Лопухи и лебеда Смирнов Андрей

– Которые злые – не завидуй им, Палань… Боженька, он все-все видить. У кого отнял – тому подасть, сёдни подал – завтре отыметь. Дак рук-то у его, как у табе, две, а народищу… Другой раз и не поспееть.

В печи зашипели уголья. Палашка потерлась щекой об ее ладонь.

– Любить табе Боженька, обязательно любить! Он деток пуще всех любить… Спи, касатка…

Ей почудились голоса за окошком. Она выглянула на двор.

За круговертью метели она различила силуэт лошади с санями. Люди в шинелях бежали к землянке, пряча лица от ветра.

Поскользнувшись на ступеньке, сверху свалился Малафей.

– Хозяйка, примай гостей! – орал он. – Собирай на стол, угожай нам, мы до тебе на постой прибымши!

Следом за Малафеем, смеясь и возбужденно крякая с мороза, в горницу ввалились еще двое, загремели винтовками, затопали сапогами.

– Ты глянь, каких я табе рысаков привел! Энто же сам Василь, друг мой боевой, наш отделённый! Краса и надёжа второй роты! Мы с им как браты…

Приглядевшись, Варвара узнала уполномоченного Бодунка в овчинной папахе и с ним румяного парнишку.

– А энто наш Орёлик…

– Нету ничаво, ступайте, откуль пришли, – насупилась Варвара.

– А у нас и весь припас с собой…

Скинув на стол заплечный мешок, Малафей доставал узелки и горшки.

– Ишо табе накормим и стакан нальем. И салы, и рыбки, и бражки! Не первый день на продработе…

– Энтот бесстыжий, который намоченный, он тута у мине все углы обшнырял, по кадушкам лазил!

– Куды ты нас завез, Панкратич? – озираясь, пробурчал уполномоченный. – Тетка эта злая, ухватка у ей кулацкая…

– Скидай шинелю, ты в гости пришел! – Малафей только засмеялся. – Поколобродить ей надо для форсу. Баба она али кто?..

Запустив пятерню в корчажку, он отковырнул ком желтого засахаренного меду и поднес Палашке:

– На, почумкай…

Малафей поет и пляшет, дергает Варвару в круг, она, смеясь, отмахивается.

Едеть Ленин на свинье,

Троцкий на собаке.

Испугалися жиды,

Думали – казаки…

Палашка на печи смотрит с восторгом.

– Сволочь ты, Панкратич, – говорит уполномоченный, разливая брагу. – Тебя по правде к стенке ставить надо.

– Вот придурок-то! Дай я тебе поцалую!

Они обнимаются, малыш плачет.

– Усмири ты свово горлодёра! Должно, с дьяконом нагуляла…

– Уж молчал бы, страмник, – отзывается Варвара. – Натворил делов – и поминай как звали…

– Каких таких делов?

– Ступай полюбуйся.

Со стаканом в руке он подходит к лежанке. Кузька радостно пускает пузыри. Малафей ухмыляется:

– Девка? Веселая…

– Чего? – вспылила Варвара и содрала свивальник. – А энто видал? Али непохожий?

Малафей озадачен:

– Мой, что ль?

– Ты на его глянь, на губы да на нос! И шебутной в точь как его папанька, чуть чего – сразу орать…

Подумав, он залпом допивает самогон и говорит:

– Ты мине мозги не запорошишь. Откуль я знаю – у тебе тута, можеть, цельный эскадрон ночявал. А я свой хер не на помойке нашел.

Варвара смерила его взглядом, закутала сына и стала укачивать.

Уполномоченный втолковывал Орёлику:

– С виду – рвань, подай копеечку, а у самого деньги в кубышке, обрез за пазухой. Знаю я этих навозников… А в Питере тама разговор короткий, без нюней. Пришел с обыском и прямиком на кухню. Мясо есть в горшке – всё, в расход, враг народа…

– Мужики, а ну, гляньте строевым глазом! Дай сюды. – Малафей забирает у нее ребенка и несет к столу. – Ну? Какая ваша рассуждение?

Он оборачивается к Варваре:

– Звать как?

– Кузькой…

– Кузьма, сынок мой… Даю вопрос: кто евоный папаша?

Мужики рассматривают поочередно Кузьку и Малафея. Варвара пытается отнять малыша, но он не дает.

– Сопельник вроде твой, – нерешительно говорит Орёлик.

– Пензенский, – соглашается Малафей с сокрушенным видом. – Вся родня с такими…

– На кой ты нам сдался! – Она выхватывает Кузьку и уносит. – Жили, не померли, авось проживем без тятьки-обормота…

– А коли брешет? – спрашивает Бодунок.

– А кто ж их разбереть… Наливай! Все одно за дитю выпить обязательно! – Он сует Варваре брагу. – Пущай хуч он, сукин сын, поглядить на новую светлую жизню!

Звенят стаканы, все пьют.

– Капуска у вас, тетенька, прямо сахарная, – улыбаясь, говорит Орёлик.

– Пущай растеть натуральный боевой куманист. – Малафей, довольный, хлопает Варвару по спине. – Слышь, Варьк, я тута в куманьки записался. Где буза – как рявкну: пролетаи соединяйся али как? А чего нам товарищ Ленин указамши насчет классового врагу? – Он заливается смехом. – Народ, натурально, врассыпную! Боятся его пуще чорта…

– Кого?

– А Ленина энтого самого, товарища. В чеку-то неохота… Эх, дурять нашего брата! Он и Ленин-то не настоящий, подменили давно.

– А тот куды делся? – удивился Орёлик.

– Поймали его. Хотели убить, да ловок дюже, цепку сгрыз – и в Китай. На два мильона жемчугов с казны упёр. У его в Америке трахтир и два паровоза.

– Брехня, – угрюмо объявил Бодунок. – Тебя самого в чеку надо. Ты только на погляд наш, а порода твоя гнилая…

– Авось не гнилей твоей.

– Ты со мной не ровняйся, я – путиловский! – Уполномоченный долбанул кулаком по столу. – Ты – шантрапа, у тебе пролетарского – одни сопли!

Оглушительно зазвенело разбитое стекло, посыпались осколки. Кто-то отчаянно завопил снаружи:

– Бросай оружию! Руки в гору, гады!

На мгновение опешив, все повернулись к окошку под крышей – оттуда торчало, подергивалось дуло винтовки.

Бодунок, пригнувшись, бросился в сторону, грохнул выстрел, горницу заволокло дымом. Гулко заколотилась дверь, в землянку ворвалась целая толпа мужиков. Лучину смахнули, стало совсем темно.

Варвара выхватила малыша из зыбки и ощупью взобралась на печь, придавив орущую Палашку.

В отблесках лунного света мелькали спины, руки, слышались удары и стоны, звенел, захлебываясь, голос Малафея:

– Не убивайте, братцы! Силком заставили, неволей! В тюрьме сидел, за народ пострадамши, ей-богу! О-ох, только не до смерти!

Кто-то зажег керосиновый фонарь.

Вцепившись в сапог Евсея Лыкова, прижавшись к нему разбитым лицом, Малафей ползал за ним и не выпускал, как тот ни бил его обрезом двустволки. Уполномоченный лежал в луже крови, ему раскроили голову.

И меньшой Лычонок с топором суетился рядом, замахивался, но Евсей придержал:

– Погоди… А ну, вставай, не то хужей будеть!

Затравленно озираясь, Малафей поднимался на ноги, бормотал:

– Имейте жалость, мужики! Сам деревенский, с Пензенской губернии, у Варьки спроситесь! Ребятенок у ей мой кровный…

Евсей хлопнул по чьей-то согнутой спине, сгрудившиеся у дверей мужики не сразу расступились – на земляном полу, сжавшись в комок, корчился Орёлик. Малафею сунули обрез:

– Кончай его. Али мы табе кончим.

Утирая кровавые сопли, парнишка уставился на Малафея, моргал пушистыми ресницами. Того била дрожь, обрез ходуном ходил в его руке.

– Ну? – Евсей поднял топор.

Малафей скривился и выпалил из обоих стволов.

Оставив у ворот санки, Варвара зашла в ограду кладбища. Навстречу Клашка Лобаниха гнала своих индюшек. На истоптанном, потемневшем от навоза снегу горой высилась бурая коровья туша, а над ней колотилась Федиха, выла, как по покойнику, и рвалась из рук державших ее дочери и соседок.

– Да не убивайтеся вы так, мамаша…

Крячиха вела свою Рогулю. Варвара заметалась. Пеструхи нигде не было видно.

Мужики стаскивали трупы с саней, бабы раздевали, снимали с них шинели и сапоги. Варвара бежала мимо, отворачиваясь от мертвецов.

У края свежевырытой братской могилы, раскинув босые ступни на влажной глине, лежал рыжий матрос, продагенту на кончик носа кто-то нацепил разбитое пенсне. На дне ямы Малафей с другими продармейцами кайлом долбит мерзлую землю.

Бабы помогают отцу Еремею натягивать рясу на полушубок.

– Зачем же в ограде-то? – говорит он с раздражением. – Тут одни иереи да склеп господский. А эти нехристи…

– Православные, батюшка, все как есть крещеные, – наперебой сообщают бабы. – У жида и то крест под исподним…

Мужик с винтовкой объясняет:

– До кладбища переть – саней не хватить, их вона цельная орда…

– Ограда все одно опоганена, – рассудительно говорит бабка. – Скотина весь двор засрала…

Где-то рядом звякнуло ботало. За голым сиреневым кустом, опустив морду, застыла Пеструха. Варвара припала к ее шее и стояла, не в силах двинуться.

На площади хмурые мужики хлопочут возле лошадей, грузятся в дорогу. Меньшой Лычонок принес охапку винтовок, сложил в розвальни, накрыл рогожей.

– Патронов дай маненько, – просит дед Туча.

– Бабку и кочергой достанешь… Понужать-то не пора?

– Харлама ждем и Чуканова Степку…

– Вон он скачеть, Харлам.

Гришка угрюмо косится на подъехавшие сани:

– Заварили кашу… Энтих поубивали – новые придуть, ишо лютей.

– Мертвых с погоста не носють, – хладнокровно замечает Евсей Лыков. – Гляди, Григорий, семью обидять – ты миру ответчик.

Мешки с реквизированным продовольствием свалены под стеной церкви, галдят бабы, разыскивая свое добро. Варвара нос к носу столкнулась с Лебедой. С кулем на спине он безучастно глянул исподлобья и прошел мимо.

– Крёсный… – Лычонок, ухмыляясь, схватил его за рукав. – Сказывали, кобыла твоя жерёбая…

Лебеда остановился, скинул куль:

– Мало, чо брешуть… Ай ты как баба?

– Мужики на табе серчають, дизентир, гутарють… – возбужденно шептал Лычонок. – Айда, крёсный, пошли до лесу, чо на печке сидеть?

– Телок ты ишо… Пострелять охота?

Лычонок засмеялся, смутился:

– Бослови, Лукич…

– Нашел попа… – Лебеда нахмурился, вытащил из-за подпояски шикарный нож в кожаных ножнах и сунул ему: – На, владай… Шведской закалки сталь.

Лычонок вытащил нож и зашелся в восторге:

– Ну, крёсный!

Лебеда потащился к дровням.

– Хлебушко-то, небось, до дому понес, – замечает ему в спину мужик. – А кто его табе добыл?

– Неладно получается, Лукич, – говорит Евсей Лыков. – Вон Ефим Дронов старей тебе годами, а идеть… Дизентир выходишь.

Лебеда, не торопясь, укладывает чувал на сани, бурчит:

– Сказано – отвоевался… С усадьбы никуды не пойду.

– Гляди, ишо табе аукнется…

С кладбища привели продармейцев. Перепачканные глиной, со следами побоев на лицах, они рассаживаются по саням с мужиками.

– А энтих ишо куды? – хрипит старик Лыков, тыча в Малафея кривым пальцем.

– С нами пойдуть, с куманьками воевать. – Евсей натягивает тулуп. – Постоять хочуть за трудовую крестьянство.

– А ты поверил, ворона… Поубивать всех, и шабаш.

– Ишо успеется, папаша…

На плече у мужика тихо воет молодая жена. Отодвинув ее, он бежит садиться. Евсей устраивается за пулеметом, оглядывается:

– Ну, понужай, что ли… С Богом!

Сани выстраиваются друг за другом и, набирая ход, скрываются на спуске.

Варвара везет мешок картошки на санках и разговаривает с коровой.

За оградой кладбища жидкий хор бабьих голосов тянет “Вечную память”, мужики засыпают братскую могилу.

– Поберегись!

Обернувшись, она поспешно потянула Пеструху на обочину. Лебеда, стоя в санях, пронесся мимо, обдал ее ветром.

– А чичяс мякинки-то просяной с сенцом да с солью… – говорит Варвара, вздыхая. – Уж Палаха-то обрадуется – Пеструня домой пришла! Подоимся да всех накормим. Все свои, все дома. И никто нам не нужон, сами с усами…

1921

Вдоль излучины, поросшей лозняком, над речкой раскинуты шалаши косарей, вьется дым от костров. Пестреют в поле платки ворошащих баб. Мужики докашивают остатки по буеракам.

– Дашь напиться? – просит Крячиха.

Жбан с квасом укрыт в тенечке под стогом. Она пьет и отдувается.

– Откосилася?

– Шабашу. – Варвара забрасывает навильник наверх, утирает пот. – Ночевать до избе пойдем.

Гам стоит в заводи, мальчишки поят лошадей, ходят с бреднем в камышах. С берега мужики подают советы.

– Матрена на уху звала. Уха, сказываеть, губернаторская.

– Энто как же?

– Должно, на меду, – ухмыляется Крячиха. – О, глянь, беси его забирають…

Тонконогий жеребенок носится по выкошенному лугу, то скрывается в тени под ракитами, где пасется чубарая кобыла, то выскакивает на палящее солнце.

– Ай трава у тебе слаже? – Лебеда с обротью на плече хромает мимо. – Чегой-то они к тебе повадилися…

Варвара хмурится, подхватывает на вилы целую копну.

– И добрый у тебе жеребчик! Носится как заполошный, – говорит Крячиха.

– Ограду на усадьбе изломал, дьявол. Ночью вскочишь, бежишь до конюшни, кабы он чего не учинил…

Пришла Палашка с Кузькой на руках, оба мокрые, с мокрыми волосами. Она забирается на стог и принимается прыгать, садясь на попку, уминать сено.

– Намедни ехал, за болотом твои овсы? – спрашивает Варвару Лебеда. – Ишь, как поднялися…

– Уродило, слава те господи, не как прошлый год, – подтверждает Крячиха. – Кажись, зиму-то протянем не хуже людей.

– До ее дожить бы, до зимы.

– Ай ты помирать собрался? – удивляется Крячиха. – Пошла я… К Матрене-то приходи.

У Лебеды на почерневшем лице желваки ходят под скулами. Он не сводит глаз с жеребенка, который летит галопом.

– Бабки видала у его? Как у девки… Чисто рысак. – Он угрюмо усмехается. – Он, Бог-то, все вроде исделал по уму, твердь, и злаки, и скоты. А человек у его неладно вышел, не взяла. Уморился на шестый-то день Господь…

– Другой бы жил да на коней своих веселился, – сухо говорит Варвара. – А все ты на худое поворачиваешь.

– Мамка, убег! – вопит сверху Палашка и тычет пальцем.

Мелькая босыми пятками в скошенной траве, Кузька что есть духу ползет к лошадям. Варвара бежит за ним, хватает в охапку, он хнычет.

Лебеда стоит, не уходит.

– И на кой табе овес? Коня у тебе все одно нету… А пахал-то кто ж?

– Нашлися и без тебе люди…

Он шагнул к ней, схватил за руку:

– Ты почто со мной так гутаришь?

– Пусти, чорт, больно!

Палашка застыла, подняв голову, смотрела на них.

– Стерпишь. В гости до тебе приду. Жди.

– Больно ты мине нужон… – бормочет она.

Зачерпнув золы из чугуна, Варвара намазывает дочерна живот и бока, растирается лопухом. Выливает на себя шайку воды.

Она лезет на полок к окошку, пристраивается так, чтобы свет падал на нее. Нашаривает осколок зеркала и озабоченно разглядывает свою грудь.

Подставляет свету зад и, извернувшись, осматривает в зеркало ягодицы, проводит по ним ладонью. Хватает ковш, плещет на раскаленные камни. Она с остервенением охаживает себя веником по бедрам.

С порога Лебеда углядел охапку иван-чая в горшке, взбитые подушки на лежанке. В ситцевой кофте и косынке, сложив на коленях руки, Варвара сидела у печки.

– Чего стал как пень? Пришел – дак садися.

Она поднялась и достала с загнетки чугунок с варевом:

– Снедать-то будешь?

– Поснедамши. – Он присел на край лавки, положил картуз. – Хмарить дюже… Должно, дожжик соберется.

– Как раз бы. А то махорку поливать замаялася.

Помолчали. Лебеда задумчиво сопел, уставясь в угол.

– Вишь, как обернулося… – заговорил он. – Все думал: два коня будеть, земли принанять, хуч маненько подняться. Баб загоню, сам поднатужуся… А теперя хожу как очумелый. В окопе сидел, так не обмирал, а тута обмираю – то ли он ногу зашибеть, то ли волки задеруть…

– Как баба с ребятенком, – усмехнулась Варвара.

– В точь как баба, – кивнул он с досадой. – Судьбу-то не омманешь. Ни к чему душой не пристань. А коли пристал – пропал в отделку, сейчас у тебе отымуть…

– Бог дасть, обживется…

– Коли Бог дасть, да чорт не отыметь, – подхватил он со значением. – Чему быть – того не миновать.

– Чего пришел? – разозлилась Варвара.

Лебеда покосился на стол:

– Наливай, что ли…

– За стол-то сядь, как люди! – обрадовалась она. – Щей похлябай, я курку не пожалела…

Она усадила его, с удовольствием налила ему самогонки.

– А сама?

– Не люблю. Нешто с тобой разгуляться…

Со двора донесся свист. Варвара взбеленилась:

– Сатана, кого там ишо?

Малый в кубанке, лениво развалясь в калитке, пронзительно свистел.

– Забирай свово мужика…

– Какого такого мужика? – встревожилась она.

– У нас любой масти… Бери, какой лучше ндравится.

За воротами на телеге, запряженной парой, сидели и валялись вповалку раненые.

– Твой? – Парень ткнул в ржавые бинты, торчавшие из гимнастерки.

Раненый зашевелился. Наклонившись к нему, Варвара с трудом признала Малафея – серое бескровное лицо в испарине, запекшиеся губы.

– Вот она, хозяйка моя, – выдохнул он еле слышно. – Ягодка, красавица… Помираю, Варюха.

На Варвару напал столбняк. Она тупо смотрела на него.