Дублин Резерфорд Эдвард

— Всех католиков. Они собираются отправить всех католиков на запад, в Коннахт. А остальную часть Ирландии отдать протестантам.

Позже Донат узнал, что его отец и тысячи таких же, как он, долгое время думали, что их могут казнить. Несколько сот казней действительно состоялось, в том числе было убито множество священников. Многие сбежали. Но к счастью, казни прекратились. Как только праведники Англии одержали победу, стало ясно, что вовсе не смерти ирландских бунтовщиков они искали. Они желали получить их землю.

Солдаты, авантюристы, друзья Кромвеля, правительственные чиновники, люди вроде доктора Пинчера, все, конечно, богобоязненные, — все они явились на остров за землей, и им должны дать землю.

— Но чтобы их насытить, понадобится две трети всей Ирландии, — заметил тогда Орландо.

Однако англичан это не тревожило.

— Чем больше земли мы заберем, — подчеркивали они, — тем больше станет в Ирландии протестантов.

Решено было проделать это самым простым способом. Многие великие бунтовщики бежали. Большинство из них, конечно же, были католиками, а некоторые, вроде великого Ормонда, — протестантами, но роялистами. У них землю отобрали сразу. Но потом дошла очередь и до менее важных фигур, включая многих землевладельцев Фингала, практически не принимавших участия в бунте. Что делать с ними?

Горстка джентльменов, включая и некоторых католиков, превратившихся в доносчиков или просто помогавших Англии, осталась на своих землях в качестве вознаграждения. Но в отношении остальных было найдено совершенно новое решение.

— Если они протестанты, пусть их оштрафуют, — заявило правительство. — А если католики, так просто выгнать их, и все.

Но вместо того чтобы уничтожить этих людей, администрация Кромвеля решила, что, в зависимости от степени их вины, им может быть дана половина или треть стоимости их имения — в виде бесплодных земель в Коннахте, на западе.

Покинуть землю в Фингале, где их семья жила несколько столетий, переехать в дикий Коннахт? Орландо это казалось чудовищной идеей. Но один из новых чиновников в Дублинском замке объяснил ему все предельно просто:

— У тебя есть выбор, мастер Уолш. Ты можешь отправиться или в ад, или в Коннахт.

Но вся эта операция требовала времени. Ее масштаб был огромен, всех сразу было не переселить. И Орландо, продолжая, как и прежде, служить Дублинскому замку, умудрился продержаться в Фингале еще год, и даже дольше.

Шел уже 1653 год, когда явился доктор Пинчер. В городе разразилась эпидемия чумы, и доктор прибыл с приказом: поселить доктора в доме, где он будет жить до тех пор, пока не пожелает вернуться в город. Донат был буквально зачарован этой тощей черной фигурой. Доктор посмотрел на мальчика ледяным взглядом и занял лучшую спальню. Доктор Пинчер надеялся, что ему будут усердно прислуживать. Отец объяснил Донату, что ученому проповеднику уже больше восьмидесяти лет. Но визит старого доктора оказался также и весьма познавательным.

Доктор Пинчер прожил у них десять дней, когда к нему в гости приехал его племянник, капитан Бадж. Он остался лишь на одну ночь. Обычно старик жил один в своей спальне, но на этот раз племянник разделил с ним спальню, и Донат с любопытством наблюдал за здоровенным офицером с широким плоским лицом. Капитан Бадж был важным человеком и имел собственное имение. Когда Бриан О’Бирн ради спасения собственной жизни бежал из Ирландии, Ратконан отдали Баджу. И потому, пока его отец вежливо расспрашивал Баджа о предстоящем великом переселении, Донат внимательно слушал. Орландо осторожно спрашивал, не выглядит ли такая политика несколько резковатой?

— Нет, сэр. Это просто необходимость, — ответил ему Бадж. — Коренные ирландцы совершенно не склонны к цивилизации. Не способны сами управлять собой. Просто животные.

Донат, живя в имении в Фингале, никогда не слышал, чтобы ирландцев описывали подобным образом. Слуги, арендаторы, рабочие в полях, рыбаки на побережье, сборщики устриц в Мэлахайде, мастеровые в Свордсе — вежливые, гостеприимные ирландцы, рядом с которыми он вырос, — вовсе не походили на тех людей, которых описывал Бадж. Видимо, он говорил о каких-то других провинциях. Но Бадж еще не закончил:

— Их необходимо держать в узде. Они убили триста тысяч невинных протестантов, не забывайте.

— Но это же совершенная неправда, и вы это знаете, — мягко произнес Орландо и посмотрел на доктора Пинчера.

Но проповедник просто сунул в рот кусок хлеба и принялся жевать. Он до сих пор сохранил почти все зубы.

— Это правда, — решительно заявил Барнаби. — Так написано в книге.

— Книги тоже могут лгать, — заметил Орландо.

— Папистские книги могут. Но это была протестантская книга. — Барнаби согласно кивнул самому себе. — И именно сквайры-паписты подняли всех на бунт, — подчеркнул он. — Так что мы должны быть уверены: такое больше не повторится. Каждый ирландский вождь, все священники, каждый человек, владеющий оружием, каждый известный джентльмен-католик — все должны быть выселены из этих краев. А потом над ирландскими собаками поставят протестантских начальников, которые и будут держать их в смирении. Вот в чем цель переселения.

— Значит, я должен буду переехать в Коннахт?

— Наверняка, — кивнул Барнаби.

Именно тогда Донат впервые по-настоящему понял, как думают английские поселенцы, которые теперь должны были властвовать над их землями.

Следующей весной семью Уолш выселили. Донат и его родители отправились в долгий путь на запад. У них были четыре телеги, нагруженные мебелью и разными пожитками, а драгоценности и золотые и серебряные монеты они зашили в одежду. Дэниел, хотя и не способен был понять, куда и почему они едут, тоже, конечно, был с ними. Все слуги, кроме троих, которых они взяли с собой, поскольку те с давних пор жили в семье, и арендаторы, и обитатели коттеджей, и рабочие остались в имении в Фингале. Но Уолши лишь повторяли судьбу многих и многих других. Не тронули огромное множество коренных ирландцев, чтобы те возделывали землю для новых протестантских хозяев, а лендлордов, столетиями владевших этой землей, выслали в Коннахт.

— Ну, по крайней мере, у нас хорошая компания, — сухо заметил отец Доната.

К тому времени, когда они отправились в дорогу, очень многие соседи и друзья уже проделали тот же путь. Некоторые носили ирландские имена: Конраны или Кеннеди, Брейди или Келли. Но ничуть не реже переселяемые семьи имели старые английские фамилии: Кьюсаки и Крузы, Диллоны и Фейганы, Барри, Уолши, Планкетты, Фиц-такие-то…

Большей частью земель вокруг Дублина теперь управляло само правительство, чтобы сдавать их в аренду. И Орландо ничуть не удивился, когда узнал, что доктор Пинчер взял в аренду их имение за половину той цены, которую Орландо был вынужден платить, чтобы самому оставаться на прежнем месте.

Но перед ними встала еще одна проблема, которую Орландо, изо всех сил держась за свою землю, не смог предвидеть.

Никто так и не понял, какое именно количество земли следует выдать Орландо Уолшу. После бесчисленных расспросов в Дублинском замке Орландо обнаружил, что чиновники и сами этого не знали.

— Все должны решить в Атлоне, — сказали ему. — Так что узнаешь, когда доберешься туда.

Они медленно ехали на запад целых пять дней, пока наконец не добрались до Атлона. Судебное управление, занимавшееся выдачей земель переселенцам, располагалось в большом здании на главной улице. Семья нашла гостиницу, и на следующее утро Орландо отправился к чиновникам, взяв с собой Доната. Маленький лысый мужчина, занимавшийся этим делом, с искренним сожалением посмотрел на Орландо.

— Жаль, что вы не приехали на несколько месяцев раньше, — вздохнул он. — Тогда могли получить что-нибудь получше.

— У вас есть какие-то особые инструкции на мой счет?

— Нет, не в этом дело. Мы должны найти что-нибудь для каждого, если сможем. Но это и все. — Он покачал головой. — Вы же знаете, у Кромвеля есть представление о том, чего он хочет, и он знает, что он ненавидит, однако совсем не знаком с управлением. Он издает приказы, но что до подробностей… — Чиновник развел руками, показывая, что никаких деталей в таких приказах нет. — Переселение в Коннахт было… — И он снова жестом показал, что весь процесс представлял собой чистый хаос. — Я здесь просто подчищаю хвосты, — продолжил чиновник. — Те, кто получил землю, уже разъехались, видите ли. Их ничто здесь не держит. И они, вы понимаете, разбогатели. — Он многозначительно посмотрел на Орландо. — Есть, правда, одно местечко в Клэре. Там всего около тридцати акров, но прокормиться можно. Это лучшее из того, что осталось.

Дальнейшие расспросы подтвердили слова чиновника. Все переселение было не просто чудовищным беспорядком; оно превратилось еще и в скандал. Люди, которые предположительно не должны были получить ничего, но приехали раньше, с помощью солидных взяток чиновникам судебного управления получили огромные куски земли. Другие, которым полагались сотни акров, едва получили по пятьдесят, и то если им повезло. Что ж, подобного хаоса и взяточничества и следует ожидать, когда какой-нибудь завоеватель начинает передел страны. Да разве и может быть иначе? Но переселение в Коннахт было и вовсе отвратительным предприятием.

Так начались семь долгих лет в графстве Клэр. На их маленькой ферме имелся небольшой дом, который Донат с отцом постепенно привели в порядок и перестроили. Земля, по крайней мере, давала семье средства к существованию. Соседи им достались хорошие. Уолши усердно трудились, и они выжили. Но первые два года в полуразвалившемся коттедже с протекающей крышей были по-настоящему трудными. Двух своих слуг они отослали обратно в Фингал, потому что просто не могли их прокормить.

Мэри Уолш, хотя и старалась держаться бодро, постоянно чувствовала себя подавленной. Но больше всех страдал несчастный Дэниел. Пусть он не слишком многое понимал, но он как будто куда сильнее ощущал горе Мэри, чем остальные. Он цеплялся за нее, иногда слишком досаждая, и это лишь добавляло ей страданий. Через год Дэниел заболел и умер. Конечно, Орландо давно предупреждал Доната: «Такие дурачки редко доживают до двадцати лет», и Донат знал, что не должен слишком горевать. Но все равно облако печали еще много месяцев после похорон Дэниела висело над их семьей.

И все же кое-что Донат мог считать благом. Благодаря их изгнанию он куда лучше узнал своего отца, чем это могло бы быть при других обстоятельствах. Он понимал, какое унижение чувствовал отец из-за их ныне бедственного положения, и восхищался тем, что отец никогда не показывал этого. Они вместе работали на маленьком клочке земли — завели свиней, несколько коров, выращивали овес. И Орландо взял на себя образование сына, в результате чего к тому времени, когда ему исполнилось двадцать, Донат уже знал почти все то, что мог предложить университет в Саламанке, а также и многое из ирландской юридической практики. Возможно, постоянно находясь в обществе немолодого человека, он стал и выглядеть немного старше, чем юноши его возраста. Но время вряд ли вообще подходило для обычных детских шалостей и забав. Больше всего Доната радовало то, что во всех делах он рядом с отцом.

Каждый год они совершали паломничество в Фингал. Такая поездка для них как для переселенцев была незаконной, но они путешествовали осторожно и ни разу не попались. Это были моменты воссоединения, встречи друзей. Арендаторы в имении приветствовали их и прятали в своих коттеджах. Один даже отдал Орландо часть арендной платы.

— Я заявил этому старому черту Пинчеру, что не могу позволить себе платить ему полную сумму. Проклятый протестант! Он вообще ничего не понимает! — насмешливо сказал он.

Из Дублина повидаться с ними приезжал их кузен Дойл, которому Орландо перед отъездом оставил сто фунтов стерлингов на хранение. Дойл привозил им последние новости из Дублина. И нередко его опасения касались того, что происходило в дублинских церквях.

Если и было в правлении Кромвеля нечто такое, что позволяло католикам, а также протестантам из старых англичан, вроде Дойла, надеяться на некий свет в полной тьме, так это распоряжения относительно церквей. Конечно, папистские священники должны были быть убиты, а Англиканская церковь короля Карла, с ее епископами и обрядами, решительно уничтожена. Но помимо этого, как и большинство военных, Кромвель был уверен: общины должны быть свободны в выборе собственных благочестивых проповедников. Результат же, даже в самом соборе Христа, иной раз получался ошеломляющим. В Дублине появились баптисты, квакеры, сектанты разного рода, а еще и конгрегационалисты, или индепенденты, каждые со своим особым видением мира. У одних богослужения были чрезвычайно мрачными; другие громко пели; были и такие, что впадали в настоящую истерию.

Дойл, с его циничным умом, тихо развлекался, посещая такие службы, а потом рассказывал о своих впечатлениях Орландо.

— Видишь ли, дорогой мой сынок, — объяснял он Донату, — как правы наши священники, когда говорят нам: вся проблема этих протестантов в том, что они совершенно сбиты с толку.

Во время третьего посещения Фингала Уолши узнали о смерти старого доктора Пинчера. Теперь землю арендовал его племянник, капитан Бадж. Но обстоятельства смерти доктора были кое в чем примечательны. И рассказал об этом Уолшам тот арендатор, что передал Орландо часть арендной платы.

— Перед самым концом доктор впал в настоящее безумие. Кричал во все горло о каком-то человеке, что нападает на него с мечом. А когда его тело стали раздевать, как ты думаешь, что увидели? Шрам! Прямо через всю спину, от плеча до ребер. Так что в его словах, пожалуй, был какой-то смысл. Потом приехал капитан Бадж, и ему рассказали об этом. А он на какое-то время задумался. Потом сказал: «Это было во время бунта сорок первого года. Католики напали на моего дорогого дядю. Ему повезло, что его не убили». Как думаешь, это правда?

— Никогда об этом не слышал, — ответил Орландо.

И прежде чем Донат с отцом уехали из Фингала, они сделали то же, что и всегда. Вместе пошли к святому колодцу в Портмарноке, чтобы помолиться там.

— Я это делаю, — обычно напоминал сыну Орландо, — точно так же, как делал мой отец до меня. — А у колодца он повторял: — Мне очень жаль, Донат, что тебе приходится видеть отца в столь жалком положении. Но мы не должны терять веру. Ведь то была величайшая Божья милость — то, что после многих лет ожидания Он даровал нам тебя. И в свое время, когда мы пройдем испытания, Он снова нас поднимет настолько, насколько сочтет нужным.

И вот в конце концов все должно было закончиться. Бог возмещал им за их страдания.

Избавление пришло из Англии. Потому что, если Кромвель преуспел в сокрушении Ирландии и превращении ее в колонию, в самой Англии дела шли совершенно иначе. При всем своем военном могуществе Кромвель так и не сумел создать удовлетворительное правительство, которое сменило монархию, им уничтоженную. Сначала правил парламентом, потом установили протекторат. Кромвель фактически стал королем, хотя так не именовался, потом ввели военное управление, и власть перешла в руки генералов, — словом, попробовали все. И когда спустя десятилетие измученный тиран умер, его сын вообще не пожелал занять место отца. В 1660 году английский парламент и сын покойного короля пришли наконец к взаимопониманию. И на английский престол был возведен Карл II, хотя и с определенными условиями.

Одним из условий было то, что протестантские поселенцы в Ирландии должны сохранить свои земли. Но с некоторыми исключениями. И когда Ормонд вернулся в Ирландию как новый лорд-наместник короля, он милосердно вспомнил о невезучей семье Уолш. Его сло`ва оказалось достаточно для того, чтобы убедить королевских чиновников в том, что Орландо не совершал никаких преступлений, а Барнаби Баджа пусть и неохотно, но все же убедили в том, что он должен отказаться от аренды земель, доставшихся ему от дяди. И в отличие от многих их друзей, Уолши вернулись домой, в Фингал. Это воистину было доказательством того, что Бог проявляет к ним особое благоволение.

И благодаря этой Божьей милости Донат так с тех пор и жил в Фингале. Он видел, как оба его родителя мирно дожили до глубокой старости. Он познал радость обладания собственной семьей, а недавно выдал обеих дочерей за хороших людей. Пять лет назад его жена умерла, и Донат Уолш предполагал, что эта часть его жизни завершилась. Но к немалому собственному удивлению, он снова обрел счастье. И еще более удивительным оказалось то, что в прошлом декабре его новая жена подарила ему первого сына. И, в порыве величайшего счастья, они назвали младенца Фортунатом.

И вот теперь, после ряда событий, которые никто не смог бы предсказать, твердой вере Уолшей и бесчисленных семей вроде них как будто была дарована новая надежда. Король Англии Карл II, человек, любивший строительство, науку и многих женщин, внезапно умер четыре года назад, и его место занял его брат Яков. И Яков II был католиком. Десять дней назад он прибыл в Ирландию и намеревался собрать в Дублине парламент. Ситуация явно сложилась из ряда вон. Никто не представлял, что может случиться дальше. Похоже, ирландских католиков опять собрались испытать на прочность. Но как бы то ни было, Донат собирался в то воскресенье в Дублин, чтобы приветствовать нового короля.

Вернувшись домой, Донат обнаружил письмо от своего кузена Мориса и тут же с любопытством его прочел. И с улыбкой. Морис Смит отлично разбирался в делах. Он неплохо потрудился во время своего пребывания во Франции. А когда более благодушное правление Карла II наконец подтолкнуло его к тому, чтобы вместе с семьей вернуться в Дублин, он сумел и там преуспеть, хотя и был католиком. Но при этом в кузене Доната сохранялось и нечто романтическое. Его легко могло подхватить волной внезапного энтузиазма.

И примером тому была покупка имения. Когда Бриан О’Бирн, как и большинство ирландских сквайров, был вынужден бежать от Кромвеля, а Ратконан отдали Барнаби Баджу, это было печально, что уж тут говорить. Бадж стал там хозяином, и хотя люди в горах Уиклоу ненавидели его, они мало что могли поделать. Бадж поселился в старом доме-крепости, стал называть себя джентльменом и хватать собственность и аренду везде, где только мог. Он удержал Ратконан на все время правления Карла II и прожил там до тех пор, пока не умер чуть больше десяти лет назад. В Ратконане поселился старший сын Барнаби и тут же столкнулся с проблемой. Его отец и младший брат Джошуа были сделаны из крепкого материала, но мистер Бенджамин Бадж был человеком мирным, однако прошло совсем немного времени, и у него начались проблемы с тори.

Доната всегда очень веселило то, что два политических лагеря в английском парламенте были известны под столь забавными названиями. Партия, считавшая, что парламент должен контролировать короля, и состоявшая в основном из протестантов, была известна как виги, и в этом звучало легкое пренебрежение, потому что так же называли людей скучных, нудных. А вот члены партии короля назывались тори, то есть ирландскими разбойниками!

И это воистину были ирландские разбойники — в основном местные люди, любившие свободу гор Уиклоу и ненавидевшие протестантских поселенцев. Вот эти тори и сделали жизнь бедного мистера Бенджамина Баджа совсем несчастной. В последние годы своего правления Карл II, этот добросердечный монарх, уменьшил строгости, и католики снова смогли покупать землю. И потому, когда Морис Смит предложил Баджу честную цену за имение, Бенджамин взял деньги и с радостью избавился от земли. Он поселился в Дублине и пока вообще не выказывал желания приобрести какое-нибудь поместье.

Но Донат часто гадал, почему его кузен Морис так рвался очутиться в тех горах? Он знал, что Морис очень любил Бриана О’Бирна и ощущал духовное родство с его горными владениями. И действительно, с тех пор как он там поселился, Морис постоянно твердил, что очень счастлив, а поскольку он был католиком и имел некоторую родственную связь с теми краями, местные жители, похоже, отнеслись к нему вполне терпимо. Однако Морис истратил на покупку Ратконана все свои деньги, и Донат сомневался, что кузен сможет получить от земли большую отдачу. Но это было вполне в духе Мориса — копить деньги много лет, чтобы потратить их вот так.

И потому, во второй раз прочитав письмо, присланное двоюродным братом из Ратконана, и оценив загадочное волнение, заметное в манере изложения, Донат призадумался над тем, какая новая идея могла на этот раз прийти в голову Морису.

Воскресенье, 24 марта. Вербное воскресенье — праздник вхождения нашего Спасителя в Иерусалим. Была ли и сама эта дата Божественным знаком? Король Яков вошел в Дублин через западные ворота Святого Якова.

За воротами были установлены подмостки, на которых играли два ирландских арфиста. Монашеский хор исполнял радостную песню, а группа горожанок в белых одеждах танцевала перед королем. Навстречу королю вышли мэр и представители гильдий вместе с оркестром волынок и барабанов и торжественно передали ему ключи от города, перед тем как король вошел в ворота. Потом Яков со своей свитой, состоявшей из приближенных и кавалерии, пехотинцев и флейтистов, шествовал по улицам, которые если и не были устланы пальмовыми листьями, но, по крайней мере, покрыты свежим гравием. Королю Якову II было отдано должное. Перед входом в Дублинский замок он даже прослезился.

Держался король скромно. Выглядел он в общем неплохо: кожа у него была бледной, с красноватыми пятнами, в то время как его брат был смуглым и темноглазым; лицо короля, некогда гордое, теперь осунулось от изгнания и болезни. Он благодарил добрых жителей Дублина, вышедших его встречать. Ему как будто хотелось сказать, что он пришел с мирными намерениями по отношению ко всем своим ирландским владениям и ни к кому не испытывает вражды. И все же Донат Уолш и Морис Смит, стоявшие рядом, когда король проходил мимо них, знали, что все пойдет не так-то легко. Потому что факт оставался фактом: народ Англии выгнал его, а соперник короля, претендующий на престол, мог объявиться в любое мгновение.

В том, что касалось протестантского населения Англии, то оно никогда не ожидало, что Яков станет королем. Его брат Карл II всегда выглядел человеком чрезвычайно здоровым. Правда, существовали подозрения, что Карл может быть тайным католиком. Но если он им и был, то у него хватало ума не попадаться. Вместо того он содержал любовниц, посещал театр, шутил с простыми людьми на конских состязаниях и в общем проявлял здравый смысл в тех случаях, когда религиозный экстремизм грозил неприятностями. Но если он пытался убедить своих подданных-протестантов быть более терпимыми к католикам, то его задачу ничуть не облегчило то, что в конце его правления его кузен, король Франции Людовик XIV, грубо выставил протестантов-гугенотов из своего королевства и вынудил их бежать — около двухсот тысяч человек — в Голландию, Англию и вообще куда угодно. Лондон принял десять тысяч таких беженцев. И при этом лондонцы припомнили и инквизицию, и ирландский бунт, и вообще все беспорядки, реальные или воображаемые, которые учиняли католики против протестантов. Поэтому для всей Англии стало огромным потрясением, когда Карл II внезапно умер, а его младший брат, откровенный католик, столь же неожиданно взошел на трон.

Однако люди готовы были его терпеть по одной-единственной причине. Пусть он и был католиком, но его наследница, дочь Мария, слава Богу, была протестанткой и замуж вышла за протестанта — принца Вильгельма Оранского, правителя Нидерландов. А следовательно, люди вполне могли какое-то время потерпеть Якова, но в будущем они рассчитывали на Марию и Вильгельма.

Так что, когда Яков начал продвигать вперед католиков, англичане стиснули зубы. Когда он начал назначать в армию офицеров-католиков, они встревожились. А когда — вопреки тому факту, что он не мог в течение многих лет произвести на свет ребенка и слухи при этом говорили, что все из-за некой венерической болезни, — король вдруг обрел сына от второй жены-католички, Англия взорвалась. Да его ли это ребенок? Да была ли вообще королева беременна? Может, это чистый обман? Не было ли все это очередным дьявольским заговором католиков с целью украсть английский трон и преподнести его Риму? Слухи разрастались. И какой бы ни была правда, англичане знать ее не желали. И они, почти не пролив крови, просто выгнали короля. После того явился Вильгельм Оранский, готовый принять королевство. А Яков бежал во Францию.

Но Ирландия — это была совсем другая история. И протестанты, и католики на острове были встревожены событиями, происходившими по другую сторону пролива. И любимец короля Якова, лорд Тирконель, католик, постарался ради своего владыки. Он сумел принудить протестантов к повиновению, но в то же время заверил их:

— Король Яков не желает причинять вам вреда.

Пресвитерианцы в Ульстере были переполнены подозрениями; огражденный стенами город Дерри отказался подчиняться. Но большинство католиков на острове надеялись, что король Яков явится к ним как освободитель.

И вот, с деньгами и войском, предоставленным ему его кузеном, французским королем Людовиком, он прибыл в свои ирландские владения.

Король Яков вошел в Дублинский замок, а Донат с Морисом отправились в гостиницу перекусить. Донат уже успел собрать все новости.

— Он намерен созвать парламент. Здесь, в Дублине, в начале мая. Они хотят, чтобы его членами стали старые сквайры-католики. Ты только подумай об этом, Морис! Католический парламент!

— А как же наша вера?

— Думаю, он будет осторожен и мудр. Все последние десять дней, пока он ехал из Корка в Дублин, он встречался с протестантскими пасторами и заверял их, что никто не станет мешать протестантам верить, как им хочется. Все варианты христианства хороши. Это его слова. До тех пор, пока они преданы короне. — Донат улыбнулся. — Но конечно, Ирландия станет католической.

Потом Морис рассказал ему о посохе святого Патрика и с удовольствием увидел, что Донат полностью с ним согласен относительно важности этого открытия.

— Сила подобной вещи должна быть воистину велика, а уж если мы сможем вместе найти посох и предъявить те показания под присягой… Это же символ самой Ирландии! И если дело дойдет до войны с королем Вильгельмом, у нас будет подлинный посох, витающий над полем битвы…

— Так ты мне поможешь?

— Само собой! Мы должны найти его!

Но лишь в начале мая, как раз когда был уже созван парламент, Морис принялся за поиски. Он знал, что ему, скорее всего, придется уехать на какое-то время. Но он оставлял Ратконан в хороших руках. Его сын Томас не был деловым человеком, но любил землю и все на ней. Томас отлично справился бы с имением в отсутствие отца.

Тем временем Донат Уолш был чрезвычайно занят. Его расспросы в Дублине ни к чему не привели. Но некоторые тщательные исследования дали ему множество фамилий людей, которые могли что-то знать о посохе. Вооружившись этим солидным списком, Морис отправился в путь, как пилигрим или странствующий рыцарь былых времен, на поиски своего Грааля.

Первым делом Морис поехал в графство Мит. Именно там, если верить сообщениям, в последний раз видели посох. Две недели он блуждал от дома к дому, где жили католики разных рангов или священники. И хотя Морис расспрашивал всех весьма подробно, он не узнал ничего конкретного. Кое-кто говорил, что посох видели в каком-то доме или часовне. Похоже, его могли туда принести из других провинций. Но большего никто не знал.

Из Мита Морис перебрался в Килдэр. В показаниях, в конце концов, упоминался именно Килдэр. И снова Морис действовал таким же образом, проведя там еще две недели. Но и в Килдэре он ничего не узнал.

Однако оставалась еще одна вполне очевидная возможность. С тех пор как были записаны те показания относительно посоха, люди много раз меняли места жительства. Почти все семьи преданных своей вере сквайров отправили в Коннахт. А потому из Килдэра Морис направился на запад, чтобы найти старые семьи из Килдэра, которых выслали туда. Это была уже задача помасштабнее и потруднее, но Морис был целеустремлен, и чем дальше он забирался, тем более исполнялся решимости не сдаваться.

Это было тяжким испытанием: путешествовать от фермы к ферме, от коттеджа к коттеджу и видеть древние католические семьи, доведенные переселением до нищеты. Многие надеялись, что с новым католическим парламентом они смогут вернуть свои имения. Морис тоже на это надеялся и молился, чтобы было именно так. Но никто и в тех краях ничего не знал о посохе святого Патрика. Неделя шла за неделей. Только истратив все взятые с собой деньги, Морис оставил поиски и вернулся домой, пообещав себе снова взяться за это, как только сможет.

Это было в начале июля. Морис миновал перевал в горах Уиклоу и уже спускался к старому дому в Ратконане, который так любил.

И Морис был несколько удивлен, когда, подъехав к дому, обнаружил, что у него гость. А поскольку лошадь осталась у входа, было ясно, что гость прибыл только что, но с противоположной стороны.

Его жена стояла рядом с гостем. И его сын Томас тоже. И оба как-то странно смотрели на Мориса.

Гость был высоким, темноволосым, красивым мужчиной с военной выправкой. Средних лет, возможно лет на десять моложе самого Мориса, он казался подтянутым и крепким. Гость посмотрел на Мориса и шагнул к нему:

— Так ты и есть Муириш, сын Уолтера Смита?

— Верно.

— А я Ксавье О’Бирн. Сын Бриана О’Бирна. Я просто приехал взглянуть на это место, — он широким жестом обвел дом и землю Ратконана, — раз уж теперь все это должно вернуться ко мне. — Он улыбнулся. — И хотел спросить у твоей семьи: где вы сами собираетесь жить?

Морис узнал множество странных вещей, когда тем вечером сидел за столом с О’Бирном. Морис был настолько поглощен своими поисками, что совершенно не интересовался тем, что происходило в дублинском парламенте. Да, ему известно, что землю должны вернуть тем, кого выселили с нее, но относительно механизма такого возврата он ничего не знал. И, по правде говоря, Морис ни разу не подумал об О’Бирнах.

— Король Яков вообще против этого, — пояснил О’Бирн, — потому что боится, как бы не возникло слишком много неприятностей, но джентльмены-католики в парламенте полны решимости. Они хотят, чтобы все земли, конфискованные Кромвелем и переданные протестантам, были возвращены их владельцам. Включая и тех, кто покинул страну, если они пожелают вернуться. Так что, как видишь, сюда входит и Ратконан.

— Но я католик, и я купил это имение, — напомнил ему Морис.

— Ты лишь один из многих. Ты, видишь ли, купил землю у Баджа, который не имел на нее права. — О’Бирн улыбнулся. — И ты не один такой. Множество людей оказались в таком же положении, и последняя идея парламента — компенсация. Есть некоторые протестанты, которые отправляли помощь королю Вильгельму, когда он явился в Англию. И вот их-то земли и отберут, а тебе заплатят из тех денег.

— Но я люблю Ратконан…

— Рад это слышать. Вот только моя семья жила здесь несколько веков.

Морис вздохнул. Он не мог отрицать справедливости того, что говорил О’Бирн, но ему хотелось, чтобы все было иначе.

— Ну, еще долго ничего не произойдет, — заверил его О’Бирн. — Члены парламента могут спорить об этом и год, и два, осмелюсь предположить. И, кроме того, Ирландия пока не защищена как следует.

Когда они обсуждали военную ситуацию, О’Бирн рассуждал интересно и цинично.

— Я солдат удачи, Муириш, наемник, — заявил он. — Я смотрю на все трезвым взглядом. Те ирландские войска, что собрал Тирконель, а у него тысячи солдат, очень плохо вооружены. У некоторых даже копий нет. И они не обучены. Конечно, они храбры как львы. Это заставляет меня гордиться тем, что я ирландец. Но все это бесполезно. Есть ирландские офицеры вроде меня самого, люди, чьи семьи бежали из Ирландии много лет назад. Теперь кто-то вернулся, чтобы выяснить, что они могут получить. Мы тренируем тех солдат, как только можем. Еще на подходе французская армия. Там настоящие, профессиональные солдаты. Но если король Вилли сюда явится, он привезет с собой армию, которая выиграла все главные военные кампании в Европе. — Он присвистнул сквозь зубы. — Да большинство ваших ребят вообще никогда ничего подобного не видели.

— А он явится?

— В том-то и вопрос. — О’Бирн покачал головой. — Я не знаю. Пока, похоже, ему не очень хочется. В этом и состоит надежда — что он предоставит королю Якову удержать за собой Ирландию. Чисто семейное дело. В конце концов, Яков его тесть. И они всегда были в дружеских отношениях, пока считалось, что Вильгельм и Мария унаследуют Англию. Может, они найдут какое-то новое соглашение. — Он немного помолчал, соображая. — Но имей в виду, я совсем не уверен в том, что английский парламент готов оставить у себя под боком католическую Ирландию.

— Ну, по крайней мере, нас не тронут, — сказал Морис.

— Возможно, Муириш. Возможно. Эти ребята-протестанты в Ульстере все же желают короля Вилли. Там просто настоящая пороховая бочка, на мой взгляд. И ты знаешь, мы до сих пор не взяли Дерри.

Это было одно из наиболее примечательных событий того лета. Строптивые защитники Дерри заперли ворота и отказывались сдаться силам Якова. Город находился в осаде с апреля, но до сих пор не сдался.

— Должно быть, они там уже крыс едят, — сказал О’Бирн с чисто солдатским восхищением. — Но даже если этот город падет, все равно слишком трудно заставить покориться таких вот людей.

Но истинный сюрприз ожидал Мориса Смита, когда они заговорили о делах семейных. Морис уже знал, что его старый друг Бриан О’Бирн покинул этот мир — во время одного из сражений, когда воевал за короля Франции. Но только поздним вечером, когда он с грустью заметил, что так и не узнал, что случилось с его собственным отцом, О’Бирн сказал:

— Ты имеешь в виду, после битвы у Ратмайнса?

— Ратмайнс? Мой отец не участвовал в этой битве!

— Да нет, участвовал! — возразил О’Бирн. — И мой отец там был вместе с ним, он мне и рассказал обо всем. — И он повторил рассказ о событиях тех дней. — Он не был солдатом, ты ведь знаешь, — с улыбкой добавил О’Бирн. — Но он сражался как настоящий герой — так говорил мой отец. Отец так и не узнал наверняка, но всегда думал, что, скорее всего, твой батюшка отправился в Дроэду и там погиб.

Несколько мгновений Морис молча переваривал эти необычайные новости. А потом, внезапно охваченный любовью к исчезнувшему отцу, он почувствовал, как его глаза наполняются слезами, и вынужден был отвести взгляд в сторону.

— Я и понятия не имел, что он на такое способен, — наконец произнес он.

— Просто он был настоящим ирландцем, — тихо откликнулся О’Бирн.

И тогда Морис рассказал ему о посохе святого Патрика.

Для Доната Уолша осень и зима 1689 года были трудным временем. К всеобщему изумлению, Дерри не только продолжал держаться, но и был освобожден к концу лета. Для протестантов в Ульстере освобождение Дерри стало источником радости и надежды, а для короля Якова — горьким ударом. Несмотря на то что он был католическим королем на католическом острове, это показывало его врагам, что короля можно победить.

Но нельзя было сказать, что у короля Вильгельма дела шли намного лучше. Он отправил на остров своего опытного командующего генерала Шомберга. Но вместо того чтобы ринуться на Дублин, старый воин застрял у границы Ульстера. Многие в его армии заболели во время холодной и сырой ирландской зимы. И в последовавшие месяцы положение в основном стало безвыходным.

Погода беспощадна к армии, беспощадна к местным жителям. Та зима была очень холодной. Ирландцы, полные решимости ничего не делать для поддержки англичан по другую сторону пролива, отдали приказ, чтобы все английские товары, включая даже обычный уголь для отопления домов в Дублине, разворачивали обратно. Но они могли и не беспокоиться на этот счет. Англичане ничего не присылали. Вскоре после Рождества Донат разобрал два забора в имении, чтобы обеспечить людей топливом. В начале нового года, приехав в Дублин, он обнаружил, что половина деревянных столбов и оград в городе уже превратилась в дрова.

Несколько раз он встречался с Морисом Смитом. Его кузен познакомил Доната с О’Бирном. Пока ничего не делалось в отношении передачи земель, и казалось, что при любом исходе эти двое мужчин намеревались остаться друзьями. Что до Доната, то ему было интересно встретиться с солдатом удачи, ему нравился этот умный и широко мысливший человек. А вот весть об исчезнувшем отце Мориса, которую принес О’Бирн, привела к несколько странному результату. Тот солидный, педантичный торговец, о котором всегда слышал Донат, явно оказался куда более романтической душой, чем кто-либо мог вообразить. Морис никогда не говорил об этом, но Донат был уверен: его кузен теперь ощущал некую новую близость с потерянным отцом. В глазах Мориса светились покой и радость, когда он говорил об Уолтере. А Донат был рад, что Морис нашел столь неожиданный источник новых чувств в последнюю половину своей жизни. Мысль о том, что его отец пожертвовал собой ради католической веры, наполняла Мориса еще большей решимостью продолжать поиски посоха. Морис говорил о возвращении в Коннахт весной.

Но военное затишье не могло продолжаться вечно. К февралю прошел слух, что Вильгельм, не полагаясь больше на генерала Шомберга, может лично явиться на остров. В марте подкрепление из нескольких тысяч солдат, нанятых у датского короля, высадилось в Ульстере.

— Против нас снова используют викингов, — жаловались католики в Дублине.

Но в некотором смысле силы, присланные им на помощь королем Франции, оказались не лучше. Во-первых, они вошли в Дублин с видом высокомерным и презрительным по отношению к дублинцам. А во-вторых, не успели они появиться, как стало известно, что несколько тысяч наемников были протестантами!

В течение апреля на север продолжали прибывать английские, голландские и немецкие отряды. Один из командиров флота Вильгельма даже совершил налет на Дублинский залив и захватил корабль Якова. Донату казалось, что так или иначе этим летом события должны дойти до высшей точки.

И лишь одно радостное событие произошло за все это время. Незадолго до Пасхи Донат услышал от жены, что она снова беременна.

Священник подошел к его двери в один из дней в середине мая. Это был старый человек. Плащ, в который он кутался, был забрызган грязью и порван в нескольких местах, но его голубые глаза смотрели пронзительно.

— Это ты расспрашивал о посохе?

Вообще-то, в течение зимы Донат почти ничего не делал. Однако ему в голову пришла идея написать нескольким знакомым ирландцам на континенте, сообщить о недавно обнаруженных документальных свидетельствах и спросить, нет ли у них каких-то новостей насчет посоха. Те ответы, которые он получил до сих пор, были вежливыми и явно говорили об интересе к делу, но, как ни грустно, ничего полезного Донат не узнал.

Однако невозможно было предсказать, какие разговоры подобное расследование могло возбудить в огромной ирландской католической общине в европейском мире. И теперь, похоже, появилось нечто обнадеживающее.

— Я получил письмо, — сказал священник, — от одного хорошего друга в Дуэ. Ну а поскольку я все равно должен был оказаться в Дублине на пути за море, я и подумал, что могу встретиться с тобой.

— Ты видел посох? — с надеждой спросил Донат.

— Нет, не видел. Но некий отец Джером О’Нейл — он умер два года назад — говорил мне, что видел. Какое-то время назад, сказал он, посох хранили там, где ему и следовало быть.

— Следовало?..

— В главной миссии святого Патрика. Думаю, ты и сам мог бы ожидать, что посох окажется там.

— Главная миссия всегда находилась на севере. В Арме.

— Именно так. Ну вот там он и был.

— Весьма любопытно…

— Я больше ничего не могу добавить, даже если бы и хотел. Но у меня нет ни малейших причин полагать, что он ошибался. Это был очень пунктуальный и ученый человек. Но конечно, с тех пор посох могли куда-нибудь переместить. Но я бы сказал, что, скорее всего, ты можешь найти его там.

Донат умолял священника погостить у него, но тот спешил уйти.

— Я бы выпил немножко бренди, если ты будешь так добр, но потом я должен вернуться в Дублин. Я уезжаю завтра.

В тот же вечер Донат отправил письмо Морису. И три дня спустя они встретились в Дублине.

Донату показалось, что его кузена слегка лихорадит. И подумал, не заболел ли тот. Но когда он очень подробно передал Морису рассказ старого священника, тот мгновенно ожил.

— Я собирался вскоре снова отправиться в Коннахт! — воскликнул он. — Но это… Это…

— Посоха может там и не быть. А если он и там, ты можешь его не найти.

— Но мы теперь знаем гораздо больше, чем прежде! — возразил Морис.

Это отрицать было невозможно.

Но оставалась одна проблема. Арма находилась на вражеской территории. Силы короля Вильгельма теперь уже заняли всю ту часть Ульстера и, судя по всему, готовились к сражению.

— Если ты отправишься туда прямо сейчас и начнешь там искать посох святого Патрика, — предостерег Мориса Донат, — то можешь оказаться в весьма опасном положении.

— А ты представь, как это подействует на нашу армию! — возразил Морис. — Представь, что я смогу предъявить им посох святого Патрика, перед тем как они пойдут сражаться! — Он удовлетворенно кивнул. — Я вернусь в Ратконан, чтобы собраться в дорогу. А потом поеду на север.

Было совершенно очевидно, что остановить его невозможно.

— По крайней мере, сначала загляни ко мне, когда будешь готов, — попросил его Донат. — Тебе ведь все равно по пути. Может, я смогу поехать с тобой, хотя бы часть дороги.

И Морис ему пообещал.

Но так или иначе поездку пришлось отложить. Донат не ошибся, когда подумал, что кузен выглядит нездоровым. Письмо из Ратконана, полученное им несколько дней спустя, сообщало, что к тому времени, когда Морис добрался до дому, он весь горел, и жена уложила его в постель. На следующий день начались сильные боли в горле. И, судя по тому, как протекала болезнь, вряд ли он смог бы отправиться в дорогу раньше чем через неделю, а то и две.

На последней неделе мая Донат случайно встретился в Дублине с Ксавье О’Бирном. Донат приехал в город по делам и, проходя мимо Дублинского замка, увидел, как оттуда выходит О’Бирн. Поскольку обоим нужно было в восточную часть города, они пошли вместе и так разговорились, что, проходя мимо трактира на Дейм-стрит, решили продолжить разговор там. Выпив стакан вина, О’Бирн впал в задумчивость. Он собирался вскоре отправиться на север с королем Яковом.

— Потому что я не сомневаюсь, — сообщил он Донату, — что сражения начнутся в течение месяца.

Когда Донат рассказал ему о планах Мориса искать посох в Арме, О’Бирн улыбнулся:

— Он полон наилучших побуждений, этот твой двоюродный брат. Меня весьма печалит мысль, что он может лишиться Ратконана, ты и сам знаешь, пусть даже это место по праву принадлежит мне. — Тут он поморщился. — Хотя если король Вилли побьет Якова, то никому из католиков ничего не вернут, уж это точно.

— Думаешь, Вилли победит? — спросил Донат.

— Трудно сказать. В прошлом году у нас было больше людей, чем надо. Каждый джентльмен-католик и торговец в Ирландии рвался в рекруты, но никто из них не умел воевать. Мы их обучали. Осмелюсь сказать, кое из кого получились солдаты. Но против нас выступают профессионалы. И сам король Вилли — воин. — Он вздохнул. — Я наемник, Донат. Много лет сражался за короля Франции. Но я вполне мог бы положить жизнь и в бою за Священную Римскую империю или за Испанию. Думаю, теперь я буду драться за любых католиков. Но не за протестантов. И все равно я наемник. У меня есть почти уже взрослый сын. И возможно, он тоже станет солдатом. Мы наемники, и таких в Ирландии сейчас много. В армии короля Вилли и голландцы, и англичане, а еще датчане и немцы. Конечно, у меня есть ирландские рекруты, но есть и французы, валлонцы, и немцы тоже, а они в основном протестанты, помоги нам Бог. Это война наемников.

— Морис смотрит на все как на католический Крестовый поход. Вообще-то, мне тоже так казалось, — сказал Донат.

О’Бирн отпил еще немного вина, вытянул ноги и уставился в окно, чуть прикрыв глаза.

— Для Ирландии так оно и есть. Согласен. И для Англии тоже, можно сказать. Эта маленькая война определит, будет ли Ирландия протестантской или католической, это точно. Но Крестовый поход? — Он немного помолчал. — Посмотри на главных участников, Донат. Король Франции Людовик хочет получить власть над всей Европой. Против него выступает целый союз: король Вильгельм с его английскими и голландскими протестантами, Австрия и Испания, причем обе страны — католические. Даже сам папа римский, не забывай… Папа в этом конфликте вовсе не на стороне короля Якова, имей в виду. Он поддерживает протестантского короля Вилли. Так что вся эта история в Ирландии — просто маленькая вылазка в большой войне. Если король Вильгельм победит, по всей Европе в католических соборах запоют благодарственный молебен «Te Deum». Я бы не назвал это Крестовым походом. А ты?

— По крайней мере, мы сами и король Яков сражаемся за Ирландию, — сказал Донат.

— Ну, если тебе удобнее думать именно так.

— Ты даже в этом мне отказываешь?

— Ох, конечно, ирландцы дерутся за Ирландию. — О’Бирн улыбнулся. — И с ними, конечно, старые англичане вроде тебя. Возможно, и я тоже дерусь за Ирландию, Донат. Ну, я думаю, что это так. А вот король Яков думает иначе. Он, конечно, католик. Но почему он так настойчив в том, чтобы дать полную религиозную свободу протестантам, и это с тех самых пор, как он сюда явился? Он заигрывает перед англичанами. Пока мы тут говорим, там рассматривается возможность для Якова отправить часть его армии в Англию, как только прибудет король Вилли, а Тирконель будет удерживать Вилли здесь, в Ирландии. Я это знаю от самого Тирконеля. Французы думают, что он свихнулся, и они это прекратят, я уверен. Но королю Якову нужна Англия, а не Ирландия. И он дождаться того не может.

— Значит, до Ирландии никому нет дела?

— Никому. Ни королю Людовику, ни королю Вилли, ни королю Якову. — О’Бирн задумчиво кивнул. — Судьбу Ирландии будут решать люди, которым на нее наплевать. Вот в чем ее трагедия.

Часом позже Донат тепло попрощался с О’Бирном, но в Фингал вернулся полный грусти и дурных предчувствий. И все же он надеялся, что этот циничный солдат ошибается.

Морис Смит приехал к нему в конце первой недели июня. Он уже полностью оправился от болезни и горел желанием ехать в Ульстер. Морис с гордостью предъявил Донату письменные показания, которые хранил в особом кармане, пришитом изнутри к верхней одежде. С мечом на поясе он выглядел почти воинственно. Глаза Мориса горели энтузиазмом и волнением. Донат пытался уговорить кузена отдохнуть денек в его доме, но Морис и слышать ничего не хотел.

— Тогда я поеду с тобой, — решил Донат.

Они отправились в путь в начале дня.

Каким счастливым выглядел Морис, когда они скакали рядом! Его лицо выражало уверенность и целеустремленность. Донат думал, что Морис искренне верит в то, что отыщет посох. И поддерживал эти надежды всем сердцем.

А что, собственно, он еще мог сделать? Разве он надеялся отговорить Мориса от поисков? Да, скорее всего, это было чистым безумием. Впереди собирались большие армии, и у Мориса просто не было шанса проскочить между ними. В том Донат не сомневался. Он думал о разговоре с О’Бирном. Может, следует поделиться всем с Морисом? А если он расскажет, то обратит ли его кузен на это внимание? Пожалуй, нет.

Но что, если каким-то чудом, а от такой возможности никто и никогда не должен отворачиваться, Господь позволит Морису найти посох и доставить его в армию короля Якова? Изменится ли от этого хоть что-нибудь? Да. Что бы ни говорил О’Бирн, скорее всего, изменилось бы. Простой военный конфликт действительно мог превратиться в Крестовый поход. Кто знает, как это повлияло бы на Ирландию? Ведь не только сам по себе посох святого Патрика, но и тот факт, что он обнаружился именно в такое время, и показания, данные под присягой, также нашлись именно теперь. Все это могло быть воспринято как особый знак. Так что на свой лад Морис был прав. Мечтатели и провидцы уже не раз выигрывали сражения в прошлом. Конечно, шансы невелики, а опасность очевидна, но Донат чувствовал, что Морису это безразлично.

— Ты ведь знаешь, шансы у тебя невелики, — наконец заставил он себя сказать. — Ты подвергаешь себя большой опасности.

— Не больше, чем та, с которой столкнулся мой отец, когда встал рядом с Брианом О’Бирном, — спокойно ответил Морис.

Донат кивнул. Ему казалось, он понял. Они скакали весь день, а вечером разбили лагерь перед холмам Тары. Ночь выдалась теплая. Рано утром они поехали дальше, пока не добрались до Бойна.

— Ну, теперь я тебя покину. — Донат тепло обнял кузена.

Потом какое-то время он провожал взглядом Мориса, поехавшего дальше на север, а затем резко развернул коня и отправился обратно. И у него возникло сильное и тяжелое предчувствие, что больше он никогда не увидит Мориса.

Во второй половине июня пришла весть о том, что Вильгельм прибыл в Белфаст с большим флотом. Яков и его армия сразу выдвинулись на север. Прошла неделя. Вроде бы, судя по слухам, Яков дошел до Ульстера. Потом, немного погодя, отступил к Бойну.

Донат ни слова не получил от Мориса. А одним июльским вечером мимо его дома промчались первые всадники, спеша на юг.

— Король Вильгельм прорвался вперед! Около Бойна!

Письмо от О’Бирна пришло лишь три недели спустя. Оно было весьма дружеским по тону. О’Бирн объяснял, что пишет Донату, поскольку считает это необходимым, и просит передать новости, если возможно, семье Мориса.

Битва у Бойна была скорее чем-то вроде большой стычки. Но она оказалась решающей. Король Вильгельм, при всех королевских регалиях, лично возглавил свою кавалерию и повел ее на ирландцев. Они легко прорвались сквозь заслоны. Король Яков, так ничего и не предприняв, бежал. Он провел ночь в Дублине, обвиняя ирландцев в собственных ошибках. А потом ради собственной безопасности удрал во Францию. Остатки ирландской армии, весьма уважительно отнесшейся к храбрости Вильгельма и теперь ничего, кроме презрения, не испытывавшей к Якову, перегруппировались в Лимерике. Именно из Лимерика О’Бирн и писал. И рассказанная им история была весьма удивительной.

Морис Смит добрался до Армы. Как ему это удалось, О’Бирн и вообразить не мог, но добрался. И там он много дней занимался поисками посоха святого Патрика. «Увы, безуспешно», — написал О’Бирн. И только когда армия Вильгельма двинулась на юг, Морис также был вынужден скакать к югу. «Они, так сказать, погнали этого хорошего человека прямо к нам, — сообщал О’Бирн, — а остальное, осмелюсь предположить, тебя не удивит».

О’Бирн убеждал Мориса повернуть домой. Никакой пользы он здесь принести не сможет, твердил ему солдат. Но Морис ничего не слышал. Он показывал свой документ множеству людей. Даже Тирконелю, а тот упомянул о показаниях в разговоре с королем. Но без самого посоха документ не мог вызвать серьезного интереса.

Он чувствовал, что проиграл, и именно поэтому, предполагаю, еще сильнее желал сражаться. Я, насколько мог, не спускал с него глаз. Но его сбила пуля из мушкета во время схватки у Бойна. Он, должен сказать, был самым храбрым человеком из всех, кого я знал. И на свой лад, уверен, умер так, как ему и хотелось бы.

И до самого конца следующего года Донат больше не получал вестей от О’Бирна. В отсутствие короля Якова остатки ирландских сил делали что могли, держа оборону на западе. Король Вильгельм уехал по другим делам, но прислал вместо себя хорошего генерала-голландца Гинкеля, чтобы завершить усмирение острова. Католические силы возглавлял Сарсфилд. Донат немного знал его. По материнской линии Сарсфилд был потомком ирландских вождей, а по отцу — джентльменом из старых англичан, как и сам Донат. Ведя свою кампанию с изрядной дерзостью, он еще год не давал покоя голландцу. Наконец осенью 1691 года он засел на несколько месяцев в Лимерике, пока наконец не заключил сделку на наилучших и наиболее почетных условиях.

Среди прочего было обещание ирландским католикам, что они смогут исповедовать свою религию и не подвергаться преследованиям.

После этого Сарсфилду и примерно двенадцати тысячам его воинов было позволено выйти из Лимерика и сесть на корабли, чтобы уплыть во Францию. Донат слышал, что О’Бирн оставался там до конца, в основном, как он подозревал, из чувства преданности Ирландии. И тем не менее он был весьма тронут тем, что этот солдат удачи побеспокоился о том, чтобы прислать ему прощальное письмо.

Все кончено, Донат, я уезжаю. Здесь мне больше делать нечего. Я буду бродить по свету, как делал до сих пор и как мой сын, осмелюсь предположить, будет делать после меня.

Но я рад, что побывал дома, в Ирландии, и повидал Ратконан, и приобрел добрых друзей.

А теперь мы, кто уходит из Лимерика, — ирландцы, солдаты, католики, все, кто мы есть, — улетим по ветру, как дикие гуси, и не думаю, что когда-нибудь вернемся.

Мне жаль, что Морис так и не нашел посох.

В следующие годы Донат часто перечитывал это письмо, и со все большей грустью. Через год парламент отменил условия лимерикского соглашения, хотя король Вильгельм был рад оставить католиков в покое. Те, кто сражался у Бойна, — и, увы, среди прочих там оказалось и имя Мориса Смита, — лишились своих земель. «Полет диких гусей» — так стали называть уход из Лимерика. Это был последний крик благородных католиков, навсегда терявших свой остров. А о посохе святого Патрика Донат вообще больше никогда ничего не слышал.

Однажды, когда его сыну Фортунату было семь лет, Донат, вернувшись от святого колодца в Портмарноке, где пробыл дольше обычного, заявил жене нечто неожиданное. Их второй ребенок оказался также мальчиком, и его назвали Теренсом, но после него детей у них уже не было. И теперь, глядя на своих сыновей, Донат тихо произнес:

— Я пообещал святому — и моему дорогому отцу тоже, — что Теренс вырастет добрым католиком.