Перед падением Хоули Ной
Голос его дрожит, и он с удивлением понимает, что плачет.
Подушка вполне может служить плавсредством, но она рассчитана на взрослого человека. Поэтому Скотт тратит немало усилий, пытаясь при помощи привязного ремня пристегнуть мальчика к подушке таким образом, чтобы он с нее не соскользнул. Возясь с ремнем, Скотт чувствует, как ребенок дрожит от холода.
— Меня стошнило, — жалуется мальчик.
Скотт осторожно вытирает ему рот рукой.
— Это ничего. С тобой все в порядке. Тебя просто немного укачало. Морская болезнь.
— Где мы? — спрашивает ребенок.
— В океане. Произошла авиакатастрофа, и мы попали в океан. Но я доплыву до берега.
— Не бросайте меня, — просит мальчик, и в его голосе слышится страх.
— Нет-нет, конечно, нет. Я тебя не брошу, мы поплывем вместе. Нам надо только постараться, чтобы не упустить подушку. Ты будешь сидеть верхом на ней, а я стану тебя буксировать. Как тебе такой план?
Мальчик кивает, и Скотт принимается за дело. Ему приходится нелегко — действовать можно только одной рукой. Все же через некоторое время ему удается соорудить из привязного ремня нечто вроде упряжи и надеть ее на ребенка. Затем он осматривает результаты своей работы. Подушка от кресла прикреплена к мальчику довольно надежно, но Скотт не вполне удовлетворен. Тем не менее импровизированное плавсредство все же способно держать ребенка на поверхности воды, а малыш в состоянии удерживаться на нем.
— Ладно, — говорит Скотт. — Теперь держись покрепче, а я потащу тебя к берегу. Кстати, ты умеешь плавать?
Мальчик кивает.
— Это хорошо. Если ты соскользнешь с подушки, то должен молотить ногами по воде и грести руками изо всех сил, ладно?
— Как ветряная мельница?
— Верно. Греби изо всех сил руками и дрыгай ногами, как тебя учила мама.
— Меня учил папа.
— Ну конечно. Греби, как учил папа.
Мальчик снова кивает, но в его глазах заметен страх.
— Ты знаешь, что такое герой? — спрашивает Скотт.
— Это тот, кто сражается с плохими парнями, — отвечает ребенок.
— Правильно. Герой сражается с плохими парнями. И он никогда не сдается, верно?
— Да.
— Ну так вот, мне нужно, чтобы бы ты вел себя как герой, ясно? Представь, что волны — это плохие парни и мы должны сквозь них проплыть. И ни в коем случае не должны сдаваться. Я буду плыть до тех пор, пока мы не доберемся до берега, понятно?
Ребенок опять кивает. Поморщившись, Скотт просовывает левую руку в постромки. Плечо теперь отчаянно болит. Каждый раз, когда их с мальчиком приподнимает волна, Скотт все сильнее ощущает, что полностью дезориентирован и не знает, в какую сторону плыть.
— Ну ладно, — говорит он. — Пора браться за дело.
Закрыв глаза, он снова пытается определить направление движения.
«Позади, — думает он. — Берег позади тебя».
Развернувшись, Скотт начинает грести. В этот момент сквозь туман проглядывает луна. Над головой Скотта на какое-то время появляется участок чистого неба. Он лихорадочно пытается отыскать взглядом знакомые созвездия. Брешь в пелене тумана быстро затягивается, но Скотт все же успевает заметить Андромеду, а затем разглядеть ковш Большой Медведицы и Полярную звезду.
«Все наоборот», — понимает он и ощущает приступ головокружения.
Затем на него наваливается тошнота. Если бы из-за тумана не выглянула луна, они с мальчиком поплыли бы прямо в открытый океан, с каждым гребком отдаляясь от Восточного побережья США, и через некоторое время, выбившись из сил, бесследно пропали в волнах.
— План меняется, — произносит Скотт, обращаясь к мальчику и изо всех сил стараясь, чтобы его голос звучал твердо и уверенно. — Мы поплывем в другую сторону.
— Ладно.
Скотт, гребя ногами, располагается в правильном направлении, так, чтобы плыть на запад. Самая большая дистанция, которую он когда-либо преодолевал вплавь, составляла пятнадцать миль. Но тогда ему было девятнадцать лет, он много тренировался, да и плыть пришлось в озере, не имевшем никаких течений. К тому же обе его руки действовали нормально. Теперь же стояла ночь, вода становилась все холоднее, и было ясно, что ему так или иначе придется бороться с океанским течением, неумолимо сносящим их в сторону.
«Если я выживу, — думает Скотт, — обязательно пошлю вдове Джека Лаланна корзину фруктов».
Эта мысль кажется ему настолько смешной, что он, барахтаясь в воде, начинает хохотать и какое-то время не может остановиться. Скотт представляет, как стоит у прилавка на почте и, заполняя сопроводительную открытку, пишет: «С глубоким уважением, Скотт».
— Перестаньте, — просит мальчик, видимо, испугавшись, что взрослый человек, от которого зависит его жизнь, сошел с ума.
— Ладно, все в порядке, — успокаивает Скотт. — Мне просто пришла на ум одна шутка. Все, поплыли.
Ему требуется несколько минут, чтобы выработать подходящий случаю стиль. Это что-то вроде брасса. Правда, гребок правой рукой получается у Скотта более сильным, чем левой. Однако ноги его работают, как положено. Его сильно беспокоит плечо, которое болит так, словно оно набито осколками стекла. В какой-то момент приходит отчаяние. Скотт начинает думать, что у них с мальчиком нет шансов на спасение и они неизбежно утонут в океанской пучине. Однако через некоторое время ему становится легче благодаря монотонности проделываемой работы. Вдох, выдох, гребок. Вдох, выдох, гребок. Эти повторяющиеся действия отвлекают его от мрачных мыслей. Скотт понимает, что потерял счет времени. Во сколько самолет вылетел? В десять вечера? Сколько времени продолжался полет? Тридцать минут? Час? Сколько осталось до восхода солнца — восемь часов, девять? Он старается не думать о бескрайних водных пространствах, о страшных океанских глубинах, о том, что в августе над Атлантикой то и дело зарождаются штормы и ураганы.
Скотт продолжает мерно грести, гоня от себя все мысли. Внезапно он чувствует, как под водой что-то касается его ноги.
Он замирает на месте, парализованный ужасом, и тут же начинает тонуть. Затем, инстинктивно сделав резкий гребок ногами, снова выныривает на поверхность.
«Акула, — думает Скотт. — Нельзя делать резких движений».
Но, перестав грести, он утонет.
Скотт переворачивается на спину, делая глубокие вдохи и выдохи. Никогда раньше он не осознавал так ясно, что человек — всего лишь одно из звеньев в пищевой цепочке. Все его инстинкты кричат о том, что нельзя поворачиваться спиной к тому, что таится в океанских глубинах, но Скотт это делает. Он неподвижно лежит на спине, стараясь напустить на себя беззаботный вид, и волны раскачивают его вверх-вниз.
— Что мы делаем? — спрашивает мальчик.
— Отдыхаем. Давай сейчас будем как можно меньше двигаться, ладно? Не шевелись. И постарайся не опускать ноги в воду.
Мальчик молча старается подобрать ноги под себя. Животный инстинкт подсказывает Скотту, что самое правильное — обратиться в бегство. Однако он пересиливает себя и не следует этому порыву. Акула способна почувствовать каплю крови в миллионе галлонов воды. Если у кого-нибудь из них — у самого Скотта или у мальчика — даже небольшое кровотечение, им конец. Если же крови нет и они будут сохранять полную неподвижность, есть шанс, что акула, если это она, их не тронет.
Скотт берет мальчика за руку.
— А где моя сестра? — спрашивает тот.
— Не знаю, — тихо отвечает Скотт. — Самолет упал в море, и нас разбросало по воде в разные стороны. Возможно, с ней все в порядке. Не исключено, что она сейчас вместе с родителями так же, как мы, плывет по волнам. А может, их уже спасли.
— Я так не думаю, — говорит мальчик после паузы.
После этого они долгое время молчат. Туман понемногу начинает рассеиваться. Сначала в нем появляются небольшие прогалины, затем через них становятся видны звезды. Еще немного — и над океаном разливается лунное сияние. Поверхность воды разом становится похожа на черно-синее одеяло, расшитое золотыми блестками. Лежа на спине, Скотт снова находит на небе Полярную звезду и убеждается, что они плывут в правильном направлении. Затем переводит взгляд на мальчика. В широко раскрытых детских глазах явственно читается ужас.
— Привет, — ободряюще произносит Скотт, чувствуя, как вода плещет ему в уши.
— Привет, — отзывается мальчик с серьезным лицом.
— Ну что, мы достаточно отдохнули? — интересуется Скотт.
Ребенок кивает.
— Ладно, — произносит Скотт и переворачивается в воде на грудь. — Тогда поплыли домой.
Он снова начинает грести, уверенный, что вот-вот почувствует удар снизу, после которого его тело со страшной, непреодолимой силой стиснут безжалостные челюсти, вооруженные острыми, как бритва, зубами. Но этого не происходит, и через некоторое время Скотт забывает об акуле. Его ноги в воде рывком расходятся в стороны и снова соединяются вместе. Правая рука раз за разом загребает, совершая движение от груди в сторону. То же самое делает и левая, но с гораздо меньшей амплитудой. Чтобы отвлечься, Скотт думает о всякой ерунде. Например, представляет, что плывет не в воде, а в какой-нибудь другой жидкости — в молоке, в супе, в кукурузном виски. В океане из бурбона.
Иногда он принимается раздумывать о своей жизни, но многие события кажутся ему теперь незначительными. Его амбиции, арендная плата, которую Скотт аккуратно вносит каждый месяц, бросившая его жена — все это для него сейчас неважно. Еще он думает о своей работе и представляет, как кистью наносит краски на холст. Что ж, теперь ему предстоит изобразить на картине океан, мазок за мазком.
Плывя в водах Атлантики, Скотт понимает, что никогда раньше не осознавал ясно своего предназначения. А сейчас оно очевидно. Он пришел на эту землю, чтобы покорить океан и спасти оказавшегося рядом мальчика. Около сорока лет назад судьба привела его на берег залива Сан-Франциско и показала бронзового бога со связанными руками, боровшегося с волнами и течением. Она заставила его научиться плавать и стать членом команды пловцов сначала школы, а затем и колледжа. Теперь понятно, зачем Скотт каждый день вставал в пять часов утра и тренировался до восхода солнца вместе с другими спортсменами. Судьбе было угодно, что он научился плавать и привык к воде, но не что-нибудь, а сила воли привела его к победе в трех чемпионатах штата среди старшеклассников в плавании вольным стилем на дистанции двести метров.
Он очень любил, прыгнув с бортика в бассейн, ощутить в ушах шум и давление воды. Иногда ему даже снилось, что он плавает. А когда в колледже Скотт впервые взялся за кисть, первый мазок, положенный им на холст, оказался голубого цвета.
Он уже начинает чувствовать жажду, когда мальчик вдруг спрашивает:
— Что это?
Подняв голову, Скотт смотрит вправо, туда, куда указывает ребенок. И видит бесшумно надвигающуюся на них огромную черную волну. Она набирает силу, становится все выше. Скотт определяет, что ее освещенный луной гребень вздымается над поверхностью воды на добрых восемь метров. Он ощущает приступ паники. Времени на раздумья слишком мало. Скотт, чуть изменив курс, забирает правее и плывет навстречу волне, которая должна накрыть их с мальчиком секунд через тридцать. Левое плечо раздирает резкая боль, но он не обращает на это внимания. Мальчик плачет, понимая, что смерть совсем близко, но у Скотта нет времени, чтобы его успокоить.
— Вдохни как можно глубже и задержи дыхание, — говорит он. — Как можно глубже, понял?
Волна слишком велика и надвигается так быстро, что оказывается совсем рядом прежде, чем Скотт успевает набрать в легкие хорошую порцию воздуха. Он стаскивает мальчика с подушки сиденья и ныряет вместе с ним.
В его левом плече что-то снова щелкает. Мальчик бьется у Скотта в руках, стараясь освободиться от сумасшедшего, который пытается его утопить. Скотт еще крепче прижимает ребенка к себе и продолжает протискиваться в глубину. Он чувствует, как давление на барабанные перепонки нарастает, легкие его горят огнем, сердце отчаянно колотится.
Когда волна нависает над ними, Скотту кажется, что ему и мальчику пришел конец. Он понимает, что сейчас гигантский водяной вал проглотит их и, оторвав друг от друга, попросту утопит. Продолжая удерживать мальчика, Скотт борется за каждый сантиметр под водой. Гребень волны закручивается вперед. Водяное чудовище обрушивается вниз, словно исполинский молот, и рассыпается, а по тому месту, где оно только что было, прокатывается, перемешивая клочья шипящей пены, еще одна волна, поменьше.
Скотта и ребенка бросает и вращает, словно щепки. Скотту чудом удается не разжать руки. Легкие его молят о пощаде, соленая вода отчаянно щиплет глаза. Мальчик уже перестал барахтаться в его объятиях. Вокруг них — непроницаемая чернота. Скотт начинает выдыхать воздух из легких и чувствует, как его пузырьки, устремляясь вверх, щекочут его щеки и подбородок. Делая резкие движения ногами, он устремляется к поверхности.
Вынырнув, он отчаянно кашляет, чувствуя, что наглотался воды. Ребенок в его руках обмяк и не двигается, голова его лежит на плече Скотта. Повернув его спиной к себе, Скотт, выбиваясь из сил, начинает ритмично сжимать и разжимать руки на детской груди. Наконец мальчик тоже начинает кашлять.
Подушка авиационного сиденья исчезла, утопленная или отнесенная далеко в сторону. Скотт обнимает ребенка здоровой правой рукой, чувствуя, что сам он замерз и выбился из сил.
— Это был очень большой плохой парень, — с трудом произносит мальчик, лязгая зубами от холода.
Смысл сказанного не сразу доходит до Скотта. Ну да, конечно, он ведь сам говорил ребенку, что волны — это плохие парни, а они с ним — герои.
«Какой храбрый парнишка», — удивляется Скотт.
— Я бы сейчас, пожалуй, не отказался от чизбургера, — произносит он. — А ты?
— Я бы съел кусок пирога, — отзывается мальчик после небольшой паузы.
— С чем?
— С чем угодно.
Скотт смеется. Ему не верится, что они еще живы. Он чувствует головокружение и сразу за этим — прилив энергии. Второй раз за ночь Скотт оказался лицом к лицу со смертью и ускользнул из ее лап. Он смотрит на небо, пытаясь снова отыскать Полярную звезду.
— Нам еще далеко плыть? — спрашивает мальчик.
— Не очень, — отвечает Бэрроуз, хотя от берега их могут отделять многие мили.
— Я замерз, — жалуется ребенок, стуча зубами.
— И я тоже. — Скотт крепче прижимает его к себе. — Держись, ладно?
Он подныривает под мальчика. Тот обнимает его сзади за шею, и Скотт слышит его сопение.
— Мы должны доплыть, — говорит Бэрроуз скорее себе, чем своему невольному спутнику.
Еще раз посмотрев на него, Скотт снова начинает грести. Теперь он продвигается вперед на боку, делая ножницеобразные движения ногами. Этот импровизированный стиль плавания весьма неудобен, Скотту никак не удается поймать ритм. И он, и мальчик дрожат от холода. Температура их тел с каждой минутой снижается. Пройдет еще какое-то время, и замедлятся дыхание и пульс. Чтобы функционировать, человеческому телу нужно тепло. Без него жизненно важные органы начинают отказывать.
«Не сдавайся.
Никогда не сдавайся».
Скотт, напрягая все силы, продолжает плыть. Ему трудно держаться на воде из-за того, что тащит на себе мальчика, но он упрямо двигает немеющими ногами. Луна освещает простирающееся вокруг бескрайнее водное пространство, покрытое белыми гребнями волн.
Скотт чувствует, что кожа на ногах в тех местах, где они во время гребков соприкасаются друг с другом, начинает саднить. Очевидно, там возникли потертости, и соленая вода безжалостно разъедает их. Губы его высохли и потрескались. В небе летают чайки, время от времени издавая пронзительные крики. Скотту кажется, что птицы насмехаются и, словно стервятники, с нетерпением ждут, когда они с мальчиком перестанут сопротивляться неизбежному. По его ощущениям, пребывание в воде длится уже много часов.
— Земля, — неожиданно произносит ребенок.
Сначала Скотту кажется, что это сон или слуховая галлюцинация. Но мальчик, подняв руку, указывает куда-то и повторяет:
— Земля.
Скотт по-прежнему не может поверить в услышанное, но все же приподнимается в воде и смотрит в ту сторону, куда показал ребенок. Позади них начинается восход, и солнце окрашивает небо первыми розовыми лучами. Сначала Скотт думает, что темная полоса, простирающаяся перед ними, — не что иное, как низко нависшие над горизонтом тучи. Но затем понимает, что это действительно земля. Целые мили земной тверди — с пляжами, городами, домами и улицами.
Значит, они с мальчиком спасены.
Скотт старается сдержать рвущееся наружу ликование. Им еще предстоит проплыть примерно милю, преодолев течение и прибой, а это нелегкая задача. Ноги его дрожат от напряжения, левая рука совсем онемела. И тем не менее все его существо наполняет бурная, пьянящая радость.
Он сделал это. Он спас их.
Это настоящее чудо.
Примерно час спустя немолодой седеющий мужчина, пошатываясь, выходит на берег, держа на руках четырехлетнего мальчика, и вместе с ним падает на песок. Солнце уже взошло. В голубом небе безмятежно плывут тонкие, словно кисея, белоснежные облака. Температура воздуха около 25 градусов. Над линией прибоя вьются чайки. Мужчина, тяжело дыша, лежит совершенно неподвижно. Теперь, доплыв до берега, он полностью выбился из сил и больше не в состоянии сдвинуться ни на сантиметр.
Прильнувший к его груди мальчик тихонько плачет.
— Все в порядке, — говорит Скотт. — Мы уже в безопасности. Теперь с нами все будет хорошо.
Неподалеку от них находится павильон местной спасательной службы. Он явно пустует. На вывеске с задней стороны строения написано: «Государственный пляж Монтока».
Штат Нью-Йорк. Он доплыл до штата Нью-Йорк.
Скотт улыбается, и эта улыбка полна мальчишеской гордости.
«Черт побери, — думает он. — День будет чудесный».
Какой-то рыбак, глаза которого косят в разные стороны, подвозит их до больницы. Все трое — водитель и оба пассажира — теснятся на потертом сиденье старенького пикапа, скрипящего изношенными амортизаторами. Скотт и мальчик по-прежнему в одном белье, без обуви. У них нет ни денег, ни документов. Оба страшно замерзли. Они почти восемь часов пробыли в воде температурой около шестнадцати градусов. Переохлаждение сделало их вялыми и молчаливыми.
Зато рыбак без умолку болтает по-испански, рассказывая пассажирам что-то об Иисусе Христе. Приемник в машине включен, но из динамика в основном доносится шум помех. Сквозь дыру в проржавевшем полу пикапа в салон со свистом врываются потоки воздуха. Скотт, пытаясь хоть немного согреть мальчика, здоровой рукой растирает ему плечи и спину. Там, на пляже, Скотт на ломаном испанском сказал рыбаку, что это его сын. Это было легче сделать, чем объяснить, как обстоит дело в действительности.
Левой рукой Скотт теперь не в состоянии даже шевельнуть. Всякий раз, когда пикап подпрыгивает на очередном ухабе или проваливается в яму, все его тело пронзает острая, как нож, боль, от которой он время от времени ощущает приступы головокружения и тошноты.
«С тобой все в порядке, — снова и снова мысленно повторяет он. — Ты сделал это». Однако в глубине души Скотт все еще не может поверить, что им с мальчиком удалось спастись.
— Спасибо, — едва слышно произносит он, когда пикап, поднявшись по пандусу, останавливается у приемного покоя Монтокской больницы. Открыв дверь здоровым плечом, он выбирается из машины, чувствуя, что настолько устал, что едва может стоять на ногах. Утренний туман уже исчез, и Скотт с наслаждением подставляет солнечным лучам спину и плечи. Он помогает мальчику спрыгнуть из кабины на асфальт. Вместе они с трудом ковыляют ко входу в больницу.
В приемном покое почти пусто. В углу сидит мужчина средних лет, прижимая к голове пакет со льдом, и с его запястья на покрытый линолеумом пол стекают струйки воды. В другом конце помещения устроилась пожилая супружеская пара. Старики держатся за руки. Женщина время от времени кашляет в скомканный бумажный платок.
В помещении регистратуры, отделенном от приемного покоя стеклом, сидит медсестра. Скотт, прихрамывая, подходит к ней. Мальчик следует за ним.
— Привет, — говорит Скотт.
Сестра окидывает его быстрым взглядом. Судя по надписи на значке, приколотом к ее халату, ее зовут Мелани. Скотт пытается представить, как выглядит со стороны, и понимает, что вид у него по меньшей мере странный.
— Мы попали в авиакатастрофу, — говорит он.
Произнесенные вслух, эти слова звучат дико и неправдоподобно. Медсестра слегка прищуривается.
— Простите, что вы сказали?
— Мы были на борту частного самолета, вылетевшего с Мартас-Вайнъярд. Самолет упал в море и разбился. Думаю, у нас переохлаждение, и еще я не могу двигать левой рукой. Возможно, у меня сломана ключица.
Медсестра все еще не в состоянии осознать смысл слов Скотта.
— Вы имеете в виду, что самолет потерпел катастрофу над морем, то есть рухнул в воду?
— Да. Потом мы долго плыли. Думаю, я проплыл миль десять или пятнадцать. Нам удалось выбраться на берег примерно час назад. Какой-то рыбак привез нас сюда.
Скотт закрывает глаза, чувствуя, что у него снова начинает кружиться голова.
— Послушайте, — говорит он после паузы, — может, нам все-таки окажут какую-нибудь помощь? По крайней мере, мальчику. Ему всего четыре года.
Медсестра переводит взгляд на мокрого, дрожащего ребенка.
— Это ваш сын?
— Если я скажу «да», вы позовете врача?
— А вот грубить совершенно ни к чему, — фыркает сестра.
Скотт стискивает зубы, и на щеках у него вспухают желваки.
— А по-моему, это как раз очень даже уместно. Повторяю, мы попали в авиакатастрофу. Может, вы все-таки позовете какого-нибудь чертова врача?
Медсестра с нерешительным видом встает со стула.
Скотт бросает взгляд на подвешенный к потолку телевизор. Звук выключен, но на экране отчетливо видны катера спасателей, прочесывающие океан квадрат за квадратом. В углу Скотт видит баннер с надписью: «Над океаном пропало частное воздушное судно».
— Поглядите вон туда, — предлагает он и указывает пальцем на телевизор. — Может, теперь вы нам поверите?
Медсестра смотрит на экран, на котором в этот момент появляются плавающие на поверхности океана обломки, и разом меняется в лице. С этого момента она начинает вести себя совсем по-другому. Все выглядит так, словно перед этим Скотт, собравшийся пересечь границу, долго и безуспешно шарил по карманам в поисках паспорта, а затем нашел документ и предъявил его сотруднику миграционной службы.
Медсестра нажимает кнопку интеркома.
— Оранжевый код, — произносит она в микрофон. — Все свободные врачи нужны мне в приемном покое. Немедленно.
Скотт чувствует нестерпимое жжение на коже в тех местах, где ее разъела морская соль. Его организм обезвожен, ему явно недостает калия. Состояние Скотта похоже на состояние марафонца после пробега.
— Пожалуй, одного доктора будет достаточно, — с трудом говорит он и мешком оседает на пол. Вытянувшись на линолеумном покрытии, он снизу смотрит на мальчика. Лицо ребенка серьезно, вид у него встревоженный. Скотт пытается выдавить из себя ободряющую улыбку, но он так устал, что не удается даже растянуть губы.
В следующее мгновение их окружает группа людей в халатах. Скотт чувствует, как его поднимают с пола и кладут на носилки. Ладонь мальчика выскальзывает из его пальцев.
— Нет! — кричит мальчик и бьется в руках одного из докторов. Врач пытается объяснить ребенку, что ничего плохого ни с ним, ни с его спутником больше не случится, но это не помогает. Скотт, напрягая все силы, принимает сидячее положение.
— Эй, приятель, — зовет он. Ему приходится произнести эти слова несколько раз, с каждым разом все громче и громче. Наконец мальчик, услышав их, смотрит в его сторону. — Не волнуйся, все в порядке. Я здесь.
Скотт сползает с носилок. Ноги у него совершенно ватные, так что стоять очень трудно.
— Сэр, — обращается к нему одна из медсестер, — вам нужно лечь.
— Я в порядке, — заверяет Скотт. — Помогите ребенку. — Затем снова обращается к мальчику: — Я здесь, я никуда не уйду.
Ребенок какое-то время смотрит на Скотта. Сейчас, при свете дня, хорошо видно, что глаза у него удивительно яркого голубого цвета. Проходит несколько секунд, и мальчик кивает в ответ. Скотт поворачивается к врачу.
— Думаю, будет лучше, если вы все сделаете побыстрее, — поторапливает он. — Надеюсь, вас это не очень затруднит.
Доктор соглашается. Он молод, и по его глазам видно, что это умный и добрый человек с неплохим чувством юмора.
— Ладно, — говорит он. — Но я собираюсь посадить вас в инвалидное кресло.
Скотт молча кивает. Одна из сиделок подкатывает кресло, и он буквально падает в него.
— Вы отец мальчика? — спрашивает сиделка, толкая кресло перед собой по коридору в сторону смотрового кабинета.
— Нет, — отвечает Скотт. — Мы познакомились совсем недавно.
В кабинете доктор быстро, но внимательно осматривает мальчика, проверяя, нет ли переломов, и светит фонариком в его глаза, прося следить за движениями своего пальца.
— Нам нужно поставить ему капельницу, — сообщает врач Скотту. — Организм ребенка сильно обезвожен.
— Эй, приятель, — обращается Скотт к мальчику. — Доктор должен воткнуть тебе в руку иголку. Надеюсь, ты не возражаешь? Нужно закачать в тебя немного жидкости и витаминов.
— Никаких иголок, — отказывается ребенок, и Скотт видит в его глазах страх.
— Иголки я и сам не люблю, — доверительно говорит Скотт. — Вот что, давай сделаем так. Пусть мне тоже поставят капельницу, как и тебе. Ну, что скажешь?
Мальчик некоторое время раздумывает и в конце концов кивает. Предложение кажется ему справедливым.
— Вот и хорошо. Я буду держать тебя за руку. А на иголку ты не смотри, ладно? — Скотт поворачивается к доктору. — Вы можете заняться нами одновременно?
Доктор соглашается и отдает необходимые распоряжения. Медсестры вешают прозрачные мешки с физраствором на металлические штативы и готовят иглы.
— А теперь смотри на меня, — велит Скотт, когда наступает самый страшный для ребенка момент.
Голубые глаза мальчика становятся огромными, словно чайные блюдца. Когда игла входит в его вену, он морщится. Губы его слегка вздрагивают, но он не плачет.
— Ты герой, — ободряюще улыбается Скотт. — Ты настоящий герой, парень.
Скотт чувствует, как с каждой каплей жидкости, поступающей в его организм из укрепленного на штативе пакета, он оживает. Ощущение, что вот-вот потеряет сознание, быстро проходит.
— Я собираюсь ввести вам обоим легкий седативный препарат, — сообщает врач. — Вы долгое время находились в стрессовой ситуации. Будет неплохо, если вы оба немного успокоитесь.
— Я в полном порядке, — заверяет доктора Скотт. — Займитесь в первую очередь ребенком.
Врач не видит смысла спорить с ним. Сестра вводит иглу в эластичную трубку капельницы мальчика.
— Тебе надо немного отдохнуть, — говорит ему Скотт. Я буду здесь, рядом. Разве что выйду куда-нибудь на минутку, но сразу же вернусь. Договорились?
Мальчик в очередной раз кивает. Скотт гладит его по голове. Он вспоминает, как в девятилетнем возрасте упал с дерева и сломал ногу. В больнице он держался молодцом, но, когда в палату вошел его отец, Скотт позорно разревелся. Что же касается спасенного им мальчика, то его родители почти наверняка погибли. Это означало, что они не придут навестить сына, а следовательно, у него не будет возможности расслабиться и дать волю слезам.
— Вот и хорошо, — пробормотал Скотт, увидев, что глаза мальчика понемногу закрываются. — Ты просто молодчина.
После того как ребенок заснул, Скотта в инвалидном кресле отвозят в другой смотровой кабинет. Там его кладут на носилки. Он совсем не может двигать левой рукой. Плечевой сустав словно заклинило.
— Как вы себя чувствуете? — спрашивает врач. На вид ему лет тридцать восемь. Кожу в уголках глаз прорезают лучики мелких морщинок — так бывает у людей, которые много улыбаются.
— Знаете, — отвечает Скотт, — мне кажется, что все вокруг начинает вращаться.
Доктор быстро проводит поверхностный осмотр, проверяя, есть ли на теле пациента раны или гематомы.
— Вы в самом деле плыли всю ночь в полной темноте?
Скотт кивает.
— Вы вообще что-нибудь помните?
— Немногое.
Доктор светит фонариком ему в глаза.
— Головой обо что-нибудь ударялись?
— Не помню. Наверное. Видите ли, самолет упал в воду…
Свет фонарика на секунду ослепляет Скотта. Доктор удовлетворенно хмыкает.
— Ну, ваши глазные рефлексы в порядке. Полагаю, сотрясения мозга у вас нет.
— Мне кажется, я не смог бы плыть всю ночь с сотрясением мозга.
— Пожалуй, вы правы, — соглашается врач, немного подумав.
Теперь, когда ему снова тепло, а в обезвоженный организм поступает жидкость, Скотт вспоминает о существовании остального мира. О том, что на свете есть разные страны и народы, миллионы людей продолжают жить своей обыденной жизнью, есть телевидение и Интернет. Он думает о том, что его трехлапый пес, оставленный на попечение соседа, мог никогда больше не увидеть своего хозяина, который часто подкармливал его под столом кусочками мяса в дополнение к обычному рациону. Почувствовав, как его глаза наполняются слезами, Скотт встряхивает головой.
— Что говорят в новостях? — интересуется он.
— Немного. Что самолет взлетел вчера примерно в десять вечера. Служба авиаконтроля видела его на экранах своих радаров около пятнадцати минут, а потом он исчез. Сигнал бедствия борт не подавал. Была надежда, что произошел отказ радиосвязи, а самолет совершил где-нибудь вынужденную посадку. Но потом с какой-то рыбацкой лодки на воде заметили обломок крыла.
На какое-то время Скотт снова мысленно оказывается в чернильной темноте океана, освещаемой оранжевыми отблесками пламени.
— А есть… другие выжившие? — спрашивает он.
Доктор отрицательно качает головой. Он полностью поглощен осмотром плеча Скотта.
— Вот так больно? — Он осторожно приподнимает руку пациента.
В тело Скотта словно вонзается раскаленный нож. Он невольно издает громкий вопль.
— Нужно сделать рентгеновский снимок и томографию, — говорит врач, обращаясь к медсестре. — Я хочу убедиться, что нет внутреннего кровотечения.
Затем он кладет руку на предплечье Скотта.
— Вы спасли мальчику жизнь, — восхищенно объявляет доктор. — Вы ведь это знаете, верно?
Скотт снова чувствует, как на глаза наворачиваются слезы. В течение нескольких долгих секунд он не в состоянии произнести ни слова.
— Я собираюсь позвонить в полицию, — говорит доктор. — Сообщу им, что вы здесь. Если вам будет что-нибудь нужно, скажите об этом сестре. Я скоро вернусь и проверю, как у вас дела.
Скотт кивает:
— Спасибо.
Доктор некоторое время молча смотрит на него, а потом потрясенно качает головой.
— Черт побери, — произносит он себе под нос и, улыбаясь, выходит из кабинета.
В течение всего следующего часа у Скотта берут всевозможные анализы. Он согревается, температура его тела возвращается к нормальной. В качестве болеутоляющего средства ему дают таблетку викодина. Приняв ее, он погружается в сладкое полузабытье. Выясняется, что плечо у него вывихнуто, но кости целы. Боль, которую ему причиняет хирург, вправляя сустав, просто чудовищна. Но сразу же после этого Скотт мгновенно ощущает такое облегчение, что некоторое время даже не может поверить в столь быстрое окончание своих мучений.