Гимн Лейбовицу Миллер-младший Уолтер
Брат Фрэнсис потрясенно наблюдал за ним. Тот факт, что грабитель принял священную Реликвию за копию, лишил монаха дара речи.
Разбойник со смехом взял оба документа, явно собираясь их порвать.
– Иисус-Мария-Иосиф! – завопил монах и упал на колени посреди тропы. – Ради Бога!
Разбойник бросил бумаги на землю.
– Я поборюсь с тобой за них, – великодушно предложил он. – Ставлю свой нож против этих штук.
– По рукам, – поспешно сказал Фрэнсис, надеясь, что во время поединка у Неба, по крайней мере, будет шанс незаметно вмешаться. О Боже, Ты дал силу Иакову, чтобы он одолел ангела на скале…
Они встали лицом к лицу. Брат Фрэнсис перекрестился. Разбойник достал из-за пояса нож и швырнул его к бумагам. Противники закружили друг вокруг друга.
Через три секунды монах, стеная, уже лежал на спине, придавленный небольшой горой мускулов; казалось, какой-то острый камень перерезает ему хребет.
– Хе-хе, – усмехнулся разбойник и встал, чтобы забрать свой нож и свернуть документы.
Сложив руки, будто в молитве, брат Фрэнсис пополз за ним на коленях, крича что есть мочи:
– Пожалуйста, возьмите только один, но не оба! Пожалуйста!
– Выкупи, – хмыкнул грабитель. – Я их добыл в честном бою.
– У меня ничего нет. Я беден!
– Чепуха. Если они так сильно тебе нужны, то ты достанешь золото. Два гекла золота, таков будет выкуп. Можешь приносить в любое время. А твои вещицы я спрячу в своей хижине. Если хочешь их вернуть, неси деньги.
– Послушайте, они важны не для меня, а для других. Я нес их папе римскому. Может, они заплатят вам за важный документ. Но оставьте мне другой, чтобы я мог его показать.
– Разве что ты поцелуешь мне сапог, – смеясь, бросил разбойник через плечо.
Брат Фрэнсис догнал разбойника и с жаром поцеловал его сапог.
Это оказалось слишком даже для такого человека, как грабитель. Он оттолкнул монаха ногой, разделил два документа и с проклятием бросил один из них в лицо Фрэнсиса. Затем сел на осла и поехал вверх по склону к месту засады, где ждали закутанные в тряпье лучники. Брат Фрэнсис подхватил драгоценный документ и пошел вслед за разбойником, осыпая его словами благодарности и благословениями.
– Пятнадцать лет! – фыркнул разбойник и снова отпихнул Фрэнсиса ногой. – Прочь! – Он помахал сияющей в солнечных лучах копией. – Не забудь: два гекла золота за Реликвию. И скажи своему папе, что я добыл ее в честном бою.
Фрэнсис остановился, перекрестил удалявшегося разбойника и тихо возблагодарил Господа за то, что существуют такие бескорыстные грабители, по невежеству своему способные на ошибку. Он с любовью прижал к себе оригинальную светокопию и зашагал по тропе. А разбойник тем временем с гордостью демонстрировал прекрасную копию своим товарищам-мутантам.
– Есть! Есть! – сказал один из них, поглаживая осла.
– Ехать, ехать, – поправил его разбойник. – Есть потом.
Великая печаль постепенно овладела братом Фрэнсисом. В его ушах все еще звенел насмешливый голос: «Пятнадцать лет! Так вот чем вы там занимаетесь! Пятнадцать лет! Ну и бабская работа! Хо-хо-хо-хо…»
Разбойник ошибся, но пятнадцать лет все равно сгинули, а с ними – вся любовь и все муки, которые были вложены в создание копии.
Живший в уединении монастыря, брат Фрэнсис забыл о суровых обычаях и грубых нравах внешнего мира. Насмешки разбойника сильно его ранили. Он вспомнил о том, как подсмеивался над ним брат Джерис. Возможно, брат Джерис был прав.
Опустив голову, Фрэнсис медленно шел вперед.
Хотя бы сохранилась Реликвия. Хотя бы.
11
Настал назначенный час. Брат Фрэнсис в простой монашеской рясе еще никогда не чувствовал себя таким незначительным, как в эту минуту, когда он стоял на коленях в величественном соборе перед началом церемонии. Исполненные достоинства движения, яркие цвета, звуки, которые сопровождали приготовления к церемонии, сами по себе казались ему величественными ритуалами, и сложно было помнить о том, что ничего важного пока не происходит. Епископы, монсеньоры, кардиналы, святые отцы и разные чиновники-миряне в элегантных одеждах расхаживали по огромному собору – изящно, словно заводные фигурки. Никто не останавливался, не оступался и не менял резко направления. В собор вошел служка в столь роскошном наряде, что поначалу Фрэнсис принял его за прелата. Служка нес в руках скамеечку – с такой помпой, что монах, если бы уже не стоял на коленях, то преклонил бы их, когда мимо проплыл сей предмет. Служка опустился на одно колено перед главным престолом, затем приблизился к папскому трону и поставил скамеечку вместо старой, у которой, похоже, разболталась ножка. После чего удалился тем же путем. Брата Фрэнсиса восхитила элегантность, которая сопровождала даже самые банальные действия. Никто не спешил. Никто не суетился и не совершал ошибок. Все действия подчеркивали величие и невообразимую красоту древнего храма – так же, как вносили свой вклад картины и недвижные статуи. Даже шелест дыхания отражался эхом в дальних апсидах.
Terribilis est locus iste: hic domus Dei est, et porta caeli. Воистину, страшно сие место – дом Господен и врата небесные.
Впрочем, не все статуи были недвижны. Вдоль стен с определенными промежутками стояли рыцарские доспехи; ближайший «воин» – с блестящей секирой в кольчужной рукавице – стоял слева от Фрэнсиса. Когда под забрало залез слепень, в доспехах что-то скрипнуло, и Фрэнсис заподозрил, что внутри оболочки находится человек. Так вот она какая, папская гвардия, столь прославившая себя в ратных делах – маленькая личная армия первого наместника Бога на Земле.
Когда капитан гвардии устроил торжественный смотр своим людям, статуя подняла забрало, приветствуя его. Капитан задумчиво постоял, с помощью платка смахнул слепня с ничего не выражавшего лица внутри шлема, а затем зашагал дальше. Статуя опустила забрало и вновь замерла.
Царственная красота собора была ненадолго омрачена прибытием толпы паломников. Толпа была хорошо организована, и ее эффективно направляли, но здесь паломники явно были чужими. Они шли к своим местам на цыпочках, стремясь не издавать ни звука и не привлекать к себе внимания – в отличие от клириков, которые и двигались, и издавали звуки выразительно. То тут, то там в толпе пилигримов кто-то оступался или старался подавить кашель.
Внезапно обстановка в соборе изменилась – новый отряд закованных в кольчугу рыцарей протопал в саму святая святых. «Статуи» опустились на одно колено и наклонили пики, отдавая честь алтарю, и лишь затем заняли свои места. Две из них встали по бокам от папского трона. Третий рыцарь упал на колени у правого подлокотника трона и остался в такой позе, держа на ладонях меч святого Петра. Картина снова замерла, лишь плясали огоньки свечей, стоявших на алтаре.
В наступившей священной тишине внезапно загремели трубы.
Интенсивность звука нарастала, пока пульсирующее «та-ра та-ра-раа» не начало уже давить на кожу и причинять боль ушам. Трубы не исполняли музыку, но извещали о прибытии. Первые ноты были где-то в середине диапазона; затем они медленно двинулись вверх, становясь все громче и настойчивее. У монаха по голове поползли мурашки, и ему показалось, что в мире больше нет ничего, кроме взрывного звука труб.
Настала мертвая тишина, за которой послышался голос тенора.
ПЕРВЫЙ ПЕВЧИЙ: Appropinquat agnis pastor et ovibus pascendis[23].
ВТОРОЙ ПЕВЧИЙ: Genua nunc flectantur omnia[24].
ПЕРВЫЙ ПЕВЧИЙ: Jussit olim Jesus Petrum pascere gregem Domini[25].
ВТОРОЙ ПЕВЧИЙ: Ecce Petrus Pontifex Maximus[26].
ПЕРВЫЙ ПЕВЧИЙ: Gaudeat igitur populus Christi, et gratias agat Domino[27].
ВТОРОЙ ПЕВЧИЙ: Nam docebimur a Spiritu sancto[28].
ХОР: Alleluia, alleluia.
Толпа вставала, а затем опускалась на колени медленной волной, и эта волна следовала за передвижением кресла, в котором сидел хрупкий старик в белых одеждах. Он благословлял присутствующих, пока процессия людей, одетых в золотое, черное, лиловое и красное, медленно несла его к трону. У невзрачного монаха из дальнего аббатства перехватило дыхание. Поток музыки и движения был таким ошеломляющим, что притуплял чувства и взвинчивал ожидание предстоящего.
Еще немного, и церемония стала бы невыносимой. Монсеньор Мальфреддо Агуэрра, адвокат святого, подошел к трону, встал на колени и после небольшой паузы нараспев изложил свою просьбу:
– Sancte pater, ab Sapientia summa petimus ut ille Beatus Leibowitz cujus miracula mirati sunt multi…[29]
Он просил папу Льва просветить свой народ, торжественно подтвердив благочестивую веру в то, что блаженный Лейбовиц действительно святой, достойный признания Церкви и поклонения верующих.
– Gratissima Nobis causa, fili[30], – пропел в ответ старик в белых одеждах. А далее сообщил, что хотя он всем сердцем желает причислить блаженного мученика к сонму святых, просьбу Агуэрры возможно выполнить лишь в том случае, если будет sub ducatu spiritus[31], указание свыше.
В соборе вновь зазвучала литания: «Отец наш небесный, Боже, помилуй нас. Сын, Искупитель, Боже, помилуй нас. Святой Дух, Боже, помилуй нас. О Святая Троица, miserere nobis![32] Святая Дева Мария, молись за нас. Sancta Dei Genitrix, ora pro nobis. Sancta Virgo virginum, ora pro nobis…»[33]
Фрэнсис посмотрел на портрет блаженного Лейбовица, недавно представленный публике. Фреска героических пропорций изображала блаженного перед судом толпы. Но если Лейбовиц, вырезанный Финго, сухо ухмылялся, то на портрете он каким-то образом излучал величие – и полностью соответствовал обстановке в соборе.
«Omnes sancti Martyres, orate pro nobis…»[34]
Когда литания завершилась, монсеньор Мальфреддо Агуэрра снова обратился к папе и попросил, чтобы имя Исаака Эдварда Лейбовица было официально включено в церковный календарь.
Папа вновь воззвал к Святому Духу за наставлением, прочитав Veni, Creator Spiritus[35].
И в третий раз Мальфреддо Агуэрра просил папу выступить с воззванием.
– «Surgat ergo Petros ipse…»[36]
И наконец, свершилось. Папа Лев XXI провозгласил решение церкви, принятое под руководством Святого духа: малоизвестный техник по имени Лейбовиц – на самом деле святой, и к его сильному заступничеству можно и должно прибегать. Кроме того, папа назвал праздничный день, когда следует служить мессу в честь святого.
– Святой Лейбовиц, заступись за нас, – выдохнул брат Фрэнсис вместе с остальными.
После короткой молитвы хор грянул Te Deum[37]. Потом отслужили мессу в честь нового святого, и на этом все закончилось.
В сопровождении двух распорядителей в алых ливреях небольшая группа паломников прошла по бесконечной анфиладе коридоров и передних. Иногда она останавливалась перед богато украшенным столом очередного чиновника; тот проверял их документы и гусиным пером ставил подпись на licet adire[38], который надлежало предъявить следующему чиновнику с еще более длинным и труднопроизносимым званием. Брат Фрэнсис дрожал. Среди его спутников были: два епископа; человек в одеждах, украшенных золотом и мехом горностая; вождь лесного племени, обращенный в христианство, по-прежнему одетый в шкуру пантеры – тотема его племени; простак в кожаной куртке, несущий сапсана с колпачком на голове – очевидно, подарок Его святейшеству; и несколько женщин – вероятно, жены «обращенного» вождя или, возможно, бывшие наложницы, содержать которых запрещали законы церкви, но не племенные обычаи.
Паломники поднялись по scala caelestis[39], и скромно одетый cameralis gestor[40] проводил их в небольшую приемную перед огромным залом консистории.
– Его святейшество примет здесь, – негромко сообщил высокопоставленный лакей распорядителю, который нес верительные грамоты. Затем оглядел паломников – как показалось Фрэнсису, довольно неодобрительно – и что-то шепнул распорядителю. Распорядитель покраснел и что-то шепнул вождю. Тот нахмурился и снял с себя голову пантеры, оставив ее болтаться на плече. Затем состоялась короткая дискуссия относительно расстановки паломников, и Его Верховное Ханжество, главный лакей, расположил гостей, словно шахматные фигуры, в соответствии с неким тайным протоколом.
Папа не заставил себя долго ждать. В комнату для аудиенций, в окружении свиты, вошел невысокий человек в белой сутане. Брат Фрэнсис внезапно почувствовал головокружение, но вспомнил, что дом Аркос обещал содрать с него кожу заживо, если тот упадет в обморок во время аудиенции, и взял себя в руки.
Паломники опустились на колени, старик в белом ласково попросил их встать. Брат Фрэнсис наконец набрался храбрости и посмотрел на него. В соборе папа римский был всего лишь сияющей белой точкой в океане цвета; здесь брат Фрэнсис увидел его вблизи и постепенно осознал, что папа – в отличие от пресловутых кочевников – отнюдь не трех метров роста. К удивлению монаха, этот хрупкий старик, Отец Князей и Царей, Миротворец и Наместник Иисуса Христа на Земле, казался куда менее грозным, чем аббат Аркос.
Папа медленно двинулся вдоль строя паломников, приветствуя каждого. Обнял епископов, поговорив с каждым на его собственном диалекте или через переводчика, посмеялся над выражением лица монсеньора, которому поручил нести сапсана, а в разговоре с вождем лесных людей сделал особый жест и прорычал что-то на языке лесных людей, что заставило вождя восхищенно ухмыльнуться. Папа заметил, что голова пантеры висит на плече дикаря, и надел ее тому на голову. Вождь раздулся от гордости и дерзко обвел комнату взглядом, очевидно намереваясь найти Его Верховное Ханжество, но тот, похоже, бесследно исчез.
Папа римский подошел к брату Фрэнсису.
Ecce Petrus Pontifex… Узри Петра, первосвященника… Сам Лев XXI, «коего Господь поставил над всеми странами и царствами, дабы выкорчевывать, рушить, разорять, уничтожать, сеять и строить, чтобы сохранил он людей веры…» И все же в лице Льва монах увидел мягкую кротость, которая намекала на то, что он достоин титула, более громкого, чем титулы князей и царей, – «раб рабов Божиих».
Фрэнсис пал на колени, чтобы поцеловать Кольцо рыбака. Вставая, он судорожно сжал Реликвию святого за спиной, будто стыдясь ее показывать. Взгляд янтарных глаз понтифика словно подбадривал и придавал сил, однако говорил папа Лев в официальной манере; эту искусственность он, похоже, считал утомительной и все же не отказывался от нее, дабы не нарушать традиций, беседуя с людьми менее дикими, чем вождь, облаченный в шкуру пантеры.
– Наше сердце опечалилось, когда мы узнали о твоем несчастье, о возлюбленный сын. До наших ушей дошел рассказ о твоем путешествии. Ты отправился сюда по нашему собственному приглашению, но по пути на тебя напали грабители. Так ли это?
– Да, святой отец. На самом деле это не важно. То есть… это было важно, только… – забормотал Фрэнсис.
Старик в белом дружелюбно улыбнулся.
– Мы знаем, что ты нес нам подарок, и что по дороге его украли. Не тревожься. Само твое присутствие подарок для нас. Мы давно лелеяли надежду побеседовать с тем, кто нашел останки Эмили Лейбовиц. Мы знаем и о твоих трудах в аббатстве. К братьям из ордена святого Лейбовица мы всегда питали самую горячую симпатию. Если бы не ваша работа, амнезия в мире достигла бы предела. Если церковь, Mysticum Christi Corpus[41], – это тело, то ваш орден – орган памяти. Мы в долгу перед вашим святым покровителем и основателем. Расскажешь о своем путешествии, сын наш?
Брат Фрэнсис достал светокопию.
– Разбойник по доброте своей оставил это, святой отец. Он… он принял документ за копию рисунка, который я нес в подарок.
– И ты не указал ему на ошибку?
Брат Фрэнсис покраснел.
– Святой отец, стыдно признаться…
– Значит, это и есть Реликвия, которую ты нашел в крипте?
– Да…
Улыбка папы стала еще шире.
– А разбойник подумал, что твоя работа и есть сокровище? Так-так! Даже грабители знают толк в искусстве! Монсеньор Агуэрра рассказал нам о красоте твоей копии. Жаль, что ее украли.
– Пустяки, святой отец. Я сожалею лишь о том, что зря потратил пятнадцать лет.
– Зря потратил? Как это «зря потратил»? Если бы грабителя не обманула красота твоей копии, то он бы мог забрать Реликвию, разве не так?
Брат Фрэнсис допустил, что это вполне возможно.
Папа Лев XXI иссохшими руками взял древнюю «синьку» и осторожно развернул. Какое-то время он молча разглядывал ее, затем спросил:
– Скажи, ты понимаешь символы, использованные Лейбовицем? Смысл представленной здесь… э-э… сущности?
– Нет, святой отец. Я признаюсь в своем полном невежестве.
Папа римский наклонился к нему и прошептал:
– Мы тоже. – Он усмехнулся, приложил губы к Реликвии, словно целуя камень алтаря, потом свернул светокопию и передал слуге. – От всего сердца благодарим тебя за эти пятнадцать лет, возлюбленный сын наш. Не думай о них, как о потраченных зря. Предложи их в дар Господу. Когда-нибудь смысл оригинала будет найден и, возможно, окажется важным. – Старик мигнул – а может, подмигнул? Фрэнсис был почти уверен в том, что папа ему подмигнул. – Тогда за это мы поблагодарим тебя.
От этого мигания – или подмигивания – у монаха словно просветлело в глазах. Он впервые заметил в сутане папы дыру, которую проела моль. Сама сутана поизносилась. Ковер на полу в нескольких местах протерся до дыр. На потолке кое-где обвалилась штукатурка. Но достоинство затмевало собой бедность, так что эффект от подмигивания оказался мимолетным.
– Через тебя мы хотим передать наши самые теплые пожелания всем членам твоей общины и твоему аббату, – продолжал папа Лев. – Им, как и тебе, мы даруем наше апостольское благословение. Письмо с благословением будет тебе вручено. – Он помолчал, а затем снова мигнул или подмигнул. – Между прочим, оно послужит тебе охранной грамотой. Мы прикрепим его к noli molestare[42] и отлучим всякого, кто нападет на его владельца.
Брат Фрэнсис прошептал слова благодарности, решив не упоминать о том, что, возможно, разбойник окажется неграмотным и не сможет осознать, какая страшная кара ему грозит.
– Я сделаю все, чтобы доставить его, святой отец.
Папа Лев снова наклонился и шепнул:
– А тебе мы дадим особый знак нашего расположения. Прежде чем уйти, разыщи монсеньора Агуэрру. Мы бы хотели, чтобы ты получил этот дар из наших рук, но сейчас не подходящий момент. Монсеньор вручит его тебе вместо нас. Делай с ним, что захочешь.
– От всего сердца благодарю вас, святой отец.
– А теперь прощай, возлюбленный сын наш.
Понтифик поговорил с каждым паломником, торжественно благословил всех, и аудиенция закончилась.
Монсеньор Агуэрра пожал руку брата Фрэнсиса и тепло обнял его. Постулатор в деле о канонизации святого так сильно постарел, что брат Фрэнсис с трудом его узнал. Правда, у Фрэнсиса тоже поседели виски, а в уголках его глаз прорезались морщины от того, что он слишком долго щурился над письменным столом. Пока они спускались по scala caelestis, монсеньор вручил ему сверток и письмо.
– Это для меня, мессер?
– Да, личный дар от Его Святейшества. Здесь лучше не разворачивай. Итак, я могу еще что-нибудь для тебя сделать, прежде чем ты покинешь Новый Рим? С радостью покажу тебе все, что ты еще не видел.
Брат Фрэнсис немного подумал. Всестороннюю экскурсию по всему Новому Риму им уже устроили.
– Мессер, мне бы хотелось еще раз увидеть собор, – ответил он наконец.
– Ну конечно. И только?
Брат Фрэнсис снова задумался. Другие паломники уже сильно их обогнали.
– Я бы хотел исповедаться, – добавил он негромко.
– Нет ничего проще, – ответил Агуэрра и с улыбкой добавил: – Этот город – самое подходящее место для исповеди. Здесь можно получить прощение за все, что тебя тревожит. Твой грех достаточно серьезен, чтобы потребовалось внимание самого папы?
Покраснев, Фрэнсис покачал головой.
– Может, тогда обратишься к главе папского трибунала? Если покаешься, то он не только отпустит тебе грехи, но еще и жезлом по голове врежет.
– Нет… Я прошу вас, мессер, – выдавил из себя монах.
– Меня? Почему? Я – мелкая сошка. Тут целый город красных шапок, а ты хочешь исповедаться Мальфреддо Агуэрре?
– Потому что… Потому что вы были адвокатом нашего покровителя…
– А, понятно. Разумеется, я выслушаю твою исповедь. Но ты же знаешь, я не могу отпустить тебе грехи от имени твоего покровителя – только именем Святой Троицы, как обычно. Сойдет?
Прегрешений у Фрэнсиса было мало, но стараниями дома Аркоса его сердце уже давно не знало покоя – монах боялся, что найдя убежище, он каким-то образом помешал делу канонизации. Монсеньор Агуэрра выслушал исповедь Фрэнсиса и отпустил ему грехи в соборе, а затем повел его по этой древней церкви. Во время церемонии канонизации и последовавшей за ней мессы брат Фрэнсис обратил внимание лишь на царственную роскошь здания. Теперь же пожилой монсеньор указал ему на обрушивающуюся кладку, места, нуждающиеся в ремонте, и на постыдное состояние, в котором пребывали старые фрески. Фрэнсис снова увидел бедность, которую пеленой скрывало достоинство.
Наконец он развернул сверток. В нем лежал кошелек, а в кошельке – два гекла золота. Монсеньор улыбнулся.
– Ты сказал, что грабитель выиграл у тебя копию, одолев тебя в борцовском поединке? – спросил Агуэрра.
– Да, мессер.
– То есть ты сам принял решение бороться за нее? Ты принял вызов?
Монах кивнул.
– В таком случае выкупить ее – не значит мириться со злом. – Агуэрра хлопнул монаха по плечу и благословил. А затем настало время Фрэнсису уйти.
Хранитель огня знания двинулся в сторону своего аббатства пешком. В дороге он провел несколько недель, но когда он приблизился к форпосту разбойника, сердце Фрэнсиса пело. «Делай с ним, что хочешь», – сказал папа Лев про золото. А кроме золота у монаха теперь был ответ на презрительный вопрос разбойника. Фрэнсис думал о книгах, которые лежат в приемной и ждут своего пробуждения.
Грабитель, однако, не ждал на своем посту. Через дорогу вели какие-то следы, – и никаких признаков разбойника. Солнечные лучи едва пробивались сквозь листву. Фрэнсис сел у тропы и стал ждать.
В полдень из глубины леса заухала сова. В кусочке синего неба над верхушками деревьев кружили грифы. Фрэнсис сонно слушал чириканье воробьев, порхающих невдалеке над кустами, и вдруг понял, что его не очень заботит то, придет ли грабитель сегодня или завтра. Его путь был таким долгим, что он с радостью отдохнул бы денек. Монах сидел и смотрел на стервятников, иногда поглядывая на тропу, которая вела к его далекому дому в пустыне. Грабитель выбрал великолепное место для логова: отсюда тропа просматривалась на милю в обоих направлениях, при этом сам наблюдатель, находящийся в лесных зарослях, оставался незамеченным.
Вдали на тропе что-то двигалось.
Брат Фрэнсис прикрыл глаза рукой. Лесной пожар расчистил несколько акров земли вокруг тропы, которая вела на юго-запад. Тропа сверкала в зеркале залитой солнцем земли. Бликующие отражения мешали, но вдали, в мареве, явно что-то двигалось – какая-то извивающаяся черная завитушка. Временами ее полностью скрывало марево, тем не менее она определенно приближалась. Когда на солнце набежал край облака, блеск на несколько секунд померк, и усталые близорукие глаза Фрэнсиса увидели, что извивающаяся завитушка – на самом деле человек, но тот был слишком далеко, чтобы его можно было разглядеть.
Монах перекрестился и начал перебирать четки, не прекращая следить за крошечной фигуркой.
Пока он ждал грабителя, выше на склоне холма шел диспут – вернее, обмен односложными словами. Беседа шла почти час и теперь, наконец, завершилась. Два-Капюшона уступил Одному-Капюшону. Вместе «папские дети» тихо выбрались из-за кустов и поползли вниз по холму.
Не выдав себя даже малейшим шорохом, они подобрались к брату Фрэнсису на расстояние десяти метров. Бормоча третью «Аве Мария», монах вдруг решил оглядеться.
Стрела попала ему точно между глаз.
– Есть! Есть! Есть! – закричал «папский ребенок».
Старый путник сошел с тропы, ведущей на юго-запад, сел на бревно и закрыл глаза, чтобы они отдохнули от яркого солнца. Он обмахивал себя изодранной соломенной шляпой и жевал прессованный пряный лист. Странствовал он уже давно. Поиски, казалось, длились целую вечность, но еще жила надежда на то, что за следующей горой, за следующим поворотом он найдет то, что ищет. Чуть впереди на склоне был участок невыгоревшего леса. Путник мог укрыться там от жары, но он все сидел на солнцепеке и следил за любопытными грифами. Они собрались вместе и довольно низко опустились над лесистым участком. Одна птица смело нырнула в деревья – и тут же показалась вновь; быстро хлопая крыльями, она нашла поток восходящего воздуха и стала плавно набирать высоту. Падальщики не парили, как обычно, сберегая силы, а вовсю молотили крыльями, словно им не терпелось наконец приземлиться.
Пока стервятники проявляли заинтересованность, но не решались действовать, путник следовал их примеру. В окрестных холмах водились пумы, а за холмами – существа похуже пум, и иногда они забирались далеко за пределы своей территории.
Наконец стервятники спустились. Выждав еще пять минут, путник встал и захромал к поросшему лесом склону холма, распределяя вес тела между больной ногой и посохом.
Вскоре он вошел в лес. Грифы поедали человеческие останки. Путник отогнал их палкой и осмотрел труп. Некоторых частей тела недоставало. В голове торчала стрела, вышедшая из основания черепа. Старик нервно оглядел заросли кустов и никого не заметил, однако рядом с тропой было много следов.
В любом случае надлежало исполнить свой долг. Старый путник нашел участок, где землю можно было копать руками и палкой. Пока он работал, над верхушками деревьев кружили разозленные грифы. Иногда они бросались к земле, затем взлетали и беспокойно реяли над холмом – и час, и два.
Одна птица приземлилась, возмущенно походила вокруг холмика свежевыкопанной земли, на котором лежал камень, снова поднялась на крыло. Стая темных падальщиков покинула это место и, высоко поднявшись на восходящих потоках воздуха, улетела прочь, бросая голодные взгляды на землю.
За Долиной Уродов грифы увидели мертвого кабана и плавно спустились, чтобы устроить пир. Позднее в далеком горном ущелье пума, облизнувшись, покинула остатки своей добычи; грифы и ей были благодарны.
Когда настало время, грифы снесли яйца и с любовью стали выкармливать птенцов – мертвой змеей, кусочками дикой собаки.
Новое поколение выросло сильным и высоко летало на черных крыльях, выжидая, пока плодородная Земля даст изобильный урожай мертвечины. Порой их обед состоял только из жабы. А однажды попался гонец из Нового Рима.
Долетали они и до равнин Среднего Запада – вот где ждало знатное угощение, оставленное на земле двигавшимися на юг кочевниками.
Когда настало время, грифы снесли яйца и с любовью стали выкармливать птенцов. Земля щедро кормила их в течение многих столетий и будет кормить еще столько же…
Пищи в окрестностях Ред-Ривер хватало, но после бойни там вырос город-государство. Города грифы не любили, хотя и одобряли их неизбежную гибель; они держались подальше от Тексарканы и летали над равнинами к западу от нее. И, как и все живые твари, они много раз удобряли землю своими телами.
Со временем настал год от рождения Господа нашего 3174-й.
Пошли слухи о грядущей войне.
Fiat Lux[43]
12
Марк Аполлон поверил в неизбежность войны в ту самую минуту, когда услышал, как третья жена Ханнегана рассказывает служанке о том, что ее любимый придворный вернулся живым и невредимым из миссии в лагерь клана Бешеного Медведя. Тот факт, что кочевники отпустили его живым, означал, что скоро начнется война. Задача эмиссара якобы заключалась в том, чтобы передать племенам Равнин сообщение: цивилизованные государства заключили между собой Договор о Святом возмездии и отныне будут жестоко мстить кочевникам и разбойничьим бандам за любые налеты. Однако гонец, доставивший подобную весть Бешеному Медведю, никогда бы не вернулся живым. Следовательно, заключил Аполлон, никакого ультиматума не было, а эмиссар Ханнегана отправился на Равнины с тайной целью. С очевидной тайной целью.
Аполлон вежливо пробирался по банкетному залу через скопление гостей; его зоркие глаза высматривали брата Кларета. Высокая фигура Аполлона в строгой черной сутане с узкой цветной полосой на поясе – символом сана – резко выделялась на фоне калейдоскопа цветов, которыми щеголяли остальные гости. Поэтому он вскоре привлек внимание своего секретаря и кивнул в сторону стола с закусками; на столе остались лишь объедки, засаленные кубки и несколько голубей – похоже, пережаренных. Аполлон зачерпнул половником гущу со дна чаши с пуншем, увидел среди пряностей дохлого таракана и задумчиво протянул кубок подошедшему брату Кларету.
– Благодарю, мессер, – сказал Кларет, не замечая таракана. – Вы хотели со мной поговорить?
– Как только закончится прием. В моей комнате. Саркел вернулся живым.
– О.
– Никогда еще не слышал более зловещего «о». То есть, ты понимаешь, что это значит?
– Разумеется, мессер. Выходит, договор – всего лишь уловка, и Ханнеган собирается использовать его против…
– Тс-с… Об этом позже. – Взглядом Аполлон дал понять, что рядом чужак. Секретарь отвернулся, чтобы налить в кубок еще пунша, и так увлекся, что не стал смотреть на появившегося в зале худощавого человека в одежде из муарового шелка. Когда тот подошел к ним, Аполлон с вежливым поклоном улыбнулся. Их рукопожатие было коротким и довольно холодным.
– Я весьма удивлен, тон Таддео, – сказал священник. – Мне казалось, что вы избегаете подобных веселых сборищ. Чем же этот праздник привлек столь выдающегося ученого? – Он изогнул брови в притворном изумлении.
– Главная приманка – вы. Сюда я явился только ради вас, – столь же саркастично ответил вновь прибывший.
– Ради меня? – Аполлон изобразил удивление, однако его собеседник, скорее всего, не солгал. Свадьба сводной сестры – не то событие, которое заставило бы тона Таддео облачиться в праздничные одежды и покинуть уединение монастырской общины.
– Если честно, то я уже целый день вас ищу. Мне сказали, что вы будете здесь. В противном случае… – Он оглядел пиршественный зал и раздраженно фыркнул.
Брат Кларет перестал созерцать чашу с пуншем и поклонился тону.
– Не угодно ли пунша, тон Таддео?
Ученый осушил протянутый ему полный кубок.
– Я хотел расспросить вас о документах Лейбовица, о которых мы говорили, – сказал он Марку Аполлону. – Я получил письмо из аббатства от человека по имени Корноэр. Он уверяет, что у них есть тексты, относящиеся к последним годам европейско-американской цивилизации.
Несколько месяцев назад Аполлон сам заверил в этом ученого, но клирик никак не показал свое раздражение.
– Знаю. Говорят, что они подлинные.
– Если так, то я не могу понять, почему никто не слышал… Впрочем, не важно. Корноэр перечислил документы и тексты, которые у них якобы имеются, и описал их. Я должен их увидеть.
– Вот как?
– Да. Если это подделки, я вскрою обман, а если нет, то содержащиеся в них сведения могут оказаться бесценными.
Монсеньор нахмурился.
– Уверяю вас, это не подделки, – сухо ответил он.
– В письме содержалось приглашение посетить аббатство и изучить документы. Очевидно, в аббатстве про меня слышали.
– Не обязательно, – сказал Аполлон, не в силах упустить такую возможность. – Они не очень-то разборчивы в отношении того, кто читает их книги, – лишь бы человек мыл руки и не уничтожал их собственность.
Ученый нахмурился, явно задетый предположением, что на свете существуют грамотные люди, которые ничего о нем не знают.
– Ну вот! – любезно продолжил Аполлон. – Никаких затруднений у вас не возникнет. Принимайте приглашение, отправляйтесь в аббатство, изучайте их Реликвии. Там вас тепло примут.
Ученый раздраженно засопел:
– Отправиться через Равнины в то время, когда клан Бешеного Медведя… – Тон Таддео осекся.
– Вы что-то хотели сказать? – На лице Аполлона отразилось особое внимание. Он выжидающе посмотрел на тона Таддео.
– Только то, что путь долгий и опасный, я не могу на полгода покинуть коллегию. Я хотел обсудить с вами возможность отправки хорошо вооруженного отряда – стражников мэра, – чтобы доставить документы сюда.
Аполлон вдруг почувствовал детское желание пнуть ученого в голень.
– Боюсь, – ответил он вежливо, – что это совершенно невозможно. В любом случае, данное дело не в моей компетенции, и, к сожалению, я не в силах вам помочь.
– Почему? – с нажимом спросил тон Таддео. – Разве вы не нунций Ватикана при дворе Ханнегана?
– Именно. Я представляю Новый Рим, а не монашеские ордена. Аббатством управляет его аббат.
– Но если бы Новый Рим немного надавил…
Желание пнуть ученого внезапно усилилось.
– Поговорим об этом позже, – холодно ответил монсеньор Аполлон. – Сегодня вечером в моем кабинете, если вам угодно. – Он посмотрел через плечо, словно говоря: «Ну?»
– Я приду, – резко ответил ученый и пошел прочь.
– Почему вы сразу ему не отказали? – спросил Кларет, когда через час они остались наедине в посольских комнатах. – В наше время везти бесценные Реликвии по дорогам, где полно разбойников?.. Это немыслимо, мессер.
– Разумеется.
– Тогда почему…
– По двум причинам. Первая: тон Таддео – родич Ханнегана, и притом влиятельный. С кесарем и его семьей мы должны быть любезны, нравится нам это или нет. Вторая: он заговорил про клан Бешеного Медведя, а затем умолк. По-моему, он знает, что должно произойти. Я не собираюсь шпионить, но если он сообщит нам что-то по собственной воле, то мы вправе включить информацию в отчет, который ты лично доставишь в Новый Рим.
– Я?! – потрясенно воскликнул секретарь. – В Новый Рим?!
– Не кричи, – предостерег нунций, бросив взгляд на дверь. – Я намерен как можно быстрее изложить Его Святейшеству свою оценку ситуации. Но такие вещи доверять бумаге нельзя: если послание перехватят люди Ханнегана, то мы с тобой, вероятно, поплывем лицом вниз по Ред-Ривер. Если же оно попадет в руки его врагов, то Ханнеган повесит нас на площади, как шпионов. Удел мученика – это прекрасно, но у нас есть работа, и мы должны ее выполнить.
– Значит, я поеду с устным посланием в Ватикан? – пробурчал брат Кларет. Похоже, перспектива поездки через опасный край его не обрадовала.
– У нас нет выбора. Тон Таддео может – хотя это и маловероятно – дать нам предлог внезапно отправить тебя в аббатство святого Лейбовица, или в Новый Рим, или в оба места сразу. Если при дворе возникнут какие-то подозрения, я постараюсь их отвести.
– А что будет в отчете, который я должен доставить, мессер?
– Я сообщу, что желание Ханнегана объединить континент под властью одной династии – не такая уж безумная мечта, как нам казалось. То, что Договор о Святом возмездии – скорее всего, обман, что Ханнеган собирается использовать его для того, чтобы втянуть Денверскую империю и Ларедо в войну с кочевниками Равнин. Если войска Ларедо будут вести непрекращающиеся бои с Бешеным Медведем, то государство Чихуахуа с удовольствием атакует Ларедо с юга. В конце концов, они заклятые враги. И тогда Ханнеган триумфально двинется к Рио-Ларедо. А подчинив себе Ларедо, он сможет заняться одновременно и Денвером, и Миссисипской Республикой, не беспокоясь о том, что на юге ему ударят в спину.
– Мессер, вы думаете, у Ханнегана получится?
Марк Аполлон начал было отвечать, затем подошел к окну и посмотрел на залитый солнцем огромный город, в основном построенный из обломков другой эпохи. Город постепенно вырос на древних развалинах, как, возможно, когда-нибудь на его развалинах вырастет следующий.
– Не знаю, – негромко произнес нунций. – В наше время сложно осуждать желание объединить этот разрезанный на куски континент. Даже такими средствами, как… Нет, я не это имел в виду. – Он тяжело вздохнул. – Так или иначе, политика нас не интересует. Мы должны предупредить Новый Рим, потому что происходящее неизбежно повлияет на церковь. А если мы будем предупреждены, то, возможно, не окажемся втянутыми в распрю.
– Вы в самом деле так считаете?
– Конечно, нет! – мягко ответил священник.
Читать бесплатно другие книги:
