Обет мести. Ратник Михаила Святого Соловьев Алексей

Глава 24

Остановились на ночлег затемно. На следующий день достигли стойбища хана Торгула. Оно состояло из десятка шатров, меж которых горели костры, сидели или бродили мужчины и женщины. Запах вареной баранины и плова разносился далеко по степи. Иван невольно сглотнул набежавшую слюну.

Далее началось непонятное. Ему помогли сойти с коня, не развязывая рук. Подвели к одному из шатров, усадили на землю. И надолго словно забыли…

Затем откуда ни возьмись появились дюжие мужчины. Завалив русича, ему развязали запястья и споро забили шею и руки в разъемную тяжелую дубовую колоду. Пинками заставили встать и отвели в маленькую вежу из ивовых прутьев, обтянутую лошадиными кожами. Грубо втолкнули в нее и ушли, ничего не сказав ошалевшему от боли, тяжести на плечах и непонимания причины столь явной ханской немилости человеку.

Трое суток он провел в колоде. Три долгих мучительных дня и ночи, когда невозможно уснуть, когда короткое забытье оканчивалось новой болью от падения, поскольку уснуть лежа было невозможно. Шею сводило от тесных оков, руки затекали в суставах и предплечьях. Постоянно кружилась голова. Страшно хотелось лишь одного — смерти! Быстрой, мгновенной смерти, чтобы прервался этот ужас, чтобы душа отлетела от мучаемого тела и обрела наконец свободу…

Кормила и поила его какая-то русская старуха. Как могла, помогала справить нужду. Молчаливо смотрела в глаза, иногда бегло проводя сухой ладонью по грязным волосам, и ничего не говорила. Как понял по жестам Иван, любой сорвавшийся с ее уст звук стоил бы полонянке жизни. Такова была воля хана Торгула.

На четвертый день вновь явились палачи и сняли наконец с плеч тяжелое дерево.

— Иди с ними, — впервые заговорила старуха. — Помойся, переоденься во что дадут. Хан хочет тебя сегодня видеть.

Иван добрых полчаса полоскался в бежавшем по дну балки ручье, словно впервые в жизни оказавшись в чистой проточной воде. С наслаждением драл кожу крупным песком. Охранявшие его нукеры насмешливо покрикивали, сидя на траве на самом гребне обрыва.

— Ржите, твари, ржите! Вам бы денек-другой под себя походить! Посмотрел бы тогда, как это вы никогда не моетесь. Гады проклятые!

Все это Иван бормотал, приводя себя в порядок и надевая непривычную татарскую одежду. А когда наконец облачился, сразу почувствовал такое неописуемое блаженство, что вновь захотелось и жить, и драться, и бороться за свое будущее.

Под надзором конных русич приблизился к ханскому шатру.

Торгул два дня был на охоте. Он вообще вел весьма беззаботный образ жизни, кочуя по степи с сотней-другой преданных нукеров, охотясь, бражничая с иными детьми высокопоставленных отцов и справедливо полагая, что для настоящего батыра семья и очаг нужны лишь тогда, когда надоест лихой конь, сабля, охота и гарь пожарищ чужих селений. Он вынужденно принял ислам, чтобы не последовать вслед за несторианцем-отцом на небеса в услужение великому Темучину. В душе молодой хан дал себе зарок никогда не быть долгое время подле убийцы Узбека.

Сейчас он сидел на нескольких сложенных стопкой кошмах, насмешливо глядя на доставленного русича. Перед ним валялись две вещи: сабля и колода. В последней Иван сразу признал свою, снятую утром с плеч.

— Как отдохнул? — широко улыбнулся хан, после того как пленник пал на колени и совершил земной поклон.

— Спал плохо… Комары мешали. — Иван сам не понял, как этот ответ сорвался с его уст. По сути, отвечать-то было нечего: правду нельзя, а молчать?.. Кто знает, что приготовил молодой сумасброд на этот случай.

Торгул удивленно раскрыл глаза и какое-то время осознавал услышанное, потом откинул голову и оглушительно захохотал. Ему вторили те, кто смог понять смысл сказанного, потом те, кому перевели. Под сводами большого шатра долго не смолкало веселье. Вытерев выступившие слезы, хан милостиво разрешил подняться с колен.

— Я тебя купил. И я не знаю, что с тобой делать дальше. Выбирай сам, выбор перед тобой.

Иван глянул на две вещи у своих ног. Да, слова здесь явно были излишни! Он молча указал пальцем на саблю.

— Я так и думал! Но запомни, Иван! Если ты обратишь ее против меня или моих людей, если ты когда-либо ослушаешься моего приказа, если попытаешься даже во сне бежать на север — тотчас получишь колоду! Уже до последнего вздоха. А в ней, при хорошем обращении, живут и годами…

Торгул произнес все это с той же усмешкой на лице, которая осталась после нехитрой шутки русича. Взял что-то с подноса, поманил нового слугу пальцем:

— Иди, поклянись, что будешь верен, как собака!

Хан протянул Иванов нательный крест, который парень уже посчитал утерянным в момент надевания пыточного инструмента. Оказалось, хитрый татарин специально приберег его до нужного часа. Русич истово перекрестился, произнес слова клятвы и поцеловал родной кусочек можжевельника, знакомый с раннего детства. Вопросительно поднял глаза. Торгул рассмеялся:

— Надевай, надевай, он мне не нужен. А только лучше тебе будет нашу веру принять! Крест всегда под полумесяцем жить будет.

— Вера не сабля, чтобы менять ее каждый день, — вдруг бормотнул Иван, вспомнив свое чудесное видение и избавление, и осекся, заметив бешенство в глазах хана. Причину этого он узнает гораздо позднее.

— Нури даст тебе все, что нужно нукеру. Научись метать аркан, бросать копье, бить из лука: в степи это главное оружие. Разрешаю удалиться!

Хан повелительно махнул рукой и повернулся в сторону молодой красивой женщины явно не монгольского происхождения.

Здоровяк Нури проводил Ивана до знакомой вежи, где все уже было прибрано и постелен войлок. Больше жестами, чем словами пояснил, что отныне это его дом. Потом принес и вручил две не слишком дорогие, но надежно сработанные сабли, памятуя об особенностях нового нукера, тугой лук, короткое копье, круглый щит. В табуне поймали рослого коня, чтоб не тяжела ему была мускулистая ноша. Затем подвел к костру, у которого на пятках сидели в основном молодые воины и жирными пальцами ели из казана ароматный бешбармак. Все с любопытством глянули на Ивана, подвинулись, освобождая место новому слуге и соратнику.

Когда на землю легла темнота, полог вежи отодвинулся в сторону, и внутрь проскользнула стройная туркменка. Неслышной тенью подошла к русичу и легко опустилась на войлок, глядя в полумраке большими черными глазами-сливинами на незнакомца.

— Ты чего? — опешил Иван.

Девчонка что-то залопотала на непонятном языке, затем, поняв тщетность своих усилий, обвила мужчину рукой за шею и впилась в его губы долгим и жарким поцелуем.

— Ты чего? — вновь растерянно пробормотал русич, неловко пытаясь освободиться.

— Зухра, — показала наложница пальчиком на невысокую грудь. — Торгул Зухра тибе…

Последовал еще набор слов и выразительный жест по горлу, из которого Иван наконец понял, что девушка прислана ему для любовных утех и помощи по хозяйству и что хан поступит с ней жестоко, если русич останется недоволен.

— Нельзя мне… Грех это — венчанному-то… Уйди, Зухра…

Но осекся, заметив, как туркменка два раза незаметно скосила глаза в сторону тонкой стенки. И понял, что кто-то подслушивает или даже подсматривает в незаметную щелку за действиями его и наложницы. Тотчас вспомнилась колода, в качестве наглядного примера наложенная на плечи. Кто знает, что имелось в арсенале молодого хана в качестве наказания за отказ от подарка? Иван перекрестился, пристально глянул в красивые глаза с непривычным прищуром и с силой задул прыгающий в плошке жирника огонек.

— Иди сюда, коли так!.. Ох же ты и юрка, голубка!.. Ох и сноровиста!..

Первые же страстные ласки отодвинули на задний план все мысли о грешности совершаемого. Он все же был мужик, и мужик молодой, крепкий, горячий. Почти полгода не ведал женских объятий, вначале из-за скотских условий бытия, физической слабости и раздельного проживания. Теперь он окреп, отдохнул, и природа неминуемо должна была взять свое. Тем более что юная Зухра была мастерски обучена приемам любовных игр. Многое для русского мужика было впервые, многое из приемов удовлетворения он познал позже на жестком войлоке! Потому невольно привязался к новой подруге, порою даже не в силах уснуть от накопившихся желаний и видений. Торгул все увереннее приручал северного богатыря.

Нури ежедневно занимался с Иваном, показывая приемы татарского военного искусства и заставляя повторять их многократно. Если в сабельном бою русич мог соперничать с каждым из свиты хана, то лук по сравнению с Нури казался игрушкой в неумелых руках ребенка. И это при всем том, что бывший житель лесов был одним из лучших в младшей дружине! Приходилось учиться многому практически заново.

Он должен был уметь не только быстро выпускать стрелы в далекую мишень, стремясь, чтобы они легли одна подле другой. Он должен был делать это на полном скаку, сжимая бока коня коленями и заставляя того повиноваться без помощи узды. Долгие часы простаивал парень с тяжелым камнем меж колен, укрепляя мышцы бедер. Порой после подобной учебы даже Зухра была не в силах отвоевать парня своими искусными ласками у богини сна.

В свободные минуты Иван старательно пытался усвоить незнакомый язык кочевников. За восемьдесят лет владычества над Русью дети степей сами могли кое-как объясняться с тверичем, но парень упорно хотел большего. Возможно, в нем пропадал неплохой толмач, поскольку уже через три месяца парень весьма прилично мог объясняться с татарами на их родном языке.

К этому сроку он наконец понял, ради чего Торгул выкупил пленника у Ховрула, а Нури беспощадно гонял Ивана верхом и пешим, меняя лук на копье, копье на аркан, аркан на блестящую звонкую саблю. Понял… и смирился, ибо иного выхода все равно уже не было. Колода была бы страшнее…

Знатные татарские ханы и беки частенько съезжались шумными ватагами, кочуя по бескрайним просторам Золотой Орды. Рекой лились кумыс и вино, жарились целиком бараны, сайгаки, кабаны, танцевали стройные женщины, лихие всадники наперегонки улетали за горизонт, чтобы под одобрительный свист или позорное улюлюканье вернуться назад, принеся на хвосте дорогого коня радость победы или позор поражения. Сходились намазанные курдючным жиром полуголые борцы, дабы в медвежьих объятиях проверить крепость ребер соперника.

А когда вино уже не дурманило, а дурило, в освещенный круг костров входили нукеры и бились друг с другом до первой крови или до смерти на радость хмельным хозяевам. На кон ставились серебро, золото, скакуны, наложницы, и порою тот же самый Торгул следил за блеском стали столь напряженно, словно расплатой была его собственная жизнь.

Иван впервые был включен в число постоянных спутников блуждающего от Яика до Днепра хана на пятый месяц своей жизни в степи и уже на второй неделе выступил в роли поединщика.

Ту бешеную двухминутную схватку он выиграл, навсегда оставив у мощного половца глубокий шрам на левой щеке. Бой шел до первой крови, и соперники вернулись на кошмы целыми. Половец был нетрезв, у него просто не хватило дыхания на большее. Иван же с той поры твердо решил избегать брагу и кумыс во время подобных сходок.

За год он бился двенадцать раз. Убил пятерых. Окровавил шестерых и лишь раз покинул круг побежденным. Торгул заработал на этом немало тяжелых серебряных гривен и две массивные золотые цепи. Он был явно на седьмом небе от удачного приобретения.

Пришла зима, почти такая же суровая, как и на родной Тверщине, со снегопадами, метелями и холодами. Торгул откочевал поближе к Хвалынскому морю. Встал на одном месте более основательно. В один из дней решил поохотиться на вепря в густых камышах устья Итиля.

Накануне выезда Торгул призвал нескольких нукеров, имевших охотничий опыт и умевших читать сложную книгу звериных следов. Велел разъехаться и отыскать лежки и места кормежек сторожких животных, определить размеры кабаньих семей. Ивану достался южный участок глухой степи.

Безбрежное море камышей тянулось желтой шелестящей полосой на многие сотни метров. Веселыми длинными метелками махал тонкий тростник, шурша на ветру своими узкими листьями. Конь с тихим хрустом пробивал наст, погружаясь в снег по бабки. Боясь порезать ноги скакуна об острые кромки, всадник ехал неспешным шагом.

Да, угодья здесь были иные, нежели в родных лесах! Но дичь во многом та же, и повадки у нее были схожи. Вепри избегали открытых участков степи, но охотно располагались на отдых в сухих низинах, дававших надежное укрытие от волчьих и человеческих глаз. То же относилось и к зайцам, сернам, тарпанам, изрядно расписавшим все окрестности.

Он уже практически нашел все, что интересовало Торгула. Дважды невольно вышугивал семьи черных зверей из зарослей. Матерая свинья всегда летела первой, ведя за собой разнокалиберных подсвинков. Секач прикрывал отход, насупленно взирая на человека, готовый в любой момент дать отпор непрошеному гостю. Длинные загнутые клыки, сильное многопудовое тело — соперник не менее опасный, чем матерый медведь. Иван уже имел возможность в этом убедиться.

Неожиданно в монотонной серости прошлогодней травы мелькнуло нечто необычное. Словно бы алый цветок мака расцвел вопреки законам природы. Исчез, появился, вновь исчез… Иван не сразу догадался, что загадочный цвет становился виден, когда под порывами ветра ковыль волнами пригибается к земле.

Заинтересовавшись, он повернул коня. Мелькнула даже игривая мысль привести Зухре необычный подарок. Но когда осталось проехать еще сажен двадцать, Иван тотчас забыл и о шаловливой любовнице, и о предстоящей охоте вообще.

Крупная серна вскочила с лежки и порывисто бросилась прочь. А в правой ягодице ее торчала стрела, и алое оперение моталось из стороны в сторону, словно факел в руке дозорного сигнальщика, сообщающего с холма товарищам о близкой опасности. Слишком многое было связано с подобными стрелами в жизни Ивана, чтобы не вздрогнуть и не закусить в волнении губу.

Животное бежало вяло. Вложив остатки сил в первый рывок, оно теперь передвигалось короткими прыжками, погружая в снег израненные ноги. Толчком колен направив коня вслед, Иван быстро стащил со спины лук и послал меткую стрелу. Жало вошло точно под лопатку, закончив муки недобранного подранка. Короткая агония, и добыча обессиленно вытянула ноги, уставив круглый немигающий глаз в низкое серое небо.

Всадник соскочил. Вырвал стрелу, внимательно осмотрел ее. Он знал, что подобный способ пометки оперения широко распространен в Орде: охра была наиболее доступной краской. Но все равно нельзя было исключать вероятность того, что Амылей или Тудан не далее как вчера были неподалеку, лихим галопом гоняя диких коней и серн и похваляясь друг перед другом своей удалью и меткостью. А если так… то возможно по следам определить место их ночлега и попытаться выполнить клятву, данную в далекой теперь церквушке!

Молодое сердце забилось. Иван глубоко вздохнул, глянул на серну. Оставлять добычу было не по-хозяйски. Он вскрыл горло, напился по уже вошедшей в обиход монгольской привычке свежей крови, утоляя чувство голода и жажды, закрепил ремнями животное у седла, неспешно забрался на коня и тронул верного товарища, направляя его по обратному следу подранка.

Через час картина ратнику была ясна. Животное, легко раненное бывшей уже на излете стрелой, долго уходило от двух преследователей. Затем сделало несколько лежек, пытаясь восстановить ушедшие вместе с кровью силы. Основной причиной слабости было не острие, неглубоко ушедшее под кожу, а изрядно попортивший камус на всех четырех ногах жесткий наст.

Миновав то место, откуда была выпущена по зверю стрела, Иван двинулся дальше, осматриваясь и чутко прислушиваясь к степным звукам, избегая холмов и возвышенностей. Найти стоянку помог ветер, принесший запах дыма. Всадник соскочил с коня и ползком взобрался на гребень балки. В полуверсте чернели пять юрт. Неподалеку копытил снег табунчик низкорослых лошадей под присмотром двух конюхов. Судя по изредка долетавшим по ветру гортанным выкрикам, на стоянке шло буйное пиршество. Недавние охотники праздновали свой успех.

Местность была открытая. О том, чтобы подобраться и разведать все лучше, не могло быть и речи. Мелькнула шальная мысль подъехать и отдать хозяину стрелы подранка, но Иван тотчас отверг ее. Нет, он не боялся, что его могут узнать, даже если в степи расположились действительно двое оставшихся братьев: слишком мало времени они видели его на княжем дворе во время поединка и слишком сильно изменился облик тверича за прошедшее с той поры время. Дело было в ином. Иван слишком хорошо усвоил суть степных обитателей, безнаказанно передвигавшихся по широким просторам Дикого поля. Для них даже свой бедный соплеменник мог стать лакомой добычей, способной пасти скот, выполнять черную работу, первым лезть на стены штурмуемых городов, ловя грудью кипящую смолу, камни и стрелы. Что уж тут говорить о каком-то русиче или алане?! Аркан на шею, молодецкий посвист, и тебя уже тащат вслед за конем навстречу неизвестности и унижениям…

Иван решил предупредить хозяина, что поблизости остановились иные охотники. Предложить Торгулу нанести визит и выставить поединщиков. Зная слабость своего хана к хмельному и подобным зрелищам, тверич почти не сомневался, что завтрашняя охота будет отложена, а ради установления истины он был готов драться с кем угодно.

Но судьбе было угодно вновь изменить эти планы. Описав широкий полукруг, Иван направился домой и вскоре наткнулся на совершенно свежие конские следы, идущие в том же направлении. Два человека ехали напрямую, словно точно знали цель своего вечернего визита. Но Иван знал точно, что в этой голой степи, кроме двух стойбищ за многие поприща пути, иных кочевников не было! Да и найденные им появились не далее как позавчера…

Он даже обрадовался этому открытию. Если эти двое заночуют у Торгула, можно будет подробно расспросить их о хозяине. Таким образом, все встанет на свои места легко и просто! Без риска поединка, без необходимости лишний раз дергать удачу за хвост, пытаясь повернуть ее к себе лицом. Впервые за весь день Иван хлестнул коня нагайкой, переводя его на широкую рысь. Уже подуставший четырехлетка обиженно мотнул головой, но ослушаться не посмел.

Легкие сумерки легли на землю. До шатров оставалось менее версты. Вот сейчас эта длинная балка изогнется, нужно будет перевалить через нее, одолеть крутой скат, и будут четко видны уже желанные костры и теплые жилища!

Балка изогнулась, и на самом ее дне Иван неожиданно увидел двух оставленных лошадей. Приученные оставаться на месте без привязи, они неспешно жевали выбитую из-под снега желтую траву. Людей рядом не было…

Прищурившись, воин разглядел в серой мути зимнего вечера два ломаных следа, оставленных ушедшими от животных всадниками. Они шли вверх по склону, затем исчезали за взлобком, затем… Тут он вдруг заметил татар. Лежа на самом изломе гребня, они явно всматривались в сторону лагеря хана Торгула. Это уже было более чем странно!

Иван прикусил губу. Перед ним были явные соглядаи! Но раз они тайно устроились неподалеку от чужих юрт и шатров, значит?.. Значит, их хозяина интересовали не только и не столько серны, сколько кто-то из стойбища хана Торгула! И может быть, даже сам хан!!

Тут Ивана словно ослепительной вспышкой пронзила догадка! Он вдруг вспомнил про обезглавленного Камиля. И если допустить, что стрела с окрашенным охрой оперением была из того же колчана, что и на роковом для Андрея лугу, то по следу Торгула шли не случайные кочевники, а охотники-кровники, не рискнувшие обратиться к суду великого хана и решившие вынести смертный приговор сами. А коли так, то лежавшие в снегу были лишь дозором, разведкой, обеспечивающей сегодняшний внезапный ночной налет, после которого вряд ли останется в живых даже ни в чем не повинная и беззащитная Зухра! Тать свидетелей оставлять никогда не любит!!

Бывший житель лесов размышлял недолго. Татарин без коня — не татарин! Пеший в степи если и добредет до своих, то не раньше утра. А уж этих двоих, у которых почти наверняка оружие в тороках, он пригонит к костру своего хана, словно отбившихся от гурта овец. Пускай Торгул сам решает, как быть дальше. На то он и хан, чтобы решать!

Поднеся полусогнутую ладонь ко рту, Иван набрал полные легкие воздуха и издал длинную низкую ноту протяжного волчьего воя. Чужие кони испуганно прянули в сторону, описывая полукруг. Свой, стиснутый сильными коленями, на махах пошел вниз по склону. Еще один вой, еще… Нервы у лошадей не выдержали, и не обращая внимания на призывный посвист вскочивших на ноги хозяев, они наметом вылетели из балки и скрылись в темноте.

Над ухом свистнула чужая стрела. Нет, эти двое не были безоружны! Тем хуже для них. Управляя конем коленями, Иван взялся за лук и показал, что у Нури был не бездарный ученик лучного боя. Длинный крик, в котором уже не было ничего человеческого, показал, что вторая стрела нашла свою жертву и досыта напилась теплой кровью. Уцелевший попытался удрать в сторону далекой бурьянной стены, но разве по снегу пеший набегает много? Догнав его, Иван громко крикнул:

— Стой! Стреляю! Лицом в снег, если хочешь жить!

Жить беглец явно хотел! Он рухнул словно подкошенный, черным крестом впечатываясь в снег.

— Не убивай, не убивай, багатур! Я нищий бедный нукер, я никому не желаю зла!

На стоянке, видимо, услышали и вой, и крики. Вспыхнули факелы, десяток конных лавой помчались в сторону Ивана и пленного. Русич громко закричал, называя себя, чтобы не оказаться случайной жертвой меткой стрелы. Нури вздыбил рядом разгоряченного коня и нагнулся в сторону лежачего:

— Кто это?

— Чужой. Долго рассказывать. Пусть это услышит сам Торгул. Это срочно, Нури! Пошли по моему следу людей, пусть заберут второго. Коней я отогнал в степь.

Хан Торгул вышел от наложницы в одном теплом халате, еще не пришедший в себя от выпитого вина и горячих ласк. Но лицо его страшно изменилось, когда Иван сообщил о чужом стойбище, плененном нукере и своих догадках.

— Тащите его в мою походную юрту! Я сейчас приду!

Допроса не потребовалось. Ползающий на коленях бедняк торопливо поведал, что он нукер нойона Тудана, что с Туданом несколько десятков человек, что они уже несколько дней кочуют по зимней степи, что вчера нойону сообщили об окончании их поисков и его с напарником выслали в ночь, чтобы смотреть за ханской стоянкой. В полночь Тудан должен скрытно подойти со своей полусотней и ожидать, пока не получит известие, что ханское стойбище погрузилось в сон. О дальнейших планах нойона бедняк не ведал.

— Тудан решил отомстить мне за брата?! — зло прищурился Торгул. — Я предлагал им на выбор суд или личный поединок. Он же предпочел укус гадюки! Так пусть змея его и ужалит!! Молодец, Иван, подарок за мной!

Порывисто встав с подушек, хан приказал:

— Тревога! Костры разжечь ярче, пусть зарево будет таким, чтобы вся степь осветилась! При свете проще сражаться, мы выступаем!

— Дозволь молвить, хан! — попросил разрешения Иван. — За буграми свет костров не поможет. В темноте биться плохо, не видно, где свой, где чужой.

— И что же ты предлагаешь?

— Нас меньше, всего три десятка. Я бы оставил костры и отошел тремя отрядами от стана. Здесь поблизости есть где укрыться конным. Когда Тудан налетит на пустые юрты и окажется освещенным, бить его стрелами и перенимать убегающих и ошалевших. И их положим, и своих малое число потеряем. Самого Тудана сможешь попробовать живым взять. Если, конечно, захочешь…

Торгул опешил от такого плана:

— Но чтобы он пошел сюда… надо, чтоб этот слизняк его встретил и заманил… Верно?

— Он сделает это, я уверен! Если ты сейчас своим ханским словом пообещаешь ему жизнь, защиту и награду. Уцелеть просто: когда лава полетит к кострам, свалиться с коня и притвориться мертвым. И лежать, пока тут все не закончится.

Торгул присвистнул, надолго задумался.

— А если?..

— Если он все же предупредит, то тогда уже ты откроешь на Тудана охоту. И не будем ждать следующей ночи, чтобы бить украдкой. Это будет славная охота, хан! Трус слабо держит рукоять своей сабли.

Иван выдержал долгий тяжелый взгляд. Поклонился, сел на место. Вокруг негромко загомонили. Судя по всему, предложение русича большинству присутствующих понравилось.

— Встань! — властно приказал Торгул пленному. — Ты все слышал?

— Слышал, о великий хан! Я все сделаю, как сказал этот воин! Не сомневайся! Скажу, что Ахмед остался следить с другой стороны, и подведу их по балке к самым юртам. Только не убивай меня, о всемогущий, я буду самым верным твоим рабом, клянусь Аллахом!

Презрительная усмешка легкой тенью пробежала по губам Торгула.

— Что ж, пока живи. Я подарю тебе жизнь, свободу, даже дам несколько серебряных монет, если в полночь Тудан будет у моих костров. Если же нет… Тогда мои нукеры отыщут тебя даже за морем и с живого сдерут кожу! Можешь удалиться, веди! Дайте ему коня!

Расстановка сил была намечена сразу после отъезда нукера. Один десяток отошел в сторону камышей, два других скрылись за буграми. При нападении на любой из них остальные пришли б на помощь через минуту-другую.

Узкая слабая луна равнодушно взирала с небосвода на крошечные существа, затевающие на белом саване очередное смертельное безумство.

Глава 25

Где-то вдалеке завели свою заунывную песню настоящие волки. Иван поежился от холода, от долгого нервного напряжения. Если пожилой нукер все расскажет Тудану, если брат неотомщенного Камиля снимется в ночь, сможет оторваться от Торгула и скрыться в этих безграничных просторах, если вдруг затишье сменится пургой, надежно укрывающей все следы, — гнев молодого хана неминуемо падет на русского советчика. Неужели он ошибся, неужели обманулся в своих ощущениях?

Окружающие засаду камыши тревожно шелестели над самым ухом. Чтобы блеск доспехов не выдал затаившихся раньше времени, железные шлемы прикрыли теплыми треухами, щиты — пучками тростника. Молчали все, таков был строжайший приказ хана.

Черная длинная змея безмолвно выползла из темноты балки, едва заметная в свете луны. Нападавшие перемещались тоже молча, постепенно разворачиваясь полумесяцем, и, увидев это, Иван едва не закричал от бешеной радости. Руки сами стащили со спины тугой лук, вложили стрелу. Старик не предал, и теперь судьба Тудана висела на остром конце сабли или безжалостном жале стрелы. Хорошо бы его, Ивановой!..

У самых костров полусотня рванула, завыла, заулюлюкала, засвистела, заставляя спящего противника опешить и растеряться. Чтоб задрожало сердце, чтоб помутился рассудок, чтобы даже сильный не сразу схватился за меч, а слабый духом не помышлял ни о чем, кроме стремени своего быстрого коня. Лава неслась лихим скоком, еще не ведая, что те, кого они желали застать сладко спящими, в этот миг уже дружно толкнули пятками своих застоявшихся лошадей…

Когда люди Тугана ворвались в юрты и ханский шатер, победное «Хур-р-ра-а-а!» сменилось на возгласы удивления и злости. А потом многие враз вскрикнули от боли, ибо первым стрелам легко было найти свою жертву в ярко освещенном кругу. Лошади дыбились и падали, порой волоча тела своих бывших хозяев, запутавшихся ногами в стременах. Еще живые скакали по кругу, не понимая, где могла остаться спасительная щелочка для бегства. Некоторые бросались очертя голову вперед и натыкались на острия коротких копий и беспощадные удары сабель. Другие добровольно падали на колени, утыкая лица в истоптанный снег и безропотно отдаваясь на волю победителей и Аллаха.

Тудана Иван узнал сразу, да и невозможно было его не признать в этом разношерстно одетом отряде: слишком богата была одежда, слишком властны были жесты и команды, отдаваемые сумевшим сохранить спокойствие духа. Он увидел, как несколько стрел отскочили от брони нойона, не в силах пронзить работу неизвестного мастера. И как только стало ясно, что сколоченный наспех в единое целое отрядик из полутора десятков врагов вот-вот ринется в организованный прорыв, Иван полетел наперерез.

Сталь встретила сталь, ярость натолкнулась на не меньшую ярость. Опередивший русича Нури нанес удар по щиту нойона и тут же получил от другого копьем в бок. Иван достал ранившего приятеля татарина концом сабли, начисто сбрив почти все лицо. Успел прикрыться от падающей слева стали, ответил, еще раз подставил щит. Кто-то из своих избавил от дальнейшей рубки, свалив противника с седла. Тверич встревоженно оглянулся, ища Тудана, и заметил зайчики, играющие на брони стремительно удаляющегося всадника. Иван гикнул, беспощадно ожег своего аргамака нагайкой и полетел вдогон.

Расстояние понемногу сокращалось. Нойон несколько раз обернулся. Убедившись, что его подуставший конь не в силах оторваться, выпустил на скаку несколько стрел. Затем вдруг резко осадил коня, развернулся и выхватил саблю.

Двое помчались навстречу друг другу. Иван отшвырнул щит, освобождая левую руку. Они уже начали сходиться так, как обычно делают для удара с правой, имея цель под нужной рукой. Но за несколько саженей русич перекинул нагревшуюся рукоять в левую ладонь, одновременно направляя послушного коня по другую сторону Тудана. Так, как научил его в свое время многоопытный Ярослав…

В таких случаях правша непременно теряется, начинает пытаться перестроиться, развернуться, но рубить через голову коня неудобно, замах теряет силу, вся надежда остается лишь на щит. Левша же волен в эти мгновения своего торжества делать все, что хочет! Все, что имеет в своем богатом воинском запасе!

Иван не стал проверять на прочность щит нойона. Харалужская сталь пала на загривок несчастного животного, мгновенно сунувшегося на колени и, словно из пращи, выстрелившего вперед наездника. Когда же тот вскочил на ноги, жесткий аркан пал на шею и правую руку, вырывая почву из-под ног побежденного…

Русич подтащил свою добычу к копытам ханского коня с бесшабашно-лихим видом. Повернул к Торгулу счастливое, налитое кровью азарта лицо и громко воскликнул:

— Принимай, господин! Он твой!!

Ночное нападение было отбито полностью. За пределы кольца вырвались единицы. Потери Торгула были невелики: трое убитых и десяток раненых. Торжество победителя было понятно.

Хан соскочил с коня и подошел вплотную к нойону. Концом сабли поддел его за подбородок, заставляя повернуться и посмотреть в глаза. Усмехнулся.

— А ведь все можно было решить и иначе. Честно! Ты знаешь об этом, собака! Я говорил твоему Амылею, что Камиль сам выпросил кару Аллаха. Он поставил себя и свой гнев превыше воли великого хана. За это надлежит казнить без пролития крови. Моя вина лишь в том, что я не пригнул пятки шакала к затылку, а снес его башку!

— Я заплачу тебе любой выкуп, — выдавил из себя лежачий. — Ты же знаешь, у меня есть чем заплатить!

— Нет, Тудан! В мой лагерь с обнаженным оружием я тебя не приглашал. Взбесившегося пса надо пристреливать! Скоро ты поздороваешься со своим непокорным братцем!!

Все поняли, что казнь вот-вот свершится. Неожиданно прозвучавший голос заставил всех повернуть головы:

— Позволь задать ему один вопрос, о господин, пока его голова еще не отделилась от тела?!

Торгул удивленно взметнул брови вверх.

— Вопрос? Задай, сегодня ты имеешь право просить у меня все, что хочешь!

— Скажи, Тудан, кто убил больше года назад летом под Тверью моего брата и украл его жену? Ты?

Нойон был готов услышать в этот миг в заснеженной степи все, что угодно. Но только не это. Он даже приподнялся на локте, всматриваясь в черты лица говорящего. С искривленных ненавистью тонких губ сорвалось словно плевок:

— Русская собака! Мы по очереди отдыхали на животе той бабы несколько дней! Слышишь?! Она родила Амылею двух будущих багатуров. А теперь готовит для него плов и убирает постель после жарких объятий других жен. А ты, Торгул, видно, совсем забыл, что в твоих жилах течет кровь покорителей Вселенной, раз принимаешь подарки от русских шакалов!! Ты сам стал шакалом, Торгул!!!

Мелькнула молнией полоска булата, и голова, отделившись от туловища, покатилась к костру. Тудан взбрыкнул ногами и затих, темная кровь быстро насытила большой кусок снега.

Хан словно снял пелену с глаз, проведя левой рукой ото лба к подбородку:

— Он все же обманул меня, змееныш! Я хотел для своего врага более трудной и долгой смерти…

Вскинув голову, громко повестил:

— Охоты завтра не будет, с утра выступаем в сторону Сарая! Я должен увидать Амылея прежде, чем он узнает обо всем этом. Трупы оттащить в камыши, пусть пируют волки и шакалы. На ночь выставить часовых вокруг лагеря. В Сарае вас всех ждет награда, мои верные нукеры! А с тобой я поговорю об этом уже завтра!

Последняя фраза относилась к Ивану. Нукеры нагнулись в почтенном наклоне, провожая хозяина в шатер. Едва за ним закрылась плотная занавесь, дружно бросились обдирать убитых.

Глава 26

Торгул не забыл своего обещания. Утром, после завтрака, пока сворачивались юрты, собирались вещи для длительной кочевки, хан призвал Ивана к себе и указал на столь знакомое ярмо:

— Оно твое с сегодняшнего дня! Мне больше не потребуется. Делай с ним что хочешь. Молодец, багатур! Был бы ты монголом, был бы тысяцким! Ты можешь водить рать!!

Иван не сразу поверил в произошедшее.

— Ты даришь мне свободу, хан?

— Теперь ты такой же свободный, как и все нукеры в моем отряде. И запомни: теперь, после каждого твоего поединка, пятая часть добытого — твоя! Торгул дважды не говорит!

— А… если я не пожелаю драться?

Вопрос явно удивил хана. Он насмешливо поднял брови вверх:

— Не захочешь драться? Тогда ты не воин, и твое место среди погонщиков волов, а не в седле лихого скакуна. Я не стану заставлять тебя, Иван, но тебя перестанут уважать другие.

Русич подумал, что Торгула нукеры не перестали уважать, хотя он ни разу не вышел в круг горящих кровавым азартом глаз.

— Забери Зухру, отныне она только твоя. Я дарю тебе все: оружие, коня, четырех волов, арбу, юрту.

— Лучше б ты мне вчера подарил одного Тудана, — вдруг сорвалось с губ тверича то, что всю ночь не давало уснуть.

— Ты становишься дерзок! Не забывай, что моя милость также имеет границы!

Иван опомнился и тотчас низко поклонился. Сегодняшний день и так уже принес немало хорошего, и не стоило перечеркивать приобретенного нерасчетливым словом или выходкой.

Но у Торгула была цепкая память. Разрешив разогнуться, он пристально глянул в серые глаза и спросил:

— О каком брате и женщине ты вчера спрашивал Тудана? Когда и где вы успели с ним познакомиться? Говори, я слушаю.

Выслушав печальную повесть об Андрее и Любане, Торгул пощипал пальцами редкую бородку, фыркнул носом:

— Теперь нам обоим интересно, чтобы Амылей встал передо мной на колени. Если он не смирится — он умрет! По закону мести должен быть вырезан весь род кровника, чтобы дети не могли мстить за отцов.

Заметив протестующий жест Ивана, хан успокаивающе поднял руку:

— Но эту женку, что он украл под Тверью, и ее детей я обещаю отдать тебе, а за это ты мне послужишь саблей так, как не служил даже Михаилу. Пока еще великому князю Руси…

«Почему пока?» — выплеснули широко раскрытые глаза Ивана.

— Юрий Московский приехал в Сарай по строгой грамоте Узбека. И тот, насколько я знаю, уже сменил гнев на милость. А ваш Юрий — хитрая бестия! Будь я на троне — я б рубил таким головы! Хитрая лиса всегда будет стараться обмануть, в том числе и своего хозяина. Данник должен быть честным и в меру сильным, чтобы его земля платила выход в срок и беспрекословно. Если он станет слишком сильным, ему можно пустить кровь, заставив дать русские полки для наших войн или наведя на Русь свои тумены. А такие, как Юрий, и дань не соберут, и в срок ее не отдадут. Согласен ли, русич?

Торгул, конечно же, не ждал ответа. Грустно усмехнувшись, он добавил:

— Потому я и кочую по степи, что не хочу и не могу быть рядом с такими, как этот Юрий! Мой отец был сильным и честным, за это его и сломали. Я сменил веру, но пресмыкаться перед жирными мешками, что окружили Узбека, не желаю. Уж лучше вольный ветер, быстрый конь и смерть в бою, а не по навету злопыхателя. А Амылей может задарить беглербека, и тогда неизвестно, как все повернется на суде… Потому я и хочу найти его раньше, чем он узнает о Тудане.

— Почему ты сказал «пока великий князь»? — не удержался-таки Иван. Слова о приезде Юрия Московского в Орду ему ровным счетом ни о чем не сказали. Удельных князей частенько можно было увидеть в те времена в ставке великого хана, такова уж была незавидная судьба русских правителей.

— Юрий уже давно вьюном вьется вокруг сестры Узбека Кончаки, — усмехнулся Торгул. — Он явно хочет разделить с ней ложе и кров. Этого тебе мало? Ярлык на великое княжение станет лучшим подарком от шурина. А обоим, Михаилу и Юрию, на Руси места не будет! Тигр не замечает шакала, а шакал боится тигра, только пока тот силен. Как только станет больным — шакал его придушит!

Торгул глубоко вздохнул, словно переводя дух после долгой речи, и неожиданно для Ивана закончил:

— Знаешь, почему я говорю тебе это и не боюсь? Потому что вижу — ты тоже сильный и честный! Если б у меня был тумен таких, как ты или Нури, я б пошел на Узбека и вернул Орде ее истинную веру и славу Темучина. А эти могут воевать только со слабыми! От Гедимина литовского бегут, от жалкого Абу-Саида бегут, едва завидев его сотни. Скоро от любого побегут, в ком удаль ратная есть. Все, иди и молчи о том, что услышал. Нам пора выступать. Помоги мне взять Амылея, Иван, и я отдам тебе твою землячку и ее детей, обещаю!

Торгул отвернулся, но Иван успел заметить невольные слезы, навернувшиеся на глаза хана. Только сейчас русич явственно почувствовал, какая трагедия произошла в Орде с приходом к власти Узбека и ислама как новой религии. Великая степь незримо раскололась на две половины, из которых одна, прошлая, обречена была на небытие. Горячий хан Торгул был всего лишь ее крохотным осколком…

Они выступили к обеду и спустя несколько длинных переходов были под столицей золотоордынников.

Но ни Амылея, ни его семьи на Итиле не оказалось. Судя по слухам, он собрал своих нукеров и поспешно откочевал вместе со всеми стадами, табунами, гуртами, слугами и невольниками в дальние степи за Яик. Идти туда, на широкую чистую реку, несущую свои холодные воды от длинной гряды гор, Торгул не рискнул. Там власть Узбека уже заканчивалась, поскольку земли подпали под влияние последователей бунтарского хана Ногая, ушедших из Причерноморья к южному Уралу. Кочевать относительно спокойно там мог лишь тот, кто имел родню или хороших знакомых среди высшего звена ногайцев. У молодого Торгула таковых не оказалось.

В блужданиях по степям для Ивана прошел еще один год. Бежать не было смысла, одиночка в тех местах всегда был лакомой добычей для алчных вольных разбойников. Не просил помощи в возвращении и у Торгула, справедливо решив, что милость хана лучше внезапной вспышки гнева и что приобретенная свобода лучше каких-либо рискованных поступков. Лишь в воспоминаниях и молитвах он возвращался порою в маленькую лесную деревушку.