Обет мести. Ратник Михаила Святого Соловьев Алексей
Но внутри не поспешили выполнить приказ. В дверь забухали еще сильнее, пытаясь прорубиться. Иван уловил в окне чью-то фигуру и почти в упор спустил самострел. Раненый заорал благим матом.
— Обложить соломой! Вздуть огонь! — зычным голосом скомандовал десятник. Его услышали все, изнутри донеслось:
— Не жгите, не жгите!!! Сдаемся!!!
В узкое оконце торопливо полетели сабли, секиры, кистень, ножи, луки. Залить огонь в печи не догадался никто, кашель перемежался с проклятиями, дым валил из всех щелей. Но дело уже было сделано.
— Выходить по одному и только по моей команде! Руки за головой! Кто нарушит — бью стрелой без предупреждения! Первый — пошел!!!
Бревно, подпиравшее дверь, отлетело в сторону. Арбалет и несколько луков были направлены на выход. Новгородцы разобрали выброшенное оружие, присоединились к тверичам. Семен уже спокойно наблюдал за тем, как ушкуйники трусливо выбирались наружу и становились в ряд. То ли гнев его поутих, то ли вспомнилось, что негоже боярину бить безоружного.
Двенадцать молодых парней в узорчатых кафтанах стояли неровной шеренгой, дрожа от страха и холода. Сын Онуфрия не спешил их одевать в теплое, прохаживаясь взад-вперед и заглядывая каждому в лицо. Перед одним остановился:
— Ну, здравствуй, Терентий! Слыхал, что баяли про тебя, да только не верил, что ты до такого дойти можешь. То-то отец твой теперь возрадуется, как на вече тебя увидит. Куда серебро спрятал, сволочь? Так скажешь али по-татарски палить пятки тебе будем?
Иван усмехнулся в душе боярской сообразительности и жадности. Но вскоре опешил. На снег с металлическим звоном упали два небольших кожаных мешка, и Семен произнес, презрительно толкнув один из них ногой:
— Забирай, Иван Федоров! Это тебе за сделанное. Твой Михаил, думаю, за службу меньше платит. Бери это серебро, я дороже стою!!
Десятник покосился на тверичей и по загоревшимся глазам понял, что ему свои не простят отказа. Осталось лишь усмехнуться и поклониться:
— Благодарим, боярин! Не за серебро работали, но все равно спасибо. Яков, прими!
Плененных повязали покрепче, побросали в сани, укрыли попонами. Новгородцы пересели на захваченных лошадей. Наскоро перекусив за полуразгромленным столом лихих боярчат, двинулись дальше на Вышний Волочек. Позади жарким костром занялось воровское подворье.
В городе они остановились на одном постоялом дворе. После ужина, увидев, что Семен вышел на улицу один, Иван последовал за ним.
— Не гневайся, боярин, позволь слово молвить? Одно лишь хочу узнать: какая сволочь на меня поклеп навела? Какая тварь тень на дочь моего боярина бросить осмелилась? Поверь, боярин, за этим очень многое может стоять, ей-ей! И прежде всего смерть моего брата единственного…
Очевидно, глаза молодого ратника говорили более, чем слова. Новгородец искоса посмотрел на Ивана и, помедлив, ответил:
— Не могу ни тебя, ни ее простить, пока сам в глаза жене своей будущей не посмотрю. А про вас мне сразу после охоты сказал княжий слуга, ключник. Сергием его кличут.
Иван вздрогнул. Именно Сергий передал Ярославу боярский подарок в виде кувшина вина. А ну, как и это неспроста? А вдруг?..
Он до боли закусил губу, вспомнив, что вино из того кувшина испил Ярослав со товарищами, а потом они занемогли. Но тогда выходило что?..
Семен не мог не заметить разительной перемены, произошедшей с собеседником. Чуть обмяк лицом.
— Что с тобой, Иван?
— Ничего. И что же этот ключник тебе напел?
— А то, что вы с Аленой по двору вместе гуляли и на охоте рядом стояли. Что тянется она к тебе явно, а ты к ней.
«Вона как! Отчего ключник на меня зуб такой заимел? Да уж не тот ли это пес, что и с Коршуном все подстроил? Но почему тогда крашеные стрелы? Ладно, вернусь, потолкую с глазу на глаз. Хоть ты и слуга князев, а ответить придется… Коли выпытаю что про Амылеев, сам тебя к ногам Михаила кину! А Василию обязательно расскажу, что его дочь перед свадьбой специально оговаривают. Уж ему-то этот Сергий не посмеет не ответить!.. Господи, ну зачем мне теперь этот обоз купеческий нужен? Так и до распутицы поездка эта растянуться может».
От сумбурных размышлений его отвлек Семен:
— Ты здоров ли, паря? Белый весь стал!
— Здоров, боярин, — провел ладонью по глазам Иван. — Только зря ты наговорам подлым веришь! Живу я на дворе, и что в том, что дочь моего хозяина подошла и заговорила? Пошто я должен от нее бегать? На охоту десятник ставил, по указу ее же отца, дочь и жену охранять. Я тут вообще не волен был.
Иван сознательно лгал, понимая безысходность сложившихся у него с Аленой отношений и страстно желая теперь лишь одного: чтоб у его любой с мужем в дальнейшем не было ссор и котор, чтоб не бил ее вот этот самодовольный боярчук, отцовской силой и властью избалованный. Лгал… но предателем себя не чувствовал. Ибо и в самых чудных снах увидеть не мог, что когда-либо заменит ей Семена.
— Может, и наговорили, — вновь искоса глянул боярчук. — А только пока с ней о том же не перебаю, на сердце у меня к тебе холод. Хоть ты и от Теренка меня избавил! Он же, сволочь, хотел за меня с отца двести гривен стребовать!! Нет — зарубил бы, подонок! Так что не неволь меня, Иван, дальше вместе поедем, но не люб ты мне…
— Я не неволю.
Весь остальной путь до Новгорода они практически не разговаривали.
Новгород! Отец городов славянских. Град, призвавший на княжение Рюрика с братьями и положивший начало древу князей русских. Иван много слышал о нем от отца, от бояр, от ратных товарищей, успевших побывать в этом месте. Теперь наконец узрел все своими глазами.
Наперебой благовестили колокола. Издали бросался в глаза белокаменный детинец с древней Софией, прочные стены и купола которой видели не одно шумливое вече и не одну кровавую стычку вольных горожан, когда слово уже не в силах было разрешить наболевший спор и в ход начинали идти кулаки, оглобли, мечи, засапожники. Гляделись розовые тела новых соборов, столь не похожие на деревянные храмы Твери. Величавые, такие же гордые, как и новгородские смерды и ремесленники, с легкой насмешкой провожавшие оком усталых тверичей и своих именитых земляков. Два купца стояли на самой дороге, вольготно обнявшись: не велика птица — объедешь. Отвычно это было видеть Ивану, тревожно. Он не понимал, что дерзость эта внешняя — голос крови, что не стоял над всеми этими белокурыми и рыжебородыми ни князь-правитель, ни прямая ордынская воля. Не познал город татарских тысяч, откупался серебром да дорогими подарками, сохранил все соки для торговли, для развития ремесел, для развеселой гульбы со звуками волынок и гуслей, с кулачной забавой на льду степенного Волхова. А князя призывал себе лишь для брани против тевтонов или все более набирающих силу литвинов, для походов в Закамье, чтобы потекли оттуда новые серебряные ручьи в казну городскую и торговый оборот. И коли не люб оказывался временный правитель, гордо указывали ему на ворота. Стучал гулко настил Великого моста, и ехал посрамленный князь, зло стиснув зубы и не решаясь дать волю рвущемуся на волю гневу. А новогородцы вновь выбирали своих посадников и жили как встарь, нимало не тужа о чужом позоре.
В тот день торг был малолюден. Добро предлагали лишь иноземные гости с Немецкого двора. Сами же горожане грозно шумели на вечевом сходе, что собрался у Сорока мучеников на Щерковой в Неревском конце. Яростно матерились и бранились, слушая своих бояр да гонцов из далекой Москвы от князя Юрия. И решалось на той многочасовой пре одно: выступать городу против воли великого князя или не выступать? Драться за свои вольности или позволить Михаилу спокойно собирать и ордынский выход, и черный бор со всей волости, и закамское серебро? Горой выступали за сохранение суда посадничьего. А также жадно внимали последним вестям из далекой Орды.
Иван не знал про все это. Он жадно вдыхал запахи с рыбных торжищ, кислый дух выделываемых кож, аромат свежеиспеченного хлеба. И воздух свободы, который уже начинал дразнить ноздри привыкшего к окрикам и покорности тверича. От всего этого сердце начинало биться так сладко и тревожно…
В тот же вечер произошло то, о чем Иван столь страстно и тайно мечтал. Обоз из Новгорода в Понизовье Онуфрий отменил. За неделю до этого до него дошли слухи, что в Сарае после смерти великого хана Тохты началась нешуточная замятня, прошли погромы в торговых рядах, многих купцов, в том числе и русичей, рубили и топили, что сами татары разбились на два лагеря под знаменами ислама и старой монгольской веры. И до окончательного воцарения Узбека или кого иного, способного твердой рукой навести прежний порядок, рисковать серебром и дорогими товарами в южных степях не следовало.
Онуфрий щедро угостил и отблагодарил спасителей сына. Утром лично сопроводил их до торга, помог прикупить гостинцев для родных и близких. Придумал повод, чтоб не слишком-то задерживались слуги великого князя владимирского в его палатах, и с почетом проводил их за Волхов.
Как выяснилось позже, за этой спешкой и опаской скрывался политический умысел. Боярская знать, подстрекаемая Юрием Московским, твердо решила к тому моменту окоротить над собой великокняжескую власть. И лишние глаза тверичей на городских улицах были совсем не желательны.
Глава 16
Первой новостью, которую узнали вернувшиеся дружинники, было известие о смерти двух товарищей по княжьей службе. Ярослав был еще жив, но настолько слаб, что не мог даже говорить. Лишь легкий шепот срывался с его губ, да глаза передавали ту мучительную борьбу, что происходила между некогда могучим организмом и смертью.
Увидев друга и наставника, Иван пал на колени, уронил голову бывшему десятнику на грудь и горько зарыдал:
— Ярослав, милый, прости! Зачем я тогда не разбил этот кувшин? Лучше б я один то вино в себя влил, чем такое!! Я знаю теперь, чьих рук это дело! Клянусь, та мразь трижды проклянет тот миг, когда на свет появилась!!! Слышишь меня, Ярослав?!
Умирающий смотрел не мигая, одинокая слезинка заблудилась в нечесаной бороде. Губы шевельнулись и попытались что-то произнести:
— Никто… тебя… не винит… Бойся…
Но и это усилие оказалось чрезмерным для некогда мощного Ярослава. Он потерял сознание, голова обессиленно чуть повернулась в сторону. Не контролируя себя от горя и переживаний, Иван схватил друга за плечи и прокричал:
— Я знаю, знаю, это ключник Сергий!! Я сейчас удавлю эту мразь, слышишь?!!
Две пары крепких рук оторвали его от умирающего и оттащили в сторону. Коренастый сотник мрачно произнес:
— Опоздал ты, паря, со своей местью. Сергия давно уже черти на сковородке жарят! Аль не слыхал еще?
— Н-нет… Убит?
— И пары дней не прошло, как вы на Новый Город подались. У северных ворот какой-то лиходей его и прикончил. Ни калиты, ни перстня, ни сабли. С одного удара отошел, ирод. И тайну с собой в могилу унес, пошто вино травленое хотел тебе всучить. Ярослав понял все, когда уж совсем слабый стал. Дурак бы не понял: кто пил — того Господь и прибрал! Такие вот дела, Иван! Хорошо, что Ярослава вживе застал, он все хотел тебе что-то передать.
— Передал уже, — дрожащим от готовых прорваться рыданий голосом вымолвил парень. — Что сердца никто из них на меня не держал. За что все это, Господи? За что?!!
И, не выдержав, снова пал в ноги Ярослава и зашелся в беззвучном плаче.
Ярослав отошел тихо. Никто так и не понял, когда бессознательность сменилась бездыханием. Лишь лицо стало чуть помягче да глаза раскрылись, словно хотел бывалый воин напоследок еще раз узреть знакомые стены и верных друзей.
Иван сам выкопал могилу, сам опустил домовину в глубокую яму. На помин души пожертвовал храму гривну из Семеновых, еще две с молчаливого согласия своих спутников передали жене Ярослава. Поминали троих ушедших всю долгую зимнюю ночь.
Кожника Иван увидел через три дня. В горьких хлопотах совсем забыл о торговце и, не увидел бы в рядах, не вспомнил бы и далее. Плечистый мужик обрадовался:
— О, наконец-то! А у меня новость, Ванюша! Нашел я одного коршуненка, побаял с ним. Был он рядом с Коршуном, когда того против тебя подряжали. В пять гривен оценили тебя, о как! Хочешь сам встретиться?
— Думаю, теперь в этом нет смысла. Бог ту сволочь сам прибрал. А впрочем… далеко это?
— Верст семь от града, не боле.
— Айда, коли так! Деньги-то плачены, чего зря пропадать им. Порасспрашиваю лиходея, может, еще что интересное узнаю.
«Лиходей» оказался маленьким юрким мужичком с приметным ухом, изуродованным чьим-то ножом. И поведал он такое, что Иван ничуть не пожалел о поездке.
По словам Пиньки выходило, что засада готовилась уже за несколько дней до охоты. Коршун проговорился, что ему нужен будет помощник, чтоб прикончить одного княжьего молодца либо на темной улице, либо в лесу. По его словам выходило, что близкий к князю человек платил хорошие деньги, чтоб убрать наставившего ему рога резвача-дружинника.
Заказчика Пинька видел лично. Тот прискакал в деревню один, вызвал его на улицу и велел отыскать Коршуна и передать, чтоб тот немедля скакал к главным воротам и ждал княжьего выезда. Коли ж не успеет, ехал по следам в бор, там его встретят и обскажут, как быть далее.
И вот тут начиналось самое интересное. По словам мужика, приехавший был в шлеме с кольчужной сеткой, опущенной на лицо. Пинька видел лишь глаза да бороду богача. Но!..
Ключник Сергий был высок и худощав. Волосы русые, остриженные «под горшок». Заказчик же низок, но коренаст, борода смолево-жгучая, с первыми, пробившими ее словно иней серебристыми нитями седины. Не красил же любитель отравы волосы ради мимолетных встреч?! Но тогда выходило, что Ванькиной смерти хотели слишком многие! Или ключник тоже отрабатывал свои сребреники, когда в овраге стрелы нашли для отмщения не ту жертву? И если так, то вполне понятна становилась смерть хозяина княжих кладовых: мертвые под пыткой лишнего уже не скажут! А опасаться чернобородому явно чего-то было!
— Все время тут живешь?
— Да.
— За кистень на дороге боле не берешься?
— Дак не с кем ходить стало, голубь! И Коршуна нет, и коршунятки разлетелись кто куда от гнева княжьего подальше. Да и спокойнее так-то век доживать. Серебра толику припрятал, зверя, рыбку добыть могу, а на веревке качаться не шибко хочется. Голубок, Никита за тебя поручился. Не наведешь?
— Не наведу. Слышь, Пинь! А ты по голосу смог бы того бородача признать?
— Можно. Но втихую и, знамо, не за спасибо.
— Ладно тогда. Живи спокойно, может, когда и пригодишься.
Обратной дорогой Никита и Иван долго ехали молча. Кожемяка понял, что парень не слишком-то удовлетворен услышанным, и опасался укоров за напрасно потраченные деньги. А ратник даже не думал о перстне-подарке, мучительно перебирая в памяти всех известных ему коренастых чернявых и немолодых, состоявших на княжьей службе, и тщетно силясь осознать, что вообще происходит. Месть татар? Но они далеко от Твери. Нечто иное? Но при чем тогда опять крашеные стрелы?
Постепенно спутники разговорились. Никита успокоился по поводу своих тревог и сомнений. Иван же, поделившись мучившими его размышлениями, неожиданно услышал здравое слово:
— Дак это, Ваньша!.. Ты ж сам мне говорил, что там, на лугу, когда брата твово подстрелили и девку выкрали, четверо конных было. Трое в Орду сбежали, а четвертый где? Я-то думал, ты евонный след все ищешь! Боле как четвертому крови твоей и смерти искать некому! Может, шкуру свою спасает от суда княжьего и твоего, может, Амылеево серебро отрабатывает. Одной ведь они, получается, кровушкой-то связаны…
— Выходит, он свой, русский?
— Выходит так! И даже от самого Михайлы неподалеку ходит.
Никита услышал, как в лесном полумраке громко скрипнули зубы напарника. Он хотел еще что-то сказать, но, покосившись на закаменевшее лицо попутчика, передумал. В таких ситуациях молчание воистину бывает дороже золота!
Глава 17
Из Орды доходили все новые и новые слухи. Хан Узбек явно одерживал верх, оттесняя приверженцев старой веры все дальше и дальше на юг. Вместе с ним в Сарае и на огромных территориях окончательно утвердился ислам. И для восседавших под зеленым знаменем последователей пророка Мухаммеда северные соседи-христиане становились примерно теми же, кем были язычники-литвины для рыцарей Тевтонского и Ливонского орденов, носивших крест на своих плащах, — неверными. А с неверными следовало говорить только с позиции силы, кнута и меча!..
Когда стало ясно, что необходимо ехать в Сарай и просить на великое княжение новый ярлык, Михаил Тверской с малой дружиной и приближенными боярами-думцами отправился на юг, оставив вместо себя юного сына Дмитрия и бояр-воевод. Среди последних был и боярин Василий.
Купец Онуфрия Игнатий, прослышав про великое посольство, не мешкая прибыл в стольный город и испросил разрешения у великого князя плыть далее вместе с его лодьями. Познакомившийся с Игнатием ранее в Новгороде Иван встретился с торговым человеком за несколько дней до отбытия каравана. Он попросил купца найти по возможности в Сарае татарского князька Амылея и выкупить у него русскую полонянку Любаву.
— Вот, десять гривен, все, что у меня есть сейчас, — жарко проговорил Иван, глядя в лицо хитроватому новгородцу. — Если мало будет, доплати свои, я здесь перезайму и с наваром верну тебе! Выручи, дорогой! Хотел сам с великим князем напроситься, да боярин не отпускает. Век тебе благодарен буду!!
Игнатий принял тяжелый мешочек, с явным удивлением посмотрел на ратника, предлагавшего ради освобождения полонянки большую по тем временам сумму, кашлянул в громадный кулачище и ответил:
— Ладно, чего там! Коли найду — привезу. Не сумлевайся. Как тебя-то потом найти?
— При дворе княжьем. Спросишь десятника Ивана из молодшей дружины, тотчас отыщут. Бог тебе в помощь, дорогой!!
Вереница круглобедрых новгородских лодей неспешно отплыла вниз по Волге, чтобы в Нижнем Новгороде соединиться с людьми князя Михаила, отбывшего в Орду из Владимира — номинальной столицы Северо-Восточной Руси.
Потянулись дни и ночи томительного ожидания. Купец хотел обернуться к середине лета, но задумки — одно, а жизнь — совершенно другое. Днем несколько отвлекала служба, а вот ночи, казалось бы, такие короткие по времени, растягивались в бессонную вечность. Иван уже знал, что Алена переехала из Кашина в Новгород, что она уже стала молодой женой, что Василий был очень доволен свадьбой и хлебосольством нового родича. В ушах Ивана постоянно звучали последние слова боярского сына о неизбежном разговоре с Аленой. Сможет ли она отвести от себя подозрения ревнивого супруга, не сорвется ли в горячем запале, не навлечет ли на свою юную голову беду и опалу?
Мешало спокойно спать и иное. Теперь Иван уже точно знал, что за всеми кознями, за гибелью нескольких ни в чем не повинных людей стоит чья-то зловещая тень, истово жаждущая его смерти. И человек этот был явно не последним в сложной иерархии великокняжеского двора.
До Твери стали доходить слухи о неспокойствии в самом великом Новгороде. Воспользовавшись отъездом великого князя, явно подстрекаемые его извечным врагом и соперником в борьбе за главенство на Руси Юрием Московским новгородские бояре прекратили выплату податей и ордынского выхода. Дело явно шло к очередной русской междуусобице. Молодой горячий княжич Дмитрий нетерпеливо требовал от своих бояр активных действий по отношению к Москве и северо-западному соседу. Боярин Василий предложил начать активную войну на дорогах, перехватывая Юрьевых и новгородских посланцев, прерывая между ними связь, задерживая обозы и караваны с хлебом, направляемым в Новгород. Последняя мера для города на Волхове была весьма чувствительна — на новгородских землях в то лето был неурожай зерновых.
Четыре десятника младшей дружины были вызваны к Василию.
— С сегодняшнего дня основные дороги княжества должны быть под вашим неусыпным контролем. Особое внимание Ржеву, тамошний князек Федор совсем решил от Твери к Нову Городу откачнуться. Досматривать всех подозрительных, расспрашивать на всех постоялых дворах: кто проехал на Волхов али Москву, какой командой, о чем говорили. Имать все письма, изучать на месте, и коли измена явная в них будет, то хватать, ковать в железа и немедля переправлять сюда, на княжий двор. Пока великий князь в отъезде, всем его недругам нельзя давать ни малейшего послабления. И да будет Господня и княжья воля на землях русских!
Десятники переглянулись. Судя по тому, что они услышали, княжич Дмитрий вверял им фактически неограниченную власть и права. На всякий случай Иван осторожно поинтересовался:
— А ежели, к примеру, боярин какой поедет с охраной? Да не захочет словам нашим внимать?
— Уже заготовлены грамоты за подписью князя Дмитрия. Коли встретятся таковые — считать их бунтарями и своевольниками и поступать так, как если б на их месте оказался враг! Везти сюда, а уж мы разберемся окончательно и накажем, чтоб впредь неповадно было княжьей воли не слушаться!
Боярин чуть помедлил и продолжил:
— Под началом каждого будет по два десятка. Воям сами объясните, что к чему. Особо отличившиеся будут щедро вознаграждены. Вы все получите из княжьей казны деньги для того, чтоб на всех перекладных конюшнях, на всех дворах постоялых, в любой избе рассказывали вам о гостях подозрительных не только из страха, но и за интерес звонкий. Монет не жалеть, коли будет за что платить!! Ну, с Богом, молодцы, послужите князю и земле русской!
На следующий день ратники в полной боевой справе с утра покинули город.
Ивану досталась дорога на Волок Ламский. Переняв ее почти у самых границ с Московским княжеством, он денно и нощно проверял одиночек и обозы, расспрашивая, кто куда едет, за какой нуждой. Лично объехал все прилегающие к дороге деревни, побеседовал со старостами, задобрив их серебром и пообещав хорошее вознаграждение за успешную помощь. Он справедливо рассудил, что слух о княжьей заставе на дороге вполне уже мог распространиться по округе, и осторожный курьер предпочел бы ехать лесными чащами, теряя время, рискуя нарваться на лихих мужичков с дубинами, но зато более надежно сохраняя и порученное письмо, и саму жизнь свою…
Эта предусмотрительность не замедлила вскоре сказаться. Один из старост прибыл в обед на постоялый двор, где жили дружинники, отозвал Ивана в сторону и сообщил, что накануне вечером к одному из смердов заезжали двое и что того же самого мужика он, староста, видел ранним утром следующего дня возвращавшимся из леса на явно усталой лошади. Ушлому и хитрому старосте хватило ума не допытываться, где был смерд ночью и отчего конь в таком плачевном состоянии. Он сразу поспешил к княжьим людям.
— Не иначе как провожал он тех двоих тропками в обход вас, гати да броды им показывал. Взял бы ты, мил человек, его в оборот, глядишь, и вылезет что интересное! Смутный тот мужичок у меня, темный. Все молчком-молчком, а между тем и серебро для выхода ордынского у него всегда есть, и коня недавно себе нового справил. Пытал я его, на какие такие доходы купил, — молчит. Мол, сабля у него была с последней рати московской, продал он ее. А только думаю, что врет, не видал я у него в тот год никакой сабли. Под Москву вместе ходили, все с грошами вернулись. С медью да синяками, что от московлян получили. Я сказал — ты думай! А только нечисто дело тут, право слово!!
Иван одарил старосту рублем (в то время это был всего лишь обрубок серебряного бруска-гривны), взял с собой пятерых и не мешкая выехал в деревню.
«Смутного мужика» нашли на лесной поляне, где тот усердно ворошил уже подвядшее сено. При виде старосты и дружинников, внезапно вынырнувших из бора, смерд опрометью бросился к ближайшему озерку, явно намереваясь пересечь его на утлом челне и скрыться на другом берегу в ельнике. Выпущенная Иваном стрела, смачно пробившая борт долбленки перед самым коленом беглеца, пояснила ему возможное продолжение лучше любых слов.
Конные подскакали к перепуганному мужику.
— Ты куда это так заспешил, мил человек? — делано улыбнулся десятник, грудью коня оттесняя лапотника от воды.
— Дак, это… думал, татары нагрянули. Напужался шибко, вот и рванул.
— Давно ль татары стали русские шишаки и бороды носить? Ты, дядя, ври, да не завирайся! Поведай лучше, кого ты намедни ночью в сторону Рузы провожал, а? Кто те двое были, что дорогу торную невзлюбили? Что хотели, куда направлялись, чем платили тебе, Иуде? Иль ты теперь не под князем великим ходишь?!
В последних словах уже зазвучал металл. Мужичок с ненавистью глянул на ухмыляющегося старосту и пал на колени:
— Не погуби, родимый! А только не ездил я никуда! Коня в ночное гонял, в болото конь провалился, замучился вытаскивать. Тута я был, неподалеку…
— У тебя, бают, коней-то двое? — Легко соскочив с жеребца, Иван вплотную подошел к допрашиваемому и глянул сверху вниз. — Чего ж ты только одного гоняешь? Аль второй у тебя жрать не просит?
Мужик забегал глазами и ничего не ответил. С лошадей слезли еще трое.
— Разреши, старшой? — хлопнул себя по сапогу плеткой один, на полголовы более рослый, чем Иван. — Сейчас он у меня по-другому запоет, прихвостень московский!
— Погодь, Юрко! Перешибешь его, соплю, кто потом говорить будет? Мы иначе сделаем! А ну, братцы, поставьте его на комара!!
Две пары сильных рук вмиг сорвали с бедолаги порты и рубаху. Поняв замысел Ивана, мужик взвыл диким голосом. Но каяться все еще не спешил. Его, совершенно голого, примотали к ближайшей березке и отошли в сторону, отмахиваясь от насекомых, нудно певших над болотистой луговинкой.
Бывший лесной житель знал, что делал. Десятки маленьких кровососов вмиг облепили тощее тело, заставляя мужика извиваться и тереться о кору. Их черные тельца на глазах становились алыми. Немного времени потребовалось, чтобы смерд взмолился диким криком:
— Ой, милые, не дайте сгинуть!!! Ой, все расскажу, хорошенькие!! Ослобоните только руки, верните одежку мне!!! И едем поскорей отсюда!!
Березовыми вениками с него смахнули комаров, но и только.
— Ну?! Я жду! — хмуро произнес Иван. — Учти, более не помилую. Так тут одного и оставлю. Сам знаешь, что от тебя к утру останется. Помашите маненько, ребята, кажись, умнеть начинает…
Второго приглашения исповедаться явно было не нужно. Мужик торопливо залопотал, заискивающе-угодливо глядя на дружинников:
— Те двое из Твери были!! Сказали, что надо им на Рузу, что не хотят ехать через Ламск, что полгривны дают сразу на границе с московлянами и гривну завтра, коли встречу их и притащу обратно. Любой бы за такие деньги согласился пару ночей не поспать, верно? Орде вон скоро выход платить надо… хлеба бедные ноне, прикупать придется… Не в кабалу ж себя запродавать тиуну княжескому?..
— Тебя как зовут, раб Божий?! — перебил его Иван. Его так и подмывало заехать кулаком в этот шмыгающий носик и бегающие глазенки, но десятник понимал, что мужичок ему еще будет весьма нужен, чтобы перенять предателей. Оттого лишь несколько раз сжал и разжал пальцы правой руки.
— Олферка я…
— Так вот, Олферий! Объясняю тебе, в какое дерьмо ты вляпался! Те двое верховых, что в Москву мимо меня утекли, — предатели и изменники великокняжеские. Сам знаешь, что их ждет, равно как всех, кто таким Каинам помогает. Тебе даже похуже придется: на колу смерть примешь, смердам мы головы не рубим. Тыщу раз успеешь тот день проклясть, когда полгривны от них принял! Всю родню твою в рабство вечное продадим, скотину и добро в казну отпишем.
— Ой, пощади меня, дурака, боярин!!! Не вели казнить, все, что хошь, для вас сделаю!! Христом-богом клянусь!!
Ратники довольно переглянулись. Юрко одобрительно показал своему старшему большой палец правой руки. Выдержав паузу, Иван велел развязать пленника и вернуть ему одежду.
— Поможешь, говоришь? А ну, целуй крест, что не врешь!!
Можжевеловый нательный крест был немедленно покрыт доброй дюжиной звонких поцелуев.
— Ладно, теперь верю! Но учти, ежели хоть одним дыханием своим помешаешь мне взять тех изменников, то!.. — Десятник едва успел ухватить за рубаху готового вновь рухнуть в стерню бедолагу. — Короче, Олферий! Когда, говоришь, встреча у вас назначена?
— Завтра, миленький, завтра! Я укажу где!
— Молодец, понятливый, — ехидно фыркнул Иван и обернулся к своим. — Сейчас вертаемся в деревню и встаем у него в избе. И чтоб до нашего отъезда никто со двора и шагнуть не посмел! А ты, Юрко, вертайся в Ламск, прими команду над десятком. Мне сюда еще пятерых дошли. Пусть пару собак прихватят посвирепее. Думаю, надо всю деревню ночью покараулить, не было б у этого пса напарника. Ты же дорогу стереги, как положено.
Юрко коротко кивнул и вновь сурово глянул на Олферия:
— Эй ты, босяк! А ну, как из себя те двое выглядят? Звали как? Оборужены чем? Вспоминай скорей, чтоб я с одного взгляда мог их на дороге признать, коли сунутся.
Услышав из уст мужика про черную бороду и дорогую бронь одного, про сетку шелома, постоянно опущенную на лицо, Иван вздрогнул.
«Неужто опять тот? Неужто везет? Ладно, погодим! Имаю, потом коршуненок его послушает. Господи, пусть это будет именно тот!!»
К назначенному сроку следующего дня, преодолев по гати непроходимое болото и вброд пару речек, десяток конных попарно рассыпался в густых зарослях ольшаника и ивняка недалеко от берега Рузы, а также перенял узкую лесную тропинку, ведущую в сторону одноименного московского городка.
Серело. В речной пойме лягушки начали дружно провожать угасающий день, остервенело пытаясь переорать одна другую в многоголосом самозабвенном хоре. На луговинах затеяли свой пересвист перепела, словно напоминая людям в железе: «Спать пора, спать пора!!» Но молодым тверичам было в тот момент не до сна.
— Если узнаю, что соврал, лично шкуру спущу мелкими клочками! — поеживаясь от озноба, пообещал стоявший рядом с Иваном и Олферием ратник. — Нету у меня веры таким вот, туда-сюда мечущимся…
— А ну цыц! — зло шепнул десятник. — В сыром воздухе твои ахи за версту слыхать. Придут, коль туда ушли, некуда им боле деться. Без него в этих чащах да болотах сгинут запросто. Это тебе не тракт проезжий.
В стороне от тропы проскрипел козодой. Это могла быть птица, а мог и условный сигнал, означавший, что неизвестные миновали самый дальний секрет. Иван тотчас откликнулся кряковым селезнем. Козодой вновь отозвался.
— Товсь! — едва выдохнул десятник. И к Олферию: — Давай, как я учил! Помни — первая стрела тебе, коли!..
Держа самострел на изготовку, десятник смотрел то на съежившегося мужика, то на кусок луговины перед собой.
Послышался чавкающий звук приближающихся лошадиных копыт. Привыкшие к полумраку глаза уже различали силуэт всадника. Незнакомый голос громко окликнул:
— Олферий, ты где?
— Тута я, — пискнул голос в ответ. — Туточки…
А дальше случилось непредвиденное. Почуяв под новым всадником кобылу, горячий Заграй сапнул бархатистыми ноздрями и призывно заржал. Ему вторил еще один жеребец из засады.
— Бориска, беги!!! — мгновенно оценив ситуацию, заорал передовой и резко завернул кобылу, намереваясь на махах уйти в темноту.
Иван мгновенно догадался, что сторожкие изменники разделились, и скорее всего везший грамоту от Юрия Московского дожидался в отдалении условного знака от напарника. А вместо этого услышал сполох. Медлить было нельзя.
— Имаем их!!! — зычно, словно на рати, гаркнул десятник, пришпоривая провинившегося Заграя. Он уже не слышал, как с разных сторон затрещали кусты, зачавкала осока. Все внимание было сосредоточено на темном пятне в десятке саженей перед собой. Задержать, любой ценой задержать!
На полном скаку он вскинул арбалет и даванул на спуск, целя в лошадь. Несчастное животное дико заржало: железная игла целиком ушла в глубь ее плоти. Еще несколько рывков, и кобыла беспомощно затанцевала на одном месте, припадая на заднюю правую, а затем вообще завалилась на никогда и никем не кошенную в этих местах траву.
Посыльный успел выпростать ноги и выскочить из-под погибающего помощника. Иван размашистым ударом опустил на железный шлем врага тупую сторону сабли. К оглушенному подскочили еще двое, раздался сочный русский мат. Путы плотно оплели ноги и руки. Сделано!!!
— Где письмо?! — сунулся к пленнику Иван, уже нисколько не заботясь о тишине. — Твой второй кто?!
Однако плененный оказался не робкого десятка. Меткий плевок попал десятнику в глаз. Иван ответил ударом окольчуженной правой руки, но желаемого ответа так и не получил.
Подскакал еще один дружинник, с седла вопросил:
— Взяли?
— Как видишь. У вас что?
— Там, где Сашко стоял, сшибка была, крики и звон сабель слышал. Может, тоже взяли, а может, и утек.
— Дурак, туда надо было, на подмогу!!! Догнать, догнать, любой ценой взять гада!!! Гривна за живого или мертвого!!! Он не должен уйти!!
Послав Заграя в намет, Иван ломанул сквозь кусты. У реки уже кто-то вздул факел, и в прыгающем свете было видно двух стоящих лошадей и одного человека, наклонившегося к земле. Когда десятник досягнул до них, он сдавленно зарычал.
Сашко беспомощно сидел, словно дитя куклу, держа левой рукой правую кровоточащую культю. Кисть валялась отдельно, все еще сжимая бесполезную теперь рукоять меча. Подоспевший на помощь ратник умело накладывал жгут.
— Потерпи, Сашок, потерпи!!! Не отдадим тебя костлявой! Видишь, уже перестает бежать. И чего ты, дурило, никак не хотел тяжесть эту на саблю менять? Ничего, князь тебе с голоду помереть не даст, пристроит куды-нибудь. И без руки жить можно!
Сашко, видимо, в шоке все еще не чувствовал боли и порывался встать. Увидев Ивана, он поднял к старшему залитое кровью страшное лицо и прокричал:
— Прости, Иван, прости, если сможешь!! Ловок гад оказался, не совладал я! Саблей как чародей работает! Пимен поскакал вдогон, а только не возьмет он один, силен, мразь поганая!
— Лица не разглядел? Не из знакомых?
— Не узрел. Сетка на нем кольчужная была, все лицо закрывала. Борода черная, это узрел. Да бронь дорогая, это точно! Целой деревни такая стоит!!
Иван вновь беспощадно бросил коня вперед. Тропинка виделась с трудом, он пригнулся к самой гриве, чтобы низкий сук не выбил из седла. Всадник почти достиг Рузы, когда едва не врезался в возвращающегося Пимена.
— Ну что, где он?
— Не догнать!! Конь словно птица летел. Да и темно очень, Федорыч… шелом где-то потерял, за малым голову не расшиб об сук. Ушел он…
— А ну, тихо!!
Иван затаил дыхание, прислушиваясь. Доносились лишь звуки наступившей ночи: кваканье лягушек, перекличка птиц. Словно ничего и не случилось за эти мгновения, словно все еще стояли они в засаде в напряженном ожидании.
— Кто был, не признал?
— Дак я только со спины и успел узреть! Сашко велел догнать, я и бросился. А только конь его гораздо лучше мово… — Дружинник виновато глянул на своего старшего и тихо спросил: — Искать будем или… вертаемся?
Не ответив, Иван завернул Заграя и шагом поехал назад.
К тому моменту, как они подъехали к месту стычки, у жарко пылающего костра уже собрались все. Олферий суетился возле раненого, наматывая на культю свежую повязку. Увидев Ивана, он угодливо залопотал:
— Травки я ему нажевал и положил, боярин! Травка, чтоб не загнило и кровушку свернуло. Живого до Волока довезешь, не сумлевайся. В деревне я еще раз перемотаю.
— Ты знал, что они отдельно вертаться будут?
Олферий с готовностью рухнул на колени, умоляюще протянув вверх руки:
— Помилуй Бог, боярин! Я б сказал заранее, кабы знал-то!..
— Какой я тебе, к черту, боярин! Встань, сейчас тронемся. За Сашку мне головой ответишь!!
— Гнида продажная! — сплюнул связанный пленник. — Мало тебе плачено было, мразь?! Ниче, недолго куковать осталось, отомстят за меня. Напарник-то мой знает, где живешь, помни!!
Олферий громко шмыгнул носом и еще больше поник. Подойдя к своему коню, он обнял его морду и ткнулся в шею лицом, словно жалуясь молчаливому другу на свою судьбу.
Некоторое время Иван и пленный молча изучали друг друга.
— Так кто второй был?
Презрительная усмешка в ответ. Иван занес уже было руку для нового удара, но Пимен перехватил его запястье:
— Не стоит, Федорыч! Он княжичу и боярину живой нужон. Там на дыбе сам расскажет все, что знает и не знает. Тогда и про второго спознаем!
Иван помотал головой, приходя в себя:
— Спасибо, Пимен! Все верно. За эту сволочь лично отвечаешь, я опять сорваться могу. Смотри, чтоб не сделал с собой чего в болоте аль на реках! Двое за Сашком следят, я замыкающий. Трогаем с Богом!!
Утром достигли Волока Ламского. Взяв с собой пятерых из тех, что оставались с Юрко, заменив коней, оставив Сашко на попечении местного лекаря, имавшего плату из великокняжеской казны, Иван повез пленника в Тверь. Он даже не притронулся к еде, выпил лишь ковш пенистой хмельной браги и теперь рысил по дороге, невидяще глядя вдаль красными от бессонницы и пережитого глазами и в который раз мысленно повторяя слова, которые скажет при встрече с боярином Василием. Беспощадные для себя и горькие. Там пусть хоть княжич судит…
Глава 18
На подъезде к Твери Иван приказал замотать пленника в рогожу.
— Пошто? — не понял один из дружинников.
— Хочешь, чтобы через полчаса вся Тверь знала, что мы его на княжий двор повезли? Чтоб его друзьяки об этом ранее Василия или княжича проведали? Кто будет спрашивать, что это такое, — говорите, мол, ратника московляне подстрелили. Ну, с Богом дальше!
Княжич Дмитрий сообщил боярину Василию, что великий князь, судя по всему, застрянет в Орде надолго. Это означало, что вся котора между Тверью, Москвой и Новгородом целиком ляжет на плечи боярской думы: сын Михаила был еще по-юношески горяч и во гневе вреда для отца мог наделать более, чем пользы. Оттого и вышел Василий из терема навстречу прибывшим воям с хмурым выражением лица.
Но Иван не знал всего этого. Он решил, что известие об упущенном втором каким-то образом уже докатилось до княжеского двора, и встретил хозяина с поникшей головой.
— Вот, боярин, принимай! Переняли у Рузы. От Юрия шел, не иначе…
— Живого не могли схватить? — Теперь уже сам Василий неверно истолковал понурый вид своего десятника. — На что мне покойник?
— Дак это… живой он! Второго вот только упустили… А именно тот и должен был грамотку с собой везти…
С юношеской прытью боярин сбежал с высокого крыльца и подскочил к столь дорогому для него подарку.
— Развязать!! Немедля!! Ах, Ваньша, ах, золотце! Вот удружил, так удружил!!
Удивленный таким оборотом дела Иван спрыгнул с коня и помог освободить пленника. Одного беглого взгляда было достаточно боярину, чтобы расплыться в еще более широкой улыбке:
— Заец?!! Вот так встреча!! Ты ж, сукин сын, сказал, что по деревням поехал дань имать! Аль уже в Московии вотчины заимел?
Он сунулся к измученному боярину, за два длинных конских прогона подрастерявшему на конском хребте в неудобной позе всю свою спесь и взиравшему в грозные очи Василия с неприкрытым ужасом.
Читать бесплатно другие книги:
