Лопухи и лебеда Смирнов Андрей

– Делай чего велять, а то впрямь сбегу! Угомони его…

Малафей всхлипнул. Она подошла к нему.

– Помираю, Варькя, – прошептал он, заискивающе глядя на нее. – Вся нутро огнем горить…

– Да будеть табе, уж сколько раз помирал… ишо обмогнешься.

Она схватила узелок и исчезла за дверью.

Восход застал Варвару на опушке березняка. Ветерок побежал по верхушкам, засеребрилась листва. Розовый свет разгорался на белых стволах. Ожили птицы, вспыхнула роса в траве.

Под босой ногой треснул сучок, и желтая, в черных подпалинах иволга взмыла над головой, тяжело зашумев крыльями.

Варвара торопится, шлепает по луже, брызги сверкают.

В низине стоит сумрачная глухая тишина. Не слышно птичьих голосов. Редкие сосны попадаются среди чернеющих старых елей.

Варвара пробирается сквозь чащу, заваленную буреломом. Земля укрыта толстым слоем мертвой хвои. Путь то и дело перегораживают корявые стволы, заплетенные сухой паутиной.

Треск ломаемых сучьев нарушает безмолвие. Мелькая в пятнах света, за деревьями прыжками летит косуля. И опять тихо.

Седой мох пружинит под ногами. Хлещут по лицу колючие лапы.

С кочки на кочку Варвара пытается обойти бочаг темной стоячей воды. Шагнула – провалилась по щиколотку, еще шагнула – по колено. Она беспомощно оглядывается. За густым камышом дрожат и переливаются на воде солнечные блики.

Она входит в коричневую жижу по грудь. Мутные пузыри с бульканьем бегут снизу. Подняв над головой узелок, цепляясь за стебли, нащупывает скользкое илистое дно. Обрывается, плывет.

На дне оврага в зарослях петляет ручей.

Варвара бредет по берегу, с трудом переставляя ноги. Она присаживается на торчащие из песка корни, пьет из пригоршни, опускает в поток разгоряченные ступни.

Тает свет. Под бегущей водой колеблются, переплетаясь, зеленые нити ряски. Ее клонит в сон.

Потянуло свежестью, кусты зашумели. Приглушенно доносится ржание лошади. Варвара просыпается, встает.

Она идет по извилине ручья, ныряет в ольшаник, раздвигает сучья.

На той стороне на склоне, освещенном красным закатным солнцем, бегает жеребенок, замирает, принюхиваясь к ветру, задрав морду к небу. Под кривой ветлой пасется нерасседланная чубарая кобыла.

Укрытый кустом боярышника, Лебеда следит в прорезь прицела за светлым пятном, которое то появляется, то пропадает за ветвями. Вглядевшись, он опускает винтовку. Подхватывает брошенную сухую валежину, волочит вниз.

Варвара моет ноги в ручье. Чувствуя на себе тяжелый взгляд Лебеды, она неторопливо отскребает с лодыжки ржавые потеки глины. Он обламывает сучья и подкладывает в тлеющее кострище. Понемногу пламя разгорается.

Она взбирается по склону, садится в траву у огня. Стягивает платок, волосы рассыпаются по плечам.

Лебеда потрошит окуней складным ножом. Побросал рыбу в котелок, добыл из подсумка морковку и луковицу.

В костре постреливает хворост, искры сыплются. Варвара сидит, обхватив руками колени, уставясь в сумрак.

Из-за черных верхушек деревьев над гребнем холма встает багровая луна.

Он вскакивает и, подхватив подштанники, хромает вниз к ручью. Берег тонет в серой предутренней мгле. Напившись, он льет воду себе на загривок и спрашивает:

– Спать-то надо, али как? Звезд уж не видать…

Прикрыв лицо локтем, Варвара хрипло смеется. Он ковыляет по склону, ложится рядом:

– Ай все мало?

– Раздавил… – блаженно вздыхает она. – С виду-то одни кости, а налёг – чисто боров… Девки, небось, млели.

– Дак боялся я их пуще покойников.

– Девок?

Лебеда усмехнулся:

– Случай вышел. С ребятами пошли к Тёрке. Нищенка приблудная в сараюшке жила. А я шкет ишо, мне годов тринадцать, ишо непорченый. А оскоромиться-то охота…

Варвара слушает, подперев голову рукой, заранее улыбаясь.

– Пришли с парнями, закусок наворовали с дому, сивухи бутылку. И давай ее возить, Тёрку. В сарае тёмно, нипочем разглядеть ее не могу. Тута мой черёд. Ну, чую – пропал в отделку! Засмеють… Она ореть: соколик, погоняй! Морду подняла, я и обмер – лицо сизая, ровно бурак, вся буграми, с ветрянки али с чирьев, рябая! Как дал дёру до избе! Митяя сшиб, он на стрёме стоял… Пришел зареванный, а папаня самогонку учуял – и за ремень. Отполировал – я после неделю на брюхе лежал…

Варвара умирает со смеху, вытирает слезы.

– Дражнили, небось?

– Со двора не сойтить. Девки завидють – пальцем ткають, ржуть как полоумные… Жанили – уж я с фронту пришедши, с японьской…

– Вишь ты барин какой… А страхолюдку не хошь? Ох, беда… Лебеда… Аж складно! Фамилие-то с хохлов, что ль?

– Энто по-уличному. А то Охросимовы мы.

– И мы Охросимовы! – обрадовалась Варвара. – Родня, выходить?

– Дак у нас полдеревни Охросимовы. Козловка – Охросимовка тож, по барину.

Перекатившись на живот, она кладет подбородок ему на грудь, проводит рукой по волосам.

– Лебёдушка ты моя… Дай надышаться-то, нанюхаться. Завтре, завтре с конями на травке валяться будешь, гладкий жир нагуливать. А покамест не дам я те спать, Давыд Лукич…

– Сучка ты. Я ж контуженый, ишо помру на бабе геройской смертью…

– Сучка я, сучка жадная… – шепчет она. – Ты глянь, волос у табе на грудях розовый, и впрямь как у лебёдки перо! Имя-то какая чудная – Да-а-вы-ыд… Мать-то как звала? Давыдка?

– Давыня.

– Ой, не могу! Силов моих нету, сласть какая, аж захолонуло… Давыня, дролечка мой, зацалую, задушу, покусаю!..

Открыв глаза, Лебеда увидел перед собой парня в малиновой гимнастерке и буденовке с водянистыми глазами навыкате, который шарил по карманам его солдатских штанов.

– Кто такой? Документ есть?

Другой боец вертел в руках его винтовку. Их было пятеро – конный разъезд борисоглебских курсантов.

Красноармеец вывернул карман, высыпал на ладонь горсть патронов.

– Уморился скородить? – Он подмигнул Лебеде. – Замотала она тебе…

– Поросенок золотушный, рыбья сопля, – сказал Лебеда негромко. – Я те в отцы гожуся, а ты мне страмные речи загибаешь? Мало тебе драли, дуболома…

Курсанты засмеялись. Лупоглазый, покраснев до ушей, сдернул с плеча винтовку и закричал:

– Приказ сто семьдесят первый слыхал? Как шлёпнем тебе тута в яруге!

Варвара подняла голову. Охнув, она поджала голые ноги, натянула подол рубахи. Это вызвало новый взрыв веселья. Лебеда нашарил юбку в траве и подал ей:

– Без порток не будеть разговору.

– Документ давай!

Ему швырнули штаны.

– Дезертир?

– Сам ты дизентир… Уволенные мы вчистую. Невалид.

Он встал и, отвернувшись, застегивался.

– А винтовочка копченая, стреляная… – заметил чернявый боец, вынув затвор и разглядывая ствол на просвет.

– Поди знай, кого он с её положил…

– Они тута в Красную армию иттить дюже хворые, а в банду – годный по всем статьям…

Один из конных, наклонясь, что-то сказал другому. Тот спешился и стал взбираться по склону туда, где паслась кобыла с жеребенком.

– Отпустите, сыночки! – Варвара залилась слезами, подошла к верховому, взяла за стремя. – Невиноватый он! Никого мы не трогаем, в банде сроду не был, истинный крест!

– Оружие почему не сдано? – спросил всадник равнодушно. – Где твоя усадьба?

– С Козловки мы.

Чернявый присвистнул:

– Далеко забрался! Собирайся…

– Куды? Чего я исделал?

– И вправду, чего ты здеся делать надумал, дядя? – сказал чернявый. – Уток стрелять? Али бандитам сигнал давать?

Ворота хутора стояли распахнутые. В сарае беспокойно мычала Пеструха.

Варвара зашла, пощупала вымя и, чертыхнувшись, схватила подойник. Корова переступила на месте, вздохнула и успокоилась. Варваре почудился голос снаружи. Кто-то застонал у ограды.

В лопухах, закинув голову, лежал Малафей и хрипло, с присвистом дышал.

– Вот нечистая сила! – всплеснула руками Варвара. – Куды ты, дьявол, залез? В избе ему не сидится…

Она ухватила его под мышки и поволокла к дому. Втащив его на лежанку, подсунула подушку, укрыла, но он сбросил овчину.

– Ушли? – вдруг спросил он, приподнимая голову.

– Ай приходил кто?

– Нагнали баранов…

Он пристально всматривался в нее, как будто не узнавал.

На околице Козловки красноармейский патруль остановил старуху с козой.

– Не велено пущать, – объяснял боец. – Сказано – волость закрытая до окончания операции.

Коза убежала в поле, красноармеец пошел ее ловить.

– У мене тама ребятишки, малец и девка, – сказала Варвара. – Их до дому надоть, на хутор.

– Ожидай, пока кончится…

Подъехали двое верховых, один из них оказался старшим. Старуху с козой завернули обратно в село, она еще долго оборачивалась и ругалась. Варвару пропустили.

Она идет по пустынной улице. На дворах никого не видно, кроме сонных от жары собак. Бабка Бзыря в древнем шушуне стоит у ограды, трясет головой.

Среди цветущей мальвы в палисаднике мерцает медный бок самовара, гора узлов навалена на кровати. Дочь Федихи Наталья прижимает к себе двух перепуганных мальчишек. Они смотрят, как красноармейцы баграми растаскивают стены избы. Сама Федиха ходит вокруг, на чем свет ругается и плачет.

Соломенная крыша провалилась в горницу. Блестит на солнце побелка печи.

С глухим стуком бревно скатывается на землю, поднимая тучи пыли. Бойцы разбегаются. От удара, вздрогнув, обрушивается крыльцо.

Варвара бежит дальше.

По проулку трое красноармейцев ведут деда и молодую бабу с грудным ребенком на руках. Бойцы подгоняют, она огрызается.

На крыльце священник что-то объясняет военному. Хлопают двери избы, выходят чекисты. У отца Еремея идет обыск.

Из колодца вылезает красноармеец, еще двое копают яму у сарая.

У Крячихи – ни души.

Варвара сунулась в сени, позвала “Лексевна!” и, не дождавшись ответа, бросилась на улицу.

Площадь перед церковью оцеплена красноармейцами, в воздухе стоит возбужденный гул голосов. У стены, задрав дуло, торчит полевая пушка в конной запряжке. Мальчишки облепили бронеавтомобиль.

За двумя столами, заваленными бумагами, сидят вперемешку военные и штатские. Человек в толстовке с наборной подпояской выкликает по списку:

– …Жеребный Харлам! Кокорев Федот! Лыков Евсей! Лыков Петр!

– Убитый он, уж похоронили намедни… – кричат ему.

– Крячиху не видали? – спрашивает Варвара. – Когой-то кличуть?

– Ай ты не записалася? – удивился Клавкин муж Лобан. – Хлеба печеного обещалися по пуду да меду ведро…

– Брешешь! А на ребятишек дають?

Вокруг засмеялись.

– …Шумилов Дмитрий! Ягунов Степан! – Читавший с облегчением отложил бумагу. – Согласно постановления уполиткомиссии, все вышепоименованные участники бандитских шаек должны без промедления сдаться органам советской власти и сдать оружие…

– Стращал отец сына, тот со страху избу пропил… – лузгая подсолнухи, язвительно замечает щербатый мужик в распоясанной гимнастерке.

Перед чекистом стоят старуха и баба с детьми.

– Дроновы… А энта Проскурина Дарья… – окинув их хмурым взглядом, роняет Гришка.

Тонкогубый, со вдавленными висками чекист, объявляет скороговоркой:

– Семьи Дронова Ефима и Проскурина Василия как злостно-бандитские направляются в концентрационный лагерь в Кирсанов. Ежели в течение двух недель ваши мужики не явятся добровольно, семья ссылается на принудительные работы в северные губернии…

Бабы поднимают гвалт, красноармейцы оттесняют их к ограде церкви.

Просунувшись между бойцами оцепления, чуть не плача, кричит высоким бабьим голосом Ельмень, большой рыхлый мужик:

– …И кажный приходить и шумить: дай, не то стрельну! Хлебушка ему дай, кабанчика дай! И все в форменном, кажный при винтовке… Ты нам растолкуй, откуль я знать должон, который бандит али партизан али он правильный?

Командир со щеточкой усов под носом, с обритой, коричневой от загара головой, вынимает часы.

– Даром волыните, – замечает он сухо. – Выдайте бандитов, сдайте спрятанное оружие – и заложники пойдут по домам…

Член ревтрибунала, мужчина в пенсне, с седеющими висками и бородкой клинышком, роется в папке, а над ним рыдает Федихина дочь Наталья.

– Избу-то, избу для чего порушили? – стонет она.

– Позвольте, – выудив нужную справку, говорит тот с неприязненным спокойствием, – у вас на дворе найден пулеметный ствол. Какие могут быть вопросы? Согласно приказа сто семьдесят первого, старший работник в семье расстреливается на месте без суда. И сынка вашего пожалели по малому возрасту…

Человек в толстовке, отодвинув Наталью, сует ему бумагу:

– Товарищ Гиацинтов, я просил списки на конфискацию, а ты что дал?

Заложники, десятка полтора мужиков и несколько баб, топчутся на пятачке у паперти. Один растянулся в пыли у ограды и спит, прикрывшись локтем. Из-за спины конвоира Матрена рассказывала Крячихе:

– …С утра чегой-то блинцов захотелося, не могу прямо. А теперя небось вся тесто с чугуна повылезла…

Увидав Варвару, Крячиха всплеснула руками:

– Ты глянь, чо деется! Мужуков им мало, иродам, уж они баб под арест содють! Скоро до ребятишек доберутся…

Туда-сюда ходит Жунтяй и лихорадочно, не переставая, говорит бойцу:

– …Энто как же? Энто по справедливости? Которые по лесам бегають, вы их достать не могёте, руки коротки. А который с бабой на печке сидел, никого не трогал, он теперя отвечать должон…

Пробираясь в толпе за Крячихой, Варвара столкнулась нос к носу с Трынкой. Она вдруг хитро подмигнула Варваре и запела, поводя плечами:

На Муромской дороге

Стоя-а-ли три сосны…

Варвара оторопела.

– Загуляем, девки?

– Я гляжу, ты уж оскоромилася, – говорит Крячиха. – Малой где? Замотал меня, сатаненок…

Старшая Машка посторонилась – Кузька, прятавшийся за юбками девчонок, кинулся наутек, Варвара поймала его. Подскочила Палашка, прильнула к ней, глянула настороженно.

– Вам было дадено полчаса, срок вышел… – За столом, скрипя ремнями, поднялся бритоголовый командир. – Ни один бандит вами не выдан. Сдано добровольно: обрез – один, шашка – одна. Это, товарищи, курям на смех…

– Мужуков-то, мужуков навели! – Трынке не стоится на месте, она приплясывает. – Все бычки молодые, немятые…

Бойцы оцепления расчищали пространство у стены, отгоняя баб. Ожил взвод, томившийся в строю на припеке. Взводный в глянцевых сапогах с лихостью отдавал команды.

– …А отобрано у вас спрятанного оружия путем обыска и конфискации: винтовок – четыре, пулеметный ствол – один, патронов – триста восемьдесят штук, шесть гранат и возвратные пружины к пулемету – одиннадцать пружин…

Охрана тормошит заложников. Спавший на земле молодой мужик открыл глаза и сладко потянулся.

– …Не хочете вы, как говорится, с открытой душой итти в новую жизнь за советской властью. Что ж, как говорится, добром не хошь – поведут силой…

Печатая шаг, взвод промаршировал вперед, повернулся, разомкнулся и оказался лицом к лицу с заложниками. Их расставляли вдоль стены. Жунтяй все горячится, спорит с конвоиром, вставая на указанное место. Матрена застеснялась, не зная, куда девать руки, вздохнула, сложила на животе. Бойцы подняли винтовки.

Варвара косится по сторонам.

– Все выглядаешь… – бурчит Крячиха. – Иде он сам-то прячется?

– Кто ишо?

– Лебеда. А то кто ж!

– А я почем знаю?

– Да ладно табе таиться! Уж болтають на деревне-то…

Что-то коротко рявкнул взводный. Затрещал залп, люди у стены повалились на землю, посыпалась в дыму отбитая штукатурка.

Толпа, оцепеневшая на мгновение, взорвалась стоном. С разных концов рванулись к убитым бабы, но красноармейцы, сомкнувшись, преградили дорогу.

– Товарищи крестьяне, прошу соблюдать порядок, – перекрикивая шум, призвал бритоголовый командир. – Комиссия продолжает свою работу…

Когда бритоголовый сел, за его спиной в просвете между бойцами оцепления завиднелся конец улицы в белой пыли, дрожащий от зноя воздух. Солнце било в глаза, и Варвара различала только силуэты – жеребенка, прыгавшего через канаву, кобылы в недоуздке, мужика, который вел ее, припадая на ногу.

Она стала протискиваться к забору. Красноармейцы сновали в гуще народа, вылавливая немногочисленных мужиков. Сзади нажали, люди расступились. По проходу вели отца Еремея. Он споткнулся, малый с винтовкой поймал его за локоть, нацепил ему очки. На всю площадь заверещала Клашка, когда схватили Лобана, повисла на конвоирах, укусила одного, бойцы, разъярившись, поволокли ее вместе с мужем.

У забора красноармеец пытался привязать Чубарку, она, не даваясь, упрямо мотала мордой. Варвара заметалась – Лебеды нигде не было видно. Спустив Кузьку, Палашке наказала:

– Мотри, чтоб не убёг! Стойте тута…

И ринулась обратно в толпу.

Лебеда, заросший щетиной, с почерневшими скулами, стоя у стола, выдергивал локоть из руки конвоира:

– Не мацай, я не девка…

– В банде не был, – сообщает осипший Гришка. – Воевать у его некому, на усадьбе одне бабы…

– Его берут не как бандита, а как заложника, – наставительно, с оттенком раздражения заметил человек в толстовке, перебиравший бумаги.

– За што залог-то? Чего я вам должон?

Около чекиста плакала баба, за ней ждали своей очереди старики Лыковы с сыном Евсеем. Слышна была перепалка, потом все покрыл зычный голос бритоголового:

– Товарищи крестьяне, вы не слепые, сами видите – у Красной армии слова с делами не расходятся. Вам дается новый срок – еще полчаса. Если по истечении положенного времени вы не выдадите бандитов и не сдадите оружие, заложники будут расстреляны. Сейчас двенадцать сорок. – Командир показал часы. – Время пошло…

Варвара, поколебавшись, встала за Лычихой к чекисту.

На пятачке у паперти священник снял очки и, подняв к солнцу незрячие глаза, разговаривал с бабами. Прислонясь спиной к решетке, Лебеда неотрывно смотрел куда-то поверх голов. Варвара обернулась – там, куда был устремлен его угрюмый взгляд, Машка уводила кобылу в проулок, жеребенок совался вперед.

Над чекистом, сгорбившись, навис старик Лыков.

– Вот табе ишо один бандит, – тяжко сипит он, хватая воздух ртом. – По своей воле привели, запиши… Старшой на германской сгинул, и могилка незнамо где. Меньшого надысь схоронили. Энтот один покамест живой. Хуч в тюрьму его бери али куды хошь, а только не убивайтя, хуч одного мне оставь… Так и запиши: просю душевно вашу властю корень мой не губить подчистую…

– Или мы звери какие? – с укоризной говорит чекист. – У нас, папаша, по справедливости…

Бабочка порхала над убитыми. У Жунтяя дыра чернела на месте глаза. Матрена лежала, сцепив на животе темные корявые пальцы, из-под задравшейся юбки торчала рубаха.

– Побожися… что не омманешь! – выдавила Варвара.

– Я неверующий. – Чекист, усмехнувшись, поднимает голову от бумаг. – Чего у тебя?

Впереди ехал верховой, он придерживал рыжего мерина, дожидаясь телеги.

Варвара с Кузькой на коленях сидит в боку, свесив ноги. Палашка прижимается к ней. Трое красноармейцев молчат, настороженно вглядываясь в придорожные кусты.

В горнице никого не было, опять овчина валялась на полу.

Красноармейцы нашли винтовку.

– А сам-то? Убёг, что ли?

Малафей лежал, уткнувшись в землю, в конопле на огороде. Она перевернула его на спину:

– Живой, Панкратич?

Глаза на сером истончившемся лице были открыты, но он не узнавал ее.

Бойцы подхватили его за руки и за ноги. Из землянки Варвара притащила шинель, разостлала в телеге. Голова Малафея глухо стукнула о доски.

– Тихо вы! Не дрова, чай…

Чекист-оперативник в очках, сощурясь, рассматривает заложников, сбившихся тесной угрюмой кучкой:

– Который?

От волнения Варвара не может найти Лебеду. На земле бьется, рыдает в голос Клашка.

– Обросши который, лохматый, – шепчет Варвара. – Вон он, на карачках усемшись…

По знаку чекиста охранник подходит, перешагивая через сидящих, и заставляет встать щербатого мужика в распоясанной гимнастерке.

– Да не тот совсем, а вон за им! Сказала ж, обросши который!

Боец вертит головой по сторонам, берет за плечо Лебеду.

– Он, как есть, энтот! Самый он!

Потревоженные криком заложники поднимают головы.

– И вовсе энто не ейный мужик, а Трынкин, – говорит Игнаха в толпе.

Оперативник прислушивается. Увидев Варвару, Лебеда остановился в недоумении.

– Это твой мужик?

Все смотрят на нее, слова застревают у Варвары в глотке.

– Ты не мути, а говори толком! – Охранник плюнул с досады. – Который твой?

– Да нету у ей мужука, сгинул давно… Бобылка она, – утирая слезы, с раздражением вмешивается Клашка Лобаниха.

– Сука бесстыжая, анчутка рогастая! Люди добрые, энто ж мой мужик! – Взъерошенная, с красным потным лицом, Трынка, отшвыривая соседей, рвется к Варваре.