Перед падением Хоули Ной
— Привет, дорогая, — говорит мать, когда Элеонора добирается наконец до кухни.
За столом сидит мужчина в костюме и красных подтяжках.
— Мама, — жестко произносит Элеонора.
Мужчина поворачивает голову в ее сторону:
— Здравствуйте, Элеонора.
Элеонора замирает — она узнает телеведущего Билла Каннингема. Разумеется, она встречалась с ним и раньше — на вечеринках, которые устраивали Дэвид и Мэгги. Но для нее он — не знакомый человек, а говорящая голова с телеэкрана с изборожденным морщинами лбом, рассуждающая о моральном банкротстве либерализма. Билл разводит руки в стороны, словно ждет, что Элеонора бросится к нему в объятия.
— Бывают ситуации, когда мы должны терпеть и держаться во что бы то ни стало, — говорит он. — Если бы вы знали, на скольких похоронах мне довелось побывать за последние десять лет…
— Где Джей-Джей? — спрашивает Элеонора, оглядываясь по сторонам.
— Наверху, в своей комнате, — сообщает мать, наливая ей в чашку чай.
— Один?
— Ему четыре года, — отвечает мать. — Если ему будет что-нибудь нужно, он вполне в состоянии об этом попросить.
Элеонора разворачивается и возвращается в холл.
— Кто это у нас? — спрашивает только что вошедший в дом Дуг.
Не обратив на него внимания, Элеонора поднимается по лестнице, шагая через две ступеньки. Мальчик действительно находится в своей комнате — он играет с двумя пластиковыми динозаврами. Шагнув через порог, Элеонора переводит дух и изображает на лице улыбку.
— Ну, вот мы и вернулись, — произносит она.
Ребенок смотрит на нее и улыбается. Элеонора садится на пол рядом с ним.
— Извини, что так долго, — продолжает она. — Движение было очень плотное, и к тому же Дуг проголодался.
Мальчик указывает пальцем на свой рот.
— Ты тоже хочешь есть? — уточняет Элеонора.
Джей-Джей кивает. Элеоноре не хочется вместе с ребенком спускаться на кухню, и она уже намеревается принести какую-нибудь еду в комнату. Но затем интуиция подсказывает, что с мальчиком на руках ей будет легче в обществе непрошеного гостя.
— Ладно, пойдем.
Элеонора протягивает к Джей-Джею руки. Он обнимает ее. Элеонора выпрямляется, поднимая его с пола, и несет ребенка вниз по лестнице, а он тем временем играет с ее волосами.
— Там, на кухне, чужой мужчина, — предупреждает она малыша. — Тебе не обязательно с ним разговаривать, если не хочешь.
Билл сидит там же, где и прежде. Дуг роется в холодильнике.
— У меня есть бельгийский эль, — предлагает он, — и еще пиво, которое мои друзья делают на микропивоварне в Бруклине.
— Удивите чем-нибудь необычным, — говорит Билл и в этот момент видит Элеонору и Джей-Джея.
— Вот он! — восклицает Каннингем. — Маленький принц.
Дуг, достав из холодильника две бутылки пива, изготовленного его приятелями, подходит к столу.
— Это пльзеньское, — поясняет он, — не особенно крепкое.
— Отлично. — В голосе Каннингема звучит плохо скрытое пренебрежение. Он ставит бутылку на стол, даже не взглянув на нее, и улыбается мальчику. — Надеюсь, ты помнишь своего дядю Билла.
Элеонора поворачивается к Каннингему боком, так, чтобы мальчик был подальше от него.
— Значит, это вроде визита родственника? — интересуется она.
— А что же еще? Извините, но я не мог выбраться сюда раньше. Когда новости становятся вашей жизнью, возникает множество проблем. Но ведь кто-то должен говорить людям правду.
«Так вот чем ты занимаешься? А я полагала, что ты всего лишь сообщаешь новости», — думает Элеонора.
— Ну и какие новости по поводу этого самолета? — интересуется Дуг, прихлебывая пиво. — Мы здорово заняты ребенком и потому, понимаете, не всегда успеваем посмотреть телевизор…
— Разумеется, — откликается Билл. — Обломки самолета все еще ищут.
Элеонора изумленно качает головой. «Они что, сумасшедшие?»
— Пожалуйста, не надо. Не при Джей-Джее, — говорит она.
Дуг недовольно сжимает губы. Он не любит, когда женщины делают ему замечания, особенно в присутствии других мужчин. Элеонора понимает это. Посадив ребенка на стул, она идет к холодильнику.
— Ваша жена права, — соглашается Каннингем. — Женщины разбираются в деликатных ситуациях лучше нас. Мы обычно концентрируем внимание на фактах. Пытаемся понять, чем конкретно можем помочь, и забываем о чувствах.
Элеонора пытается отвлечь племянника от этого разговора, покормив его. Он не то чтобы капризен, но довольно разборчив в еде. К примеру, с удовольствием ест прессованный творог, а не сливочный сыр, любит сосиски, но терпеть не может салями.
Каннингем тем временем решает, что должен добиться от ребенка улыбки.
— Так ты помнишь дядю Билла, верно? — повторяет он свой вопрос. — Я видел, как тебя крестили.
Элеонора протягивает мальчику чашку с водой. Он пьет.
— И на церемонии крещения твоей сестры я тоже был, — продолжает гнуть свое Каннингем. — Она была очень красивой девочкой.
Элеонора сверлит Билла возмущенным взглядом. Смысл его очевиден — «думай, что говоришь». Каннингем понимающе кивает и без колебаний меняет тему разговора, стараясь показать, что готов к сотрудничеству и они вместе делают важное дело.
— Да, я нечасто тебя навещал. Но у меня было много работы, и к тому же в последнее время мы с твоим отцом не всегда хорошо понимали друг друга — может, потому, что постоянно находились рядом. Но мы симпатизировали друг другу. Особенно я твоему отцу. Однако в какой-то момент между нами возникло отчуждение. Так бывает между взрослыми людьми. Со временем ты сам это поймешь. Конечно, было бы лучше, если этого не произошло. Но, скорее всего, и в твоей жизни настанет такой этап. Мы слишком много работаем, жертвуя при этом чем-то важным.
— Мистер Каннингем, — прерывает Билла Элеонора. — Я очень рада вашему визиту, но после еды мальчику нужно поспать.
— Нет, не нужно. Он уже поспал сегодня в первой половине дня, — внезапно заявляет мать Элеоноры, Бриджит Данкирк. Та смотрит на мать с плохо скрываемым возмущением. Бриджит всегда любила угодить малознакомым людям, особенно мужчинам. Ее муж бросил их, когда Элеонора начала посещать колледж. После развода он переехал во Флориду. Теперь отец живет в Майами и встречается с разведенными дамами с силиконовыми бюстами. Кстати, он должен приехать проведать Элеонору после отъезда Бриджит.
Билл замечает напряженность, возникшую между матерью и дочерью. Он переводит взгляд на Дуга, который приподнимает уже наполовину опустевшую бутылку с пивом, словно хочет произнести тост.
— Ну как, классное? — спрашивает он, не замечая, что Билл к напитку даже не притронулся.
— Что? — не понимает Каннингем.
— Пиво.
Не ответив, Билл протягивает руку и ерошит волосы мальчика. Четыре часа назад в офисе Дона Либлинга он выдержал жесткую стычку с Гэсом Франклином из Национального комитета безопасности перевозок и представителями министерства юстиции. Они заявили, что хотят знать, где он взял записку О’Брайена.
— Еще бы, конечно, хотите, — ответил он, засунув большие пальцы за подтяжки.
Дон Либлинг, поправив галстук, подчеркнул, что компания Эй-эл-си не раскрывает свои источники информации.
— Это не пройдет, — заявил сотрудник минюста.
У Франклина, внушительного вида чернокожего мужчины, похоже, была своя версия случившегося.
— Это сам О’Брайен передал вам записку? Из-за того, что произошло между нами?
Билл лишь пожал плечами.
— Во всяком случае, она не упала с неба, — заявил он. — Это все, что я могу сказать. Мне уже приходилось бывать в суде и отстаивать наше право не разглашать источники, из которых мы получаем те или иные сведения. Буду рад сделать это еще раз. И, кстати, если не ошибаюсь, теперь вы не можете держать свои машины на нашей парковке бесплатно.
После того как негодующие Франклин и люди из минюста ушли, Либлинг плотно закрыл дверь своего кабинета.
— А теперь расскажи мне все, как есть, — потребовал он, обращаясь к Биллу.
Каннингем уселся на диван, вытянул ноги и произнес целый монолог. Да, он воспитывался без отца, а его мать была слабой женщиной, хватавшейся за случайных мужчин, как утопающий за соломинку. Зато посмотрите на него теперь. Перед вами богатый человек, мультимиллионер, который указывает половине населения земного шара, что именно надо думать и когда. Он не позволит какому-то выскочке-юристу, пусть даже выпускнику Лиги Плюща, сбить его с толку и сдать Нэймора. Дело касается Дэвида, его друга и наставника. Да, возможно, в последнее время они с Дэвидом не слишком ладили, но Уайтхед был для Билла как брат, а значит, он должен во что бы то ни стало докопаться до правды.
— Как и сказал этот тип, — заявил Билл Дону, — записку передал мне человек из ФБР. Его вышибли из команды, и он здорово обиделся.
Либлинг внимательно посмотрел на Каннингема. Лицо его приобрело задумчивое выражение.
— Вот что. Если я узнаю, что ты опять вляпался в какое-то дерьмо, ты об этом пожалеешь.
— Не дави на меня, — сказал Билл, вставая с дивана. Он медленно подошел к стоящему у двери Либлингу и остановился прямо перед ним. Забудь о том, что мы находимся в офисе, говорил он всем своим видом, не уповай на служебную иерархию и общественные нормы поведения. Перед тобой воин, лидер, альфа-самец, готовый разбить в кровь твою физиономию, поэтому лучше опусти рога и уйди с моей дороги.
Каннингем чувствует запах салями, исходящий изо рта Либлинга. Не выдержав взгляд Билла, Дон моргает, явно не готовый к рукопашной схватке один на один. Проходит еще несколько секунд, и Либлинг отступает в сторону. Каннингем распахивает дверь и выходит в коридор.
Теперь, находясь на кухне дома, в котором живут Элеонора, Дуг и Джей-Джей, Билл решает взять инициативу в свои руки.
— Это всего лишь дружеский визит, — говорит он, вставая. — Сейчас вы переживаете трудный период. Вы для меня — все равно что родственники. И для Дэвида вы были членами его семьи. Поэтому я собираюсь приглядывать за вами. Да-да, дядя Билл будет за вами присматривать.
— Спасибо, — отвечает Элеонора. — Но я думаю, с нами все будет в порядке.
Каннингем широко улыбается:
— Я в этом просто уверен. Деньги вам помогут.
В его голосе слышится нечто, не соответствующее благодушному выражению его лица.
— Мы собираемся переехать в таунхаус в городе, — заявляет Дуг.
— Прекрати, — обрывает его Элеонора.
— А что такого? Это же правда.
— Прекрасное место, — подхватывает Билл и щелкает подтяжками. — Столько воспоминаний.
— Я не хочу быть невежливой, — холодно произносит Элеонора, — но мне надо покормить Джей-Джея.
— Да, конечно, я понимаю. Мальчику в таком возрасте необходима материнская ласка и забота, особенно после того, что… э-э… случилось… Может быть, вам следует его…
Элеонора, не дослушав, отворачивается, открывает замок на контейнере с кусочками индейки и ставит его в микроволновую печь. Она слышит, как Билл подходит и останавливается за ее спиной. Он не привык, чтобы на него не обращали внимания.
— Пожалуй, мне пора, — говорит он.
Дуг тоже поднимается из-за стола.
— Спасибо, но я в состоянии сам найти выход.
Элеонора ставит перед Джей-Джеем его тарелку:
— Вот. Если захочешь еще маринованных овощей, скажи — получишь добавки.
Позади нее Билл подходит к кухонной двери и останавливается.
— Вы разговаривали со Скоттом? — спрашивает он.
Услышав знакомое имя, мальчик поднимает голову от тарелки. Элеонора тоже устремляет взгляд на Каннингема.
— А что?
— Ничего, — отвечает Билл. — Просто, если вы не смотрите телевизор, то, наверное, не знаете, что у следствия есть к нему вопросы.
— Какие вопросы? — интересуется Дуг.
Билл вздыхает так, словно то, что он собирается сказать, вызывает у него душевную боль.
— Просто людям не все понятно, знаете ли. Он попал на борт самолета последним. И потом… у него правда была связь с вашей сестрой? А про картины вы слышали?
— Не стоит говорить об этом сейчас, — возражает Элеонора.
— Нет, почему же, — вмешивается в разговор Дуг. — Мне интересно. Понимаете, он звонит, посреди ночи. — Дуг смотрит на жену. — Ты думаешь, что я не в курсе.
— Дуг, — говорит Элеонора, — в любом случае этому типу в подтяжках вовсе не обязательно такое знать.
Каннингем закусывает нижнюю губу.
— Значит, вы с ним общаетесь. Мне кажется, это неосторожно с вашей стороны. Понимаете, просто пока к нему есть кое-какие вопросы. Мы живем в Америке, и я скорее дам себя убить, чем позволю правительству лишить нас права на справедливое судебное разбирательство. Но пока расследование еще только начинается, а вопросы к этому человеку весьма серьезные. Я очень беспокоюсь за вас. Вы уже получили душевные травмы. А ведь никто не знает, как далеко все это зайдет. Хочу задать вопрос: зачем он вам нужен в такой ситуации?
— Я ей то же самое сказал, — заявляет Дуг. — То есть мы, конечно, благодарны ему за то, что он сделал для Джей-Джея…
Лицо Билла искажает гримаса.
— Ну конечно. Плыть в никуда, ночью, в открытом океане, с поврежденной рукой, да еще и тащить на себе мальчика…
— Замолчите! — требует Элеонора.
— Вы хотите сказать… — оживляется Дуг, почувствовавший в голосе Каннингема нотки издевки. — Погодите. Вы хотите сказать, что…
Билл пожимает плечами и смотрит на Элеонору. Лицо его смягчается.
— Дуг, перестаньте, — говорит он. — Ваша жена права. Не стоит продолжать.
При этих словах Билл наклоняется вправо, чтобы получше разглядеть Джей-Джея, которого заслоняет Элеонора. Поймав взгляд малыша, он улыбается:
— Будь хорошим мальчиком. Скоро мы с тобой поболтаем. Если тебе что-нибудь понадобится, попроси твою… попроси Элеонору позвонить мне. Может, мы как-нибудь сходим на матч «Метс». Ты любишь бейсбол?
Мальчик пожимает плечами.
— Или на «Янки». У меня абонемент в ложу.
— Мы вам позвоним, — говорит Элеонора.
Билл кивает.
— В любое время, — бросает он и направляется к выходу.
После ухода Билла Дуг пытается вызвать Элеонору на разговор, но она сообщает, что собирается отвести Джей-Джея на детскую площадку. У нее такое ощущение, будто какой-то великан сдавливает ее в огромном кулаке. Дойдя до площадки, она делает вид, что ей весело, и катается с мальчиком сначала с горки, а потом на качелях. Строит башню из песка все выше и выше, пока та наконец не рушится. День довольно жаркий, поэтому Элеонора старается, чтобы они с Джей-Джеем находились в тени. Но ребенку хочется побегать, и она время от времени дает ему воды, чтобы он не перегрелся. При этом в ее голове роятся тысячи мыслей.
Элеонора пытается понять, зачем приезжал Билл, и одновременно вспоминает его слова по поводу Скотта. Неужели Каннингем надеется, что она ему поверит? Человек, который спас ее маленькому племяннику жизнь, подстроил авиакатастрофу, а затем, чтобы скрыть это, предпринял свой героический заплыв? Все это кажется ей абсурдом. Каким образом художник может устроить падение самолета? И зачем ему это? Что имел в виду Каннингем, когда говорил о каких-то отношениях между Скоттом и Мэгги? Неужели он намекал на любовную связь? Очевидно, Каннингем приехал к ней домой специально, чтобы сообщить об этом?
Мальчик, подойдя к Элеоноре, касается ее руки, а затем указывает на свои штанишки.
— Ты хочешь писать? — спрашивает она.
Ребенок кивает. Взяв Джей-Джея за руку, Элеонора ведет его в общественный туалет. Когда она помогает ему расстегнуться, ей вдруг приходит в голову, что, учитывая нынешний возраст Джей-Джея, ко времени своего взросления он, скорее всего, забудет родителей. И каждый год в День матери, во второе воскресенье мая, он будет думать о ней, а не о ее сестре. Означает ли это, что мальчик станет считать своим отцом Дуга? При этой мысли Элеоноре становится плохо. Она в который раз ругает себя за проявленную когда-то слабость, выразившуюся в боязни одиночества, в потребности постоянно ощущать чье-то присутствие рядом.
Однако Элеонора не исключает, что Дугу просто нужен шанс, воспользовавшись которым он изменится. Возможно, появление в доме четырехлетнего малыша мотивирует его, превратит в хорошего семьянина. Впрочем, на этот счет у Элеоноры почти сразу же возникают сомнения. Надежда, что появление ребенка спасет разрушающийся брак, — классическая ошибка многих людей. Джей-Джей живет у них уже две недели, и за это время Дуг не стал меньше пить, по-прежнему приходит и уходит когда ему вздумается, а его отношение к ней, Элеоноре, нисколько не улучшилось. Ее сестра мертва, мальчик стал сиротой. Но как насчет желаний и потребностей Дуга? Этот вопрос муж в последнее время задает при каждом удобном случае. Как вся эта ситуация скажется на нем?
Элеонора помогает Джей-Джею застегнуть штанишки и вымыть руки. Собственная неуверенность приводит ее в отчаяние. Возможно, она не права. Все еще не пришла в себя после разговора с адвокатами и бизнес-менеджерами, от категоричности их заявлений. Может, Дуг прав и им следует переехать в городской дом, чтобы Джей-Джей находился в привычной, как прежде, ему обстановке. Однако Элеонора инстинктивно понимает: это только еще больше запутает малыша. В его жизни все изменилось, и делать вид, что ничего не произошло, означало бы обманывать его.
— Хочешь мороженого? — спрашивает она, когда они по жаре возвращаются с детской площадки.
Малыш кивает. Улыбнувшись, Элеонора берет его за руку и подводит к машине. Она решает вечером поговорить с Дугом и рассказать о своих сомнениях и о том, что, по ее мнению, нужно ребенку. Они распродадут недвижимость и положат деньги в фонд. Назначат себе ежемесячную стипендию, достаточную для покрытия всех дополнительных расходов, связанных с появлением в их доме Джей-Джея, но не настолько большую, чтобы бросить работу и жить в роскоши. Элеонора знает, Дугу ее идея не понравится, но что он сможет сделать?
Решать ей.
Рэйчел Уайтхед
9 октября 2006—26 августа 2015
Она ничего не запомнила. Все детали случившегося девочка узнала от других людей. Единственное, что сохранилось в ее памяти, — кресло-качалка на каком-то пустынном чердаке, которое само по себе раскачивалось взад-вперед. Оно иногда всплывало из глубины ее сознания в тот момент, когда она находилась на границе между сном и бодрствованием.
Родители назвали ее Рэйчел в честь бабушки. Когда девочка была совсем маленькой, она решила, что является кошкой. Наблюдая за домашним котом Персиком, Рэйчел перенимала его повадки, старалась вести себя как он и двигаться с такой же грацией. Сидя за столом, она частенько лизала собственную ладонь, после чего вытирала ею лицо, словно умывающийся котенок. Родители мирились с этой причудой до тех пор, пока она не заявила, что собирается спать днем и бродить по дому ночью. Тогда ее мать, Мэгги, сказала: «Послушай, дорогая, у меня не хватит сил, чтобы не спать по ночам».
Именно из-за Рэйчел у Уайтхедов появились телохранители, спокойные мужчины с израильским акцентом, которые сопровождали членов семьи, куда бы они ни отправились. Обычно их было трое. Старший группы — Джил обеспечивал защиту главного охраняемого объекта. Кроме этого, существовала еще группа прикрытия, состав которой постоянно менялся. В нее входило от четырех до шести человек. Они контролировали ситуацию, находясь на некотором удалении. Рэйчел знала: все меры предосторожности приняты из-за того, что когда-то случилось с ней, хотя отец это отрицал. «Существуют разные угрозы», — туманно говорил он. Папа тем самым давал понять: присутствие телохранителей связано главным образом с его положением руководителя новостного телеканала, а не с тем, что дочь в раннем возрасте была похищена и один или несколько похитителей все еще могли находиться где-то рядом.
Во всяком случае, такая картина сложилась в сознании самой Рэйчел. Родители девочки заверили ее, что похищение было делом рук сумасшедшего одиночки. То же самое в прошлом году по личной просьбе ее отца, Дэвида Уайтхеда, Рэйчел рассказали сотрудники ФБР, а также высокооплачиваемый детский психиатр. По их словам, преступником оказался 36-летний Уолтер Р. Мэйси, который был убит в перестрелке одним из одетых в штатское полицейских. Пуля, покончившая с Мэйси, попала ему в правый глаз. Однако еще до этого Мэйси успел застрелить другого полицейского — 44-летнего Мика Дэниэлса, бывшего агента ФБР и ветерана войны в Персидском заливе.
Девочка, однако, помнила только кресло-качалку.
Рэйчел уже две недели отдыхала на Мартас-Вайнъярд с матерью и братом. Ей, девочке из богатой семьи, было доступно множество развлечений. Она могла брать уроки тенниса, учиться ходить под парусом, играть в гольф, заниматься верховой ездой. Но Рэйчел не хотелось, чтобы ее чему-то учили. В течение двух лет она обучалась игре на фортепьяно, но затем всерьез задумалась о том, зачем это делает, и бросила занятия. Ей нравилось сидеть дома с матерью и братом. Дома она чувствовала себя полезной. «За маленьким мальчиком нужен глаз да глаз» — так говорила ее мама. И Рэйчел с удовольствием играла с братишкой, кормила его завтраком и меняла штанишки, когда с ним случалась неприятность.
Мать говорила Рэйчел, что она вовсе не обязана это делать, и отправляла на улицу поиграть. Но постоянное присутствие рядом огромного телохранителя, а иногда и сразу троих, сковывало девочку. Впрочем, она никогда не подвергала сомнению необходимость охраны. Ведь произошедшее когда-то с ней доказывало, что лишние меры безопасности не помешают.
В результате Рэйчел большую часть времени проводила дома, загорала на крыльце или на лужайке, глядя на океан. Она обожала читать книжки про своенравных, непослушных девочек, которые вдруг обнаруживали у себя магические способности. Таких, как Гермиона или Китнисс Эвердин. Когда ей было семь, Рэйчел прочла «Шпионку Хэрриэт» и «Пеппи Длинный Чулок». Героини этих книг ей очень нравились, жаль только, что в конце концов они становились совершенно обыкновенными, такими же, как все. Рэйчел ждала от них большего — ей хотелось, чтобы они были еще сильнее, решительнее, непримиримее. Она с огромным удовольствием следила за их приключениями, порой весьма опасными. Но, с другой стороны, ей не хотелось очень переживать за них — от этого Рэйчел становилась слишком беспокойной.
Всякий раз, доходя до какой-нибудь страшной сцены, например, когда в книге Джоан Роулинг «Гарри Поттер и философский камень» Гермиона столкнулась с троллем, Рэйчел захлопывала книгу и шла к матери.
— В чем дело? — спрашивала та.
— Просто скажи мне — ей удалось выпутаться?
— Кому? Из чего выпутаться?
— Гермионе. Понимаешь, на нее напал тролль, настоящий гигант, а она… в общем, прочти, пожалуйста, и расскажи мне, чем все закончилось. Очень надеюсь, что для Гермионы все обошлось хорошо.
И Мэгги, которая знала дочь достаточно хорошо и понимала, что ее просьбу нужно обязательно выполнить, бросала все дела, садилась за чтение и потом излагала прочитанное Рэйчел. Затем она возвращала книжку, заложив пальцем то место, с которого девочка могла спокойно читать дальше.
— Начинай вот отсюда, — говорила Мэгги. — Ей не пришлось с ним сражаться. Она просто закричала — это туалет для девочек, и потребовала, чтобы он убрался.
Посмеявшись рассказу матери — надо же такое придумать: кричать на тролля! — Рэйчел снова с головой погружалась в приключения Гарри и его друзей.
Все началось с появления домработницы. Ее звали Франческа Батлер, но все называли ее просто Франки. В то время Уайтхеды часто отдыхали на Лонг-Айленде, неподалеку от маяка на мысе Монток. Тогда они еще не имели возможности пользоваться частными самолетами и вертолетами, а потому в пятницу вечером садились в машину и отправлялись в путешествие, влившись в поток автомобилей, ползущий по лонг-айлендскому шоссе, словно гигантская анаконда.
Брата Рэйчел в то время не было даже в проекте. Дэвид сидел за рулем, Мэгги на пассажирском месте впереди, а крохотная Рэйчел спала на заднем сиденье в своем детском кресле, надежно зафиксированном ремнями. Новостной телеканал Эй-эл-си на тот момент существовал всего шесть лет, но уже начал приносить прибыль, а его передачи вызывали живой отклик у телезрителей. Отец Рэйчел, однако, любил говорить: «Я всего лишь номинальный руководитель. Сижу в какой-то кладовке. Обо мне никто не знает».
Похищение все изменило.
Все случилось летом 2008 года. Оно запомнилось многим, потому что 12 июля волны на берег вынесли странное существо, которое сразу же окрестили Монтокским монстром. Местная девочка по имени Дженна Хьюитт и трое ее друзей обнаружили его, гуляя по пляжу. «Мы искали место, чтобы сесть и позагорать, — рассказывала она потом, — и увидели неподалеку стоящих людей, которые чего-то разглядывают… Мы не поняли, что это было… Помню, еще шутили — такая зверюга, наверное, с Плам-Айленд».
Невиданное существо, описанное как «внешне напоминающее грызуна с удлиненным носом, похожим на рыло какого-то динозавра», было размером с небольшую собаку и почти безволосое. Оно имело довольно массивное туловище и две пары тонких конечностей, передние — с большими, светлого цвета когтями. Тонкий хвост по длине примерно равен телу. На морде существа застыло страдальческое выражение. Задняя часть черепа выглядела очень массивной. На верхней челюсти, похоже, отсутствовали зубы, однако она была снабжена чем-то вроде загнутого костяного клюва. На нижней челюсти был виден большой острый клык, а за ним — четыре резца с высокими коническими выступами.
Некоторые предположили, что существо является представителем семейства енотовых, каким-то непостижимым образом приспособившимся к жизни в океане. Другие решили, что это морская черепаха, лишившаяся панциря.
В течение нескольких недель фотографии тела странного животного не сходили с главных страниц интернет-сайтов и газетных полос. Кто-то в самом деле пустил слух, что выброшенный волнами на берег монстр — продукт экспериментов, проводившихся в ветеринарном центре на острове Плам-Айленд, который находился примерно в миле от берега. Плам-Айленд даже стали называть реальным островом доктора Моро. Но в конце концов, как это всегда бывает, отсутствие ответов на многочисленные вопросы привело к тому, что интерес к таинственному существу иссяк.
Однако в те злополучные выходные в первой половине июля, когда Дэвид, Мэгги и Рэйчел в очередной раз приехали на мыс Монток, новость по поводу чудовища была у всех на устах. На стоящие вдоль дороги киоски, которые тут же развернули торговлю футболками с изображением странного существа, пролился денежный дождь. За пять долларов местные жители с готовностью показывали любому желающему место, где обнаружили неизвестное науке животное.
Уайтхеды в то время арендовали обшитый белой вагонкой двухэтажный дом на Татхилл-роуд неподалеку от небольшой лагуны. Место выглядело довольно пустынным. Единственное здание, располагавшееся поблизости, судя по всему, начали, но так и не закончили перестраивать. Незастекленное окно его гостиной было наспех затянуто мутно-белым пластиком и напоминало наспех заделанную пробоину. До этого момента семья Уайтхед снимала дом к северу от этого места, на Пайнтри-драйв, но в январе хозяева продали его какому-то миллиардеру, владельцу хедж-фонда.
Дом, в котором они жили, был очень уютным. В нем имелась большая кухня, как в жилищах фермеров. Немного перекошенное крыльцо отчаянно скрипело. Родительские спальни располагались на втором этаже, их окна выходили на океан. Из окон комнаты Рэйчел с детской кроваткой в викторианском стиле открывался вид на лагуну. Уайтхеды взяли с собой Франки, няню, — третья пара рук никогда не помешает, любила говорить Мэгги. Во время поездки Франки сидела на заднем сиденье вместе с Рэйчел и всю дорогу занималась одним и тем же — поднимала соску-пустышку, выплюнутую девочкой, обтирала и вставляла ее обратно ребенку в рот. Франки училась в вечерней школе при Фордхемском университете и три дня в неделю подрабатывала, ухаживая за Рэйчел. Ей было двадцать два. Окончив колледж, она перебралась в Нью-Йорк откуда-то из Мичигана вместе со своим приятелем, который почти сразу бросил ее и устроился бас-гитаристом в малоизвестную панк-группу.
Мэгги она нравилась. Общение с Франки давало ей возможность почувствовать себя молодой. В мире Дэвида, населенном людьми примерно его возраста, сорока-, пятидесяти- и шестидесятилетними, у нее такой возможности не было. Самой Мэгги в то время было двадцать восемь, то есть старше Франки всего на шесть лет. По сути, разница между ними состояла только в том, что Мэгги имела мужа-миллионера.
— Вам повезло, — часто говорила ей Франки.
— Он хороший, — отвечала в таких случаях Мэгги.
— Значит, вдвойне повезло, — добавляла Франки и улыбалась. Подцепить миллионера мечтали все ее подруги. Они постоянно говорили об этом, щеголяли в мини-юбках и туфлях на высоких каблуках, ходили по клубам в надежде заарканить богача с Уолл-стрит. Но Франки была не из таких. Она воспитывалась в сельской местности и в детстве ухаживала за козами и курами. Мэгги никогда не опасалась, что Франки уведет у нее мужа. Ей казалось, что со стороны Дэвида было бы слишком глупо, будучи женатым на двадцативосьмилетней умной и обворожительной женщине, соблазниться двадцатидвухлетней малознакомой девицей. В конце концов, ее супруг не безмозглый молодой самец, чье поведение полностью диктуется тестостероном. Впрочем, она понимала, что случается всякое.
Всего несколько лет назад, когда ей самой было двадцать два, Мэгги зарабатывала на жизнь обучением чужих детей, работая преподавателем детского сада. Тогда она жила в Бруклине и каждое утро проезжала на велосипеде через Бруклинский мост. При этом, не имея подфарников, предупреждала окружающих водителей о своих маневрах движением рук. Пешеходов на мосту в это время обычно бывало немного — в основном бегущие трусцой поборники здорового образа жизни. На голове Мэгги красовался лимонно-желтый шлем, из-под него развевался шлейф длинных каштановых волос. Ни наушники, ни темные очки Мэгги не надевала. По дороге она часто останавливалась, чтобы посмотреть на белок или попить воды. Проехав по Чемберс-стрит к реке, велосипедистка направлялась на север. При этом она оглядывалась по сторонам, чтобы вовремя заметить говорящего по сотовому телефону таксиста или какого-нибудь молодого лихача на немецкой машине и уступить им дорогу во избежание неприятностей.
Каждый день Мэгги приезжала на работу к семи утра, чтобы успеть до появления детей привести себя в порядок и переложить привезенные с собой продукты в ящик стола. Помещение детского сада было крошечным — всего несколько комнат в старом кирпичном здании рядом с автомобильной стоянкой, превращенной в игровую площадку. Здание стояло на зеленой, засаженной деревьями улочке в той части Уэст-Виллидж, которая была похожа на старый Лондон. Как-то раз Мэгги разместила в Фейсбуке пост, в котором написала, что любит этот кусочек Нью-Йорка больше всего за то, что он словно существует вне времени. Как и большинство горожан, она старалась без необходимости не заходить выше Четырнадцатой улицы.
Первых малышей, часто еще толком не проснувшихся, мамы и папы приводили или привозили в футуристического вида колясках в восемь утра. Мэгги, улыбаясь, всегда встречала их у самой двери.
«Доброе утро, мисс Мэгги», — пищали они.
«Доброе утро, Дитер, доброе утро, Джастин, доброе утро, Сэди».
Мэгги обнимала детей или гладила их по головкам, здоровалась с родителями, которые в ответ зачастую что-то неразборчиво бурчали. Сдав детей воспитательнице, они тут же принимались писать эсэмэски. Они были занятыми людьми — юристами, руководителями рекламных агентств, редакторами журналов и архитекторами. Мужчины в возрасте сорока лет и более — самому пожилому папаше в группе Мэгги было шестьдесят три года. Женщины — одни до тридцати лет, с внешностью супермоделей, другие — задерганные матери-одиночки, которые, отчаявшись найти мужа, сумели уговорить приятеля-гея сделать им ребенка путем искусственного оплодотворения в обмен на шесть уик-эндов в год в летнем домике где-нибудь в горах Кэтскиллз и почетное право именоваться «дядюшкой».
Мэгги являлась очень терпеливой воспитательницей — настолько, что временами это ее качество казалось сверхъестественным. Она была невероятно добра, но в случае необходимости могла проявить и твердость. Оценивая ее работу, некоторые родители писали, что хотели бы уметь обращаться с детьми так же, как она. Их восхищала двадцатидвухлетняя девушка с неизменной улыбкой, которая могла найти доброе слово даже для раскапризничавшегося ребенка, разбудившего других детей во время тихого часа.
Обычно Мэгги уходила из детского сада около четырех часов. Какое-то время шла пешком, ведя свой велосипед цвета красного дерева рядом по тротуару. Затем, надев шлем и застегнув под подбородком ремешок, она вливалась в поток транспорта. Мэгги любила, добравшись до реки, съехать на велодорожку, ведущую к югу, и, остановившись где-нибудь, посидеть на скамейке, наблюдая за баржами и катерами, движущимися по водной глади. В дни, когда жара переваливала за тридцать градусов, она часто покупала у мексиканца, продающего с тележки мороженое, порцию ледяной стружки, обычно с вишневым вкусом. Усевшись на траву, Мэгги съедала лакомство, орудуя крохотной пластмассовой ложечкой. В таких случаях она снимала лимонно-желтый шлем и клала его на землю рядом с собой. Ложилась на траву и подолгу отдыхала, глядя на облака, а потом снова надевала шлем и, оседлав велосипед, ехала домой.
Хотя с тех пор прошло лишь несколько лет, Мэгги казалось, что все это происходило очень давно. Она больше не работала, имела маленькую дочь, так что ее теперь вполне можно было назвать изнеженной и беззаботной женой миллионера.
Добравшись до своего арендованного жилища на мысе Монток, Дэвид и Мэгги обычно первым делом отправлялись на рынок и закупали продукты. Франки оставалась в доме с Рэйчел. В то время Монток еще не был частью модного района Хэмптонс, но чувствовалось, что скоро он станет культовым местом. В универмаге уже торговали редкими сортами сливочного масла и диковинными домашними джемами, а в магазине хозтоваров на полках было разложено дорогое льняное постельное белье.
В киоске у дороги Дэвид и Мэгги покупали огромные помидоры и, вернувшись домой, резали их крупными ломтями и ели с морской солью и оливковым маслом. Все жизненные трудности для Мэгги к тому времени закончились. Размышляя по ночам, она удивлялась тому, как быстро привыкла к своему новому положению. До появления в ее жизни Дэвида казалось вполне нормальным ездить на работу по забитым машинами дорогам, зачастую под дождем, и экономить, чтобы иметь возможность сдать белье в прачечную. Впрочем, Мэгги понимала, что все это вряд ли можно было считать трудностями, когда в мире многие дети голодали. Теперь же она приходила в отчаяние, если не могла найти в сумочке ключи от своего «лексуса» или у продавца в дорогом магазине не находилось сдачи со ста долларов. В таких случаях, осознав, какой изнеженной и избалованной она стала, Мэгги испытывала отвращение к самой себе. Как-то раз, не выдержав, она позвонила Дэвиду и начала убеждать его, что им следует жить скромнее.
— Я хочу вернуться на работу, — заявила Мэгги.
— Ладно.
— Нет, это серьезно. Не могу целыми днями сидеть сложа руки. Я привыкла работать, заниматься какой-то полезной деятельностью.
Мэгги, теребя телефонный провод, старалась говорить как можно тише, чтобы не разбудить ребенка.
— Ты заботишься о Рэйчел и постоянно мне твердишь — это требует много сил.
— Да, верно. Но я не хочу, чтобы мою дочь воспитывали няньки.
— Понимаю. Мы оба этого не хотим. Именно поэтому очень хорошо, что ты можешь позволить себе…
— Я чувствую, как перестала быть самой собой.
— Это просто послеродовая…
— Не надо. Не представляй это таким образом, будто все дело в физиологии.
На другом конце провода наступило молчание. Мэгги не могла понять, вызвано ли оно тем, что муж пытается подавить раздражение, или же он просто пишет кому-нибудь электронное письмо.
— Я все-таки не понимаю, Дэвид, почему ты не можешь проводить дома больше времени.
— Мне бы очень этого хотелось. Но как раз сейчас наша корпорация расширяется, и…
— Я поняла.
Мэгги были неинтересны подробности, связанные с работой Дэвида. Впрочем, и его не слишком волновали истории из ее жизни — захватывающие рассказы о том, как ей удалось опередить нескольких человек в очереди в кассу, или подробности мыльных опер.
— Хорошо, я постараюсь возвращаться пораньше.
После этого долго молчала Мэгги. Рэйчел мирно спала в своей кроватке в комнате наверху. Судя по звукам, Франки находилась на кухне и перезагружала стиральную машину. С улицы доносился едва слышный шум океана. Благодаря ему по ночам Мэгги спала как убитая.
Через неделю после того тяжелого телефонного разговора между Мэгги и Дэвидом пропала Франки. Она отправилась в поселок, чтобы посмотреть фильм в небольшом старом кинотеатре, и должна была вернуться к одиннадцати вечера. Мэгги, не дожидаясь ее, легла спать. Предполагалось, что в этот раз именно она будет ночевать в комнате Рэйчел и вставать, если девочка проснется. В таких случаях Мэгги привыкла ложиться как можно раньше, сразу после захода солнца, а иногда и незадолго до него. Стоило ей коснуться головой подушки и прочитать несколько абзацев из специально приготовленной для таких случаев книжки, как ее обволакивал сон.
Утром, проснувшись вместе с Рэйчел и обнаружив, что Франки, похоже, еще спит, Мэгги несколько удивилась. Но потом решила, что девушка могла встретить в кинотеатре кого-нибудь из друзей или знакомых и на обратном пути зайти в местный паб. В одиннадцать часов она все же решила постучать в дверь комнаты Франки, поскольку, согласно договоренности, следующий день Мэгги могла отдохнуть, полностью посвятив его себе. Однако на стук никто не отозвался. Открыв дверь и обнаружив, что в комнате никого нет, а постель на кровати не смята, Мэгги забеспокоилась.
Первым делом она позвонила Дэвиду на работу.
— Что значит «пропала»? — не понял он.
— Я хочу сказать, что не знаю, где Франки. В доме ее нет, а на телефонные звонки она не отвечает.
— А записки никакой не оставлено?
— Где она могла быть? В ее комнате и на кухне ничего нет. Вечером Франки собиралась в кино. Я звонила ей на сотовый, но она…
— Ладно, давай так. Я сделаю пару звонков и выясню, не вернулась ли она в город. Помнишь, у нее были какие-то проблемы с ее приятелем? Кажется, его зовут Трой. Если мне не удастся ничего выяснить, а Франки к этому времени не появится, я свяжусь с местной полицией.
— Может, не стоит поднимать слишком много шума…
— Послушай, мы либо обеспокоены ее исчезновением, либо нет. Выбери что-нибудь одно.
Последовала длинная пауза, в течение которой Мэгги, раздумывая над ответом, готовила завтрак для Рэйчел. Девочка играла на полу рядом с ней и время от времени пыталась укусить мать за лодыжку.
— Детка? — не выдержал слишком долгого ожидания Дэвид.
— Все-таки мне кажется, что это странно. Думаю, тебе стоит позвонить куда следует.
Три часа спустя Мэгги, сидя за столом в гостиной, беседовала с местным шерифом, Уэйном Пибоди — человеком, если судить по его лицу, весьма недалеким.
— Возможно, я напрасно волнуюсь, — сказала она, — но Франки всегда была очень пунктуальной и ответственной.
— Не беспокойтесь, миссис Уайтхед. Мы во всем разберемся. Все будет хорошо.
Читать бесплатно другие книги:
