Кощей. Перезагрузка Казьмин Анатолий

11

Колунья действительно оказалась хорошей знахаркой. Утром Болтомир проснулся в более-менее приличном состоянии. Разве что периодически трогал все еще заметную шишку на голове, морщась при этом и сетуя, что нельзя надеть шлем, который он обычно снимал, только когда ложился спать или шел в баню. А зря. Вот если бы он и в баню ходил в шлеме, сегодня его голова была бы в порядке.

Естественно, последнее, что помнил княжич, это как нас заперли. Вкратце рассказываю ему о последующих событиях. Болтомир хватается за меч и рвется бежать разить все равно кого. С трудом удерживаю его, втолковывая, что главный злодей повержен, а рубить головы бабам и детям не пристало витязю. Тем более что они теперь его собственность.

– Моя собственность? – вздымает брови Болтомир, опускаясь на лавку.

– Ага, – весело киваю в ответ и рассказываю ему, как во искупление вины жители деревни поклялись отныне признавать над собой власть только Болтомира Заозерского, слепо следуя всем его наказам, даже если он повелит всем им в одночасье утопиться в болоте. О своей роли в принуждении жителей к этому решению я скромно умалчиваю.

– Зачем? – хмурит брови княжич.

– Что зачем?

– В болоте топиться зачем? Не буду я требовать такого, – наотрез отказывается он.

– Да? Мыслю, крестьяне будут рады узнать об этом. Разумеется, если ты не придумаешь чего похуже.

Чтобы не затягивать разговор, предлагаю Болтомиру скорее продолжить путь, если он, конечно, в состоянии. В очередной раз потрогав шишку на затылке, парень заявляет, что вполне здоров, однако изъявляет желание хотя бы бегло осмотреть свои новые владения. Тут я возразить ничего не мог, хоть и горел желанием скорее убраться восвояси, пока не вернулись с сенокоса мужики. Мало ли как отнесутся суровые лесные парни к двум проходимцам, якобы убившим их старосту, раскидавшим по бревнышку баню и требующим от жителей практически рабской повинности? Но, с другой стороны, представился шанс посетить мельника без свидетелей. За него и хватаюсь, обращаясь за завтраком к товарищу с предложением разделиться, чтобы не терять времени. Слегка посомневавшись, тот соглашается.

Болтомир оказывается на редкость хозяйственным парнем. Уже за завтраком, чавкая набитым ртом, он расспрашивает стоящую подле нас Колунью о количестве душ, голов скота и прочей неинтересной мне лабуде. Я же, наскоро проглотив миску непонятного, но сытного варева, напяливаю на обросшую мелким ежиком темно-русых волос голову шляпу, подхватываю шест и отправляюсь знакомой дорогой навестить мельника.

Вчера за разговорами лесная дорога показалась значительно короче. Сегодня же, если бы не уверенность, что не было никаких поворотов, мог подумать, что заблудился. По ощущениям, прошло не менее получаса, прежде чем вышел к знакомой излучине лесной речушки, за которой на месте ее слияния с ручьем стоит мельница.

Вот чего мне не хватает в этом… В этом – в чем? В этом мире? В этом невероятно затянувшемся сне? Короче, не важно. Чего мне здесь не хватает, так это часов. Без них не могу определить даже пройденное расстояние. Интересно, как с этим обстоят дела у аборигенов? Вероятно, у них врожденное чувство времени и, соответственно, ощущение пройденного расстояния. Это у моих… У людей моей реальности благодаря техническому прогрессу, заполонившему быт множеством всевозможных гаджетов, подобные чувства давно заглушены, а то и вовсе атрофировались.

– Эй, Ледень! – кричу, вспомнив имя, которым вчера называла мельника сопровождающая нас в баню молодуха.

Кстати, а не он ли был подельником старосты, удавившим того моим поясом? А ведь у этого бородача и мотивчик имеется. Очень уж он хотел завладеть чудесным шестом.

– Эй! – кричу, испытывая в два раза возросшее желание пообщаться с мельником. – Ледень, выходи! Базар есть.

Заходить самому в темные двери мельницы или в находившуюся подле покосившуюся лачугу с маленькими, затянутыми мутной пленкой оконцами, не испытываю ни малейшего желания. И это владелец подобной развалюхи вчера предлагал мне расплатиться за шест золотом? М-да… Впрочем, кто знает, может, золото здесь ценится дешевле меди?

– Эй! – ору в третий раз, начиная терять терпение. Приподнимаю шест, стискивая крепче пальцы, и с удовлетворением замечаю, как зародившееся в ладони свечение бежит по деревяшке и наполняет собой череп. Боевая готовность артефакта придает уверенности голосу: – А ну, ко мне на цырлах! И быстро! Не то разнесу к хренам твою богадельню, колдун недоделанный.

В последний момент расслабляю руку, сдерживаясь, чтобы не метнуть для большего устрашения молнию в небо, ибо вспоминаю, как вчера чуть не снес себе голову, поджарив правую половину лица. Машинально трогаю щеку – никаких следов. Либо не так уж и сильно поджарился, либо кроме бессмертности обладаю еще и быстрой регенерацией. Надо будет при встрече с Ягой прояснить этот вопрос.

Да где же этот чертов мельник? Может, он ушел куда по своим дикарским делам, а я тут только зря спектакль устраиваю? Мог хотя бы записку какую оставить. Мало ли, вдруг кто-то мешок-другой муки смолоть заедет.

И снова вопрос: а разумеют ли аборигены грамоту? Впрочем, мне это знать пока не жизненно необходимо.

А вот потренироваться во владении шестом-артефактом, пользуясь досугом, будет полезно. А там, глядишь, и мельник появится.

Для начала экспериментально выясняю, что мощность заряда, передаваемого от кисти руки к черепу набалдашника, зависит не от силы сжатия шеста, а от моего желания. Просто в момент эмоционального всплеска я автоматически сжимаю сильнее кисть. Далее силой мысли заставляю череп сперва искриться, затем обрасти, словно волосами, пучком маленьких трескучих молний и, наконец, засиять небольшим, но ярким и жарким светилом.

Ну что ж, теперь можно и по мишеням пострелять. Что же выбрать в качестве мишени? Постройки сносить пока не буду. Да и на крупных объектах потренировался вчера, принеся, как оказалось, убыток Болтомиру. Ну, я же тогда не знал, что деревенька вместе с порушенной мною баней станет его собственностью…

Ага, пожалуй, вон тот пень у дверей мельницы, вероятно используемый в качестве табуретки, подойдет.

Ё-моё! Я хотел просто разнести пень в щепки. Но выпускаю слишком мощный заряд, который попадает не в цель, а под нее. Подброшенный взрывом пень рикошетит от дверного косяка и влетает внутрь мельницы. Изнутри слышится грохот, треск, что-то рушится. Вероятно, выбивается какой-то стопор, и стоявшее до сих пор неподвижно мельничное колесо начинает вращаться.

Сразу возникают ассоциации с тиром, который любил посещать в детстве. Там была мишень-мельница, при попадании в которую начинали крутиться ветряные лопасти.

– Не погуби, повелитель! – Голос мельника заставляет меня вздрогнуть. Тот выполз из хибары на карачках и, как и давеча, споро семенит ко мне. – Не ведал я, что ты из великих. По недомыслию зло против тебя затеял.

Останавливаю блаженного, упершись ногой ему в темя. В голове всплывает фраза то ли из какого-то исторического фильма, то ли из книги:

– Нишкни, пес смердящий!

Не знаю, что такое я приказал, но мужик покорно упирается лбом в землю и замолкает, продолжая мелко дрожать всем телом. Может, опять меня с кем-то спутал?

Не знаю, с чего начать допрос, потому спрашиваю:

– Говоришь, осознал вину?

– Осознал, повелитель, осознал.

– И в чем же свою вину зришь?

– Не узрел я в тебе повелителя, великий. Мнил, ты простой смертный, владеющий толикой ведовства. Мнил, по недоразумению завладел ты посохом Кощея.

Та-ак, значит, мельник и правда колдунишка, если хоть и не сразу, но разглядел во мне какого-то бессмертного повелителя. Но Кощея во мне так и не признал.

– Значит, сам умыслил завладеть магическим посохом? – продолжаю задавать наводящие вопросы.

– Токмо ради того, чтобы самолично вернуть его князю Кощею, – бьется лбом о землю мельник.

– Ты разве не слышал о гибели Кощея?

Мужик поднимает голову и с удивлением таращит на меня черные глазищи.

– Тебе ли, повелитель, не знать, что восстал он, доказав свое бессмертие?

– Тебе-то откуда об этом знать? – злюсь на осведомленность Леденя.

– Дык вся лесная нечисть о том говорит.

М-да… Сарафанное радио в любом мире работает оперативно.

– Расскажи, как с деревенским старостой сговорился? – забрасываю вопрос наудачу.

– По недомыслию же, – снова бьется лбом оземь клюнувший колдун и рассказывает, как явился к нему Репень, дабы узнать о пришедших со стороны мельницы чужаках. Мельник сообщил старосте, будто мы засланцы разбойничьей ватаги, выведывавшие цели будущих грабежей. Мол, если нас не убить, рано или поздно в деревню нагрянут тати. А когда мужик взмолился о помощи, дал ему ядовитое зелье, повелев подсыпать нам в пищу, после чего привезти трупы со всем имуществом к мельнице, далее, мол, его забота, как замести следы. О том, что староста решил удушить нас в бане, колдун ведать не ведал, и старосту он не убивал.

Итак, почти все с покушением на нас прояснилось. Остался лишь один вопрос: кто придушил старосту? Что это не Ледень, я верю. Зачем ему скрывать? Неужели Колунья? Мотив? Наказала муженька за то, что подставил деревню? Или, воспользовавшись случаем, свела старые счеты?

– Как же ты собирался возвращать посох Кощею? – продолжаю допрос бородача. – Либо ведаешь, где его замок находится?

– Не ведаю, – трясет тот головой, волоча бородой по земле и поднимая пыль. – Того никто из смертных не ведает. Но он муку у меня брал. Бывалоча, присылал кого, а иной раз и самолично являлся.

– Ясно. И хорошо платил?

Ледень замялся было, зыркнул из-под кустистых бровей, но все же сказал:

– Платил щедро. Цельную золотую гривну за мешок.

Вот, значит, откуда золотишко у мельника, за которое он собирался посох выкупить. Если не врет, то поступить намеревался где-то даже благородно. Интересно, сколько веса в золотой гривне. До сих пор слышал только о серебряных. Точно не помню, но, кажется, в новгородской гривне было около двухсот граммов серебра. И кстати, что-то я не видел в своих владениях золота. Да я там вообще ни одной сколько-нибудь дорогой вещи не видел.

Ладно, напоследок проясним вопрос, который должен быть главным.

– Ведаешь ли, как найти Ягу?

И снова мельник смотрит на меня с искренним удивлением.

– Мне ли, смертному, знать о том? Разве ты не можешь призвать ее?

– Не хочу светиться, – бросаю разочарованно. – Кто может знать о ней?

– Мыслю, любой из твоих собратьев, повелитель, – продолжает подозрительно пялиться на меня мужик. – Но первее всех хозяин леса, ибо в его лесу она обитает.

– Леший, что ли? – соображаю, о каком хозяине он говорит. – А его как найти? И не говори, что просто призвать! Я не местный повелитель и не имею подключения к здешней информационной сети. Вкурил? К тому же уже сказал – не хочу светиться.

Видя, что Ледень завис, подношу кончик посоха и бью его в лоб небольшой искоркой. Мужика опрокидывает на спину, и он сучит ручками-ножками, как прибитый тапкой таракан. Наверное, я перестарался.

Когда мельник приходит в себя и снова переворачивается на четвереньки, собираюсь повторить вопрос, но вдруг со стороны лесной дороги слышится стук копыт.

Из-за деревьев выезжает на гнедой кобыле улыбающийся Болтомир. За ним следует вторая точно такая же лошадь.

Наклоняюсь над мельником и, вдавив конец посоха ему между лопаток, злобно шепчу:

– Молчи о том, что я этот, как его, владыка. Понял? Не то голову откушу!

12

– Ежели нужно Лешего искать, будем искать Лешего, – легко соглашается княжич, все еще находящийся под впечатлением от неожиданного приобретения.

Видать, небогато Заозерское княжество, ежели он так радуется затерянной в лесу маленькой деревеньке. А может, дело в том, что это именно его приобретение, а не доставшееся по наследству.

В общем, выяснив у мельника, что найти Лешего можно не иначе как только в лесу, отправляемся на поиски.

Тот факт, что я теперь еду верхом, меня особо не радует. Нет, ехать, конечно, лучше, чем идти, но лошадь ведь ухода требует. А я в этом ничего не понимаю. С лошадьми имел дело только в глубоком детстве, когда приезжал на каникулы к бабке в станицу, где иногда ходил с местными пацанами к пастухам. Те давали нам покататься на смирной кобылке. Катались без седла, отчего на заднице натирались болезненные мозоли.

Сейчас еду в удобном седле. И сижу вроде бы не мешком. По крайней мере, Болтомир не замечает моей неосведомленности в этом вопросе. Но мы и едем неспешным шагом. А что будет, если придется ускориться? А чем кормить кобылу? А как ее седлать-расседлывать, или взнуздывать-разнуздывать, или что там с ней положено делать? И чего она постоянно косится на меня? Может, хочет сбросить?

Заставив меня вздрогнуть, из кустов выскакивает огромный черный волк. Зверь некоторое время бежит рядом, затем снова скрывается в чащобе.

Вообще-то волку положено быть серым, но это не настоящий волк, а волколак. Был бы мельник шатеном, а не брюнетом, сопровождающий нас зверь был бы рыжим.

Дело в том, что Болтомир заявил: мол, ежели деревня теперь принадлежит ему, то и мельницу с мельником он также объявляет своим имуществом. Тут мне пришлось суровым взглядом подавить возмущение Леденя. А княжич, продолжая тему, высказал возмущение по поводу того, что благородным людям не пристало путешествовать без прислуги и приказал мельнику сопровождать нас. Возможно, я и отговорил бы его от такого решения, не удиви он меня следующим заявлением. Мой новоявленный друг приказал мельнику, коль уж тот является колдуном, перекинуться в волка, ибо пешим он за конными не поспеет, а для того, чтобы ради него лишать крестьянское хозяйство еще одной лошади, Ледень рылом не вышел. Надо ли говорить, что я обалдел от подобного требования!

– Воля твоя, господин, – глянув в мою сторону, покорно ответил княжичу мельник, заставив меня удивиться еще больше.

Нет, я понимал, что нахожусь в мире, где существует некая магия. Тот же посох-разрушитель является тому подтверждением. Но все же считал, что этому есть простое научно-техническое объяснение. К примеру, я же не знаю, как на поверхности пленки монитора появляется живое изображение, однако не считаю это колдовством. Почему не предположить, что здешняя цивилизация продвинулась в несколько иных направлениях и для видеоизображений используют поверхность воды в любой посудине? Опять же, как выяснилось, летает та же Яга не просто в ступе, а на обычном параплане.

В общем, к превращению человека в волка я был не то чтобы не готов, а даже не мог предположить, что такое возможно. И когда Ледень стал с жутким треском преображаться, мне пришлось сильно напрячься, чтобы не позволить собственным глазам выпасть из орбит. Болтомир же во время этого действа спокойно ходил и осматривал новое хозяйство, рассуждая о доходе, который ему будет приносить мельница. М-да, хорошо, что я не разнес ее в щепки во время испытательных стрельб из посоха…

И вот мы едем вниз по течению реки в поисках Лешего. Вернее, мы его не ищем, а ждем, когда он сам обратит на нас внимание. Ибо, как сказал мельник, хозяин, то бишь Леший, присутствует в каждом дереве, в каждом кусте, видит каждым листочком, ощущает каждой травинкой. Но показывается он путнику, только когда захочет сам.

Я в словах колдуна сомневаюсь, ибо если бы Леший видел, что я его ищу, то наверняка откликнулся. Все же он сам не так давно обращался ко мне за помощью. Но так как привести подобные аргументы не могу, приходится делать вид, что верю.

Ледень тоже больше не обращается ко мне как к могучему владыке, вероятно приняв всерьез угрозу насчет откусывания головы. А после перекидывания в волка и вовсе лишился дара речи. Это и к лучшему. Нечего давать Болтомиру повод для подозрений. Хотя, сдается мне, княжичу не до глупых домыслов. Он едет в молчаливой задумчивости, лишь беззвучно шевелит губами, отображая тем самым напряженный мыслительный процесс. Такое ощущение, будто эта деревенька выбила из головы парня образ Василисы Прекрасной.

– О чем задумался, дружище? – окликаю спутника, дабы с помощью общения развеять собственные сумбурные думы.

Сбитый с мысли княжич не сразу соображает, о чем я спрашиваю. Наконец отвечает:

– Мыслю я, Георг, надо другое название моей деревеньке дать.

– А чем тебя Мирошки не устраивают? Вполне симпатичное название.

– Какое название? – непонимающе хмурит брови парень и, не дождавшись ответа, задает следующий вопрос: – Кто я теперь, ежели владею собственной землею?

Открываю было рот, чтобы обозвать его помещиком, но задумываюсь, не будет ли для княжича оскорбительно такое звание.

– Верно мыслишь, Георг. – Болтомир расценивает в свою пользу готовые сорваться с моего открытого рта слова. – Теперь я полноправный князь.

– Э-э-э… – сдерживаю слова сомнения. – А как же Заозерское княжество?

– Заозерское княжество я когда-нибудь унаследую от деда Мироболта. Потому называюсь княжичем Болтомиром Заозерским. Но кроме этого я теперь еще и князь, владеющий Мирошками. Потому и хочу дать им другое название, которое не стыдно прибавить к имени.

– А-а, – доходит до меня. – Ну да, князь Мирошкин звучит не очень. Хотя слышал, в наших краях был князь Мышкин. А с чего ты вообще заморочился подобной проблемой?

– Чего? – не понимает вопроса новоявленный князь.

– Ну, неужели у вас обладание единственной деревушкой делает человека князем?

Парень хмурится, размышляя над вопросом, чешет кольчугу на груди и отвечает:

– Я князь по рождению. Простолюдин не станет князем, даже если будет обладать дюжиной деревень. Но одна деревенька станет княжеством, если ее обладатель будет княжеского рода.

Теперь настает моя очередь задуматься.

Так и едем неспешно вдоль берега Леи – так назвал реку мельник – до самого вечера, то разговаривая о разном, то погружаясь в думы. В полдень следует продолжительный привал с дремотой. А как только дневное светило скатывается с зенита, путь продолжается.

Несмотря на то что у нас с собой достаточно провизии, княжич не упускает случая подстрелить жирного зайца. Всегда считал, что лук воины носят со снятой тетивой, натягивая ее лишь перед сражением. У моего попутчика оружие всегда в боевом положении, и мне приходится лишь удивляться, с какой скоростью он выхватывает его из-за спины и производит выстрел.

Еще во время полуденного привала понимаю пользу, которую приносит сопровождающий нас оборотень, ибо забота о лошадях оказывается полностью на нем. Странно, но животные его совсем не боятся. Более того, такое ощущение, будто они опасаются меня, а присутствие мельника, наоборот, действует на них успокаивающе. Вспоминаю и настороженно-боязливое отношение ко мне деревенских собак, коему ранее не придал значение. Когда-то читал, будто лошади и собаки лучше других животных способны распознавать нечистую силу. Мол, из-за этого их запрещено заводить в церкви. Всегда удивлялся подобной логике.

После ужина Ледень просит позволения покинуть нас до утра. Обращается колдун к Болтомиру, но посматривает и на меня. Княжич благосклонно разрешает. Я не возражаю. Чую, мельник знает обо мне гораздо больше, чем я сам, но расспросить его не могу. Во-первых, не собираюсь раскрывать свое инкогнито перед Болтомиром. Во-вторых, не хочу показывать колдуну собственную некомпетентность. Он и так слишком часто смотрит на меня с нескрываемым удивлением.

Перед сном княжич начинает интересоваться порядками в землях, откуда я родом. Привычно вешаю ему какую-то лапшу на уши, стараясь ее запомнить, чтобы в дальнейшем не попасть впросак. На том и засыпаем.

Во сне приходит непонятное чувство беспокойства. Просыпаюсь от ощущения чьего-то присутствия и лежу, прислушиваясь и не решаясь открыть глаза. Посещает мысль, что как-то слишком безрассудно мы располагаемся на ночь в лесу, по слухам, полном не только зверей, но и всякой нечисти…

– А я думаю, пойду узнаю, отчего ты поприветствовать меня не желаешь? – Раздавшийся за спиной тихий густой бас заставляет вздрогнуть. – А ты будто спишь и не чуешь собрата. Оно и правда говорят, изменился ты, Кощей.

Так, понятно, обращаются ко мне. И вроде бы не враждебно. Но на всякий случай нащупываю лежащий рядом посох. Боевой артефакт придает уверенности. Неспешно сажусь и наигранно спокойно потягиваюсь. Лишь после этого поворачиваюсь в сторону ночного гостя.

На невесть откуда взявшемся пне сидит атлетического сложения мужик с русой бородой, заплетенной в толстую, достающую до пупка косу. Сидит, закинув ногу на ногу, переплетя пальцы рук на колене. Из одежды на нем только светло-серые портки. За плечами стоят две обнаженные красотки с неестественно голубоватой, почти прозрачной кожей. Обе увлеченно, я бы даже сказал, с фанатичным вожделением расчесывают длинные патлы здоровяка. Если распустить его бороду и сунуть в руки трезубец, он будет похож на Нептуна.

Рассмотрев гостя, обращаю внимание еще на одну деталь, показавшуюся мне неправильной. Это костер. Вернее то, что от него осталось – лужа с плавающими в ней потухшими углями.

– Ты же знаешь, я не люблю огонь, – басит пришелец, заметив мое недоумение по поводу залитого костра.

– А я тебе его и не предлагал, – не могу скрыть раздражения по поводу бесцеремонности гостя.

Я уже понял, что ко мне явился один из перволюдей. Вот только не имею понятия, как к этому отнестись. Он, судя по всему, уверен, что я его знаю. Придется разочаровать мужика. Но пока потяну время, подержу его в неведении. Глядишь, и узнаю что-нибудь важное.

Мужик не отвечает на мою грубость. Красотки и вовсе меня не замечают. Ни одна из них до сих пор не бросила в мою сторону даже мимолетного взгляда. Гость как будто погружается в собственные мысли, задумчиво шевеля пальцами на босых ногах.

– Если погибнет лес – измельчают и исчезнут реки, а озера превратятся в болота, – сообщает он вдруг.

Я вопросительно смотрю на него, не понимая, к чему он это сказал. Однако здоровяк продолжает наблюдать за шевелением пальцев собственных ног. Приходится задать вопрос вслух:

– С какого перепугу лес должен погибнуть?

– Лес без хозяина, как сад без садовника, – изрекает собеседник. – Веков пять, может, и протянет. Но, мыслю, меньше. И века не пройдет, как в нем одни елки останутся, а в них из тварей смогут лишь темные жить. Оно твоему братцу Вию раздолье, конечно, будет. Но потом и этот лес сгинет. Ты, вижу, к облику человеческому вернулся. Это хорошо. Вот только помыслами не отвернулся ли совсем от заветов Создателя?

– Чего-то я не понял, мужик, ты чего на меня бочку катишь? – не выдерживаю наезда. – Если ко мне что-то имеешь, говори прямо. А то нудишь тут, спать не даешь. При чем тут я и лес?

Мое эмоциональное высказывание нисколько не смутило ночного гостя. После недолгой паузы он продолжает:

– Я и говорю, ты восстал, а Яга с Лешим пропали. Пропали без следа. Оно понятно, из-за глупой шутки свихнувшейся со скуки бабы ты чуть бессмертия не лишился. Но я ж видел, как она страдала, простить себе не могла. Уж на что добра к людям была, а и то весь род Ивана извести собиралась. Кабы не мы с Лешим, наворотила бы баба дел. Да ладно с ней. Леший чем тебе не угодил? Потому что за Ягу заступился? Или давнее соперничество вспомнил? Ты, Кощей, всегда злопамятен был. – Укоризненно покачав головой, мужик устало встает. – Пойду, пожалуй. Вижу пустоту в твоей душе. Хоть и вернулся ты к человеческому облику, а душой стал тем чудищем, образом которого назойливых людишек отпугивал. Перещеголял братца.

Я сижу и обалдело смотрю, как сопровождаемый голубокожими красотками здоровяк уходит в туманную дымку у берега. Прихожу в себя только тогда, когда туман полностью скрывает ночных гостей. Слышится лишь шлепанье ног по воде.

– Эй! – кричу, сорвавшись с места. – Погоди!

Вбегаю в стену тумана. Он такой плотный, что даже я, способный видеть в темноте не хуже, чем при дневном свете, не могу ничего разглядеть дальше вытянутой руки. Натыкаюсь на заросли прибрежного ивняка и продираюсь прямо сквозь них. Под сапогами уже хлюпает вода. Дно начинает заметно уходить вглубь. Нет никакого желания купаться ночью, да еще в одежде.

– Эй! – Мой окрик гулко разносится в тумане.

Откуда-то отзывается девичий смешок.

– Эй! – кричу снова. – Да погоди ты! Я же не помню ничего. Кто ты хоть такой?

Замираю и прислушиваюсь. Слышно только, как журчит вода.

– Правду, значит, Яга говорила, – раздавшийся непонятно откуда бас заставляет вздрогнуть. – Нешто не помнишь меня?

– Не помню, говорю же.

– Чудно.

Снова продолжительная пауза. С середины реки слышится всплеск, будто выпрыгивает крупная рыбина.

– Эй, ты где?

– Здесь я. Чего кричишь-то? – раздается совсем рядом, и я, повернув голову вправо, различаю в тумане смутный силуэт. – Водян я.

– Водян? Водяной, что ли?

Но силуэт уже растворился в тумане. Вновь слышится девичий смешок. Раздаются шлепки по воде, и все стихает. И опять слышно лишь журчание воды.

– Эй, Водян! – В ответ ни звука. – Водян, я сам ищу Ягу с Лешим, слышишь? Я не имею никакого отношения к их исчезновению!

Несколько минут безрезультатно жду ответа и не замечаю, как туман рассеивается.

Когда возвращаюсь на поляну, небо над вершинами деревьев начинает светлеть. Вернувшийся и уже принявший человеческий облик Ледень озадаченно смотрит то на залитое кострище, то на невесть откуда появившийся пень. Однако, встретившись со мной взглядом, благоразумно воздерживается от вопросов.

Когда просыпается Болтомир, костер уже весело потрескивает, а в висящем над ним котелке мельник помешивает кашу.

Я зову Болтомира к реке умыться.

13

Через час мы снова неспешно едем по лесной дороге. Вокруг рыщет черный волчище. Княжич беззвучно шевелит губами, перебирая подходящие названия для приобретенной деревеньки. В моей голове роятся воспоминания о ночном визите Водяного.

Значит, Яга и Леший исчезли, и обвиняет Водяной в этом меня. Интересно, винит только на основании высказанных во время разговора догадок или есть более серьезные соображения?

И куда все-таки исчезла эта парочка? Не зная ничего о здешних реалиях, я не могу даже гадать. Хотя Леший жаловался, будто на него ополчился Вий, обидевшись за разгром его свиты, который устроили людишки у Лихониного холма. Но если Водяной такой осведомленный, то наверняка знает об обиде Вия. Однако грешит на меня. А Яга где? Она вроде бы собиралась усмирять Лихоню. Этот персонаж для меня самый непонятный. Я, конечно, слышал про Лихо Одноглазое, но кто оно, что оно, почему и куда – не знаю.

А сколько еще перволюдей ошивается поблизости? Способны ли они вредить друг другу? Судя по мнению Водяного обо мне – способны.

И что это мы, в смысле первочеловеки, за бессмертные души такие, ежели какой-то полоумный Иван способен, сломав иголку, лишить одного из нас жизни? Я, конечно, восстал, но я ли? Вернее, восстал-то я, но Кощей ли я? Да ни фига я не Кощей! Но окружающим это знать не обязательно.

И опять же вопрос: куда мы едем, если Яга с Лешим пропали?

Зря я так с ходу принялся грубить Водяному. Но и он тоже хорош. Мало того что залил костер, так еще и обвинил огульно невесть в чем. Можно сказать, обозвал чудовищем в человеческом облике. Мне, конечно, просто необходима помощь кого-то из перволюдей, но к этой надменной мокрице душа не лежит. То ли дело рыжая милашка Яга. При мысли о ней губы сами собой растягиваются в улыбке. Эх, сейчас бы с ней, да в баньку… Только не под гипнозом.

Кстати, если уж Мирошки теперь принадлежат княжичу, почему нам было не задержаться там и не сходить-таки в баню? А то ведь от устроенной старостой парилки мы не чище, а значительно грязнее стали. Хочу посетовать на нашу общую несообразительность Болтомиру, но в последний момент вспоминаю, что осталось от единственной в деревне бани. Надеюсь, он не предъявит мне счет за погром…

Едущий чуть впереди княжич неожиданно пришпоривает лошадь и несется вперед, обнажая на ходу меч.

Мысль, мгновенно посетившая мою голову, – лесные разбойники. По закону жанра, если герои едут через лес, на них просто обязаны напасть разбойники.

Однако пока что я вижу только, что на кого-то нападает мой спутник. Крепче сжимаю посох и бью кобылу пятками по бокам. О-о нет! Тпр-ру! Натягиваю повод, чтобы снова перейти на шаг. Все-таки наездник из меня никакой. На скаку так бьюсь задницей о седло, что отдается в голове.

А Болтомир уже остановился, спрыгивает с седла и замахивается мечом. Кого это он решил располовинить? Не понял… Он хочет снести голову нашему волколаку? Или это не наш оборотень бьется перед княжичем? И как-то странно он бьется. Будто завис в воздухе и трясется в судорогах.

Болтомир бьет мечом над волчьей головой. Клинок словно ударяется о нечто упругое, прогнувшееся и отбросившее его назад. Ан нет, не отбросившее. Меч будто бы прилип к чему-то, и княжич пытается его оторвать. Упирается сапогом, тот прилипает тоже. Неловко дернувшись, мой спутник теряет равновесие и падает. В падении он машинально отпускает меч и взмахивает руками. Они тут же застывают в воздухе, прилипнув рядом с головой оборотня. И вот уже княжич бьется в видимой теперь и мне гигантской паутине, натянутой меж исполинских елей. Прозрачные нити толщиной с бельевую веревку видны лишь потому, что бьющиеся в них жертвы заставляют играть солнечный свет в усеивающих паутину капельках клея.

Не успеваю ни удивиться, ни ужаснуться, как с ветвей срывается мохнатая серая туша и стремительно падает на лошадь княжича. Та пытается отпрянуть, но восьмилапый монстр сбивает ее с ног, и два чудовищных клыка прерывают лошадиное ржание. Тварь припадает к загривку убитого животного и с шумом высасывает кровь. Звук такой, будто выползший из пустыни странник жадно пьет из родника, держа у рта микрофон. Труп лошади на глазах сдувается, превращаясь в высушенную мумию.

Все происходит так быстро, что я только теперь с содроганием передергиваю плечами.

Первая мысль – развернуть лошадь и погнать в галоп куда глаза глядят, забыв о том, что не могу держаться в седле.

Вторая мысль – это какой-то неправильный паук. Правильные пауки должны впрыскивать внутрь добычи какую-то фигню, терпеливо ждать, когда эта фигня растворит ткани жертвы, и только потом высасывать получившуюся бурду.

Пока пытаюсь сосредоточиться на третьей мысли, монстр, отбросив иссушенный труп, в несколько стремительных движений лап обматывает паутиной тела моих спутников, подбрасывает их на паутину повыше и поворачивается ко мне. Вот это харя! Я энтомологией никогда не увлекался, в разных жвалах и хелицерах не разбираюсь, но эти торчащие из пасти и истекающие вязкой слюной бивни наведут ужас на кого угодно. А немигающий взгляд рыбьих остановившихся глаз словно замораживает кровь, заставляя цепенеть от ужаса.

В тот момент я забыл обо всем, даже о боевом посохе и о собственной бессмертности. Единственным нестерпимым желанием было поскорее умереть, чтобы избавиться от охватившего ужаса. Вероятно, такое же желание посетило мою лошадку, ибо ноги у нее подкосились, и она, вскрикнув словно грудной младенец, завалилась на бок, выронив меня из седла.

Придя в себя от удара о землю, вскакиваю и лихорадочно шарю взглядом вокруг в поисках посоха. Ага, вот он! Череп набалдашника торчит из-под хрипящей лошади. Хватаюсь и пытаюсь выдернуть артефакт. Словно помогая мне, в тушу вонзается серпообразный коготь, и мохнатая лапа легко переворачивает ее. От неожиданности опрокидываюсь на спину, но тут же вскакиваю на ноги, сжимая в руках волшебное оружие.

А паук уже с хлюпаньем высасывает соки из моей лошади. Его мохнатое брюхо раздулось вдвое.

Снова почти теряю волю, встретившись взглядом с монстром. Однако с трудом все же отворачиваю голову, продолжая наблюдать за тварью краем глаза, и поднимаю посох, начиная накачивать его силой.

– Уф! – Монстр отбрасывает в сторону опустошенный труп второй лошади и говорит скрипучим человеческим голосом: – Угодил ты мне, Кощеюшка! Славно-то как я отобедал! А я тут, понимаешь, который день сижу и ни единой птички али мышки летучей не поймал. А братец твой рек, будто зверьем здешний лес богат. Оно зверья-то много, это да. Но и светлых первотварей не меньше. А они зверушек от моих тенет берегут, не дают попасться. Распустил их Леший. Правильно ты, Кощей, сделал, что извел его.

Отвешиваю нижнюю челюсть, одновременно опуская руку с шестом. Паук шумно, по-собачьи, почесал лапой брюхо и снова заскрипел:

– Только людишек ты зря мне подсунул. Можешь забрать их себе. Я до каннибализма еще не скатился. Создатель, может, и спит и не зрит за каждым своим творением, а ежели нет? Не простит он такого.

– Ты кто? – Ничего, кроме этой фразы, не приходит в голову.

– Ась? – недоуменно скрипит паучище, перестав чистить передними лапами бивни.

– Ты кто? – повторяю вопрос.

– Я?

– Нет… я.

– Ты Кощей.

– А ты?

– Я Мизгирь.

– Вот видишь, как легко отвечать на простые вопросы!

– Ты про что, Кощей? – Монстр мнется на месте, переступает волосатыми лапами.

Что мне ему ответить? Я, конечно, догадываюсь, что передо мной один из тех перволюдей, которые вошли в образ изображаемого чудища настолько, что практически стали им. Но если о тех, кого встречал до сих пор, я хоть что-то слышал, то кто такой Мизгирь, понятия не имею. И вообще, я не ожидал, что перволюдей окажется так много. Ну ладно Яга с Лешим. Ну Лихоня с Вием, которых я еще и не видел. Так они тут, оказывается, на каждом шагу встретиться норовят. То Водяной ночью приперся, разбудил, мути навел и скрылся в тумане. Теперь вот этот мохнатый. Вот фигли он свою сетку тут растянул? Кто ему позволил сожрать наших лошадей? Это ж какой Болтомирову княжеству убыток! Кстати, а сам Болтомир жив ли? Хорошо хоть эта образина есть его отказалась. Он, видите ли, не каннибал. На харю б свою в зеркало посмотрел, прежде чем харчами перебирать! О чем это я? Княжича-то действительно выручать надо. Да и оборотня заодно, хоть и смотреть за лошадьми теперь не требуется.

Пока в моей голове хаотически роятся мысли, паук продолжает молча переступать на месте лапами.

– Мизгирь, – наконец обращаюсь к нему, указывая взглядом на висящие в паутине коконы, – что с моими спутниками? Живы ли они?

– А чего с ними станется? Спят себе. На кой тебе сдались эти людишки? Отпустил бы подобру-поздорову.

– Может, и отпущу, – обещаю неожиданному гуманисту. – И долго они спать будут?

– А хоть тыщу лет. В коконе время останавливается. Ты чего о пустяках вопрошаешь? Будто сам так не можешь!

Кто? Я? Могу такое? Да если б я такое мог в моем мире! Да я бы… Да у меня даже фантазии не хватает. Ладно, помечтаю потом.

– Мизгирь…

– Ась?

– Ты, наверное, слышал обо мне всякое странное?

– А я сразу не поверил, что ты сгинул, Кощей. Не мог какой-то человечишка тебя извести. Я и братцу твоему Вию говорил, чтобы не разевал роток на твои владения.

– А он чего?

– А он: мол, человечишка сам, может, и не осилил, а с помощью Яги и Лешего мог и справиться. Но, мыслю я, Кощеюшка, что-то все же было. И за это ты извел Ягу с Лешим. Ужели совсем их изничтожил? Нешто и правда есть способ уничтожать бессмертные души? Страшно сие. Так страшно, что даже мыслить об этом не хочется.

Смотрю на восьмилапого гиганта, способного в несколько секунд высосать внутренности из двух лошадей, и не могу совместить столь ужасный образ с боязливым брюзжанием, которое слышу. Весь мой недавний смертельный ужас при взгляде на жуткую харю исчез без следа. Более того, сейчас даже испытываю некоторое превосходство перед этим слоноподобным пауком. Кстати, если он может создавать любой образ, может, посоветовать ему отрастить хобот и большие уши? Прикольно будет смотреться. Кто бы мог подумать еще пару минут назад, что я даже мысленно буду насмехаться над этим милым паучком. М-да… Кстати, коль уж он не такой высокомерный, как Водяной, можно попробовать с ним подружиться. А чтобы не вызывать ненужных подозрений глупыми вопросами, можно сыграть роль Доцента из «Джентльменов удачи», типа, тут помню, тут не помню.

– Мизгирь, хватит уже ерунду городить, – старательно изображаю на лице недовольство. – То Водяной всю ночь мне мозги в косичку заплетал, теперь ты пургу гонишь.

– Ась? – Паук выражает недоумение движениями лап. – Зело непонятно ты говоришь, Кощеюшка.

– Я говорю, не трогал я Ягу с Лешим. Сам их ищу. Теперь понятно?

– Как же так-то? Каждая первотварь знает, что, как ты восстал, так Яга с Лешим сгинули без следа. Вий опять же говорил мне: мол, Кощей Лешего извел, теперь в лесу зверья дикого бесхозного тьма осталась, есть не переесть. Ага, я сил лишился, пока добрался, а тут за столько дней ни единой зверушки в тенета не попалось. Кабы не ты…

– Погоди, – прерываю вновь начавшееся брюзжание, – ты можешь просто уяснить для себя, что я не желал зла ни Лешему, ни тем более Яге?

– Могу. – Приседание паука, вероятно, означает кивок. – Однако ж каждая тварь в лесу знает, что, как ты восстал, так Яга с Лешим и сгинули…

– Более того, – повышаю голос, не в силах скрыть раздражения, – я ищу Лешего, чтобы помочь ему уладить разногласия с Вием. И Ягу я тоже ищу, чтобы она помогла мне восстановить память. Уяснил? И забудь про первотварей, которые возводят на меня напраслину!

– Да понял я, понял, – примирительно отступает Мизгирь. – Токмо и братец твой Вий рек: мол, Кощей Лешего извел, лес теперича бесхозный, зверья в нем тьма…

– А-а-а, йо… кэ… лэ… мэ… нэ! – ору во весь голос, не в силах сдержать гнев, и выпускаю заряд из посоха в попавшийся на глаза огромный пень.

Пень оказывается трухлявым и взрывается огромным облаком рыжей пыли и щепок. Отпрянув и задержав дыхание, пережидаю, пока вся эта муть осядет. Мало ли какие болезнетворные бактерии таились в трухлявом пне? Я хоть и бессмертный, но вечно загибаться от какой-нибудь чахотки тоже мало радости.

Наконец щепки перестают сыпаться, а мелкую взвесь прогоняет дующий меж стволов ветерок. Оглядываюсь. Покрытый трухой обалдевший Мизгирь припал животом к земле. Вот он слегка приподнимается, встряхивается, словно собака, и мелко семеня лапами, разворачивается, подобно танковой башне, на сто восемьдесят градусов, направляя глаза на свою ловчую сеть. Та теперь хорошо видна, ибо густо покрыта рыжей пылью и облеплена щепками. Монстр пару секунд оценивает случившееся безобразие и снова разворачивается в мою сторону.

– Чего это было, Кощеюшка? Пошто испортил мои тенета?