Культ Ктулху (сборник) Коллектив авторов
Они с женой уставились друг на друга.
– Наверное, доктор, – фыркнула Агата, заглаживая назад выбившуюся прядь. – Небось уже позвонил в похоронное бюро, они приехали забрать тело.
Уолтер открыл дверь, близоруко прищурился… – и отступил. Незнакомец на крыльце поклонился. Он был высок и облачен в безупречный фрак и полосатые брюки. Уолтер зачарованно уставился на его рыжую бороду.
– Добрый день! – Визитер выпрямился и вступил в дом, одарив Агату обезоруживающей улыбкой.
Та подавила внезапно нахлынувшее дурное предчувствие.
– Что вам нужно?
– Мне-то? – незнакомец снова улыбнулся – странной, как показалось Уолтеру, улыбкой. – Я пришел справиться о Джонатане. Он…
– Мертв, – сообщила Агата. – Скончался десять минут назад.
– Какая жалость! Десять минут, говорите? Не ожидал, что он протянет так долго. Вышел за лимит времени на целых три часа. А, ну ладно. Суровый парень, этот наш Джонатан. Я… решил заглянуть, посмотреть, из-за чего вышла проволочка.
Одной рукой он при этом рассеянно оглаживал бороду.
Уолтер Симмонс отступил на шаг в холл. Что-то эдакое светилось в глазах у визитера, и ему это решительно не нравилось. И эта его манера разглядывать чужой дом – как-то слишком… оценивающе.
– Могу я узнать ваше имя?
– Мое имя? – Глаза его полыхнули как-то уже совсем неприлично. – Сат… – а, ну его. Неважно. Я занимался для Джонатана всякими… юридическими вопросами.
– Юридическими?
– Именно. Это в основном при моем посредстве Джонатан добыл все свои деньги – и этот дом.
Взгляд его еще раз обежал комнату и остановился на хрустальном перстне у Агаты на пальце.
– Ага!
– Что не так? – беспокойно поежилась она.
– Это кольцо. Хотите верьте, хотите нет, но его дал Джонатану я. Оно… сильно помогло ему. Да, весьма помогло.
– Ах, вот как, – отрезала Агата. – Значит, вы дали? Ну, так теперь оно мое, видите? Он отдал его мне.
– Отдал вам? – Плечи у незнакомца тихо затряслись, и он даже состроил хохочущую рожу, хотя не издал ни звука. – Ну, так это же прекрасно! А он парень не промах, наш Джонатан. С юмором у него всегда было хорошо. Ну что ж, я первым делом всегда предупреждаю новых клиентов…
– Предупреждаете?
– О да. Кольцо, видите ли… Оно принадлежит Джонатану. И ему бы лучше было остаться с ним.
– Если вы пытаетесь мне угрожать…
– Уверяю вас, нет. – Он снова улыбнулся этой своей странной улыбкой, а рука вспорхнула к волнистой рыжей бороде. – Этот дом также входил в заключенный нами контракт. Его тоже придется забрать вместе со всем остальным…
Уолтер Симмонс его не слушал. Объятый страхом, он пялился на голову незнакомца. На два, если конкретнее, завитка волос у него прямо надо лбом, похожих… похожих…
И еще эта тень на стене позади него. Очень силуэт этой тени смущал Уолтера.
Однако к Агате самообладание вернулось довольно быстро.
– Что вам здесь надо?
– Ничего – пока. – Гость изящно поклонился им обоим. – Я выяснил все, что хотел. Всего наилучшего.
Симмонсы стояли молча, пока он шел через холл к двери. Потом он ее открыл. Потом вышел.
– Ну, ничего себе! – взорвалась Агата. – Да чтобы я еще когда-нибудь… Пытался запугать меня и вытянуть кольцо! Уолтер! А ну, марш – посмотри, куда он пошел!
Уолтер нехотя выглянул в окно. Незнакомца нигде не было видно.
– Газон перед домом мы тоже поменяем, – сказала у него за спиной Агата.
Уолтер молча кивнул. Он гадал, почему это лужайка у них вся такая пожухшая… и даже будто бы обожженная.
Погребение Джонатана состоялось вчера.
Как можно скорее, сказала Агата похоронной конторе. Контора любезно пошла ей навстречу. Уолтеру отчаянно хотелось сигару.
Агата окинула дом взором собственника.
– Завтра мы пойдем прямиком в банк, – заявила она. – Поглядим, что там у него в сейфе.
– Но, – проблеял беспомощно Уолтер неожиданно для себя, – дорогая, не думаю, что это будет выглядеть прилично. Так скоро после похорон…
– Не веди себя как ребенок! Конечно, это будет выглядеть совершенно прилично. Ремонтники тоже начнут завтра.
Уолтер вздохнул и поглядел на старый дом, громадный и какой-то костлявый, нависавший над ними в сгущавшихся сумерках. Словно древний пустой череп, подумал он. Окна как две темные глазницы, дверь как…
Тут все мысли у него внезапно кончились.
– Смотри! – он схватил Агату за локоть.
Агата посмотрела. Потом у нее отвалилась челюсть, а еще потом из разверстого рта раздался крик, и она принялась пронзительно звать пожарных, полицию, кого угодно – чтобы они пришли и спасли ее дом. Ее дом! Ее прекрасный большой дом!
Потому что он горел.
Все было бесполезно. Пожарные долго метали в ночь серебряные струи брандспойтов. Агата как могла мешала бригаде, пока кто-то из них не оттеснил ее, наконец, в толпу зевак, проворчав:
– Назад, леди! Держитесь заднее! Мы делаем все, что можем.
Уолтер даже не пытался вылезти из толпы – он стоял и глядел на огонь, красивый и алый, взметывающий хвостами, ярко сиявший на черном ночном небе. Он слушал дальние вопли сирен, ощущал смятение зевак… И не мог сдержать улыбки.
Он вспомнил, что успел прочитать в книге на столе у покойного Джонатана Майлза. Такие книги и вправду нужно уничтожать. Уолтер думал обо всем этом и о том, что, наверное, не смог бы жить в этом доме, и о том, как он теперь рад.
После он, правда, уже не так радовался. Агата продолжала завывать и винить во всем случившемся попеременно его, Уолтера, пожарных и чертова визитера трехдневной давности.
– Это все ты виноват! Ты сам это знаешь! Ты уронил сигарету на ковер… или еще что-нибудь куда-нибудь – и все загорелось…
Она на время замолчала – глотнуть воздуха.
– Но, Агата, я не…
– Умолкни!
Уолтер скорчился за рулем машины и промолчал.
– Или это тот паршивец, – грозно продолжала она, – который приходил третьего дня. Говорил еще, что он адвокат! С такой-то бородищей и идиотской улыбкой! Зуб даю, это он сделал! А все потому, что я не отдала ему кольцо!
Уолтер ничего не сказал. Этот парень что-то там толковал о Джонатане. Что он удачно пошутил, когда передал кольцо Агате? И еще этот странный кристалл…
– Ладно, как бы там ни было, – продолжала та с видом мнимой беззаботности, – ценные бумаги в сейфе в полной безопасности. На семьсот пятьдесят тысяч, так, по крайней мере, сказали душеприказчики.
– И потом, у меня есть вот это. – Она задумчиво погладила кольцо. – Интересно, сколько оно стоит? Сверкает очень миленько, правда, Уолтер?
– Да, дорогая, – механически ответил он.
Он искоса глянул на кольцо – и аж содрогнулся, разглядев вырезанные на оправе символы: странные, переплетенные руны, вроде тех, что красовались на закладке из Джонатанова кабинета.
– Агата, – смиренно начал он, – Агата… может быть, нам лучше продать это кольцо. Я думаю…
Ответа не последовало.
Он повернулся к жене.
Та глядела прямо в кристалл с напряженным и восторженным вниманием. Уолтер Симмонс нервно облизнул губы. В темноте камень в кольце приобрел красноватый оттенок и пульсировал – странно и неравномерно. Все это выглядело, прямо скажем… зловеще. Да, назовем вещи свои именами, кристалл казался каким-то зловредным сияющим оком…
На следующее утро они отправились в банк. Агата мчалась впереди, раздуваясь от чувства собственной важности; Уолтер подпрыгивал позади на буксире, маленький и ничтожный, как всегда.
Агата высокомерно проинформировала клерка, что перед ним наследники покойного Джонатана Майлза, а также о цели их визита.
– Конечно, мэм, – сказал тот. – Прошу за мной – сюда.
Они спустились в хранилище.
– Мистер Майлз, как вам известно, всегда вел с нами дела по почте, – сообщил клерк, задержавшись перед дверью.
– Ну, разумеется, – оборвала его Агата. – Давайте заглянем в сейф.
Он медленно вытащил две сейфовых ячейки и отпер замки.
– В своем последнем письме мистер Майлз сообщил нам, что в этой у него оборотных ценных бумаг на двести тысяч долларов, – бесстрастно сообщил он. – А вот в этой – почти полмиллиона в облигациях…
Тут голос его прервался. Он отчаянно заморгал.
Агата посмотрела в ящик, потом Уолтер посмотрел в ящик, потом голос Агаты вырос до пронзительного, яростного визга, которым она потребовала сообщить, куда, к чертовой матери, девались ее деньги, кто их украл, и почему, вашу налево и направо, банк не в состоянии позаботиться о том, что принадлежит ей, а также, в конце концов, может, это неправильная ячейка?
Где, я вас спрашиваю, деньги?
На этот вопрос банковский клерк ей ответить не смог.
Оба ящика оказались пусты. Таков был свершившийся факт.
На короткое мгновенье, пока Агата хищно зыркала во все стороны, дрожа от гнева и то сжимая, то разжимая кулаки, ей послышался дальний перезвон чьего-то издевательского смеха.
Джонатанова смеха, если называть вещи своими именами.
Президент банка тоже ничего не сумел объяснить. Он со всей серьезностью сообщил им, что фирма предпримет самое тщательное расследование происшествия, но Агата отказалась этим утешаться.
– Мы их засудим, вот что мы сделаем! – мрачно пообещала она Уолтеру. – Сначала дом, потом еще эти деньги! Ты понимаешь, что все это значит?
– Да, дорогая, – ответил Уолтер немного устало. – Полагаю, мне надо вернуться на работу.
– Уж конечно! И, более того…
Тут она разразилась очередным монологом.
Уолтер молчал. Он думал. Думал о том, что сказал тот незнакомец.
«Дом придется забрать вместе со всем остальным…»
С остальным… Банковские активы. Дом. Всё… Учитывая, как выглядела тень этого парня, неудивительно, что президент банка оказался не в состоянии объяснить поведение ценных бумаг во вверенном ему сейфе.
Остаток недели прошел вяло. Им удалось продать участок, на котором стоял дом, за довольно жалкую сумму, но это принесло Агате хотя бы толику удовлетворения.
– Я теперь смогу купить то меховое манто от «Моденс», всегда его хотела, – сказала она ему в пятницу вечером за ужином. – И, может быть, кое-какое новое серебро…
Уолтеров лоб пошел морщинами.
– А как насчет трубки, которую ты обещала мне на Рождество, дорогая? Помнишь, красный вересковый корень…
– Ах, замолчи! Все время только о себе и думаешь. Бывают же на свете мужья, которые хоть немного заботятся о своих женах, а? Так, посмотрим… Надену его в церковь в воскресенье. Пусть все обзавидуются. Уолтер! Ты получил обратно свою работу?
– Да, – медленно проговорил Уолтер. – Получил.
Что он теперь получает на десять долларов в неделю меньше, он решил ей не говорить. Скажи только, и она ему всю жизнь отравит и еще будет донимать расспросами, с какой стати он не отстаивает свои права, почему ведет себя не как настоящий мужчина, а как маленькая серая мышка, всю свою жизнь. А и правда, почему?
– Сахар мне дай!
Ее голос ворвался в его мысли – пронзительный, резкий, сердитый. Уолтер машинально потянулся за сахарницей, и рука его застыла в воздухе.
Сахар был уже у Агаты. Уолтер готов был поклясться, что еще десять секунд назад чертова посудина стояла у его тарелки. А еще он мог поклясться, что видел уголком глаза промелькнувшую через весь стол тускло-красную вспышку.
Это случилось после ужина. Уолтер сидел в гостиной с газетой и привычно грыз себя за то, что не осмеливается закурить сигару.
– Уолтер!
Он поднял глаза. Агата стояла в дверях. Лицо у нее было очень белое.
Он медленно встал и проследовал в кухню.
– Уолтер… смотри…
Он посмотрел. Вся посуда, чисто вымытая и сверкающая, аккуратными рядами стояла, где ей и полагалось.
– Очень хорошо, дорогая, – похвалил Уолтер, попутно стараясь выдумать еще какой-нибудь комплимент. – Очень быстро и…
– Не дури, Уолтер! Я ее не мыла!
– А?
– Ага. Я стояла у морозилки, убирала еду и думала… о‘кей, я думала, что вот бы у меня был муж, который достаточно заботится о своей жене, чтобы помыть за нее всю посуду. А потом я вроде бы увидела что-то красное.
– Красное?
– Да. Оно промелькнуло позади меня. Как бы вспышка такая. Я обернулась – а оно уже все. Помыто!
– О! – слабо пролепетал Уолтер.
А потом взгляд его упал на Агатино кольцо. Оно пламенело рубиновым огнем.
Часов около четырех утра на следующее утро Уолтера Симмонса довольно грубо разбудили. Рядом с ним Агата истошно вопила фальцетом – не просыпаясь.
Потом она резко подскочила, вцепилась, дрожа, в него и так провисела добрых минут пять, пока ему не удалось, наконец, ее успокоить.
– Ах, Уолт! – истерически всхлипывала она. – Ох, Уолт, мне приснился плохой сон!
Уолтом она его не звала уже лет десять.
– Мне снилось, что в этом кольце сидит такой забавный красный человечек, он все смеялся надо мной и прятал лицо. Я хотела, чтобы он разбил кристалл и дал мне на себя посмотреть, но он не соглашался. А потом он таки показал мне лицо… и оно было ужасно!
Она судорожно захлюпала, потом замолчала и рассеянно уставилась на перстень.
Уолтер Симмонс облизнул губы.
– Агата… – сказал он. – Агата!
Она снова подскочила и воззрилась на него.
– Чего тебе?
– Слушай, Агата, может, ты продашь это кольцо?
– Продам?
Он сглотнул и попытался взять себя в руки.
– Ну, да. Ты говорила, что оно тебя пугает…
Она посмотрела на кольцо и странно улыбнулась.
– Говорила. Но я передумала.
Утром Уолтер Симмонс пошел на работу со скверным предчувствием, которое угнездилось у него во внутренностях и, кажется, с увлечением их глодало. От зрелища Агаты сидящей на диване и не отрывающей взгляда от подмигивающего розового кристалла у себя на пальце, ему легче не стало. Она ему даже до свиданья не сказала! Вечером Уолтер домой не пошел – а пошел вместо этого в библиотеку и целых полтора часа копался там в секции «Демонология»… пока не нашел то, что искал.
Фамильяр, – прочел он, – есть демон, приданный колдуну или ведьме как часть договора с Сатаной. В прежние времена обитал обычно в теле жабы или черной кошки. В дальнейшем, однако, сформировалась традиция выбирать в качестве местопребывания фамильяра какой-нибудь более личный предмет обихода – браслет, ожерелье, кольцо…
– Ага, – тихо сказал себе Уолтер.
И продолжил читать.
…если владелец фамильяра умирает или срок его договора с Сатаной истекает, беса надлежит похоронить вместе с владельцем. Если в обладание им вступит другое лицо, бес обязан временно ему повиноваться, но может попутно вытворять какие ему заблагорассудится шалости. Если же упомянуть в присутствии фамильяра Имя Господне…
Тяжело сглотнув, Уолтер Симмонс прочел следующие несколько строк. После чего вскочил и спешно покинул библиотеку; его коротенькие толстые ножки так и мелькали, а глазки перепуганно таращились в ночь.
Теперь понятно, кто был этот разряженный в пух и прах незнакомец.
Теперь понятно, что это за кольцо.
И кроме того ему было совершенно ясно, что случится, если Агата наденет его завтра в церковь.
Когда он прибыл домой, Агата лежала, свернувшись, на диване и все так же завороженно пялилась в кольцо. Она подняла взгляд и подарила мужу сонную улыбку.
– Ах, ты уже дома?
Уолтер заморгал.
– Погляди, Уолт! Погляди на мое новое манто.
Он мельком посмотрел на новое меховое манто и кивнул.
– Да, дорогая. Очень мило.
– Погоди пока они увидят меня в нем завтра в церкви. И с этим кольцом, разумеется.
Она улыбнулась, предвкушая…
Что и говорить, вела она себя странно.
– Агата, дорогая, – прошептал он почти через силу. – Послушай меня. Твое кольцо… Не надевай его завтра в церковь.
– Почему это? – Она посмотрела на него уже с куда более знакомым выражением.
– Потому что… Оно плохое, Агата. Злое. Милая, окажи мне эту услугу, прошу.
Она отсутствующе кивнула.
– Пожелай, – сказал он. – Пожелай, чтобы ужин был готов – прямо сейчас.
Ее губы шевельнулись. На мгновение кристалл на пальцы вспыхнул неземным сиянием, и Уолтеру привиделось, как что-то красное прошмыгнуло в сторону кухни, а потом обратно.
– А теперь, – выдавил он, – пойдем в кухню.
Он, в принципе, ожидал увидеть нечто подобное, но зрелище все равно вышло довольно пугающее.
Жаркое было готово, стол – накрыт, картошка – превращена в пюре, салат – смешан. Только садись да ешь!
– Вот, – слабо проблеял он. – Видишь?
Агата улыбалась.
– Конечно, вижу. Это все кольцо.
Уолтер попробовал задавить черный вал паники в зародыше. Получилось не очень.
– Значит, ты от него избавишься, правда? Продашь или…
– Ну, конечно, нет. Оно мне нравится. Такое… интересное.
Она все так же неотрывно глядела в камень.
Весь ужин Уолтер попеременно то спорил, то молил, то канючил – но все тщетно. Агата полюбила кольцо. И завтра определенно собиралась надеть его в церковь, нравится это Уолтеру или нет. Точка.
А наутро в церкви все соседи были просто уничтожены новой шубой Агаты. Под их ахи и охи она вертелась и так, и сяк, сияя загадочным и небрежным выражением лица. На Уолтера снизошел какой-то тупой фатализм. Он не огрызался даже на самые ядовитые реплики жены и почти не обращал внимания на ее обычные «Уолтер! Немедленно сядь прямо! На нас люди смотрят!».
Тем временем служба неторопливо перевалила на второй час, и Агата почему-то перестала его шпынять. Теперь она снова как загипнотизированная смотрела в кристалл у себя на пальце. Уолтер вспомнил, что прочел вчера в библиотеке, и покрепче зажмурил глаза. Перестать дрожать у него никак не получалось.
Псалмы закончились. Пастор повернулся к конгрегации и воздел длани в благословляющем жесте.
Ну, вот и оно. Уолтер затаил дыхание.
– Во имя Господне мир да пребудет со всеми вами! – прогремел пасторский глас.
Агата рядом заледенела. А потом закричала – совершенно жутко.
Поднялась сутолока, гомон, кто-то чего-то требовал, кто-то спрашивал, что там случилось, кто-то что-то восклицал и уже даже пытался куда-то бежать.
Очень медленно Уолтер Симмонс повернулся и посмотрел Агате в лицо. Глаза у нее были расширены, а выражение в них застыло такое, что у него волосы зашевелились на загривке. Он перевел взгляд на кольцо.
И совсем не удивился, увидав, что тусклое алое сияние куда-то пропало. Кристалл был бел и лишен всякого блеска, словно бы нечто, обитавшее в нем, сгинуло навеки. Интересно, каким фамильяр предстал Агате, когда вырвался из кольца?
Никаких сложностей не возникло. Сердечная недостаточность, сказал коронер.
На похоронах странная апатия Уолтера заслужила не один комментарий.
– Даже не пытается делать печальную физиономию, – прошептал кто-то из знакомых. – Впрочем, оно и неудивительно, учитывая, как она с ним обращалась. Порядочная сука она была, эта Агата.
Добрые и сочувствующие соседи Уолтера Симмонса удивились бы куда больше – и даже наверняка встревожились! – повстречай они его следующей ночью. Правда, для этого им пришлось бы оказаться на кладбище, где вдовец украдкой копался в могиле всего недельной давности – ну, максимум двухнедельной. На надгробии значилось имя Джонатана Майлза.
О, им бы нашлось что сказать – а подумать и тем паче! – увидь они, как Уолтер опускает в могилу кольцо с неким кристаллом.
Кольцо, которое, наконец-то, вернулось к своему прежнему хозяину.
С. Холл Томпсон. Воля Клода Эшера
I
Они меня заперли. Всего мгновение назад я – возможно, в последний раз – услыхал лязг тройных засовов, вогнанных на место. Дверь в эту голую белую комнату выглядит вполне обычно, но на самом деле обита совершенно непроницаемой сталью. Сотрудники этого учреждения пошли на все, чтобы гарантировать невозможность побега. Уж они-то читали мое досье. Меня внесли в список пациентов опасных и «склонных к рецидивам насилия». Я с ними спорить не стал. Какой смысл доказывать, что все мое насилие осталось далеко в прошлом, что нет у меня больше ни склонностей, ни сил – во всяком случае, еще на одну попытку к бегству. Им невдомек, что свобода хоть что-то значила для меня, пока оставалась надежда… надежда спасти Грацию Тейн от того ужаса, вернувшегося из гнилого чрева могилы, чтобы предъявить на нее права. Теперь надежды больше нет – есть только долгожданная свобода смерти.
Умереть с тем же успехом можно и в сумасшедшем доме – какая, в самом деле, разница, где? Сегодня осмотр – физический и ментальный – практически спустили на тормозах. Так, пустая рутина, формальность, нужная только «для архива». Доктор уже ушел. Это не тот, кто меня обычно осматривает. Наверное, в заведении он новенький. Крошечный такой человечек, разборчиво одетый, с красным лицом и вульгарной бриллиантовой галстучной булавкой. С того мгновенья, как он взглянул на отвратительную маску, которой стало мое лицо, вокруг его рта залегли складки гадливости и страха. А ведь кто-то из белых, отутюженных санитаров наверняка предупредил его о моем кошмарном случае. Я совсем не возражал, когда он не стал подходить ко мне ближе нужного. Скорее, даже пожалел беднягу – уж больно в неловкой ситуации он оказался. Я и покрепче желудком встречал – даже их при виде меня отбрасывало к стене, а потом тошнило в бессильном ужасе. Мое имя, моя нечестивая история, слухи о гниющем, но дышащем полутрупе, в который я превратился, давно уже стали легендой в серых лабиринтах сего приюта скорби. Не могу винить их – поневоле испытаешь облегчение при мысли, что скоро сбросишь это жуткое бремя, предашь эту массу содрогающейся плоти, в которой уже не осталось ничего человеческого, игу червей и забвению.
Прежде чем уйти, доктор нацарапал что-то у себя в блокноте. Конечно, первой строчкой шло имя – Клод Эшер; а дальше, под сегодняшней датой – несколько безликих и всеобъясняющих слов: «Прогноз негативный. Безнадежное повреждение психики. Болезнь в неизлечимой стадии. Скорая кончина». Наблюдая за медленным, болезненным танцем его ручки по бумаге, я испытал одно последнее искушение – заговорить. Меня охватила яростная потребность закричать, выплюнуть в этого новичка канонаду моих привычных протестов, в бессильной надежде, что вдруг он мне поверит. Богохульные слова поднялись на мгновение к горлу, как вода в колодце, и вытолкнули на поверхность глухой носовой всхлип. Доктор быстро поднял на меня взгляд, и проступившее в нем тревожное отвращение сказало мне всю правду. Говорить совершенно ни к чему. Он такой же как все остальные – ласковый голос и ни во что не верящая улыбка. Он выслушает весь этот жуткий кошмар, который я называю историей Грации, и брата, и моей, спокойно и понимающе кивнет в конце, и уйдет, больше прежнего уверившись, что я абсолютно, бесспорно сумасшедший. Я промолчал. Последняя искра надежды замигала и погасла. Я знал, что никто, никогда уже не поверит, что я никакой не Клод Эшер. Потому что Клод Эшер – этой мой брат.
Только не поймите меня неправильно. Это вовсе не какой-нибудь тривиальный случай спутанной идентичности, а нечто гораздо более ужасное и злое. Это дьявольский план, замысленный и приведенный в исполнение извращенным разумом, одержимым жаждой мщения; разумом, стакнувшимся с силами тьмы, приученным к давно забытым, запретным ритуалам и заклинаниям. Никому бы и в голову не пришло спутать меня с Клодом Эшером. Напротив, с самого раннего детства никто не верил, что мы братья. Трудно себе представить двух менее похожих созданий, чем мы с ним. Вообразите себе обычного, нормального мальчика и затем мужчину – среднего сложения, среднего веса, с ничем не примечательными чертами, с умеренным, чтобы не сказать вялым нравом, короче, совершенную норму во всем – и вот перед вами мой портрет. А теперь возьмите полную противоположность всему этому – и это будет мой брат, Клод.
Он всегда отличался крайней хрупкостью здоровья и странной меланхолией. Голова казалась слишком крупной для такого тоненького тела, а лицо вечно затеняла бледность, страшно беспокоившая нашего отца. Нос у Клода был длинный и тонкий, с необычайно чувствительными ноздрями, а глаза, широко расставленные и утопленные глубоко в глазницы, сияли каким-то безрадостным блеском. Я с самого начала был сильнее, не говоря уже о том, что старше, но это Клод с его тщедушным телом и могучей волей безраздельно правил в Иннисвичском Приорате.
В какой-то момент дорога, что вьется через безжизненные, истерзанные Атлантикой, пустынные побережья северного Нью-Джерси, вдруг выпускает сплошь заросший колючей ежевикой боковой отводок. Ничего не подозревающий путник вдруг упирается в указующий прочь от моря перст с надписью: «ИННИСВИЧ – МИЛИ». Мало кто в наши дни решается на него свернуть. Те, кто знает этот край, стараются обходить стороной Иннисвич со всеми его легендами, обвесившими старую прибрежную деревушку, будто ветхие, грязные тряпки. Много чего рассказывают о Приорате, угнездившемся на самой северной оконечности Иннисвича, а немногочисленные жители городка, еще цепляющиеся за свои дома, пользуются по всей округе дурной славой. А ведь в те давние дни, до явления Клода Эшера, все здесь было по-другому. Мой отец, Эдмунд Эшер, служил пастором Иннисвичской лютеранской церкви. В Приорат он попал тихим, уже немолодым человеком, средних лет, но при молоденькой жене, а через два года у них появился я. В ту ночь, когда родился мой брат, Клод Эшер, вместе с ним в Приорат вошла смерть.
В ту ночь, когда родился Клод… На самом деле я никогда о ней так не думал. Для меня это всегда была ночь, когда умерла мама. Даже я, сущий ребенок тогда, не мог не почувствовать всепроникающей обреченности, затопившей весь дом с самого утра. Сырой морской ветер с востока нес запах дождя, и я вынужденно просидел весь день дома. Внутри было непривычно тихо, только отец негромко, будто крадучись мерил шагами библиотеку и вымученно улыбался всякий раз, как ему случалось встретиться взглядом со мной. Я еще не знал, что близится время родов – просто мама в последние недели была как-то необычно бледна, и наши огромные холодные комнаты без ее смеха казались особенно бесприютными. Ближе к ночи вызвали деревенского доктора, круглого человечка со щечками-яблочками, по имени Эллерби. Он как всегда принес мне из лавки ириску. Вскоре после того как он исчез за поворотом ведущей на второй этаж лестницы, меня отправили в постель. Часами – так мне, по крайней мере, казалось – я лежал в темноте, а свинцовые тучи катились на берег с моря, чреватые грозой. Дождь хлестал в стекла, и я, наконец-то, уснул, весь в слезах, потому что мама не пришла поцеловать меня на ночь.
Думаю, пробудил меня все-таки крик. Теперь-то я знаю, что на тот момент вопли боли давно уже стихли, вместе с последним маминым дыханием. Должно быть, какое-то последнее горестное эхо, заблудившееся в наших темных комнатах, нашло, наконец, дорогу в мой затуманенный сном младенческий разум. Онемев от холодного, безымянного ужаса, я заковылял по извилистой, крытой ковром лестнице. На площадке меня остановил тихий, полный отчаяния, одинокий звук – и сквозь открытую дверь библиотеки я увидал их. Отец утонул в кожаном кресле у погасшего камина, просыпавшегося золой на решетку; свет свечей плясал на ладонях, закрывших лицо. Согнутые плечи сотрясались от неудержимых рыданий. Через мгновение из тени выступил доктор Эллерби – таким торжественным и бледным я его еще не видел. Свою тонкую, бессильную руку он положил папе на плечо.
– Я… я знаю, как мало помогают слова, поверь, Эдмунд. – Голос его звучал глухо. – Просто хочу, чтобы ты знал: я сделал все возможное. Миссис Эшер…
Он встряхнул покатыми плечами, словно слабо гневаясь на судьбу.
– Миссис Эшер просто была недостаточно сильна. Это само по себе странно… ребенок оказался как будто бы слишком велик для нее. Он прямо высосал из матери все силы, всю волю. Словно…
Слова его канули во тьму, куда вслед за ними уже падал и я. Я хотел закричать, заплакать, но не мог. Страх и одиночество стиснули мне грудь; я едва мог дышать. Потом, уже годы спустя, конец этой неоконченной фразы Эллерби так и преследовал меня: «…словно он убил ее, чтобы выжить самому».
Они похоронили маму в тенистом уголке кладбища, за церковью. Вся деревня пришла и стояла там, под иглами ливня, склонив головы в безмолвном горе. И сквозь все это, требовательный и наглый, пробивался воинственный вой младенца Клода. В этих властительных воплях было что-то отчаянно неправильное, чтобы не сказать нечестивое – как будто этот темноголовый горлопан уже был запанибрата со смертью и не собирался ни горевать, ни, тем паче, пасовать перед ее неумолимым лицом.
С того дня и дальше Иннисвичский Приорат находился в полной и безраздельной собственности моего брата. Завывания, впрочем, очень скоро прекратились, и голос Клода с самых младых ногтей приобрел странно свистящие и шипящие модуляции – но менее властным от этого не стал. Напротив, сама его тихая мягкость, казалось, лишь способствовала силе, и влияние его на слушателя от этого только возрастало. Воля Клода, а отнюдь не его голос, правила Приоратом и всеми его обитателями. Голос был просто инструментом.
Папа стал Клоду настоящим рабом. Вся нежнейшая, невзыскательная любовь, которую он питал к маме, пока та была жива, теперь досталась ему. Надо думать, отец видел в младшем сыне последнюю память о той, чья могила теперь была вечно убрана цветами – во всякое время года. Мне его было ужасно жалко – ибо мой брат, это слабое, отрешенное, задумчивое создание, абсолютно не нуждался ни в любви, ни в помощи. Всю свою жизнь Клод Эшер был совершенно холоден и самодостаточен – и, более того, способен получить все, чего бы ни пожелал.
Постоянное беспокойство по поводу сомнительного здоровья Клода привело к дальнейшим эскападам со стороны отца. Вместо того чтобы отослать мальчишку в школу и избавить от гнетущей атмосферы Приората, папа принялся нанимать частных учителей. План, разумеется, с треском провалился. Раз за разом все начиналось хорошо, но стоило очередному ученому джентльмену или леди свить в Приорате уютное и хлебное гнездышко, как тут же все шло насмарку. Попечение об одном-единственном мальчике представлялось им удачнейшей в мире синекурой, но в какой-то момент каждый из них понимал, что чувствует к питомцу живейшую неприязнь, открытую или тайную. Никто в итоге не задерживался в Иннисвиче больше, чем на пару недель. Когда очередной бедолага покидал наш негостеприимный кров, мне иногда случалось поглядеть из сада вверх, и за окном второго этажа я видел бледную, тонкую физиономию Клода: по его бесцветным губам неизменно блуждала довольная и злобная улыбка. Стоило назойливому чужаку оставить наши пределы, и вороватый изоляционизм моего дражайшего брата снова окутывал Приорат, будто гробовым покровом.
II
В восточном крыле Приората, за массивной барочной дверью пряталась комната, которой я никогда в жизни не видел. Нечестивые слухи о ней будоражили добропорядочный Иннисвич с одной достопамятной ночи в конце XVIII века. Отец никогда ни словом не обмолвился нам о жутких легендах, гнездившихся и шептавших гнусности за этим резным порталом. С него было довольно, что сто лет назад комнату заперли и забыли. Но мы с Клодом держали ушки на макушке и потому слышали как приходящая прислуга из деревни, ежась от удовольствия, шепотом смакует кошмарные подробности тайных злодеяний, отошедших в далекое прошлое.
В 1793 году Иавис Дризен, тогдашний пастор иннисвичской церкви, возвратился из длительного отпуска в Европе и привез с собой женщину, с которой успел познакомиться и, более того, пожениться на континенте. В архивах местной библиотеки сохранились письменные упоминания о ее необычайной красоте – довольно разрозненные и по большей части двусмысленные или даже оскорбительные. Впрочем, в одном все эти свидетельства соглашались друг с другом: супруга Иависа Дризена была тайной последовательницей ведовства. Она родилась в какой-то неизвестной и пользующейся дурной славой венгерской деревушке. Вскоре уже весь Иннисвич шептался, что эта колдунья, эта наложница сил тьмы недостойна жить среди честных христиан, а в ту ночь, когда истеричная, тупоголовая баба, прислуживавшая Дризенам, сбежала из Приората, вопя на всю деревню, шепот перерос чуть ли не в революцию. Изловив старуху, деревенские попробовали выяснить причину ее припадка, и тут-то и всплыла загадочная комната в восточном крыле. Там пытливые селяне обнаружили ответы на все свои вопросы – в виде обугленных останков молодой жены Иависа Дризена, прикованных к вертелу в фундаментальных размеров старинном камине. На одной из массивных потолочных балок бесшумно раскачивался труп самого пастора Иависа. На следующий день тела вынесли из комнаты и похоронили, а само помещение запечатали.
Так вот, когда Клоду Эшеру стукнуло двенадцать, он потребовал эту комнату себе во владение.
Читать бесплатно другие книги:
