Ка: Дарр Дубраули в руинах Имра Краули Джон

Дарр Дубраули на ветке повыше раскрыл широкий хвост и расправил дрожащие крылья — то есть как бы потянулся и зевнул по-вороньи.

— А ты умен, — сказал он.

Ва Тернхолм поднял в клюве кусочек мха и выплюнул.

— Я тебе вот что скажу, — продолжил Дарр Дубраули. — Я слушаю Людей и знаю об их делах. Скажем, я услышу о Людях, которые собираются ехать за гору через лес, где охотятся ваши Волки. Если я вам об этом скажу, вы туда приведете Волков? Пойдут они за вами?

Мне кажется, Вороны терпеть не могут сделок. Они не загадывают наперед, не любят будущее — даже слова такого у них тогда не было.

— Ну, — протянул Ва Тернхолм. — Сейчас-то сложно собрать Ворон вместе.

— Ну да, — согласился Дарр Дубраули. — Гнезда. Наделы. Птенцы.

Ва Тернхолм покосился на поклюв и на помрак, словно не хотел обсуждать частную жизнь с другой Вороной.

— Просто дел много, вот и все.

— Это точно, — согласился Дарр Дубраули.

— У тебя же нет подруги.

Тогда это было правдой, хотя Дарр Дубраули знал, что прежде у него были и супруги, и птенцы.

— Но добыча-то легкая, — заметил он. — Богатая. Если я ее приведу, ты соберешь Ворон?

— Ну, — повторил Ва Тернхолм. — Я же сказал.

Вдруг Дарр Дубраули спрыгнул с ветки и приземлился так близко к Ва Тернхолму, что крупный самец отскочил.

— Скажешь — не надо дергаться, и я отстану, — сказал Дарр. — Мне не очень-то и надо. Если меня Братья за этим застукают, убьют. — Он посмотрел на Ва Тернхолма помрачным глазом. — А тебе же не нужна волчья добыча? Всегда легко найти жучков. Яйца Пигалиц. Все такое.

Ва Тернхолм тоже пристально посмотрел на него.

— Лети и узнай, что сможешь, Дарр Дубраули, — раздраженно прошипел он. — Если так в себе уверен. И скажи нам. А мы-то приведем Волков. — Он отвернулся и снова принялся искать мягкую подстилку для гнезда. — Сдается мне, ты знаешь больше, чем говоришь, Дарр Дубраули.

— Откуда такие мысли? — отозвался Дарр и вскинул клюв, как честная Ворона. — Мы же родня!

Родня Брата знала о шайке Волков. Вся округа ее боялась, двери запирали на ночь, а обитатели дрожали, слушая их вой. Град, который побил весенние поля, наверняка вызвали Волки, ну или их злые дела. Как с ними бороться? По всем рассказам это и не Люди вовсе, а огромные демоны, что пьют кровь своих жертв, один выше дерева — птица в два человеческих роста, — и у всех клыки и когти разом. Когда воины клана уходили их искать, Волки растворялись бесследно.

— Нет-нет, — убеждал родственников Брат. — Люди, обычные Люди. Воры. Безбожники. Не кровопийцы. Убийцы, да, — но трусливые, убийцы женщин и детей.

Дядья, братья и сестры, собравшиеся в большом зале, сомневались. С этими Волками, говорили они, всегда летает стая Ворон — птицы смерти, бесовские души. И тут дядья и братья покосились на Дарра, который сидел на спинке стула Брата. Но тот лишь скромно склонил голову.

— Это иная Ворона, — заявил Брат, указывая на Дарра Дубраули. — Она покаялась в своих прегрешеньях и уповает на искупление. Смотрите. — Он повернулся к Дарру и сказал: — Corve, кто тебя создал?

Дарр Дубраули вывернул язык и напряг глотку.

Бог, каркнул он. Бог.

Родичи Брата разом заговорили и заохали. Одни отшатнулись, другие придвинулись.

— Благослови дом сей, Corve, хозяина его и хозяйку.

Дарр Дубраули поднял клюв, опустил, потом на помрак, потом на подень. Люди переглянулись и закивали. В сумрачном зале пахло шерстью и дымом, готовой пищей и кислым элем — обычные людские запахи. Старший брат Брата, глава клана со дня смерти их отца, восседал в высоком кресле, а прочие стояли вокруг или примостились на табуретах. Дарру было неуютно, почти невыносимо находиться так близко к толпе вооруженных и бородатых Людей, но он боялся, что не долетит до крошечного окошка — поймают или собьют. Так что он сидел смирно и слушался Брата.

Как же так вышло, что он превратился в Ворону, которая делает то, что говорят ей Люди? Ну нет, вот выпутается из этой истории, и никогда больше.

Поутру Брат рассказал сородичам всю историю и предложил план, и с тех пор они спорили и разглагольствовали. Теперь же Брат открыл сумку и вынул оттуда маленькую коробочку чеканного золота. Пробормотав несколько слов на своем другом языке, он ее открыл, и сородичи снова охнули — от восхищения, страха или удивления.

Со спинки стула Дарр Дубраули сумел заглянуть внутрь. Внутри коробочки лежала маленькая пожелтевшая косточка. Дарр догадался, откуда она взялась, и, поскольку долго прожил рядом с Братьями, испытал странное чувство страха и вины за то, что сделал Брат. Все сородичи подошли ближе и склонились над коробочкой. Некоторые опустились на колени. Все не сводили глаз с косточки, и Дарру Дубраули показалось: тяжесть их взглядов что-то из нее выдавила, и фаланга пальца начала едва заметно, но ровно светиться.

— Благословенная Святая, — обратился к ней Брат, — что помогала нам в прошлом. Помоги нам ныне одолеть врагов, что причиняют нам зло. Помоги отомстить за тех, у кого не осталось родни, чтобы совершить мщение. Во имя Иисуса молим тебя.

И Дарр Дубраули вместе с остальными склонил голову.

Вороны летят поодиночке, парами, тройками в лес на склонах горы. Когда одни садятся передохнуть, их обгоняют отстающие; а когда они отдыхают, над ними пролетают первые. Вся стая так передвигается, то и дело перекликаясь с дозорными и разведчиками, а их ответные крики не дают стае разлететься — точнее, той ее части, что участвует в этом предприятии, умным Воронам, любопытным, Большим: помогают найти то, что они ищут.

По незаметной тропинке, что вьется среди деревьев по склону холма и уходит в тень горной долины, торопливо движется маленький отряд — Люди, двое самцов, две самки, несколько Овец, мешки за спинами, посохи. Спустившись с солнечных высот в тенистую низину, они останавливаются; тут дорога идет меж высоких скал, тесниной, которую пробил горный ручей. Сверху, с деревьев, их видно Воронам, и некоторые тут же пускаются в обратный путь, несут весть: Люди на тропе, с животными, беззащитные.

Волки в своем лагере в пещерах, укрытых плющом и низкими ветвями Тиса, поднимают головы: они слышат Ворон и уже научились распознавать, когда эти птицы переговариваются между собой, а когда — кличут Волков. Умные птицы! Волки зовут своих женщин, начинают готовиться, со смехом и улюлюканьем превращаются в чудовищ.

Через некоторое время путники разбивают лагерь в том неприглядном месте у ручья — похоже, готовятся заночевать; а ночь близко. Они оглядываются по сторонам, смотрят в лес позади, словно ожидают увидеть то, что вскоре действительно видят, — диковинных чудовищ, что с дикими криками несутся на них. Но путники не бегут, не готовятся к защите, только покрепче сжимают свои посохи; они держатся поближе друг к другу и, похоже, смирились с судьбой, как бывает с иными животными, когда те завидят хищника.

Зверолюды жутко воют, голоса Людей и инструментов слились в протяжный плач; следом бегут их приспешники, а путники будто ушли в себя; Ворона смотрит сверху и думает, что они закрыли глаза. Один из Волков поднимает топор. По этому знаку, словно только его и ждали, из укрытия в лесу с криками выпрыгивают другие вооруженные Люди и набрасываются на Волков сзади; а из теснины навстречу им вырываются всадники с обнаженными мечами.

Вороны озадачены, потрясены, встревожены, они взлетают на ветки повыше. Что это? Кто? Летим! Сидим! Дарр Дубраули только теперь присоединяется к ним, он не удивлен, но надеется, что это не слишком заметно. Впрочем, он потрясен, увидев, что среди всадников прямо на Волков скачет Брат: он ведь говорил, что ему это запрещено. Подоткнул белое одеяние между ног, так что торчат ноги в сандалиях, едет за спиной сородича, тоже с мечом, тоже кричит.

У входа в теснину Волки попали в клещи между всадниками впереди и пешими воинами сзади. «Путники» уже сбежали и скрылись среди деревьев. Вождь клана верхом на пегом жеребце с размаху бьет птицеголового, который пытается избавиться от своего костюма; это ему удается, он карабкается по скале наверх, и тут его настигает Брат, который также брат вождя. Всадник поворачивает Коня в теснине, и Брат, подскакивая на конском крупе, обрушивает меч на голову разбойника, а потом еще раз. Волк падает, тянется к раненой голове, хочет встать, но не может; замирает неподвижно.

Дарр Дубраули смотрит, как Брат высоко поднимает меч и восторженно кричит (в шуме боя он не слышит слов, но видит язык и зубы). Остальные Волки попадали на землю перед воинами клана, и над ними стоят вождь и его соратники, грозят, но не нападают, как Вороны вокруг Совы. Ни один из Волков не ушел.

Брат соскользнул со спины Коня и стоит на коленях над птицеголовым, человеком, которого убил. Седым стариком. Дарр Дубраули вспоминает, как Брат стоял на коленях и молился за мертвую Лошадь в снегу, когда они впервые встретились, и эта встреча привела его сегодня сюда. Брат крестится и прикрывает глаза рукой.

— Мы же родня, говоришь? — спрашивает Ворона над ухом Дарра.

Он и не заметил, как Ва Тернхолм сел рядом, но теперь обернулся и заметил нехороший взгляд здоровяка.

Ты предашь.

Учитывая репутацию Ворон среди Людей, трудно поверить в то, что утверждает Дарр Дубраули: Вороны не могут лгать другим Воронам, просто не умеют. Хвастаться, насмехаться, преувеличивать, запутывать, оправдываться — но не лгать. Поэтому Ва Тернхолму он не может ответить ничего и не отвечает ничего.

Так я это себе вообразил: то, что увидел бы, окажись в той долине, там, где дорога сужается среди скал. Так я понял историю Дарра Дубраули, как он ее рассказывает сейчас, говорит о том, что видел и что мог тогда назвать из людских орудий и действий. Мы можем думать лишь о том, для чего у нас есть имена, а Дарр Дубраули мыслит по-вороньи, не так, как я; но если он может думать обо мне, о моем роде, — возможно, и я сумею думать, как он. Если он может попасть в Имр, я могу войти в Ка.

В то время в Имре — по крайней мере, в той обширной части человеческого мира, на западной границе которого, как я полагаю, жил Дарр Дубраули, — все Люди делились на три разряда: те, кто обрабатывает землю и пасет скот; те, кто ездит на Конях и носит оружие; и те, кто молится, приносит жертвы, помнит предания и рассказывает их. Будто Люди разделились на три разных вида и не смешиваются, как Вороны и Грачи. Но они смешивались: предания этого мира полны Людей, которые вели себя не так, как предписывало рождение, но по образу других; иные из них торжествовали и жили счастливо, другие же за это пострадали. Брат восторжествовал — Дарр Дубраули видел его триумф там, в тенистой долине, — и теперь пришла пора пострадать.

— Я взял в руки оружие, — сказал он по пути Дарру Дубраули. — Божий человек, руки которого должны совершать Господню службу. Но они пролили людскую кровь, и за это я должен теперь исполнить епитимью.

Дарр Дубраули видел, как огорчен Брат, как ему стыдно, но понять его не мог: Люди все время и с охотой убивают других Людей — по меньшей мере, те, у кого есть оружие, — так о чем же тут жалеть? Ведь то, что он сделал, было на благо Людям!

Тем не менее Дарр отправился с Братом в то святое место, которое Брат обещал Аббату посетить, — посмотреть, что он там будет делать, и узнать, что такое «епитимья». Местные Вороны — стая Ва Тернхолма, недовольная тем, что их благополучие оказалось под угрозой, — преследовали их с Братом еще долго, выкрикивали угрозы и оскорбления, на которые Дарр Дубраули пытался не обращать внимания. Какое наказание придумают ему? Лучше пропасть из виду до поры, пока они всё не забудут, если вообще когда-нибудь забудут.

Вскоре они покинули владения этой стаи и вошли в другие, где Дарра никто не знал. Он улетал от Брата вперед, чтобы поискать снедь — улиток, личинок, мелкую падаль, — стараясь никого не тревожить и ни с кем не связываться, а потом возвращался к Брату, как бы далеко тот ни был. Брату это казалось чудом, но дело было просто в том, что Дарр видел его с высоты и издалека, следил за его шагом.

Брат то ли не мог, то ли не хотел есть воронью еду, хоть его discipulus[47] (как он стал называть Дарра) приносил ему вкусности, как заботливый вороний родитель. Брат ходил со своей раковиной по домам, просил подаяния у прохожих, раздавал благословения взамен на пищу или мелкую монету, выспрашивал дорогу до святого места, о котором многие знали.

— Святым прислуживали звери, — сказал он по дороге Дарру Дубраули. — Вот, к примеру, та Святая, к которой мы сейчас идем. Когда она была молода, никто не слушал ее проповедей. Язычники грозились убить ее, Discipule, и она убежала в лес. А там проповедовала птицам и зверям. Явилась семья Лисиц, самка с детенышами, и все сидели и терпеливо слушали, а со временем стали преданно служить Святой; когда она вернулась к Людям и многих обратила в истинную веру, эти Лисы оставались при ней до самой ее смерти.

Дорога стала шире и ровнее, Люди на ней стали встречаться чаще. Одни ковыляли, опираясь на палки, зажатые под мышками, других катили в маленьких тележках. Их было много, и все смотрели только вперед, на дорогу. Дарра Дубраули это напугало и вывело из себя, так что он поднялся в небо.

Сколько же историй знал этот Брат и почему все время их рассказывал? Это было тревожно. Услышав одну, воображаешь себя в ней, видишь, как все происходит, хотя так никогда не было, по крайней мере не было с тобой. Будто что-то бросается тебе в глаза — то, чего ты не видел никогда, а теперь не можешь не видеть. «De te fabula», — говорил Брат всякий раз, заканчивая рассказ, и поднимал вверх палец: о тебе эта история[48].

Размышляя об этом, Дарр довольно долго летел, не обращая внимания на окрестности. Но теперь чувство, которое росло в нем все утро, стало ясным. На долгое мгновение, под замедленные взмахи крыльев, он понял, что узнаёт местность, в которой никогда не был. Узнаёт и знает, что узнаёт.

Не новую дорогу и Людей на ней. Не всхолмья вокруг, теперь оголенные, лишенные деревьев, и распаханные поля, и дома Людей, сгрудившиеся тут и там, как грибы. Но да, очертания гор на помраке. Изрезанный берег озера, к которому он приближался, серебристую дрожь солнца на его глади, водных птиц. Дарр полетел над ним. В центре, он помнил, будет остров: там он отдыхал в тот день, когда в первый раз увидел Людей: и да, вот он, там, где и был. Но вот этого круглого каменного здания, сложенного из валунов, — вот его прежде не было. Деревья пропали и здесь, и остров казался больше, чем прежде, словно вода отступила и обнажила землю.

Когда там стояли только деревья и больше ничего, он однажды — ведь это было, было? — вопреки возмущению, негодованию и насмешкам, убедил свою стаю, что Вороны могут добывать пропитание у Людей.

Жил-был когда-то самец, который выучился кормить свой клан мясом мертвых Людей, но с тех пор мы позабыли эту хитрость.

Это ведь был он сам, да, он сам их этому научил.

Всхолмье у берега озера, где Люди выстроили свое поселение: Дарр его узнал. Скальный уступ, что вырывался из склона большого холма над ним, тропинка наверх, по которой Люди взбирались, когда несли мертвых. Он будто снова их видел, хотя там никого не было.

Лисья Шапка. Он вспомнил Лисью Шапку.

Ребенок, что заблудился в лесу совсем рядом с домом. Миротворец, не мужчина и не женщина. Странник в мирах, где время стоит. Через нее он узнал Имр — насколько он велик, как в нем все состоит из смыслов, наполнявших его так, что они вовсе не занимали места. Из-за нее — конечно из-за нее! — он с самого начала понимал речь Брата, его рассказы. Из-за нее с ним говорили мертвые Люди из царства историй, где они живут. И он, Дарр Дубраули, тоже оказался внутри истории, а она — внутри его, свернулась, будто другая Ворона, и теперь он понял, почему так давно чувствовал себя одновременно набитым под завязку и совершенно пустым.

Дарр заложил вираж над вечным крестом сторон света — поклюв, подень, помрак, обрат. Оттуда, с берега, где теперь толпились паломники и стояли на деревянных сваях дома, отплыла когда-то лодка с костями Певца к месту, где его похоронили. А потом в этой же лодке привезли и останки Лисьей Шапки.

Как же давно это было?

Сколько сезонов ушло на то, чтобы положить столько камней один на другой там, где теперь возвышалось людское здание, — в центре острова, где прежде четыре высоких камня стерегли кости Певца? В аббатстве он видел, как Братья уложили всего один ряд таких камней за целую летнюю неделю. Один-единственный ряд. А в этом здании этих рядов было не счесть. На крыше зеленел мох.

Дарр не был стар. Ни одна Ворона не может быть такой старой. В страхе и смятении он повернул прочь от острова, навстречу ветру с берега.

Я спросил его: Вот тогда ты понял? Понял, что произошло, когда ты ходил в Иные Земли с Лисьей Шапкой, украл жизнь и потерял ее, но тем самым приобрел такое странное бессмертие? И он ответил: нет, ничего такого он тогда не понял и по сей день в этом не уверен; но да, он вспомнил Лисью Шапку и как он ходил с ней в Иные Земли; и подумал, что, если сумеет снова вернуться в те края, будет искать ее там и, если найдет, расскажет, что до сих пор живет на земле и, сколько бы еще он ни прожил, больше никогда ее не забудет.

Звон колоколов покатился над водой мощными медленными ударами, которые словно заместили быстрые удары сердца Дарра. С острова приплыли облаченные в черное Братья, которые с помощью береговых жителей вытащили лодки на берег и привязали. Люди загудели и подались вперед, чтобы занять места в них. Братья ходили среди Людей, слушали, трогали; в задних рядах поднимали руки, чтобы привлечь их взгляды. Нескольких Людей выбрали и повели к лодкам, среди них и Брата. Сверху головы Людей в переполненных лодках казались кладкой неопрятных бурых яиц — кто скажет, что в них скрывается? Там, где длинные весла падали в серую воду, поднималась белая пена. Те, кого не выбрали, вошли в воду, словно хотели по дну идти на остров следом за лодками.

Остров, к которому плыли лодки, становился для Дарра единым: не одним из двух — остров в прошлом и остров сейчас, — но просто одним. Он сложил крылья и спикировал к нему.

Брат когда-то рассказывал, как все происходит: сначала Святой или Святая приходит туда, где еще нет ничего, лишь земля да камни. Со временем кости Святого укладывают, куда укажет Бог. Над ними возводят алтарь, вокруг алтаря — церковь, вокруг церкви — аббатство. Аббатство собирает тех, кто приходят искать помощи у Святых мощей; многие остаются, строят дома, распахивают поля — дальше и дальше. И вся земля в округе получает имя Святого, что лежит в ее центре.

Так, сказал он, прирастает мир.

Длинная лодка из шкур привезла паломников на остров. Аббатские Братья вышли из своего жилища и снова принялись отбирать, кто пойдет внутрь, кто останется снаружи. Дарр Дубраули сидел на коньке крыши и видел, как один из черных Братьев склонился над Братом, который сцепил руки перед грудью, и прошептал что-то ему в ухо. Его забрали внутрь.

Дарр Дубраули летел над зданиями — некоторые были еще не достроены, без крыши, — и заглядывал в широкие окна. Черные Братья входили и выходили. Брата не было видно ни в общей церкви, среди коленопреклоненных паломников, ни за занавесом в особом приделе, где Братья совершали святые обряды в помощь просителям. Ни в клуатре, где, наверное, лежали их Святые мощи, как кости Святой в коробке в аббатстве Брата.

Ты никогда не умрешь.

Но вот между церковью и клуатром — в крошечном домике, куда Дарр смог попасть только сквозь высокое окошко, узкое, как трещина в камне, — да, там он нашелся, хотя Дарр его сперва не узнал, потому что Брат лежал лицом вниз меж двух рядов черных Братьев. Перед ними на полу стояло что-то вроде купола, вроде крышки для котла, но больше любого людского котла, какой только доводилось видеть Дарру Дубраули. Братья закончили петь и помогли Брату подняться на ноги — и тут он заметил в окне Дарра. Брат протянул к нему руки.

— Corve, — сказал он. — Discipule. Veni[49].

Все Братья подняли головы.

— Воронам здесь нельзя, — прошептал один из них.

— Из-за этой Вороны я здесь, — сказал Брат.

Они переводили взгляды с него на Дарра Дубраули — недовольные, встревоженные; один махнул в сторону Вороны черным рукавом, но Дарр только поднял крылья, не улетел. Тогда Братья решили не обращать на него внимания. Каждый по очереди обнял Брата, а потом двое подошли к черному куполу на полу и с некоторым усилием подняли его. Под крышкой ничего не было. Даже меньше, чем ничего: черная дыра, ведущая вниз, в темноту, так что дна не видно.

— Domine me adjuvate, — прошептал Брат и снова опустился на колени, словно не мог устоять на ногах. — Господи, помоги мне.

Братья удалились, бросив последний мрачный взгляд на зловещую птицу, — все, кроме двоих у купола. Когда они вышли, Дарр Дубраули спустился к Брату: три удара крыльев показались очень громкими в тесном помещении.

Брат вздохнул и сел на пятки, чего, как Дарр точно знал, Братьям делать не полагалось. Он сцепил руки на бедрах.

— Corve, — сказал Брат. — Здесь лежат двое Святых, лежат уже многие века. Один из них был хромым при жизни, и теперь хромые и покалеченные приходят к нему просить помощи: чтобы он либо исцелил их увечье, либо научил, как с ним жить. Другая же — та, о ком я тебе рассказывал, Святая с Лисами.

Святые? Святые — это мертвые Люди, что отделены от своих костей, но при этом живут в них или при них; те, чьи голоса и лица иногда слышат и видят Люди, которые подходят к ним близко. Как та, чей голос слышал Дарр Дубраули. Как голый мальчик, который взбирался по золотой лестнице Наверх и чей приказ привел сюда его и Брата. Вот они и есть Святые. Если Певец и Лисья Шапка тоже теперь стали Святыми и находятся где-то, кроме как в своих костях, они Внизу, как ни думай.

— Эти Святые, Corve, вместе хранят сии врата, что ведут в обитель печали и очищения. Туда мне должно войти и пробыть там один день и одну ночь. Если я это вынесу, что бы со мною ни случилось, то смогу заслужить прощение[50].

Его тело, всегда подвижное и беспокойное, было сейчас совершенно неподвижным. Таким Дарр его никогда не видел.

— Мне даровали эту возможность, — сказал Брат. — Она дается не всем. Меня изучили, мое подношение приняли, и меня допустили. — Он не сводил глаз с темного круглого провала впереди. — Мне страшно, Corve.

Дарру тоже было страшно и неуютно, но все же он подступил на шаг к Брату.

— Через один день и одну ночь, — продолжал Брат, — если я не вернусь, Братья поймут, что меня уже и не следует ждать. Я буду проклят и останусь здесь навсегда.

Дарр Дубраули подумал: «Оттуда не возвращаются. Та земля возвращает тебя сюда, когда сделаешь там то, что нужно». Он хотел сказать Брату, что его «один день и одна ночь» могут занять много сезонов. Когда-то он это знал и теперь снова вспомнил, но сказать не мог.

— Мы пойдем, — только и сказал он на своем языке Ка. — Пошли.

Брат его, кажется, понял и поднялся. Подошел к яме. В давние времена, когда Дарр Дубраули спускался туда, ее обрамляли густые травы со звездочками белых цветов. Брат сел на край, заплакал, а затем со стоном начал спускаться. Когда его бритая голова уже почти скрылась, он поднял дрожащую руку ладонью вверх, чтобы Дарр Дубраули мог на нее ступить. Время пропало, тогда стало сейчас, Дарр Дубраули ступил на ладонь и опустился в темноту. Наверху двое Людей в черных балахонах закрыли за ними железную крышку.

Голая, безлесная местность, будто и тут, как наверху, деревья со временем срубили и сожгли — но деревья, которые Дарр видел тут прежде, не были деревьями (так ему сказала Лисья Шапка), их нельзя срубить, да и времени тут нету. Ни времени, ни лжи, и всякой вещи по одной.

Правда, теперь этот край мог стать другим.

Не бойся, что не вернешься отсюда, сказал Брат. Они тебя не удержат. В этой земле лишь бессмертные души, а у тебя души нет. Ты ведь лишь птица и не можешь согрешить.

Если так, спросил Дарр Дубраули, то как я вообще тут очутился?

Быть может, ответил Брат, ты вовсе не птица, но дух. Я об этом думал. В аббатстве решили так, что ты дух. Злой дух или убежище для него.

Они пошли дальше — Дарру приходилось подпрыгивать, чтобы угнаться за Братом, — по кремневой гальке, которой была выстлана тропа — единственное, что вообще было в этом месте.

Я знаю, что это не так, сказал Брат. Но ты и не ангел-хранитель. Слишком уж хитрый.

Я тот, кто я есть, сказал Дарр Дубраули.

Может статься, проговорил Брат, что ты из срединных духов. Их много. Духов не добрых и не злых, хоть иногда и своенравных. Живут они долго, может, доживут даже до Судного дня. Но их не будут судить. Нет-нет, только не их.

Дарр Дубраули не мог понять, огорчало Брата или нет, что есть такие создания, которых не будут судить, — был он утешен или завидовал. Он понял только, что оказался там, где «души» (как сказал Брат) подвергаются испытаниям и суду, и что Брат этого боится, так боится, что едва стоит на ногах. Дарр Дубраули понадеялся, что он и есть срединный дух, — похоже, таким быть лучше. Он задумался, как себя вести, чтобы это доказать.

И здесь должна быть долина, сказал Брат. Долина тени[51].

И вот она: земля впереди разделилась, словно разорвалась в тот миг, когда он произнес слово «долина». На дне ее, кажется, поблескивала река, а сама долина тянулась голая и темная к алому закату. Дарр Дубраули взлетел и увидел у входа в долину фигуру, что стояла и смотрела вниз.

Она. Точно она. Одежда, какую она никогда не носила при жизни; здесь она была молодая, стройная и волосы огненные. Как она забралась обратно в тело, которое он сам расклевывал и глотал? Нет, это она такая здесь: душа. Дарр попытался закричать, но, хоть в этой земле и мог говорить — на языке ни своем, ни людском, — не сумел подать самый простой клич. Дарр пролетел над ней, чтобы она увидела его, — и она увидела и улыбнулась, но не узнала и пошла босиком вниз, в долину. Ясно было, что им следует идти за ней.

Это она, Дарр был в этом уверен; но знает ли она сама, кто такая?

Благословенная Святая! — закричал Брат, запыхавшись и протягивая к ней руки, но она не услышала или просто не обернулась, только шла вперед, переступая босыми ногами по камням, так что серое неподпоясанное платье собиралось складками при каждом шаге. Дарр вспомнил, что одежда местных жителей казалась частью тела, как у него — оперенье. Местность вокруг нее обогащалась, хотя сама она, казалось, не обращала на это внимания: то тут, то там пробегали какие-то Люди, слышались завывания, возникали высокие обтесанные камни с вбитыми скобами и кольцами. Она подошла к реке, черные воды которой покраснели в лучах заходящего солнца. Загроможденная валунами тропа вела к берегу мимо скелета Лошади.

Она посмотрела на него, словно чего-то ждала. Взгляд у нее был мягкий и невидящий.

Неужели это тоже он сделал? Дарр Дубраули?

Брат сказал, что его нельзя проклясть: у него ведь нет бессмертной души, он не может согрешить. Но он согрешил и снова живет, хоть уже умер: украл эту силу у Лисьей Шапки, и его грех привел ее сюда; это ей — жить вечно на солнце, а он должен быть давно мертв, съеден до костей, а кости бы уже обратились в прах. Дарр Дубраули очень хотел поговорить с ней, услышать ее голос. Однако она стала уже не личностью, но задачей — этой задачей.

Вскоре к берегу приблизилась утлая лодочка с двумя старыми Братьями на веслах. Увидев их, Брат побежал, поскальзываясь и оступаясь, по берегу, а Дарр Дубраули полетел за ним.

Лодочники подняли головы, но никак иначе их не приветствовали, подводя лодочку к берегу. Седые бороды доходили им почти до колен. Затем один из них жестом подозвал Брата, и, когда тот приблизился, оба втащили его на борт, а он благодарно за них уцепился. Дарр Дубраули смотрел, как они оттлкиваются от берега веслами. Лететь за ними? Он ведь обещал последовать за Братом, куда бы тот ни пошел, но ему больше хотелось лететь за Лисьей Шапкой, поговорить с ней, если получится. Он вскинулся, обернулся, но Лисья Шапка пропала. Он взлетел, поднялся над этим несуществующим местом, но ее не увидел. А потом, когда он снова повернул к реке, исчезла и лодочка. И сама река. И даже тропа, по которой они сюда пришли. «Нельзя вернуться тем же путем, — давным-давно сказала Лисья Шапка. — Потому что вернуться вообще невозможно. Только идти вперед».

Солнце не село, вообще не опустилось, словно и не могло. В складках и ущельях внизу Дарр видел Людей — спрятанных или попавших в ловушку, — а рядом похожих на Людей черных созданий, которые их мучили. Это напомнило ему о шайке Волков и их жертвах, о том, как Вороны, сидя на телах, дерутся за мясо и ссорятся. Он полетел дальше к тусклому солнцу и увидел, как из него летит ему навстречу стая больших птиц.

Нет, не птиц. Это были земные твари, но с крыльями на спине, и эти крылья бились очень быстро, как у мотыльков. Толстопузые, голохвостые, зубастые, как Волки. Да как же они держатся на таких крошечных крылышках? Дарр оказался среди них и полетел с ними, словно они его взяли с собой. Одна тварь закричала и показала вниз: увидела добычу и звала остальных. И они спикировали, сбив Дарра своими крыльями по пути. Вонь от них шла ужасная. А внизу, на черной земле, он увидел Брата, который снова шагал в одиночестве. Крылатые твари — Дарр даже не сразу это понял — разыскивали именно его.

Все они обрушились разом. Брат в ужасе поднял голову, но мог только отмахиваться от них, отбивать в сторону, как шершней. Твари схватили его, подняли в воздух, с торжествующими криками потащили прочь, а Брат извивался, как рыба в когтях Скопы.

Потом, когда Дарр Дубраули и Брат вернутся в страну живых, Брат скажет ему: тогда, именно тогда он уверился, что будет проклят и нет ему спасения. А те двое седобородых Братьев, что везли его в лодочке? При жизни они были добры к нему и, когда его отдали на послушание в аббатство, утешили в отчаянии. Он часто молился у их могил. Может, эти молитвы и привели их к нему, призвали, чтобы он переправился через черные воды. Святые иноки! Но дальше они не могли с ним идти. И тогда он остался один, без спутников и помощников.

— Адские мучения обрушились на меня, — скажет он. — Грешники и демоны пытались утащить меня за собою в смерть, но я отбивался. Один.

Здесь он остановится — всякий раз, когда будет рассказывать, то есть часто, — и посмотрит сперва на небо, словно прося о снисхождении, а потом на Дарра, с осуждением, — о, как хорошо Дарр выучил эти выражения людских лиц! — и Дарр запищит, как виноватый птенец, хоть он ничего дурного и не сделал. Он это точно знал. Так ему сказал ангел, судивший его.

Дарр Дубраули сам не знает, как долго искал Брата в темной долине — день, год, сезон? — потому что здесь их было не различить. Даже сама долина иногда пропадала. Если посмотреть вниз, она возникала, но стоило отвести глаза, приходилось снова ее искать, словно к жизни ее пробуждал только его взгляд.

И еще кое-что стало ему ясно: не закатное солнце рождало неизменное алое зарево на помраке, да и не помрак это был. Здесь вовсе не было солнца. Это пылал огонь внутри огромной горы, пробивался сквозь щели и расселины, вскидывал языки пламени, точно кузнечный горн. С неохотой Дарр подлетел ближе к этому жуткому месту, потому что туда летели крылатые твари, как Грачи на ночевье. Они потащили его за собой, решив, что он один из них, — он ведь был черный, как и они, крылатый, как и они.

Куда ты?

Это сказал летевший рядом черный Боров с петушиным хвостом.

Не знаю, ответил Дарр Дубраули. Ищу кое-кого.

Да ну, не капризничай, сказал зверь. Всюду полно работы.

Нет-нет, сказал Дарр Дубраули. Только один мне нужен. Брат.

Ну так, проговорил летающий Боров. Их тут много.

Мне нужен конкретный, объяснил Дарр Дубраули. Он недавно здесь.

Дарр не понял — то ли зверь обдумывал услышанное, то ли просто молчал, но потом он сказал: Мелкий, толстый, плаксивый зануда?

Ну, протянул Дарр Дубраули. Да.

Знаю такую душу! — радостно завопил Боров и оскалил клыки. Я с ним работал! За мной, за мной!

Он снизился, хлопая перепончатыми крыльями, а за ним устремились еще несколько тварей — и Дарр Дубраули.

Глаза выклевывай! — закричала ему одна из тварей, зверь со змеиным хвостом. Такой у вас обычай, да? Так выклевывай им глаза снова!

Пробиваясь сквозь тяжелый воздух, Дарр Дубраули смотрел вниз на Людей — на души, — которых по-разному мучили звери вроде тех, с которыми он летел. Теперь стало ясно: что бы там Люди ни говорили, самое худшее для них — не то, что они умирают, а то, что не умирают.

И сколько они тут пробудут? — спросил он. Когда это все закончится?

Закончится? — завопила змеехвостая тварь, которая советовала выклевывать глаза. Никогда! Совсем никогда! Никогда, никогда, никогда!

Один день из семи они отдыхают, сказал Боров. Смотри.

И тут, посреди множества страдальцев, Дарр Дубраули увидел два широких блюда с большими темными камнями и одним белым. Черный зверь, большой, как людской воин, поднял черный камень с блюда белого камня и бросил на другое. И мучимые души зарыдали, биясь в судорогах от нетерпения.

Ждут дня Белого Камня. Но как же они узнают, когда один день заканчивается, а другой начинается?

Вот это он, да? — спросил Боров, выпростав лишенную суставов руку, чтобы указать на невысокий широкий уступ неподалеку.

Да, там Брат стоял на коленях перед людоподобным зверем, черным, волосатым и рогатым, с огромными желтыми зубами, — такое создание Брат наверняка назвал бы «демоном». Голое тело Брата покрывали порезы и синяки; он ломал руки от ужаса или в знак мольбы.

Суд! — завопила змеехвостая тварь. Над ним будет суров!

Дарр Дубраули снова поглядел на Брата, и тут же черный демон, черная гора и дымное небо исчезли. Перед Братом стояла белая фигура, кажется женская, бледная, золотистая, — к ней он обращался с мольбой, — а за ней высились две белые башни, почти невидимые: они уходили в чистое небо, а к ним вел сверкающий мост, такой длинный и высокий, что растворялся в белой дали.

Дарр Дубраули резко повернул, чтобы оторваться от своры мучителей, и спустился, и тут же снова возникли черная гора, пламя и демон. Но стоило ему повернуть в другую сторону — «направо», кажется, так это называли Люди, — возникало светлое и золотое видение. И все же (чем ближе к земле он оказывался, тем яснее это становилось) оба создания, ангел и демон, стояли бок о бок и говорили друг с другом. Спорили.

Дарр приземлился среди разных тварей, больших и малых, которые собрались тут послушать. Никто не обратил на него внимания.

Проклята! — вопил черный демон, указывая пальцем с длинным ногтем на Брата. Проклята эта душа.

Невозможно, ответила белая фигура, поднимая руку. Он ведь еще не умер. Есть время покаяться.

Не умер! — взревел демон. Так почему же он здесь, перед нами?!

Тело его еще живо. И ждет его возвращения.

Ого! Значит, такая уловка, проговорил демон. Но все равно.

Нет, возразила белая фигура. Не проклята душа. Пока что.

Дарр Дубраули, как и Брат, смотрел то на одного, то на другую; и стоило повернуть голову вправо, оба видели башни и мост в небо, а если влево — появлялись черная гора и пламя.

Но он же проклятый грешник! — воскликнул демон. Он и сам это знает. Смотри, как сопли распустил. Пьяница! Трус!

Он священник Господень, сказала светлая фигура, и ее голос звенел, точно у хористов в аббатстве. Он добровольно пришел сюда на суд и по своей воле принял страдания. Он заслужил милосердие.

Ему, значит, можно выбирать свою долю? А я-то думал, только Богу это решать, и приговор всегда справедлив!

Ты! Что тебе знать о Божьей справедливости? С тобой ли делится Он тайнами сердца своего?

Вот что я знаю, отвечал черный. Этот человек совершил убийство. Священник! Что же, сможет он себя за это простить?

Он сдлал это с благородной целью, сказала она. Чтобы защитить других. Людей той земли и свое аббатство. Покаяние и епитимья очистят его.

Вы только посмотрите! — взорвался демон. Он убийца! Убийство убийцы — все равно убийство. Смотрите!

Из ниоткуда он выволок тело — старого, грязного, жалкого человека, по-прежнему в обрывках птичьего костюма.

Рассказывай, что знаешь, приказал черный.

Убитый Волк попытался ответить, но не смог, только давился так, что изо рта у него текла черная слюна. Белая фигура скрестила руки на груди и встряхнула головой с легким нетерпением. Затем она сложила ладони и посмотрела наверх. Голосом, подобным звону колокола, произнесла одно слово; и из белых туч ее царства явилась лестница, золотая лестница — ступенька за ступенькой.

О, слава Богу, прошептал Брат.

Убитый мальчик спустился, нащупывая каждую перекладину босыми ступнями. Его лестница застыла, не касаясь грязных камней. Обернувшись к ним, но ни на что не глядя (или глядя сразу на все) широко распахнутыми золотыми глазами, он поднял руку со сложенными двумя перстами — Дарр Дубраули видел, как Аббат делал то же самое.

Он заговорил, и его нежный голосок не всегда было слышно за рокотом земли, воплями тварей и мучимых душ. Мальчик рассказал, как попросил Брата отомстить тем, кто его убил; недостойно было просить о таком, но грех этот ему простился за юность и добродетель. Брат с любовью и добром в сердце сделал лишь то, о чем его попросил мальчик.

Закончив речь, он вновь полез вверх по лестнице.

Вот так, проговорила светлая фигура ангела. Этот человек свободен. Ему еще хватит жизни, чтобы покаяться в своем злодеянии, если это и было злодеяние.

Я возражаю! — взревел демон, и огонь полыхнул внутри горы у него за спиной. Если даже тело его проживет сто лет, он не смоет своих преступлений!

Седмижды семьдесят раз. Если раскаяние искреннее. Таковы правила[52], не спорь с ними.

Я вызываю свидетеля! Своего свидетеля! — заявил демон, вскинув руку. Я вызываю — Ворону!

Дарр Дубраули уставился на указующий перст демона. Это о нем? И почувствовал, как глаза тварей вокруг обращаются к нему.

Ворона! — закричала хвостатая тварь и потянулась к нему. Ворона!

Дарр подумал, что его съедят, если он не подчинится. Ангелица из своего белого царства подозвала его своим «бакулюсом». Дарр неохотно взмахнул крыльями и оказался рядом с Братом, который на него и не взглянул. Дарр подумал, а вдруг Брат ошибся, и, хотя он Ворона, его все-таки могут проклясть, и чем это грозит.

Давай свои показания, приказал демон, скрестив волосатые лапы так же, как прежде светлая фигура — тонкие белые руки.

Нет у меня никаких показаний, сказал Дарр Дубраули.

Не лги! Ты был с ним там, на скалах в горной долине. Расскажи о его мече, о злорадной ухмылке, расскажи, с какой радостью он раскроил череп жертвы!

Не помню такого, сказал Дарр Дубраули, и это даже была правда, но при словах демона он начал вспоминать.

Говори, вновь приказал демон. Или сам попадешь в огонь. Как тебе это понравится?

Прекрати, вмешалась ангелическая фигура. Ты давишь на свидетеля.

Они продолжили спорить, но Дарр перестал их слушать. Он вдруг заметил — быть может, благодаря вороньим глазам, так широко посаженным, что многое можно увидеть, — всех вокруг судят точно так же. Бесчисленные споры, подобные этому, шли на грудах камней и на скальных уступах, бесчисленные людские души корчились в огне зверотварей, но некоторые уходили по скользкому мосту к сияющим башням, а крылатые твари пытались их столкнуть.

Давным-давно Лисья Шапка сказала ему: в Имре существует всякая вещь, но лишь одна каждого вида. Однако здесь Дарр Дубраули увидел только одну вещь, зато повторенную бесконечное множество раз.

Мне здесь не нравится, сказал он. И добавил на своем языке:

— Мне здесь не нравится!

Башни и гора содрогнулись, точно услышали.

Птица смерти, закричал демон, словно издалека. Ты ответишь или будешь служить мне здесь вечно.

Нет, отрезал Дарр Дубраули. Я не из этого царства. Вам меня тут не удержать. Фубун всем вам.

Corve! — прошептал Брат и предостерегающе поднял руку.

Но Дарр Дубраули знал свою правду: что бы они там ни думали, Брата можно судить и мучить здесь, а Дарра Дубраули — нет. Не потому, что он жив, не потому, что он срединный дух, не потому, что он не грешил, но потому, что его тут вовсе и не было.

Вы, сказал он. Вы все из Имра. Я из Ка. Я не ваш.

Он распахнул крылья, пригнулся, подпрыгнул, взмахнул ими — и взлетел, поджав лапы к телу. Ад провалился вниз быстрей, чем Дарр набирал высоту, поднимаясь к тому, что должно было быть небом, но становилось лишь чернее, а тучи оказались темными валунами: к ним даже можно прикоснуться. Через несколько взмахов он почувствовал, а затем увидел, как его нагоняет и обгоняет другое существо — Брат, снова в своем балахоне, на ногах болтаются сандалии. Дарр Дубраули догнал его и уцепился за него; он ничего не видел; пахло землей и влажным камнем, ужасная теснота охватывала их все теснее.

Потом ничего.

А потом голос Брата, обычный его голос прямо над ухом:

— Когда мы уйдем вниз?

Дарр чуял запах его тела.

— Мы вернулись, — сказал он.

Брат не ответил, но, когда сверху послышался громкий лязг, вздрогнул и шевельнулся. Полоска дня. Дверь из Преисподней. Открывается шире.

— Что стало со мной? — спросил Брат, но Дарр не мог ответить.

Вниз потянулись руки, чтобы вытащить его наверх, а вместе с ним и Дарра Дубраули. Радостные крики, благословения, солнечный свет и свежий воздух.