Самая страшная книга 2017 (сборник) Гелприн Майкл

Реальность первая

Создатель сделал так, чтобы человек смог отличить плохое от хорошего, осознать, что есть насилие, зло и несправедливость. Однако сама система мироздания возмутительно жестока по своей сути: ведь закон жизни – это не что иное, как существование, в основе которого лежит пища. Поэтому Вселенная от края и до края наполнена ужасом…[6]

Листья шуршат. Шуршат непрерывно, зловеще, мерзко. Отчего-то этот звук напоминает мне невнятный шепот, и он кажется мне шепотом мертвых. Может, это души тех, кто сгинул полвека назад в поселке Тунгур, пытаются поведать мне о чем-то, предупредить? Поздно. Листья уже давно шуршат, и прохладный августовский ветер ворошит их, переносит с места на место, закидывает на стол и скамью возле него, на черт знает когда остывшую печь с пустыми кастрюлями и сковородкой на плите, на неказистый топчан на кухне, который я когда-то (сто лет назад, невообразимо давно) наскоро сколотил для гостей на кухне, замачивает в большой кедровой кадке с водой. Воды в ней осталось мало, скинутая крышка валяется рядом, занесенная листьями. За водой я, однако, уже больше не пойду. Последний раз я выходил во двор, когда тащил из мастерской эту гребаную наковальню. Какая же она тяжелая, сволочь! Пока я ее волок, мне казалось, что все кишки намотаются на эту ржавую железяку. Хотя боль в кишках, возможно, была и не от тяжести.

А, да, потом еще раз ходил, за кувалдой. Я же не мог ее сразу взять. Принес, положил на наковальню свой почти новый ноут и долбасил, долбасил по нему кувалдой до тех пор, пока не остались от него одни мелкие осколки. Они до сих пор хрустят под ногами. Их же не видно на полу. Под листьями.

Нет, я не сомневался в том, что делаю. Ни на секунду. Ноутбук стал представлять опасность. Точнее, не сам ноутбук, а Интернет. И не для меня. Для него. Он решает проблемы по мере поступления. Сразу же, жестко и необратимо. Так что вы, пожалуйста, не удивляйтесь, что я пишу в замызганной тетрадке. Понятно, отстой. Понятно, XXI век и все такое, но здесь, в отдельно взятой Анисимовке, о XXI веке можно будет скоро забыть.

Или наоборот – XXI век забудет об Анисимовке.

Кстати, в этой тетради, в этих записях он почему-то не видит опасности. Даже обидно.

Блин, не получается связный рассказ. Мысли плывут и путаются. Наверное, кончается действие аспирина. Надо поискать еще упаковку.

Холодно. Ветер врывается в настежь распахнутые окна и ворошит листья. Они шуршат, шуршат, шуршат – этот звук будет преследовать меня и в аду. Еще одна ночь без сна и без света – он не разрешает мне включать свет в темноте. Мне нужно было двигаться, и я двигался, ходил взад-вперед, чавкал водой, разлитой под листьями, резал босые ступни осколками ноутбука. Всю ночь. Всю эту долгую сраную ночь, сменившуюся промозглым тоскливым рассветом.

Не знаю, чего именно он ждет. Но этот мерзкий рассвет подарил мне еще одну попытку рассказать все. Пока он не научился компенсировать воздействие аспирина. Жаль, мысли путаются и скачут, как взбесившиеся кенгуру. Но это и хорошо, это значит, что они мои. По крайней мере большинство. Гораздо, гораздо хуже, когда приходит пронзительная, ледяная ясность. Как в ситуации с ноутбуком. Или когда ко мне неожиданно заглянула соседка Галина Степановна. Любопытная бабища пятидесяти пяти лет, первая сплетница на деревне. Ее, видите ли, заинтересовало, чего это я в избу листья из лесу мешками таскаю. Дура. Нет, ну правда, человек делом занят, сидела бы дома, своих, что ли, проблем мало? Приперлась со своими вопросами. До сих пор вижу ее округлившиеся глаза, полные боли и ужаса. Вижу, как они стекленеют, как из них уходит жизнь. Помню, как смотрел прямо в эти глаза – в состоянии той самой пронзительной ясности, когда точно знаешь, что делать и для чего. А еще помню, как ощутил, что он наблюдает моими глазами, изучает ее смерть. Гадость…

Тело пришлось скинуть в подполье. Но прежде я понял еще кое-что. Ее мозговое вещество нужно было раскидать по полу и присыпать листьями – это увеличивало благоприятность среды. Какие проблемы, в самом-то деле? Наковальня была уже тут. Разбить башку глупой бабы оказалось намного легче, чем ноутбук. Мозги разбрасывал вокруг столовой ложкой. Тщательно собрал все, до крошечки. Даже обшкрябал внутреннюю поверхность черепа. Ну а потом уж тело сбросил в подполье, как он и хотел. Оно и до сих пор там. Его запах привлекает мух. Мухам в этой истории отводится особая роль.

Когда дело было сделано, ясность ушла. Пришла рвота. Рвоту он одобрил – она тоже увеличила благоприятность среды. Ну а после осталась только грустная туманная отстраненность больного сознания, не потерявшего способность наблюдать. Аспириновый морок. Как говорили на форуме – мы такого не курим.

Кстати, если интересно, в туалет мне тоже приходится ходить прямо здесь, на пол, в листья. Дорогой ценой достаются научные открытия. Жаль только, что я никакой не ученый. Только собирался поступать на биофак… А маму-то как жаль! Это просто счастье, что она уехала на пару недель погостить у дяди Славы. Мамочка, дорогая, если ты прочтешь это, то знай, что я очень, очень тебя люблю. Хотя я буду надеяться, что ты этого не прочтешь. Может, власти узнают о происходящем. Может, объявят карантин. Может, сожгут напалмом всю деревню на хрен. А что, я бы сжег на их месте.

Все-таки насчет Интернета он перестраховался зря. Все равно на форуме мне никто не поверил. Даже забанить хотели, посчитали все глупым розыгрышем. И то верно, а кто бы поверил? Я и сам не поверил бы. Не бывает таких грибов на земле, не бывает. А как же кордицепсы? А по фиг кордицепсы. Как говорится, то ж аборигены…

В общем-то, он до сих пор мне разрешает многое. Он позволяет мне писать в тетради. Позволяет в конце концов мыслить. Мне нельзя выходить из дома и зажигать свет в темноте, а остальное, в общем-то, можно. А, нельзя еще включать громкую музыку, ему не нравится. Он, наверное, опасается, что звуки могут привлечь нежелательное и преждевременное внимание со стороны. Если я веду себя тихо, то в пределах дома я могу делать почти что угодно. По крайней мере пока листья как следует не подопреют. Потому что главная моя задача на этом этапе – создать наиболее благоприятные условия для максимально эффективного использования потенциала субстрата.

Субстрат, если кто еще не понял, – это я сам. К вопросу о царях природы.

До меня субстратом стал Адмирал. Все-таки он был хорошим псом, хоть и бестолковым. Так ведь собаками надо заниматься, а у меня вечно на это не хватало времени. Прогулки по лесу он любил, наверное, еще больше, чем я. Мы с ним ходили в тайгу каждый божий день, и он всегда носился как угорелый по лесу, охотился на рябчиков и облаивал белок и бурундуков на деревьях. Я даже и не понял, что он болен. В тот вечер он исчесался весь, я еще подумал, что блох пора выводить. Под ночь стал чихать часто, потом попросился на улицу, и я его выпустил.

Господи, как он выл той ночью, как он выл… Я вскочил с постели в ужасе, был четвертый час ночи. Выбежал во двор с фонарем, не понимая, что случилось. На мои оклики он отзывался только еще более отчаянными и хриплыми завываниями.

Я нашел Адмирала на краю участка, под лесом, там, где земля оставалась неразработанной, в яме из-под выкорчеванного соснового пня. На дне ямы скопилась вода, а еще он натаскал туда сена из соседского стога. И лежал там, в воде, зарывшись в это сено, и выл, выл, выл. Я видел, как из его больших умных глаз текут слезы. Я попытался вытащить его наружу, но он завизжал и укусил меня за руку, вырвался, забился в самую глубь этой норы. Я был в шоке. Что я мог? В Анисимовке нет своего ветеринара. До ближайшего населенного пункта – двадцать пять километров.

Я просто сидел рядом с ним и, как мог, утешал. Разговаривал. Гладил. Гладить себя он мне позволял. Под шерстью у него я чувствовал множество странных желваков, похожих на ощупь на огромных насосавшихся крови клещей, каждый диаметром в сантиметр. В свете фонарика они казались то ли голубыми, то ли зелеными. К рассвету мой пес издох. Когда посветлело, я вытащил его, чтобы рассмотреть странные желваки, но все они уже расползлись голубоватой слизью.

Место укуса на левой руке начало чесаться к обеду. Но все же я думаю, что заразил меня не он и не в эту ночь. Мы оба с ним заразились за пару дней до этого, в наш последний совместный поход в тайгу, когда мы с ним забрели в заброшенный поселок Тунгур.

Не могу вспомнить, что случилось в Тунгуре. Помню, как в еще знакомом лесу отказал электронный компас. Как наползли такие тучи, что ориентироваться по солнцу стало невозможно. Как долго шли с Адмиралом по лесу, думая, что возвращаемся к дороге, и все не могли на нее выйти, как трижды меняли направление движения на девяносто градусов, но на самом деле забирались все глубже и глубже в глушь. Помню, как, фотографируя редкие шафранно-красные чешуйчатки, я неожиданно заметил, что замшелые бревна, на которых они растут, расположены по квадрату. Потом нашелся еще один такой квадрат из почти сгнивших венцов дома, затем еще… Помню, как сбрасывал со странного холмика в центре одного такого квадрата валежные сучья и многолетний листовой опад, слой за слоем, и расковырял в конце концов полуразрушенную печь. Таким ледяным ужасом пахнуло от нее, от той печи… Тишину помню мертвую в том лесу, что вырос на месте поселка. А дальше вспомнить не могу. Сразу засыпаю. Вырубаюсь. Прямо за столом. И лежу, как в обмороке. Слюни текут на тетрадь. Мне кажется или они действительно голубые?

Похоже, что я написал что-то не то на предыдущем листе. Там что-то еще было, после голубых слюней. Теперь кусок листа оторван. Во рту мерзкий бумажный привкус. В голове туман. В животе судороги. Надо идти за листьями.

Утро… снова мерзкое утро, пропитанное запахом обоссанной гниющей листвы. Я провел ночь, голым закопавшись в эту листву, в глубоком и болезненном подобии сна. Всю ночь кто-то надрывно и тонко плакал внутри меня. Наверное, моя душа…

Встал кое-как, весь в прилипших листьях. Сел к столу. Кожа на руках посинела. Пальцы не слушаются, гнутся с трудом. Сильно замерз ночью. На запястье, на левом боку и на бедрах появились такие же наросты, как у бедного Адмирала. Вокруг них кожа налилась синюшным цветом, мышцы одеревенели. Прикосновения чрезвычайно болезненны, но сами по себе эти наросты не болят. Я понимаю почему. Эта сволочь разумна. На примере Адмирала он понял, что субстрат может кричать от боли и привлекать к себе внимание. А на хрена ему внимание? Следовательно, он научился воздействовать на нервные окончания. Что ж, и на том спасибо. Пишу, а голова тяжелеет и так и норовит упасть на тетрадь. Не могу найти аспирин. Наверное, он заставил меня выбросить и забыть куда. Наверное, это конец. Но думается легко. В мозгу спокойная сосредоточенность. Сейчас соберусь с силами и постараюсь связно изложить все, что нужно.

Никто не знает, почему люди ушли из Тунгура. А я думаю, что знаю. Они не уходили. Они все умерли.

Есть такие грибы – кордицепсы. Это паразиты, использующие тела насекомых – мух, муравьев, гусениц и куколок бабочек – в качестве субстрата. Споры кордицепсов попадают на гусеницу, закрепляются на поверхности тела и прорастают внутрь. Или попадают сразу внутрь через рот, вместе с пищей. Например – Ophiocordyceps unilateralis, кордицепс однобокий, паразитирующий на муравьях где-то в тропиках. У этого гриба есть особенность. Он не просто паразитирует. Он обладает способностью, которая по-научному называется адаптивная манипуляция, а по-простому – зомбирование. Он заставляет зараженную особь уйти из колонии, заползти куда-нибудь повыше и там впиться мертвой хваткой в какой-нибудь лист так, что освободиться насекомое уже не сможет. После этого мицелий гриба прорастает сквозь все тело муравья, причем из головы насекомого развивается плодовое тело кордицепса – в несколько раз большее по размерам, чем сам муравей. И уж затем гриб начинает рассеивать новые споры – с высоты это делать гораздо удобнее.

Различных кордицепсов много – около четырех сотен видов. Я сам находил здесь, в наших лесах, кордицепс военный, Cordyceps militaris, выросший на каких-то куколках. Но все эти грибы мелкие, предназначенные для насекомых. Гриб, заразивший меня, науке не известен.

Я знаю, что будет дальше. Голубоватые наросты на коже – это анаморфа, несовершенная стадия развития гриба. Она формирует споры, генетически одинаковые с родительской особью. Эти споры не разносятся на большое расстояние, зато обладают способностью очень долго сохранять жизнеспособность. Как минимум около пятидесяти лет. (Кстати, это ведь необычно. У других грибов эти споры как раз не предназначены для долгого ожидания – довод в пользу внеземного происхождения данного вида.) Думаю, что, кроме всего прочего, анаморфа выделяет токсин, который меня сначала парализует, а потом и убьет. Я закопаюсь в листья, токсин подействует, пойдет в рост и телеоморфа, совершенная стадия, образующая плодовое тело. Из моего тела вырастет какая-то хрень. Она сформирует споры с рекомбинацией генов, образовавшиеся в результате полового размножения гриба. Эти споры дадут жизнь новым формам гриба, лучше приспособленным к новым условиям. Запах гнили и разложения привлечет мух. Мухи распространят споры по всей деревне. Они ведь в каждый дом залетают… Гриб убьет всех, и споры его анаморфы будут поджидать новые жертвы столько, сколько потребуется.

Если случится так, что данный гриб будет исследован, прошу учесть, что первым его обнаружил и попытался описать именно я. И я придумал ему имя: Mortemyces hominiphilus – смертельногриб человеколюбивый. Или, если это покажется слишком циничным, то пусть он будет Mortemyces evdokimovii – смертельногриб Евдокимова. Жаль, что я так и не увижу, как выглядит совершенное плодовое тело этой сволочи.

Блин, меня вырвало прямо на стол. Еле успел отвернуться от тетради. Мозг протестует, кипит в черепе. Клетки мутируют… Все поплыло перед глазами… Жесть.

Пора в лес, за последней партией листьев.

Реальность вторая

Кому это приспичит продираться в таких дебрях, как душа, если мозг функционирует достаточно ясно, чтобы все объяснить?

Наталья Сергеевна закрыла тетрадку. Руки ее не просто дрожали – ходили ходуном, колотились о прикрытые невзрачной юбкой колени. Дешевый макияж расплылся на заплаканном, сморщенном, постаревшем лице. Менее всего ее заботил сейчас внешний вид.

– Дорогая моя, вам нужно успокоиться, – сквозь слезы услышала она мягкий, но уверенный голос профессора Валентина Филипповича Голышева. – Ничего, слышите меня, ничего особенно страшного с вашим сыном не случилось. Вот, выпейте это… – Он протянул ей стаканчик с глотком жидкости, явственно пахнущей валерьянкой. – Случай, конечно, непростой. Но главное сейчас для нас с вами – это то, что его жизни ничто не угрожает. Андрей жив и физически здоров. А остальное… Будем искать лечение. Нужно верить в хорошее. Подобные случаи далеко не безнадежны. Конечно, потребуется какое-то время. Но я лично обещаю вам, что сделаю все, что могу, все, что в моих силах. И не только из-за протекции, хотя Вячеслав Олегович в свое время приложил очень большие усилия для того, чтобы наша клиника состоялась как престижное медицинское учреждение. Он, кстати, вам кем приходится?

– Зятем… – сквозь слезы ответила Наталья Сергеевна. – Он муж моей сестры.

– Так вы у них гостили как раз в то время, когда с Андреем случился этот, ммм, кризис?

– Да… всего-то на пару недель из дома уехала. Ведь все было совершенно нормально, доктор! А потом возвращаюсь – и вижу такое…

Валентин Филиппович сочувственно покивал.

– До сих пор не могу поверить, – всхлипнула женщина.

– Наталья Сергеевна, голубушка, – успокаивающий голос профессора, как бальзам, лился на душу, – вы уж простите, но мне нужно уточнить у вас некоторые детали. Это необходимо для того, чтобы определиться с методикой лечения. Собственно говоря, детали поведения вашего сына нужны для точной диагностики. Скажите, ваш сын так и лежал на полу в листьях, голый, среди ужасающего беспорядка, верно?

Она только кивнула.

– Андрей был в сознании?

– Да.

– Он говорил с вами? Произнес хоть что-нибудь?

– Он сказал: «Мама, уезжай. Беги отсюда». Потом его вырвало, и он больше не разговаривал.

– А что, ноутбук он действительно разбил?

– Да…

– А та женщина, о которой он упоминает в дневнике? Поймите меня правильно, госпитализация прошла без участия милиции, но я все равно должен спросить.

– Нет, что вы… Это он придумал просто. Жива-здорова она, ходит по деревне. Злорадствует…

– Злорадствует? – зачем-то переспросил, заинтересовавшись, Валентин Филиппович.

– Что сделать, человек такой, – вздохнула Наталья Сергеевна.

– Так-так, понятно. Ну а песик? С песиком что?

– Издох песик, – прошептала несчастная женщина. – Я его там и нашла, где Андрюша написал. Он лежал головой в луже воды. Только никаких наростов, никакой слизи на нем не было. Я боюсь… боюсь…

– Вы боитесь, что Андрей сам его утопил в этой луже, – закончил за нее профессор. – Верно?

– Да, – голос матери был едва слышен.

– А в туалет он действительно ходил прямо в комнате?

– Да…

– Как вы думаете, сколько дней это продолжалось?

– Точно не знаю… Может, около недели… О, господи, какой кошмар… За что нам это, за что?

– Ну-ну, все хорошо. Еще раз подчеркиваю: все страшное позади. Андрей очень вовремя попал к нам в клинику, здесь он будет окружен заботой и вниманием. У нас в штате исключительно профессионалы высочайшей квалификации, всех уровней, начиная от медсестер – я не шучу. Знаете ли, есть медсестры, и есть медсестры.

– Слава говорил мне, что ваша частная клиника – лучшая в Сибири.

– Думаю, так оно и есть, – спокойно согласился Валентин Филиппович. – Наталья Сергеевна, скажите, а какое у вашего сына образование?

– Ну как какое? Одиннадцать классов. – Женщина, казалось, слегка воспряла духом, приободрилась. Голышеву удалось немного ее успокоить и вселить надежду. – Он только собирался поступать в институт.

– В какой именно?

– В СФУ [7], на биологию.

– Интересно… В его дневнике упоминается достаточно сложные для понимания микологические термины. Анаморфа, телеоморфа… Явно не школьный уровень. Знание латыни опять же – откуда это у него? Неужели это самообразование?

– Ох, так ведь это же с форума!

– С форума?

– Да, он упомянул о нем в дневнике. Это грибной форум, там общаются грибники, причем самые заядлые, если не сказать чокнутые.

– Так Андрей грибник? А вы?

– Я? Нет, я грибы люблю только в тарелке. Грибником Андрюшу отец сделал. Он приучал с детства, брал с собой в тайгу. Саша, муж мой… Пропал без вести он в лесу, семь лет тому назад уже. Я думала, Андрей возненавидит лес после этого. Но нет… Наоборот, он как подрос, так стал все чаще уходить, все дальше… Может, пытался следы отца отыскать? Даже не знаю. Грибы приносил исправно, очень хорошо в них разбирался.

Она прервалась на мгновение, собираясь с мыслями. Тяжело вздохнула, вытерла платочком глаза. И продолжила:

– Все изменилось с тех пор, как я ему купила ноутбук, и он научился ориентироваться в Интернете. Нашел он там этот проклятый форум, втянулся. Не помню, как точно он называется. «Грибной клуб», что ли? Или «Разговор с грибами»?

– Даже так? – Профессор нахмурил брови.

– Нет-нет, это не то, о чем вы подумали. Там не обсуждают всякие наркотические грибы. Там, насколько я поняла, грибники из разных регионов стараются перещеголять друг друга, хвастаясь своими находками. Выкладывают фотографии, определяют друг другу всякие редкости. Туда даже специалисты-микологи заходят. А среди любителей там есть более-менее нормальные – это те, кому только съедобные грибы интересны, – и совсем чокнутые, способные ползать на коленках вокруг какого-нибудь бревна чуть ли не с лупой, чтобы найти и сфотографировать грибную фитюльку размером в несколько миллиметров.

– Вполне невинное увлечение, не правда ли? – прокомментировал профессор. – На первый взгляд.

– Вот именно, что на первый взгляд. Буквально за пару лет обычное увлечение Андрея превратилось в какой-то безудержный фанатизм. В этом году, уже с апреля, он все свободное время тратил либо на походы в лес, либо на общение на форуме. У него десятки тысяч грибных фотографий! Все последнее время Андрей думал исключительно о грибах. Он даже мобильник настроил так, чтобы ему приходили уведомления об ответах на форуме, и чуть что – бросался к ноутбуку.

– Вот оно что, – протянул Валентин Филиппович, спешно записывающий что-то со слов Натальи Сергеевны в толстую тетрадь большого формата. – Теперь картина начинает проясняться.

– Скажите, – обратилась к нему женщина, – вы уверены, что он действительно не заразился каким-нибудь неизвестным науке грибом? Он часто мне говорил, что грибное царство Сибири не изучено и на пятьдесят процентов.

– Абсолютно! – заверил ее профессор. – Я вам уже говорил и повторяю еще раз: нами сделаны всесторонние, полные анализы. В организме вашего сына нет никаких следов присутствия гриба-паразита. Его недуг – чисто душевного, психического характера.

– Как он сейчас? – спросила Наталья Сергеевна.

– Сейчас он отдыхает. Спит. При первичном осмотре было выявлено чрезвычайное психоэмоциональное напряжение, которое проявилось даже на физическом уровне – спазмами и судорогами отдельных мышц. Мы ввели его в состояние искусственного сна, чтобы дать возможность клеткам его тела и мозга как следует отдохнуть.

– Я хочу его видеть, – сказала мать.

Голышев выдержал небольшую паузу и произнес:

– Что ж, идемте.

Они прошли через уютный, опрятный внутренний дворик клиники, где был разбит небольшой скверик с аллейками. Кое-где на скамеечках сидели больные с отрешенными лицами, в однотипных больничных куртках. Дюжие санитары покуривали в сторонке, ненавязчиво присматривая за пациентами. Помещение собственно больницы располагалось напротив. Входная дверь, обитая вагонкой снаружи, оказалась на самом деле стальной и массивной. Внутри коридоры освещались мягким равномерным светом. Стенки были расписаны жизнерадостными солнечными рисунками, стилизованными под детские. Дверь в палату Андрея также оказалась стальной, с крохотным окошечком наверху.

Он лежал лицом вниз, накрытый простыней, из-под которой торчали худые ноги. Сердце Натальи Сергеевны сжалось. Она подошла к нему, осторожно погладила по голове. Андрей не реагировал, дышал спокойно и ровно. Наталья Сергеевна осторожно откинула простыню.

– Почему он у вас голый лежит? – возмущенно прошептала она.

– Видите ли, – так же шепотом ответил Валентин Филиппович, – состояние глубокого сна может продлиться несколько дней. В таком случае весьма вероятно произвольное опорожнение мочевого пузыря и кишечника. Поэтому мы на этой стадии лечения и не одеваем больных. Чтобы облегчить уход.

– Но ведь… есть же памперсы для больных…

– Что вы, Наталья Сергеевна. Памперсы вредны для здоровья. Мы их не используем, категорически.

Дверь в палату открылась, вошла деловитая медсестра, катя перед собой столик с препаратами и шприцами. Вынув из кармана халата толстую пачку бумажек, похожих на рецепты, быстро выудила оттуда нужную, положила на столик, стала набирать шприц. Размашистая надпись на бланке, над круглой печатью клиники, гласила: «Евдокимов А. А., 1998 г. р. Острый приступ параноидальной шизофрении».

Медсестра, не обращая никакого внимания на наготу Андрея, протерла спиртом место для укола.

– Можно я сама? – шепотом спросила Наталья Сергеевна у Голышева.

– У вас есть опыт?

– Да, конечно. В деревне я многим уколы ставлю, если нужно. – Она взяла у медсестры шприц. – Что это за лекарство?

– Это хлорпротиксен, нейролептик. Средство, купирующее возбуждение и обладающее хорошим седативным эффектом. Сейчас для вашего сына нет ничего важнее отдыха. Когда он проснется, нужно будет оценить его состояние, и в зависимости от него определиться с последующим лечением.

Наталья Сергеевна довольно умело сделала укол, заслужив даже одобрительную улыбку молчаливой медсестры, и после ее ухода спросила Голышева:

– Но, если никаким грибом он не заражен, откуда могли взяться все эти ощущения? Как это возможно, чтобы нормальный, здоровый, веселый парень вдруг ни с того ни с сего, в одночасье, заболел… шизофренией?

– Не в одночасье, конечно, – вздохнул профессор. – Есть у меня теория на этот счет. Плод, так сказать, многолетних наблюдений. Крамола… Знаете что? Давайте вернемся в мой кабинет. Если вы никуда не торопитесь, я расскажу вам о ней за чашкой чая.

Наталья Сергеевна снова подошла к сыну, наклонилась, поцеловала его в затылок.

– Андрюшенька, родненький, выздоравливай, хороший мой, – прошептала она ему. Смахнула слезу, повернулась к Валентину Филипповичу: – Идемте.

– Видите ли, Наталья Сергеевна, – начал свой рассказ профессор Голышев, после того как собственноручно заварил ароматнейший зеленый чай и разлил его по чашкам, – ваш Андрей, как я уже сказал, не заражен спорами гриба мортемицеса. И самого такого гриба, конечно же, в природе не существует. Но тем не менее он очень точно описал в своем дневнике то, что с ним произошло. Вы, скорее всего, не знаете, но в современной психологии принято считать, что мозг человека – это субстрат для его высших психологических функций…

Женщина, только что пригубившая чай, услышав слово «субстрат», замерла и напряглась. От слов Валентина Филипповича буквально пахнуло ужасом – непонятным, но облаченным в научную форму и оттого еще более пугающим.

– Говоря простыми словами, высшие психологические функции – это мышление человека, его память, его воля, его чувства… То есть все, что определяет поведение и поступки. Или, если угодно, формирует программы, управляющие поведением и поступками. Надеюсь, я изъясняюсь не очень сложно?

Наталья Сергеевна слегка кивнула, думая не столько о словах профессора, сколько о странном огоньке, блеснувшем на мгновение в его глазах.

– Прекрасно. Мы с вами дожили до такого времени, когда материалистические учения не особенно популярны. Но это отнюдь не отменяет их актуальности. Так, например, еще в тысяча восемьсот шестьдесят третьем году знаменитейший русский ученый Иван Михайлович Сеченов доказал, что – цитирую – «все акты сознательной и бессознательной жизни по способу своего происхождения суть рефлексы». То есть психическая деятельность человека носит отражательный характер, она рефлекторна. Начало рефлекса – это раздражение нервных окончаний. Помните, как нас когда-то учили? «Материя есть объективная реальность, данная нам в ощущении…» Отбросим в сторону то, что всю существующую вокруг нас реальность нам предлагали считать материей. Наши ощущения – вот на что следует обратить внимание. Наши ощущения – это сигналы, воспринимаемые органами чувств. Они раздражают нервные окончания. Эти раздражения превращаются в нервное возбуждение, передаваемое в мозг.

Профессор Голышев говорил уверенно и внятно, его речь одновременно и зачаровывала, и слегка пугала собеседницу. Наталья Сергеевна старалась не пропустить ни единого слова, и пока что ей это удавалось.

– Продолжение рефлекса – это определенные процессы, происходящие в головном мозге. Они-то и являются основой возникновения психической деятельности. Темное дело! Детали этих процессов наукой до сих пор не изучены. Но именно они управляют чувствами, мыслями, а в конечном итоге и поступками человека.

Услышав слова «темное дело», Наталья Сергеевна вздрогнула. Ее взгляд встретился со взглядом профессора, и ее поразила ледяная цепкость и бездонная глубина его серых умных глаз. По позвоночнику побежал холодок, и голова слега закружилась.

– Завершение рефлекса, – продолжал Голышев, – это движение мышц и органов тела, проявляющееся в действиях и поступках человека. Чувства и мысли человека, побуждающие к какому-то действию, и затем само действие – это всего лишь реакция на внешние, подчеркиваю – именно внешние раздражители. Вы по-прежнему следите за ходом моих рассуждений?

– Да… – поежившись, прошептала Наталья Сергеевна.

– В таком случае скажите, пожалуйста, как вы отреагировали на услышанное?

Женщина на мгновение замялась, нервничая, но все же решилась:

– Не хочется верить в эту теорию. Вы уж меня простите, глупую. Неприятная она какая-то… бездушная, что ли. Неужели все чувства, возникающие меж людьми, всего лишь рефлексы, раздражения нервных окончаний? Не хочется так думать.

– А как вы полагаете, какое отношение к теории Сеченова высказала Православная церковь? Тогда еще, вскоре после публикации?

– Отлучила его? Сеченова этого?

– Митрополит петербургский Исидор попросил российский Сенат сослать Сеченова для смирения и исправления в Соловецкий монастырь «за предерзостное душепагубное и вредоносное учение». Но другие отцы православия не поддержали Исидора. Многие из них признали теорию Сеченова полностью соответствующей православному вероучению. Ведь она лишь подтвердила всемогущество Божие. Ибо Бог создал природу, в том числе и природу человека, и создал ее хорошо.

Наталья Сергеевна смотрела на Голышева широко раскрытыми глазами. Сказанное им сейчас казалось удивительным, но какое это могло иметь отношение к их нынешней ситуации?

– Но при чем же тут Андрей? – Вопрос таки сорвался с ее уст.

– Терпение, голубушка моя, терпение. – Профессор явно получал удовольствие от изложения своих идей. – Для нас с вами пока что важно отметить, что мысль человека – это реакция на некое внешнее воздействие. Это первый краеугольный постулат моей теории.

Теперь зайдем с другой стороны. Был как-то у нас в клинике один больной. Сектант, чуть не уморивший себя агрессивной диетой. После полугода общения в религиозной секте был готов бросить все, и его близкие боялись, что он отпишет квартиру посторонним людям. Они вовремя подсуетились и определили его к нам. Здоровье его, надо сказать, было и впрямь в плачевном состоянии. Как психическое, так и физическое. И вот как-то мы с ним общались… знаете, я охотно общаюсь со многими больными. Несмотря на их состояние, иногда от них можно услышать нечто чрезвычайно интересное. Порой услышанное может перевернуть вверх дном целый пласт устоявшихся жизненных мировоззрений. Вот и этот человек сказал мне как-то одну вещь, которая глубоко меня потрясла. «Храм души человека, – сказал он, – это его мозг. И от того, каких именно строителей человек допускает в свой храм, зависит и будущее этого храма. Станет ли он Божьей обителью или превратится в хлев. А может быть, в пещеру ужасов, населенную демонами». Вы улавливаете аналогию? В его понимании строители храма приходят извне! Это сразу напомнило еще и библейское «ничто, входящее в человека извне, не может осквернить его; но что исходит из него, то оскверняет человека» – из Евангелия от Марка, глава седьмая, кажется, стих вот уже не припомню…

Наталья Сергеевна окончательно отставила в сторону свой чай и с изумлением смотрела на профессора психиатрии, увлеченно цитирующего Библию.

– Синтезируя научные и религиозные тезисы, мы получаем следующее: в результате определенного внешнего воздействия в мозге человека возникают в качестве реакции некоторые мысли. И если негативные, вредоносные мысли не распознаются человеком правильно в момент возникновения, если человек не борется с ними, не гонит их прочь, то они приступают к превращению храма в хлев или пещеру. Или, другими словами, заражают субстрат – мозг! – точно споры гриба. Каждая из которых, прорастая, в скором времени даст жизнь целому огромному дереву высших психологических функций, которое уже заставит человека совершать действия и поступки с тем или иным отклонением от нормы, от моделей поведения здорового человека. Если эти отклонения значительны, то медицина может поставить диагноз «шизофрения», а церковь – «одержание». При этом и церковники, и медики утверждают, что это разные вещи. Но они лгут! Потому что де-факто именно высшие психологические функции разрушительного свойства и есть причина всех странных и страшных поступков, совершаемых как людьми, которых церковь считает одержимыми бесами, так и людьми, которым поставлен диагноз «шизофрения». Пока все понятно, не правда ли?

Наталья Сергеевна не ответила. Ей казалось, что время замедлило свой бег, стало липким и вязким, но между каждыми двумя ударами ее сердца Голышев непостижимым образом умудрялся вставлять огромное количество слов и фраз. Его рассуждения стали казаться слишком затянутыми, даже занудными, но в них крылось что-то страшное, что-то очень важное для нее, что-то такое, от чего никак нельзя было отмахнуться. И она старательно вслушивалась, силилась понять профессора и связать воедино его высказывания.

– Ну а если диагноза нет? – продолжал Валентин Филиппович. – Уверяю вас, незначительные отклонения от нормы – по сути, те же шизофрения или одержание, только в легкой форме, – присущи, увы, подавляющему большинству людей. Люди настолько с ними свыклись, что не считают чем-то критическим, даже чем-то плохим не считают. При этом каждый воспринимает реальность по-своему, в той или иной степени искаженной, и практически никто не видит ее такой, какая она есть на самом деле. Объективную реальность в ощущениях человек не способен воспринимать в принципе! Это – постулат номер два моей крамольной теории. Вы уж, пожалуйста, отметьте его в своем сознании, хорошо? Это важно для понимания происходящего и с Андреем, и с вами.

– Я, кажется, поняла, что вы имеете в виду, – произнесла Наталья Сергеевна. – Хотя и с трудом…

– Прекрасно! Итак, мы остановились на том, что каждый человек воспринимает реальность с определенными отклонениями, большими или меньшими. Нередко случается так, что из небольших отклонений вырастают отклонения значительные. Порой – просто чудовищные. Вот вам пример из жизни. Отправили меня как-то по молодости в командировку на Дальний Восток. Не одного – вместе с одним коллегой. Мы с ним дружили почти. Искренний, веселый, душевный товарищ. Ехали поездом из Москвы. Неделю в дороге… За пару дней до приезда в поезде кончился чай. Следующая станция, где можно было попробовать купить на вокзале, – только через полдня. Товарищ мой нахмурился, почернел лицом. Сказал, что если он не пьет утром чай, то перестает быть человеком. Можете себе представить? И действительно, он стал угрюмым, раздражительным, ворчливым. Брюзжал непрерывно, чуть что – хамил людям, поливал все и всех вокруг грязью… Я смотрел на него – и не узнавал. Изменилась вся модель его поведения, полностью и мгновенно! Из-за такой мелочи. Понимаете? Через полдня я напоил его наконец чаем, и все наваждение как рукой сняло. Вы можете сказать, что это ерунда, обычное дело, что многим присуща подобная мелочная раздражительность. И вы будете правы. Но не в данном случае. Он плохо кончил, приятель этот мой. Сначала жену со свету сжил, а потом и сам повесился – через пару лет всего после нашей с ним поездки. Пещера ужасов, населенная демонами… Так-то.

Профессор говорил страшные вещи, но суть сказанного им неприятно контрастировала с охватившим его непонятным радостным воодушевлением, возраставшим с каждой минутой. В какой-то момент Наталье Сергеевне подумалось, что она, быть может, единственная его покорная слушательница.

– Изменение поведения моего приятеля было мгновенным. Но соответствующее дерево высших психологических функций выросло на его субстрате намного раньше. Каким образом, когда? В его случае я уже не смогу ответить на этот вопрос. А вот в случае с Андреем – смогу. Наталья Сергеевна, скажите, вы никогда не задумывались, почему некоторые идеи в буквальном смысле завладевают людьми? Почему, например, молодые, здоровые, психически адекватные, казалось бы, люди, русские по национальности, бросают все и уезжают воевать в далекую, незнакомую страну с чуждой религией? А игромания – слышали ведь наверняка о таком расстройстве? Когда человек проигрывает все, что у него есть, – в автоматах ли, или в дорогих казино, неважно, – и не может самостоятельно остановиться? Как это возможно, ведь он не принимает наркотические вещества? Или вот в последнее время появился такой термин: интернет-зависимость. Общение в соцсетях и чатах постепенно заменяет больному реальную жизнь. Он все больше и больше времени проводит в Сети, теряет интерес ко всему остальному, его трудно отвлечь, он с большим трудом может остановиться и выйти из Сети самостоятельно. По сто раз на дню проверяет электронную почту… Наталья Сергеевна, я по вашему лицу вижу, что попал в точку. Очень похожие симптомы были и у Андрея, верно?

– Да, – сказала женщина.

Чашка с недопитым чаем до сих пор стояла на столе перед ней, она просто не могла ее держать – руки снова мелко тряслись. Голышев более совершенно не обращал внимания на непростое состояние собеседницы.

– Вот! Только общался он не в простой соцсети, а на специализированном грибном форуме. Отсюда немного иной характер заболевания. Но началось все оттуда – в какой-то момент времени, когда онлайн-беседа на интересующую тему принесла ему удовольствие. И это удовольствие захотелось повторить еще раз и еще… В этот самый момент на его субстрат упало зернышко, или, можно сказать, спора. Спора дала росток, росток стал развиваться, ветвиться новыми симптомами, и вскоре поведением Андрея стало управлять дерево противоестественных, навязанных извне высших психологических функций. Иначе – он стал одержим. Допустил не тех строителей в свой храм души, и храм постепенно превратился в пещеру. Модель поведения вашего сына стала такой, словно он живет совсем в иной реальности… Именно этот процесс Андрей описал в своем дневнике – только аллегорично, оперируя понятными ему образами. Спора будущего паразита попадает в мозговой субстрат в виде ложной привлекательной идеи, в виде соблазна. Если ее распознать вовремя, то можно вырвать с корнем, но ведь это – если распознать… А знаете ли вы, что в структурном отношении мозг шизофреника организован гораздо более выгодно, чем мозг обычного человека? Все потому, что у обычного человека там заросли с буреломом, а у шизофреника – стройные ряды посадок…

Глаза Натальи Сергеевны снова наполнились слезами. У нее больше не получалось следовать за витиеватым ходом мыслей профессора. Каждая его фраза, осмысленная и понятная сама по себе, проносилась сквозь ее сознание наподобие курьерского поезда и тут же исчезала, оставляя после себя лишь легкую дымку неясных образов. Ее тут же сменяла другая, но связи между ними уже как будто не было, и общий смысл сказанного безнадежно ускользал. Нарастающий безотчетный животный ужас все сильнее и сильнее сдавливал ледяными клещами сердце. В голове пульсировало красным только одно слово: «Субстрат… субстрат… субстрат…»

– Валентин Филиппович, – собравшись с силами, с трудом проговорила бедная женщина. – Я что-то вас не понимаю. Наверное, – она попыталась пошутить, натянуто улыбнувшись, – наверное, мой субстрат невосприимчив к вашей теории…

– Да что вы, голубушка. Не обманывайте себя. Еще как восприимчив! И к моей, и к… другим. Старцы в Священном Синоде ведь тоже думали, что невосприимчивы, когда признавали ложную теорию Сеченова. Наивные! А ведь могли бы догадаться! Теория Сеченова полностью игнорировала нас!

– Нас? – переспросила Наталья Сергеевна.

– Да не вас, а нас! – неожиданно рассердился Голышев. – Впрочем, быть может, они записали нас во внешние раздражители? А что ж, с них станется, с этих старцев. Они и по жизни-то туповаты были, а уж в старости вообще многие в маразм впали. Но мы не внешние раздражители! Мы, милочка, – те, кто их для вас подбирает! Изобретательно и безошибочно!

– Кто это мы? То есть вы? – снова спросила его собеседница.

– Неважно, – ответил профессор. – Важно то, что и у вас в голове выросла целая бесовская роща. А вы-то и не заметили!

И он внезапно рассмеялся гадким, злым, скрежещущим смехом, от которого кровь заледенела в жилах Натальи Сергеевны.

– Все дело, милочка, в неприятии реальности. Той единственной реальности, которая действительно реальна. Кто-то не может смириться с отсутствием чая. А кто-то – с поведением сына… И вот тогда-то и появляемся мы. Мы – те, кто выстраивает для вас реальность альтернативную. Потому что для каждого, абсолютно каждого человека можно подобрать такую систему внешних раздражителей, которая заставит его искаженно воспринимать реальность и гарантированно приведет поначалу к отклонениям от морально-этических норм поведения, а в конечном итоге, при отсутствии осознанного волевого сопротивления с его стороны, – к сумасшествию и гибели. Вот вам и третий, основной постулат моей теории. Что же вы побледнели, Наталья Сергеевна? Разве вы никогда не слышали, что все вокруг вас, все окружающее, близкое и далекое, вообще вся Вселенная – существует только в вашем воображении?

– Нет, – прошептала Наталья Сергеевна. – Я… я вас окончательно перестала понимать.