Лопухи и лебеда Смирнов Андрей

– Вставай, Пеструня, покажися… Пеструхой кличем. Пеструнюшка, ну куды собралася? Стой, сатана!

– Чегой-то она пужается?

– Дак обвыкнеть, не кошка…

– А энта? – Варвара показала на холмогорку.

– То Звездоня, красавица наша, надёжа…

Варвара похлопала коровенку по худой шее, та шумно вздохнула и отвернулась.

– И мосластая…

– Ай ты ее резать собралася? Молочко-то на, спробуй, энто ейное, Пеструхино утрешнее…

В горнице Варвара сказала:

– Хозяин пущай погуляють…

– Энто ишо зачем? – насторожился мужик.

Она переглянулась с бабами.

– Ступайте, батюшка, – засмеялась меньшая невестка. – Одёжу ей скинуть надоть. И Мишатку заберите.

– На мне товар, – подтвердила Варвара.

Хозяин, ворча, ушел с мальчишкой на двор.

Пока она разоблачалась, стаскивала с себя лысую овчину, до лоска вытертую плюшевую кофту, ребенок мяукнул и заворочался в одеяле. Старуха взяла его, потрясла, он раскричался.

– Горластый… Звать как?

– Кузьмой… – бормотала Варвара, кружась на месте волчком. – Его теперя нипочем не унять, исть хочеть.

Ситец разматывался, разноцветное сияние разлилось в горнице. Бабы ахали. Громыхнула дверь, Варвара в чем мать родила юркнула за печку, ворвался хозяин в панике, замахал руками:

– Заховать все! Накроють щяс! Мигом!

Тараторя все разом, бабы путались в ткани и натыкались друг на друга.

– Чортовы бабы! – шипел мужик свирепо. – Беспременно с вами вляпнешься…

В сенях топали, стряхивая снег, высокий военный и черный, как цыган, унылый мужик с портфелем.

– Малой-то откудова? – Мужик повертел головой, как будто принюхивался длинным крючковатым носом. – Ты, што ль, Михална, согряшила?

– Тьфу, дурак, – сказала старуха.

– Давно не видалися. – Молодая невестка повела плечами. – Соскучился, залётка?

Мужик прошелся по горнице, посматривая по сторонам недоверчиво, словно ждал подвоха, ткнулся за печку. На лавке, едва успев покрыться платком, Варвара совала грудь ребенку, а он выплевывал и ворчал.

– Кто такая? Чего тута позабыла?

– Ты ишо в чугуны к бабе нос свой поганый усунь, – рявкнул хозяин. – Крестница моя с Уварова, в гости проведать пришла…

Носатый постоял, не сводя с него проницательного унылого взгляда, и криво усмехнулся:

– Все брешеть. Чегой-то обтяпать собрался. Не сумлевайся, товарищ Калнынь, – обратился он к военному. – Тута их никто не обидить. Семья считаются середняцкая, а по правде – чистое кулачье. Коней в извоз держали…

– Обратно на постой? – Хозяин побагровел. – Нету такого закону, чтоб людям житья не давать! Куды я их дену? У меня своих цельная война!

И старуха подала голос:

– Обещалися, которые в Красной армии забратые, соли и карасину. А не дали нисколечки, омманули.

– У его меньшой в Красной армии, точно, – подтвердил носатый, обращаясь к военному. – Покуда не убег. А другой в лесу хоронится, с бандитами партизанить.

– Откуль ты знаешь, иде мой сын? – затрясся хозяин, вскакивая. – Отец родный не знаеть, с Петровок не видал! А ему леший докладаеть!

Пропустив военного, черный мужик задержался на пороге:

– Двух бойцов примешь…

Невестка заперла дверь на засов, другая полезла в сундук. Хозяин рухнул на лавку и мотал головой в бессильной ярости.

В тишине было слышно, как сосет и причмокивает малыш. Бабы пришли за печку, стали и смотрели, как Варвара кормит.

– Погодить надо маненько, – сказала она, улыбнувшись виновато. – Дыхнуть не дасть, покуда не нажрется. Такой бесстыжий…

Ночью старшая невестка провела Варвару огородом, указала тропку.

– До речки дойдешь и ступай берегом, за мельницей выходи на большак… Тута вас никто не увидить.

Она подержала ребенка, пока Варвара наматывала веревку на запястье.

– Далеко табе?

– Коли Бог дасть, завтре к ночи домой будем.

Увязая в сугробах, Варвара тянет по склону оврага санки с сеном. Внизу на дороге ветер вздувает поземку, ползут розвальни по направлению к селу. Мужик придержал лошадь и, задрав голову, наблюдал, как Варвара падает и поднимается, ловит санки.

Спустившись, она узнала Лебеду.

– Откуль ты в такую рань?

Он безнадежно махнул рукой, вылез и стал привязывать ее санки к задку своих.

– Ловко ты кувыркалася…

Лошадь тащилась шагом. Варвара сразу замерзла, стучала зубами.

– Кобылу даром заморил, – заговорил он с досадой. – В волость тягали к комиссару. Хочуть невалидов обратно в армию, мало им молодых робят… А с кем я биться должон, лопни ихние глаза? На фронте шумели: кидай штык в землю, пущай будеть мир. Вон он и вышел мир: седьмой год воюють без останову, и никакого замирения не видать… Жеребая Чубарка, ее соблюдать требуется…

– А ворчишь! – засмеялась Варвара. – С прибытком тебе, Давыд Лукич! Тьфу, чтоб не сглазить… И будешь ты у нас теперя о двух конях.

Он обернулся к ней, не мог сдержать неловкую счастливую улыбку:

– Корову, слыхал, привела?

– Погоди, и лошадь приведу.

– Энто с каких барышей? Али хлеба не забрали? Пожалели тебе?

– Куды там! Мальчонка ишо сиську сосеть, а с его уж три пуда разверстки положили да сены воз.

– В аккурат… – он злорадно усмехнулся. – Поманули, посулили, а прижали-то покрутей прежнего. Нет, энта новая начальство совсем никуды.

В землянке ребенок, узнав ее, замахал ручками и пускал пузыри. Она сунула ему соску из нажеванного хлеба.

– Ребятенок-то чей? – Лебеда спросил невзначай.

– Мамкин, – буркнула Варвара.

– Без мужика управилася?

– Угу. Слово знаю…

Серый пасмурный свет сочился в окошко под крышей. Она натолкала в печь соломы, схватилась за самовар. Лебеда взял шапку.

– Куды ишо? Снедать будешь?

– Какая ноне угощение… – Он с сомнением поскреб подбородок.

Ухмыльнувшись, она мигом вынула из печи котелок с вареной картошкой, из бочки в сенях добыла капусты и огурцов, толстыми ломтями нарезала соленого сома. Когда она брякнула на клеенку чугун с дымящейся похлебкой, Лебеда скинул тулуп.

– Под такие ба харчи, эхма!..

Она смерила его взглядом. И, нагнувшись к сундуку, со звоном припечатала к столу заткнутую тряпицей бутылку:

– Али я порядку не знаю?

– Истинно, анчутка… – он хрипло рассмеялся.

Варвара обиделась.

– Оченно досадно, Лукич, от тебе такие слова поганые слыхать. Брехня энто, наговоры! Живу как люди, одной надёжей живу…

– На кого? – Он усмехнулся недобро. – У тебе и нету никого, ни родни, ни мужика…

– Дюже ты злой, батюшка. – Она покачала головой. – Нехорошо…

Взяла луковицу и, содрав шелуху, принялась крошить ее в чашку с грибами.

– В Усмани на мыловаренном я работала. Жалованье не плотють, а заместо мыла дали, – заговорила Варвара сердито. – Пошла на базар торговать… и как раз облава. Мужчина с чеки, злющий как змей, в морду леворвером тычеть… Один дяденька сапоги тоже продавал. Энтот скаженный как ахнеть ему в грудя! Убил до смерти и как звать не спросился… – Она полила грибы маслом и подошла к Лебеде. – Сейчас он мине стрелить, а на квартере Паланька в тифу помираеть. Он как глянеть! У самого бубон под носом, глаза желтые, как у кота, – страсть! И велит отпущать, только заругался… Все она, заступница, Матерь Божья…

Лебеда угрюмо смотрел на нее исподлобья:

– Дура ты али как, не пойму? Али блажная навроде Мартынки-дурачка?

Он крепко взял ее за плечи и стал целовать в губы. Она замычала, грибы полились на пол. Он толкнул ее к лежанке, опрокинул.

– Охолонись, Давыд Лукич, чего ты… – бормотала она.

И покорно обмякла в его руках.

Лучина догорела и погасла, роняя искры. На дворе послышались голоса. Затопали в сенях, кто-то выругался, стукнувшись о притолоку.

Лебеду как подбросило, подхватив портки, он ринулся за печку.

– Э, хозяева, есть кто живой? – сказал один из вошедших в белевшей в полутьме овчинной папахе.

– Кого надо? – оправляясь, откликнулась Варвара.

– Четвертый Кабань-Никольский продотряд. Фамилие мое будет товарищ Бодунок, уполномоченный…

– Куды упал? – не разобрала Варвара.

– Кто?

– Который намоченный…

– А за прибаутки веселые плетей под юбку получить оченно даже просто, – рассердилась папаха. – Ты, что ль, хозяйка?

Она зажгла новую лучину. Разгоревшись, огонь осветил уполномоченного в полушубке и папахе и двоих в шинелях продармии.

– Короче, согласно приказа упродкома, предлагается тебе добровольно сдать хлебные излишки.

– Обратно лишки? – ахнула Варвара. – Иде ж на вас напасешься? Разверстку забрали, с детей малых по три пуда, да сена, а после обратно отряд, вроде как вы, ишо два куля увели, да просы, да картошек…

Бородач в буденовке, как завороженный, заглядывал куда-то ей за спину. Отодвинув ее, он шагнул вперед, схватил картошку. Его товарищи очутились у стола и стали молча запихивать в рот все, что попадалось.

Варвара, остолбенев, смотрела, как пустеют миски.

Бородач понюхал самогонку, налил и поднес уполномоченному:

– Хлеба у их нету, а самогонка пожалста…

– С бураку она, не с жита, – заметил бородач. – Орёлик, подбрось огурца…

Третий был румяный парнишка с пушистыми девичьими ресницами.

– Давыд Лукич, чего ты робеешь? – не выдержала Варвара. – Ступай покушай, покуда они все не подмели.

Все трое, как по команде, перестав жевать, обернулись к Лебеде, застывшему у печки.

– Кто таков? Покажь документ…

– Гляди не подавися, – насмешливо сказала уполномоченному Варвара. – Сосед до меня пришедши. Али запрещёно?

Покосившись на Лебеду, он ловко подхватил ртом горсть капусты.

– Сдай чего положено, блядовать после будешь. Сосед он али кто, пущай котится до своей хаты… Короче, с твово двора пять пудов хлеба, картошки три пуда и полсотни яиц.

Лебеда помедлил у порога и, оглянувшись на Варвару, вышел.

– Яичек соберу сколь есть да куль картошек, – сказала она. – А хлебушка у самих давно нету…

– Попу в бороду плакайся… – Уполномоченный разливал самогонку. – Не сдашь добром – будет тебе обыск и конфискация скотины. Да за варку самогона штраф…

Бородач на корточках подбирал грибы с полу.

– Глянь, опёнки с маслом наземь кидають! Им бы наш паёк, гадам…

В сарае парнишка разворошил сено и разглядывал землю, искал следы лопаты.

– Разорять-то зачем? – не утерпела Варвара. – Ох вы, дармоеды…

Уполномоченный Бодунок стоял посереди двора, уставясь вверх – под стропилами риги лазил бородач. Он спрыгнул, покачал головой:

– Пусто…

– Она думает, обдурила нас, как лопоухих баранов… А я по роже кулацкой чую – хлеб у ей есть! Тащи корову…

Когда Пеструху вывели из сарая, Варвара не выдержала и с криком вцепилась в бородача. Он ударил ее, она полетела в снег.

На кладбище за церковью ревет реквизированная скотина. Бабы облепили ограду, ругаются и плачут.

– Кобыла вон поросеночкя зашибла! – кричит баба продармейцу. – Тебе, обормота, глядеть за ими приставили, а ты ворон считаешь… Шугани кобылу-то!

– Куды ж ты их гоняешь, дурень! – говорит другая. – Сенца бы принес, ты накорми, а после гоняй…

Варвара не сводила глаз со своей коровы. Раскорячась и свесив голову книзу, оробевшая Пеструха косилась на оравших у нее под ногами гусей.

Пегий бычок-трехлеток носится среди могильных крестов, наводя страх на свиней и кур, то застывает как вкопанный, то бросается на ближайшую корову, лезет ей на спину.

– Матрена, уйми свово! – смеялись бабы.

– Вишь, приспичило ему, чорту, – улыбаясь, ворчала Матрена.

К калитке протиснулась запыхавшаяся баба в сопровождении бойца.

– Картошку сдала?

– Все как есть, истинный крест, кушайте на здоровье, сыночки…

Часовой слюнил карандаш, отмечал в бумажке:

– Которая твоя?

– У мине ишо кабанчик арестованный…

Ей выводят корову к воротам, ловят кабанчика. Бабы провожают ее завистливыми взглядами.

– А моя-то Рогулька… Не могу, серца обрывается! – всхлипывая, сморкается в юбку Крячиха.

Мимо прошел боец, она закричала ему:

– Хуч курей отдай, зараза!..

На площади стоят несколько саней, горят костры. Продармейцы греются у огня, кормят лошадей, грузят кули с хлебом. Бабы и старики, окружив продагента, говорят все разом, хватают его за грудки:

– Допреж вас ишо приходили и брали все, что плохо лежить и хорошо лежить, без разбору! – брызгая слюной, кричит ему в лицо старуха. – Только пили да проказничали, девок понапортили!

– Мы к вам за хлебом не ездиим, и вы к нам не лезьте, не то костей ваших не найдуть!

– Чего мелешь, ведьма? – осаживая лошадь, зычно говорит подъехавший командир. – Которые будут контру пущать – с собой до чеки прокатим…

– В губернии неурожай, это факт известный, – с горячностью вступает продагент. – Но в Нижнем – голод, в Петрограде рабочий стоит у станка не евши, голодают дети…

– А наши? Ай мы не люди?

– При Николае чего-чего не было, мужик на базар поедеть, всего накупить, и бабам ситцев, и ребятам кренделей, а ноне сунься! Ни карасину, ни железного товару…

– Уходите с наших местов, вы – бандиты, – сиплым басом говорит дед Лыков, и бабы притихают. – От вас спокою нету, один разбой, шляетесь по нашей земле, на наше добро заритесь…

– Распоясался… – Усмехаясь, командир кивает на деда. – Не боится, старый хрен…

– Крестьяны – главные хозяева на земле, – упрямо хрипит старик. – Революцию исделали для крестьянства, а теперя вышла измена…

У весов вспыхнула драка, мужики набросились на учетчика.

– Чего там еще? – спрашивает командир.

Рябой, худой мужичонка с оспинами на лице отряхивает шапку от снега.

– Куражится, стервец… – бурчит он. – Не примаеть.

– Потому – не велено! Нешто энто картопля? Чистый горох!

На ладони учетчика – горсть мелкой, как орех, картошки. Командир холодно щурится.

– Вам русским языком сказано было – за картошку мельче куриного яйца чего положено? Орлов, к стенке его!

Все с азартом следят за Рябым, который ловко уворачивается от наседающих бойцов.

– Погодите, ребяты, вы чего?.. – бормочет он трясущимися губами, хватаясь за дуло винтовки.

Прогремел выстрел, за ним еще один. Рябой ойкнул и стал заваливаться на бок. Толпа невольно отпрянула.

– Вы кого обмануть хочете, косопузые? – Командир обращается к старикам. – Народную властю?

На усадьбе Лебеды, захлебываясь в лае, рвется с цепи тощий кобелек.

Под корявой яблоней на лавке белела заголенная спина, продармеец с цигаркой в зубах сидел на шее лежащего, другой на его валенках, и еще двое в лад, как на молотьбе, стегали его плетьми. Рыжий матрос ходил по снегу враскачку.

– Ну-ка, дай ему, братишки, десяток горячих, авось в память придет.

– Скройтеся, бесстыжие, нечего вам глядеть, как батьку парють, – велела Трынка погодкам. – Мамаша, ступайте в избу!

Девки поплелись в избу следом за старухой. И прилипли к окошку.

У забора матрос разговаривал с Игнахой Слизнем, соседом Лебеды. Он знаком остановил порку:

– Погоди, братва…

Двое с плетками выпрямились, отдуваясь, один полез за кисетом. Тот, что был спиной, обернулся, утирая мокрое лицо. Варвара узнала Малафея. И он, увидев ее, засмеялся:

– Здорово, баба! Позабыл, как тя звать… Ай не признала?

Игнаха с любопытством покосился на нее, но тут Трынка вцепилась ему в волосы.

– Июда, блядский корень, ишо попомнишь, шкура! – вопила она, молотя его кулаками. – Ишо поквитаемся!

Растерявшийся Игнаха с трудом отбился.

– Баре какия… У нас забрали, ай вы лутче?

Из-за дома матрос свистнул в два пальца. Боец, сидевший верхом на Лебеде, не спеша поднялся.

– Шабаш, дядя…

– Ты думала, иде я? – Улыбаясь, Малафей подошел к ограде. – А я вот он, обратно до дому не попамши. Такая, видать, судьба моя боевая…

Кряхтя, Лебеда подтягивал портки.

– Для того он кровь на войне проливал, – сказала Трынка. – Осрамили мужика, паразиты…

Из овина понесли хлеб. Боец шел, согнувшись, с кулем на спине, его сносило в сторону. Трынка бросилась на него, свалила в сугроб, упала сама.

– Ироды, последний кусок с рота рвете! – кричала она.

Продармейцы прибежали на помощь, с крыльца с визгом скатились девчонки, началась свалка. У ворот заволновались, кто-то заметил, что за церковью поднимаются клубы черного дыма.

– Спаси, Господи! Кажись, Лыковы горять…

– Лыковы-то подале, за попом… Лобан энто али Жунтяй.

– Достукалися, басурманы, всю село спалють!

В сумерках пламя казалось еще ярче. Снег таял по краям соломенной крыши и стекал вниз грязным ручейком.

Стрельнуло и посыпалось со звоном окно. Весь в копоти, в тлеющей шапке, Жунтяй метался у объятого пламенем крыльца, никого не подпуская.

– Нехай все пропадаеть! Пущай им одна зола достанётся! – бормотал он. – Жгите все, крушите, православныя!

– Взял, зажег, полоумный… – рассказывала Варваре Федиха. – Мало, хлеб забрали, дак теперя избы решилися…

На снегу сиротливо чернела груда спасенных пожитков – чугуны, половики, табуретки, горшки с геранью. Дед сидел на сундуке с иконой и самоваром. Сама Жунтяиха лежала ничком и стонала.

Крыша избы рухнула, взметнув столб искр в темное небо.

– Всем миром уходить, мужики! – потрясая топором, вскрикивал Жунтяй. – Пущай сами на землю сядуть! В Сибирь иттить, в тайгу! На Белыя воды!..

В землянке Варвара баюкала малыша:

Иде тут зыбочка висить,

Иде тут деточка ляжить?

Я пойду их укладать,

Глазки ихни закрывать…

Палашка лежала на печке, уставясь в полутьму.

– Мамань… Почто нас Боженька не любить?

– Грех какой! Энто кто ж табе научил?

– А то любить! – сказала Палашка с горькой усмешкой.

Варвара ходила вдоль печки, косилась неодобрительно на нее:

– Как за подаянием стояли, позабыла? Вона вьюга какая, а ты небось в теплой избе картошек намяла и ляжишь себе, пузо греешь… Страм, Палаха!

Когда ребенок затих, она уложила его в зыбку и полезла к дочке. Глаза у Палашки были закрыты. Она провела рукой по ее волосам.