Кощей. Перезагрузка Казьмин Анатолий

9

Просыпаюсь от щекочущего ноздри запаха жареного мяса. Поднимаюсь и, протерев глаза, с удивлением вижу надетую на струганую ветку тушку кабанчика, которая, установленная над вспыхивающими алыми углями, издает этот заманчивый запах.

– Здоров же ты спать, Георг! – Болтомир помахивает над углями еловой веткой и поливает пузырящуюся жиром тушку из фляги. – Теперь верю, что не простых кровей. Но и воинской наукой не владеешь. Воин в походе до рассвета встать должен.

– Да ладно тебе, – отмахиваюсь миролюбиво и бреду к ручью умываться.

Проходя мимо болотца, в котором ночью кто-то возился, краем глаза замечаю шевеление мшистой кочки. И будто бы даже глаза у нее сверкнули в мою сторону. Останавливаюсь и присматриваюсь. Вроде бы обычная кочка. Отворачиваюсь и тут же слышу за спиной булькающее бормотание, в котором явственно различаются слова:

– Кощей это или нет? И он, и не он вроде…

Резко оборачиваюсь, но на болотце никакого шевеления. Нет даже ряби на подернутой ряской поверхности. Лишь большая зеленокрылая стрекоза приземляется на кочку.

Решаю больше не реагировать на разные глюки, не то опять заблужусь из-за какого-нибудь хохотунчика, а там Болтомир жарит вкусного кабанчика.

Хрустя нежными поросячьими ребрышками вприкуску с сочной редькой из собственных запасов, думаю о том, что пусть я и являюсь каким-то там уплотненным духом, но все плотские наслаждения мне доступны, словно простому человеку. И это просто замечательно. Впрочем, если верить Яге, люди являются нашими непосредственными потомками, а значит, все их способности унаследованы от нас.

– Говори, – обращается ко мне Болтомир, забросив в кусты последнюю обглоданную кость, и припадает к горлышку фляги.

– О чем? – Я хоть и ждал вопроса по поводу моего вчерашнего предложения, но на всякий случай решаю уточнить.

– Как собираешься мне помочь победить Горыныча? – Парень сыто отрыгивает редькой, заставляя меня задержать дыхание. – И что потребуешь за услугу?

– Ну, – начинаю, выдохнув, – Горыныча еще нужно найти. И именно в поисках его логова я и обещал тебе помочь. О победе над ним речи пока не было. А что я потребую за это? Ты же знаешь, что я сам иду незнамо куда, в поисках незнамо каких чудес. Так почему бы нам не пойти вместе? Дружеское плечо в пути – больше мне ничего от тебя не надо.

– Добрые слова ты изрек. – Болттомир встает и протягивает мне лопатообразную ладонь.

Поднимаюсь и я. Моя ладонь выглядит куда более аристократически, но не сильно уступает размерами. С минуту мы краснеем от напряжения, пытаясь выяснить, чье рукопожатие крепче. Поняв, что не уступаем в силе один другому, одобрительно похлопываем друг друга по плечам.

– Пора, друг Георг, в поход выступать, – говорит Болтомир. – Не то солнце скоро в зените будет, а меня в полуденные часы в сон клонит. Надо будет вздремнуть часок-другой в прохладном тенечке.

– Вздремнуть в обед – это дело, – одобрительно киваю, завязывая изрядно облегченную котомку. – Я что тебе предложить-то хочу? Мыслю, искать нам нужно Бабу-ягу. Слыхал о такой?

– Кто ж о ней не слыхал-то? Видал даже давеча. Пролетала в ступе по небу, ведьма окаянная. Слыхал, не одного доброго молодца извела карга старая. На кой она тебе? Нешто жить надоело?

– Не мне, Болтомир, а тебе.

– Мне не надо, – энергично мотая головой, отрицает простодушный парень.

– Да? А скажи мне, друг Болтомир… Слушай, если мы друзья, можно я тебя буду запросто Болтом звать? Не на людях, естественно, а промеж собой. Можно?

– Болтом звали деда, победителя Змея Горыныча и основателя Заозерского княжества Крутоболта. Мнится, не достоин я такой чести. Но ежели промеж собой, то можно.

– Договорились. Меня можешь тоже звать просто… э-э-э… Ну, ты и так меня просто Георгом зовешь. Можешь, если хочешь, Кошей. Это мой конспиративный псевдоним.

– Кос… пси… – Болтомир пытается повторить незнакомые слова.

– Короче, друг мой Болт, скажи мне, кто поведал Ивану, где найти Кощея и как его извести?

– Знамо, Яга и поведала, – не задумываясь, отвечает тот. И тут же соображает: – Считаешь, она и о Горыныче подобное ведает?

– Сам-то как думаешь?

– Мыслю, нечисть о нечисти должна все ведать.

Итак, мой хитрый ход удался, и я приобрел надежного или по крайней мере сведущего в местных реалиях попутчика. А там, глядишь, если поиски Яги увенчаются успехом, она избавит простодушного княжича от навязчивой любви к не пойми какой твари, скрывающейся под личиной Василисы Прекрасной. Ну, или подсунет ему другую такую же, и пусть парень будет счастлив в неведении.

В общем, отправились мы вниз по течению ручья, разумно рассудив, что вода рано или поздно выведет к людскому жилью. А люди всегда укажут, где обитает тот или иной ведьмак или ведьма. А уже те могут и на след Яги вывести.

А я меж тем все сильней начинал скучать по рыжей бестии, которую и знал-то всего день. Присушила, не иначе. Сказано же, ведьма.

Вдвоем идти стало гораздо веселее. Я выведывал у Болтомира нюансы обычаев местной знати, попутно скармливая ему небылицы о собственном выдуманном Великом княжестве.

Попутчик походя пристрелил из лука пару нерасторопных зайцев, которых самолично и зажарил во время обеденного привала. Даже и не знаю, как бы я добывал себе пропитание, не встреть княжича.

Меж тем подпитываемый родниками ручей превратился в небольшую речушку. В чистой воде порой проплывали довольно крупные рыбины. Изловчившись, я пронзил одну острым концом шеста.

– С полпуда будет, – оценил Болтомир, подхватив под жабры трепыхающуюся добычу. – Вечером запечем в глине.

Инициатива наказуема, потому эти полпуда пришлось тащить мне.

К вечеру лес поредел, деревья стали ниже, и вскоре мы вышли к месту слияния ручья с гораздо более широкой речкой.

При впадении ручей перегораживает небольшая рукотворная плотина. Падающая с нее вода крутит мельничное колесо. У мельницы стоит телега, запряженная гнедой клячей. У лошади непропорционально тонкие ноги и дистрофично раздутое брюхо. Всегда представлял именно такие экземпляры под седлом Дон Кихота или д’Артаньяна, когда тот впервые прибыл в Париж.

Белобрысый мужичонка с куцей бороденкой укладывает в телегу мешки с мукой. Дородная баба, на голову выше его, нетерпеливо поторапливает:

– Да пошевеливайся ужо скорей, Тюря! Улька и порожняком еле копыта волочит, а с грузом и вовсе дотемна лес миновать можем не успеть. А в лесу нонче, сам слыхивал, волки как никогда лютуют…

Заметив нас, баба замолкает с открытым ртом. Обернувшись к неожиданно замолкшей жене, мужичок тоже испуганно округляет глаза и как-то обреченно опускает руки.

Представляю себя на их месте. Ну что ж, их можно понять. Вышедшие из чащи два вооруженных лба вряд ли могут произвести положительное впечатление. Болтомир, если почистить и заштопать его амуницию, еще и мог сойти за благородного дворянина, но я, одетый не пойми как, с жердиной в руках и топором за поясом, никак не походил на доброго гостя.

– Здравствуйте, люди добрые! – громко прерываю затянувшуюся паузу.

Парочка синхронно кланяется почти до земли.

– Чьи будете? – властно вопрошает княжич.

– Из Мирошек мы, батюшка, – снова кланяется годящемуся в сыновья Болтомиру женщина.

– Я спросил, чьи будете? – грозно повторяет тот.

– Дык кто в нашу глухомань данников пришлет, тех и будем, – теперь отвечает мужичок. – Мы людишки дремучие. Наше дело исправно десятину платить. А кому, даже наш староста не ведает. Бывает, один боярин про нас вспомнит, бывает – другой. Иной год и два раза за данью приезжают.

– Оп… этой… зиции на ваших бояр нету, – глянув на меня, сурово говорит крестьянам княжич. – Ужо встречу, поучу уму-разуму.

Те лишь затравленно переглядываются.

В это время из дверей мельницы показывается новый персонаж. Оттуда выходит кряжистый мужик цыганистого вида, заросший черной бородой по самые глаза. Завидев нас, он прекращает хлопать себя по груди, выбивая мучную пыль из рубахи, и, подозрительно насупив брови, делает шаг назад. Но вот его взгляд останавливается на посохе в моих руках, кустистые брови ползут вверх в изумлении, колени подгибаются, и мужик, грохнувшись на четвереньки, семенит ко мне, старательно изображая из себя провинившегося пса. Не успеваю шарахнуться в сторону от этого сумасшедшего, как он бьется лбом в землю у самых носков моих сапог.

– Вечно здравствовать тебе, повелитель! – не поднимая головы, кричит он прямо в пыль, заставив ее взметнуться серым облаком.

– Ничего не понимаю, – искренне развожу руками в ответ на изумленный взгляд Болтомира и тычу посохом в спину мужика: – Эй, припадочный, ты меня ни с кем не перепутал?

Мне показалось, будто в тот момент, когда кончик посоха еще не коснулся лопатки бородача, с него, словно с пьезозажигалки для газа, слетела маленькая искорка, заставившая мужика вздрогнуть. Но я решил, что это эффект от игры солнечных зайчиков, проникающих сквозь трепещущую на легком ветерке листву дуба, под которым мы стоим.

– Как скажешь, повелитель, – не поднимаясь, попятился задом мужик. – Попутал, как есть попутал. Ясно вижу теперь, что не за того тебя принял, повелитель.

– Почему этот смерд называет тебя повелителем, Георг? – с удивлением смотрит на эту чудную сцену княжич.

– Сам ничего не могу понять, – отвечаю вполне искренне и выдаю первую пришедшую в голову версию: – Может, он родом с моих земель? Эй, а ну встань, чудило.

Мельник поднимает голову и с настороженным подозрением осматривает меня с ног до головы. Затем переводит взгляд на посох, вздрагивает и пятится на шаг назад.

– Так ты не… – обрывает он вопрос на полуслове, поднимаясь-таки на ноги.

– Не кто? – Тоном, говорящим, что его терпение заканчивается, переспрашивает Болтомир.

– Этот посох принадлежал другому, – проигнорировав наезд княжича, уже спокойным тоном обращается ко мне неожиданно быстро оправившийся от испуга бородач. – Тот… э-э-э… человек погиб. Узрев посох в твоих руках, я решил, будто он восстал.

– Теперь понятно, – киваю с облегчением, что все так просто объяснилось, однако понимаю, что таким объяснением может удовлетвориться только мой попутчик. Сам продолжаю оставаться для себя, если можно так выразиться, темной лошадкой. Видя, что теперь и Болтомир смотрит на шест, поясняю: – Я подобрал его на лесной тропе несколько дней тому назад.

– Могу ли я предложить тебе за него хороший меч? – спрашивает вконец осмелевший мельник.

– За каким мне твой меч? – отклоняю предложение, мысленно добавляя, что сроду не умел пользоваться разными мечами, саблями и прочими шпагами.

– Кто был тот человек, которому принадлежал посох? – снова вмешивается Болтомир.

Мужик зыркает на него, как на надоедливую муху, однако через мгновение прячет взгляд и, слегка склонив голову и ссутулив плечи, принимает смиренную позу. Помявшись некоторое время, все же отвечает:

– Лесной князь он был.

– Что? – Княжич берется за рукоять меча. – Так ты с татями лесными знаешься?

– Дык я в глуши живу, – разводит руками мужик. – Тут хошь не хошь, а будешь знаться со всеми, кто нож к горлу поднесет. Заступников тут, чай, не сыщешь. Вы вот тоже не больно от татей отличаетесь…

Болтомиров меч с шелестом покидает ножны, и я едва успеваю схватить его за руку.

– Оставь, – говорю миролюбиво. – В диких местах всегда живут люди с дикими нравами. Нешто всем будешь головы рубить?

Княжич возвращает оружие на место со словами:

– И то правда, нечего о всякую погань меч марать. Плетей всыпать, и будет с него.

– Плетей – это дело, – киваю будто бы одобрительно, и тут же спешу перевести внимание на уже скрывающуюся за поворотом лесной дороги телегу: – Эй, люди добрые, куда это вы так спешите? Нешто уставших путников не обождете и не определите на ночлег?

Понимая, что со своей клячей им от нас не удрать, крестьяне покорно останавливаются и что-то говорят друг другу, еле шевеля губами, словно стараются скрыть свои переговоры от нас.

– Плюнь ты на этого смерда, Болтомир, – хлопаю княжича по плечу и увлекаю его в сторону телеги. – Будет случай, еще займемся его воспитанием. Пойдем лучше отдохнем как следует в деревеньке.

– А как следует? – спрашивает князь, согласно шагая вместе со мной.

– Ну, с банькой чтобы. Эй, банька-то у вас имеется?

– А как же без баньки-то? – невесело отзывается мужичок.

– Погодь, господин, – окликает наглый мельник, и когда я останавливаюсь, говорит требовательным шепотом: – Продай посох. Золотом заплачу.

– Золотом, говоришь? – изображая заинтересованность, приближаюсь к мужику и хватаю его за жесткую бороду. – Это кто же тебе за помол золотом платит?

В черных глазах загорается лютая злость, и я начинаю жалеть, что не позволил княжичу снести эту бандитскую голову. Продолжая сжимать в пальцах бороду, поднимаю посох с намерением врезать черепообразным концом мужику по лбу. И вдруг – теперь я это заметил точно – с посоха снова сорвалась искра и вонзилась мельнику меж глаз. Те сразу собираются, что называется, в кучу, словно мужик пытается рассмотреть собственную переносицу.

А посох-то не просто палка. И мужик явно в курсе его назначения. Похоже, стоит пообщаться с мельником плотнее. Вот только без свидетелей.

Отталкиваю обмякшего мужика. Болтомир только сейчас заметил, что я отстал, и вопросительно смотрит на меня.

– Объяснил смерду, чтобы вел себя с благородными людьми вежливо, – бросаю ему и, чтобы не дать княжичу озадачить меня каким-нибудь неудобным вопросом, догоняю телегу и обращаюсь к крестьянам: – Большая деревенька-то?

– Наша-то? – переспрашивает мужичок. – Дык три двора всего и осталось. Середу со всей семьей в прошлом годе волки задрали. Теперича его хата пустая стоит.

– Отчего ваш князь облаву на волков не сделает, коли лютуют так серые? – спрашивает Болтомир.

– Нам ли ведать княжьи помыслы, – пожимает плечами крестьянин.

Вспомнив слова мельника о бывшем владельце посоха и реакцию на них Болтомира, спрашиваю у княжича:

– Кто такой тот лесной князь, о котором говорил смерд?

– Нешто в ваших землях лесных татей нет? – в очередной раз удивляется моему незнанию тот.

– Почему нет? Есть, – и, вспомнив известный анекдот, добавляю: – Немножко. Только для себя.

По озадаченному взгляду княжича видно, что он анекдота не знает. Надо будет при случае рассказать.

– А-а, – доходит до меня, – у вас главарей татей называют лесными князьями?

Парень отрицательно крутит головой и терпеливо поясняет:

– Под рукой лесного князя бывает несколько шаек. Иной раз их собирается так много, что не всякого князя дружина сможет дать им отпор. А рано ли, поздно ли такая орава затевает нешуточную татьбу, и тогда горят веси да деревеньки, а то и крупным городам несладко приходится. Потому, как только слух о появлении лесного князя разлетается, окрестные князья да бояре сыск объявляют, назначив награду за голову лихоимца. Бывает, и рать собирают, после которой в окрестных лесах не то что татей, крупного зверя не остается.

– Понятно, – удовлетворяюсь объяснением. – У нас такие персоны крестными отцами называются.

Так и беседуем, следуя за скрипучей телегой, пока не выходим на опушку. Перед нами на небольшом взгорке за кое-где подгнившим частоколом расположились в окружении сарайчиков несколько крытых соломой изб. В начинающих сгущаться сумерках слышится милая русскому сердцу какофония деревенских звуков: мычание коров, куриное кудахтанье, гогот гусей, тявканье собачонки и чья-то добродушная матерщина.

– Вот они, Мирошки наши, – сообщает мужичонка, остановив телегу.

– Не слепые, сами видим, что вот они, – двигаюсь вслед за княжичем к жердяным воротам. Однако поняв, что сопровождавшие нас крестьяне следовать в деревню не спешат, удивленно оборачиваюсь: – А вы чего встали?

Супруги переглядываются, и мужичок говорит:

– Мы это, пойдем на хутор к себе?

– Бедно у нас, – встревает молчавшая доселе баба. – В Мирошках вам лучше будет.

– И далеко ваш хутор?

– Дык версты две туды. – Мужичок машет рукой направо.

– А как же волки? – вспоминаю слова бабы. – В лесу темно уже совсем.

– Авось пронесет.

– Ну, если чего несвежего съел, то может и пронести, – не сдерживаюсь от колкости. – Думаешь запахом волков отогнать?

Оборачиваюсь на взбалмошное тявканье и вижу трех собак, бегущих к нам. Болтомир уже стоит в воротах. Он поддает ногой шавке, которая пытается тяпнуть его за сапог. Вот выскакивают ребятишки и прогоняют хворостинами собак. Следом появляется высокая женщина. Она что-то говорит княжичу, бросая быстрые взгляды и на меня.

За спиной раздается скрип колес. Это странные хуторяне, воспользовавшись моментом, спешат скрыться в лесу. Подозрительные они какие-то. Ну да хрен с ними. Может, жизнь в этом лесу любого таким сделает.

Через полчаса беременная молодка провожает нас в баню. Она находится на берегу пруда по ту сторону холма. За речушкой, на которой сделана запруда, видны ровные грядки огорода. Далее начинающее желтеть поле. И огород, и поле обнесены нехитрой оградой из жердей, оберегающей урожай от потравы лесным зверем. Несмотря на то что уже полностью стемнело, мое новое зрение позволило все это подробно рассмотреть.

Как оказалось, деревенские мужики еще поутру ушли заготавливать сено на дальние лесные поляны и вернутся только к завтрашнему вечеру. Встретила нас жена старосты, высокая, худая баба с большими и жилистыми, как у мужика, кистями рук и странным именем Колунья. Встретила так, будто ждала нашего прихода. Не поинтересовалась, ни кто мы, ни откуда, ни куда путь держим. Спросила лишь, останемся ли только на ночь или задержимся дольше. Узнав, что задерживаться не собираемся, кивнула и сама предложила попариться в баньке. Мол, она нынче уже топилась, надо лишь чуток подогреть. Разумеется, предложение мы приняли с благодарностью. Я наконец-то избавился от пойманной полдня назад рыбины, отдав ее конопатой девахе, сопровождающей Колунью.

В дом нас не пригласили. Пока прогревалась баня, усадили за длинный стол под жердяным навесом и поставили перед нами по кувшину с парным молоком и глиняное блюдо с расстегаями с репой. Помнится, уральские родственники как-то потчевали меня пельменями с редькой. У непривычного человека может запросто вывернуть желудок от одного запаха. Хотя на вкус, если перебить запах, например, стопкой самогона, пельмешки были вполне годными. Казалось бы, репа от редьки мало чем отличается, однако запах от расстегаев был ну просто изумительный. Прежде чем испробовать пирогов, мне пришлось шумно сглотнуть заполнившую рот слюну, иначе она потекла бы по подбородку.

Болтомир не церемонясь уминал угощение за обе щеки, с хлюпаньем запивая молоком. Странно, но он общался с женой старосты хоть и свысока, но без крайнего высокомерия, с которым обращался к чете хуторян и мельнику. Собственно, и общения-то особого не было. Колунья молча стояла в сторонке, наблюдая за тем, как гости споро работают челюстями. Лишь изредка отдавала распоряжения суетливо пробегающим бабам да цыкала на любопытных ребятишек.

Тут и банька подоспела.

– А что, – спрашиваю у сопровождающей нас молодки, – ведун или какая-никакая колдунья в ближайших окрестностях обитают ли?

– Так вы ж не иначе как через Леденеву мельницу пришли. Нешто не встретили его? – удивляется бабенка.

– Кого?

– Да Леденя! А на кой он вам? Ежели хворь какую заговорить, то и Колунья сможет.

– Мельник колдун? – встревает Болтомир.

– Рази ж мельник может быть не колдуном? – На лице беременной молодки отображается искреннее недоумение. – Как же тогда он заставит чертей жернова двигать?

– Разве их не колесо двигает, которое крутит вода? – заинтересованно спрашиваю я.

– Как колесо может толкать жернова, если оно крутится снаружи, а жернова двигаются внутри мельницы, – убойным аргументом звучит ответ.

Капитулирую, разведя руками.

– Поутру надо к мельнице вернуться, – говорит Болтомир, разоблачаясь в предбаннике. – Хорошо, что ты не дал мне снести голову наглому смерду. Глядишь, теперь поможет в поисках.

Вот так рушится мой план встать пораньше и, пока княжич спит, смотаться к мельнику, прояснить вопрос про посох и его бывшего хозяина. Чую, мне это важно знать. Задумавшись, машинально беру посох в руки и всматриваюсь в набалдашник. В мерцающем свете лучины кажется, будто череп ухмыляется.

Так с посохом и захожу в парилку вслед за княжичем.

– Эй! – выводит меня из задумчивого состояния возмущенный крик Болтомира. – Почему угли не залили?

Действительно, очаг каменки озаряется исходящим от углей алым светом.

В предбаннике слышатся торопливые шаги. Вероятно, кто-то спешит исправить оплошность. Ан нет… Какая-то возня. Дверь в парилку со скрипом подается внутрь, закрываясь плотнее. Из-за нее раздается глухой мужской голос.

Я вдруг вспоминаю, что слышал мужскую ругань, когда с опушки впервые увидел деревеньку. Получается, не все мужики ушли на сенокос.

– Эй! – Болтомир грохнул кулаком в дверь. Но та, сбитая из толстых, плотно подогнанных досок, даже не дрогнула. Снаружи никто не ответил. Зато послышался скрежет наверху, будто чем-то задвинули печную трубу. И действительно, небольшое помещение стало быстро заполняться удушливым запахом тлеющих углей.

Затравленно осматриваем парную. Нет ни ведер, ни даже ковшика с водой, чтобы залить угли. Стены из толстых бревен. Потолок, словно во фронтовой землянке, сделан внакат из таких же бревен.

– Уморить нас решили тати, – хрипит княжич и начинает безрезультатно биться в подпертую снаружи дверь.

10

Пока Болтомир бьется в дверь, я еще раз осматриваю помещение. Ловушка оказывается надежной. Попали, как кур то ли во щи, то ли в ощип. Никогда не знал, как правильно звучит эта поговорка. Странно, что задумался о ней в момент, когда вот-вот загнусь от угарного газа. Вот и княжич уже опустился на карачки. Содержимое его желудка выворачивается прямо под порог. Видать, решил напоследок устроить неприятный сюрпризец запершим нас душегубам.

Почему-то на меня угар все еще не действует. Может, потому, что я не так активно двигался, как Болтомир? Или потому, что я бессмертный? Вот, кстати, отличный повод проверить версию о моей бессмертности. Эх, жаль княжича. Отличный парень, хоть и простоват. Но, если жив останусь, я этим злыдням за него отомщу. Еще не знаю как, но мстя, как говорится, будет страшна. Гарантирую.

Собственно, а почему бы не начать веселиться прямо сейчас? Эх, нет же тут ничего, что сломать можно… Попробую хотя бы полок раскурочить. Вбиваю шест, который все это время не выпускал из рук, в щель между широкими осиновыми досками, налегаю всем телом и с ужасным скрипом выворачиваю одну.

Что бы еще сломать?

Откладываю шест, хватаю увесистую доску и с размаху бью по печной трубе. Труба сотрясается, и с расположенной в перекрытии выдры – расширения дымохода – осыпаются куски сухого глиняного раствора. Ага, сейчас мы ее… После пары новых ударов вываливается несколько кирпичей. Та-ак… Это ж если обрушить трубу, то получится дыра в крыше, через которую выйдет угарный газ!

– Держись, дружище Болт! – кричу натужно кашляющему княжичу и начинаю колошматить по трубе с еще большим неистовством, хрипя при каждом замахе: – А-а, с-суки!

Наконец труба обрушивается, выбивая у меня из рук доску и взметывая к потолку тучу пыли, искр и дыма. Отскакиваю от обвала и падаю на раскуроченный полок. Под руку попадается шест.

Замечаю, как один из сыплющихся обломков бьет по голове продолжающего возиться на полу Болтомира, и парень окончательно затихает.

– А-а, волки позорные! – вскакиваю и в бессильной ярости замахиваюсь на дверь шестом.

Мой кулак, сжимающий деревяшку, начинает светиться желтоватым светом. Свет будто бы пробегает по древку к черепу. Тот вспыхивает яркой электрической лампочкой, и в следующее мгновение с него срывается ослепительная молния. Дверь вышибает с такой страшной силой, что содрогается весь сруб, а потолочные бревна с треском прогибаются, грозя переломиться и рухнуть нам на головы.

Я же, обалдев от происшедшего, перевожу взгляд с раскуроченного дверного проема на набалдашник шеста. Череп уже не сияет так ярко. Он, как часть шеста от него и до моей руки, будто бы светится изнутри мягким теплым сиянием. Та-ак, и это за него мельник предлагал мне какой-то ржавый меч? Да я им тут сейчас…

Выскакиваю из бани, вращая вокруг себя чудесное оружие, словно шаолиньский монах из некогда популярных незамысловатых китайских фильмов. Череп сыплет снопы искр, окружая меня ореолом света. Представляю, как феерично мое выступление смотрится со стороны, и жалею, что его не видит Яга. Да его вообще никто не видит. Где все? Где те, кто нас запер? Перед кем я тут выдрючиваюсь? Обида на коварных жителей деревеньки значительно усиливается.

Ну, блин, разнесу всю деревню по бревнышку! Вот только вытащу на свежий воздух Болтомира. Жив ли он?

Княжич жив. Он приходит в себя, когда я, вытаскивая наружу, неосторожно прикладываю его головой об косяк. Замычав, он становится на четвереньки и его снова выворачивает. Это когда он успел столько съесть? Траванулся угарным газом, видать, сильно. Да и сотрясение от попавшего в голову обломка трубы наверняка заработал. Вон какая шишка на затылке. С кулак будет. Да и я опять же его головой об косяк. М-да, сходили в баньку… Разнесу ее к чертям!

Вспыхнувшая злоба наполняет шест ярким свечением. Однако, глянув на голого княжича, временно усмиряю гнев и выношу из предбанника наши пожитки, попутно натянув штаны. Оттаскиваю вновь потерявшего сознание Болтомира дальше от бани и даю волю рвущейся из меня разрушительной силе.

Не знаю, как пропускаемая через шест сила регулируется, но тот удар, которым я выбил двери парилки, не шел ни в какое сравнение с тем, которым я буквально взорвал крышу сруба.

Увернувшись от пролетевших мимо стропил, оттаскиваю княжича с пожитками еще дальше.

В результате следующих трех ударов от сруба практически ничего не остается. Дымящиеся бревна разметаны в радиусе пятидесяти шагов. Часть из них плавает в пруду.

Получив временное удовлетворение, одеваюсь сам и натягиваю штаны и рубаху на Болтомира. Остальную амуницию напялит сам, когда очнется.

Эх, а я так мечтал помыться после двух дней блуждания по лесу и всласть выспаться в чистой постели! Ну, или хотя бы на душистом сеновале. И главное, за что нас погубить хотели? Что с нас взять?

Злость вновь закипает. Сжав наливающийся свечением шест, поворачиваюсь к деревне и, вздрогнув от неожиданности, чуть не выпускаю разряд по сгрудившимся в десяти шагах от меня жителям деревни. Все, от древней старухи до годовалого мальца, стоят на коленях, покорно опустив головы.

Ну и как я теперь буду жечь молниями это покорное стадо? И опять одни бабы и дети. А где же тот, чей голос я слышал из парилки за запертой дверью?

– Мы готовы принять за содеянное любую кару из твоих рук, господин, – говорит стоящая впереди всех Колунья.

– Готовы, говоришь? – ухмыляюсь злорадно. – Отчего же тогда я не вижу того, кто подпер двери в баню? А?

– Но ты уже покарал моего мужа, – поднимает на меня удивленный взгляд Колунья.

– Я? Кого покарал?

Тетка что-то тихо говорит односельчанкам, и те, не поднимаясь с колен, расползаются в разные стороны, открывая уходящую к деревне широкую тропу. На тропе, освещенный ярким светом полной луны, лежит человек с неестественно повернутой головой. Подойдя ближе, вижу, что это седой крепкий мужик лет пятидесяти, под стать Колунье. Вокруг его шеи обмотана толстая веревка. Та самая веревка, что я использовал вместо пояса. А я-то думал, что оставил ее в разгромленной бане.

М-да… Кто ж его, бедолагу-старосту, так приложил? Скорее всего, подельник, желающий замести следы. И женушка, смотрю, не очень печалится. Лицо ее как напоминало невозмутимостью физиономию индейского вождя, так и напоминает. Может, сама она и придушила муженька? С ее лапищами это сделать не трудно. Однако, коль уж она пытается свалить вину на меня, спрашивать об этом бесполезно.

– Кто еще из мужиков в деревне? – все же задаю вопрос Колунье.

– На сенокосе все, – твердит тетка. – Только муж мой и оставался. Ибо староста он… был.

Отчего не он встречал нас, ежели староста, а ты?

Далее выясняется, что, завидев вышедших из леса незнакомцев, коих сопровождал изгой Тюря со своей, по выражению Колуньи, блаженной женушкой, Репень, так звали старосту, решил до поры не показываться, а сначала выяснить, что за люди пожаловали и с какой целью. Потому и послал встречать чужаков жену. Сам же куда-то запропастился. Появился только тогда, когда гости уплетали расстегаи с молоком. Подозвав жену, староста сообщил, что нас необходимо убить, иначе будет беда для всей деревни, и посетовал, что не успел раньше, а то обязательно подсыпал бы отравы в пищу. Оборвав вопросы жены, Репень грубо приказал ей делать, что он говорит, и не интересоваться тем, для чего бабский ум не создан.

В общем, западню в бане подготовил и осуществил он, и ни Колунья, ни кто еще из баб о его замыслах ничего не знает. На мой наезд по поводу лжи жена покойного старосты откровенно ответила, что если бы имела желание содействовать мужу в злодейских деяниях, то уговорила бы его порешить нас во сне или подсыпать отраву в завтрак.

И как мне проверить слова этой каланчи в юбке? Не пытать же ее?

И кто же все-таки придушил моим поясом злыдня-старосту?

И самое главное, кому мне теперь мстить? Не убивать же на самом деле баб с ребятишками, даже если они и помогали Репню в покушении на нас!

Стон Болтомира отвлекает меня от допроса Колуньи. Вспоминаю, что сопровождающая нас в баню молодуха говорила, будто жена старосты владеет знахарскими познаниями. Хочу обратиться к ней, но пришедшая в голову мысль заставляет повернуться к продолжающей стоять на коленях толпе. Поднимаю руку с посохом и заставляю его светиться ярче.

– Значит, вы пришли, чтобы понести кару за содеянное зло? – вопрошаю громко и, выслушав ответное молчание, продолжаю: – Так слушайте мою волю! Я, Георг Советский, наследник великокняжеского престола, под властью которого находятся земли, простирающиеся от владений волотов и до самого края мира, повелеваю отныне считать Мирошки имуществом наследника престола Заозерского княжества великолепного витязя Болтомира, коего вы чуть не сгубили по недомыслию. Отныне ваши никчемные жизни зависят от жизни Болтомира Заозерского. Буде случится, что он не оправится от причиненного ему зла, все вы от мала до велика взойдете на его погребальный костер. Да свершится воля моя! Аминь!

С последним словом я бью посохом о землю. С макушки черепа в небо срывается столь ослепительная и жаркая молния, что я одновременно слепну и глохну от оглушительного грохота, а кожа на правой половине лица трещит, поджариваясь.