Перед падением Хоули Ной
— Пап, — раздался в трубке голос Рэйчел, — ты не привезешь мои красные кроссовки? Они в моем шкафу.
Дэвид отправился в комнату дочери.
— Я кладу их в свой чемодан, — сообщил он, найдя кроссовки.
— Это опять я, — сказала Мэгги. — Думаю, на будущий год тебе следует приехать сюда вместе с нами на целый месяц.
— Я тоже так считаю, — подхватил Дэвид. Этот разговор возникал каждый год, и он всегда соглашался с женой, но потом всякий раз оставался в Нью-Йорке.
— Во всем виноваты эти чертовы новости, — заявила Мэгги. — Они приходят каждый день. И завтра последует очередная порция. Ты что, никак не можешь научить своих сотрудников хоть какое-то время обходиться без тебя?
— Обещаю, в следующем году я проведу с вами больше времени, — отозвался Дэвид просто потому, что это было куда легче, чем излагать все обстоятельства, которые могли помешать ему осуществить свои намерения.
Одним из его девизов было: никогда не устраивай бой сегодня, если его можно отложить до завтра.
— Обманщик, — сказала Мэгги, но по ее голосу Дэвид понял, что жена улыбается.
— Я люблю тебя, — произнес он. — Увидимся уже сегодня вечером.
Машина, которой он пользовался в городе, ждала его внизу. Двое охранников поднялись за ним на лифте. Спали они по очереди в одной из гостевых комнат на первом этаже.
— Доброе утро, парни, — сказал Дэвид, надевая пиджак.
Идя по обе стороны от него, секьюрити сопроводили его на улицу и усадили в машину. Крупные парни с пистолетами «ЗИГ-зауэр» в подмышечных кобурах внимательно оглядели пространство вокруг, готовые отразить возможное нападение. Дэвид ежедневно получал письма с угрозами, а иногда даже посылки, в которых могло оказаться все, что угодно, вплоть до человеческих экскрементов. Такова была плата за то, что он принял чью-то сторону и занял определенную позицию в том, что касалось политики и войны.
Враги угрожали ему и его семье, и Дэвид относился к этим угрозам серьезно.
Сев в машину, он подумал о Рэйчел, ее похищении и о тех трех днях, в течение которых дочь разыскивали. Звонки похитителей, требующих выкуп, полная гостиная агентов ФБР и частных охранников, Мэгги, плачущая в спальне, — все это казалось ему кошмаром. То, что дочь удалось спасти, было настоящим чудом. Дэвид Уайтхед знал, что подобные чудеса не повторяются. Поэтому его и его близких охраняли двадцать четыре часа в сутки. Безопасность — прежде всего. Он всячески внушал это своим детям: сначала безопасность, затем игры. И только потом учеба. Такова была их любимая семейная шутка.
Во время поездки телефон Дэвида звонил каждые несколько секунд. Северная Корея снова провела испытания своих ракет. Полицейский из Талахасси остановил машину для проверки и был расстрелян, теперь он находится в коме. Кто-то прислал на почту полузащитнику Национальной футбольной лиги снимки голой голливудской старлетки, сделанные с помощью сотового телефона. Вал новостей напоминал приливную волну или даже цунами, но Дэвид знал, что это только кажется. Он без труда сортировал происходящие события по степени их реальной значимости и перспективности с точки зрения СМИ. Делая это, Дэвид отправлял сообщения в разные отделы, набирая на клавиатуре телефона то или иное ключевое слово. Их было немного: «дерьмо», «слабо», «подождем» и еще два-три. К тому моменту, когда машина затормозила у здания Эй-эл-си ньюс на Шестой авеню, Дэвид успел ответить на тридцать три электронных письма и шестнадцать телефонных звонков — для пятницы не слишком много.
Один из охранников открыл дверь автомобиля, и Дэвид, выйдя из машины, оказался на улице. Воздух был густой и теплый, словно разогретый плавленый сыр. На Дэвиде легкий, стального цвета костюм, белая рубашка и красный галстук. Иногда по утрам он любил, оказавшись у входа в здание, внезапно изменить маршрут и побродить по окрестностям в поисках места для второго завтрака. Это помогало держать охранников в тонусе. Но на этот раз у него накопилось много дел, и ему надо было спешить, чтобы успеть в аэропорт к трем часам.
Офис Дэвида находился на пятьдесят восьмом этаже. Выйдя из лифта, он, глядя прямо перед собой, быстро зашагал к своему кабинету. Люди, встречавшиеся на пути, расступались, чтобы дать ему дорогу. Они ныряли в ближайшие двери, резко меняли направление своего движения, чтобы по возможности не встречаться с ним. Дэвиду казалось, что сотрудники компании, сновавшие по зданию, — все эти бесчисленные продюсеры, администраторы, тупоголовые операторы и прочая мелюзга — с каждым днем становятся все моложе. Его раздражала написанная на их лицах непоколебимая уверенность, что именно они — будущее. Между тем каждый сотрудник, хотел он этого или нет, был просто маленьким винтиком, работающим на завтрашний эфир Эй-эл-си ньюс. Некоторые из них пришли в компанию по каким-то идейным соображениям. Другие — таких было больше — ради теплого местечка и возможности сделать карьеру. Однако все они собрались под крышей здания Эй-эл-си ньюс по той причине, что это был лучший в стране новостной кабельный телеканал. А сделал его таким Дэвид Уайтхед.
Лидия Кокс, его секретарь, уже была на месте. Она работала у Дэвида с 1995 года. Худенькая, стройная женщина с короткой стрижкой, она за свои пятьдесят девять лет никогда не была замужем и так и не решилась завести кота, хотя всегда этого хотела. Во всем ее облике чувствовался непокорный бруклинский характер. В этом смысле она чем-то напоминала некогда воинственных индейцев, вынужденных покориться воле завоевателей с востока и принять законы их цивилизации, но до самой смерти сохранявших гордую осанку и независимый вид.
— Через десять минут вам будет звонить Селлерс, — первым делом напомнила Лидия боссу.
Дэвид, не замедляя шага, ограничился кивком. Войдя в кабинет, он снял пиджак и повесил его на спинку кресла, на сиденье которого Лидия предусмотрительно положила расписание на день. Заглянув в него, Дэвид нахмурился. Начинать работу с разговора с Селлерсом, руководителем лос-анджелесского бюро телеканала, к которому большинство сотрудников компании испытывали неприязнь, было все равно что с утра пораньше подвергнуться колоноскопии.
— Что, его до сих пор никто не прирезал? — угрюмо пробормотал Дэвид.
— Пока нет, — ответила Лидия. — Но в прошлом году вы купили на его имя участок на кладбище и на Рождество послали ему фото.
Дэвид невольно улыбнулся, вспомнив, какое удовольствие получил в свое время от грубоватого розыгрыша.
— Перенесите разговор на понедельник, — распорядился он.
— Но он звонил уже два раза. И прямо сказал, чтобы я даже не пыталась помочь вам избежать беседы.
— С ней он уже опоздал.
На столе Дэвида стояла чашка с кофе.
— Это для меня? — спросил он, указав на нее.
— Нет, для папы римского.
В дверях позади Линды появился Билл Каннингем — в джинсах, футболке с короткими рукавами и в красных подтяжках, ставших чем-то вроде его фирменного знака.
— Эй, — сказал он, делая вид, что видит Лидию впервые. — Какой ты стал важный, Дэвид. Даже секретарем обзавелся.
Лидия повернулась и направилась к двери. Когда Билл посторонился, чтобы дать ей пройти, за его спиной Дэвид заметил явно чем-то взволнованную Кристу Блум.
— Входите, — пригласил обоих Дэвид. — Что у вас?
После того как оба шагнули через порог, Билл закрыл дверь, что было для него весьма необычно. Он любил работать на публику. Более того, его манера держаться, вся идеология его работы в эфире подразумевали, что Каннингем противник какой-либо келейности. Дважды в неделю он являлся в кабинет Дэвида и устраивал шумные перепалки, используя для этого любые, даже самые мелкие поводы. Это было нечто вроде гимнастики, своеобразного ритуала. И то, что он закрыл дверь, заставило Дэвида насторожиться.
— Билл, мне это не почудилось? Ты прикрыл за собой дверь? — удивленно спросил Уайтхед и перевел взгляд на Кристу, выпускающего продюсера Каннингема, лицо которой было бледнее обычного. Билл плюхнулся на диван, широко раскинул длинные костистые руки, напоминавшие крылья птеродактиля, и бесцеремонно развел колени, уверенный в своей неотразимости.
— Первое, что я хочу сказать, — начал он, — все не так плохо, как ты думаешь.
— Верно, — добавила Криста. — Все еще хуже.
— Потребуется два дня возни, — продолжал Билл. — Возможно, придется подключить юристов.
Дэвид встал и посмотрел в окно.
— Каких юристов? — уточнил он. — Твоих или моих?
— Черт возьми, Билл, — с упреком сказала Криста. — Ты ведь нарушил не какое-то дурацкое правило. Ты нарушил закон. Возможно, несколько законов.
Дэвид продолжал молча смотреть на поток ползущих далеко внизу машин.
— В три часа я отправляюсь в аэропорт, — произнес он наконец. — Как вы думаете, мы успеем решить вопрос до того, как я уеду, или нам придется заканчивать с этим по телефону?
Обернувшись, он поочередно посмотрел на обоих. Криста стояла, скрестив руки на груди. В переводе с языка тела ее поза означала: «Это должен сказать Билл». Гонцов, принесших плохие вести, в древние времена убивали. Криста не хотела терять работу из-за очередной глупой ошибки, совершенной Каннингемом. На лице Билла играла сердитая улыбка — он напоминал полицейского, пытающегося доказать, что применение оружия было оправданным.
— Говори, Криста, — сказал Дэвид.
— Он поставил людям подслушивающие устройства в телефоны, — выпалила она.
В кабинете наступила мертвая тишина.
— Людям, — задумчиво повторил Дэвид, выдержав долгую паузу. — Каким именно?
Криста бросила взгляд на Билла.
— Это все тот тип, с которым он носился как с писаной торбой, — не выдержала она.
— Его фамилия Нэймор, — сообщил Билл. — Ты ведь его помнишь, Дэвид, верно? Бывший спецназовец, «морской котик», работал на военную разведку.
Дэвид отрицательно покачал головой. За последние несколько лет Билл окружил себя таким количеством странных личностей, напоминавших персонажей из фильмов с участием Гордона Лидди, что запомнить всех было просто невозможно.
— Ты должен его помнить, — настаивал Билл. — В общем, как-то раз мы с ним выпивали. И заговорили про Москевица — ну, того конгрессмена, который любил обнюхивать ноги чернокожих девиц. И Нэймор в шутку говорит — дескать, было бы неплохо всадить такому типу прослушку в телефон, а потом пустить запись какого-нибудь разговора в эфир. Представляешь ситуацию — конгрессмен-еврей по телефону рассказывает негритянской девке, как ему хочется понюхать ее ступни. Я тогда сказал — ну да, было бы неплохо. Потом мы заказали еще по порции виски, и Нэймор говорит — мол…
Билл, не удержавшись, делает театральную паузу — без нее он просто не был бы Каннингемом.
— …Да, так вот, он говорит — мол, это совсем нетрудно. Для Нэймора поставить человека на прослушку и влезть в его компьютер, чтобы читать почту, — это вообще плевое дело. Ведь вся информация стекается на сервер. Сегодня у любого есть компьютер, электронная почта, профиль в социальных сетях, сотовый телефон. Через все эти штуки легко установить контроль над кем угодно. Черт возьми, если знать чей-то номер мобильного, можно сделать так, что каждый входящий и исходящий звонок…
— Довольно, — прервал Каннингема Дэвид, чувствуя, как вдоль позвоночника у него бегут мурашки.
— Вообще-то мы вроде бы просто дурачились, — продолжает Билл. — Представь — час ночи, мужики сидят в баре, пьют и выпендриваются друг перед другом. И тут Нэймор вдруг говорит — выбери кого-нибудь. Назови конкретное имя человека, чьи телефонные разговоры ты хочешь прослушивать. Я и говорю — «Обама». Нэймор отвечает: «Белый дом — это штука особая. Тут я пас. Выбери кого-нибудь другого — рангом пониже». Тогда я говорю — Келлерман. Ты этого говнюка знаешь — он работает на Си-эн-эн. А Нэймор мне: «Договорились. Считай, что дело сделано».
Дэвид обнаружил, что сидит в кресле, хотя не помнил момент, когда отошел от окна. По взгляду Кристы стало понятно — продолжение будет еще хуже.
— Билл, — сказал Дэвид, покачав головой и подняв руки так, словно пытался защититься от удара, — остановись. Я не хочу это слушать. Тебе нужно поговорить с юристом.
— Вот и я о том же, — вставила Криста.
Каннингем взмахом руки дал понять, что намерен продолжить свой рассказ.
— Но я же ничего такого не сделал, — заявил он. — Я только назвал имя. Ну и что из того? Два мужика напились в баре — мало ли кто что сказал? В общем, я отправился домой и про все это забыл. А через неделю Нэймор заявился ко мне на работу и сказал, что хочет мне кое-что показать. Мы зашли в мой кабинет. Он достал какой-то диск и сунул его в мой компьютер. А на нем, представьте, звуковые файлы. Голос этого самого Келлермана, ясно? Слышно, как он разговаривает по телефону со своей мамашей, звонит в прачечную. И еще отдает указания своему продюсеру насчет того, какие куски надо вырезать из какого-то репортажа, чтобы он прозвучал совершенно иначе.
Дэвид почувствовал, что у него начинает кружиться голова.
— Так вот, значит, каким образом ты…
— Ну да, черт возьми, — кивнул Билл. — Мы нашли оригинальную запись и сравнили с той, что пошла в эфир. Тебе, помнится, все это понравилось.
Дэвид снова встал. Руки его сжались в кулаки.
— Я думал, это было журналистское расследование, — глухо пробормотал он. — А не…
Каннингем расхохотался, откинув назад голову, — он явно в восторге от собственной изобретательности.
— Заткнись, — сказал Дэвид и, обойдя стол, направился к двери.
— Эй, ты куда? — удивился Билл.
— Не хочу больше слышать от тебя ни одного слова! — прорычал Дэвид на ходу. — И от тебя тоже, — бросил он Кристе, выходя из кабинета в приемную.
Лидия, сидевшая за столом, подняла на него глаза и сообщила:
— У меня Селлерс на второй линии.
Уайтхед не стал останавливаться и замедлять шаг и не оглянулся. Он двинулся вперед по коридору мимо бесчисленных дверей, чувствуя, как по бокам струится пот. Хотя он и не дослушал рассказ Канненгема, но понимал, чувствовал всем существом: то, что случилось, вполне могло означать конец Эй-эл-си ньюс.
— Валите отсюда! — рявкнул он группе сотрудников в рубашках с короткими рукавами, преградившим ему путь. Те отскочили в стороны, словно испуганные кролики.
Мозг Дэвида лихорадочно работал. Дойдя до лифта, Уайтхед нажал на кнопку вызова. Затем, не дожидаясь прибытия кабины, пинком распахнул дверь на лестницу и спустился на этаж ниже. В конференц-зале он увидел Либлинга, который сидел за столом с шестнадцатью другими юристами.
— Вон, — коротко сказал Дэвид. — Все вон отсюда.
Люди, в своих одинаковых костюмах похожие друг на друга, словно близнецы, бросились к выходу и, устроив давку в дверях, покинули помещение.
За столом остался сидеть только Дон Либлинг, пятидесятипятилетний штатный юрисконсульт компании, один из столпов «Эй-эл-си ньюс».
— Господи боже, Уайтхед, — произнес он. — Что стряслось?
Дэвид прошелся взад-вперед по конференц-залу.
— Каннингем, — коротко бросил он.
— Черт, — помрачнел Либлинг. — И что этот ублюдок натворил на сей раз?
— Я выслушал только часть его признаний. И прервал его, чтобы меня потом не обвинили в соучастии.
Либлинг нахмурился еще больше:
— Успокойте меня. Скажите, что речь не идет о мертвой проститутке в номере какого-нибудь отеля.
— Это было бы еще полбеды. По сравнению с тем, что случилось, мертвая проститутка — цветочки.
Подняв голову, Дэвид увидел самолет, пролетавший высоко в небе над Эмпайр-стейт-билдинг, и ощутил сильнейшее желание оказаться на его борту и улететь куда угодно, лишь бы подальше. Проводив самолет взглядом, Уайтхед опустился в кожаное кресло и провел рукой по волосам.
— Этот кретин поставил на прослушку телефон Келлермана и какого-то конгрессмена. А может, и кого-нибудь еще. Я ушел в тот момент, когда он, как мне показалось, собрался огласить весь список.
Либлинг ослабил узел галстука.
— Когда вы говорите, что он «поставил на прослушку телефон Келлермана», то имеете в виду…
— У него есть знакомый. Этот тип, как я понял, работает консультантом в разведке. Как-то раз он сказал Каннингему, что может обеспечить ему доступ к чьим угодно телефонным разговорам и электронной почте.
— Боже!
Дэвид откинулся на спинку кресла и уставился в потолок.
— Вы должны с ним поговорить, — сказал он.
Либлинг кивнул и тихо произнес:
— Ему следует обратиться к личному юристу. Кажется, Билл пользуется услугами Франкена. Я ему позвоню.
Дэвид принялся барабанить пальцами по крышке стола. В этот момент он почувствовал себя старым и усталым.
— А если он прослушивал других конгрессменов или сенаторов? Впрочем, хватит выше крыши и того, что он шпионил за сотрудниками наших конкурентов.
Либлинг задумался над словами Дэвида. Уайтхед тем временем представил, как Рэйчел и Джей-Джей роют ямки на заднем дворе и сажают туда молодые яблоневые деревья. Ему, конечно, следовало взять месяц отпуска и отправиться отдыхать вместе с семьей. Сделав так, сейчас он сидел бы в саду в сандалиях на босу ногу, держал в руке стакан с «Кровавой Мэри» и смеялся всякий раз, когда Джей-Джей обращался бы к нему с вопросом: «Ну, в чем проблема, куриная гузка?»
— Эта история может нас потопить? — спросил он, прикрыв глаза.
Либлинг пожал плечами и сделал неопределенное движение головой.
— Его, во всяком случае, уж точно.
— Но мы, наверное, тоже понесем значительный ущерб?
— Вне всякого сомнения, — подтвердил Либлинг. — Такие вещи даром не проходят. По этому делу могут быть проведены специальные слушания в конгрессе. И уж, во всяком случае, ФБР наверняка сядет нам на хвост года на два. Возможно, они поставят вопрос об отзыве лицензии на телевещание.
Дэвид немного подумал и задал новый вопрос:
— Мне следует подавать в отставку?
— С какой стати? Вы ведь ничего не знали. Или я ошибаюсь?
— Не важно. Когда происходят такие вещи… Если я не знал об этом, то должен был знать, — Дэвид покачал головой. — Билл, Билл, черт бы его подрал.
Он, однако, понимал, что в случившемся виноват не только Каннингем. Вина лежала и на нем, Дэвиде Уайтхеде. Ведь это он открыл миру Билла, сердитого на весь мир белого парня, коренного американца, который каждый день приходил в гости ко множеству людей и с телеэкрана ругал окружающий мир на все корки, обличал систему, которая лишала его сограждан того, что они заслужили. Он метал громы и молнии в развивающиеся страны и выходцев из них, лишавших добропорядочных американцев работы. Смешивал с грязью политиков, которые повышали налоги.
Билл Каннингем был голосом Эй-эл-си ньюс, и в какой-то момент он сошел с ума. Дэвиду следовало жестче контролировать его действия, но рейтинги канала были высоки, а выпады Билла против тех, кого он обличал, попадали точно в цель. Их канал был лучшим, и это оправдывало и компенсировало все остальное. Можно ли сказать, что Билл стал звездой, своеобразной примадонной? Да, несомненно. Но звездами все же можно управлять. А вот сумасшедшими — нет.
— Мне надо позвонить Роджеру, — решил Уайтхед.
Роджер был тем самым английским миллиардером — его боссом.
— И что вы ему скажете? — поинтересовался Либлинг.
— Я расскажу ему о случившемся. И сообщу, что нужно готовиться к неприятностям. А вы, пожалуйста, найдите Билла, заприте его в какой-нибудь комнате и отдубасьте хорошенько чем-нибудь тяжелым. И вызовите Франкена. Выясните всю правду, а затем постарайтесь защитить нас от последствий.
— Он будет сегодня в эфире?
Дэвид немного подумал.
— Нет. Будем считать, что он заболел. У него грипп.
— Ему это не понравится.
— Скажите ему, что у него есть еще два варианта. Первый — он отправляется в тюрьму. Второй — мы сломаем ему обе коленные чашечки. Позвоните Хэнкоку. Сегодня мы сообщим о том, что Билл нездоров. А в понедельник пустим в эфир «Лучшее за неделю». Я не хочу, чтобы этот парень снова появлялся на экране.
— Он наверняка взбеленится.
— Это уж точно, — кивнул Дэвид. — Наверняка.
Травмы
Ночью Скотту снится голодная акула. Тело у рыбины мускулистое и гладкое, словно торпеда. Когда он просыпается, его мучает жажда. Приборы, которыми напичкана его палата, беспрерывно жужжат и попискивают. За окном из-за горизонта появляются первые лучи солнца. Скотт смотрит на мальчика, который еще спит. Телевизор в палате работает, но звук минимальный. На экране мелькают кадры, снятые в ходе спасательной операции. Похоже, в ней теперь участвуют и военно-морские силы, которые подключили к поискам своих водолазов и предоставили глубоководные аппараты, чтобы попытаться найти затонувшие обломки самолета и тела погибших. Скотт видит, как аквалангисты в черных гидрокостюмах шагают в воду с палубы катера береговой охраны и один за другим исчезают в волнах.
— Эту авиакатастрофу считают несчастным случаем, — вещает с экрана Билл Каннингем, высокий мужчина с пышной шевелюрой, сунув большие пальцы за широкие подтяжки. — Но и вы, и я — мы знаем, что несчастные случаи просто так не происходят. Самолеты ни с того ни с сего в океан не падают.
Взгляд Каннингема затуманен, галстук на груди завязан небрежно и перекошен.
— Дэвид Уайтхед, которого я знал, — мой босс, мой друг — не мог погибнуть из-за технической неисправности самолета или ошибки пилота, — продолжает ведущий. — Он был карающим ангелом. Настоящим американским героем. Я уверен, что речь идет о теракте, который совершили либо иностранные экстремисты, либо отечественные мерзавцы, представляющие интересы либеральных СМИ. Повторяю, дорогие мои, самолеты просто так с неба не падают. Здесь имела место как минимум диверсия. Возможно, самолет сбили со скоростного катера при помощи переносного зенитно-ракетного комплекса с инфракрасной системой наведения. А может, один из членов экипажа был террористом и после взлета подорвал на себе пояс шахида. В любом случае речь идет об убийстве, совершенном врагами свободы. Девять погибших, включая восьмилетнюю девочку. Причем эта девочка успела пережить страшную личную трагедию. Я держал ее на руках вскоре после того, как она появилась на свет. Я менял ей подгузник. Мне кажется, пришло время заправить баки наших истребителей. Пора задействовать спецназ. Погиб великий патриот, один из столпов свободы и демократии. Мы разберемся, в чем тут дело.
Скотт совсем выключает звук. Мальчик, немного поворочавшись в кровати, снова успокаивается, так и не проснувшись. Он еще не знает, что стал сиротой. Пока Джей-Джей спит, его родители и сестра остаются живыми. Они целуют его в щеки и ласково щекочут. Ему снятся события последней недели. Во сне он бежит по песку, держа за панцирь зеленого краба, пьет через соломинку апельсиновую газировку и ест хрустящие кусочки жареной рыбы. Когда мальчик проснется, то еще какое-то время будет воспринимать все это как реальность. Но потом он увидит лицо Скотта или вошедшей в палату медсестры и снова осиротеет — на сей раз уже навсегда.
Скотт приподнимается и смотрит в окно. Их с мальчиком сегодня должны выписать. Это значит, что они покинут больничный мир, в котором их окружают работающие приборы, где им каждые полчаса измеряют кровяное давление и температуру, кормят строго по расписанию. Тетя и дядя Джей-Джея приехали накануне вечером. У них были мрачные лица и красные от недосыпа глаза. Тетю, младшую сестру Мэгги, зовут Элеонора. Она спит в раскладном кресле рядом с кроватью мальчика. Ее муж, приходящийся Джей-Джею дядей, по профессии писатель. Он старательно избегает контакта с кем бы то ни было и похож на одного из тех идиотов, которые каждое лето отращивают бороду. Скотту он не нравится.
С момента авиакатастрофы прошло тридцать два часа. Это время в зависимости от обстоятельств может показаться одной секундой или целой вечностью. Скотту нужно принять душ — его кожа до сих пор покрыта солью от долгого пребывания в морской воде. Его левая рука висит на перевязи. У него нет удостоверения личности и брюк. Но, несмотря на это, он по-прежнему планирует отправиться в город, ведь у него намечена встреча с агентом. Скотт возлагает на нее большие надежды. Он верит, что ему удастся обзавестись новыми полезными связями. Друг Скотта по имени Магнус обещал заехать в Монток и забрать его из больницы. Скотт снова ложится. Он думает, что будет приятно встретиться с Магнусом — по крайней мере, впервые за последнее время увидит знакомое лицо. Они не очень близкие друзья — просто иногда вместе выпивают. Но Магнус принадлежит к тем людям, которые никогда не теряют присутствия духа и практически всегда пребывают в хорошем настроении. По этой причине Скотт накануне вечером позвонил именно ему. Он меньше всего хотел контактировать с кем-нибудь, кто начал бы охать и ахать, да еще и пускать слезу. Скотт был уверен: о том, что с ним случилось, говорить следовало небрежно и не слишком многословно. Когда он рассказал Магнусу, у которого дома не имелось телевизора, о произошедшем, тот отреагировал на это всего одним словом: «Прикольно». А затем предложил выпить пива.
Скотт замечает, что мальчик проснулся и не мигая смотрит на него.
— Привет, дружище, — негромко говорит Скотт ребенку, стараясь не разбудить его тетю. — Ну как, выспался?
Мальчик кивает.
— Хочешь, поставлю мультики?
Еще один кивок. Скотт находит пульт от телевизора и листает каналы до тех пор, пока на экране не появляются какие-то мультперсонажи.
— Это что — «Губка Боб»? — интересуется Скотт.
Мальчик снова кивает. Со вчерашнего дня он не произнес ни слова. В первые несколько часов после того, как они со Скоттом выбрались на берег, Джей-Джей все же что-то говорил, по крайней мере, отвечал на вопросы — как он себя чувствует, не нужно ли ему что-нибудь. А потом замолчал.
Скотт, чувствуя, что ребенок смотрит на него, украдкой вынимает из стоящей на столе коробки резиновую перчатку и встряхивает ее. В воздух поднимается облачко талька.
Скотт притворяется, что ему отчаянно хочется чихнуть. Он кривит лицо, делая вид, что сопротивляется позыву, но затем все же искусственно чихает. Ребенок улыбается.
Тетя мальчика просыпается и потягивается. Это весьма миловидная женщина. Лоб ее закрывает прямая челка. Скотт видит, как Элеонора медленно приходит в себя после сна, понимает, где она и почему, и на ее лице появляется выражение ужаса перед тем грузом, который вот-вот ляжет на ее плечи. Однако при виде мальчика Элеонора выдавливает из себя улыбку.
— Эй, привет, — говорит она, обращаясь к ребенку, и пытается руками привести в порядок волосы. Потом переводит взгляд на экран телевизора, а затем на Скотта.
— Доброе утро, — приветствует он.
Элеонора осторожно оглядывает себя, чтобы понять, все ли в порядке с одеждой.
— Извините, — оправдывается она. — Кажется, я не выдержала и заснула.
Эта реплика не требует ответа, поэтому Скотт просто кивает. Элеонора обводит взглядом палату.
— Вы не видели… Дуга? Это мой муж.
— Кажется, он пошел за кофе, — сообщает Скотт.
— Хорошо, — с облегчением произносит она. — Это хорошо.
— Вы с ним давно женаты? — спрашивает Скотт.
— Нет. Всего… семьдесят один день.
— Но кто же такое считает, — пытается пошутить Скотт.
Элеонора краснеет:
— Он хороший. Просто сейчас слишком взволнован, мне кажется.
Скотт замечает, что мальчик перестал смотреть на экран телевизора и внимательно наблюдает за ним и тетей. Заявление о том, что Дуг взволнован, кажется Скотту немного смешным на фоне того, что пережили он сам и ребенок.
— А у отца мальчика есть какие-нибудь родственники? — интересуется он. — Скажем, деверь у вас имеется?
— Вы хотите знать, есть ли у Дэвида братья? Нет. Его родители умерли, а он был единственным ребенком в семье.
— А ваши родители?
— У меня есть мать. Она живет в Портленде. Кажется, прилетит сегодня.
Скотт кивает.
— Вы с мужем живете в Вудстоке?
— В Кротоне. Это в сорока минутах езды от Вудстока.
Скотт на минуту задумывается, представляя небольшой домик в лесистой долине, легкие плетеные стулья на крыльце. Что ж, скорее всего, мальчику там будет неплохо. А может, и наоборот. Что, если у него возникнет чувство изоляции? А если муж Элеоноры окажется пьяницей, писателем-неудачником вроде персонажа, сыгранного Джеком Николсоном?
— А мальчик когда-нибудь у вас бывал? — спрашивает Скотт.
Губы Элеоноры сердито сжимаются.
— Простите, я не понимаю, почему вы задаете мне все эти вопросы.
— Видите ли, возможно, это выглядит как неуместное любопытство, но мне отчего-то не все равно, что будет дальше с этим ребенком. Все так сложилось, что он мне, можно сказать, не совсем чужой.
Элеонора кивает. Она выглядит напуганной. И боится она не Скотта, а тех осложнений, которые вот-вот возникнут в ее жизни.
— Все будет хорошо, — говорит она и гладит мальчика по голове. — Правда?
Ребенок не отвечает — он неотрывно смотрит на Скотта. Они словно играют в гляделки. Первым не выдерживает и моргает Скотт. Повернувшись, он выглядывает в окно. В это время в палату входит Дуг. На нем расстегнутый кардиган, надетый поверх простой клетчатой рубашки. В руке он держит чашку с кофе. При виде мужа лицо Элеоноры проясняется.
— Это мне? — спрашивает она, указывая на чашку.
На лице Дуга на секунду появляется выражение недоумения, но затем он понимает, что именно имеет в виду жена.
— Да, конечно, — он вручает ей кофе. По тому, как Элеонора держит чашку, Скотт понимает, что она почти пустая, и замечает, как на лицо женщины ложится тень печали. Дуг обходит кровать мальчика и останавливается рядом с супругой. Скотт чувствует, что от него пахнет алкоголем.
— Как пациент? — интересуется Дуг.
— Хорошо, — отвечает Элеонора. — Он поспал.
Глядя на спину Дуга, Скотт размышляет о том, сколько денег может достаться мальчику в наследство. Пять миллионов долларов? Пятьдесят? Его отец руководил телевизионной империей и летал на частных самолетах. Родители ребенка наверняка богаты.
В это время Дуг, засопев, поддергивает штаны, затем лезет в карман и достает оттуда маленькую игрушечную машинку. На ней еще сохранилась наклейка с ценой.
— Вот, держи, боец, — говорит он. — Это тебе.
«В море полно акул», — думает Скотт, глядя, как мальчик протягивает руку и берет игрушку.
В палату входит доктор Глэбман. Его очки подняты на лоб. Из кармана халата торчит ярко-желтый банан.
— Ну что, ты готов отправиться домой? — спрашивает он ребенка.
Скотт и мальчик одеваются. Придерживая одной рукой голубые мешковатые штаны от больничной униформы, Скотт неловко просовывает в них ноги. Медсестра помогает ему продеть левую руку в рукав куртки. В этот момент лицо Скотта искажает гримаса боли. Когда он выходит из ванной, Джей-Джей уже полностью одет и ждет его, сидя в кресле-каталке.
— Я дам вам имя и телефон детского психиатра, — тихо говорит доктор, обращаясь к Элеоноре и стараясь, чтобы ребенок его не услышал. — Он специализируется на случаях, связанных с посттравматическим стрессом.
— Вообще-то мы живем не в этом городе, — уточняет Дуг.
Элеонора бросает на него неприязненный взгляд.
— Разумеется, я позвоню ему сегодня же, — обещает она и берет у врача визитку.
Скотт пересекает комнату, опускается на колени рядом с Джей-Джеем и говорит:
— Все будет хорошо.
Ребенок качает головой, в его глазах появляются слезы.
— Я буду к тебе приезжать, — успокаивает Скотт. — Я оставлю твоей тете свой телефон, так что ты сможешь мне звонить. Ладно?
Мальчик отводит взгляд.
Скотт легонько притрагивается к его крошечной руке, не зная, что делать дальше. У него никогда не было ни детей, ни племянников, ни крестников. Он даже не уверен, что дети говорят на том же языке, что и взрослые. Постояв на коленях еще несколько секунд, Скотт поднимается и вручает Элеоноре листок бумаги с номером своего телефона.
— Серьезно, звоните в любое время, — предлагает он. — Не знаю, правда, чем я могу помочь, но… Если мальчик захочет поговорить или если вы…
Дуг забирает листок у жены, складывает его и сует в задний карман.
— Звучит неплохо, мужик, — отмечает он.
Скотт еще некоторое время стоит неподвижно, переводя взгляд с Элеоноры на ребенка, затем на Дуга. Это один из тех моментов, когда человеку кажется, будто он переходит какой-то рубеж и потому должен сказать или сделать нечто особенное — но не знает, что именно. Нужные слова приходят только потом, когда уже поздно. Скотт, как всегда в таких случаях, ощущает лишь острое чувство неловкости и, чтобы преодолеть его, крепко стискивает зубы.
— Ну ладно, — произносит он наконец и направляется к двери. Он искренне полагает, что уйти, оставив мальчика с родственниками, будет с его стороны самым лучшим и правильным. Однако, когда он шагает через порог, две маленькие руки вцепляются в его ноги. Повернувшись, Скотт смотрит на мальчика, прижавшегося к нему.
В коридоре и холле полно народу — пациентов и посетителей, врачей и медсестер. Скотт сначала кладет ладонь на голову мальчика, а потом поднимает его на руки. Ребенок обвивает руками его шею. Скотт отчаянно моргает, борясь с подступающими слезами.
— Не забывай, — шепчет он мальчику на ухо. — Ты настоящий герой.
Он еще какое-то время держит ребенка на руках, затем возвращается в палату и сажает его в кресло-каталку. Скотт чувствует на себе взгляды Элеоноры и Дуга, но смотрит только на мальчика.
Читать бесплатно другие книги:
