму зеленых лугов, ветра, листвы и беспечного лета, доносимому свежим озерным бризом.
Капли пота исчезли с его свежего, румяного лица. Глаза не были налиты кровью, в них была чистота, спокойствие и безмятежность. Словно зеленеющий остров, он стоял посреди мертвого, неподвижного моря письменных столов и пишущих машинок, которые могли в любой момент вдруг ожить и затрещать, как электрические сверчки. Нед стоял и смотрел, как уходят живые мертвецы. Ему было все равно. Он пребывал в великолепном, прекрасном одиночестве, облаченный в свое спокойное, прохладное и прекрасное тело.
— Нет! — вскричал Уилл Морган и бросился вон из комнаты.
Он бежал, сам не понимая куда, пока не обнаружил себя в мужской уборной роющимся как одержимый в мусорной корзине.
Он нашел там то, что и ожидал: маленький пузырек с этикеткой:
ВЫПИТЬ СРАЗУ:
ПРОТИВ БЕЗУМИЯ ТОЛП.
Дрожа, он откупорил его. Внутри еще оставалась крохотная голубоватая капелька. Качаясь, он подошел к раскаленному запертому окну и стряхнул эту каплю себе на язык.
Через мгновение Уилл почувствовал, будто его тело окунулось в прохладу прибойной волны. Его дыхание, словно живительный источник, наполнило комнату ароматом смятого лепестка клевера, тающего на языке.
Он так крепко стиснул пузырек, что тот треснул в его руке. Он вздохнул, глядя, как растекается кровь.
Дверь открылась. В нее заглянул Нед Эминджер. Достояв так с секунду, он повернулся и ушел прочь. Дверь захлопнулась.
Несколько секунд спустя Морган уже ехал в лифте вниз, брякая портфелем со всяким барахлом, которое он выгреб из своего рабочего стола.
Выходя, он обернулся и поблагодарил лифтера.
Должно быть, его дыхание коснулось лица лифтера.
Тот улыбнулся.
Ошалелой, непостижимой, очаровательной, прекрасной улыбкой!
В полночь в той маленькой лавке в скромном переулке было темно. В окне уже не было вывески с надписью: МЕЛИССА ЖАБ, ВЕДЬМА. Исчезли пузырьки и флакончики.
Целых пять минут Уилл Морган колотил в дверь — тщетно. Еще пару минут он пинал дверь ногами.
Наконец дверь со вздохом нехотя отворилась.
Усталый голос произнес:
— Войдите.
Воздух в лавке был лишь слегка прохладней, чем снаружи. Огромная глыба льда, в которой вчера он разглядел призрачные очертания прекрасной женщины, съежилась, потеряв добрую половину своего веса, и продолжала неуклонно таять, чтобы вскоре исчезнуть совсем.
Где-то во мраке стояла в ожидании та женщина. Но теперь, он чувствовал, она стояла одетой и собиралась уходить. Уилл открыл было рот, чтобы крикнуть, чтобы докричаться, но ее голос остановил его:
— Я предупреждала тебя. Ты пришел слишком поздно.
— Никогда не поздно! — возразил он.
— Прошлой ночью было еще не поздно. Но за последние двадцать часов внутри тебя оборвалась последняя маленькая ниточка. Я это чувствую. Я знаю. Так и есть. Она умерла, умерла, умерла.
— Что умерло, черт подери?
— Твоя душа, конечно. Умерла. Съедена. И переварена. Она исчезла. У тебя внутри — пустота. Ничто.
Он увидел, как ее рука протянулась к нему из темноты. Она коснулась его груди. Быть может, ему лишь показалось, что ее пальцы проникли сквозь его ребра, ощупали его потроха, его легкие, его несчастное, бьющееся в груди сердце.
— О да, она умерла, — печально произнесла она. Как жаль. Город снял с тебя обертку, как с леденца на палочке, и съел тебя целиком. Теперь ты всего лишь оставленная у подъезда пыльная бутылка из-под молока, в горлышке которой паук свил свою паутину. Грохот улиц, словно молот, раздробил в прах твой хребет. Подземка выпила твое дыхание, как кошка высасывает душу из младенца. Пылесосы вычистили твой мозг. Алкоголь растворил остальное. Пишущие машинки и компьютеры пропустили сквозь свое нутро твой осадок, раскатали на принтере, покрошили в мелкую чепуху и выбросили в канализацию. Ты расплылся в нервно мигающих строках на призрачно-бледных экранах старых телевизоров. А все, что от тебя осталось, вскоре подхватит городской автобус, похожий на огромного злого бульдога, и унесет прочь, сжимая тебя в своей резиновогубой пасти.
— Нет! — закричал он. — Я передумал! Выходи за меня замуж! Выходи…
От его крика ледяной гроб раскололся. Куски рассыпались по полу за его спиной. Очертания прекрасной женщины растаяли, оставив на полу небольшую лужицу. Уилл резко повернулся и нырнул в темноту.
Он наткнулся на стену, и в тот же момент послышался стук захлопнувшейся двери и звук закрывающегося замка.
Кричать было бесполезно. Уилл остался один.
Год спустя, июльским вечером, в подземке он в первый раз за триста шестьдесят пять дней встретил Неда Эминджера.
Среди всего этого скрежета, гула и потоков огненной лавы, через который мчались поезда, унося с собой в преисподнюю тысячи тысяч душ, стоял Эминджер — свежий, как листья мяты под летним дождем. Вокруг него плавились восковые фигуры людей. А Нед стоял, омытый водами лишь ему одному принадлежащего ручья, в котором плескалась форель.
— Нед! — закричал Уилл Морган, бросившись ему навстречу, схватил его за руку и стиснул ее в ладонях. — Нед, Нед! Мой самый лучший друг!
— Так оно и есть, верно? — улыбаясь, сказал молодой Нед.
«Господи, конечно, так оно и было! Дорогой, милый Нед, друг на всю жизнь! Подыши на меня, Нед! Одари меня своим животворящим дыханием!»
— Ты теперь президент фирмы, Нед! Я слышал о тебе!
— Да. Может, зайдем ко мне, выпьем по стаканчику?
Пока они искали такси посреди испепеляющего зноя, от светло-бежевого костюма Неда поднимался ледяной дымок холодного лимонада. Среди всей этой брани, криков, сердитых гудков Нед поднял руку.
Тут же подъехало такси. Они безмятежно укатили.
В сумерках возле подъезда из темноты выступил человек с пистолетом.
— Выворачивайте карманы! — приказал он.
— Позже, — с улыбкой ответил Нед, дыша на грабителя ароматом свежих летних яблок.
— Позже. — Человек отступил назад, давая им дорогу. — Позже.
Когда они поднимались на лифте, Нед сказал:
— Ты знаешь, что я женился? Почти год назад. У меня прекрасная жена.
— Она… — начал Уилл Морган и запнулся, — красивая?
— Очень. Она тебе понравится. И квартира тоже понравится.
«Да, — подумал Морган, — знаю, знаю: зеленая поляна, хрустальный звон, свежая трава вместо ковра…»
Они вошли в квартиру, которая и впрямь напоминала тропический остров. Молодой Нед наполнил огромные бокалы ледяным шампанским.
— За что выпьем?
— За тебя, Нед. За твою жену. За меня. За сегодняшнюю ночь, вернее полночь.
— Почему полночь?
— Потому что в полночь я спущусь вниз, к человеку с пистолетом, который ждет меня. К человеку, которому ты бросил: «Позже». И он согласился: «Позже». Я буду с ним один на один. Смешно, нелепо и смешно. Только вот мое дыхание самое что ни на есть обыкновенное, в нем нет аромата дыни или груш. А он все эти долгие часы простоял в ожидании, сжимая в потной руке пистолет, зверея от жары. Отличная шутка! Так что ж… выпьем?
— Выпьем!
И они выпили.
В этот момент вошла жена Неда. Она услышала, как они оба смеялись — каждый по-своему, — и пришла посмеяться с ними.
Но когда она посмотрела на Уилла Моргана, глаза ее вдруг наполнились слезами.
И он знал, по ком она плачет.
Мгновение в лучах солнца
Interval in Sunlight 1954 год
Переводчик: О.Акимова
Они приехали в отель «Де лас флорес» в один из жарких дней в конце октября. Во внутреннем дворике гостиницы пламенели красно-желто-белые цветы, похожие на огонь в камине, освещавший их маленькую комнатку. Муж — высокий, черноволосый, бледный — выглядел так, будто ехал все эти десять тысяч миль во сне; он прошел через мощенный плиткой внутренний двор, неся в руках пачку простыней, с изможденным вздохом повалился на узкую кровать в номере и закрыл глаза. Пока он лежал, его жена, молодая женщина лет двадцати четырех, с золотистыми волосами и в очках с роговой оправой, улыбаясь администратору гостиницы мистеру Гонсалесу, сновала между комнатой и машиной. Сперва она притащила два чемодана, затем пишущую машинку, поблагодарив мистера Гонсалеса, но решительно отвергнув его помощь. Затем она приволокла огромный сверток с мексиканскими масками, удачно приобретенными в озерном городке Пацкуаро, и снова побежала к автомобилю за все новыми и новыми чемоданами и свертками поменьше; не забыла даже запасную покрышку, которую они боялись оставить в машине, чтобы какие-нибудь аборигены не укатили ночью по булыжной мостовой, раскрасневшись от напряжения, она что-то тихо напевала, запирая машину на ключ и проверяя, все ли окна закрыты, а затем помчалась обратно в комнату, где, зажмурившись, на одной из кроватей лежал ее муж.
— О господи, — не открывая глаз, пробормотал он, — это не кровать, а черт знает что. Пощупай. Я же тебе говорил, проси с мягкими матрасами.
Он устало хлопнул по кровати.
— Твердая как камень.
— Я не говорю по-испански, — возразила жена, стоя перед ним в некотором замешательстве. — Надо было пойти самому и поговорить с хозяином.
— Послушай, — сказал он, приоткрыв свои серые глаза и слегка повернув голову, — я с самого отъезда был за рулем. А ты просто сидела и смотрела в окно. Мы же договаривались: расходы, гостиницы, бензин и все прочее ты возьмешь на себя. Это уже вторая гостиница, где нам попадаются жесткие кровати.
— Прости, — сказала она, уже начиная нервничать.
— Все, что я хочу, это хотя бы нормально спать по ночам.
— Я же сказала, прости.
— Ты что, даже не пощупала эти кровати?
— Они показались мне вполне нормальными.
— Нет, ты все-таки пощупай.
Он шлепнул по кровати ладонью и ткнул ее в бок.
Женщина повернулась к своей кровати и уселась на нее, проверяя.
— Мне кажется, нормально.
— Ничего не нормально.
— Может быть, моя кровать мягче.
Он устало перевернулся и протянул руку, чтобы пощупать другую кровать.
— Можешь спать на этой, если хочешь, — предложила она, силясь улыбнуться.
— Эта тоже жесткая, — со вздохом произнес он и вновь откинулся на постель, закрывая глаза.
Оба молчали, и в комнате повеяло холодом, хотя за окном среди буйной зелени пламенели цветы, а небо светилось великолепной голубизной. Наконец женщина встала, сгребла в охапку пишущую машинку, подхватила чемодан и направилась к двери.
— Куда это ты собралась? — спросил он.
— В машину, — отозвалась она. — Поедем искать другую гостиницу.
— Поставь на место, — сказал муж. — Я устал.
— Мы найдем другую гостиницу.
— Сядь. Сегодня переночуем здесь… о боже! а завтра съедем.
Моргая, она обвела все эти коробки, ящики, чемоданы, тряпки и запасную покрышку. И опустила пишущую машинку.
— К черту! — закричала она вдруг. — Забирай мой матрас. Я буду спать на пружинах.
Он не ответил.
— Бери мой матрас, только прекрати говорить об этом! — продолжала она. — На, держи!
Она сдернула одеяло и рванула матрас.
— А что, на двух удобнее, — серьезно сказал он, открывая глаза.
— Господи, да забирай оба, я могу спать хоть на гвоздях! — прокричала она. — Только перестань ныть.
— Ладно, обойдусь. — Он отвернулся. — Это было бы непорядочно с моей стороны.
— С твоей стороны было бы очень порядочно вообще не поднимать шум из-за кровати. Господи, не такая уж она жесткая — если устал, заснешь и на такой. Господи боже, Джозеф!
— Не кричи, — сказал Джозеф. — Может, лучше сходишь разузнать насчет вулкана Парикутин?
— Сейчас схожу. — Она все еще стояла с раскрасневшимся лицом.
— Узнай, во что нам обойдется такси обратно и подъем в горы на лошадях до вулкана, и не забудь посмотреть на небо; если оно голубое, значит, сегодня извержения не будет. Гляди, чтоб тебя не надули.
— Как-нибудь справлюсь.
Она вышла и затворила за собой дверь. В коридоре стоял сеньор Гонсалес. Он хотел знать, все ли у них в порядке.
Она шла по улице мимо городских окон, вдыхая сладковатый аромат горячего пепла. Все небо над городом было голубое, только на севере (а может, на западе или на востоке, она не знала точно) огромное черное облако поднималось из пылающей печи грозного вулкана. Глядя на него, она почувствовала внутри легкую дрожь. Затем она заметила на улице толстого таксиста, и началась торговля. С шестидесяти песо цена, несмотря на мрачное разочарование, отразившееся на лице толстяка с торчащими зубами, быстро упала до тридцати семи. Так! Значит, он должен подъехать завтра в три часа пополудни, понятно? Тогда они успеют миновать запорошенные серым снегом равнины, покрытые хлопьями вулканического пепла, где на мили вокруг царит пыльная зима, и прибыть к вулкану на закате. Ясно?
— Si, senora, esta es muy claro, si![35]
— Bueno.[36]
Она назвала ему номер их комнаты в гостинице и попрощалась.
Она бродила одна, бесцельно заходя в сувенирные лавочки, открывала маленькие лаковые коробочки и вдыхала пряный запах камфарного дерева, кедра и корицы. Она с восхищением смотрела, как ремесленники вырезают сверкающими на солнце бритвенными лезвиями замысловатые цветы, а потом заливают эти узоры красной и синей красками. Город омывал ее тихой, неспешной рекой, она погрузилась в него с головой и шла, не переставая улыбаться, сама того не замечая.
Вдруг она взглянула на часы. Прошло полчаса, как она вышла из гостиницы. По лицу ее скользнула тень тревоги. Пустившись было бежать, она снова замедлила шаг и, пожав плечами, пошла не торопясь, как и прежде.
Она шла по прохладным плиткам гостиничных коридоров и слушала сладкоголосые трели птицы, доносившиеся из клетки под серебристым канделябром на глинобитной стене, а за небесно-голубым роялем сидела девушка с мягкими и длинными темными волосами и играла ноктюрн Шопена.
Женщина посмотрела на окна комнаты: шторы задернуты. Было три часа, нежаркий день. В глубине гостиничного патио она заметила лоток с прохладительными напитками и купила четыре бутылки кока-колы. Улыбнувшись, она отворила дверь их комнаты.
— Быстрее ты, конечно, не могла, — проворчал он, отворачиваясь к стене.
— Мы выезжаем завтра в три пополудни, — сказала она.
— А цена?
Она улыбнулась его затылку, по-прежнему держа в руках холодные бутылки.
— Всего тридцать семь песо.
— Хватило бы и двадцати. Нечего давать этим мексиканцам наживаться на тебе.
— Я же богаче их; если уж кто и заслуживает, чтоб на нем наживались, так это мы.
— Да при чем тут это? Просто они любят торговаться.
— Когда я с ними торгуюсь, я чувствую себя скотиной.
— В путеводителе написано, что они называют двойную цену и ждут, что ты выторгуешь половину.
— Не стоит поднимать шум из-за доллара.
— Доллар есть доллар.
— Заплачу этот доллар из своего кармана, — сказала она. — Я принесла холодных напитков — хочешь?
— Что у тебя там? — Он поднялся и сел на кровати.
— Кока-кола.
— Ты же знаешь, я не слишком люблю кока-колу; отнеси две бутылки назад и возьми апельсиновый «Краш».
— Пожалуйста? — спросила она, не трогаясь с места.
— Пожалуйста, — согласился он, глядя на нее. Как вулкан, дымит?
— Да.
— Ты спрашивала? — Нет, я посмотрела на небо. Все в дыму.
— Надо было спросить.
— Да небо вот-вот лопнет от дыма, черт возьми.
— Но как мы узнаем, что извержение будет именно завтра?
— Никак. Если извержения не будет, отложим поездку.
— Я тоже так думаю. — Он снова улегся.
Она принесла две бутылки апельсинового «Краша».
— Недостаточно холодный, — заметил он, отпивая.
Они поужинали в патио: скворчащий стейк, зеленый горошек, тарелка испанского риса, немного вина и пряные персики на десерт.
Вытерев рот салфеткой, он как бы мимоходом заметил:
— Знаешь, я хотел сказать тебе. Я тут проверил записи того, что я задолжал тебе за последние шесть дней, пока мы ехали от Мехико досюда. Ты считаешь, что я должен тебе сто двадцать пять песо, то есть примерно двадцать пять американских долларов, так?
— Да.
— Я сложил, и у меня получилось всего двадцать два.
— Думаю, этого не может быть, — возразила она, все еще ковыряя ложечкой персик.
— Я проверял дважды.
— Я тоже.
Читать бесплатно другие книги:
