Как продать за $12 миллионов чучело акулы. Скандальная правда о современном искусстве и аукционных домах Томпсон Дональд

У Пюлкканена любимой завершающей фразой является знаменитое «Никаких сожалений?», но иногда он говорил и иначе: «Попробуем еще раз?», «Вы уверены?» или «Придаю, похоже». Стоит отметить, что эти замечания обращены не ко всем участникам торгов. У Пюлкканена в голове имеется список участников, которые настаивают, чтобы к ним не обращались никогда и ни при каких обстоятельствах.

Если он позволит себе слово или жест в направлении такого участника, тот сразу же выйдет из игры.

История Хью Хилдесли позволяет нам взглянуть на аукционное дело еще с одной стороны. Хилдесли был главой отдела старых мастеров нью-йоркского отделения «Сотби», но в 1983 году покинул компанию, чтобы стать епископальным священником церкви Небесного Покоя на Пятой авеню. Еще через двенадцать лет он вновь вернулся в нью-йоркский «Сотби» — на этот раз в качестве исполнительного вице-президента и старшего аукциониста.

Хилдесли говорит, что для 90% людей в аудитории, которые не собираются ничего покупать и вообще принимать участие в торгах, аукцион — это развлечение. Цель аукциониста — доставить им это развлечение и вытянуть у оставшихся десяти процентов побольше денег. Он говорит, что, если вы тратите больше двух минут на лот, вы теряете внимание этих 90%, а общее падение напряжения в аудитории называется и на 10% тех, кто жаждет что-нибудь купить. Он указывает также, что две его профессии имеют между собой много общего; дресскод, конечно, другой, но в обоих местах надо молиться. Кроме того, на старом конвертере валют в зале «Сотби» в самом низу была надпись: «Все соответствия приблизительны»; так вот, Хилдесли утверждает, что это тоже верно в обоих его мирах.

Хилдесли говорит, что самая распространенная ошибка неопытных участников аукциона — слишком рано начать и тем самым обнаружить свой интерес к лоту. Серьезные покупатели, реально желающие купить картину, не поджимают своей карточки в начале торгов, особенно до того, как достигнута резервная цена. Иногда неопытные участники начинают проявлять себя из страха, что аукционист их просто не заметит. Такого не бывает: как правило, вместе с аукционистом появление нового сигнала высматривают еще четыре — пять дежурных.

Опытные покупатели вроде Ларри Гагосяна выжидают, пока в игре не останется только два участника. Когда становится понятно, что один из них готов сдаться, а второй уже немного расслабился, — именно в этот момент в игру вступает опытный участник. Проигравший мгновенно вылетает, а чуть-ли-не-победитель теряет равновесие.

Технически роль аукциониста тоже предъявляет к человеку ошеломляющие требования. Во время торгов перед аукционистом лежит каталог, где специальными колами обозначена резервная цена для каждого лота, оставленные заранее ценовые предложения, места, где должны сидеть потенциальные участники торгов, имена тех, кто будет делать ставки по телефону. Участники в зале также делают ставки: в идеале они поднимают свои карточки, но иногда сигнал подается иным, заранее согласованным способом скажем, участник должен кивнуть или снять очки. Некоторых участников, наоборот, следует считать в игре, пока они не подадут сигнала о выходе и прекращении ставок. Аукционист должен помнить про каждого участника: этот дилер повышает цену, если руки сложены на груди, а тот наоборот, если не сложены.

Аукционная легенда гласит, что, если знаменитый коллекционер Нортон Саймон хотел приобрести картину, он вставал и выходил из зала. При этом аукционист должен был считать, что он повышает цену до тех пор, пока не вернется на свое место. Саймон считал, что, демонстрируя свою незаинтересованность, показывает другим участникам торгов, что картина не стоит их внимания. А, скажем, несколько нью-йоркских дилеров знамениты тем, что, сидя в первом ряду аукционного зала, делают ставки по мобильным телефонам, — вероятно, чтобы снизить темп и дать себе время на раздумья. Аукционист принимает их стайки от сотрудника на телефоне и смотрит при этом на дилера в упор, надеясь подвигнуть «неизвестного клиента» еще на один шаг.

Участие в аукционе при помощи мобильного телефона порождает отдельный ряд проблем. Когда торги по «Мальчику с трубкой» Пикассо на «Сотби» приближались к концу, Ларри Гагосян, чье предложение от имени неизвестного коллекционера только что было перебито, захлопнул свой мобильник и, если верить Тобиасу Мейеру, побелел и уставился в пространство. Мейер спросил: «Сэр, вам нужно дополнительное время?». Гагосян выхватил у соседа мобильник — оказалось, что у его собственного села батарейка — и перезвонил клиенту. Мейер ждал. Гагосян поднял цену до 77 миллионов долларов, и торги продолжились. По сравнению с моментом, когда отказал телефон, цена поднялась еще на 20 миллионов долларов. В результате клиент Гагосяна уступил лот сопернику.

Треть всех ставок поступает на аукционный коммутатор по телефону. В торговом зале установлено тридцать телефонных аппаратов; обслуживают их в основном симпатичные молодые женщины, одетые в деловые костюмы от дорогих портных и буквально излучающие энергию — дилеры называют их «аукционными крошками», — а также аукционные служащие и иногда даже временные работники, которых привлекают ради знания языков, скажем русского или китайского. Непосредственно перед началом торгов по лоту они обзванивают всех, кто заранее проявил интерес к данному произведению. Сотрудник на телефоне всегда старается сообщить аукционисту как можно больше о человека, с которым общается: его национальность, к примеру, и уровень вовлеченности в игру; одновременно он старается передать потенциальному покупателю напряжение, царящее в аукционном зале.

Телефонные участники заметно усиливают напряжение в зале, так что, если бы их не существовало, их стоило бы придумать. Само существование и анонимность иностранных участников наилучшим образом подчеркивают значительность лота. При этом неизвестно, против кого выступает участник в зале — против русского нефтяного магната, японского банкира, нью-йоркского дилера или парижского музея.

Каждый участник аукциона начинает называть цену, имея в голове какой-то предел. Но затем, когда он выходит в лидеры, возникает дополнительный «эффект владения»: он согласен будет заплатить больше, только бы не упустить картину, не проиграть. В напряженной обстановке аукциона его подход незаметно меняется, и вот он уже думает «Я должен выиграть, эта картина должна быть моей». Он уже чувствует ее «своей» и, потеряв, будет испытывать сожаление.

Если в аукционе участвует супружеская пара, торга могут носить более сложный характер. Цену предлагает всегда мужчина, но именно женщина позволяет ему делать это. Это заметно со стороны: мужчина каждый раз смотрит на женщину, молча спрашивая разрешения сделать следующий шаг. Тобиас Мейер говорит, что мужчина не может предложить цену без разрешения женщины, «потому что это псевдосексуальный акт». Аукционист принимает сигналы от мужчины, но смотрит на женщину и именно ей направляет свои замечания.

Потеря вещи, которую человек уже представил своей и которой почти владел, переживается тяжелее, чем облегчение оттого, что не потратил лишних денег. Действие «эффекта владения» можно продемонстрировать при помощи несложного классного эксперимента, его часто проделывают на занятиях в курсе делового управления. Вообще, потери действуют на человека сильнее, чем приобретения Небольшой группе людей предлагают что-нибудь конкретное и существенное — скажем, трехдневный тур на Бермуды на двоих, — и спрашивают, сколько они готовы за него заплатить. Допустим, в среднем люди называют цену 500 долларов. После этого каждый из них получает ваучер на поездку, который можно выкупить за эту цену. Через час этим же людям задают вопрос: за сколько они готовы продать свой ваучер обратно; на этот раз цены варьируются от 600 до 800 долларов.

Экономическая теория утверждает, что в том и другом случае сумма должна быть одна и та же. Стоимость есть стоимость — не важно, покупаете вы или продаете и с какой точки начинаете. Интуиция подсказывает, что суммы будут различаться; за отказ от путешествия (или картами) человек потребует больше, чем сам готов был за неги заплатить — изменилась точка отсчета. Теперь, когда путешествие у вас в кармане и обладание им реально, отказаться от него будет обидно.

Логика аукционных покупателей, намного превысивших в погоне за вожделенным лотом собственный предел, выглядит примерно так: «Мне не хотелось проснуться завтра с мыслью о том, что всего за один дополнительный шаг она могла быть моей». Это еще один вид сожаления, которое старается вызвать Пюлкканен. Конечно, рассуждения о «единственном шаге» — самообман. Вполне возможно, что следующий шаг с вашей стороны просто вызвал бы следующий шаг соперника.

Постоянные участники аукционов понимают, насколько напряженное это занятие. Роберт Лерман, бывший председатель попечительского совета музея Хиршхорна, принадлежащего Смитсоновскому институту, сказал: «В мире больше денег, чем великих произведений искусства, поэтому, если вы хотите приобрести одно из них, вы должны быть готовы чем-то жертвовать». Лерман, когда его интересовал на аукционе какой-то лот, первым делом проводил собственную его оценку; он добавлял к верхнему эстимейту аукционного дома некоторую сумму, отражающую ожидаемый интерес публики к этому произведению. Свое предложение — на шаг впереди соперника — он делал не раньше, чем цена лота достигала уровня его оценки. Если ему случалось предлагать цену выше этой оценки, он, по собственному признанию, всегда думал: «Пожалуйста, кто-нибудь, предложите побольше и помогите мне соскочить с крючка». Как правило, кто-нибудь так и делал; Лерман вздыхал и снова поднимал карточку — или не поднимал и на следующее утро мучался сожалениями.

Сожаления об упущенных возможностях характерны скорее для индивидуальных покупателей, чем для дилеров или музеев — это одна из причин, по которым на вечерних аукционах самые высокие цены всегда предлагают коллекционеры, а не организации. Куратора, способного заплатить за картину на 50% больше, чем — как он сам сказал попечителям — она стоит, могут счесть безответственным. С другой стороны, аукциону выгодно, чтобы представители музеев подольше не сходили с дистанции — хоти мы для того, чтобы другие участники узнавали их и думали «Ну, если эту картину хочет приобрести Гуггенхайм, должно быть, она того стоит». И «Кристи», и «Сотби» всегда готовы предоставить музею 2—3 месяца отсрочки платежа, чтобы кураторы успели выпросить у спонсоров недостающие деньги. Или аукционный дом может взять в счет оплаты другую картину, которую музей готов вывести из состава коллекции. Каждый музейный куратор, приобретения которого формально ограничены фиксированным бюджетом, иногда думает: «У меня есть на примете спонсор, который согласится выложить за этот экспонат дополнительные 500 тысяч долларов», — но обычно сдерживается и не следует минутному порыву.

Самые драматичные события происходят на аукционах в тех случаях, когда два коллекционера решают «получить лот любой ценой», — а значит, дают своим агентам санкцию на неограниченное повышение цены. Один специалист аукционного дома сказал: «Счастье — это когда два русских олигарха играют друг против друга». В 2006 году победитель торгов за «Дору Маар» Пикассо на аукционе «Сотби» просто поднял свою карточку над головой и размахивал ею, пока остальные участники торгов не отказались от борьбы на уровне 95,2 миллиона долларов — вторая по величине цена, когда-либо достигнутая на аукционе. Из-за этого торги за картину неслись полным ходом и даже не замедлились после 25 миллионов долларов, как обычно происходит. Лондонский дилер Рори Говард сказал потом, что один из его знакомых планировал побороться к готов был дойти до 60 миллионов долларов, но так ни разу и не поднял карточку. Большинство участников аукциона действует более тонко: чтобы подать сигнал, достаточно слегка качнуть карточкой, поправить галстук или снять очки. Даже при более низких ценах резкие жесты и размахивание руками воспринимаются как запугивание соперников — при той цене, за которую ушла «Дора Маар», такое поведение неслыханно.

Боязнь будущих сожалений работает и на художественных ярмарках — особенно во время открытия, когда толпы покупателей создают напряженную атмосферу, подобную аукционной. При покупке картины в галерее этот фактор не действует, поскольку там все происходит без спешки и не возникает момента, когда покупатель чувствует ее своей и бросается защищать. Если в данный момент в галерее нет других покупателей, то приглянувшаяся вам картина почти наверняка будет висеть в ней и завтра; в любом случае можно ее забронировать на некоторое время.

Станет ли участник аукциона бороться с будущими сожалениями, поднимая карточку снова и снова, зависит не в последнюю очередь от уровня его доходов. Ничего удивительного. Для богатого сама картина и обладание ею важнее денег. Сожаления — по крайней мере, те из них, которые можно измерить аукционными ценами, — меняются и с возрастом. Тридцатилетний менеджер хедж-фонда, привыкший всегда сражаться за результат, готов заплатить больше, лишь бы получить — причем сразу! — брендовое произведение.

Появление на рынке русских игроков оказало на аукционы двоякое влияние. Во-первых, добавление трех — четырех серьезных претендентов на одну картину полностью меняет динамику аукциона. Во-вторых, русские участники — а они часто богаче своих западных соперников, но опыта у них гораздо меньше, — судя по всему, сильнее боятся проигрыша и будущих сожалений. Каждый из них готов многократно повышать цену, лишь бы не уступить другому русскому. Продажа «Доры Маар» — прекрасный пример такого поведения.

В феврале 2006 года лондонское отделение «Кристи» продало картину маслом «Юлия спит» работы Франка Ауэрбаха — часть имущества покойной подруги Фрэнсиса Бэкона Валери Бестон. Предварительно картину оценили в 70—90 тысяч фунтов стерлингов, но продана она была за вчетверо большую цену — и впятеро дороже, чем когда либо продавалась на аукционе сравнимая картина Ауэрбаха. Цена уже втрое превосходила эстимейт, а ставки делали пятеро активных участников. Должно быть, человек очень сильно боится испытать сожаления, если, рассчитывая предварительно примерно на 125 тысяч фунтов, продолжает повышать цену на уровне 290 тысяч. В это же время лондонские дилеры предлагали на продажу два сравнимых полотна Ауэрбаха по цене ниже 125 тысяч фунтов, — но, конечно, их провенанс был гораздо скромно, ведь они не принадлежали Бестон и не продавались у «Кристи».

На аукционах произведения искусства нередко продаются заметно дороже текущих дилерских цен. В мае 1998 года два покупателя-энтузиаста подняли цену уже упоминавшейся «Оранжевой Мэрилин» Уорхола до 17,3 миллиона долларов — при эстимейте в 4—6 миллионов долларов. Эта цена вчетверо превзошла тогдашний аукционный рекорд Уорхола. Эта работа — одна из пяти чуть отличающихся друг от друга «Оранжевых Мэрилин» одной серии и одного размера. Тогда же в одной из нью-йоркских галерей можно было приобрести другую картину этой же серии за треть аукционом цены. Среди участников торгов, оставшиеся ни с чем, были MoMA, Тейт, музей Уорхола в Питсбурге, С. Ньюхаус и Стив Уинн, но все они вышли из игры примерно на 7 миллионах долларов. Через несколько дней Уинн приобрел «Оранжевую Мэрилин» чуть поменьше размером за 3 миллиона долларов. Только двое участником всерьез увлеклись процессом. Их занесло. Роль остальных тринадцати претендентов на этом аукционе свелась к одному: они прочно убедили двух главных участников событий в том, что это действительно ценный и желанный лот.

Надо признать, что, хотя работы Уорхола обычно тиражировались в нескольких экземплярах, они не являются точными копиями. Как правило, на самых дорогих экземплярах шелковая основа безупречна, а красная краска точно ложится на губы объекта. Стоят ли эти особенности такой разницы в цене? Уорхол стремился к тому, чтобы каждый экземпляр чем-то отличался от остальных; одним нравится одно, другим другое. Данная «Оранжевая Мэрилин» провела тридцать лет в двух немецких музеях; в городском музее Дармштадта с 1970 по 1981 год и во франкфуртском Музее повременного искусства с 1981 по 1997 год.

Еще одним неудачливым участником битвы за «Оранжевую Мэрилин» был лондонский торговец бриллиантами Лоуренс Графф. В 2006 году он приобрел более редкую «Красную Лиз»; на этом аукционе все покупатели, кроме одного цюрихского дилера, вышли из игры на 7 миллионах долларов. Графф и дилер остались вдвоем и подняли цену до 12,6 миллиона долларов. В это же время продавалась по крайней мере еще одна версия «Красной Лиз» по цене чуть ниже 6 миллионов долларов.

Существует статистика, иллюстрирующая ситуацию во время аукционного процесса, когда участников заносит. Примерно один из восьми удачливых покупателей на аукционе произносит, подходя к кассе: «Мне кажется, я не забирался так высоко». Специально на такой случай аукционные дома ведут аудио- и видеозапись всего процесса торгов. Иногда происходит иначе: победивший участник, обычно с Ближнего Востока, подходит к кассе и говорит: «Да, я знаю, что предложил 200 тысяч долларов, но, может быть, вы согласитесь на 175 тысяч?»

Если неудачливый участник после аукциона нередко жалеет, что не сделал «еще одного маленького шага» и вышел из игры, то победитель (который, вполне возможно, сделал много шагов вверх от установленного им для себя Максимума) иногда тоже испытывает сожаление, — по уже о сделанной покупке. Это настроение знакомо всем, кто покупал первый в своей жизни дом и просыпался на следующее утро с панической мыслью: «Сколько-сколько я должен буду заплатить?» Аукционный дом всегда старается успокоить покупателей, хотя никто об этом не просит. Так, на следующий день покупателю может позвонить специалист аукционного дома с поздравлениями. Покупателю лишний раз говорят, что он поступил мудро, что приобретенное произведение искусства не обманет его ожиданий. Но сожаление о покупке, как правило, быстро проходит; увлеченные коллекционеры помнят только свои неудачи. Эми Капеллаццо из «Кристи» говорит, что им почти никогда не звонят на следующий день покупатели с вопросом: «Не переплатил ли я?»

Покупка произведения искусства на «Кристи» иди «Сотби» — верное средство против подобных опасений и сожалений. Достаточно просто сказать: «Я приобрел этого Бэкона на вечернем аукционе «Кристи», — и вряд ли кто-нибудь станет критиковать вашу картину или ее стоимость Если же покупатель всерьез расстроен покупкой, специалист аукционного дома согласится снова выставить ее на продажу, но посоветует выждать год или два, чтобы картина вновь приобрела «свежесть».

Иногда с сожалением о сделанной покупке помогает бороться даже процесс оплаты. Калифорнийский коллекционер Эли Брод, купив картину Роя Лихтенштейна «Мне... мне очень жаль» (1965) с изображением заплаканной блондинки за 2,47 миллиона долларов, придумал заплатить за нее карточкой «Америкен экспресс». У миллиардеров очень высокие лимиты оплаты по карточкам. Брод получил на этом бонус размером в 2,47 миллиона полетных миль, которые тут же пожертвовал местным студентам-художникам, — а «Сотби» пришлось заплатить 1% за пользование карточкой, что обошлось аукционному дому в 24 700 долларов из 227 тысяч долларов комиссионных. После этого «Сотби» ввел правило принимать с карточек платежи только до 25 тысяч долларов — этого хватит разве что на то, чтобы слетать из Нью-Йорка в Лос-Анджелес.

Экономисты разрабатывают специальные игры, моделирующие ситуацию аукциона; эти игры должны научить участников принимать во внимание и заранее просчитывать нелогичные и ничем не обусловленные действия других людей. Один из примеров — игра «сороконожка», часть экономического сектора теории игр; дерево этой игры на бумаге напоминает сороконожку, отсюда и название.

В базовом варианте играют двое. Игроки А и Б садятся за стол друг напротив друга. Водящий, которого мы можем называть аукционистом, кладет между ними на стол 1 рубль. Игрок А может взять рубль, и на этом игра закончится. Если А не берет рубль, аукционист добавляет еще 1 рубль и предоставляет игроку Б выбор: взять 2 рубля и закончить игру или пропустить ход. Если Б не берет деньги, аукционист добавляет еще 1 рубль и предоставляет тот же выбор игроку А. Кучка денег на столе может расти до известного обоим игрокам предела — скажем, до 50 рублей.

Поскольку в конце игры Б гарантированно получит 50 рублей, благоразумный игрок А захочет взять деньги ка шаг раньше, то есть 49 рублей. Б это знает; поэтому, считая А благоразумным, он обязательно возьмет деньги еще на шаг раньше, то есть 48 рублей — и так далее, до начала игры, когда А по идее должен взять первый рубль и тем самым закончить игру.

Есть и еще один логичный и рациональный (но слишком оптимистичный) сценарий, где игра доходит до 50 рублей, потому что А считает, что Б поделится с ним выигрышем, хотя никакой предварительной договоренности между ними нет. Чтобы выигрыш действительно был поделен, каждый игрок должен быть уверен, что второй также провел все эти расчеты и — еще более важно — что чувство справедливости победит в нем жадность. Это примерно как считать на аукционе, что соперник, победив без труда в борьбе за одну картину, не будет участвовать в торгах на следующую и позволит вам приобрести ее.

Что же происходит на самом деле? Студенты или бизнесмены, принимаясь за эту игру, почти никогда не останавливаются на одной партии. Игрокам кажется, что «иррациональное» поведение позволит им добиться большего успеха, чем благоразумное и предсказуемое. При этом ни один игрок не считает свое поведение неразумным — ведь радость от успешного блефа и победы в состязательной игре сама по себе является достаточной наградой.

Если аукционист своим поведением побуждает А и Б оставаться в игре, оба игрока, как правило, увлекаются и заходят в игре дальше. «Подумайте, если бы ваш противник вел себя благоразумно, он забрал бы деньги раньше... Сделайте еще шаг и посмотрите, как далеко вы сможете зайти, прежде чем ваш соперник проявит благоразумие!» И оба продолжают игру, потому что на кону на самом деле не просто деньги... Точно так же победа в аукционной борьбе за триптих Фрэнсиса Бэкона или «Оранжевую Мэрилин» даст коллекционеру гораздо больше, чем тихое и анонимное приобретение этих же вещей в галерее за углом.

Тайны аукционного мира

На аукционах назначаются новые ценности, а желание возводится в ранг идола.

Джерри Зальц, арт-критик

Как подумаешь, что купить что-то на аукционе — значит заплатить больше, чем стоит эта вещь, по мнению любого из сотен присутствующих в зале людей, — очень отрезвляет.

Посетитель аукциона, сидевший рядом со мной на новогоднем аукционе «Сотби»

В первый раз, когда я оказался на художественном аукционе в качестве полноправного участника — зарегистрированный честь по чести и с карточкой в руке, — меня Сразу же охватили сомнения. Неужели цены действительно могут быть так высоки, как предполагает эстимейт? Или Мужчина рядом со мной в костюме от Армани — это сотрудник аукционного дома, цель которого — загнать цены повыше? Если я почешу нос или сниму очки в неподходящий момент, не окажется ли, что я только что согласился приобрести картину, за которую не смогу заплатить? Позже я понял, что эти вопросы очень наивны; существует множество гораздо более интересных вопросов, которые я мог бы себе задать. Представления об аукционах, которыми я обладал в начале работы над этой книгой, оказались по большей части неполными или просто неверными.

Кое-что на аукционе очевидно с первого взгляда — это количество людей в зале, принимающих в торгах активное участие, окончательная цена лота, представление, которое устраивает аукционист. Почти все остальное неочевидно и просто непонятно: кто на самом деле делает ставки, как устанавливаются эстимейты и резервные цены, какие из предложений цены реальны, а какие берутся с потолка. Не сам ли аукционный дом владеет выставленным на продажу произведением? Может быть, он гарантировал коми тенту определенную цену и потому имеет в этом деле финансовый интерес? Как получается, что дилеры — а ином» и коллекционеры, — которые не принимают участия в торгах, иногда впоследствии оказываются владельцами картины? Ответы на эти вопросы представляют собой часть тайн аукционного мира.

Физическое присутствие участника торгов в зале аукциона значит очень мало. На самом деле этот человек может представлять кого угодно. В процессе регистрации аукционный дом просит предъявить удостоверение личности и требует некой гарантии того, что участник сможет внести предложенную им цену, — но это означает всего лишь, что нужно предъявить паспорт или банковское письмо-рекомендацию. Получив карточку, участник может смело вступать в сражение как за самые дешевые, так и за самые дорогие лоты. Но, поскольку человек, непосредственно предлагающий цену, может быть дилером или агентом и представлять кого-то другого, будущий владелец картины остается невидимым и абсолютно анонимным.

Крайний случай — это когда русский или азиатский покупатель по личным, политическим или налоговым соображениям делает ставки через своего дилера, который, в свою очередь, поручает участие в аукционе западному агенту. Анонимность может быть не единственной причиной такого поведения. Многослойная схема позволяет любому, кто хочет повысить цены на произведения определенного и художника и тем самым увеличить стоимость собственниц коллекции, сделать это, практически не рискуя быть угнанным. Делается ли так на самом деле? Дилеры отвечают: «Конечно»; аукционные дома говорят, что им ничего о таких случаях не известно. По крайней мере, это вполне возможно.

До 1975 года невозможно было с уверенностью сказать даже, продан ли лот на самом деле. Работы, не дотянувшие до резервной цены и снятые с торгов, значились тем не менее проданными — из соображений, что резервная цена примерно соответствует их реальной стоимости, и не стоит вешать на картину ярлык «не продано». Аукционный дом придумывал несуществующих покупателей и записывал эти картины как проданные по резервной цене плюс комиссионные.

Тот факт, что снятые с продажи картины значились в документах как проданные, создавал почву для своеобразной спекуляции. Дилер или коллекционер, владеющий, скажем, пятью картинами Роберта Раушенберга, мог смело выставить одну из них на аукцион, задав для нее очень высокую резервную цену. В этом случае аукционист брал с потолка несколько предложений цены, доводил (будто бы) торга до резервной цены и фиксировал ударом молотка несуществующую сделку. После этого газеты сообщали о рекордной цене на Раушенберга — и на следующий день можно повышать на него цены в галерее. Комитент забирал картину назад, платил 5% комиссионных (которые для дилеров нередко снижались до 3% или вообще до нуля) и выставлял на следующий аукцион другую картину Раушенберга, а еще на следующий — третью.

Особенно эта проблема касалась современного искусства. Пока существовала практика регистрировать все произведения как проданные, от трети до половины всех аукционных продаж, вероятно, были ненастоящими. Но такая игра словами — называть снятые с торгов картины проданными — порождала еще одну проблему. И «Кристи», и «Сотби» не раз сталкивались с ситуацией, когда комитент, доучи уверен в том, что его картина продана по высокой цене в начале торгов, сам покупает что-нибудь, надеясь заплатить «вырученными» деньгами.

В 1975 году аукционные дома начали исключать снятые с торгов лоты из списка проданного. Толчком к изменению практики стала «Банка супа с отслоившейся этикеткой» Энди Уорхола. Все нью-йоркские газеты написали о том, что шелкография Уорхола была продана за рекордную сумму в 60 тысяч долларов, тогда так на самом деле картина была снята с торгов. Этот случай оказался очень наглядным примером: последнее реальное предложение цены было 55 тысяч долларов, что тоже стало бы рекордом. После перехода к публикации только реальных продаж список достигнутых на аукционе цен стал выглядеть более реальным: лоты 1, 2, 3, 6, 7, 9. Видя его, читатели понимали, что лоты 4, 5 и 8 не дотянули до резервной цены и не были проданы.

Участники аукциона в зале ничего не знают о телефонных участниках или о тех, кто заранее передал аукционисту свои ставки. Как правило, не меньше половины ставок на аукционах современного искусства делаются одним из дистанционных методов. Предварительные предложения цены, сделанные через аукциониста, создают конфликт интересов: аукционист теперь представляет не только продавца, но и одного из покупателей. Если отсутствующий участник аукциона говорит заранее: «Я готов повышать цену на этот лот до 50 тысяч фунтов», то аукционист может, зная это, просто заполнить промежуток предложениями «из своей книжки». Кто знает, существовал ли в природе тот участник, кто предложил цену на шаг меньше 50 тысяч фунтам и проиграл? Или, может быть, резервная цена на этот лот установлена на основании этого заочного предложения, а все, что ниже, заполнено извлеченными с потолка ставками? Аукционист может, конечно, предлагать цену от имени отсутствующего покупателя, но по закону — и по совести главными для него должны быть интересы комитента.

А как же предварительные оценки — эстимейты, — напечатанные в каталоге? «Сотби» утверждает, что эстимейты и его каталогах должны быть «ориентирами для потенциальных покупателей... мы считаем, что любое предложение цены между нижним и верхним эстимейтами имеет шанс на успех». Достаточно безопасное заявление — ведь «шанс» может означать все, что угодно, вероятность от 1 до 100%. Согласно каталогу «Кристи», «не следует полагаться на предварительные опенки продажной цены и считать, что именно по этой цене лот будет продан или что это реальная оценка его стоимости для любых других целей». Но если эстимейт не отражает реальной стоимости, что же нам о нем думать? Что, собственно, еще он может отражать?

На пальцах этот механизм можно объяснить так: нижний эстимейт устанавливается на уровне 60—70% от лучшей аукционной цены, полученной за аналогичное полотно того же художника, а верхний эстимейт — на уровне 80% той же цены. Но статистика часто вводит в заблуждение. Специалисты аукционных домов говорят, что сначала эстимейт определяется на основании анализа последних продаж этого художника на аукционах и ценовых тенденций. Затем к этому добавляются экспертные оценки: продолжатся в ближайшее время сложившиеся тенденции или изменятся? Имеют значение размер, лата создания, композиция и провенанс произведения, а также его историческое значение и редкость или, наоборот, доступность. Предыдущий владелец важен в том случае, если это известный коллекционер или серьезный музей. Если картину продает MoMA или другой брендовый музей, цена на нее будет выше раза в полтора.

Кроме того, стоимость картины увеличивает ее недавнее — или запланированное на ближайшее время — участие у крупной музейной выставке. Включение картин художника в групповую выставку в крупном музее также может поднять эстимейт на 10—20%. Групповая выставка в музее поскромнее добавит к цене до 10%. А персональная выставка художника в брендовом музее поднимет эстимейт картины на 50—100%.

Любая формула — всего лишь база для установления эстимейта. Вообще, существует два очень разных взгляда на этот процесс. Один из них называется в аукционных кругах «иди сюда» и предусматривает установление как можно более низкого эстимейта — настолько низкого, насколько потерпит комитент. Цель — привлечь как можно больше потенциальных покупателей и побудить их вступить в игру. Коллекционеры, привлеченные низким эстимейтом, делают первые ставки и привязываются к картине, вступает в действие «эффект владения». Устроители аукциона надеются, что, дойдя до верхнего эстимейта, участники будут повышать цену и дальше. В крайней форме эта тенденция проявляется у «третьего» аукционного дома, «Филлипс де Пюри»: иногда он даже устанавливает эстимейт и резервную цену на картину ниже цены, которую сам же гарантировал комитенту — а значит, обязался выплатить. Делается это ради привлечения новых участником и оживления процесса торгов, — что, в свою очередь, при влечет новые контракты и новых комитентов. Второй подход, известный как «хочешь получить это великое при изволение, поцелуй меня в зад», предусматривает установление нижнего эстимейта на уровне дилерской цены или даже выше.

Оба подхода к установлению эстимейтов были испытаны на аукционах современного искусства «Кристи» и «Сотби» в феврале 2007 года. Оба аукционных дома выставили на торги по картине Франка Ауэрбаха — одного размера, одного года создания, сходные по сюжету и сравнимые по качеству. Сначала и «Кристи», и «Сотби» попытались получить, контракт на продажу одной картины Ауэрбаха — «В студию II» (1977—1978). Владели картиной два брата-американца, отец которых приобрел картину в 1981 году и художественной галерее «Мальборо» за 15 тысяч фунтов «Сотби» предложил скромный эстимейт 500—700 тысяч фунтов. Аукционный рекорд Ауэрбаха на тот момент составлял 450 тысяч фунтов, хотя в частых сделках цены на его картины, бывало, захлестывали за миллион фунтов. В результате контракт получил «Кристи», предложивший эстимейт от 800 тысяч до 1,2 миллиона фунтов и, как говорили, гарантированную цену в 1 миллион фунтов.

Тогда «Сотби» заполучил у одного европейского коллекционера, старого клиента, не склонного обращаться к «Кристи», «Театр Камдена под дождем» (1977) того же Ауэрбаха; на картине — городской пейзаж недалеко от студии художника. «Сотби» предложил тот же эстимейт — 500—700 тысяч фунтов, — что и за «Студию». Комитент не возражал. По мнению дилеров, «Камден» написан лучше, но менее интересен по содержанию, чем «Студия».

«Сотби» продал «Камден» за рекордную сумму — 1 925 000 фунтов, более чем вдвое превысив верхний эстимейт. В торгах участвовали пятнадцать претендентов в зале или по телефону. «Кристи» продал «Студию» с ее более высоким эстимейтом за 1,25 миллиона фунтов; в торгах участвовали семь человек.

Подход «скромный эстимейт» иногда дает парадоксальные, даже абсурдные результаты; в качестве примера можно назвать «Белый центр» Ротко из коллекции Рокфеллера, у которого предварительный эстимейт в 40 миллионов долларов оказался на 32,8 миллиона долларов ниже окончательной продажной цены. Никакие эксперты не в состоянии достоверно определить, какие на аукционе разгорятся страсти и насколько серьезно сцепятся между собой олигархи, для которых победа важнее денег.

Установление эстимейта — часть переговорного процесса. Специалист аукционного дома всегда пытается убелить комитента в том, что более низкий эстимейт привлечет больше участников, — но в конечном итоге решает всегда клиент, отсюда и удивительные оговорки в аукционных каталогах. Самое главное для аукционного дома — получить контракт, а некоторые клиенты выбирают тот аукционный дом, который предложит эстимейт повыше. Один специалист сказал: «Если клиент хочет, чтобы вы оценили Жан-Мишеля Баскья в 1,5 миллиона долларов, вы что, скажете «нет»? Вы же не можете допустить, чтобы полотно ушло к конкурентам». В этом случае эстимейт отражает Твердую веру продавца в то, что высокая оценка дает в результате более высокие цены.

Иногда клиент, требующий во что бы то ни было назначить высокий эстимейт, прав, — хотя и по другим причинам, чем ему кажется. Даже лот с неоправданно высокой оценкой может быть продан, если непрофессионалы, стремящиеся избежать риска, будут ориентироваться на нижний эстимейт или на среднее арифметическое между двумя эстимейтами, не задумываясь о том, насколько они реалистичны. Высокая оценка может отпугнуть дилеров и знающих коллекционеров, но, напротив, привлечь менее подготовленных участников.

Клиенты, требующие поставить высокий эстимейт, иногда получают каталожную надпись вообще без оценки стоимости, а просто с указанием «обращайтесь к нашим специалистам». Обычно такую запись в каталоге объясняю: тем, что объект уникален и корректно оценить его невозможно. После этого аукционный дом по звонкам пытается установить для себя примерную оценку лота. Если первый позвонивший обрадуется, услышав сумму 3—4 миллиона долларов, то следующий услышит уже другую сумму 3,5—4,5 миллиона долларов. Опять обрадовался — значит, следующему назовут уже 4—5 миллионов долларов. Если услышав оценку в 3—4 миллиона долларов, позвонившие один за другим начинают говорить «слишком дорого», аукционный дом пытается надавить на клиента и уговорить его снизить эстимейт.

Все и всегда предпочитают, чтобы первыми на аукционе шли лоты с низким эстимейтом. Февральские торги 2006 года в Лондоне открылись шестью работами из наследства покойной Валери Бестон. Наследники не возражали, поэтому все полотна были оценены чрезвычайно низко. Предложения цены росли так быстро, что многие участники аукциона, готовые намного превысить верхний эстимейт, вообще не получили возможности поднять карточку. Суммарная оценка всех шести полотен составляла 2,05 миллиона долларов, полная продажная пена составила 6,3 миллиона долларов.

Чем дольше продолжается аукцион, тем меньше лото» продается выше верхнего эстимейта. Клиент, который настаивает на высокой оценке своей картины, может оказаться с ней в конце списка.

Еще у каждого лота есть резервная цена, которую устанавливает аукционный дом; это цена, ниже которой аукционный дом не продаст эту картину, и она конфиденциальна. Резервная цена — настолько распространенное явление, что в каталоге лоты, не имеющие резервной цены, помечаются особым значком. Почему резервная цена держится в секрете? Специалисты аукционных домов говорят, что причины тому две: с одной стороны, если резервная цена будет известна, атмосфера на аукционе сразу станет менее напряженной, меньше станет участников и ставок. С другой стороны, если бы потенциальные покупатели знали резервную цену, они могли, воздерживаясь от предложения, выждать, пока картина не будет снята с торгов, и затем обратиться к аукционному дому или непосредственно к владельцу картины с просьбой продать ее частным образом.

Чаще всего резервная цена устанавливается на уровне 80% нижнего эстимейта. Иногда ее устанавливают на уровне 60% нижнего эстимейта, но никогда не поднимают выше 100%. По поведению аукциониста часто можно понять, что резервная цена достигнута: он начинает откровенно высматривать в зале реальные предложения, вместо того чтобы брать их с потолка. Если реальные предложения были и до этого, аукционист может, например, сказать, как Юсси Пюлкканен, — «Теперь я продаю».

Возможность снизить резервные цены за несколько часов до начала аукциона — громадное преимущество «второй очереди» в тандеме торгов «Кристи» — «Сотби». В мае 2005 года нью-йоркский аукцион импрессионистов и художников XX века «Сотби» проходил очень вяло. Участники неохотно прибавляли цену, осталось довольно много непроданных лотов. На следующее утро сотрудники «Кристи» сели на телефоны и убелили некоторых клиентов снизить резервные цены. (Эстимейты снизить в последний день невозможно, поскольку они напечатаны в каталоге.) Стратегия сработала. В условиях вялого рынка у аукционного дома, который идет вторым, остается меньше непроданных лотов, чем у того, чьи торги проходили первыми.

Наоборот бывает крайне редко, но тоже иногда случается. В июне 2006 года «Сотби» провел первый аукцион очень успешно; было установлено десять ценовых рекордов. По крайней мере один клиент «Кристи», чья картин, должна была продаваться на следующий день, посетовал, что резервная цена слишком низкая, но сотрудникам «Кристи» удалось отговорить его от повышения резервной цены. А затем произошло неожиданное. На «Кристи» не было продано шесть лотов, и, если бы все резервные цены были подняты до нижнего эстимейта, непроданными осталось бы втрое больше картин.

У каждого аукционного дома в каждый конкретный момент гарантийные обязательства перед клиентами мот достигать 250 миллионов долларов. Пытаясь укрепить свое положение на случай резкого падения рынка, «Кристи» и «Сотби» иногда привлекают для полного или частичного страхования рисков третью сторону. Третьей стороной — гарантом — может стать какой-нибудь коллекционер, дилер или финансовое учреждение. Известны случаи, когда в роли таких гарантов выступали дилеры: галерея Aquavella, L&M Arts и Mitchell, Innes & Nash в Нью-Йорке а также коллекционеры Питер Брант, Стив Уинн и Стив Коэн.

Сторонний гарант появляется на сцене после завершения переговоров о гарантированной цене между аукционным домом и комитентом. Кроме того, аукционный дом должен решить, какую часть риска он хочет снять с себя. Как личность, так и факт существования стороннего гаранта, как правило, держатся в секрете; комитент может вообще не узнать, что в деле участвовала третья сторона, пока не при чтет об этом после аукциона в газетах. Комиссионные получаемые гарантом, определяются отдельно и никак не зависят от комиссионных, о которых договорился комитент с аукционным домом. Если на роль третьей стороны имеется несколько претендентов, среди них иногда устраивают своеобразный «аукцион». И наоборот: если рынок слаб, сроки поджимают, а гарантия, обещанная аукционным домом комитенту, завышена — заплатить третьей стороне за гарантию придется больше.

Существование рынка сторонних гарантий позволяет аукционному дому обеспечить себе минимальную прибыль с любых торгов. Представьте себе: аукционный дом гарантировал владельцу картины весьма умеренную, по его мнению, цену, — скажем, 5 миллионов долларов, а затем сумел продать некоему инвестору (то есть третьей стороне) гарантию на 7 миллионов долларов. Далее происходит вот что. Если картина продается по цене выше 7 миллионов долларов, аукционный дом получает от клиента вознаграждение за гарантию, сам платит вознаграждение третьей стороне и получает в полном объеме премию покупателя с продажной цены.

Если максимальное предложение цены недотянуло до 5 миллионов долларов, картина снимается с торгов. Тогда получится, что сторонний гарант «купил» ее за 7 миллионов долларов, владелец получил оговоренные 5 миллионов долларов, а аукционному дому достались вознаграждение за гарантию и разница в 2 миллиона долларов, за вычетом вознаграждения за стороннюю гарантию. Это вознаграждение (за стороннюю гарантию) — цена страховки против неудачного исхода торгов, а дополнительные 2 миллиона долларов — награда за мастерство ведения переговоров.

Если предложение цены ложится в интервал между 5 и 7 миллионами долларов, то покупатель получает картину, аукционный дом отказывается от гарантии на 7 миллионов долларов, а тот, кто гарантировал эту сумму, получает свой процент. Все это никак не стесняет действий стороннего гаранта: если он сам хочет приобрести эту картину, он вполне может предлагать любую цену, в том числе и ниже 7 миллионов долларов.

Делают ли так на самом деле? Один дилер сказал, что да, по его мнению, делают, другие — что потенциально это настолько выгодно, что кому-нибудь непременно должно было прийти в голову. Аукционные специалисты в основном молчат: сторонние гарантии и плата за них — один из самых тщательно хранимых секретов аукционного мира.

В документах, предоставленных контролирующим органам США, «Сотби» указал, что на апрель 2007 года у него имелось непогашенных обязательств по гарантиям на 295 миллионов долларов, причем треть этого количества была покрыта гарантиями третьих сторон. «Кристи», как частная компания, не обязан раскрывать финансовые подробности, но мы можем смело предположить, что его гарантийные обязательства также близки к этому уровню. Можно считать, что по крайней мере в пиковый апрельский период (перед крупными аукционами мая и июня) суммарные гарантийные обязательства обоих аукционных домов близки к полумиллиарду долларов, из которых примерно 170 миллионов долларов покрывается третьими лицами.

Единственное, что указывает на возможное участие третьей стороны (стороннюю гарантию), — это объявление аукциониста непосредственно перед началом торгов: он сообщает, что в торгах по данному лоту участвует, возможно кто-то, кто имеет финансовый интерес к этому произведению искусства. Аукционист никогда не уточняет, кто именно: идет ли речь о сторонней гарантии, долговых обязательствах одного из покупателей перед аукционным домом, — или о разведенном супруге, мечтающем выкупить фамильное достояние.

В качестве гарантов иногда выступают и некоторые из уже упоминавшихся коллекционеров. Когда на «Сотби» в 2004 году «Мальчик с трубкой» Пикассо был продан за 104 миллиона долларов, третья сторона (говорили, что Стив Уинн) взяла ка себя гарантию в размере 80 миллионов долларов и заработала на этом обязательстве 1,2 миллиона долларов. В мае 2003 года Уинн заплатил на «Кристи» 17,3 миллиона долларов за автопортрет Сезанна. В этой сделке другой коллекционер, Стив Коэн, гарантировал 13 миллионов долларов и заработал на этом около 400 тысяч долларов.

Практика сторонних гарантий была бы всего лишь занятным примечанием к истории аукционов, если бы не тревога о том, что гарант может в какой-то степени манипулировать аукционным процессом, — и не важно, будет ли он сам участвовать в торгах или посоветует своим клиентам. Разберем ситуацию. Некий дилер представляет на торгах одного или нескольких клиентов; при этом он знает, какую цену готов заплатить клиент, и может без всякого риска предложить аукционному дому гарантию вплоть до этой цены на произведения, о которых идет речь. Если же гарант сам участвует в торгах, то он может в итоге купить картину по более низкой цене, чем кто бы то ни было еще, — ведь часть денег вернется к нему в виде комиссионных за гарантию.

Существование механизма сторонних гарантий размывает грань между дилером и аукционным домом; аукционный дом теперь заинтересован в сделке не меньше, чем владелец картины. Естественно заподозрить, что аукционный дом затратит максимум усилий на продвижение именно тех лотов, в которых сам он, как гарант, имеет финансовый интерес; пострадают же при этом комитенты тех произведений, на которые не установлена гарантированная цена. Так, если на аукционе продается три Уорхола — один с гарантией и два без таковой, — и коллекционер спросит у специалиста аукционного дома: «В которую из них, по вашему мнению, лучше всего вложить деньги?» — то не повлияет ли на ответ наличие гарантии? Комитенты, заключающие с аукционным домом договор о гарантированной цене, очень на это надеются. Аукционные дома так защищают свою позицию: гарантии добавляют рынку искусства глубину, так как привлекают на аукцион те произведения искусства, которые в противном случае могли бы уйти через дилеров.

Единственное, что могло бы повлиять на мои ставки в тех немногих случаях, когда мне хотелось заработать на перепродаже, — это информация о том, что аукционные дома не прочь иногда предоставить покупателю заем на часть продажной цены лота, хотя делается это, как правило, только в случае самых крупных сделок. Получить такую информацию непросто. Ни в одном аукционном каталоге вы не найдете упоминания о том, что можно взять деньги в долг. Правда, возле стойки дежурного на восьмом этаже нью-йоркской штаб-квартиры «Сотби» висит небольшое объявление: «Финансируем приобретение произведений искусства». В лондонском здании «Сотби» на Нью-Бонд-стрит ничего подобного нет.

Самая известная история о том, как аукционный дом одолжил деньги потенциальному покупателю, датируется ноябрем 1987 года, когда австралийский предприниматель Алан Бонд приобрел на аукционе «Сотби» «Ирисы» Вин Гога. Эта картина известного импрессиониста была передана на аукцион из коллекции Уитни Пейсона; она была приобретена в 1947 году за 80 тысяч долларов и продана за 53,9 миллиона долларов — рекордную на тот момент цену полученную на аукционе за произведение искусства. «Ирисы» были написаны через неделю после того, как Ван Гог поступил в психиатрическую лечебницу возле Сен-Реми. Картина считается удачной, но это определенно не лучшее произведение художника. Через две недели после аукциона дом моды «Ив Сен-Лоран» использовал цветочный мотни картины в рисунке летнего платья.

Алан Бонд, победитель торгов за «Ирисы», — классический пример покупателя, стремящегося через приобретение произведений искусства обрести культурный статус. Этот австралийский бизнесмен, которого нередко называли ковбоем, знаменит одновременно своими дерзкими коммерческими начинаниями и судебными процессами, которые следовали за крахом его компаний. После выигрыша парусной гонки на кубок Америки в 1983 году он стал национальным героем, а в 1987 году был назван человеком года. Первый частный университет Австралии носит его имя. В 1996 году он попал в тюрьму за то, что пытался скрыть от кредиторов полотно Эдуара Мане «Променад». Он решил, что владеть картиной Мане престижней, чем «Ирисами».

Окончательная цена «Ирисов» поразительна — она на много превзошла «Подсолнухи» Ван Гога, проданные на «Кристи» шестью месяцами раньше менее чем за 40 миллионов долларов. Причем поразительна не только цена, но и темп. Торги начались со стартовой цены 15 миллионов долларов и завершились менее чем за две минуты.

Окончательная цена оказалась настолько неожиданной, что «Кристи» предложил «Сотби» доказать, что участник торгов, предложивший цену на шаг ниже, существовал в действительности. Причиной обвинения послужил отчасти сам Бонд, который публично высказал подозрение в том, что единственным его соперником на аукционе был знаменитый «мистер канделябр». «Сотби» возмутился: как же так, в слове аукционного дома усомнились. После нескольких недель взаимных обвинений в прессе «Сотби» предъявил президенту «Кристи» лорду Каррингтону официальные записи ставок, где были названы имена потенциальных покупателей, участвовавших в состязании. Лорд Каррингтон извинился и заявил, что удовлетворен.

Через два года после этого аукциона выяснилось, что «Сотби» ссудил Бонда недостающими деньгами — в размере примерно половины стоимости картины; срок погашения дважды сдвигался, но кредит так и не был полностью выплачен. Эта информация вызвала волну критики со стороны арт-дилеров и статью в New York Times о том, стимулировал ли заем более высокие ставки. Разумеется, стимулировал, точно так же, как делают брокеры, когда ссужают клиента деньгами на покупку товаров с маржей (то есть когда часть денег на покупку клиент занимает у дилера), или когда банк выдает кредит на покупку жилья.

«Кристи» утверждает, что не предлагает потенциальным покупателям денег взаймы, хотя и готов помочь в поиске источника финансирования. «Сотби» говорит, что теперь дает взаймы только под обеспечение, как правило коллекцией, или в качестве аванса комитенту. А если финансовая служба «Сотби» все-таки дает деньги коллекционеру, что он после этого обязуется не продавать приобретенное на эти деньги произведение искусства нигде, кроме «Сотби», — даже после того, как кредит выплачен. Клиент, ограниченный в выборе аукционного дома, не может особенно торговаться по поводу комиссионных, — а значит, «Сотби» обеспечена дополнительная прибыль.

Здравый смысл подсказывает, что комитент не может участвовать в торгах за произведение искусства, выставленное на продажу нм самим. У него не может быть никакой причины делать это — разве что чтобы загнать цену повыше. Но существует одно скрытое исключение. Называется оно «правилом разводящейся пары» и действует в случаях, когда произведение искусства, выставляемое на торги, представляет собой часть совместного имущества которое делят бывшие супруги. В этом случае картину может вновь приобрести один из разводящихся супругов или представляющий его агент. Применение этого правила основано на честном слове; дилер, через которого картина передается на аукцион, не обязан раскрывать личность ее владельца.

В 2005 году нью-йоркское отделение «Кристи» выставило на аукцион 43 лота, полученные от нью-йоркской финансовой компании «в интересах разводящейся пары». В каталоге было написано: полотна из частной коллекции. Возле каждого лота было помечено, что в торгах может принимать участие заинтересованное лицо; большинство участников аукциона интерпретировало эту пометку как признак наличия сторонней гарантии. На самом деле аукционному дому сообщили, что супруги будут участвовать в торгах, один через ту же финансовую компанию, другой через дилера. На аукционе лица, связанные с финансовой компанией или названным дилером, приобрели двадцать один лот; еще шестнадцать лотов приобрели другие покупатели, а шесть остались непроданными. Возникли вопросы о реальности некоторых ставок, и «Кристи» пришлось провести расследование. Выяснилось, что никакой разводящейся пары не было; картины принадлежали компании которая и являлась реальным комитентом. «Кристи» предложил каждому из шестнадцати реальных покупателей возможность отказаться от сделки.

На самом деле владельцем лота может являться даже сам аукционный дом. Иногда, вместо того чтобы предлагать комитенту гарантированную цену, аукционный дом просто покупает картину; иногда он приобретает у дилера все нераспроданные произведения. Так может произойти и в том случае, когда картина с гарантированной ценой осталась непроданной, когда проданная картина осталась неоплаченной или когда картина передается аукционному дому как часть оплаты за приобретенный лот. Право собственности порождает те же вопросы, что и гарантированная цена: не прикладывает ли аукционный дом больше маркетинговых и рекламных усилий при продаже принадлежащей ему картины, чем при продаже картины, принадлежащей клиенту?

Недоумение вызывает еще и такой вопрос: почему иногда владельцами лотов становятся дилеры или коллекционеры, вообще не принимавшие участия в торгах? Когда резервная цена не достигнута и аукционист говорит «Снято», это еще не конец. Нередко не проданными на аукционах остаются 20—30% лотов, обычно из-за слишком оптимистичной резервной цены. Иногда аукционный дом, увлекшись на переговорах, забывает, что в любой коллекции, кроме звездных работ, есть менее ценные экспонаты, и предлагает завышенную гарантированную цену. Такая ошибка может привести к катастрофе. Если дилеры и опытные коллекционеры узнают об этом, они не будут принимать участие в торгах за произведения из коллекции в надежде приобрести что-нибудь по дешевке после аукциона.

Классический пример — август 2004 года. Нью-Йоркская коллекционер Эстер Дайамонд попросила «Кристи» и «Сотби» представить условия продажи на аукционе ее коллекции искусства XX века. «Сотби», стремясь получить для следующего аукциона картину «Буги-вуги в Нью-Йорке» работы Пита Мондриана (1941), предложил громадную упреждающую гарантию на все — 65 миллионов долларов. Предложение было принято, владелица не стала даже дожидаться встречного предложения «Кристи». Мир искусства пришел к выводу, что «Сотби» переоценил менее значительные работы коллекции. В итоге Мондриан был продан за 21 миллион долларов — рекордная для художника на аукционе сумма. Еще одна значительная работа, скульптура Бранкузи «Поцелуй» (1908), ушла за 8,9 миллиона долларов, что намного превзошло ожидания За все остальные лоты коллекции борьбы не получилось. Небыли проданы ни «Набросок к потопу II» Кандинского (1912) с эстимейтом 20—30 миллионов долларов, ни «Купальщик и купальщица» Пикассо (1912) с эстимейтом 8 миллионов долларов. Вся коллекция принесла всего лишь 39 миллионов долларов. При этом аукционный дом получил множество постаукционных предложений о покупке от дилеров и коллекционеров.

Больше половины всех не проданных на аукционе лотов продается позже частным образом, через своего рода «тихий аукцион», который проходит после публичных торгов. Если наилучшее «тихое» предложение выше резервной цены, оно принимается, если нет — решает комитент. При этом индивидуальные покупатели имеют те же возможности, что и дилеры, а у музеев появляется время на то, чтобы испросить денег и согласия попечителей.

Дилеры и коллекционеры, конечно, знают о том, что происходит после аукциона, — и ставят на то, что интересующий их лот не достигнет резервной цены. В надежде получить картину по более низкой цене они не поднимают карточек по крайней мере до тех пор, пока резервная цена не пройдена. Дилеры вообще предпочитают постаукционные торги; в этом случае цена картины не оглашается, и клиент или будущий покупатель никогда не узнает, сколько в действительности дилер за нее заплатил.

Но дело происходит сразу после аукциона. Соревновательный дух еще не покинул участников, и иногда постаукционная цена бывает выше предложений, звучавших на аукционе. В мае 2003 года «Однодолларовая банкнота» Энди Уорхола (1962) была выставлена на аукцион с эстимейтом 400—600 тысяч долларов и резервной ценой 320 тысяч долларов. Торги завершились на сумме 280 тысяч долларов, и картина осталась непроданной. После аукциона на нее было подано одиннадцать предложений, и она ушла за 400 тысяч долларов.

Иногда коллекционеру достается одновременно и произведение искусства, и прибыль. Так, в 2002 году Томас Вейзель из Сан-Франциско передал нью-йоркскому отделению «Сотби» на продажу коллекцию, за которую аукционный дом гарантировал ему 44 миллиона долларов. Одна из картин, «Орест» де Кунинга, ушла по цене выше резервной, но восемь других картин были сняты с продажи, причем предложения на шесть из них даже не приблизились к резервной цене. После аукциона Вейзель вновь купил четыре принадлежащих ему полотна, самым заметным из которых стал «Провинстаун II» Франца Кляйна, по цене значительно ниже гарантированной.

В 1991 году государственная комиссия Нью-Йорка провела слушания по практике аукционных домов. В качестве одной из мер предлагалось обязать аукционные дома указывать резервные цены. Предлагалось также запретить гарантии и займы потенциальным покупателям и, конечно, «потолочные» ставки. Комиссия готова была запретить практически все действия, описанные в этой главе. Аукционные дома возражали, что это нарушило бы равновесие между аукционным домом и комитентом. Из предложенного законодательного акта ничего не вышло. Аукционный рынок, как заметил один из комментаторов, остался местом, «где взрослые люди могут, если захотят, совершить сколько угодно частных нелогичных поступков».

В конце XIX — начале XX века в Великобритании прошло несколько знаменитых аукционных скандалов с «вышибанием» лотов. Тогда возник кружок дилеров, которые договорились между собой не играть друг против друга в аукционном зале — то есть не набавлять цену; а дилеры в то время составляли 80—90% всех участников аукциона. Зато после настоящего аукциона они устраивали другой аукцион, внутренний. Разницу между ценами настоящего и внутреннего аукциона дилеры кружка делили между собой. Считалось, что договорное вышибание лотов с аукциона — дела давно прошедших дней или, по крайней мере чисто британская практика, ведь на нью-йоркских аукционах бывает слишком много индивидуальных коллекционеров, чтобы можно было организовать подобный кружок. Однако в 1997 году департамент юстиции США начал расследование дела, напоминающего современный вариант мошеннического сговора по вышибанию лотов с торгов. Были выданы ордера на организацию наблюдения записи телефонных переговоров, а также изъяты личные документы известнейших дилеров, включая Лео Кастелли и галерею PaceWildenstein, а также «Сотби» и «Кристи». Инициировал расследование, по всей видимости, недовольный комитент, удивленный тем, что дилеры почему-то не участвовали в торгах за его картину.

Оказалось, что тревогу департамента юстиции вызвала распространенная среди дилеров практика «бид-пулинга», или объединения ставок. Так говорят, когда несколько дилеров (два или больше) участвуют в аукционе вместе, — то ли потому, что у каждого из них в отдельности не хватает денег, то ли из желания разделить между собой риск. Дилеры утверждают, что такая практика только усиливает конкуренцию, поскольку сообщество дилеров может участвовать в торгах там, где отдельные его члены не могут. Дилеры были встревожены: вдруг департамент юстиции решит, что бид-пулинг противозаконен, так как уводит с рынка одного или нескольких дилеров. Расследование длилось несколько месяцев. В конце концов дело было прекращено, и заданные вопросы остались без ответов.

Можно задать еще один, последний вопрос про аукцион: почему на любом вечернем аукционе, шагов за десять до конца торгов, в передних рядах поднимается группа женщин и, не обращая внимания на качество и характер оставшихся лотов, по одной или группами не спеша покидают зал в сопровождении мужей? Возможно, дело в том, что цель их ухода — так же, как их появления в начале аукциона, — сделать так, чтобы их обязательно заметили; кроме того, все присутствующие должны непременно увидеть, что на их надето.

Может ли знание особенностей аукционного процесса, о которых говорилось в этой главе, как-нибудь повлиять на каше отношение к аукционам? На наше участие в них? Коли на самом деле аукцион — это не только, а может быть, и не столько продажа произведений искусства, сколько продажа «красивой жизни» и игра на публику, то можно сказать, что большая часть аукционных тайн призвана просто усилить театральный эффект от происходящего.

Идеальный портрет Фрэнсиса Бэкона

Задача художника всегда состоит в том чтобы сделать загадку глубже.

Даже в красивейшем пейзаже, среди деревьев, под листьями насекомые пожирают друг друга: жестокость — это часть жизни.

Фрэнсис Бэкон, художник

Чтобы как можно подробнее рассмотреть аукционный процесс в действии, я решил внимательно проследить за продажей в 2006 году на «Кристи» в Лондоне картины Фрэнсиса Бэкона. Этот аукцион был очень ожидаемым событием, его много обсуждали и рекламировали; ожидалось, что картина установит аукционный рекорд для произведений художника. Отслеживая перипетии аукционного процесса на примере этой картины, я смог лучше поняты как происходит оценка и продажа значительной работу крупного художника и почему она при этом может — или не может — принести на аукционе 5 миллионов фунтов.

Фрэнсис Бэкон — англо-ирландский живописец, умерший в 1992 году. Тем, кто мало знаком с миром искусства, его имя всегда кажется знакомым: в истории был еще один, более знаменитый Фрэнсис Бэкон (не родственник), английский генеральный прокурор и лорд-канцлер. Первый Бэкон не был ни художником, ни коллекционером; он умер в 1626 году в возрасте сорока пяти лет.

Бэкон-художник (1909—1992) считается крупнейшим британским послевоенным художником — вероятно, крупнейшим со времен Тернера. Бэкона причисляют к современным художникам, потому что значительная часть крупнейших его работ создавалась после 1970 года; он один из немногих художников XX века, чью роль в истории искусства никто не оспаривает. И через пятьдесят лет работы Бэкона, безусловно, не утратят своего значения. Дэвид Сильвестер, крупный британский арт-критик второй половины XX века, считал Бэкона фигурой сопоставимой с Пикассо. Это, конечно, серьезная натяжка, — тем не менее никто не поспешил опровергнуть это утверждение.

В мае 2006 года лондонское отделение «Кристи» объявило, что на июньском аукционе послевоенного и современного искусства будет выставлен на продажу триптих Бэкона «Три этюда к автопортрету», созданный в 1980 году (см. фото). Описание этой работы мы уже видели в главе — Выбирая аукционный дом». Подобно большинству картин Бэкона, «Три этюда» воспринимаются с трудом, но это, безусловно, значительная работа. Майкл Пеппиат написал в биографии Бэкона, что сам художник рассматривал «Три этюда» как максимальное приближение к созданию абсолютного портрета и идеального изображения человека. В представлении Бэкона идеальный портрет — это не реалистическая картина, а изображение, на котором искажены черты лица, но точно отражены личность и внутренняя сущность человека. Работы Бэкона психологически сильны и честны, чем очень напоминают картины Рембрандта. Тема его, как правило, — разложение и смерть.

Бэкон говорил, что формат триптиха передает идею смены одних изображений другими на кинопленке. Для создания первых своих триптихов он пользовался вокзальной фотокабинкой. Там, часто пьяный, он мог принимать разные позы и получать в результате последовательность из трех фотографий своей головы в разных видах. Первоначально форма триптиха возникла в эпоху Возрождения и использовалась в алтаре церкви для изображения добродетелей Христа. Бэкон перевернул все с ног на голову и показал в триптихе человека искаженным, создав тем самым интересный пример того, как современное искусство заимствует формы у прошлого.

Бэкон презирал портреты, где целью художника было изобразить человека таким, каким он сам хотел себя видеть. Его портреты и автопортреты правдиво отображают реальность — такую, какой ее видел художник. Он часто писал портреты по фотографии, а не с натуры, потому что не хотел смущать человека, искажая черты его лица у него на глазах.

Поведение «Кристи» в истории с продажей этого автопортрета Бэкона с самого начала отличалось неуверенностью — не в качестве или уровне произведения, а в его цене. «Кристи» оценил портрет в 3,5—5,5 миллиона фунтов стерлингов. Цена по верхнему эстимейту — 5,5 миллиона фунтов (10,2 миллиона долларов) — стала бы рекордной аукционной ценой для произведений Бэкона. На аукционе импрессионистов и искусства XX века двумя днями раньше за 5,5 миллиона фунтов можно было приобрести два живописных полотна Клода Моне, «Персики» и «Оливковые деревья и пальмы: долина Сассо»; картину Камиля Писсарро «Долина Сены» Дампе, сад Октава Мирбо» и великолепную большую кар тину Поля Сезанна «Дома среди деревьев». Многие знатоки рынка современного искусства сочли бы подобное сравнений невероятным. Какие качества современного искусства и аукционного процесса заставляют покупателей приравнивать работу Фрэнсиса Бэкона, которую вряд ли приятно будет видеть каждый день на собственной стене, к двум Моне, Писсарро и Сезанну, вместе взятым?

«Три этюда» попали к «Кристи» после телефонного звонка от членов семьи некоего художника с севера Англии. Этот художник приобрел полотно непосредственно у Бэкона в 1982 году. Продавец пожелал остаться неизвестным; я буду называть его Хантером. Хантер выбрал именно «Кристи», потому что этот аукционный дом обладал большим опытом продажи картин Бэкона и четырьмя месяцами раньше сумел выручить за Бэкона из собрания Валери Бестон немалую цену.

В «Кристи» были уверены, что клиент предлагал картину и «Сотби», пытаясь заставить аукционные дома состязаться между собой. Как оказалось, этого не было — к «Сотби» клиент не обращался. Но у «Кристи» за пять недель до крупного июньского аукциона не было по-настоящему значительного и ценного произведения, которое могло бы стать фокусом торгов, и аукционный дом готов был предложить комитенту действительно выгодные условия. «Сотби», конечно, тоже предложил бы что-нибудь, будь у него такая возможность, — но у него уже была значительная картина Данила Хокни, которую к тому же было обещано поместить на обложку каталога.

Хантер вел переговоры со специалистом «Кристи» по современному искусству Пилар Ордовас; договорились о высокой резервной цене, о рекламном пакете, включавшем ведущее положение в аукционном каталоге, обширную рекламную кампанию в средствах массовой информации Великобритании, специальный тур по Европе и статью в каталоге, написанную биографом Бэкона Майклом Пеппиатом. Высокая резервная цена, достигнутая в процессе переговоров, привела к высокому эстимейту. Клиент знал, что в прошлом феврале картина Бэкона взяла на «Кристи» хорошую цену; поэтому он решил, что может сэкономить на вознаграждении за гарантию, и вообще не обсуждал с Ордовас эту тему.

Первым маркетинговым шагом в отношении триптиха Бэкона должно было стать решение о месте размещения его в каталоге аукциона. Последовательность размещения и продажи произведений — тоже часть аукционной психологии. «Три этюда» должны были стать звездным номером из 79 выставленных на продажу лотов. Считается, что идеальный вечерний аукцион современного искусства должен включать 62—64 лота; при этом торги должны уложиться в два часа. В прошлом крупные аукционные дома предлагали на торгах больше лотов, но падение числа предлагаемых на продажу импрессионистов и более старых картин высшего качества заставило сократить списки; при этом недостаток товара маскировался длинными описаниями и толстыми Каталогами. Затем более короткие списки стали нормой и Для современного искусства. Аукцион, где предлагался Бэкон, был больше, потому что девять желанных контрактов были окончательно подписаны всего за два дня до отправки каталога в печать.

И «Кристи», и «Сотби» закрывают свои каталоги в то момент, когда число лотов достигает семидесяти, и ни одно произведение, вызывающее заметный интерес, не останется за бортом. Одна из фирменных стратегий «Филлипа де Пюри» — пытаться держать свой каталог открытым по крайней мере на два дня дольше других аукционных домой надеясь подхватить пару работ, опоздавших к закрытии остальных каталогов.

В каталоге Бэкон значился как лот 37. Это достаточно необычно; в норме главный лот аукциона размещается позиций на десять раньше. Его положение в каталоге — верный признак того, что среди работ на аукционе нет сильного второго номера, и попытка удержать участников аукциона на местах подольше.

На типичном аукционе самые дорогие работы обычно разбросаны между лотами 12 и 45, а фокусный, лидирующий лот располагается между 25 и 30. Если на аукционе три или четыре сильных лота, главный лот может иногда идти даже как лот 10 — именно так шла картина Хокни на аукционе «Сотби» на той же неделе. Если фокусный лот идет так раной остальные сильные лоты размещаются между номерами 25 и 45, причем за каждой дорогой работой следует 3—4 произведения с эстимейтами пониже. Такое размещение помогает удерживать интерес аудитории и обеспечивает, скажем там опорные цены, по сравнению с которыми цены на остальные работы кажутся более разумными и умеренными.

Если на аукционе предлагается не одно произведение данного художника, как, например, второй Бэкон на «Кристи», то первой на торги выставляется более дорогая картина, чтобы те участники, кому не повезло с первой, могли позже побороться за вторую. Как правило, аукционный дом старается не предлагать на одном аукционе несколько произведений одного автора, которые могли бы конкурировать между собой. Вы никогда не увидите на одном аукционе больше двух фотореалистичных работ Герхарда Рихтера одного периода (1960-е годы) с примерно равным эстимейтом. Если аукционному дому было предложено несколько аналогичных произведений, он попытается передвинуть часть из них из Лондона в Нью-Йорк или наоборот. Или отложить до следующего вечернего аукциона современного искусства — предложив, возможно, комитенту в качестве компенсации гарантированную цену или беспроцентный кредит; эти же меры не дадут ему обратиться к конкуренту. Исключением из этого правила в настоящее время являются работы Энди Уорхола. Так, в июне 2006 года на лондонских торгах «Кристи» продал шесть Уорхолов, а «Сотби» — девять. И фонд наследия Уорхола, и коллекционеры предлагают на продажу его работы, а «Кристи» и «Сотби», естественно, не хотят никого обидеть, предлагая год или даже больше ждать в очереди. Кроме того, ни один из аукционных домов не хочет предлагать долговременные гарантии на раздутом и неверном рынке Уорхола.

То, как устанавливался эстимейт на «Три этюда», может послужить хорошей иллюстрацией к способу оценки произведений искусства на аукционах; видно, что этот процесс зачастую близок к гаданию на кофейной гуще. Я говорил с одним дилером, который перед аукционом оценил триптих в 2 миллиона фунтов по качеству работы (что означало бы, что на аукционе он вообще останется невостребованным, без единого предложения цены); но говорил и с другим дилером, который предсказал рекордную цену в 6 миллионов фунтов из-за уникальности полотна и его сюжета.

«Кристи» положился на качество и уникальность работы. За свою жизнь Бэкон создал тридцать три больших триптиха. Три из них он позже уничтожил. Многие его лучшие работы находятся в музеях и никогда уже не появятся на рынке, Произведения Бэкона широко выставляются, включая ретроспективы в Тейт, в Гуггенхайме, в Музее современного искусства и Центре Жоржа Помпиду в Париже. Но этот триптих никогда не выставлялся публично; с другой стороны, он не принадлежал раньше никому из знаменитостей и Имел, соответственно, очень скромный провенанс.

Одна из проблем, возникающих в связи с высокой резервной ценой, состоит в том, что у Бэкона, вообще говоря «жидкий» рынок; это значит, что на таком ценовом уровне достаточно немного коллекционеров, готовых делать ставки На жидком рынке любой аукционист предпочел бы низкую резервную цену и низкий эстимейт, которые позволяли 6ы надеяться на вступление в игру новых коллекционеров.

Несколькими месяцами раньше MoMA приобрел одну картину Бэкона у компании Faggionato Fine Arts, управляющей наследием художника, поэтому считалось, что MoMA вне игры. У Тейт большая коллекция Бэкона, им хватает. В нью-йоркском музее Метрополитен всего одно полотка Бэкона, но информации о том, что музей подыскивает второе, не было. Два или три американских музея в принципа могли бы принять участие в торгах, но два месяца между объявлением и аукционом — это мало, и они могли проста не успеть найти достаточные средства.

У «Трех этюдов» интересная история. Бэкон два года держал эту картину в своей мастерской и продал ее частным образом, в обход своего дилера галереи «Мальборо»! (Marlborough Fine Arts), за сумму в 25 или 100 тысяч долларов, по разным источникам. Семья этого покупателя и передала картину на продажу «Кристи». Надо сказать, факт, что картина так долго оставалась в мастерской очень необычен, потому что Валери Бестон, одна из директоров, галереи «Мальборо», с которой работал Бэкон, почти никогда не позволяла художнику оставлять в мастерской холсты, на которых успела высохнуть краска; при этом Бестон практически играла роль личного помощника Бэкона. Бэкон настолько критически относился к своему творчеству, что работы, которые ему переставали нравиться, просто уничтожал или просил своего любовника Джона Эдвардса изрезать их ножом. Эдвардс рассказывал, что однажды уничтожил одновременно двадцать законченных картин. После смерти Бэкона в его студии нашли фрагменты изрезанных холстов. Бэкон ссылался на прецедент: Джаспер Джонс, один из крупнейших современных американских художников, в 1954 году в возрасте двадцати четырех лет решил уничтожить большую часть своих картин, потому что они неоригинальны и только повторяют опыт других художников.

Бэкон начал работать с галереей «Мальборо» в 1958 году, и до 1992 года эта галерея оставалась его единственным дилером. Не посоветовавшись с юристом, Бэкон подписал один из самых необычных контрактов, которые когда-либо заключались между художником и галереей. Галерея согласилась приобретать у художника картины по твердой цене, в зависимости от размеров холста — 165 фунтов за картину размером 61x51 см, 420 фунтов за размер 198x168 см. Соглашение ограничивало финансовые обязательства галереи 3500 фунтами (9800 долларов) в год. «Мальборо» могла предложить и больше, на свое усмотрение. Увеличение расценок в первые десять лет было просто не предусмотрено. Так что зарабатывал Бэкон по этому соглашению очень немного; низкий уровень дохода отчасти объясняет, почему он иногда продавал свои картины частным образом, в обход галереи.

В последние десять лет действия соглашения суммарный доход Бэкона через галерею «Мальборо» составил 123 тысячи фунтов, хотя одна лишь картина 1983 года «Этюд человеческого тела» была продана отделением «Мальборо» в Лихтенштейне техасскому фонду DeMenil за 250 тысяч долларов. Тем не менее эксцентричная жизнь и полное отсутствие интереса к деньгам не позволили Бэкону хотя бы попытаться сменить дилера.

Кроме того, «Мальборо» предоставила Бэкону услуги Валери Бестон. Мисс Би, как ее называл художник, стала связующим звеном между ним и галереей. Она не только спасала картины от уничтожения и вывозила завершенные работы из студии Бэкона в Кенсингтоне, но и организовывала частную жизнь художника, сдавала в прачечную его белье, оплачивала счета из универмага «Хэрродс», разбиралась в его налоговых делах, выкупала художника у тех, Кому он проиграл деньги (а один из таких кредиторов угрожал отрезать ему руки), и даже утешала брошенных им любовников.

После смерти Бэкона в 1992 году его наследники подали на «Мальборо» в суд, обвиняя в пропаже картин, подделке документов и злоупотреблении влиянием и требуя возмещения в размере 10—80 миллионов фунтов. Обвинение в злоупотреблении влиянием включало утверждения о том, что галерея недоплачивала художнику и одновременно продавала его картины с громадной выгодой для себя. «Мальборо» оспаривала каждое обвинение и защищалась изо всех сил; утверждалось, что галерея была толь ко покупателем работ Бэкона, а не его агентом и не несла перед ним ответственности как попечитель или опекун В начале 2002 года иск был прекращен в односторонней порядке; попечитель сообщил, что единственный наследник Бэкона, Джон Эдвардс, умирает в Таиланде от рака легких. Все претензии к «Мальборо» потеряли смысл.

На аукционах работы Бэкона всегда имели успех. Триптих под тем же названием — «Три этюда к автопортрету» (1976) был продан в ноябре 2005 года на новогоднем нью-йоркском аукционе «Сотби» за 5,8 миллиона долларов. Портрет любовника (1967) «Джордж Дайер смотрится в зеркало» был продан в июне 2005 года за 4,9 миллиона фунтов. Предыдущий рекорд Бэкона — 10,1 миллиона долларов в ноябре 2005 года за «Этюд к портрету папы римского I» (1961). В феврале 2006 года на лондонском аукционе «Кристи» небольшой, но высококачественный «Автопортрет»), подаренный художником Валери Бестон, ушел за 4,8 миллиона фунтов. Именно этот результат подтолкнул владельцев к продаже «Трех этюдов к автопортрету». При установлении резервной цены и эстимейта на картину все эти цены также учитывались.

Тем не менее были и угрожающие признаки. Месяцем раньше на нью-йоркском аукционе современного искусства «Кристи» добротная картина маслом кисти Бэкона «Мужчина, несущий мальчика» (1956) была оценена в 8-г 12 миллионов долларов и снята с торгов при максимальном предложении 7,5 миллиона долларов. Это была одна из немногих неудач успешного в целом аукциона, на котором было установлено двенадцать ценовых рекордов.

С учетом всего вышесказанного, установление верхнего эстимейта на уровне выше предыдущего рекорда представлялось чересчур оптимистичным. Оценка картины по ценам предыдущих аукционов всегда очень обманчива, потому что размеры, качество, время создания и характер картин не могут полностью совпадать. Хантера предупредили, что картина может не достичь резервной цены, и тогда ее придется снимать с торгов. Клиент продолжал настаивать, и аукционный дом уступил.

За два дня до торгов у «Кристи» в лондонской галерее Ларри Гагосяна открылась шестинедельная выставка работ Бэкона, в числе которых было пять триптихов; одновременно выставлялись рисунки и скульптуры Дэмиена Херста. Херст восхищается Бэконом и черпает вдохновение в его творчестве, как сам Бэкон черпал вдохновение в творчестве Пикассо. Хотя выставка планировалась как непродажная, три картины у Гагосяна можно было приобрести. Одна из них была продана еще до открытия выставки Стиву Коэну, вторая была продана в день открытия, третья — к концу первой недели. Одной из трех работ был триптих; называли цену 2,7 миллиона фунтов.

«Кристи» провел по триптиху Бэкона большую маркетинговую работу. Аукционный дом связался с шестью участниками предыдущего аукциона, претендовавшими на картину Бэкона, — и вообще с каждым серьезным коллекционером и музейным куратором, которые могли проявить интерес хотя бы в принципе. Одному из кураторов напомнили, что, если не хватает времени на сбор средств, можно продлить период оплаты. В газетах и арт-журналах публиковались полосные рекламные объявления с изображением триптиха. Картину свозили в Нью-Йорк, Гонконг и Швейцарию, показали знаменитостям на Гран-при «Формулы-1» в Монако; там же картина демонстрировалась во время обеда в имении Карла Лагерфельда, на котором присутствовал князь Альбер. Монако было выбрано потому, что для многих коллекционеров это второй дом, где они хранят свои коллекции картин. (Именно на этом обеде триптих у видел покупатель-итальянец, который в конце концов и приобрел его на аукционе.)

В каталоге «Кристи» разместил вкладку с изображением триптиха и очерк о картине и художнике на четыре полосы написанный (согласно договору с комитентом) Майклом Пепгиатом. Очерк был озаглавлен «Все вибрации личности» и снабжен строгими академичными сносками; в нем автопортрет Бэкона сравнивался с автопортретами Винсента Ван Гога и Рембрандта, помещенными рядом.

На частном предаукционном просмотре в Лондоне аукционист Юсси Пюлкканен также занимался в основной продвижением картины Бэкона. Он утверждал, что знает наверняка, сколько человек будет всерьез бороться за обладание триптихом и даже кто будут двое или трое оставшихся последними. Он готов был назвать всем желающим цифры, но не имена.

Не только предыдущие аукционные цены картин Бэкон» но и каталожная оценка картины внушала оптимизм и сотрудникам аукционного дома, и потенциальным покупателям. Вообще, результаты аукциона зависят от настроения не меньше, чем от предлагаемых произведений. Перед аукционом было несколько добрых предзнаменований, но было и, два недобрых. Четырьмя днями раньше в Базеле закрылась Швейцарская художественная ярмарка; было продано произведений на 300 миллионов долларов, что на 20% превзошло общие ожидания. Накануне торгов было опубликовано сообщение о том, что наследник нью-йоркской косметической империи Рон Лаудер заплатил 135 миллионов долларов за «Портрет Адели Блох-Бауэр» Густава Климта для своей частной галереи Neue в Нью-Йорке. Эта цена превзошла предыдущий рекорд цены, уплаченной за картину, — 104 миллиона долларов за полотно Пикассо 1905 года, — и установила новый стандарт, по которому можно сверять цены на произведения искусства. Возникло ощущение, что лучшие работы конца XIX — начала XX века внезапно подскочили в цене. Правда, оставалось неясным, распространится ли это явление на современное искусство.

Первым отрезвляющим признаком стало падение цен на мировых фондовых биржах за две недели до аукциона, что означало некоторый спад в деятельности американских хедж-фондов. Падение цен на акции вызывает явление обратное тому, что экономисты называют «эффектом богатства», — если акции падают или дела идут вяло, люди чувствуют себя менее богатыми и менее склонны тратить деньги на новую машину или, скажем, дорогую картину. Вторым дурным предзнаменованием стало осознание того факта, что за два дня до нашего аукциона при продаже полотен импрессионистов и искусства XX века «Кристи» был слишком агрессивен в установлении резервных цен. Восемь картин остались непроданными, не дойдя всего лишь шаг или два до резервной цены. Возникли опасения, что такой результат может погасить энтузиазм участников на торгах современного искусства.

Первые 36 лотов аукциона принесли обнадеживающие результаты. Цены за тридцать из них сравнялись с нижним эстимейтом или превзошли его, за шестнадцать из них — превзошли верхний эстимейт. Три лота были проданы по цене чуть ниже нижнего эстимейта, два недотянули до резервной цены и были сняты с торгов, один был снят заранее.

Триптих Бэкона шел под номером 37. После 36-го лота Пюлкканен сделал паузу, чтобы свериться со своей «книжкой», то есть с информацией, собранной сотрудниками аукциона перед его началом. Для каждого лота там было указано — предположительно, — кто будет делать на него ставки, где эти люди будут сидеть или стоять и через кого из сотрудников будут ставить по телефону иностранные участники. Первые несколько потолочных предложений, если в них возникает необходимость, берутся из той части зала, где нет реальных участников.

Пюлкканен начал торги фразой: «Я начну с двух миллионов двухсот тысяч», — намного ниже опубликованного эстимейта в 3,5—5,5 миллиона фунтов. Ставки поднялись до 2,5 миллиона, затем до 2,7 миллиона фунтов, за тем Пюлкканен сказал: «Справа от меня предлагают три миллиона». После этого все застопорилось. После паузы и некоторого количества уговоров со стороны аукционист Ларри Гагосян, выступавший от имени клиента, предложил 3,2 миллиона фунтов. Щелкнул конвертер валют, Пюлкканен сказал: «В таком случае я продаю», — показывая тем самым, что резервная цена достигнута. После десятисекундной паузы, когда аукционист просто молчал, один из телефонных участников, известный итальянский коллекционер, предложил 3,5 миллиона фунтов. Леди на телефоне в зале «Кристи» подняла руку, показывая предложение цены. Гагосян кивком обозначил «нет». Пюлкканен выждал три секунды, повторил: «Вы уверены?» — и опустил молоток. Картина была продана за 3,5 миллиона фунтов участнику под номером 892, делавшему ставки по телефону. Учитывая премию покупателя и другие дополнительные выплаты, продажная цена составила 3,8 миллиона фунтов. Всего в торгах приняли участие четыре человека в зале и два по телефону; только один из четверых в зале предлагал цену выше или равную резервной. Общее время — 1 минута 20 секунд, причем треть его аукционист потратил на две последние ставки. Предложения цены едва достигли нижнего эстимейта и всего на два шага ушли от ситуации, когда резервная цена не была бы достигнута и картина осталась бы непроданной.

Через три лота после «Трех этюдов к автопортрету»: пришло время второго Бэкона; больше произведений этого художника в тот раз не предлагали ни «Кристи», ни «Сотби». Вторым был рисунок 1933 года «Композиция (фигура)» (см. фото). Это более редкое произведение Бэкона, поскольку большую часть созданного в этот период он уничтожил. Эстимейт на него составил 350—550 тысяч фунтов, то есть в десять раз меньше, чем на триптих.

В отличие от «Трех этюдов», которые до аукциона «Кристи» никогда и нигде не выставлялись, «Композиция» была воспроизведена и обсуждалась в трех книгах о Бэконе; выставлялась в галерее «Хэйуорд», Центре Жоржа Помпиду и галерее «Мальборо» в Нью-Йорке. «Композиция» написана маслом по бумаге и органично смотрелась бы рядом с Пикассо или картиной какого-нибудь фовиста — и приобрел ее в результате коллекционер, имеющий в своем собрании то и другое.

Можно было надеяться, что интерес к «Трем этюдам» распространится и на «Композицию», оживив борьбу за нее. Первой была предложена цена 280 тысяч фунтов. За ней последовали еще три медленных и не слишком энергичных предложения. Только один из трех претендентов на картину принимал участие в борьбе за «Три этюда». В результате «Композиция» была продана в течение двадцати пяти секунд за 350 тысяч фунтов европейскому коллекционеру под номером 885, также по телефону. Пресса почти не упоминала о результатах продажи «Композиции» Бэкона, что стало для «Кристи» серьезным разочарованием, — ведь достигнутая цена стала аукционным рекордом для работы Бэкона на бумаге.

Решающим фактором в формировании окончательной цены на «Три этюда» оказались не огрехи рекламной кампании и не экономические условия, а тот факт, что картина до этого не принадлежала к брендовой коллекции. Ее владелец, Хантер, не захотел раскрывать свое имя, но в любом случае понятно, что ни его самого, ни его коллекцию нельзя назвать знаменитыми. Поскольку было известно, что у Хантера есть еще одна картина, приобретенная в свое время непосредственно у Бэкона, «Кристи» вполне устраивало, что ни «Сотби», ни частные дилеры не узнают имени клиента.

Через пять месяцев на ноябрьском нью-йоркском аукционе современного искусства «Сотби» было выставлено на продажу еще одно произведение Бэкона, почти экспрессионистская «Лежащая фигура со шприцем. Версия № 2» (1968), с эстимейтом 9—12 миллионов долларов. Это изображение наркомана с героиновым шприцем; считается, что моделью для картины послужила Генриетта Морес, бывшая жена индийского поэта Дома Мореса (и вовсе не наркоманка). Бэкон рисовал ее не меньше десятка раз, в разных контекстах. На этой картоне видны части человеческого тел на прозрачном столе и торчащий из плоти шприц. Это был одна из двадцати семи картин, переданных на продажу и известной на весь мир брендовой коллекции бельгийцев Жозетт и Роже Вантаурнаут после смерти последнего.

Многие критики считают, что «Лежащая фигура» уступает «Трем этюдам». Две с половиной минуты и двенадцать претендентов на аукционе «Сотби», и молоток опустился: картина продана за 15 миллионов долларов. Цена в полтора раза превысила предыдущий рекорд Бэкона. Принадлежность к коллекции Вантаурнаутов добавила всем двадцати семи произведениям респектабельности и увеличила их цену. Коллекция принесла 42 миллиона долларов, та оказалось выше верхнего эстимейта на 7 миллионов долларов. Именно разницей в происхождении объясняется, га всей видимости, разница в цене между «Лежащей фигурок и «Тремя этюдами».

В феврале 2007 года «Кристи» наконец тоже установил рекорд для Бэкона, продав картину «Этюд к портрету II». Это одна из целой серии работ Бэкона, вдохновленный «Портретом папы Иннокентия X» работы Диего Веласкеса (1650). Считается, что этот этюд — самая значительная из работ этой серии, когда-либо попадавших на рынок. На лондонском аукционе «Кристи» он был продан за 14 миллионов фунтов (27,6 миллиона долларов). Здесь интересна не только рекордная цена, но и то, как аукционный дом продвигал на рынке эту картину.

Картину передала на комиссию Софи Лорен, а принадлежала она ее покойному мужу Карло Понти, продюсеру «Доктора Живаго» и других известных фильмов. На «Этюд» была установлена резервная цена в 10 миллионов фунтов и, вероятно, такая же гарантия. Проблема состояла в том, что мадам Лорен не хотела, чтобы ее имя как комитента стало известно — а без звездного провенанса вряд ли можно было ожидать, что цена картины превысит установленный «Лежащей фигурой» рекорд. Эстимейт не публиковался; в каталоге было указано; «Сообщается по запросу».

Кто-то по секрету связался с несколькими репортерами, включая Колина Глиделла из Telegraph, и сообщил им кое-какую информацию. Оказывается, картина, которая, если верить каталогу, последний раз публично экспонировалась в 1963 году, на самом деле выставлялась в 1983 году в галерее Brera Art в Милане. Это сразу указало на Понти как на владельца коллекции; известно было, что в ней десять полотен Бэкона. Глиделл напечатал эти сведения, другие арт-репортеры подхватили историю, и «Кристи» добился своего — привлек внимание потенциальных покупателей к провенансу картины.

Принадлежность Лорен/Понти добавила, вероятно, 2—3 миллиона фунтов к цене картины. Утром в день аукциона сотрудники «Кристи» называли интересующимся эстимейт в 12 миллионов фунтов; частным образом работники аукционного дома говорили, что картина может принести и 14 миллионов фунтов. Удача улыбнулась Эндрю Фабриканту из галереи Ричарда Грея в Чикаго, действовавшему от имени неназванного американского клиента.

В мае 2007 года «Сотби» вновь перехватил рекорд по Бэкону с «Этюдом к портрету Иннокентия X» (1962), фото которого также имеется в книге. Это, вероятно, самая значительная работа Бэкона, которая когда-либо выставлялась на аукцион. Ожидалось, что только поэтому она должна взять на торгах высокую цену; вся кампания по продвижению картины была построена именно на этом. Бэкон начал серию из пятидесяти работ по портрету папы и 1946 году, но позже уничтожил все, что было сделано до 1949 года. «Этюд к портрету Иннокентия X» ушел с молотка за 52,6 миллиона долларов, почти удвоив тем самым рекорд «Кристи». В конце концов, по крайней мере для Бэкона — крупнейшего послевоенного британского художника, — качество одержало верх над маркетингом и провенансом.

Аукционные дома против дилеров

Весь мир — театр.

В нем женщины, мужчины — все актеры.

У них свои есть выходы, уходы,

И каждый не одну играет роль.

Уильям Шекспир. Как вам это понравится. II-VII, Перевод Т. Щепкиной — Куперник

Между дилерами и аукционными домами идет интенсивная борьба за контракты. Существует и немалое напряжение: неприязнь и обида со стороны дилеров, снисходительность и взгляд тина «Что поделаешь, мы всегда выигрываем» со стороны аукционных домов. Тем не менее они дополняют и даже подпитывают друг друга; это своего рода симбионты. Аукционные дома получают до трети контрактов на продажу произведений современного искусства именно от дилеров, а дилеры только с помощью аукционных домов могут избавиться от излишков и необдуманных приобретений. Существование крупных аукционов позволяет дилерам получать краткосрочные кредиты и рисковать, покупая дорогостоящие произведения искусства. Банкиры знают: существует место, где можно быстро исправить любую промашку дилера.

Дилеры оперируют на вторичном рынке в основном на комиссионных началах, но некоторые не прочь приобрести на аукционе что-нибудь интересное. На аукционе можно приобрести первоклассную картину — именно в такой нуждается дилер, чтобы достойно выглядеть на крупной художественной ярмарке, такой как маахстрихтская; качественные произведения необходимы как для того, чтобы получить доступ на ярмарку, так и для придания лоска остальным» не столь известным работам. Иногда дилер приобретает на аукционе картину для клиента, которую затем (поступаясь комиссионными) вывешивает на своем стенде на ярмарке, а через несколько часов после открытия навешивает на нее ярлычок «продано».

Поиск контрактов на продажу заставляет аукционные дома состязаться друг с другом, с дилерами и непосредственно с коллекционерами. Жесткая конкуренция означает, что каждый вынужден поступаться частью прибыли; мейнстримные дилеры не выдерживают конкуренции и оказываются позади. Дело даже не в том, что аукционные дома предпринимают какие-то меры именно против дилеров; просто, как везде, в мире искусства от битвы слонов больше всего страдают муравьи. Арне Глимчер из нью-йоркской галереи PaceWildenstein называет аукционные дома самым разрушительным элементом экосистемы в мире искусства за последние пятьдесят лет. Все дилеры жалуются на то, что аукционные дома превратились в богатейшие торговые империи, которые думают только о цифрах продаж и о том, как угодить комитентам, — а отыскивать и растить новых художников им совершенно неинтересно. Аукционные дома оправдываются тем, что их задача — свести между собой продавцов и покупателей и что тем самым они помогают художникам добиться признания. Они укалывают также, что стоит на каком-нибудь аукционе появиться новой рекордной цене, — и дилеры радостно спешат в свои галереи повышать цены.

Борьба «Кристи» и «Сотби», можно сказать, стара как мир. Прямая конкуренция между аукционными домами и дилерами возникла значительно позже. Некоторые относят момент ее возникновения к 1970-м годам, когда председателем совета директоров «Сотби» был Питер Уилсон, или кивают на агрессивную тактику президента «Сотби» Дайаны Брукс после краха рынка искусства в начале 1990-х. Другие датируют вторжение аукционных домов в традиционные угодья дилеров моментом, когда Чарльз Саатчи передал «Кристи» для продажи на лондонском аукционе в декабре 1998 года 130 свежих произведений современного искусства. Речь шла о девяноста семи художниках; у я которых — скажем, у Дэмиена Херста и Рэйчел Уайтрид; имелся опыт продажи на аукционах, но большинство был никому не известны. Дилеры назвали эту сделку несправедливой и разрушительной. Многие из художников был на тот момент никем не представлены; лишь у нескольких налажены связи с кем-то из мейнстримных дилеров. Все работы были проданы, поскольку принадлежность Саатчи «легализовала» и произведения, и их авторов. Успех предприятия, в свою очередь, укрепил аукционистов в мы,( ли, что работы, на которых едва успела высохнуть краем имеет смысл предлагать на престижнейших вечерних аукционах.

Продажа по частному соглашению — так аукционные дома называют все сделки на вторичном рынке, проводимые помимо прямой передачи на комиссионную продажу с аукциона. Соответствующие отделы «Сотби» и «Кристи» продают произведения искусства частным образом; они получают прибыль точно так же, как это делают дилеры вторичного рынка. Они знают, какую цену хочет получит владелец картины, продают как можно дороже, а разницу берут себе в качестве комиссии. Иногда они соглашаются продать как можно дороже и взять определенный процент в качестве комиссионных, а иногда берут комиссионные с обоих участников сделки. Частные сделки чрезвычайно выгодны аукционным домам — ведь там практически нет накладных расходов, связанных с проведением аукционов, а также расходов на издание каталога и рекламу. Продавец при этом получает также нематериальные преимущества» такие как доступ к спискам участников аукциона и координаты коллекционеров.

У «Сотби» система продаж по частному соглашению предусматривает пятинедельную ежегодную выставку-продажу скульптуры в Четуорте — имении XVII века, расположенном в двух часах езды к северу от Лондона и принадлежавшем прежде герцогу Дербиширу. В 2006 году на выставке, где демонстрировались скульптуры на 15 миллионов фунтов, побывало 36 тысяч человек; большая часть работ была продана. Коллекционерам разослали 10 тысяч каталогов с изображениями скульптур Генри Мура, Жана Дюбюффе и Дэмиена Херста Некоторые работы — к примеру, скульптуры Херста — предлагались к продаже с фиксированными ценами, в точности как было бы у дилера. Кроме того, «Сотби» каждый год с января по апрель выставляет до сорока скульптур в загородном клубе в Айлворте недалеко от Орландо (штат Флорида). В 2007 году общая стоимость представленных там скульптур составила 40 миллионов долларов, и большая часть их была продана.

В 2006 году «Кристи» заработал на частных сделках 260 миллионов долларов, «Сотби» — 300 миллионов долларов. Если рассматривать отдел частных сделок обоих аукционных домов как дилерское предприятие, каждый из них оказался бы в своем городе на шестом — седьмом месте — и оба стремительно растут.

Серьезное преимущество частных сделок — их конфиденциальность. На аукционе, даже если имя комитента держится в секрете, продаваемое произведение искусства выставляется на всеобщее обозрение. Если же через аукционный дом осуществляется частная сделка, никто ничего не узнает — а это очень важно для тех, кто испытывает финансовые трудности или разводится.

Еще одно преимущество — время. Иногда музеям трудно реагировать на предложение с той скоростью, какой требует аукционный процесс. При частной продаже цена известна заранее, и у музея всегда достаточно времени на сбор средств.

Картина, предложенная для частной продажи и оставшаяся непроданной, не получит ярлыка «засвеченной». Кроме того, механизм частной сделки позволяет быстро перепродать только что приобретенное произведение. Спекулянт, дождавшийся наконец очереди приобрести картину модного художника, сможет тут же перепродать ее в Японию или Россию, практически не рискуя тем, что о сделке станет известно художнику или галерее.

Дилер может попытаться перехватить сделку у отдела частных продаж аукционного дома, предложив владельцу картины более высокую цену. Если «Сотби» говорит, что картина принесет 400 тысяч фунтов, дилер может сказать «Верных полмиллиона». Правда, такая переоценка чревата неприятностями для самого дилера. Специалист «Кристи» или «Сотби» скажет потенциальному клиенту: «Попробуйте продать через них за эту цену. Если за два месяца не найдете покупателя, приносите к нам». Если дилер пообещает быстро продать работу, но не продаст, следующей контракты, скорее всего, сразу пойдут в обход, по пути частных сделок через аукционный дом.

Если коллекционер ищет произведение определенной художника или определенного периода, то аукционный дом может через свой отдел частных сделок обратиться к другим коллекционерам с соответствующим предложением. Даже если предлагаемая сделка не состоится, владелец, возможно, задумается о продаже. Тот же специалист может предложить ему выставить картину на аукцион и гарантировать ту же цену, что предлагал первый коллекционер. Или специалист может позвонить коллекционеру, рассказать о будущих лотах и заодно указать, что имеется частный покупатель на одну из его картин, продажа которой позволила бы подумать о новых приобретениях.

Кстати говоря, некоторую часть сделок в отделе частных, продаж инициируют сами дилеры; они вынуждены сотрудничать с аукционным домом ради того, чтобы получить доступ к спискам его клиентов. Только «Кристи» может сказать, кто, кроме победителя, предлагал на торгах цену за последнего Бэкона — а на «жидком» рынке продавцу просто необходим доступ к этой информации. Скажем, дилер соглашается продать принадлежащую клиенту картину Бэкона за 5 миллионов фунтов; после этого дилер передает картину аукционному дому для организации частной сделки. Дилеру при этом гарантируется 5,5 миллиона фунтов — обещанная цена плюс его комиссионные. Аукционный дом продает картину частным образом; просит, вероятно, 8 миллионов фунтов, сговариваются на 7 миллионах. У аукционного дома сильный финансовый тыл, позволяющий ему предложить продавцу крупный аванс за картину. Если владелец Бэкона потребует 4 миллиона фунтов авансом, дилеру, возможно, придется взять в долю аукционный дом, чтобы раздобыть деньги.

Иногда дилер чуть ли не сам загоняет коллекционера «в лапы» аукционистов. Коллекционеры, как правило, регулярно продают часть своей коллекции для приобретения новых произведений, соответствующих новым интересам. По распродать, предположим, коллекцию картин Эрика Фишла через его, Фишла, дилера не так просто — ведь это может отрицательно сказаться на ценности уже имеющихся у дилера картин. Зная, что ему грозят неприязнь или враждебность со стороны дилера, коллекционер может обратиться в отдел частных продаж аукционного дома, которому вполне по силам тихо распродать коллекцию — так, чтобы никто из дилеров и других коллекционеров не заметил, что на рынке одновременно появилось значительное число работ Фишла.

Там, где возможных покупателей всего несколько, частные сделки еще более привлекательны. Вот пример. На данный момент в частных руках осталось всего три полотна Рафаэля. Любой аукционный специалист и любой дилер, работающий со старыми мастерами, знает, где эти полотна находятся и кто мог бы претендовать на них, появись они на рынке: что-нибудь вроде лондонской Национальной галереи, лос-анджелесского музея Гетти, одной — двух американских галерей и двух — трех русских олигархов. Нет никакого смысла привлекать покупателей со стороны при помощи аукционных торгов.

Еще одна форма организации частных сделок была продемонстрирована при покупке Роном Лаудером для своей галереи Neue «Портрета Адели Блох-Бауэр» работы Климта в 2006 году. Картина выполнена золотом, серебром и маслом. Она очень узнаваема, так как напоминает другую, более знаменитую картину Климта «Поцелуй», также написанную в 1907 году золотом и маслом по холсту и размноженную в миллионах репродукций на стенах девичьих комнат в общежитиях колледжей по всему миру.

Портрет был захвачен Германией в 1938 году и после войны оказался в Австрийской национальной галерее. Рэнол Шёнберг, адвокат наследницы Блох-Бауэров Марии Альтманн, развернул долгую и громкую кампанию за возвращение картины, вел дело в австрийских и американски судах. В завершение этой битвы австрийское правительств отказалось от предложения оставить картину за собой в обмен на компенсацию в размере 60 миллионов евро, назвав его вымогательством. Министр культуры Австрии Элизабет Герер сказала, что эта сумма соответствует четырехлетнему бюджету всех австрийских национальных музеев на приобретение новых экспонатов.

Переговоры по картине начались в феврале 2006 года всего были получены предложения от четырех музеев и шести частных коллекционеров. Самое серьезное предложение сделал Эли Брод, лос-анджелесский промышленник которого журнал «Форбс» считает сорок вторым по богатству американцем. Брод предложил 150 миллионов долларов за то, чтобы «Адель Блох-Бауэр» и еще четыре картины Климта перешли во временное пользование Лос-Анджелесскому окружному музею современного искусства. Сделка по Климту стала возможной потому — по крайней мере; отчасти, — что Шёнберг выторговал себе в случае успеха 40% продажной цены. Суд признал, что картины были незаконно конфискованы Третьим рейхом, и постановил изъять их из австрийской Национальной галереи. Поскольку Шёнбергу удалось-таки отсудить пять из шести картин, о которых шла речь, с продажи ему причиталось 54 миллиона долларов за «Адель Блох-Бауэр» и примерно 55 миллионов долларов за остальные четыре.

«Кристи» оказался вовлеченным в эту историю, когда Мария Альтманн привлекла Стивена Лэша, председателя аукционного дома по Америкам, в качестве консультанта, во время разбирательства в третейском суде. Рон Лаудер также попросил помочь в переговорах не дилера, а Марка Портера из нью-йоркского отделения «Кристи». Связь аукционного дома с делом еще больше окрепла. «Сотби» тоже выступил с предложением — считается, что примерно таким же, как «Кристи», — но уже сложившиеся отношения Альтманн со Стивеном Лэшем оказались решающими.

Портер организовал со стороны «Кристи» кредит Лаулеру — говорили о 100 миллионах долларов — на осуществление сделки. Кто-то потом раскрыл New York Times и сумму — 135 миллионов долларов, — добавив желанной шумихи вокруг Лаудера и его музея. Ни Лэш, ни Портер комиссионных не получили; в результате этой сделки «Кристи» получил нечто гораздо более ценное. Им достался контракт на реализацию работ из коллекции галереи Neue, оцениваемых в 100 миллионов долларов; их следовало продавать на аукционах или частным образом под гарантированную цену со стороны «Кристи»; цена не раскрывалась, но оценивалась в 80 миллионов долларов. Одно из переданных произведений — двусторонняя картина Эгона Шиле «Здания (с горами)» на одной стороне и «Монах I» на второй — было реализовано за 22,4 миллиона долларов, рекордную для художника цену.

«Кристи» получил также возможность продать на аукционе в ноябре 2006 года четыре другие картины Климта, отсуженные наследниками Блох-Бауэров. Портрет «Адель Блох-Бауэр II» ушел за 87,9 миллиона долларов, аукционный рекорд для Климта; предаукционный эстимейт картины составил 40—60 миллионов долларов. «Буковый лес» Климта был продан за 40,3 миллиона долларов; предварительно его оценили в 30 миллионов долларов. «Яблоня» принесла 33 миллиона долларов против оценки в 25 миллионов. «Дома в Унтерахе близ Аттерзее» — 31,3 миллиона долларов против оценки в 25 миллионов. Цены оказались такими высокими, в частности, из-за шумихи в прессе вокруг судебного процесса о реституции и последовавшей рекордной сделки с Роном Лаудером. В сумме «Кристи» заработал на комиссионных за четыре картины около 23 миллионов долларов, что увеличило его прибыль от организации первой сделки с картиной Блох-Бауэров примерно до 27 миллионов долларов.

Еще одна область деятельности, где аукционисты впрямую пересекаются с дилерами, — это практика аукционных домов иногда выставлять на торги современные произведения, переданные на продажу непосредственно художниками. Несколько лет назад нью-йоркский художник Дэвид Хэммонс передал «Филлипсу де Пюри» «Баскетбольную лампу» — работу только что из студии. Она была продана за 370 тысяч долларов, то есть втрое дороже того, что за просил бы дилер. На вопрос о том, почему аукционный дом взялся продавать работу с первичного рынка, представитель «Филлипс» ответил: «Хэммонс на аукционе никак себя не проявлял, и мы хотели представить его международному сообществу». Другими словами, «Филлипс» бы, не прочь сыграть роль дилера Хэммонса.

Кроме того, аукционные дома приобретают дилерские предприятия. В 1990 году и «Кристи», и «Сотби» предложили свою цену за галерею Пьера Матисса, когда владелец ее отошел от дел. «Сотби» и нью-йоркский дилер Уильям Аквавелла вместе предложили 143 миллиона долларов за 2300 произведений шестидесяти одного художника XX века. Эта сделка стала на тот момент крупнейшей в современном арт-мире. Работы затем продавались в течение нескольких лет на аукционах и через галереи: Aquavella в Нью-Йорке, Lefevre в Лондоне, Beyeler в Базеле.

В 1996 году «Сотби» купил нью-йоркскую галерею Андре Эммериха и образовал ненадолго специальный отдел «Сотби Эммерих». Позже «Сотби» вместе с галереей Noortman Fine Arts приобрел коллекцию полотен старых мастеров голландского бизнесмена Йоста Ритмана. В июне 2006 года «Сотби» поглотил соответствующее подразделение галереи Нортмана Noortman Master Paintings. Нортман — один из двух крупнейших мировых дилеров по картинам старых мастеров. Роберт Нортман сказал, что сделка с «Сотби» обеспечила ему достаточный капитал для дальнейшей успешной работы. Следует учитывать, что на рынке старых мастеров финансовые требования к дилеру даже меньше, чем на рынке современного искусства. Картин там меньше, банки охотнее дают кредиты, и — поскольку речь идет исключительно о вторичном рынке — не нужно фиксировать новых художников. «Сотби» обменял свои акции на сумму 56 миллионов долларов на 100% акций Нортмана и взял на себя 26 миллионов долларов его долгов. Нортман сохранил за собой право выставляться на Маастрихтской и других художественных ярмарках под собственным именем.

После объявления условий сделки с Нортманом «Кристи» обратился в совет директоров Маастрихтской художественной ярмарки и потребовал разрешения на участие в ярмарке; говорят, он пригрозил в случае отказа обратиться в Европейский суд. Исполнительный комитет ярмарки согласился допустить «Кристи» к участию без обычных формальных процедур. «Кристи» пообещал выставлять только те произведения, которые продаются через отдел частных сделок и не будут позже выставлены на публичные торги, вообще, «Кристи» считает, что заставить его выполнять это условие невозможно; это просто дипломатичный ход по отношению к нынешним организаторам выставки. Чтобы настоять на своем. Маастрихту пришлось бы заставить всех дилеров, принимающих участие в ярмарке, согласиться на то же самое — то есть не выставлять потом картины на аукцион, — а этого никогда не произойдет. «Кристи» основал подразделение под названием King Street Fine Art Limited. В результате теперь оба аукционных дома могут подавать заявки и принимать участие в ярмарках. Таким образом, «Кристи» и «Сотби» удалось преодолеть последний крупный рубеж обороны дилеров против вторжения аукционных домов на их исконные территории.

В феврале 2007 года состоялась очередная громкая сделка. «Кристи» приобрел Haunch of Venison — галерею, основанную в 2002 году дилерами Гарри Блейном и Грэмом Саузерном. Haunch — серьезный игрок на рынке, владеет галереями в Лондоне, Цюрихе и Берлине, представляет немало очень модных художников, включая Кита Тайсона и Билла Виолу, конкурирует с Гагосяном, «Белым кубом» и другими брендовыми галереями. Говорили, что «Кристи» приобрел галерею за 65 миллионов фунтов — но это число не имеет смысла без информации о том, сколько и каких галереей ушло произведений искусства и какие у нее был долги. Эта сделка не была вынужденной и не объяснялась финансовыми сложностями; исполнительный директор Эд Долман заявил, что это закономерный шаг в запланированном расширении «Кристи», что Haunch откроет нью-йоркское отделение на двадцатом этаже Рокфеллер-центра, где раньше «Кристи» устраивал особые выставки. Таким образом, «Кристи» удалось прочно закрепиться на первичном рынке современного искусства.

Возникнут ли у аукционных домов трудности в связи с двойственностью их нынешнего положения? Будет ли дилер, обернувшийся представителем аукционного дома, — такой, как Гарри Блейн — с распростертыми объятиями встречен на одной из «обязательных к посещению» ярмарок, если все будут помнить, что полотна его галереи теперь распродаются через отдел частных сделок «Кристи»? Получит ли Блейн несправедливое преимущество при покупке или продаже картин на аукционе? Долман опроверг последнее предположение, заявив, что Haunch не будет допущен к участию в аукционах «Кристи» ни как продавец, ни как покупатель. Достаточно ли такого заявления, чтобы успокоить других дилеров и коллекционеров?

Еще одна непосредственная угроза для дилеров — закрытые аукционы, на которых продаются самые дорогие произведения искусства. Закрытый аукцион во многом напоминает обычный, но участвовать в нем могут только приглашенные; кроме того, каждый участник может подать лишь одно письменное предложение цены — причем втемную, то есть не зная, что предлагают другие. Такие аукционы устраивал в 1950—1970-х годах MoMA при продаже произведений из своей коллекции дилерам. Десять избранных дилеров посещали музей в разное время в течение одного дня, осматривали продаваемые картины и оставляли записку с ценой, которую они готовы предложить. Позже музей отказался от такой практики и начиная с середины 1970-х годов выставляет изымаемые из коллекции картины на аукцион в надежде получить большую цену.

Сегодня «Кристи» и «Сотби» пользуются механизмом закрытых аукционов таким образом, что получается нечто сроднее между аукционными торгами и частной сделкой. Учреждения и коллекционеры, проявившие заинтересованность в предлагаемом произведении искусства, получают от аукционного дома информацию: описание работы и минимальную цену. В мае 2005 года «Сотби» предложил на закрытом аукционе картину «Родственные души» (1849) работы Эшера Дюрана, рекомендовав его владельцу картины вместо публичного аукциона или частной сделки. На картине, самой известной из работ Дюрана, изображены журналист Уильям Каллен Брайант и Томас Коул, основатель художественной школы реки Гудзон, в горах Кэтскилл. Картина хранилась в коллекции Нью-Йоркской публичной библиотеки и стала самой ценной из девятнадцати работ, которые решено было продать. Остальные работы несколько месяцев спустя были проданы на публичном аукционе американской живописи.

«Сотби» рекомендовал для картины Дюрана закрытый аукцион, так как считалось, что на нее есть только двенадцать потенциальных покупателей. На самом деле было получено сорок семь запросов, подана двадцать одна заявка на участие в аукционе и восемь реальных предложений цены. Картина была продана за 35 миллионов долларов наследнице Wal-Mart Элис Уолтон для музея «Хрустальные мосты» в Бентонвиле (штат Арканзас), который спонсируют Уолтоны и который готовится к открытию в 2009 году. Мисс Уолтон не было в предварительном списке «Сотби», она узнала о картине через консультанта-искусствоведа. Единственное другое предложение цены, ставшее известным широкой публике, — это совместное предложение — 25 миллионов долларов от нью-йоркского музея Метрополитен и вашингтонской Национальной галереи. В случае успеха музеи либо попеременно выставляли бы картин) либо поменяли бы ее на что-нибудь, либо устроили бы внутренний аукцион и посмотрели, кто из них готов больше заплатить за долю второго.

Дилеры утверждают, что закрытые аукционы несправедливы на том основании, что игрок на таком аукционе не знает, что предлагают другие, и в результате победившее предложение может оказаться намного больше, чем следующее за ним. Это правда, в чем убедилась на собственном опыте мисс Уолтон, но этот довод не нов: именно так происходит, если произведение искусства продается через дилера.

Аукционные дома еще усложняют систему отношений на рынке искусства: они предлагают комиссионные дилерам и консультантам, если те направят к ним комитента или покупателя. Комиссионные в этом случае могут составить 1—3% от окончательной продажной цены, но часто они определяются как процент от суммы комиссионных, который платит аукционному дому продавец. В этом случае дилер вряд ли захочет объяснять клиенту, что эта сумма может быть предметом переговоров — то есть что с аукционным домом можно поторговаться. Дилеру или консультанту, естественно, выгодно всегда иметь дело с одним аукционным домом; в этом случае он может рассчитывать на бонус к концу года (в зависимости от объемов сделок) и на то, что при случае аукционный дом примет у него на продажу какую-нибудь достаточно спорную работу. Но направлять клиентов в аукционный дом — опасный путь для дилера; он получает сиюминутную выгоду, комиссионные, но рискует в перспективе тем, что в следующий раз клиент обратится сразу в аукционный дом или в его отдел частных сделок.

Если на рынке появляется знаменитое произведение и владелец предлагает его одновременно аукционным домам и одному — двум брендовым дилерам, то предложение аукционного дома объединяет в себе все его преимущества: мощь команды (специалистов, финансовых и юридических консультантов, аукциониста), кредиты, рекламную кампанию и — чаще всего это очень важно — финансовую гарантию. В пользу дилеров, как правило, говорит лишь опыт и личные связи с коллекционерами. Мало кто из дилеров, изредка и с большой неохотой, предлагает собственную финансовую гарантию. Роберт Миучин из нью-йоркской галереи L&M Arts описывает сделку, при которой галерея гарантирует за картину и выдает клиенту авансом 5 миллионов долларов, затем берет себе 10% из разницы между гарантированной и продажной ценой, а оставшиеся 90% разницы галерея и комитент делят пополам. Если, к примеру, продажная цена составила 10 миллионов долларов, то комитент получит 7,25 миллиона долларов (5 миллионов долларов гарантии плюс 2,25 миллиона долларов с излишка), a L&M — 2,75 миллиона долларов. Для комитента это немного хуже, чем если бы он продавал картину через аукционный дом с гарантией 10 миллионов долларов, но лучше при более низкой гарантии, скажем, 8 миллионов долларов (из нее следует вычесть комиссионные и различные дополнительные вознаграждения). Если дилер действительно лучше разбирается в вопросе, то для комитента это один из способов обернуть его опыт себе на пользу.

Другой подход со стороны дилера — предложить приобрести у клиента картину на месте, по цене выше той, что готов гарантировать аукционный дом. «Кристи» или «Сотби» тоже иногда приобретают у клиента картину или коллекцию, но по многим причинам — в основном по традиции — предпочитают предложить денежный аванс и гарантированную цену.

В марте 2005 года оба аукционных дома, два дилера и по крайней мере один покупатель состязались между собой за то, чтобы приобрести у лос-анджелесского дилера Ирвинга Блума Шелкографии) из серии «Лиз» Энди Уорхола (1963); считалось, что ее можно продать на аукционе за 8,5—9 миллионов долларов. По слухам, один из дилеров предложил 8 миллионов долларов, некий коллекционер — 8,7 миллиона долларов, а «Кристи» гарантировал цену в 9 миллиона долларов. Затем «Кристи», по слухам, собирался договориться со сторонним гарантом — считалось, что тем самым коллекционером, который также принимал участие в состязании. После недолгого совещания в совете директора «Сотби» поднял предложение гарантированной цены д 10 миллионов долларов. «Кристи» тоже было предложено сделать ход, но он не смог найти покупателя на гарантии такого уровня и отказался. Картина ушла на аукционе за 12,6 миллиона долларов, включая премию покупателя.

Иногда очень богатым коллекционерам удается перехватить картину у аукционных домов и дилеров. Так, в 1995 году Стив Уинн приобрел «Крестьянку на фоне пшеницы» Ван Гога (1890) за 47,5 миллиона долларов. В это же время он приобрел за 35 миллионов долларов таитянскую картину Гогена «Купальщицы» (1902) и две картине Поля Сезанна — «Натюрморт с кувшином и драпировкой» (1894) и автопортрет (1895). Главной из четырех была «Крестьянка».

Специалисты аукционных домов, дилеры и другие коллекционеры регулярно интересовались у Уинна, не хочет ли он продать свои картины, особенно «Крестьянку»: «Если вы когда-нибудь надумаете ее продать, пожалуйста, свяжитесь со мной первым». В 2004 году великолепное предложение от менеджера чикагского хедж-фонда Кеннета Гриффина привело к продаже ему частным образом двух Сезаннов В 2005 году Стив Коэн предложил, по слухам, 80 миллионов долларов за «Крестьянку» — и, чтобы закрепить сделку, согласился взять также «Купальщиц» за дополнительные 40 миллионов долларов. Дилеры и аукционные дома в этих сделках вообще не участвовали. «Кристи» или «Сотби» заработали бы с продажи этих четырех картин по крайней мере 26 миллионов долларов комиссионных.

Того же пошиба дилеры, аукционные специалисты и коллекционеры неотступно преследуют Майкла Овица, владельца обширной коллекции, самым лакомым кусочком которой является картина «Белый флаг» Джаспера Джонса (1958). Точно так же охотятся за «Люцифером» (1947) работы Джексона Поллока, картиной в технике разбрызгивания, которая находится в Сан-Франциско в коллекции Андерсонов. Возможно, самой вожделенной картиной XX века являются «Картежники» Сезанна (1893); по слухам, за нее частным образом предлагали 135 миллионов долларов. Трудно представить, какую цену могла бы взять эта картина на аукционе.

Есть еще один момент, где дилеры выигрывают или проигрывают от конкуренции аукционных домов между собой. О здоровье всего арт-рынка судят по результатам крупнейших вечерних аукционов двух главных аукционных домов, которые проходят дважды в год. О чем они говорят — об оптимизме или осторожности? А уровень цен — пугает или привлекает? Обо всем этом судят по статистике аукционных рекордов и спискам непроданных работ.

Дилеры вечно сетуют на то, как трудно конкурировать с блеском и гламуром крупных аукционов. Почти у каждого дилера, с кем я разговаривал, есть своя история о том, как какой-нибудь коллекционер переплатил на аукционе за одну из версий тиражной работы, притом что другие ее версии в тот момент можно было приобрести в галерее в несколько раз дешевле. Особенно дорогостоящий пример — китчевая скульптура розовой хрюшки Джеффа Кунса (1988) под названием «Упражнение в банальности». Она была продана на нью-йоркском аукционе «Сотби» в ноябре 2006 года за 4 миллиона долларов. Эта хрюшка принадлежит к серии из четырех одинаковых скульптур. В го же время в десяти кварталах от аукционного здания можно было купить другую хрюшку из той же серии по запрашиваемой цене 2,25 миллиона долларов.

Дилеры нуждались в каком-то конкурентном преимуществе, которое они могли бы противопоставить гламуру аукционов и богатству аукционных домов. Некоторые из них нашли такое преимущество в привлекательности крупных художественных ярмарок.

Художественные ярмарки: последний рубеж обороны

Художественные ярмарки превзошли аукционы и стали главными событиями для покупателей в верхних эшелонах рынка.

Сурен Меликян, журналист, специалист по искусству

В реальности художественные ярмарки — это замутненные адреналином очки для такой покупки и продажи, в которых нет места близкому знакомству, убеждению, терпению и внимательному взгляду, не говоря уже о повторном, еще более внимательном взгляде.

Джерри Зальц, арт-критик

Впервые минуты после открытия художественной ярмарки Art Basel богатый торговец товарами для дома из Манчестера по имени Фрэнк Коэн вступил в ценовую схватку за скульптуру Теренса Коха с Чарльзом Саатчи и Бернаром Арно. Работы Коха привлекли внимание, когда Саатчи пообещал показать их на выставке «США сегодня». Та инсталляция Коха представляла собой стеклянные ящики с отлитыми из бронзы человеческими экскрементами, покрытыми 24-каратным золотом. Арно сказал, что берет, Саатчи поднял цену, затем Коэн поднял предложение до 68 тысяч фунтов и выиграл. Хавьер Перес, американский дилер, продавший инсталляцию, сказал, что в ней нашел выражение протеста против потребленчества.

Ярмарки, подобные Art Basel, представляют собой промышленные выставки, где дилеры на несколько дней собираются вместе и предлагают на продажу всевозможные произведения искусства. На лучших ярмарках современного искусства предлагаются работы, соответствующие по качеству и количеству предложению аукционных домов за целый сезон. В непрекращающейся борьбе против «Кристи» и «Сотби» с их брендингом, деньгами и частными сделками арт-дилеры очень нуждались в праще, которая помогла бы им сразить нового Голиафа. Им нужно было какое-то очевидное конкурентное преимущество. Найденное ими оружие — не слияние и не громкие галерейные выставки, а шумные художественные ярмарки. Начало XXI века стало одновременно началом десятилетия арт-ярмарок.

Коммерческие художественные выставки существовали давно. Первой, возможно, была художественная ярмарка в Антверпене в середине XV века. На той ярмарке продавали с лотков картины, делали и продавали рамы, растирали краски. Триста лет спустя, в конце XIX века, в Париже проводились грандиозные выставки, а Королевская академия в Лондоне устраивала ярмарку, где художники показывали свои работы. Первой художественной выставкой XX века стала Арсенальная выставка в Нью-Йорке, открытая для «прогрессивных художников, которыми обычно пренебрегают». В это число вошли Брак, Дюшан и Кандинский. Всевозможные художественные биеннале также служили скрытой формой ярмарок; так, Венецианское биеннале прекратило продавать выставленные картины только в 1968 году. (Но и в 2007 году коллекционер мог «забронировать» для себя работу, выставленную в Венеции, только слово «покупка» употреблять было нельзя.)

Сегодня существуют четыре брендовые международные ярмарки, которые сами по себе улучшают провенанс и увеличивают стоимость любого выставленного на них произведения современного искусства. Они играют в мире искусства примерно ту же роль, что Каннский фестиваль в мире кино. Одна из них — EFAFF (European Fine Art Foundation Fair) — проводится каждый год в марте и известна как «Маастрихтская». Вторая — Art Basel — проходит каждый июнь и привлекает в этот швейцарский город коллекционеров, кураторов и дилеров. Третья — американский клон Базельской выставки, Art Basel Miami Beach, — проходит в декабре и славится тем, что в ней нераздельно сплавлены искусство, деньги и мода. Четвертая, последняя по времени появления, — лондонская ярмарка Frieze, проходит каждый октябрь. Сезон художественных выставок продолжается круглый год. Существует еще сотня меньших по масштабу международных ярмарок; можно назвать так же художественные биеннале и гостиничные ярмарки, феврале 2007 года в Нью-Йорке одновременно проходил восемь художественных ярмарок. Такая эпидемия ярмарок вызвана в мире искусства болезнь, которую можно определить как «ярмарочную усталость». Михаэла Неймайстер, партнер в «Филлипс де Пюри», говорит: «Когда я слышу о новой художественной ярмарке, я испытываю почти физическую боль. Мир искусства превратился в какой-то цыганский табор».

Страницы: «« 1234567 »»

Читать бесплатно другие книги:

Кольцо смерти
Кольцо смерти
Сергей Мартин
Русский чемпион мира по автогонкам попадает в странную катастрофу, которая заставляет его взяться за...
Бизнес. Пособие для гениев
Бизнес. Пособие для гениев
Мороз Юрий
Вы когда-нибудь задумывались над тем, почему не всем в жизни удается добиться успеха? Почему одним «...
Лиминальное мышление. Как перейти границы своих убеждений
Лиминальное мышление. Как перейти границы своих убеждений
Грей Дейв
Лиминальное мышление – искусство менять мир вокруг себя с помощью переосмысления и изменения убежден...
Психология чемпионов. Мышление, приводящее к победе в спорте и жизни
Психология чемпионов. Мышление, приводящее к победе в спорте и жизни
Ротелла Боб
Что отличает просто хорошего спортсмена от чемпиона? Как мотивировать себя на достижение максимально...
Законы простоты: Дизайн. Технологии. Бизнес. Жизнь
Законы простоты: Дизайн. Технологии. Бизнес. Жизнь
Маэда Джон
 В век сложных технологий голова идет кругом и хочется ясности и простоты. А простота – это по сути ...
Заткнись и улыбнись!
Заткнись и улыбнись!
Рейн Сола
Я – актриса из Техаса, карьера которой трещит по швам. Он – молодой голливудский актер, самовлюбленн...