Вольтерьянцы и вольтерьянки Аксенов Василий

Mиша

Да, я вижу ее.

Екатерина (как далекое эхо)

Я простая душа, простая скирда, простая душистая скирда — это я.

Mиша

Я пойму, если мне предстоит предстать в Аду за войну, но за телесный соблазн, нет, не пойму. Все-таки я женщинам дал больше щастья, чем горя. А горе я принес как раз той, кого любил небесной любовью. Ну и вы, Вольтер, разве не принесли вы щастья тщеславнице Эмили дю Шатле, да и своей неряшливой племяннице, мадам Дени?

Вольтер

Ты чувствуешь, что наши позиции сближаются, шевалье? Церковь требует моногамии, но вы как вольтерьянец, похоже, понимаете, что это неестественно, как и селибат. Однако все эти муки Ада, коими нам грозят… Вспомните у Данте, какие изощренные пытки. Кто это ему внушил: Вергилий или чумной микроб?

Mиша

Вся первая часть у Данте — это мучения плоти. Мне иногда приходило в голову, что Ад — это когда душа умершего не может освободиться от останков. Все то, что вы подвергаете сомнению как «мифы церкви», Вольтер, подлежит толкованию, осмыслению, переосмыслению, подлежит смерти, наконец, но не зубастой насмешке.

Вольтер

Ну вот, параллельные линии опять разошлись! Знаешь, солдат, я старался поверить в Бога, однако Он ничего не значил в моей жизни. Признаюсь, я чувствовал пустоту там, где когда-то жила моя детская вера. Быть может, когда-нибудь по завершении истории возникнут иные люди, веселые в своей свободе и не затуманенные страхом Ада.

Mиша

Кажется, мы опять сближаемся. Мне кажется, что для верующих смерть — это не бессмысленное похабство, а прелюдия новой жизни, в которой они смогут быть в счастье и мире с теми, кого они любили и потеряли. Мне хочется верить, что там я встречусь с образом, воплощенным в двух близнецах, Клоди и Фио, и в матери-грешнице Колерии Никифоровне, а также в Екатерине и в Маланье. Христианство грандиозно тем, что во главе угла его стоит идея Воскрешения во плоти. Материалистам сие кажется немыслимым, однако Идеал безбрежен. Быть может, после всего возникнет мир общности Бытия и Идеала, видимого и невидимого, в коем растворится порочный круг самопожирания.

Вольтер

Какая благостная утопия! Я чувствую, что остаюсь в одиночестве. Так и в жизни я оставался без иллюзий, почти не помнил свою мать, редко видел отца; детей, во всяком случае, мне известных, у меня не было. Может быть, потому меня и тянуло к моей маленькой племяннице. Я приобрел огромное число учеников, но в будущем, как я вижу, они стали меня покидать. Я знал теологов, а среди них были не дураки, и они мне говорили, что я незавершенный человек, а потому и философия моя не завершена. Иной раз мне кажется, что я вообще не был философом, но только поэтом. Один не глупый теолог, он был тогда Папой Римским, сказал мне, что будущие поколения меня отвергли. Он называл мои шутки о Святой Троице ничтожными.

Mиша

Ну теперь-то вы видите, что можно предстать единым во многих лицах, не так ли, мэтр?

Вольтер

Если бы ты прочел все мои девяносто девять томов, ты бы заметил, что я признаю умиротворяющие мифы. В конце концов это не что иное, как замечательное искусство. Церковь интерпретирует их на свой лад для утверждения своей непогрешимости и власти над людьми. Ах, Мишель, разве мы можем забыть двери инквизиции, злодеяния крестоносцев, заговор против альбигойцев, тех наших драгун XVII века, что убивали во имя отмены милосердия? Христиане убили больше людей, чем римские императоры, несмотря на проповедь Всепрощенья. Меня обвиняли, что я внушил людям порочную утопию о рае на земле, а люди истребили своих властителей и превратили свободу в смирительную рубашку. Но я никогда не призывал к насилию! Меня извратили жрецы революции! Пусть Господь меня простит за утверждение прав мыслящего меньшинства, за попытку борьбы против ортодоксии и нетерпимости!

Mиша

Прощенье — это слово для всех.

Встреча подойдет к концу. С ветви величественного баобаба скользя исчезнет фигура прежнего Вольтера. Зашумела и шумит благодатная крона. На пригорке скирда Екатерины рассыпается в колосящееся поле. Оно запоет, как пело полотно Ван-Гога. Оно раскатами юного грома напоминает о Балтике. Миша отойдет и сольется с образом Пуркуа-Па. Конь совершает круги вокруг того, что именуется Древом Познания. Он убежал от войны. Играя копытами, наслаждаясь свободою тела, он понимал, понимает, поймет, что Древо Познания превратится, превращается, превратилось, и еще раз превратилось, и превратится, и превращается — в Древо Воображения.