Перед падением Хоули Ной
На взлетно-посадочной полосе небольшого аэродрома на Мартас-Вайнъярд стоит частный самолет с выпущенным трапом. Это девятиместный «Лир-45-Экс-Эр», изготовленный в 2001 году в городе Уичито, штат Канзас. Кому принадлежит самолет, трудно сказать определенно. Зарегистрирован он на голландскую холдинговую компанию с почтовым адресом на Каймановых островах, однако логотип на фюзеляже свидетельствует о том, что машина летает под флагом американской авиакомпании «Галл-Уинг эйр». Пилот, Джеймс Мелоди, британец. Второй пилот, Чарли Буш, родом из Одессы, штат Техас. Стюардесса, Эмма Лайтнер, родилась в Мангейме, Германия. Ее отец — тогда лейтенант американских военно-воздушных сил — женился на некой юной особе, когда той не было еще и двадцати. Родители Эммы переехали в Сан-Диего, когда девочке исполнилось девять лет.
Каждый из этих людей шел по жизни своим путем, следуя за собственным выбором или капризами судьбы. Всегда есть какая-то мистика в том, что два разных человека в определенный момент оказываются в одном месте. Вы входите в лифт вместе с дюжиной других людей, которых до этого никогда не видели. Едете в окружении незнакомцев в автобусе. Подобное происходит каждый день. Невозможно заранее предсказать, где мы окажемся и кого встретим.
Салон «Лира» залит мягким, не раздражающим глаза светом. Он совсем не похож на сияние ламп самолетов, летающих коммерческими рейсами. Через две недели в интервью «Нью-Йорк мэгэзин» Скотт Бэрроуз скажет: во время первого полета на бизнес-джете его больше всего удивило не то, что, усевшись в кресло, он мог свободно вытянуть ноги, и не разнообразие напитков в баре, а продуманность и нешаблонность интерьера салона. По его словам, получалось, определенный уровень доходов давал человеку возможность чувствовать себя в путешествии почти так же комфортно, как дома.
Теплый воздух был наполнен вечерними ароматами. Дул легкий юго-западный ветерок. Время вылета самолета — десять вечера. За последние три часа на побережье стал сгущаться туман. Его пелена над залитой светом взлетно-посадочной полосой, словно ватное одеяло, приглушает все звуки.
Первым на аэродром на своем «лэндровере» прибывают Уайтхеды: отец семейства Дэвид Уайтхед, его жена Мэгги и двое детей — Рэйчел и Джей-Джей. Сейчас конец августа. Мэгги и дети провели на острове месяц. Дэвид регулярно прилетал к ним из Нью-Йорка на выходные. Выбираться к семье на более долгий срок ему трудно, хотя он бы очень этого хотел. Дэвид работает в индустрии развлечений, точнее, в том ее сегменте, который обычно называют теленовостями. Это что-то вроде древнеримского цирка, в котором вместо зверей и гладиаторов — события и мнения.
Дэвид — высокий мужчина пятидесяти шести лет, обладающий звучным голосом, который, по словам многих его знакомых, по телефону звучит устрашающе. Людей, которые встречаются с ним впервые, часто поражает непомерно большие кисти его рук. Его сын Джей-Джей во время поездки в машине уснул. Поэтому, когда жена и дочь, выбравшись из «лэндровера», направляются к самолету, Дэвид подсовывает руку под мальчика и осторожно приподнимает его. Еще не проснувшийся Джей-Джей обнимает отца за шею и прижимается к нему чуть припухшим лицом. От его теплого дыхания у Дэвида по спине бегут мурашки. В свои четыре года Джей-Джей знает: люди умирают, но понять, что когда-нибудь это случится и с ним, еще не может, поскольку слишком мал. Дэвид и Мэгги называют его вечным двигателем из-за способности бегать и прыгать целый день почти без передышки. В три года Джей-Джей предпочитал общаться с окружающими, издавая рев динозавра. Теперь же он без устали и по любому поводу задает вопросы и делает это с таким упорством, что подчас доводит остальных членов семейства до белого каления.
Дэвид, продолжая держать сына на весу, захлопывает дверь машины ногой, не без труда удержав при этом равновесие. Затем, высвободив одну руку, подносит к уху мобильный телефон и негромко, чтобы не разбудить ребенка, произносит в трубку:
— Скажите ему, что, если он хоть раз где-нибудь об этом проболтается, мы подадим в суд и наши адвокаты сделают так, что ему весь белый свет станет не мил.
К пятидесяти шести годам Дэвид Уайтхед накопил подкожный жирок, который ровным слоем покрывает его мощное тело, словно бронежилет. У него массивный, выдающийся вперед подбородок и густые волосы на голове. В девяностые годы он занимался организацией предвыборных кампаний политиков — губернаторов, сенаторов и даже одного президента, выдвинувшего свою кандидатуру на второй срок. Однако в двухтысячном году Дэвид ушел в отставку со своей хлопотной должности и стал руководить лоббистской фирмой с офисом на Кей-стрит. Еще два года спустя один стареющий миллиардер предложил ему заняться созданием круглосуточного новостного телеканала. За минувшие с тех пор пятнадцать лет канал под руководством Дэвида заработал доход в тринадцать миллиардов долларов. Так что теперь в распоряжении Уайтхеда кабинет с окнами из пуленепробиваемого стекла на последнем этаже великолепного офисного здания и корпоративный самолет.
Его жена считает, что он слишком мало общается с детьми, и Дэвид с ней согласен. Время от времени супруги из-за этого ссорятся. Обычно Мэгги начинает разговор на данную тему, а Дэвид, хотя в глубине души и осознает ее правоту, начинает оправдываться. Но разве брак не представляет собой союз людей, находящихся в постоянной борьбе друг с другом по тому или иному поводу?
Над взлетно-посадочной полосой проносится порыв ветра. Дэвид, все еще продолжая говорить по телефону, встречается взглядом с Мэгги, и на его губах появляется улыбка. «Я рад, что я здесь, с тобой», — мысленно сообщает он. И еще: «Я люблю тебя». Но в улыбке Дэвида можно прочесть и другое: «Знаю, ты недовольна тем, что я и сейчас не забываю о работе и вынужден говорить по телефону о делах, но ты должна мне это простить. Ведь главное, что я здесь и мы все — ты, я и дети — находимся вместе».
Эта улыбка — своего рода извинение, но где-то в глубине ее кроется и стальная жесткость.
Мэгги в ответ тоже улыбается, но несколько механически, а выражение ее лица остается немного грустным. Правда состоит в том, что от нее больше не зависит, сможет она в очередной раз простить мужа или нет.
С тех пор как они поженились, еще не прошло десяти лет. Мэгги тридцать шесть, и в прошлом она воспитатель детского сада. Подопечные называли ее мисс Мэгги. Они любили свою наставницу, потому что она была веселой, энергичной и доброй. Приходила на работу к шести тридцати, чтобы успеть как следует подготовиться к занятиям, и оставалась в детском саду допоздна, заполняя журнал наблюдений и готовя планы уроков на следующий день. Тогда Мэгги была двадцатишестилетней девушкой из Пьедмонта, Калифорния, которая обожала возиться с детьми. Для трехлетних воспитанников она стала первым взрослым человеком, который воспринимал их всерьез и внимательно выслушивал все, что они говорили. Благодаря этому они чувствовали себя почти большими.
Судьба свела Мэгги и Дэвида в танцевальном зале отеля «Уолдорф-Астория». Это произошло вечером, в один из четвергов ранней весны 2005 года. Оба они пришли на благотворительный прием, организованный с целью сбора средств для какого-то образовательного фонда. Дэвид входил в состав его правления. Мэгги выглядела очаровательно — скромная красавица в платье в цветочек, с пятнышком синей краски для рисования под правой коленкой. Дэвид в своем двубортном костюме смотрелся как огромный, неотразимый хищник. Она не была ни самой молодой, ни самой красивой женщиной в зале. Но только ее сумочка оказалась испачкана мелом, она одна умела делать вулкан из папье-маше и лишь у нее имелся полосатый цилиндр, точно такой же, как в фильме «Кот в шляпе». Выяснилось, что раз в год, в день рождения доктора Сьюза, она приходила в нем на работу. Другими словами, Мэгги обладала всеми теми качествами, которыми, по мнению Дэвида, должна была обладать жена. Извинившись, он покинул свое место в президиуме и с улыбкой обрушил на нее все свое мужское обаяние.
Теперь, годы спустя, можно смело сказать, что у Мэгги не было ни единого шанса устоять.
Живут супруги Уайтхед в таунхаусе в Нью-Йорке, на Йорк-авеню. Их дочь Рэйчел учится в школе Брирли вместе с еще сотней девочек из таких же богатых семей. Мэгги больше не работает, а сидит дома с Джей-Джеем, что довольно необычно для дамы ее положения — беззаботной жены миллионера-трудоголика. Когда утром Мэгги ведет сына на прогулку в парк, создается впечатление, что она — единственная в их районе мать, проводящая весь день с детьми. Остальных малышей привозят в сделанных по европейским лекалам колясках наемные няни с мобильными телефонами.
От проносящихся время от времени над взлетно-посадочной полосой порывов ветра Мэгги становится прохладно. Она плотнее запахивает летний кардиган. Клубы тумана сгущаются и плывут над аэродромом, словно плотная кисея.
— Ты уверен, что в такой туман можно лететь? — спрашивает Мэгги, глядя в спину мужу, который уже подошел к подножию трапа. Стоящая у ступенек Эмма Лайтнер, стюардесса, одетая в аккуратный костюм — пиджак и юбка синего цвета, — приветствует его улыбкой.
— Все будет хорошо, мам, — говорит идущая следом за матерью Рэйчел. В предвкушении полета она находится на седьмом небе от счастья. — Летчики могут вести самолет вслепую.
— Да, я знаю.
— У них есть всякие приборы.
Мэгги ласково улыбается, глядя на дочь. Рэйчел несет свой зеленый рюкзак, в котором лежат «Голодные игры», несколько кукол Барби и айпад. При каждом шаге рюкзак слегка ударяет ее по спине. Мэгги невольно удивляется тому, как дочка выросла. Уже сейчас можно сказать, какой она будет, когда повзрослеет. Если выберет работу преподавателя, Рэйчел станет проявлять поразительное терпение. Она будет доброй и веселой женщиной с удивительно приятным смехом, при этом скромной, не старающейся привлекать к себе внимание. Это ясно. Другой вопрос — родилась ли Рэйчел с этими качествами или они формируются под влиянием событий, происходящих в ее жизни? Скажется ли на ней то страшное преступление, жертвой которого она стала в детстве? Вся эта история была погребена где-то в глубинах Интернета — в видеороликах на ю-тубе, в репортажах, ставших в свое время достоянием множества людей и теперь хранившихся в их коллективной памяти. В прошлом году какой-то журналист из «Нью-Йоркера» выразил желание написать об этой истории книгу, но Дэвид спокойно, но твердо поставил на его планах крест. В конце концов, Рэйчел была всего-навсего ребенком. Всякий раз, когда Мэгги думает о возможном исходе, ее сердце разрывается от ужаса.
Мэгги бросает взгляд в сторону «лэндровера», из которого Джил вытаскивает чемоданы. Джил — тень Уайтхедов. Это израильтянин, крупный мужчина, никогда не снимающий пиджак. Он из той категории людей, которых Уайтхеды и другие представители богатого сословия американцев называют семейными охранниками. Рост Джила около ста девяноста сантиметров, вес — восемьдесят пять килограммов. Есть весьма веская причина, по которой он всегда и везде остается в пиджаке, и среди воспитанных людей ее не принято обсуждать. Джил охраняет семью Уайтхед третий год. До него эту функцию выполнял Миша, а до Миши — целая череда других молчаливых, неулыбчивых мужчин с пистолетами под мышкой и автоматическим оружием в багажнике. В те годы, когда Мэгги работала воспитательницей в детском саду, постоянное присутствие в доме или где-то поблизости вооруженных телохранителей вызвало бы у нее недоуменную улыбку. Возможно, тогда она сказала бы, что люди, прибегающие к услугам секьюрити и считающие, что из-за богатства они непременно становятся мишенью для насилия, страдают разновидностью нарциссизма. Но только не после событий июля 2008 года, когда ее дочь похитили и Мэгги провела в ожидании три страшных дня, по прошествии которых девочку, к счастью, удалось вернуть.
Уже на ступеньках трапа Рэйчел оборачивается и, бросив взгляд на взлетно-посадочную полосу, где нет ни души, шутливо машет рукой. Поверх платья она надела голубую флисовую курточку. Признаки того, что похищение не прошло для девочки даром, не бросаются в глаза — лишь изредка можно заметить, что она боится небольших замкнутых пространств и испытывает беспокойство при виде незнакомых людей. Однако в целом Рэйчел остается веселым и общительным ребенком, мастерицей на всякие выдумки и розыгрыши, на ее губах почти всегда играет чуть смущенная улыбка, и Мэгги благодарит Бога за то, что дочь не утратила способность радоваться жизни.
— Добрый вечер, миссис Уайтхед, — говорит Эмма, когда Мэгги поднимается на верхнюю площадку трапа.
— Здравствуйте, — чуть задумчиво отзывается Мэгги. Ей, как обычно в подобных случаях, хочется извиниться за свое материальное благополучие — пожалуй, не мужа, а именно свое. И за то, что оно настолько очевидно. Ведь не так уж давно она жила на шестом этаже многоквартирного дома без лифта в обществе двух злобных девиц, как настоящая Золушка.
— А Скотта еще нет? — интересуется она.
— Нет, мэм. Вы приехали первыми. Я только что откупорила бутылку пино-гри. Может, выпьете бокал?
— Спасибо, не сейчас.
Салон самолета оформлен с большим вкусом. Кресла обтянуты серой кожей великолепной выделки и установлены попарно — их расположение словно намекает, что полет в обществе приятного попутчика доставит пассажиру еще больше удовольствия. Кабина пилотов внутри выглядит как президентская библиотека. Хотя Мэгги приходилось летать на лайнере компании уже не раз, она до сих пор смущается из-за того, что для нее и ее семьи выделен целый самолет.
Дэвид усаживает сына в одно из кресел и укрывает его пледом. Он продолжает прижимать к уху телефон — ему снова позвонили. Теперь повод для звонка, судя по всему, был серьезный. Мэгги ясно видит это по выражению лица супруга, мрачно выпятившего нижнюю челюсть. Джей-Джей слегка ворочается в кресле, но не просыпается.
Рэйчел останавливается у кабины, чтобы поговорить с пилотами. Здесь уже стоит Джил. Кроме пистолета, у него с собой электрошокер и пластиковые наручники. Это самый спокойный мужчина из всех, с кем Мэгги когда-либо была знакома.
Дэвид, продолжающий говорить по телефону, кладет руку на плечо жены.
— Ты рада, что мы едем домой? — спрашивает он, на секунду опустив аппарат.
— Трудно сказать, — отвечает Мэгги. — Здесь так хорошо.
— Ты могла бы остаться. Правда, у нас планы на следующие выходные. Но их можно и отменить.
— Нет, не надо, — с улыбкой возражает Мэгги. — Детям скоро в школу, а у меня в четверг важное мероприятие в музее. Просто я сегодня не очень хорошо спала и чувствую себя немного усталой.
Посмотрев вперед за спину жены, Дэвид хмурится.
Обернувшись, Мэгги видит на верхней площадке трапа Бена и Сару Киплинг. Им обоим около пятидесяти, и по возрасту они скорее годятся в друзья Дэвиду, чем ей. Тем не менее при виде Мэгги Сара издает пронзительный возглас:
— Моя дорогая! — Она, широко раскинув руки, обнимает Мэгги. Позади них неловко топчется стюардесса с подносом, на котором стоят бокалы с напитками.
— Какое у вас чудесное платье, — говорит Сара.
Бен, обойдя жену, начинает изо всех сил трясти руку Дэвида. Голубоглазый Бен Киплинг одет в приталенную синюю рубашку и белые шорты с ремнем. Он — партнер в одной из фирм, входящих в первую четверку на Уолл-стрит, — настоящая акула бизнеса.
— Вы видели эту чертову игру? — спрашивает он. — Как он мог не поймать тот мяч?
— Лучше на начинай, а то заведусь, — отвечает Дэвид.
— Да такой мяч даже я поймал бы, хотя у меня руки мягче французского батона, — продолжает негодовать Бен.
Стоя лицом к лицу, мужчины еще какое-то время перебрасываются шутливыми репликами — два быка, склонившие головы и примеряющиеся к атаке просто из любви к схваткам.
— Должно быть, игрока ослепили прожекторы, — предполагает Дэвид. Его телефон пищит, сообщая о получении эсэмэски. Взглянув на экран, Дэвид хмурит брови и начинает набирать ответ. Бен бросает взгляд через плечо и, убедившись, что женщины беззаботно болтают, наклоняется к Дэвиду.
— Нам надо поговорить, приятель.
Дэвид нетерпеливо пожимает плечами, продолжая писать эсэмэску:
— Не сейчас.
— Я вам звонил, — сообщает Киплинг и хочет добавить что-то, но умолкает при виде Эммы, которая наконец протиснулась в салон с подносом в руках.
— «Гленливет» со льдом, если не ошибаюсь, — говорит она, вручая Бену стакан.
— Вот умница, — хвалит стюардессу Бен и залпом выпивает полпорции шотландского виски.
— Мне просто воду, — просит Дэвид, видя, как Эмма берет с подноса стакан с водкой.
— Да, конечно, — улыбается стюардесса. — Я сейчас вернусь.
Сара Киплинг наконец исчерпала темы для светской болтовни.
— Надеюсь, у вас все в порядке, дорогая, — участливо произносит она, касаясь руки Мэгги. Похоже, Сара успела забыть, что в начале разговора уже интересовалась этим вопросом.
— Да, у меня все хорошо, — снова повторяет Мэгги. — Просто перед отъездом было много суеты. Хочется поскорее оказаться дома.
— Понимаю. Нет, я очень люблю отдыхать на пляже. Но здесь так скучно. Конечно, закат — это прекрасно, но сколько дней подряд можно любоваться этим зрелищем? Рано или поздно неизбежно возникает желание заглянуть в «Барниз».
Мэгги бросает озабоченный взгляд в сторону открытой двери салона самолета. Заметив это, Сара интересуется:
— Вы кого-то ждете, дорогая?
— Нет. То есть я хочу сказать, что будет еще один пассажир, но…
Ее выручает дочь. Перебив Мэгги, она тем самым избавляет ее от необходимости закончить фразу:
— Мам! Не забудь, завтра Тамара отмечает день рождения. Нам еще нужно купить ей подарок.
— Хорошо, — рассеянно отзывается Мэгги. — Давай утром сходим в «Стрекозу».
Мэгги видит, что ее муж и Бен о чем-то разговаривают, причем вид у Дэвида довольно мрачный. Она решает, что позже попытается выяснить, о чем шла речь, но понимает: скорее всего, ей это не удастся. В последнее время Дэвид был очень погружен в себя, и ей не хотелось бы вызвать у него вспышку раздражения и тем самым спровоцировать ссору.
Мимо Мэгги проходит стюардесса и вручает Дэвиду стакан с водой.
— Может, добавить ломтик лайма? — спрашивает она.
Дэвид отрицательно качает головой. Бен озабоченно потирает ладонью небольшую плешь на макушке и бросает взгляд в сторону кабины пилотов.
— Мы ждем кого-то еще? — интересуется он. — По-моему, нам пора трогаться.
— Будет еще один пассажир, — говорит Эмма и заглядывает в список. — Скотт Бэрроуз.
— Кто это? — осведомляется Бен, вопросительно глядя на Дэвида.
Тот пожимает плечами:
— Какой-то приятель Мэгги.
— Он не приятель, — возражает жена. — То есть я хочу сказать, дети его знают. Мы случайно встретились с ним вчера на рынке. Он сказал, что ему нужно в Нью-Йорк, и я пригласила его присоединиться к нам. Кажется, он художник. — Мэгги смотрит на мужа. — Помнишь, я показывала тебе несколько его картин?
Дэвид бросает взгляд на часы.
— Ты сообщила ему, что вылет назначен на десять вечера?
Мэгги кивает.
— Что ж, — говорит ее муж, опускаясь в кресло. — Еще пять минут, и ему придется ехать на пароме.
Через круглый иллюминатор Мэгги видит командира экипажа: стоя на взлетно-посадочной полосе, он разглядывает крыло. Внимательно осмотрев гладкую алюминиевую обшивку, пилот медленно отходит в сторону и направляется к трапу.
Позади Мэгги Джей-Джей, поворочавшись немного, меняет позу. Он продолжает спать. Рот мальчика слегка приоткрыт. Мэгги поправляет сползший плед и целует сына в лоб.
Она видит, как командир экипажа входит в салон самолета и здоровается с пассажирами. Это высокий мужчина крепкого сложения, с военной выправкой.
— Леди и джентльмены, добро пожаловать на борт, — приветствует он. — Надеюсь, полет покажется вам коротким. По пути нас ждет небольшой ветер, но в целом погода хорошая.
— Я видела, как вы осматривали крыло, — говорит Мэгги.
— Обычная визуальная инспекция. Я провожу ее перед каждым полетом. Самолет выглядит прекрасно.
— А как насчет тумана? — интересуется Мэгги.
Рэйчел, услышав вопрос матери, закатывает глаза.
— Туман для такой современной машины, как эта, не является проблемой, — поясняет пилот. — Поднявшись на высоту в несколько сотен футов, мы окажемся над ним.
— Я хочу немного вон того сыра, — вмешивается Бен. — Может, включим музыку? Или телевизор? По-моему, сейчас Бостон как раз должен играть с кем-то.
Эмма начинает листать каналы, а остальные пассажиры устраиваются в креслах и убирают под сиденья ручную кладь. В кабине пилоты приступают к выполнению предполетного регламента.
Телефон Дэвида снова издает писк. Он смотрит на экран и опять хмурится.
— Ну, ладно. Мы ждали этого художника сколько могли, но всему есть предел! — раздраженно бросает он и кивает Эмме.
Та пересекает салон и, подойдя к двери, тянет ее на себя. В ту же секунду пилот запускает двигатели. Дверь уже почти закрылась, как вдруг сквозь оставшуюся щель в салон доносится крик:
— Подождите!
Корпус самолета слегка покачивается от шагов запоздавшего пассажира, поднимающегося по трапу. Мэгги чувствует, как, несмотря на все усилия сохранить безразличный вид, кровь бросилась ей в лицо. Скотт Бэрроуз протискивается в салон. На вид ему лет сорок пять. Он покраснел и запыхался. Его длинные седеющие волосы растрепались. Обут он в поношенные бело-голубые кроссовки. На одном плече у него висит зеленая дорожная сумка. Во всем его облике есть что-то мальчишеское, но в уголках глаз уже прорезались глубокие морщинки.
— Извините, — оправдывается он. — Я вызвал такси, но так его и не дождался. Пришлось добираться на автобусе.
— Ну что ж, теперь вы на борту, и это главное, — говорит Дэвид и кивком дает знак второму пилоту. Тот плотно задраивает дверь.
— Могу я забрать вашу сумку, сэр? — интересуется Эмма.
— Что? — переспрашивает несколько испуганно Скотт, не заметивший ее приближения. — Нет, спасибо.
Стюардесса указывает ему на свободное кресло. Направляясь туда, чтобы сесть, Скотт Бэрроуз обращает внимание на интерьер салона.
— Ничего себе, — ошеломленно произносит он.
— Бен Киплинг, — представляется Бен, вставая с кресла, чтобы пожать Скотту руку.
— Ясно. А я Скотт Бэрроуз, — в свою очередь говорит художник и в этот момент видит Мэгги. — А, это вы? Спасибо вам еще раз.
На его лице появляется широкая, теплая улыбка. Мэгги улыбается в ответ и краснеет:
— Не за что.
Скотт опускается в кресло рядом с Сарой. Прежде чем он успевает пристегнуть ремень, Эмма предлагает ему бокал вина.
— Надо же, — удивляется Бэрроуз. — Нет, спасибо. Лучше, если можно, стаканчик воды.
Эмма понимающе улыбается и отходит. Скотт бросает взгляд на Сару.
— К такому, наверное, быстро привыкаешь, а? — интересуется он.
— Что правда, то правда, — вставляет Бен Киплинг.
Шум двигателей усиливается. Мэгги чувствует, как самолет трогается с места. Из колонок акустической системы раздается голос командира экипажа Джеймса Мелоди:
— Леди и джентльмены, пожалуйста, приготовьтесь ко взлету.
Мэгги смотрит на детей. Рэйчел сидит, подогнув под себя одну ногу, и листает плей-лист на своем телефоне. Малыш Джей-Джей с безмятежным выражением лица продолжает спать.
Мэгги чувствует прилив материнской любви, от которого ей на мгновение становится трудно дышать. Эти дети — ее жизнь, неотъемлемая часть ее самой. Она еще раз поправляет плед, которым укрыт сын, и в этот самый момент чувствует слабость в ногах — самолет отрывается от земли. Начинается набор высоты. Пассажиры смеются и болтают, одни слушают хиты пятидесятых годов, другие смотрят репортаж с бейсбольного матча. Никому и в голову не приходит, что через шестнадцать минут самолет рухнет в море.
Часть 1
Когда ему было шесть лет, Скотт Бэрроуз вместе с семьей побывал в Сан-Франциско. Он, его родители и сестра Джун, которая позже утонула в озере Мичиган, провели в мотеле неподалеку от пляжа три дня. Было холодно, город был окутан туманом. Широкие улицы сползали вниз, к берегу, словно огромные змеи. Скотту почему-то запомнилось, как отец заказал в ресторане клешни краба. Когда блюдо принесли, они оказались таких чудовищных размеров, что мальчик испугался — ему на секунду показалось, что не он и его родные будут есть краба, а наоборот.
В последний день путешествия отец отвез всех на автобусе на набережную, где собирались рыбаки. Скотт, одетый в вылинявшие вельветовые брюки и полосатую футболку, взобравшись на расшатанный пластиковый стул, с интересом разглядывал теснящиеся на берегу дома района Сансет — роскошные строения с лепниной на стенах, простые бетонные коробки, здания в викторианском стиле, обшитые широкими, гладко оструганными досками. Еще Скотт с родителями и сестрой побывал в музее Рипли «Хотите верьте, хотите нет». Промышлявший рядом с музеем уличный художник нарисовал шарж на семью Бэрроуз, изобразив всех четверых в виде человечков с непропорционально большими головами, балансирующих на одноколесных велосипедах. Затем Скотт вместе с остальными наблюдал за тем, как морские львы нежатся на пропитанных солью досках пирса. Мать Скотта с изумлением и восторгом смотрела на тучи белых чаек. Члены семьи Бэрроуз до этого никогда не видели моря, и шестилетнему Скотту поездка в Сан-Франциско показалась чем-то вроде путешествия на другую планету.
На обед они ели корн-доги и запивали их кока-колой из огромных пластиковых стаканов. Когда они пришли в местный аквапарк, оказалось, что там собралась целая толпа народу. Многие посматривали на север, в сторону залива, и указывали пальцами на остров Алькатрас, где находилась знаменитая тюрьма.
Вода залива в тот день была свинцово-серого цвета. Крутые берега острова чем-то отдаленно напоминали плечи охранника. Слева в густой дымке виднелась оранжевая громада подвесного моста через пролив Золотые Ворота. Верхняя часть мостовых опор тонула в тумане.
В заливе покачивалось на небольших волнах множество небольших лодок.
— Интересно, были ли случаи побега из этой тюрьмы? — спросил отец Скотта, ни к кому не обращаясь.
Мать Скотта слегка нахмурилась и достала из сумки брошюру путеводителя, тихонько бормоча под нос, что, насколько ей известно, тюрьма давно закрыта и остров Алькатрас теперь всего лишь достопримечательность, привлекающая туристов.
Отец дотронулся до плеча стоявшего рядом с ним мужчины, который напряженно вглядывался в воды залива.
— Скажите, на что вы смотрите?
— Он плывет с Алькатраса, — ответил мужчина.
— Кто?
— Да экстремал этот. Как бишь его зовут? Джек Лаланн. По-моему, это какое-то надувательство. У него связаны руки, а он плывет, да еще и лодку за собой тащит.
— Тащит лодку? Как это?
— На веревке. Видите вон ту посудину? Большую, вон там? Ну так вот, он собирается доплыть до берега, буксируя ее за собой.
Мужчина покачал головой с видом человека, окончательно уверившегося в том, что мир сошел с ума.
Скотт забрался по ступенькам на какую-то небольшую бетонную конструкцию, чтобы лучше видеть происходящее. Он в самом деле разглядел в заливе большую лодку, повернутую носом в сторону берега. Она была окружена более мелкими суденышками. Какая-то женщина похлопала Скотта по руке.
— Вот, держи, — сказала она с улыбкой и протянула ему бинокль. Благодаря сильным линзам Скотт разглядел в воде человека в бежевой резиновой шапочке. В волнах хорошо были видны его голые плечи. Он плыл, продвигаясь вперед резкими толчками ног.
— Там течение просто сумасшедшее, — сказал мужчина, обращаясь к отцу Скотта. — Да и температура воды, между прочим, градусов пятнадцать, не больше. Недаром никому никогда не удавалось совершить побег из островной тюрьмы. И об акулах тоже не забывайте. Так что я даю этому парню один шанс из пяти.
В бинокль Скотт увидел, что в моторных лодках, окружающих пловца, сидят люди в униформе и с винтовками в руках.
Вот человек в воде поднял руки и, сделав мощное движение ногами, еще немного продвинулся в сторону берега. Было видно, что веревка охватывает его запястья. Дышал он ровно. Если и знал об угрозе нападения акул, то внешне это никак не проявлялось. Это был Джек Лаланн, называвший себя самым выносливым человеком на земле. Через пять дней ему исполнится шестьдесят лет. В этом возрасте разумные люди не совершают сумасбродных поступков. Но, как узнал позже Скотт, чувство внутренней дисциплины, свойственное Джеку Лаланну, не зависело от его возраста. Это был не человек, а машина, запрограммированная на достижение поставленных целей. Вокруг пояса он был обвязан еще одной веревкой, которая, словно щупальце чудовища, тянула его вниз, в пучину. Однако пловец не обращал на это внимания, как и на тяжелый корпус лодки, который он, напрягая все силы, тащил за собой. Джек, приучившийся постоянно преодолевать трудности, даже привык к веревке, сковывающей его движения. Дома он ежедневно тренировался в бассейне, привязывая себя за талию к крюку, вбитому в бортик, и плавал в таком положении не менее получаса. Помимо этого, посвящал полтора часа в день занятиям с отягощениями и еще тридцать минут бегу. Когда, проделав всю эту чудовищную работу, Джек смотрел на себя в зеркало, ему казалось, что перед ним бессмертное существо, сгусток неисчерпаемой энергии.
Однажды он уже совершил заплыв от острова до Сан-Франциско — в 1955 году. Алькатрас в то время еще был тюрьмой. Джеку тогда исполнился сорок один год. Он был могучим мужчиной и уже приобрел известность как человек, обладающий невероятной выносливостью. Джек вел свое шоу на телевидении и владел несколькими фитнес-залами. Раз в неделю он появлялся на телеэкранах в черно-белом тренировочном трико, обтягивавшем его безупречное тело, и демонстрировал свои мощные бицепсы. Во время шоу, объясняя секреты того или иного упражнения, он время от времени ложился на пол и делал сотню отжиманий, опираясь на одни лишь кончики пальцев.
«Фрукты и овощи, — говорил он. — Побольше белка и как можно больше тренировок».
По понедельникам в еще одной специальной передаче на канале Эн-би-си Джек раскрывал телезрителям секреты вечной жизни. Нужно было только слушать повнимательнее.
Теперь, борясь с волнами, он вспоминал тот первый заплыв. Тогда, в 1955 году, когда он поведал о своем плане, ему сказали, что проплыть две мили в холодной воде, преодолевая сильное океанское течение, просто невозможно. Джек, однако, сделал это менее чем за час. Теперь, девятнадцать лет спустя, он исполнял то же самое, только со связанными руками и буксируя за собой лодку весом в тысячу фунтов.
Он не думал о лодке, течении и акулах. У него была только одна мысль — любой ценой добиться поставленной цели.
«Спросите у тех, кто всерьез занимается триатлоном, — скажет Джек позже, — есть ли предел человеческих возможностей. Он — здесь, в голове. Все то, что находится у вас между ушами, должно быть хорошо тренированным. А мышцы здесь ни при чем. Их можно заставить сделать все, что угодно».
В юности Джек был худосочным прыщавым подростком, обожавшим сладкое. Однажды в припадке гнева, вызванного избытком сахара в организме, он едва не убил топором собственного брата. После этого Джек словно разом прозрел и решил, что полностью переделает свое тело и раскроет все его скрытые возможности.
Он принялся тренироваться. Через некоторое время Джек уже мог выполнить тысячу прыжков вразножку и тысячу подтягиваний в течение девяноста минут. Затем сумел отжаться от пола 1033 раза всего за двадцать минут, после чего тут же, не отдыхая, забраться по канату на восьмиметровую высоту с привязанным к поясу грузом весом почти в 70 килограммов.
Джека стали приглашать на телевидение. Люди начали узнавать его на улице. Для публики он был одновременно ученым, магом и немного богом.
— Я не могу умереть, — говорил Джек своим поклонникам. — Это нанесет ущерб моему имиджу.
Теперь, находясь в холодной воде залива Сан-Франциско, он метр за метром продвигался в сторону берега. Джек плыл за счет мощных движений ног и рывков связанными руками — эту необычную технику он изобрел сам.
Берег уже был хорошо виден. Толпа зевак на нем заметно увеличилась. Где-то среди них находилась жена Джека — Элизабет. До встречи с ним она курила как паровоз и питалась исключительно пончиками. Однако, выйдя замуж за Джека, Элизабет всерьез занялась синхронным плаванием и добилась внушительных спортивных успехов.
— Вон он, — сказал кто-то, указывая вдаль — туда, где, напрягая все силы, плыл со связанными руками шестидесятилетний мужчина, таща за собой лодку. Джек Лаланн, пожалуй, ни в чем не уступал Гудини — разница состояла лишь в том, что он не пытался освободиться от своих пут.
Джек говорил людям, что возраст — это не что иное, как внутренний настрой. Именно в этом состоит секрет. Сейчас, в холодных водах залива Сан-Франциско, он чувствовал себя настолько хорошо, что, выбравшись на берег, пожалуй, вполне мог бы выполнить тысячу отжиманий. Между тем большинство мужчин, достигших возраста Джека, выглядели сутулыми, обрюзгшими, жаловались на боли в спине и боялись смерти. Но не он. Джек верил в то, что неизменно будет просыпаться, чувствуя внутри себя крепчайший металлический стержень, — и так до конца времен.
Стоя на берегу, Скотт приподнялся на цыпочки, чтобы лучше видеть. В эту минуту он забыл обо всем, даже о родителях. Для него разом перестало существовать все — кроме боровшегося с волнами пловца в резиновой шапочке. Гребок за гребком, дюйм за дюймом, преодолевая усталость, он продвигался вперед, и толпа зрителей подбадривала его криками. И вот наконец Джек Лаланн вышел на берег. Он тяжело дышал, губы посинели от холода, но пловец улыбался окружившим его репортерам. Его освободили от веревки, стягивавшей запястья, отвязали от пояса лодку. Вокруг Джека бесновалась восторженная толпа. Элизабет вошла в воду, и Джек подхватил ее на руки, словно пушинку.
Людям казалось, что они стали свидетелями чуда. Джек знал: какое-то время они будут пребывать в приподнятом настроении, веря, что на свете нет ничего невозможного.
Шестилетнего Скотта Бэрроуза захлестнуло чувство ликования, и ему в какой-то момент даже стало трудно дышать. Несмотря на возраст, он понял, что стал свидетелем чего-то необъяснимого. Он ощутил сильнейшее желание повторить чудо, сотворенное человеком в резиновой шапочке, хотя понимал, что проплыть две мили со связанными руками, буксируя за собой тяжелую лодку, было по силам разве что Супермену. Но все же человек, которого он видел перед собой, сделал это. Значило ли это, что он Супермен?
— Вот черт, — сказал отец Скотта, потрепав сына по голове. — Это в самом деле впечатляет. Просто невероятно, правда?
Скотт, однако, так и не нашел подходящих слов, чтобы выразить свои чувства. Он просто кивнул, продолжая пожирать глазами человека на берегу, который, подняв на руки одного из репортеров, сделал вид, будто собирается бросить его в воду.
— Мне много раз доводилось видеть этого типа по телевизору, — снова заговорил отец Скотта, — но я всегда думал, что это какой-то трюк. Раздутые мышцы и все такое. Ну надо же!
— Пап, а он Супермен? — спросил Скотт.
— Что? Да нет. Он обыкновенный человек.
«Обыкновенный человек», — мысленно повторил Скотт. Вроде отца, дяди Джейка с усами и огромным животом или преподавателя гимнастики мистера Бранча с прической, как у африканца. Скотту все же трудно было в это поверить. Возможно ли такое? Неужели каждый человек — любой — может стать Суперменом, если сильно захочет этого и будет готов сделать все от него зависящее?
Два дня спустя, вернувшись вместе с семьей в Индианаполис, Скотт Бэрроуз записался в секцию плавания.
В волнах
Он выплыл на поверхность и издал отчаянный вопль. Глаза горели огнем от соленой воды, а легкие — от недостатка воздуха. Вокруг было темно — луну скрывала плотная пелена тумана. Поначалу он разглядел лишь верхушки волн. Но затем его глаз внезапно различил на гребнях какие-то оранжевые отблески.
«Вода горит», — подумал он и забарахтался, чтобы удержаться на поверхности.
Еще через несколько секунд пришло понимание того, что случилось.
Самолет разбился.
Скотт не произносил мысленно эти слова — они просто возникли у него в голове в виде страшных образов. Он снова ощутил запах горящего металла. Услышал крики. Увидел женщину с окровавленной головой, в волосах которой блестели осколки стекла. Незакрепленные предметы, на невероятно долгое мгновение взлетевшие в воздух, когда время словно остановило свой бег, — бутылку вина, женский кошелек, айпад девочки, сидевшей неподалеку, тарелки с едой. И затем — страшный лязг и скрежет металла, после которого весь мир вокруг Скотта разлетелся вдребезги.
Волна бьет его в лицо, и Скотт начинает активнее работать ногами, чтобы приподняться повыше в воде. Ботинки, намокнув и отяжелев, тянут его вниз, словно гири. Он умудряется снять их, после чего не без труда освобождается от одежды. Воды Атлантики холодны. Скотт начинает сильно грести руками. Волны с пенными гребнями выглядят совсем не так, как безобидная рябь на детских рисунках. Это длинные, могучие валы, между которыми катятся волны поменьше. Они атакуют Скотта, словно стая волков, проверяя его на прочность. Он делает круг вокруг места катастрофы. На волнах покачиваются догорающие обломки фюзеляжа и кусок крыла. Разлившееся по поверхности воды топливо либо уже выгорело, либо смыто волнами. Все говорит о том, что вскоре наступит полная темнота.
Борясь с приступами паники, Скотт пытается оценить ситуацию. Сейчас август, и этот факт в его пользу. Температура воды в Атлантике около 18 градусов. Это значит, что вполне можно погибнуть от переохлаждения, но все же есть шанс добраться до берега — при условии, что он находится недалеко.
— Эй! — кричит Скотт, чтобы подбодрить себя. — Я здесь! Я жив!
Ему вдруг приходит в голову мысль, что, кроме него, мог остаться в живых кто-то еще. Не может же быть, чтобы в авиакатастрофе уцелел всего один человек? Скотт вспоминает мужчину, сидевшего неподалеку от него, и разговорчивую жену банкира. Потом думает о Мэгги с ее солнечной улыбкой.
Потом он вспоминает о детях. Черт! На борту ведь находились дети. Кажется, двое. Ну да, мальчик и девочка. Сколько им было? Девочка была постарше. Ей, пожалуй, на вид можно было дать лет десять. А мальчику? Трудно сказать, но он был совсем маленький.
— Э-эй! — снова кричит Скотт и плывет к самому большому из обломков. Похоже, это остаток крыла. Почти добравшись до него, Скотт по температуре воды понимает, что металл горячий, и гребет в обратном направлении — ему вовсе не хочется, чтобы волны прижали его к обломку и он получил ожоги.
Скотт размышляет о случившемся и задается вопросом, как произошла катастрофа. Разбился ли самолет от удара о воду? Или он стал разваливаться на части в воздухе?
Странно, но его память этого не зафиксировала.
Прищурившись в темноте, Скотт вдруг чувствует, как его подхватывает огромная волна, и инстинктивно старается удержаться на гребне.
Внезапно что-то щелкает у него в левом плече, словно там лопается струна. В ту же секунду его пронизывает боль. Всякий раз, когда он пытается поднять руку, ему в плечо словно вонзают нож. Отчаянно работая ногами, Скотт пытается расслабить мышцы рук, надеясь, что это всего лишь судорога, но скоро становится ясно — плечевой сустав серьезно травмирован. Он старается как можно меньше двигать левой рукой, но все же понемногу загребает ею воду. Скотт ясно понимает: если боль усилится, он сможет действовать только одной рукой — и это при том, что он всего лишь крохотная песчинка в безбрежном океане.
Внезапно Скотт осознает, что у него, вполне возможно, кровотечение.
И тогда в его сознании возникает слово «акулы».
На несколько секунд его охватывает животный страх. Пульс мгновенно учащается. Скотт начинает резко толкать ногами и, глотнув соленой воды, кашляет.
«Стоп, — приказывает он себе. — Постарайся расслабиться. Если ты сейчас поддашься панике, то погибнешь».
Скотт замедляет движения и пытается осмотреться. Если бы ему удалось увидеть звезды, он смог бы сориентироваться. Но пелена тумана не позволяет ему это сделать. Куда плыть — на запад или на восток? Обратно в сторону Мартас-Вайнъярд или в сторону материка? Да и как узнать, где восток, а где запад? И потом, даже если бы он это знал, в темноте вполне мог проплыть мимо острова, с которого стартовал самолет.
Лучше плыть в сторону материка, решает Скотт. Если экономить силы и грести равномерно, время от времени отдыхать, не поддаваться панике, то рано или поздно он доберется до берега. В конце концов, Скотт Бэрроуз неплохой пловец и море видит не впервые.
«Ты можешь это сделать», — убеждает он себя. Проговорив мысленно эту фразу несколько раз, Скотт чувствует прилив уверенности в себе. Он знает, что длина паромной переправы между Мартас-Вайнъярд и Кейп-Код составляет семь миль. Но самолет, в котором он летел, направлялся в аэропорт Джона Кеннеди, а значит, держал курс на Лонг-Айленд, то есть на юг. Какое расстояние они успели преодолеть? Как далеко от берега самолет потерпел катастрофу? Сможет ли он, Скотт Бэрроуз, проплыть десять миль, гребя практически одной рукой? А двадцать? В конце концов, он всего лишь теплокровное живое существо, приспособленное для жизни на земле, а теперь оказавшееся в открытом море.
Самолет наверняка должен был подавать сигнал бедствия, убеждает он себя. А значит, береговая охрана уже в пути и ищет место катастрофы и выживших. Но вскоре Скотт осознает, что догоравшие обломки самолета полностью погасли, и даже если они не затонут, течение в любом случае быстро рассеет их по поверхности океана.
Чтобы справиться с новым приступом паники, Скотт думает о Джеке, красивом, словно древнегреческий бог. Его фото висело на стене в комнате Скотта все его детство. На нем Джек стоял спиной к объективу, чуть наклонив плечи вперед и упираясь руками в талию, с напряженными мышцами спины, похожей на латинскую букву V. Этот снимок напоминал Скотту, что на свете нет ничего невозможного. Что человек может стать астронавтом, одолеть моря и океаны, взобраться на высочайшие на планете горные пики. Нужно было только верить в себя.
Нырнув, Скотт стаскивает с себя носки. Он чувствует, что боль в левом плече усиливается, и старается напрягать его как можно меньше, перекладывая основную нагрузку на правую руку. Он решает, что будет плыть по-собачьи по пятнадцать минут, а затем отдыхать. Скотта снова ужасает мысль о том, что ему предстоит наугад выбрать направление движения, а затем плыть бог знает сколько миль, борясь с волнами и течением, гребя одной рукой и не зная, суждено ли добраться до берега. Отчаяние — ближайший родственник паники, начинает ледяными тисками сжимать его сердце, но Скотт, сделав усилие, берет себя в руки.
Скотт чувствует, как сухой язык царапает небо, и вспоминает, что следует опасаться обезвоживания, если он хочет продержаться как можно дольше. Ветер усиливается, волны становятся выше. «Если я планирую выбраться отсюда, пора плыть», — мысленно говорит себе Скотт. Он смотрит вверх в надежде, что ему удастся увидеть звезды, но туман остается по-прежнему плотным. Скотт, закрыв глаза, пытается интуитивно определить, где находится запад, и решает, что он у него за спиной.
Открыв глаза, он глубоко вдыхает. В тот самый момент, когда Скотт уже собирается сделать первый гребок, до него доносится странный звук. Сначала он принимает его за крик чайки. Но затем волна поднимает его на несколько футов вверх, и Скотт понимает, что ошибся.
Это не крик птицы, а детский плач.
Скотт крутится в воде, пытаясь понять, где находится источник звука, но волны мешают ему не только видеть, но и слышать.
— Эй! — кричит он. — Эй, я здесь!
Плач затихает.
— Эй! — снова зовет Скотт и изо всех сил работает ногами, стараясь удержаться на одном месте. — Ты где?
Он оглядывается, надеясь увидеть обломки самолета, но они либо затонули, либо их утащило течение. Скотт изо всех сил напрягает слух.
— Э-эй! — еще раз выкрикивает он. — Я здесь! А ты где?
Несколько секунд он не слышит ничего, кроме плеска волн, и уже начинает думать, что принял за плач гомон чаек где-то вдалеке. Но затем порыв ветра приносит откуда-то детский голос:
— Помогите!
Судя по звуку, ребенок находится совсем рядом. Скотт принимается изо всех сил грести в ту сторону, откуда послышался крик. Он больше не один и должен думать не только о собственном выживании. Теперь на нем лежит ответственность за чужую жизнь. Он вспоминает о своей сестре, которая в шестнадцать лет утонула в озере Мичиган, и плывет на голос.
Ребенка Скотт обнаруживает всего метрах в десяти от себя. Это мальчик. Он сидит на плавающей подушке от самолетного кресла. На вид ему не больше четырех лет.
— Эй, — кричит Скотт и, подплыв к ребенку, трогает его за плечо. — Привет, дорогой. Я здесь. Я тебя нашел.
Читать бесплатно другие книги:
