Ка: Дарр Дубраули в руинах Имра Краули Джон
Они, конечно, не были ему друзьями — этот Брат и другие Люди; Ва Тернхолм так сказал, потому что, да, Дарр Дубраули ими интересовался, любил прилетать к их каменным домам и смотреть, как они бегают туда-сюда по своим непостижимым делам. Иногда он настолько увлекался, что спускался к мусорной куче у кухни, чтобы перекусить, слушая их разговоры. Люди его явно презирали, но Дарру все равно казалось, что в некотором смысле ему там место — будто его родители (которых он не помнил) когда-то давно свили среди них гнездо.
Они и сами во многом были стаей. Все в одинаковой одежде, как звери в одинаковой шкуре, а у других Людей, что время от времени приходили в аббатство, костюмы различались. Дарр думал, — они подобны еще и тем, что почти все лысые, как Стервятники, но однажды теплым летним днем он увидел, как они один за другим садятся на прогретый солнцем камень, чтобы другой Брат сделал их одинаковыми, особым инструментом срезая почти все волосы. С лиц они тоже соскабливали почти все волосы, так что невозможно было понять, есть ли среди них самки (лысое лицо — признак человеческой самки, Дарр это знал и как будто знал всегда), но детенышей у них никогда не появлялось.
Обо всем этом Дарру Дубраули нравилось раздумывать, и, поскольку его познания давали Воронам преимущества, над ним не слишком насмехались за такой странный интерес. Среди Ворон бытовала история о том, что когда-то в далеких владениях жил самец, который изучил Людей и нашел способ кормить свою стаю жирным человеческим мясом, да так, что Люди его еще и сами приносили.
Но те времена миновали, если вообще бывало такое, и уловку эту давно позабыли.
Брат, один из тех, что выскребали волосы на лицах, уже подошел так близко, что увидел, да, увидел Ворон, расклевывавших тушу монастырской Лошади, и он побежал к ним с криками, размахивая безвредной палкой. Вороны не испугались, но осторожность заставила их взлететь, впрочем далеко они не ушли — собрались на камнях и на мертвом дереве, подняли оттуда крик. Брат отослал мальчика, а сам, неуклюже ступая по камням почти босыми ногами, спустился и, добравшись до трупа Лошади, упал перед ним на колени. Потом он сцепил руки так, будто что-то в них держал, и разразился чередой тихих и быстрых звуков, словно ручей бежал по камням; то и дело он поднимал лицо к белому небу.
— Все в порядке, — сказал соседям Дарр Дубраули. — Они так часто делают.
Он уже видел такое, хотя и не понял его смысла. Сейчас он оказался очень близко, ближе, чем прежде, так что мог слушать. Правда, никогда еще не видел, чтобы кто-то из белых Людей это делал перед мертвым зверем. Трудно было разобрать, молодой он или старый — не слишком старый и точно не очень молодой, насколько мог судить Дарр, — но он сильно сутулился, и зоб на его длинной шее выпирал, как у Стервятника.
Брат встал с колен, вцепился в свою юбку и уставился на Ворон. Ни одно животное, у которого есть враги, не любит, когда на него пристально смотрят, но, пока тут сидит Дарр Дубраули и спокойно наблюдает за двуногим, другие Большие тоже не улетят, а пока они здесь, не сбегут и остальные. Брат не угрожал и не кричал, просто стоял и шевелил губами, так же как рядом с мертвой Лошадью, но теперь — тут уж не ошибешься — смотрел на них, на Ворон.
Брат поднял руку и погрозил им длинным костистым пальцем.
Упер кулаки в бока и выставил вперед подбородок.
Широко развел руки, повернув ладонями к небу, будто ветки, на которые они бы могли сесть.
И все это время бормотал, как ручей.
— Давайте его заклюем, прогоним, — предложил Ва Тернхолм, которому вчерашняя победа ударила в голову.
Он испустил пронзительный боевой клич. Никто его не подхватил.
— Что это значит, Дарр Дубраули? — спросил Кон Орлохвост. — Что оно делает?
Дарру было нечего ответить, но он чувствовал в себе ответ — так он скажет потом, вспоминая этот миг. Он оставил Кона на ветке и подлетел ближе к Брату, который приметил его и заговорил так, будто Дарр Дубраули был здесь один. Да, это речь, Дарр был уверен. Язык ему неизвестный, но похожий на тот, что он когда-то знал.
— Не бойся, — сказал ему Брат. — Не страшись.
Вдруг горло и щеки Дарра задрожали, словно его сейчас стошнит. Но вместо завтрака он исторг из себя слово — слово, которое произнес Брат.
— Страшись, — сказал Дарр.
Брат вдруг замолк.
— Мое! — добавил Дарр Дубраули.
Он мог произнести совсем немного слов на их языке — но, регулярно наблюдая за Братьями, научился многие понимать и некоторые повторять. Судя по тому, как Брат смотрел на него, Дарр уверился, что тот его понял. Когда Брат снова заговорил, Дарр Дубраули узнал его слова.
— Ворона, — спросил он, — ты говоришь со мной?
Дарр Дубраули быстро поклонился: голова вверх, голова вниз — он только в этот миг вспомнил или осознал, что так Люди обозначают «да».
Брат снова упал на колени. Сомкнул руки и, не сводя глаз с Дарра Дубраули, забормотал так быстро, что тот ничего не понял. Впоследствии, когда Брат рассказывал ему о событиях того утра — что случалось частенько, — он утверждал, что говорил так: «Не греши боле, птица смерти! Не будьте как воры, что крадут у неимущих. Не будьте же как Волки, но станьте Голубями, пусть вы и черны. Мы суть Голуби среди Волков[34] и не можем причинить вам вреда. Но Господь Бог возлюбит вас и прокормит ради нас, если вы не будете у нас красть».
Как бы то ни было, Дарр Дубраули поклонился. Сказал слова, которые знал: Да, сказал он. Волк, сказал он. Вор. Каждое слово поднималось из самого желудка или из зоба, царапало глотку, выворачивало язык. На безопасном расстоянии другие Вороны покатывались со смеху: они что — разговаривают? Брат на коленях улыбнулся им — это уже точно была угроза, иначе зачем он оскалил длинные желтые зубы? — и протянул руку Дарру Дубраули, словно верил, будто Ворона настолько глупа, что сама сядет к нему на ладонь. Но именно это и сделал Дарр. Вся шайка разразилась предостережениями и тревожными криками.
Брат поднялся, а Дарр Дубраули держался за его руку.
— Deo gratias[35], — сказал Брат.
Потом он поднял другую руку и тут же опустил, а потом перечеркнул эту линию в воздухе другой — с поклюва на обрат. Он поднял Ворону и уставился ей в глаза, словно надеялся разглядеть в них что-то; а потом Дарр Дубраули посмотрел в ответ.
Век или больше спустя, когда агиографы запишут чудесным уставным письмом[36] сказание о том, как наименьший и скромнейший из Братьев того аббатства проповедовал Воронам, они поведают, что при звуке Имени Божьего и при виде крестного знамения Сына Его старая лошадка, лежавшая мертвой, встрепенулась, встала и собралась из растерзанных своих частей; а когда внов стала целой, преклонила колени перед Братом. И все Вороны с повинной склонили голову и на языке самого Святого просили у него прощения.
У Ворон история звучит иначе: в ней вычищенные серые кости Лошади до сих пор лежат там; их можно увидеть ранней весной.
Давным-давно Лисья Шапка предвидела, что придут захватчики, которых не остановить, — и они пришли, но теперь уже перестали быть захватчиками. Они взяли себе женщин, у них появились дети, они построили дома, завели хозяйство и скот, и уже сотни лет они считались Людьми этих мест, как прежде народ Лисьей Шапки. Теперь Людей стало больше; они продолжали строить огражденные стенами поселения и под защитой Братьев уже не боялись рубить старые деревья, так что земля преобразилась, стала просторней, оголилась, очеловечилась. Другие создания — Волки, Лоси, Вепри — научились бояться и держались от них подальше. Люди не любили лес и горы даже больше, чем прежде; если только могли, они ходили нахоженными дорогами, так что реже видели Воронов, а вот Ворон — каждый день и гоняли их от своего зерна и новорожденных Поросят, от яиц, Цыплят и Утят. Люди видели, как Вороны летят над домами и улицами по своим делам, слышали, как Вороны перекрикиваются друг с другом, но вроде бы обращаются к Людям внизу. Может быть, в те времена дети начали гадать по числу Ворон[37]:
- Одна — для советчика,
- Две — для обманщика,
- Три — для девочки,
- Четыре — для мальчика,
- Пять — серебро,
- Шесть — это злато,
- И семь — секрет, что нужно спрятать.
Вороны тех краев могли бы сказать, что их всегда больше, чем Люди могут увидеть; но тут как со снежинками, падающими на язык, или осенними листьями, которые ловишь в полете, — важны только те, что сосчитаны.
У Людей были разные истории, но не было Истории; все, что произошло, происходило и сейчас. Высокие камни, вытесанные богами и великанами в начале времен, по-прежнему стояли, и Братья то ли не могли, то ли не хотели их опрокинуть, хоть и отговаривали местных жителей ходить к ним, за исключением, конечно, тех камней (известных Братьям), которые воздвигли святые и ангелы в научение смертным. Когда Братья только пришли сюда, они принесли с собой Историю, в которой не сомневались, Историю с началом, серединой и концом. Но теперь она тоже превратилась в истории о вещах, всегда существующих и существовавших, и конца у нее не было.
Люди сжигали своих мертвецов. Братья сообщили им, что тела эти — залог будущей жизни, поэтому их нельзя сжигать или отдавать Воронам, как это было заведено давным-давно. В конце всех дней (который, как не уставали повторять Братья, уже близок) они восстанут из мест упокоения своего и воссоединятся с отделенными и ушедшими душами, дабы вечно жить на небесах, или на островах Блаженных[38], или в этих же зеленых землях, но улучшенных, украшенных, не знающих зимы.
По пятницам в поселении Братьев царили молчание и рыба. И поскольку молчали в этот день все Братья, молчать приходилось и Дарру Дубраули. В любой другой день он мог кричать из окна кельи Брата или с крыши большого здания в центре монастыря и слышать, как летят с разных сторон ответы Ворон. Можно было полететь к ним, искать еду, ссориться, дежурить по очереди, — впрочем, Брат просил его наставлять своих собратьев так же, как он сам наставлял Дарра Дубраули. Но только не в тот день недели, когда вспоминали смерть Христа на кресте. Нет, оставайся с Братом весь день, склоняй голову, молчи и ешь рыбу.
— Corve[39], — сказал Брат, — помолимся. Oremus.
Братья считали пятничную рыбу лишением, а вот Дарр Дубраули ничего не имел против, пока рыбы было много; она еще и портилась быстро, что вызывало протесты Братьев, но только не Дарра Дубраули, которому требуха нравилась — свежая или подпорченная. С мусорной кучи, где он пировал, Дарр услышал, как Аббат распекает жалобщиков и напоминает им, как совсем недавно они питались корешками и пили воду из пруда, тем и сыты были.
Поначалу Дарр Дубраули удивлялся каждый раз, когда наступал рыбный день, поскольку Вороны не считают дни циклами; да ему и сложно было удержать целых семь дней в голове. Но Брат сделал для Дарра Дубраули своего рода календарь и поставил его на полу кельи рядом с окном, через которое влетала и вылетала Ворона: шесть темных камешков на блюде и один белый. Дарр научился брать по одному камешку каждый вечер и перекладывать на другую тарелку, и вот когда они все оказывались там, проходила неделя. Тогда Дарр выбирал белый камешек и перекладывал его обратно в первую тарелку: воскресенье. В этот день Братья не работали; приезжали гости — какой-нибудь Dux[40] или Rex[41] со своими воинами; и в самом большом каменном здании Братья пели хором и являли свои таинства (которые позволялось видеть лишь некоторым гостям и никогда — Вороне). Когда пять темных камешков оказывались вместе с белым, снова приходила пора есть рыбу.
Других Братьев возмущало, что их младший собрат держит ручную Ворону, зловещую черную птицу, в труде и в молитве позволяет ей быть рядом — и даже обитать в башенке церкви, откуда Ворона смотрит на них. «Что же, — ответил Брат, — не нравится вам напоминание о том, что все вы — смертная плоть и плоть эта умрет?» Еще он сказал им (Дарр Дубраули тогда далеко не все понял), что лучше бы они помолчали и не смели с ним говорить в таком тоне, потому что ему «было явлено чудо Господне» и твари земной дан был язык, чтобы говорить; так шли бы они лучше «молиться», чтобы такое «благословение» даровано было и им, чтобы «милость Божья» открылась им, как она явилась ничтожнейшему из «слуг Его», и если Братья хотят продолжать спор (тут он засучил рукава своего белого одеяния), то что ж, он готов.
Прочим Братьям это не понравилось. Они вообще его не любили, и он им отвечал взаимностью. Он родился младшим сыном местного властителя, и отец, Dux этой земли, тоже его невзлюбил, а потому, как только мальчик подрос, отдал его в аббатство вместе с иными дарами — сокровищами, землей и арендаторами на ней, — чтобы Братья потом молились о душе дарителя.
— О да, великий был человек, — говорил Брат Дарру, неся на плечах кувшины с молоком из коровника. — Сотни врагов убил, послал их души в Ад. А затем и сам отправился следом за ними. И мною он заплатил за то, чтобы простились ему грехи его, в которых он нимало не раскаивался. Фубун ему, фубун!
Вот оно, одно из тех слов, которых Дарр Дубраули ждал, слов, звук которых отзывался в нем, как камень, брошенный в колодец, — порождал всплеск смысла, а потом погружался во мрак. Чтобы слышать такие слова и учить новые, он сюда и прилетел, ради этого и остался. Он повертел слово в голове, попытался вспомнить, когда его услышал впервые, кто его тогда произнес и что оно значит: почему сердце заболело, когда он его услышал? Фубун.
Брат был уверен, что Ворона его понимает, и понимает тем лучше, чем больше с ней говорить, — так почему бы и не говорить? Поэтому, когда Ворона в первый раз осторожно подобралась к его окну, Брат заговорил с ней и продолжал говорить, и Ворона слушала и училась. Но Брат бы говорил в любом случае, это был давний его недостаток: он любил поговорить — много и громко, о чем ему непрестанно напоминал исповедник. Однако Брат не понимал ответов Дарра Дубраули — он узнавал только те слова, которые Дарр мог произнести на его собственном наречии: названия некоторых предметов и понятий, а потом несколько прозвищ, которые Брат присвоил другим обитателям аббатства. Он смеялся, когда Дарр Дубраули произносил унизительное прозвище, завидев его носителя, а потом прижимал длинный палец к губам, призывая к тишине.
— Кто тебя сотворил? — спросил он у Дарра, который не знал ответа. — Бог тебя сотворил, — сам ответил Брат. — Зачем Бог тебя сотворил?
И на это ответа Дарр не знал, но за ответами он и явилс сюда, их и хотел узнать: кто я и зачем я здесь?
«Бог» — это слово он выучил, оно простое. «Бог» — это ответ, и, когда он его произносил, Брат его кормил и с улыбкой гладил по голове. Поэтому Дарр был уверен, что тут сможет узнать больше и о себе самом, если только придумает способ получить ответы.
Брат упоминал многих существ и обращался к тем, кого Дарр Дубраули не видел: их имена и природу он знал только по бесконечным разговорам Брата. Их тут не было, но о них помнили; или были, но не для Ворон. Для одного из них Братья и ели рыбу; для другого — собирались в день белого камешка и пели хором. Брат все время звал то одно, то другое из этих существ помочь ему в работе или избавить от неприятностей, благодарил их, если дело ладилось или ему везло. Одних умолял защитить его от других, повторяя снова и снова одни и те же слова, чтобы привлечь их внимание, крепко сцепив руки пред лицом.
Вот что значит — родиться одним из Людей. Мало найти пропитание, превзойти прочих и спастись от хищников, родить детенышей, выжить. В каком бы племени, народе или державе Людей тебе ни довелось жить, всегда нужны особые Люди, которые будут тебя защищать от того, чего ты не видишь; будут хранить тебя на пути от жизни в смерть; будут задабривать созданий, способных менять погоду, поднимать ветер, останавливать солнце в небе, чтоб осветило путь. В аббатстве Дарр Дубраули наконец вспомнил, что уже знал это о Людях, но откуда? И все это он рассказал мне — хотя мы-то знаем, все мы это знаем.
День за днем, слушая Брата, Дарр Дубраули узнавал новое. Он узнал, что Братья пришли сюда из-за моря, из островной страны (все это ничего не значило для Дарра) и сами выстроили это поселение, укладывали камни, вправду пили воду из пруда и ели корешки, пока их святость и самоотверженность, а также благословения и защита, которую они обещали, не привлекли к ним новообращенных и пожертвования. Так этот Брат и попал в аббатство, стал заложником благополучия своей семьи: покуда он живет здесь, поет и молится с другими Братьями, его род будет крепок, силен и одержит победы над врагами.
Издалека Братья привезли сюда и свою Святую. Брат сказал Дарру, что Святая — источник всего доброго, что они делают и будут делать, сила, обратившая в истинную веру «язычников» этой земли, которые прежде отдавали своих мертвых Воронам и поклонялись деревьям.
Дарр Дубраули может все это повторить мне (хотя сам тогда почти ничего не понимал) только потому, что Брат все время это повторял: поднимал голову от переписывания или от книги и повторял прочитанную фразу, словно слова текли у него в голове ручьем и то и дело выплескивались наружу. И хотя Дарр Дубраули не мог присвоить какое-то точное определение многим словам, которые снова и снова встречались в речах Брата, они теперь принадлежали ему, их можно было распробовать и повертеть в уме (только в уме он и мог их произнести). Слова ему нравились: Вера. Молитва. Святая. Небеса. Ад. Слова величественней смыслов и могут жить вообще без них.
Однажды зимой Брат и Дарр Дубраули стояли вместе перед небольшой часовней, выстроенной в центре клуатра[42] в центре монастыря в центре пространства за самой внутренней из трех стен, что окружали аббатство и отделяли, соответственно, Святую, Святейшую и Наисвятейшую его части. Брат подметал опавшую листву. Часовня напоминала Дарру маленький человеческий дом, где входная дверь — напротив окошка. А еще она походила на кучу камней, из которых и была выстроена (Братья укладывали камни один на другой, как Бобры строят плотину или Вороны — гнезда); высокая груда почему-то не проваливалась внутрь.
Дарр подумал, что неплохо бы увидеть Святую, которая там живет. Внутри царил сумрак, за узкой дверью почти ничего не видно. Брат заметил, что Дарр заглядывает в молельню, подошел к двери, подобрал юбки и на миг опустился на одно колено, а затем огляделся по сторонам — убедиться, что они одни (в этом Дарр был уверен), — вошел и жестом поманил за собой Ворону.
Дарр Дубраули шагнул к двери. Пока он стоял на пороге, набираясь храбрости, чтобы войти, он почувствовал, как внутри его открывается дверь в другое место, дверь, перед которой он тоже когда-то медлил, но затем вошел, и уже — как ему показалось — так до конца и не вернулся.
Он вошел.
Никаких Людей внутри, только его Брат на коленях перед широким каменным столом, на котором стоит нечто яркое, сверкающее в лучах солнца, что пробиваются через решетчатое окно. Невероятно блестящие камешки, красные, синие, зеленые, впитывали свет, пропускали его через себя и словно дрожали с каждым шагом Дарра. Он испытал к этим камешкам страсть невероятной, почти смехотворной глубины; клюв его приоткрылся, словно он мог ухватить один из них прямо оттуда, где застыл. Брат опустил голову, сомкнул руки и шептал что-то кому-то на ухо, так тихо, что Дарр Дубраули разобрал лишь несколько слов: «настоящий друг», «единственный друг» и «прошу».
Потом он поднялся и торжественным движением подозвал Ворону. Подошел к каменному столу и, повторив жест правой рукой, взялся за блестящее нечто и разломил его надвое. Теперь Дарр Дубраули может это сказать даже на языке Ка — потому что давным-давно принес в него нужные слова: на столе стояла «коробка» с «крышкой».
— Она здесь, — прошептал Брат.
Здесь? Внутри не хватило бы места даже на людского ребенка. Дарр Дубраули вспорхнул на стол, сел на краю изукрашенной коробки и заглянул внутрь.
На тканевой подкладке лежали серые кости: рука и кисть, по-прежнему связанная с предплечьем тонкими сухожилиями; ребра, отвалившиеся от хребта; покрытый бурыми пятнами череп без челюсти. Мелкие обломки.
— Она, — прошептал Брат.
— Она мертвая, — сказал Дарр Дубраули.
— Благословенная Святая, — проговорил Брат.
— Мертвая, и всё, — сказал Дарр Дубраули.
А потом послышался звук шагов: несколько человек шли по так и не выметенному клуатру к часовне. Брат в ужасе посмотрел на дверь, на зарешеченное окно, а потом вдруг схватил Дарра на краю коробки и запихнул внутрь. И захлопнул крышку прежде, чем тот успел выставить крыло или клюв, чтобы ему помешать.
Внутри было совершенно темно. Как любая дневная птица в полном мраке, Дарр не шевелился и не издавал ни звука. Он слышал, как Братья входят в часовню, бормочут что-то все вместе. Подумал, откроют ли они коробку и найдут ли его, за что Брату наверняка достанется, да и самому Дарру, наверное, тоже не поздоровится. Дышать было трудно; в душной коробке он долго не протянет; и никак не выбраться. Остается только слушать.
И он слушал: голоса Братьев прилетали и улетали, как птичьи кличи на ветру.
А потом заговорил другой голос, совсем рядом. Если бы он не превратился к этому моменту в одну только пару ушей, так и не услышал бы его.
Ты, эй, ты, сказал голос.
Ошеломленный Дарр Дубраули переступил с лапы на лапу, и обломки костей едва слышно затрещали; наверняка показалось.
Ты, повторил голос. Живая тварь. Чего тебе нужно?
Тихо, прошептал Дарр Дубраули. Если бы он не задыхался, то сказал бы: Мне ты не поможешь; но промолчал, только открыл клюв, чтобы вдохнуть остатки воздуха. Он будто завертелся вокруг своей оси, хотя точно знал, что неподвижен.
Живая тварь, сказал голос. Слушай меня.
Ему нечего было ответить. Он слушал.
Ты будешь благословен, сказал голос. Ты предашь.
Что значит это слово? Дарр его, кажется, где-то слышал.
Ты согрешишь.
Ты будешь проклят.
Ты будешь прощен.
Ты умрешь.
Ты никогда не умрешь.
Все эти слова он знал, все они хранились в царстве, только из них и сотканном. С каждым словом голос открывал это царство все больше, и все же голос, если это был голос, ошибался, думая, что это царство Дарра. Он хотел это объяснить, но воздуха на разговоры уже не осталось, и Дарр Дубраули перестал слышать, дышать или знать.
А потом крышка поднялась, внутрь хлынули свет и воздух, и в судороге вернувшейся жизни Дарр Дубраули вырвался на волю, выскочил из коробки, разметав кости. Все остальные Братья ушли. «Лети», — прошептал Брат. И Дарр вылетел через узкую дверь в золотое небо, помчался по-над клуатром и крышей церкви. Прочь, пытаясь стряхнуть голос и его слова, как дождевую воду с оперенья. Вскоре он услышал вдали Ворон. У них все было понятно.
Глава вторая
Дарр Дубраули никогда не собирался, да и не хотел жить в этом каменном поселении; никогда не думал, что принадлежит к белой стае Братьев или обитает в монастыре. Его стая — воронья, и он всегда считал, что ему найдется там место, как только он вернется. И когда он возвращался, да, его встречали громкими приветствиями, снова рассказывали историю про Лошадь и про Филина и другие истории о давних днях. Но когда он стал прилетать реже и на более краткий срок, его собственные братья и сестры начали относить его к Людям, а не к Воронам. Будто что-то людское, вроде запаха очагов и еды, прилипло к его оперенью, сделало его чужим.
— Все равно, — сказал ему Ва Тернхолм, — у нас теперь есть свои Люди.
Дарр Дубраули заметил, в каком смысле тот сказал «нас».
— Да?
— Добытчики, — сказал Ва с самодовольной ухмылкой, а соседние Вороны захохотали и обменялись понимающими взглядами. — Получше даже Волков.
— Они и есть Волки, — сказала Фин Синеглаз, которая только что прилетела. — Они себя так называют.
Когда-то Дарр Дубраули научил Фин этому людскому слову — «Волки».
Потом вдалеке послышались крики Ворон — откуда-то с опушки леса, который уходил далеко в горы и за них, куда Вороны не летали.
— Ага, — заметил Кон Орлохвост. — Это они.
— Полетели посмотришь, — сказал Дарру Ва Тернхолм.
День выдался туманный, лететь нужно было осторожно. Большие помчались над исчезнувшими полями, а Дарр Дубраули полетел следом, осторожно высматривая деревья, которые могут внезапно выставить из мглы ветку. Он подумал, что Люди тоже боятся тумана и того, что может из него вынырнуть.
Стоило ему об этом подумать, что-то показалось впереди. По людской дороге из-под деревьев на открытую местность выбежало какое-то создание. Большое — очень большое, — выше Медведя на задних лапах. Вороны, рассевшиеся на ветках лохматого Орешника, приветственно закричали.
Из лесу появилась гигантская птица с огромной головой, тяжелым клювом и страшными глазами. Сложив крылья, она ковыляла на обутых людских ногах, словно плохо видела землю. В мире не могло быть такой большой птицы — и все же Дарр Дубраули подозревал, что когда-то, давным-давно, в другом месте он видел такую и она за ним гналась, почти поймала. Ворона мира сего. Его охватил страх.
За спиной у птицы из леса и тумана вынырнул другой зверь: у него на голове росли рога, как у дикого Быка, тело покрывала шерсть, как у Медведя, а еще у него было бородатое лицо, как у Людей, и топор в голой людской руке лежал обухом на волосатом плече.
Стая звала этих зверей, смеялась над ними и над Дарром одновременно. «Волки! — кричали они. — Наши Волки!»
Зверь с топором поднял оружие в знак приветствия. Гигантская птица встряхнула крыльями и вроде бы поклонилась.
Дарр Дубраули тоже засмеялся. Разумеется, это и были Люди, которые притворялись тем, чего другие боятся.
Следом за ними из лесу вышли еще четверо, но они уже не выдавали себя за зверей — обычные Люди в обычной людской одежде из ткани и кожи. Они несли неудобные, неопрятные свертки, а Бык-Медведь жестом подгонял их. Впереди птицеголовый споткнулся — он явно толком не видел, куда ступает, — и упал, развалившись надвое: человеческая часть выбралась из пустой половины, сделанной из дерева и соломы. Его спутники развеселились — даже для Ворон это было очевидно, — и бывший птицелюд пошел дальше, волоча за собой птичью голову.
Глубже в лесу послышались вороньи кличи. Сперва далеко, а потом ближе. Вороны умеют определять по ним направление и расстояние.
— Это наши, — объяснил Ва Тернхолм. — Вон там и там. Полетели. Они что-то нашли.
— Что? — спросил Дарр Дубраули.
— Увидишь, — ответил Ва Тернхолм и трижды щелкнул клювом в предвкушении.
Вороны уже летели над лесной дорогой туда, откуда пришли странные Люди.
— Давным-давно, — сказал Ва Тернхолм, когда они с Дарром присели передохнуть, — жила-была Ворона, которая кое-что узнала. Узнала, что Люди не похожи на других зверей: часто убивают друг друга.
— Но никогда не едят убитых сородичей, — заметил Дарр Дубраули.
— Точно! Так что если подружиться с Людьми...
— Да, — согласился Дарр Дубраули.
Туман вокруг поднимался, лежавшие на земле клубы возвращались в небо: мир прояснялся.
— Смотри, — сказал Ва Тернхолм.
Внизу, рядом с людской дорогой, на черной мокрой земле белели Люди, голые и неподвижные: один, два и ребенок или детеныш. Вороны, бросившие клич, и отряд Дарра приближались к ним, но пока осторожно, перекрикиваясь. «Мертвые, да, все. Безопасно. Нет других едоков. Все наше. Здесь, сюда».
— Понял? — спросил Ва Тернхолм.
Одного из Людей, который лежал лицом вверх, вспороли оружием. Нетрудно было догадаться, что одежду и все пожитки забрали те, кого Вороны называли «нашими Волками».
— Отлично! — крикнула Фин Синеглаз. — Давайте есть!
Одна за другой множество Ворон спустились к телам. Ва Тернхолм и Кон Орлохвост с гордостью смотрели на них.
— Как вы узнали? — спросил Дарр Дубраули. — Как догадались, что они тут будут, что их убили те, другие?
— Ты не понял, — сказал Кон Орлохвост. — Это мы им сообщили, что трое идут по тропе.
— Их добыча, — сказал Ва Тернхолм. — Они так делают.
Гам на трупах стал громче, скоро он привлечет других падальщиков.
— А вы... вы их Вороны, — проговорил Дарр Дубраули. — Вороны ведут Волков к добыче. И вы так же.
— Мы, Дарр Дубраули, — сказал Ва Тернхолм. — Мы.
Он так надулся от самодовольства, что Дарр подумал — вот-вот лопнет.
— Но зачем эти Волки притворяются другими зверьми?
Большие то ли не знали, то ли считали, что это не важно.
— Может, чтобы напугать добычу? — предположила Фин Синеглаз.
— Да какая разница? — вмешался Ва Тернхолм. — Давайте есть, пока богатство осталось.
Они спикировали на труп, лежавший вверх лицом: в него было легче всего забраться, и его уже хорошо расклевали. Когда Дарр Дубраули оторвал кусочек холодного мяса, он вспомнил, как Брат просил его дать другим Воронам добрый совет. Они его, скорее всего, не послушали бы, даже если бы Дарр сам знал, что такое «добрый совет». Но мысль о Брате вызвала воспоминание и о миске с камнями на полу кельи, где оставался только один темный камешек: и Дарр Дубраули с весельем и каким-то другим, неуютным чувством понял, что ест мясо в пятницу.
Только один из Людей, которые столкнулись с шайкой Волков, сумел сбежать. Совершенно измотанный бегством через холод и тьму, он принес вести о нападении в аббатство. Рассказал, что видел огромную птицу и Быка-Медведя — тварей, а не Людей, бесов в тумане. Беглец сообщил Братьям, что сам он и его семья были добрыми христианами и держали путь в аббатство, чтобы отдать Братьям младшего сына в послушание, а еще — дары; но все украли, а мальчик и его родители погибли. Братья вооружились высоким крестом и вышли в лес с тележкой, чтобы привезти мертвых для похорон. При их приближении Вороны разлетелись и с презрением смотрели издали, как Братья встали на колени для молитвы, а затем завернули оскверненные тела в саваны и унесли, плача над белокурым мальчиком, которого Господь попустил погубить.
Все это Брат рассказал Дарру Дубраули, и не раз.
— Разбойники, — сказал он, утирая пот со лба рукавом. — Изгои. Воры и убийцы.
Брату поручили выкопать могилу для мальчика и другую — для его родителей. Он стоял, опираясь на лопату, а работали в земле двое Людей, которые обитали неподалеку и добывали в аббатстве пропитание. Рядом в земле лежали отец и мать самого Брата (он показал Дарру, где именно) и другие родичи.
— Просто нелюди, — бросил он. — Люди, что убивают, как звери, ради нажив. Звериные души изнутри покоробили тело, что приняло звериные формы. Homo homini lupus[43].
Дарр Дубраули, сидя на каменном кресте, кивал в ответ Брату, осторожно и послушно, потому что не был уверен, узнал ли его Брат среди тех Ворон, что кормились мертвецами. Он сбежал с остальными, когда Брат принялся отгонять их своей палкой, именуемой «baculus» — не совсем оружие, но ближайший его заменитель. Теперь он смотрел на длинные узкие ямы, которые Люди обкладывали камнями. Где он уже видел такое? Место, куда Люди прячут своих мертвых.
— Демоны! — закричал Брат, и работники в испуге подняли головы. — Демоны, бесы из Преисподней, посланные преследовать верных. Почему же добрый Господь им это позволяет? — Он взялся за работу: поднял немного земли и отбросил в сторону. — Этого мы знать не можем. Несите его в рай, ангелы, этого благословенного ребенка!
И он прикоснулся ко лбу, груди и плечам — они все так часто делали.
К вечеру мертвого мальчика принесли из церкви на доске, которую Люди взвалили себе на плечи. Мальчика завернули в ткань с ног до головы, так что ничего не было видно. Впереди шел Аббат с высоким крестом, а когда они добрались до ям, аккуратно уложили ребенка, продолжая петь: так они привлекали внимание Бога к этому месту, чтобы душа убиенного запомнила дорогу и в последний день воссоединилась с телом. Родителей тоже принесли и положили в большую яму рядом.
Дарр Дубраули, который в этот день играл роль вестника жестокой смерти, сидел на каменном кресте, и никто его не прогонял.
Пока Братья говорили и пели, на завернутых в ткань Людей стали сыпать землю. Один из Братьев принес горшочек с горячими углями, висевший на веревке. Другой вынул что-то из мешочка и бросил внутрь.
Поднялся серый дымок. Порыв ветра донес его до Дарра Дубраули. Тонкие перья над его ноздрями встали дыбом: он уже вдыхал этот дым прежде, узнал этот тяжелый запах из давних времен — нездешний, не из той жизни, которой он жил теперь. В Имре. Что такое Имр? Вот Имр: мир вокруг смыкается, Люди и людские вещи становятся большими, а все остальное маленьким и далеким. И вот он уже не там, где был прежде; но он уже бывал здесь.
Дарр увидел, как Брат подходит к Аббату, опускается на колени и быстро говорит что-то: Дарр услышал и все понял. Брат просил разрешения остаться на могиле мальчика и молиться всю ночь. Аббат — низенький, потемневший от солнца и сморщенный, как зимнее яблоко, — не хотел разрешать; Брат снова попросил, склонившись к шишковатым ногам Аббата.
— Я сам был таким когда-то, — сказал Брат. — И меня отдали в послушание как дар моего рода. Мне было тогда столько же лет.
Аббат поднял глаза к небу, будто что-то там увидел, положил руку на голову Брату и кивнул.
Солнце уже почти село, когда яму, в которую уложили мальчика, снова засыпали землей, и могилы его родителей тоже. Монастырский слуга принес то ли толстую свечу, то ли факел из связки тростника, пропитанной маслом, и каменную бутыль с водой. Поставил их возле Брата. Остальные Братья ушли, бросая раздраженные взгляды, которые Дарр Дубраули заметил и почувствовал.
А потом они остались вдвоем.
Смотри со мной, сказал Брат на языке, непохожем на его обычную речь.
Смотрю, без слов ответил Дарр Дубраули — по крайней мере, без единого слова на языке Ка, — и Брат благодарно кивнул в ответ.
Так они остались на кладбище: Ворона на кресте и Брат на коленях внизу. Время от времени Брат с кряхтением поднимался и бросал щепотку-другую пахучего порошка в пламя светильника, откуда поднимался дым, и уже засыпавший Дарр Дубраули вновь пробуждался.
Его кости покоятся тут, сказал Брат. А душа возносится вверх.
Вверх? — переспросил Дарр Дубраули.
Хорошие души уходят наверх, сказал Брат, чтобы вечно жить в небесах; плохие души уходят вниз, в глубины, чтобы жить во мраке.
Дарр Дубраули не знал этого о «душе», которую Брат так часто упоминал, — о такой части Людей, которая отделяется после смерти. Ему показалось, что когда-то он уже знал нечто подобное, но немного другое. И дым был похож на другой, знакомый по памяти.
Однажды, сказал Брат, когда все дела совершатся, души вновь вернутся в свои тела. Поэтому мы молимся здесь за этого мальчика, чтобы он узнал путь ко вратам своего воскресения и не блуждал в лесу, где дикари зарубили его топорами, не в силах найти свои останки.
Я знаю, кто убил его, сказал Дарр Дубраули. Я их видел.
Corve! — воскликнул Брат. Кто они? Где они?
Дарр Дубраули не знал, как ответить. Он задумался. Потом уснул и спал, пока его вновь не разбудил запах дыма.
Приближался рассвет, призрачный свет едва ли светлей темноты.
Corve, позвал Брат. Смотри.
Земля и камни, наваленные на могилу мальчика, будто шевельнулись; мелкие камешки покатились с нее — хотя Дарру подумалось, что это только игра неровного пламени светильника. Но потом он услышал: перестук одних камешков по другим.
Что-то возникло там, в центре груды камней, что-то яркое, желтое, как пламя факела, только ровное. Оно выступало из земли, словно что-то подталкивало его снизу. Брат замер, только смотрел и шептал что-то на своем священном языке.
Что это? — спросил Дарр Дубраули.
Лестница, ответил Брат.
И вот она выступила дальше: сперва шесты, а потом поперечная ступенька, за ней другая. Дарр Дубраули знал, что такое лестница; в этой опорные шесты наверху смыкались, как у той, с которой Братья собирали яблоки.
Золотая, сказал Брат.
О золоте Дарр Дубраули тоже знал. Гладкое и тяжелое, тяжелей камня; или раскатанное в тонкий лист, как у дерева. Цвета солнца, а не как серебро. Но это было другим, не таким даже, как золото особых сосудов у Братьев.
Лестница все поднималась из земли, ступень за ступенью уходя в темное небо. Потом земля на могиле снова шевельнулась, и что-то появилось из нее. Белокурая голова, тоже золотая.
Laudate dominum[44], прошептал Брат.
Поднялись белые руки, выпростались из савана, чтобы ухватиться за поперечины лестницы и вытащить мальчика из могилы. Когда он поднялся, ткань свалилась, и стало видно, что он цел и невредим, все раны пропали. Белый, почти прозрачный, как совиное яйцо; он светился так, что освещал воздух вокруг себя и Брата, который смотрел неподвижно, только развел руки и поднял их к небу. In paradisum deducat te angeli[45].
Обнаженный мальчик уже оторвался от земли и поднимался выше. Верхушку лестницы было не видно, она скрылась в темноте. Прежде чем забраться так высоко, что не увидишь, мальчик повернул сияющую голову к Брату и Вороне.
Ты, что съел меня, сказал он. Ты, что собрал меня. Ты, что выкопал мне место. Помните меня. Убитого во младости, прежде чем выучился молитвам и ощутил Бога на языке своем. Помните меня, скорбите обо мне, и ради Христа заклинаю вас: отомстите за меня.
Он посмотрел наверх, затем, оценив, сколько ему еще подниматься, ступил на следующую ступень. То ли стон, то ли ворчание донеслось из могилы его родителей: может, они звали его обратно? Или просили помочь?
Не было этого, заявил Дарр Дубраули. Я его не ел. Не ел. Не его.
Мальчик скрылся из виду, стал тусклым, как луна за облаками, потом тусклым, как звезда, а потом и вовсе исчез, а следом и лестница. Наступил день.
— Corve, — обратился к Дарру Брат. — Ты должен покинуть эту обитель и под страхом смерти более не возвращаться.
Они стояли во внешнем из трех кругов меж невысокими валами, окаймляющими аббатство. Дарр Дубраули сидел у Брата на руке. Остальные Братья и Аббат тоже собрались здесь: все смотрели, как Брат подбросил Дарра в воздух, тот поднялся на крыло, опустился, взлетел выше и скрылся за крышей церкви. Все перекрестились и зашептали молитвы.
Никто не поверил, будто Брат видел то, что он якобы видел, или услышал то, что якобы слышал, и единственным свидетелем Брат назвал Ворону, которая не умела говорить да и не очень уверенно себя чувствовала в свет дня. Аббат счел вероятным, что Брат увидел лживый сон. Исповедник спросил, зачем спасенной душе просить об отмщении; так не бывает, ибо эти души молят о милосердии. Братья сказали, что их собрат поддался искушению Нечистого, принявшего обличье Вороны: такому человеку истинное видение даровано быть не может.
Поэтому устроили суд; Дарра Дубраули прокляли и изгнали.
В следующее воскресенье Брат пришел к Аббату и попросил разрешения отправиться в паломничество, чтобы искупить свое недомыслие и помолиться в святой часовне за душу мальчика, — душу, которую, как Брат теперь признавал, он никогда не видел. Аббат помолился, подумал и дал согласие. Как раз пришла пора года, когда принято было отправляться в паломничество. Однако никто из других Братьев не изъявил желания отправиться в путь с ним. Брат принял это без злобы и огорчения — исповедник даже подумал, что пережитое изменило его к лучшему, — и зеленым утром он вышел в путь один, унося с собой немного еды и питья в кожаной сумке, крепкий посох, морскую раковину для сбора подаяний[46] и прощальный поцелуй Аббата на щеке.
Аббатство уже скрылось позади, когда он добрался до ручья, отмечавшего границу монастырских владений. С веток Ивы его позвал Дарр Дубраули.
— Corve! — откликнулся Брат. — Ива — злое дерево. Как же ты на нем сидишь?
Дарр Дубраули радостно каркнул. Брат поручил ему каждый день прилетать на дерево у поворота ручья возле островка, где растут дикие розы, пока монах не придет его забрать; и Дарру было даже немного странно, что он так рад видеть человека. Он спустился, уселся на плечо Брату, уцепившись за складки грубой шерсти возле уха, и произнес слово по-вороньи — одно из немногих, которые Брат научился различать: «Расскажи больше».
— Стало быть, Ива, — начал Брат, подбирая подол своего одеяния. — Все это знают. По ночам Ива вытаскивает из земли корни и бродит туда-сюда, как человек; может подкрасться сзади к путнику, опутать его своими длинными ветками и задушить!
Он рассмеялся, Дарр Дубраули рассмеялся, и Брат вошел в быстрый поток, осторожно ступая по каменистому дну, пробуя его своим посохом. На другом берегу дорога вела к святому месту, до которого еще несколько дней пути. Прежде чем они доберутся туда, спутники окажутся в местах, где обитает клан Брата.
— Твои сородичи готовы? — спросил Брат. — Ты им все объяснил? Они сделают что нужно?
В ответ Дарр Дубраули поклонился. Они готовы.
— Тогда идем, — сказал Брат, выжимая воду из подола, — в дом моей родни и сделаем, что нам поручено.
Дарр Дубраули понимал, что такое клан, — он и сам принадлежал к клану, пусть и покидал его надолго. Но его клан был не похож на людские. Люди знали тех, кому приходились родней, и знали точно, в каком родстве состоят; в их кланах числились мертвые, от которых они получили положение и богатство, если эти Люди были богаты и влиятельны, и которым они обязаны были возвращать долг заботой, молитвами и трудами: это поможет покойным вознестись Наверх. Дарру Дубраули казалось, что Люди и сами не совсем уверены, ушли эти мертвые Вверх, как белая душа, которую он видел, или Вниз, куда, по словам Брата, отправятся почти все его знакомые. Большинство не уходили ни Вверх, ни Вниз, но оставались посередине, и многие думали, что молитвы и пение Братьев, а также богатые дары аббатству подтолкнут их Вверх. Дарр Дубраули этого не понимал. У Ворон нет мертвых, которым нужно помогать или потакать.
После изгнания из аббатства, но до встречи с Братом у Ивы над ручьем Дарр Дубраули отправился домой, в прежние вороньи владения, докуда было рукой подать, но путь далекий: из Имра в Ка.
Ему там были рады; над ним всегда можно было посмеяться — над ним, его Людьми и его историями.
— Ва Тернхолм, — сказал он, отыскав его в кустах, где Ва собирал веточки для гнезда, — у меня есть вопрос.
— Что за вопрос, Дарр Дубраули?
— Вы по-прежнему следите за Людьми, которые Волки?
— Ха! — ответил Ва Тернхолм. — Их стая выросла. Никого нет сильней их. Не подпускай к ним теперь своих Братьев.
— Так вы им больше не нужны?
— Я этого не сказал.
— Вы их приводите к добыче.
— Бывало. Иногда. И ели богатства, которые они оставляли.
Читать бесплатно другие книги:
