Обет мести. Ратник Михаила Святого Соловьев Алексей
— Чего молчишь, мразь? Кто с тобой был второй? Пошто в Москву ездили, с кем там разговоры вели? О чем баяли?!
— Не знаю я ничего, Василий! Он один все делал. Я лишь провожал его да проводника подыскивал.
— Кому ему? Имя?!!
— …
— Имя, мразь!!!
Нужно ли говорить, что молодой десятник ждал ответа с не меньшим напряжением, чем вопрошающий седой мужчина. Произнесенное имя резануло по сердцу не хуже ножа:
— Борька Романец!..
— Ах, ты… — не удержался от бранной ругани боярин. — Чуял ведь, говорил княжичу!! Давно уже измену эту зрел. С кем виделись?! Говори, коли смерть легкую от меня принять хочешь! А поможешь — может, еще и помилую.
— Не знаю я ничего, истинный Бог, не знаю!!
Василий распрямился. Глядя мимо Заеца, глухо приказал кому-то на крыльце:
— Передайте его Митрофану. Пусть приготовит, но без меня не начинает. Допрос сам буду вести, лично! Ну?!
Он страшно сверкнул очами. Тотчас трое дружинников подхватили предателя и волоком потащили его в подземную клеть. Именно там, в специально подготовленном помещении, могучий звероподобный Митрофан устраивал пытки провинившимся.
Бешеный огонь в глазах не погас, когда Василий повернулся к Ивану.
— Говори, что было и как! Почему Романца упустил? Ба, парень, ты, часом, сам-то здоров? Не ранен? Лица на тебе нет!..
— Здоров, боярин, прости, что сплоховал!
Видимо, только теперь Василий понял, что полюбившийся ему парень мучительно переживает бегство княжьего сокольничего. Он в первый раз отмяк лицом и вновь бросил через плечо своему сокалчему[1]:
— Ратных накормить и напоить! Уложить спать. Ко мне в горницу угорского вина и еды! Пошли наверх, Иван, время терпит, пусть Митрофан с ним немного повозится. У многих при одном взгляде на дыбу язык развязывается. Заец с дороги одеревенел, может и кнута не почуять. Пусть обмякнет маненько. Сначала тебя послушаю. Не журись, вижу, что крика ждешь! Все одно большое ты дело сделал! Ниточку привез, теперь потянем и весь клубочек распустим. Тут серьезная измена затевалась, в самой Твери-матушке. Я эту заразу каленым-то железом повыжгу!!
После долгой беседы, хорошего вина и сытной трапезы расслабленный Иван едва добрел до избы и рухнул на полати прямо в дорожной одежде. Он не мог видеть, как сразу после допроса Василий отдал приказ, и отряд дружинников полетел в окраинный Ржев, чтоб имать и привезти в оковах тамошнего князька Федора. Ратные поспешили и в разные концы стольного города, чтобы доставить на княжий двор названных Заецем на дыбе людей. Близкие к великому князю бояре с жаром взялись за клубок заговора, в котором состояли отнюдь не простые смертные. Воистину серебро и неблагодарность людская способны толкнуть на самое черное деяние!!
В этом кипении работы и страстей несколько недель пролетело для Ивана незаметно. Он словно запнулся, когда узнал от товарищей по службе, что из Орды вернулся торговый караван и купец Игнатий уже искал его в людской.
— Один? — жарко выдохнул парень, тотчас подумав о Любане.
— Один был, — удивился такому вопросу вой. — В поводыре купчина вроде как пока не нуждается. Просил, чтоб ты поспешал, с утра они дале, на Торжок, отплывают.
Молодой десятник поспешил на берег реки.
Он нашел Игнатия на лодье, спорящего с каким-то тверичем из-за отреза дорогого сукна, привезенного явно из далекой Кафы.
— Ладно, потом урядим! — оборвал новгородец торг к вящему неудовольствию тверского торгового человека, заметив подъехавшего Ивана. — Погодь, паря, сейчас спущусь, тоже хочу на коне проехаться. Страсть как лодья да вода за эти седмицы надоели.
Он нырнул в небольшой домик на корме и вышел оттуда с двумя увесистыми мешочками. При взгляде на них у Ивана оборвалось сердце: он признал в этих кожаных кошелях свои, в которых передавал серебро за выкуп близкого ему человека.
— Не нашел? — тихо спросил дружинник, принимая деньги и машинально перекидывая связанные вместе кошели через седло. Игнатий ответил не сразу. Лишь взобравшись на другого коня, он произнес, не глядя в глаза Ивану:
— Пошто не нашел? Нашел. Да только она сама ехать сюда не захотела…
Подняв наконец голову, купец встретил удивленно-немигающий взгляд.
— Да-а!! Не захотела вертаться! А все потому, что сыны у нее, а без них она здесь себя не видит!!
— Сыны? Ты что-то путаешь, Игнатий! Не могла она за это время двоих родить.
Купец усмехнулся:
— И троих, быват, за раз рожают бабы. Редко только. Близняки у нее, паря, вот в чем вся штука! Два пацана-близнеца.
Понизив голос и оглянувшись, словно сообщал невесть какой секрет, купец добавил:
— Просила передать тебе и отцу ее, что дети эти от брата твово, Андрея. Спасителем и Богородицей поклялась, что истинная правда. И еще одно, чтоб понятнее было. Когда рожала, повитуха татарская что-то там неверно сделала, роды принимая. Не сможет она теперь ни от кого зачать, понимаешь? Потому и не видит себя без близняков, хоть и в чужой земле живет. Такие вот дела, паря!
Игнатий пошевелил губами и добавил, кивая на кошели:
— Там гривны не хватает. Не подумай, что себе присвоил, за встречу с девкой и за разговор долгий отдать пришлось.
— Кому? За кем она замужем? За Амылеем?
— За ним, лиходеем! Но дела я с матерью его вел. Сам Амылей со своим туменом и с братьями где-то у моря Хвалынского, ханы никак воевать меж собой не перестанут. За хозяйством, за гаремом старуха доглядывает. Ох и жадна же, нехристь татарская! Это ж надо: за встречу целую гривну серебра содрать! Будто от той Любани что убудет после беседы!!
— А… детей нельзя вместе с матерью выкупить? Я ж сказал, что верну тебе любые расходы!
Игнатий почесал пальцем бороду и сочувствующе глянул на парня.
— Думаешь, не спрашивал? Она сразу запретила об этом со старухой и баять! Амылей ведь пацанов своими считает. От других жен только девки идут, а тут багатуры! Меня б собаками затравили, нукеры саблями б порубали. Даже не мечтай, паря, ни в жизнь не отдадут. Разве что когда сменять сумеешь их на брата Амылеева. Дак где это видано, чтоб русич татарина в полон брал да менял потом? Не было такого на Руси еще! Такое скорее литвину сподручнее, они под ханами не живут и дани им не платят. Одним словом, извиняй, паря, а только сделал я все, что смог! Не держи сердца, что не вышло ничего.
Иван слушал купца вполуха. Мысль о возможности обмена того же Камиля или Амылея на Любаню с детьми прочно засела в его сознании. Что с того, что раньше такого не было? Почему бы ему не быть в этом первым? Лишь бы кто-то из братьев опять оказался неподалеку от него, а там посмотрим! Была б голова на плечах, придумать все можно. И девку вернуть, и гнева княжьего и татарского избежать. Земля русская велика, леса дремучи. Есть еще куда податься на север. А мужик работящий нигде не пропадет, на то он и мужик! И дом поставит, и поле сделает, и хлеб посеет, и оженится, и детей воспитает в глуши на радость себе и земле родной и на страх врагам будущим и настоящим!
Подумав о женитьбе, Иван тотчас вспомнил про далекую теперь Елену. Покосился на купца.
— На Волхов сейчас пойдешь?
— На него, на батюшку!
— Обратно скоро ль думаешь плавиться?
Игнатий явно замялся, это не ускользнуло от внимания дружинника.
— Как товар будет, — наконец вымолвил он.
— Нешто мало товара в Новгороде Великом? Не темни, Игнатий, я ведь не ребенок. Что, будет война между вами и нами? Пойдет вече против воли великокняжеской?
— Так ведь неведомо еще, кто князем великим станет? — резонно ответил купец. — Юрий-то зря времени не теряет, а серебро — оно всегда одного цвета. Что в Твери, что в Москве, что в Орде. Тебе одному скажу, по секрету…
Он придержал коня и понизил голос почти до шепота:
— В Сарае слухи ходят, что Юрия рыжего частенько подле сестры Узбековой примечать стали. Чуешь, куда оно повернуться может? Юрий-то неженатый!..
Игнатий многозначительно посмотрел на опешившего парня и толкнул коня каблуками. Немного проехав, добавил:
— Михаил ваш вольницу нашу вельми утесняет. А Юрий Московский новгородцам люб, тому все одно, что обещать, лишь бы его сторону Великий Новгород принял. Его и Псков уже привечать более начал. А войне быть, куда от нее деться. Останется Михаил великим — Москву и нас начнет к порядку пригибать. Получит Юрий ярлык — на Тверь пойдет и нас за собой неминуемо потащит. Так что попьет еще кровушки земля русская, ох попьет! Что, ответил на твой вопрос я, паря?
Долгое время они ехали молча, с горестью думая о довлевшей над мирными людьми княжьей воле, помимо желания сотен тысяч разыгрывавшей над измученными землями одну кровавую трагедию за другой. На кону же стояли лишь личные неприязни да жажда власти над этими вот сотнями тысяч, которым порой начинало казаться, что на небесах Всевышний уже отвернул светлый лик свой от северных русских земель…
— Можешь одну просьбу выполнить мою, Игнатий? Личную и без огласу?
— Смотря какую.
Парень развязал кошель и вынул слиток светлого металла.
— Женке одной в Новом Граде привет от меня передай с глазу на глаз. Скажи, что помню и помнить буду вечно!
— Аль пригрела добре в свое время, что гривны за такой пустяк не жалко? — показал в улыбке желтые зубы купец, подкидывая серебро в руке. — Чего ж не передать, можно! Говори кому.
— Побожись, что никто не узнает!
Еще раз усмехнувшись, Игнатий неторопливо перекрестился и вопросительно уставился на ратника.
— Так кому?..
— Снохе Онуфрия твоего Елене Кашинской!
Слиток едва не выпал из руки. Купец натянул поводья, глянул пытливо на парня:
— Кому-кому?
— Семеновой жене.
Игнатий глубоко вздохнул, удивленно покачал головой.
— Ну, ты даешь, паря! Ладно, давши слово — держи! Передам, как увижу. Знаешь ли ты, что она от Семки уже дитя под сердцем носит?
— Для того баб и берут замуж, чтоб они детей рожали. Я ж не рога прошу тебя ему наставить?!
Новгородец вдруг оглушительно рассмеялся и хлопнул парня по плечу:
— Хорош ты парень, Ванюша! Шел бы ко мне под руку, пока холостой. Свет повидаешь, деньгу наживешь, на ноги встанешь. Серебро свое в дело пустишь, удвоится, утроится…
— Я князю своему слово дал!
— Дак ведь нонче он — князь, а завтра?.. Я вот никому ничего не обещал и живу получше иного боярина. Лодья вольный ветер любит. Ну, не пойдешь?
Иван отрицательно мотнул головой.
— Поехал я назад, дядя Игнатий! Спасибо за весть о Любане. За все спасибо, что сделал и что сделаешь!
Они обменялись рукопожатием, Игнатий задержал ладонь Ивана в своей:
— Об одном буду Бога молить! Чтоб на ратях с такими, как ты, не встречаться! Горько тогда обоим будет — и победителю, и побежденному. Уж лучше б на татарву проклятую бок о бок, верно? Сами своими же мечами корни свои подрубаем!
Он хотел добавить что-то еще, но осекся. Тиснув напоследок железной хваткой пальцы тверича, пожилой мужчина галопом поскакал прочь.
Глава 19
Шло время. Вести для княжича Дмитрия приходили все менее и менее радостные. Явно предупрежденный бежавшим Романцом или людьми московского князя, успел удрать из Ржева мятежный Федор, подавшись под защиту сильного северного соседа и его вольницы. Он заручился поддержкой московского князя и новгородской боярской верхушки, с позором выгнал из города всех людей великого князя. Юрий Московский послал в Новгород в качестве наместника своего брата Афанасия. Все более становилось очевидным, что спор смогут разрешить лишь мечи.
Поздней осенью два войска, тверское и новгородское, сошлись по разные стороны Волги-матушки и более месяца простояли без активных действий, ожидая, когда окрепший лед сможет выдержать тяжесть окованной рати и коней. Для Дмитрия это было первое самостоятельное дело, и он явно робел принимать решения сам, советуясь с ближними боярами. А княжьим советникам излишняя активность тем более была ни к чему: неизвестно, как взглянет Михаил на возможную неудачу в сечи?! И это тогда, когда боярин Василий на пару с катом Митрофаном денно и нощно выжигают чью-то измену!.. Нет уж, пусть лучше все идет как идет!! Захочет кто взять все на себя — исполать! Нет — моя хата тоже с краю! Перейдут новогородцы Волгу — рать неизбежна. Не перейдут — можно и далее тешиться с друзьями да наложницами в походных шатрах, с грустью вспоминая домашние перины да разные вкусности своего сокалчего. Дак не вечно, поди? У супротивников грусть тоже не дома осталась!
В итоге до большой стычки дело так и не дошло. Как встал хороший лед, начали обмениваться посыльными. Новгородцы требовали прежних вольностей, Дмитрий настаивал на выдаче беглецов Бориса и Федора и соблюдении установленных его отцом порядков. Начались Никольские морозы, в чистом поле зимовать становилось все тяжелее. И с той, и с другой стороны заболевали ратные, усиливалось ворчание на бездействие старшин.
Тверским боярам, возглавлявшим рать, стало известно от приехавших из Орды гонцов, что мало-помалу Михаил Тверской добился-таки ханской милости. Ценой опустошения собственных кладовых, ценой сотен серебряных гривен, многих десятков соболиных, куньих, лисьих и иных шкурок! Благодаря красноречию своих верных слуг, многие годы проживших в низовьях Волги и прекрасно постигших все тонкости татарской дипломатии. Великий хан Узбек уже почти склонился к тому, чтобы в споре между Юрием и Михаилом отдать великокняжеский ярлык последнему. А это означало, что уже этой зимой с новгородцами будет говорить не какой-то юный тверской княжич, а утвержденный Ордой господин Руси, который мог навести на непокорного непобедимые доселе татарские тумены.
Боярин Василий примкнул к пассивной партии бояр. Розыск закончился, внутренняя угроза была успешно ликвидирована. Теперь пусть сам великий князь решает, кого карать, а кого миловать! Он вместе с княжичем остановил войско вольного города, не допустил большой беды — и слава Богу! Теперь временно замириться, вернуться в дома, отогреться и начинать все по-новому, но уже под рукою великого князя! Он, равно как и прочие бояре, настойчиво советовал Дмитрию поступить именно так, одновременно прося отца привести с собою из Орды степную конницу для окончательного усмирения не желающих исправно платить великоордынский выход.
В итоге все так и свершилось. Стороны подписали перемирие. Никто ничего не заплатил, никто никого не выдал, никто ничего не уступил. Дружины повернулись и отправились на теплые квартиры. Ничья в пользу новгородцев!
Воспользовавшись серьезным успехом в своей извечной которе с Михаилом, Юрий Московский немедля добился, чтобы новгородцы пригласили его на княжение, и вместе с братом Афанасием соколом ринулся на Волхов.
Шестинедельное стояние на Волге Ивана почти не коснулось. Лишь однажды он был вызван Василием для очередных указаний. В лагере десятник пробыл три дня. Без опаски съезжал на тонкий лед, вглядываясь в лица новгородцев в надежде увидеть знакомых. Его окликали, шутливо звали похлебать рыбьей юшки под немецкое крепкое вино. Иван в ответ предлагал погонять на пару верхами волков, этих неизменных спутников любой войны, стаями следовавших за обозами в ожидании стычек и последующих пиршеств. В ту осень серого зверья выло по обеим берегам Волги предостаточно!
Он узнал, что Игнатия среди новгородцев не было. Купец еще до ледостава отправился торговать со шведами, да и застрял надолго — то ли в этой стране, то ли на обратном пути в Псков, преследуя свою и хозяйскую выгоду. А вот сам Онуфрий оказался вместе с сыном на недалеком левом берегу.
Узнал об этом Иван совершенно случайно. В очередной раз горяча коня и высекая подковами крошки из молодого льда, он прорысил вдоль своего берега. С противоположного донеслось:
— Эй, лапотник! Не смерди по ветру, нос воротит от твоей холопьей вони!!
Иван опешил. До этого ему казалось, что грызутся и спорят лишь бояре да посадники, приведшие их сюда. Простому люду, вытащенному из курных изб, эта рать была совсем не нужна. Если и заплатит побежденный откупное, то серебро уйдет в чужой, более глубокий карман. А зипуны в качестве добычи да лишний конь, пойманный за узду после горячей рубки, хоть и имели ценность, но не такую, чтобы ставить против них собственную жизнь. Оттого и перекликались с Иваном доселе весело и с грубоватым мужицким юморком.
Обиды парень не сдержал и в свою очередь отозвался:
— А ты понюхай получше! Может, это сосед твой со страха полные порты уже наклал?! Сунь руку, пошарь!!
Слышавшие это тверичи обидно зарыготали. С новгородской стороны разом свистнули две стрелы. Иван успел прикрыться щитом и поспешил на берег. Донесся довольный хохот теперь и с северной стороны.
— Ну, суки, погодь! Первые начали!
Супротивников разделяло более полусотни саженей. Чувствуя себя в безопасности, бородатые ратники оживленно переговаривались, тыкая пальцами в сторону тверичей. Один, скорее всего тот, что затеял перебранку, бросив на снег лук, задрал тулуп, спустил порты и нагнулся, пошлепывая себя по ядреной голой заднице. Иван стянул со спины арбалет, взвел его, вложил тяжелую стрелу, прицелился и даванул на спуск. Прошло то время, когда он еще только осваивал творение тевтонских оружейников. Теперь что тугой лук, что железная тетива для него были едины. В чем не замедлил через пару мгновений убедиться незадачливый насмешник.
Стрела попала точно в срамное место. Смех сменился воплем боли и возгласами удивления. Раненого подхватили, новгородцы дружно вспятились. Но почти сразу донеслось:
— Эй ты, погодь! Давай съедемся на середке, поболтаем! Не бойсь, стрелять не будем.
Свои тотчас шепнули:
— Ванька, не верь! Арканом могут уволочь!
— Ничто, можно и побаять! А только коли замятня какая приключится, так уж вы поспешайте. Не дайте сгинуть за спасибочко.
Дождавшись, когда от северного берега отъехал конный, Иван направил вперед своего Заграя. И уже через десяток метров признал в приближающемся боярине Семена. Того самого, что взял за себя никак не забываемую тверичем Аленку.
Они съехались почти на середке и остановились. Горячий конь под Семеном затанцевал, звеня дорогой сбруей. Глаза молодых парней встретились.
— Ну, здравствуй… спаситель! Как живется-можется?
— Спаси Христос! Жаловаться вроде не на что.
— По Алене моей не скучаешь?
Вопрос был столь неожиданным, что Иван на какое-то время растерялся. Боярин тем временем продолжал бросать сквозь плотно стиснутые зубы:
— Помнишь, я обещал тебе, что обязательно потолкую с глазу на глаз с ненаглядной моей? А уж потом решу, кому верить: тебе или иным? Так вот: она сама спор этот наш давний разрешила!
— Не понимаю, о чем ты, боярин…
— О чем? — взъярился Семен. — Ты не знаешь, о чем?! А то, что сына моего, ею рожденного, Елена все именем твоим назвать пыталась!! А то, что она в беспамятстве любовном, когда стонет и глаза закрывает, меня уже два раза Ванюшкой назвала?! А то, что после кнута моего мужнего прямо в лицо сказала, что не любит и не любила никогда? Этого тебе мало, хорек вонючий?!
Он выхватил саблю и бросил коня вперед. Иван вырвал из ножен свой булат и успел отразить удар. Еще мгновение, и двое завертелись бы в жаркой круговерти на тонком льду. Исходом была б чья-то смерть или увечье. Но не судьба была еще обоим пролить из-за Алены кровь…
— Семен! Стой, сукин сын! Запорю, мать твою!.. Отрызь!!!
Боярчук бешено оглянулся. С левого берега, яростно нахлестывая плетьми коней, уже летели пятеро, и в переднем любой сразу бы признал богатого новгородского боярина. Это был Онуфрий.
Накануне через посыльных новгородская верхушка и Дмитрий с советниками начали вести мирные переговоры, столь устраивавшие северян. Нежелательная сшибка на льду вполне могла перейти из поединка одиночек в свалку многочисленных воев. А пролитая кровь остывает не скоро, даже на декабрьском снегу, обжигая гордость и сердце. И переступить через нее без новой, еще большей, порой становится уже невозможно…
— Везет тебе, выблядок! Отца принесла нелегкая. Не резон мне с ним лаяться пока, не отделил еще как следует от себя.
— Это тебе повезло, белоручка!! — забыв, что перед ним боярский сын, столь же запальчиво ответил Иван. — Двоих бы ноне боярчат из тебя сделал!
— Рати не избежать, сердцем чую. Сойдешься ль один на один тогда?
— Сойдусь, коли жив буду и зад твой раньше времени не увижу.
— А Елене я, как возвернусь, привет жаркий от тебя передам, ей-ей! Кнутом да с размаху разов двадцать! Ниче, мальца и кормилица вскормит. А эта сучка сама вскорости в монастырь запросится грехи свои замаливать!!
Не дожидаясь отца, Семен гикнул и наметом полетел к своим.
Когда Ивана увидели вблизи тверские ратные, они опешили.
— На тебе лица ж нет, о Господи! Об чем баяли, что случилось? — градом посыпались вопросы.
Не отвечая, он проследовал дальше. Лишь достигнув боярского шатра, спешился и спросил стражника позволения увидеться с Василием.
Отец Алены выслушал монолог десятника не перебивая. Тяжелая морщина легла меж его лохматых бровей. Повернувшись к иконам, несколько раз перекрестился, неслышно читая молитву. Затем вновь явил Ивану грозное лицо:
— Так между вами и впрямь что-то было?
— Не было ничего, боярин, Богом клянусь!
И совершенно неожиданно для обоих добавил:
— Не успели ничего сделать! А оба хотели в ноги тебе пасть тогда еще, после охоты княжьей. Люба мне Алена, и я ей люб! А теперь хошь казни, хошь прочь гони, мне все едино! Не могу более на сердце своем это носить. Ты знаешь, что плохо ей там, в Новом Городе, и это главное. Дозволь мне немедля туда поспешить, пока муж ее здесь, да выкрасть дочь твою из теремов боярских?! Он ведь ее либо до смерти забьет, либо силком постриг принять заставит, лиходей!
Стоя на коленях, Иван ждал удара. Василий вытянул из ножен саблю, но замаха не последовало.
— А пошто? — глухо произнес отец. — Она ему Богом дана, пусть к Богу и уходит, коль так все повернулось. А ты пошел с глаз долой, пока цел.
— Совсем, боярин? Из дружины тоже гонишь? Не жить мне без княжей службы верной, не могу снова в леса вертаться! Уж лучше вели гридням, чтоб прямо здесь голову мне смахнули…
Василий покосился на согнувшегося в земном поклоне парня. Вспомнил о той пользе, что успел принести Иван и великому князю, и ему за время своей недолгой службы. Едва заметно отмяк:
— Пшел на Волок Ламский! Без моего приказа оттуда ни ногой, понял? Десяток передай Юрию, в простых ратных походишь.
Когда молодой воин уже выходил из шатра, боярин добавил:
— И деревню у отца, как замиримся, отберу! Неча таким волю давать. Можешь заехать и сказать, пусть к передаче готовится.
Когда же скрип снега под ногами Ивана затих, Василий, не в силах подавить новую волну отеческой ярости, с размаху рубанул клинком по легкому походному столику.
Глава 20
Невеселым было Иваново возвращение. За короткий миг он потерял многое: и трудом добытый чин десятника, и милость Василия, и полтора десятка дворов в родной деревне, которые после широкого жеста боярина на княжей охоте уже навечно видел своими. Но о совершенном парень ничуть не жалел. Вырвавшееся у него признание, желание с помощью отца Алены вырвать женщину из рук ненавидящего ее мужа, не дать недругу надеть на нее черный монашеский клобук, из которого по тем временам обратной дороги в житейский свет уже не было, — все это было совершенно искренне и горячо.
Отец встретил известие сына удивительно спокойно. Прежде всего велел жене затопить баньку: сын явно давно уже не драл себя лыковой мочалкой со щелоком. Забрался на полати и сам, нагнав в небольшой курной полуземлянке обжигающего пара и яростно нахлестав чадо заготовленными с осени дубово-крапивными вениками.
Потом они пили ядреный квас, ели уху из янтарно-желтых жирных волжских стерлядок. Отведали по ковшу молодой ядреной браги. И лишь когда Иван блаженно растянулся на своих с детства знакомых низких полатях с ароматным сенным матрацем, Федор вернулся к затронутой теме.
— Ты чаял, я заголошу, брошусь собирать по дворам все, что можно, пока бояровы люди не пожаловали? Ошибаешься, Ваньша! Я этой службы не искал, она сама ко мне пришла. Залез от прошлой жизни невысоко, падать не больно будет. Добро твое, что успел до этого дня передать, у меня надежно схоронено. Часть тому же Никите в рост дал, это ты сам знаешь. Мужик надежный, не обманет, не зажилит. По нашей жизни надо сторожко жить, лишним добром не обрастать. Придет лихое время, все с собой за Чертов лог не утащишь. Ты, поди, до сих пор боишься, что выпрут тебя из дружины?
— Боюсь, тятя! Привык я уже к той жизни.
— А ведь тебе, паря, об другом сейчас кручиниться надо! Годы идут, ты ж все бобылем ходишь. Не ровен час срубят где на сече, я уж новых детишек не настрогаю! Что ж тогда, и роду нашему конец? Женись давай, пока Михаил за собой землю еще держит. Потом поздно может быть!
Отец сказал это таким тоном, что слегка захмелевший Иван тотчас протрезвел.
— Не понял? Что ты имеешь в виду, батя?
— А то! Княжья власть — она как снег. Вроде и лег надежно, и таять не собирается, а пришло другое время — и покатилась та власть по логам да ложбинкам, в реки впала талой водой да в землю ушла. И уж трава на том месте, где снег белел, зазеленела. Ничто в этом мире не вечно, и власть земная тоже. Человек о роде своем допреж всего думать должен, а уж потом о службе. За этим Господь его сюда с небес послал!
Иван привстал на локте. Пляшущий огонек жирника заплясал на его чистом лице.
— За кого ж ты меня прочишь, батя? Уже, поди, и невесту мне присмотрел?
— Да вон хоть Протасьеву Нюрку, сестру Любашкину. Девка созрела, в полном соку. И нам с матерью легшее будет с дитеночком вам помочь, дворы-то рядом. Хошь, прямо завтра сватов и зашлю?! А после поста и окрутим, гульнем всей деревней. А, Ваньша?
Отец и сын встретились в полумраке глазами. И такая надежда, такое выстраданное отчаяние светились в очах Федора, давно радеющего о продолжении своего родового колена, что Иван не выдержал:
— А давай! И впрямь, чего тянуть? Хотелось бы лебедушку приласкать, да крыльев до нее подняться не хватит. Синичка ближе и надежнее. Засылай сватов, пока я тут! Хрен с ней, со службой, обойдутся в Ламском без меня несколько дней.
Федор согнал с лица радостные лучики-морщинки и уже строго глянул на сына:
— Насчет службы, Ваньша… как хошь к словам моим отнесись, а только в этой жизни я твердо понял: служить надо, пока силы есть. И служить надо стараться сильному — он тебя и прикроет, и одарит, коли будет за что. А от службы слабому проку большого нет. Только шишки набьешь да быстрее в домовину уляжешься.
— Сильнее Михайлы пока на Руси нету никого. Десять лет уж как великий князь. Да и Узбек, бают, опять приветил ярлыком своим. Так что Тверь и Юрия, и новгородцев непременно осилит!
— Я тебе байку про снег давеча сказал, а там уж далее сам думай, паря! Но помни: за слабым ни себя не спасешь, ни род свой не продолжишь. Стопчут слабого рано или поздно на нашей земле-матушке грешной…
На следующий день споро посватали Анну. Мать была рада скорой свадьбе дочери: хоть и помогали соседи, чем могли, но тянуть одной оставшихся после гибели мужа детей было тяжело.
Свадьбу порешили сыграть перед Масляной неделей. И стар, и млад радовались помолвке, еще не догадываясь, что история в своих скрижалях уже переписала ближайшие месяцы по-своему…
Отъезжая на службу, Иван с седла подмигнул невесте:
— На Рождество загляну непременно! Гляди, до этого не передумай! А то придется потом за михрюту лохматого выходить!! Гоп, Заграй, пошел! Гоп, гоп, гоп!!
Застоявшийся жеребец зарысил по малоезженой дороге, унося хозяина к Твери. Анна махала жениху вслед, и слезы неподдельной радости блестели на ее глазах.
Но вместо Ивана к Рождеству до деревни добрался другой ратник и повестил так и не смещенному со своей должности Федору, что великий князь Михаил вернулся в Тверь, что он спешно собирает рати на Новгород и что от их деревни в поход должны выступить четверо оборуженных мужиков на одних санях и с полным припасом на месяц. Торопливо хлебая в избе старосты горячее варево, сообщил, что великий князь привел с собой двадцать тысяч татар, и теперь сеча с новгородцами скора и неизбежна. За Михаилом поднималась вся земля, подвластная владельцу великокняжеского ярлыка. Лишь Москва испуганно затаилась, ожидая исхода схватки.
— Юрий-то Московский в спину вам не вдарит? — деловито поинтересовался Федор, подвигая миску разваристой каши.
— А в носе у него не кругло!! — хвастливо ответил гонец. — Его самого строгой грамотой Узбек к себе вызвал. Михайло-то не зря там, почитай, два года просидел. На Москве брат Юрьев Иван остался, тот не посмеет. Право и сила нонче за нами!
Уехал и гонец, и четверо отобранных мужиков. Свадьбу поневоле пришлось отложить. А Анна с той поры стала дольше стоять в красном углу под иконами, истово моля всех святых о сохранении жизни и здоровья любому Ванюше, сыну Федорову.
Глава 21
Великий князь Михаил Тверской действительно возвращался на Русь с ханским ярлыком, татарской конницей и твердым намерением железной рукой покарать непокорных новгородцев. Он прекрасно понимал, что раздробленная, грызущаяся между собой земля, некогда являвшая грозную силу для печенегов, литовцев, волжских булгар, русскому народу не нужна. Следовало собирать, склеивать, объединять осколки Владимиро-Суздальской Руси, чтобы она со временем смогла распрямиться, сбросить довлеющий татарский гнет и стать тем, чем она действительно может и должна стать! Но вот хватит ли мудрости, здоровья и времени, чтобы сделать Тверь новым центром нового государства?..
Сейчас он был сильным. Но не за счет собственных сил, а благодаря двум туменам идущих уже впереди ханских воинов, которые до той поры считались на Руси непобедимыми. Темники, безусловно, выполнят волю Узбека, но заодно обдерут всех тех, по чьим землям пройдут. Покой тверичан, правда, был относительно обеспечен, великий хан строго запретил зорить земли великого князя. Серебро из княжеских кладовых не зря перекочевало в татарские шатры!
Узбек сегодня помогал Михаилу, но делал это прежде всего ради собственной выгоды: ему нужно было русское серебро. Выход должен был поступать полностью и без задержек, чтобы питать артерии великой страны. Ибо без денег нет власти! Но вот будет ли он таким же доброжелательным, когда заметит, что Тверь реально окрепла и стала самостоятельным сильным княжеством? Не будет ли тогда Орда направлена уже против Михаила? А чтобы дать отпор, нужно было успеть собрать то, что разбили Батый, Неврюй и сейчас столь успешно продолжают дробить Юрий Московский с нижегородцами…
Приказ собирать полки был отдан еще из приволжских степей, и теперь владимирцы, суздальцы, тверичи, кашинцы, конные и пешие, в доспехах и тулупах тысячами стекались к Твери, чтобы затем длинными колоннами под руководством верных князю бояр и воевод направиться в сторону Торжка. По донесениям разведчиков, главные силы мятежных новгородцев уже были собраны именно в этом приграничном городе.
Конная окольчуженная рать была самым сильным козырем Михаила, не считая татар. И эту силу талантливый полководец решил использовать так, чтобы ни о каком последующем сопротивлении и осаде Торжка не могло после боя быть и речи.
Сидение в Волоке Ламском для Ивана закончилось. Все молодшие ратники были вызваны в дружину. Теперь парень ходил под началом того самого Юрко, с кем в свое время задерживал и допрашивал и Олферия, и спутника Бориса Романца. Бывший десятник стал более замкнут, молчалив, но с участью своей смирился и спесь не проявлял. А Юрий был достаточно умен, чтобы не слишком выказывать свое новое положение.
Прибыв в Тверь, Иван надеялся отпроситься хоть на ночь и навестить в деревне своих и Анну. Но не тут-то было! Полки подходили и подходили, и младших дружинников то и дело использовали в качестве посыльных, через которых Михаил руководил слаженным и спорым движением войска.
Однажды Юрко вернулся от боярина Василия расстроенным донельзя и плюхнулся на полати. Глядя в потолок, возвестил своему десятку:
— Оборуживаемся, надеваем все для боя и выезжаем не мешкая!
— На ночь глядя? Что случилось? Куда?
Десятник отмахнулся от вопросов, как от надоедливых мух. Чуть помедлив, произнес:
— На Зубцов!
И неожиданно для всех так цветисто выругался, что у дружинников невольно раскрылись рты. Все споро принялись готовиться к выезду.
Когда выехали из ворот и пустили коней неспешной рысью, Иван подъехал к Юрию и негромко спросил:
— Ты чего такой стремный, Юрко? Что случилось. Зачем такая спешка?
— В Зубцове сотня татар задержалась, да и пограбила городок изрядно. Мне дали строгую грамоту за подписью ихнего темника с наказом сотнику немедля догонять своих. Мы же должны до конца быть с татарами и не допущать новых разбоев! Наш Василий так повелел.
— Татары — они и есть татары! Коль грамотка есть — не боись, не забалуют. У них с этим строго, виновному быстро пятки к затылку подтянут.
— Так ведь я сам родом оттуда, Ваньша! А ну как кого из родных порезали? Я ж не сдержусь тогда, я ж их, гадов!..
Юрко замолчал, но Ивану и без лишних слов все стало ясно. Он поймал руку друга и крепко тиснул запястье:
— Ниче! Бог не выдаст, свинья не съест! А только ты парням уже сейчас про все повести, чтоб знали. Пусть настраиваются.
На первом же привале, когда подкармливали коней, Юрий так и сделал. От внимательного взора Ивана не укрылось, что радости боярское поручение ни у кого не вызвало.
— Лучше б уж наши были, русские… С татарином баять, что против ветра малую нужду справлять: все брызги твои, — пробормотал Пимен. — Нешто они не знали, что тверичей зорить нельзя? А коли плюнут на твою грамотку, что мы против сотни-то?
— Башку снесу тому, кто плюнет! — зло ответил десятник. — Не побоюся. Правда и сила за нами, братцы! И татарин это почуять должен! Тогда и силы наши равные будут. Грамота сия что пайцза охранная, с этим сейчас они баловать не станут. Это на обратном пути их удержать трудно будет. Оттого и хочет великий князь после рати ордынцев через земли московлян направить, я о том от боярина слышал. Пускай Юрий тоже почешется, что свару с нами затеял! Айда дальше, братцы, Василий поспешать велел…
Бревенчатые стены Зубцова показались уже ближе к вечеру следующего дня. На первый взгляд ничего серьезного не произошло. Не было запаха гари, не валялись порубанные тела, не орало воронье, перелетая с трупа на труп и выклевывая самые лакомые куски. Но ворота оставались распахнуты настежь, и рядом не было никакой стражи. Для города в состоянии войны это было необычно.
Десяток осторожно миновал деревянную башню. И почти сразу, увидев русичей, к ним подбежали несколько голосящих баб:
— Ой, родные, что ж это деется-то?! Да что ж вас так мало князь прислал? Порубят вас, молоденьких таких, ироды окаянные!!
— Где воевода аль еще кто из ратных? — перебил их Юрко, придержав коня.
— Дак все по зову к Михаилу в Тверь подались. Остался лишь сотник Прокоп с воротной стражей, дак их обезоружили после сшибки, повязали и взаперти держат. Они сперва будто на постой заехали, а потом и началось…
— Где их старший? — не дослушав, вопросил десятник, до хруста в пальцах сжав правый кулак. — Показывай, быстро!
Сзади него посадили на коня небольшого вихрастого мальца, и десяток ратных галопом направились в сторону невысокой деревянной церквушки на центральной площади. Надо ли говорить, что после увиденного насупленные и злые дружинники были готовы к любому повороту событий.
По пути наперерез им из избы выскочила босая молодуха. Распущенные волосы ее трепало ветром, баба истошно визжала, призывая на помощь невесть кого. За ней выбежали двое смеющихся татар. Они были нетрезвы, что-то насмешливо лопотали ей вслед, намереваясь завалить молодуху в порушенный стог сена у сарая. Русских они в похотливом угаре даже не заметили.
Юрко не выдержал, гикнул на коня, догнал ближайшего и со всего маха опустил плашмя саблю на жирный лоснящийся затылок. Оглушенный «союзник» заверещал громче убегавшей от насильников бабы.
— Заткнись, тварь! Зарублю! Кто вами командует? Где старший? Черт, перетолмачьте гаду, кто способен!
Знавших татарский, увы, не нашлось. Попробовавший Юркиного булата сжался в снегу, глядя вокруг трусливо-бешеными глазами. Второй тем временем незаметно исчез. Иван заметил это первым.
Читать бесплатно другие книги:
