Половина желтого солнца Адичи Чимаманда

– Все в порядке, – сказал Оденигбо.

– Надо бы тебе повидаться с Эзекой. Попроси его перевести тебя в другое место. Пусть даже не в своем директорате – у него есть связи повсюду.

Оденигбо повесил брюки на гвоздь.

– Слышишь меня? – спросила Оланна.

– Не пойду я к Эзеке, – отрезал он.

Оланне было хорошо знакомо это выражение лица. Люди принципов не ищут помощи у высокопоставленных друзей.

– Ты принесешь больше пользы Биафре на другой работе, с твоим-то умом и талантом.

– Я и так приношу пользу Биафре в Директорате труда.

Оланна оглядела хаос, в котором они теперь жили, – кровать, матрас у грязной стены, сваленные в углу коробки и сумки, пара ямсовых клубней, керосинка, которую брали на кухню лишь когда готовили, – и ее захлестнуло отвращение, захотелось бежать, бежать, бежать, прочь от этой жизни.

Заснули они спиной друг к другу, а утром Оланна уже не застала Оденигбо. Она тронула его половину постели, погладила теплый след на смятой простыне. И решила

сходить к Эзеке, попросить за Оденигбо. По дороге в ванную Оланна кивала соседям: «Доброе утро! Хорошо спалось?» Малышка, вместе с другими детьми помладше, возле банановых зарослей слушала рассказ дядюшки Оджи, как он в Калабаре сбил из пистолета вражеский самолет. Ребята постарше подметали двор с песней:

Когда песня смолкла, громче зазвучала утренняя молитва пастора Амброза.

– Чем молоть языком, пастор Амброз, шел бы ты лучше в армию. Что толку от твоей тарабарщины для нашего правого дела? – пробурчала тетушка Оджи. Она стояла у дверей своей комнаты рядом с сыном; мальчик, с накрытой полотенцем головой, склонился над дымящейся миской. Когда он поднял голову, чтобы глотнуть воздуху, Оланна взглянула на варево из мочи, масел, трав и еще невесть чего, помогающего, по мнению тетушки Оджи, от астмы.

– Плохо было ночью? – спросила Оланна.

Оджи пожала плечами:

– Бывает и хуже. – И накинулась на сына: – Тебе наподдать, чтоб ты дышал? Остынет ведь, пропадет зря!

Мальчик вновь нагнулся над миской.

– Иегова, разрази Говона! – взревел басом пастор Амброз.

– Кончай вопить, иди в армию! – гаркнула тетушка Оджи.

Из соседней комнаты крикнули:

– Тетушка Оджи, да отстаньте вы от пастора! Пусть сперва ваш муженек-дезертир в армию вернется!

– Мой-то хотя бы воевал! – выпалила тетушка Оджи. – А твой живет жалкой жизнью труса, прячется от солдат в лесах Охафии!

Из-за дома показалась Малышка, следом за ней пес.

– А где Аданна?

– Спит. Она болеет. – Малышка замахала руками, отгоняя мух от Бинго.

Тетушка Оджи буркнула:

– Говорила же я, что у девочки не малярия. А мать пичкает ее листьями мелии, от которых никакого проку. Если больше никто не скажет, так я скажу: у Аданны синдром Гарольда Вильсона, вот так!

– Синдром Гарольда Вильсона?

– Квашиоркор. У девочки квашиоркор.

Оланну разобрал смех. Надо же, квашиоркор окрестили в честь британского премьера! Но когда она зашла проведать Аданну, веселье мигом улетучилось. Девочка лежала на циновке, полузакрыв глаза. Оланна тронула ей лоб, проверяя, нет ли температуры. Разумеется, никакой температуры. Как она раньше не догадалась? Живот у Аданны раздуло, а цвет кожи был нездоровый, намного бледнее, чем каких-нибудь пару недель назад.

– Что-то малярия никак не отступит, – вздохнула ее мать.

– Это квашиоркор, – сказала Оланна тихо.

– Квашиоркор, – повторила та, подняв на Оланну полные страха глаза.

– Нужны креветки или молоко.

– Молоко? Откуда? Где ж его взять? Зато здесь неподалеку растет анти-кваш. Матушка Обике мне на днях рассказала где. Схожу нарву.

– Что?

– Травы нарву, которая лечит квашиоркор, – бросила Аданна-старшая уже на бегу.

Не успела Оланна оглянуться, как та подоткнула подол и исчезла в придорожных кустах. Вскоре соседка вернулась с пучком тонких зеленых листьев.

– Положу их в кашу, – сказала она.

– Аданне нужно молоко, – возразила Оланна. – Листья не помогут.

– Оставьте женщину в покое. Листья помогут, если только их не варить слишком долго, – вмешалась тетушка Оджи. – Все равно в центрах помощи ничего нет. А слышали вы, что в Нневи все дети отравились молоком из центра и умерли? Вандалы подмешали туда яд.

Оланна позвала Малышку, отвела в комнату и раздела. Малышка удивилась:

– Угву меня уже купал!

– Да, да, детка.

Оланна внимательно осматривала ее. Кожа у Малышки по-прежнему была цвета красного дерева, черные волосы не посветлели, и, хотя Малышка похудела, живот у нее не вспух.

На кухне мать Аданны варила листья. Оланна достала из коробки, что прислал Эзека, банку сардин и немного сухого молока и принесла ей:

– Никому ни слова. Давайте Аданне по чуть-чуть.

Та бросилась Оланне на шею:

– Спасибо, спасибо, спасибо! Никому не скажу.

Но все-таки проболталась. Чуть позже, когда Оланна уходила в контору профессора Эзеки, ее окликнула тетушка Оджи:

– У моего сына астма, немного молока ему тоже не помешает.

Оланна сделала вид, что не слышит.

Дойдя до шоссе, Оланна встала под деревом и поднимала руку, едва завидев любую машину. Остановился солдат на ржавом универсале. Усаживаясь с ним рядом, Оланна заметила его похотливый взгляд, поэтому говорила с сильным английским акцентом, чтобы труднее было понять, всю дорогу твердила о борьбе за правое дело и вскользь упомянула, что ее машина и шофер в автомастерской. Солдат высадил ее у здания директората, так и не узнав, кто она и к кому приехала.

Хищная на вид секретарша профессора Эзеки оглядела Оланну от парика до туфель и рявкнула:

– Его нет!

– Тогда позвоните ему немедленно и передайте, что его ждет Оланна Озобиа.

Секретарша удивилась:

– Что?

– Повторить? Наверняка профессору будет интересно узнать о ваших пререканиях. Где мне присесть, пока вы звоните?

Секретарша сверлила ее глазами. Без единого слова указав на стул, секретарша взяла трубку. Через полчаса явился шофер и отвез Оланну в дом профессора, притулившийся в глухом немощеном переулке.

– Я-то думала, важная персона вроде вас, профессор, должна жить в правительственном квартале, – сказала Оланна после приветствий.

– Боже сохрани. Правительственный квартал в первую очередь станут бомбить.

Профессор ничуть не изменился. Впустив Оланну, он с прежним самодовольством в голосе попросил подождать, пока закончит работу.

Супругу профессора, женщину робкую, необразованную, Оланна видела в Нсукке всего раза два и постаралась не выдать изумления, когда госпожа Эзека в просторной гостиной встретила ее с распростертыми объятиями:

– Как приятно видеть старых друзей! Мы нынче общаемся только с деловыми людьми, сплошные приемы в правительстве. – С длинной цепочки на шее госпожи Эзеки свисал золотой кулон. – Памела, поздоровайся с тетей.

Вышла девочка постарше Малышки, лет восьми, с пупсом в руках. Щеки у нее были пухлые, как у матери, в волосах розовые атласные ленты.

– Здравствуйте, – сказала девочка, стягивая с куклы юбку.

– Как дела? – спросила Оланна.

– Спасибо, хорошо.

Оланна опустилась на красный плюшевый диван. На столике посреди комнаты стоял кукольный домик, внутри – крохотные изящные тарелочки и чашечки.

– Что будете пить? – весело спросила госпожа Эзека. – Помнится, Оденигбо любил бренди. У нас есть отличный бренди.

Оланне неоткуда было знать, что у них пил Оденигбо, – муж ни разу не приводил ее к ним на вечера.

– Мне холодной воды, пожалуйста.

– Просто воды? – удивилась госпожа Эзека. – Ладно, что-нибудь покрепче выпьем после обеда. Официант!

Официант возник мгновенно, будто ждал за дверью.

– Холодной воды и колы, – приказала госпожа Эзека.

Памела захныкала – тугая одежка никак не снималась с куклы.

– Давай помогу, – сказала госпожа Эзека. И обратилась к Оланне: – Она сейчас такая капризная! Видите ли, мы еще на прошлой неделе должны были ехать за границу. Двое старших уже там. Его Превосходительство давным-давно выдал нам разрешение. Мы должны были лететь на самолете с гуманитарной помощью, но ни один не смог приземлиться из-за нигерийских бомбардировщиков. Представьте, вчера два с лишним часа прождали в Ули, в недостроенном здании – не аэропорт, одно название, – и ни одного самолета. Надеюсь, в воскресенье все-таки улетим. Сначала в Габон, а оттуда в Англию, – ясное дело, с нигерийскими паспортами. Британия ведь не признала Биафру.

Смех госпожи Эзеки отозвался в душе Оланны острой болью.

Официант принес воду на серебряном подносе.

– Точно холодная? – спросила госпожа Эзека. – Из новой морозилки или из старой?

– Из новой, мэм, как вы просили.

– Торт, Оланна? – предложила госпожа Эзека, когда официант ушел. – Только сегодня испекли.

– Нет, спасибо.

Вошел профессор Эзека с папками в руках:

– Это все, что вы пьете? Воду?

– Дом у вас красоты несказанной, – проронила Оланна.

– Слова-то какие – «красоты несказанной», – хмыкнул профессор.

– Оденигбо очень недоволен службой в директорате. Не могли бы вы помочь ему перевестись в другое место? – с трудом выговорила Оланна, только теперь осознав, до чего ей мерзко просить, как хочется скорей покончить с неприятным делом и бежать прочь из этого дома с красным ковром, красными диванами, телевизором и приторным запахом духов госпожи Эзеки.

– Сейчас все забито, совсем забито, – покачал головой профессор Эзека. – Просьбы сыплются отовсюду. – Он сел нога на ногу, положил папки на колени. – Но я посмотрю, что можно сделать.

– Спасибо. И еще раз спасибо за продукты.

– Попробуйте торт, – вставила госпожа Эзека.

– Спасибо, не хочу.

– Может, после обеда?

Оланна поднялась:

– Я не могу остаться на обед. Надо бежать. Я учу детей, через час урок. Мы собираемся во дворе.

– Ах, какая прелесть! – восхитилась госпожа Эзека, провожая Оланну до дверей. – Если б я не уезжала за границу, мы вместе потрудились бы для победы.

Оланна заставила себя улыбнуться.

– Шофер вас отвезет, – сказал профессор Эзека.

– Спасибо.

Перед тем как распрощаться, госпожа Эзека позвала ее на задний двор посмотреть новый бункер, построенный по распоряжению мужа, – прочный, цементный.

– Подумать только, до чего эти варвары нас довели! Мы с Памелой, бывает, спим прямо здесь, когда нас бомбят. Но мы выстоим.

– Да, – ответила Оланна, разглядывая гладкий пол и две кровати: хоть и под землей, но жилая комната с мебелью.

Вернувшись, Оланна застала Малышку в слезах. Из носа у нее текло.

– Бинго съели, – рыдала Малышка.

– Что?

– Мама Аданны съела Бинго.

– Угву, в чем дело? – спросила Оланна, обняв Малышку.

Угву пожал плечами:

– Так соседи говорят. Мать Аданны куда-то увела собаку и на вопросы, где Бинго, молчит. А суп только что сварила с мясом.

Кайнене приехала знойным днем. Оланна замачивала на кухне маниоку, когда тетушка Оджи крикнула: «Там женщина в машине спрашивает вас!»

Оланна выбежала во двор и застыла, увидев возле банановой рощи сестру. Песочного цвета платье по колено очень ей шло.

– Кайнене! – Оланна протянула руки робко, неуверенно, и Кайнене шагнула к ней; они обнялись коротко, едва коснулись друг друга, и Кайнене отступила.

– Я приехала в ваш бывший дом, а меня послали сюда.

– Хозяин нас вышвырнул – что взять с нищих?

Оланна посмеялась своей неудачной шутке, Кайнене без улыбки заглянула в комнату. Оланна пожалела, что сестра не приехала чуть раньше, пока они жили в отдельном доме, – ей не было бы так стыдно их бедности.

– Проходи, садись.

Оланна притащила с веранды скамью, и Кайнене, глянув на нее с опаской, села, зажав в руках кожаную сумочку, коричневую, под цвет завитого парика. Оланна отодвинула занавеску, отделявшую закуток для сна, села на кровать, одернула подол. Они не смотрели друг на друга.

– Как жизнь? – спросила наконец Оланна.

– До взятия Порт-Харкорта дела шли неплохо. Я поставляла продукты в армию, у меня была лицензия на поставку вяленой рыбы. Сейчас живу в Орлу, заведую лагерем беженцев.

– Вот как.

– Осуждаешь меня за то, что я наживалась на войне? Кто-то же должен ввозить вяленую рыбу. Многие поставщики брали деньги, но заказов не выполняли. Я хотя бы выполняла.

– Я ни о чем таком не думала.

– Думала.

Оланна отвела взгляд. В голове вихрем вертелись мысли.

– Мне было так страшно, когда взяли Порт-Хар-корт. Я тебе писала…

– Я получила твое письмо через Маду. – Кайнене теребила ремешки сумочки. – Ты писала, что учишь детей. А сейчас? Все так же стараешься для победы?

– Школу превратили в лагерь для беженцев. Иногда я учу соседских ребят прямо во дворе.

– А как поживает муженек-революционер?

– Служит все там же, в Директорате труда.

– Где же ваша свадебная фотография?

– В день свадьбы нас бомбили. Фотограф уронил аппарат.

Кайнене кивнула, не посчитав нужным выразить сожаление, и открыла сумочку:

– Вот, привезла тебе. Мама передала через одного англичанина-журналиста.

Оланна взяла конверт, колеблясь, стоит ли открывать при Кайнене.

– А еще я привезла Малышке два платья. – Кайнене указала на сумку возле ног. – Одна женщина из Сан-Томе возит на продажу детские вещи.

– Ты привезла Малышке одежду?

– Чему ты удивляешься? Кстати, давно пора девочку называть Чиамакой. А то все Малышка да Малышка!

Оланна засмеялась. Подумать только – сестра приехала ее навестить, сидит с ней рядом, привезла одежду для ее дочки!

– Хочешь воды? Больше пить нечего.

– Спасибо, не надо. – Кайнене встала, шагнула к стене, где был прислонен матрас, опять села. – Ты знала моего слугу Икеджиде?

– Которого привез с собой Максвелл?

– Да. – Кайнене снова поднялась. – Он погиб в Порт-Харкорте. Нас бомбили, и осколком ему снесло голову, начисто снесло, а он все бежал. Бежал, но уже без головы.

– Господи…

– На моих глазах.

Оланна пересела на скамью рядом с сестрой, обняла ее. От Кайнене пахло домом. Они долго просидели молча.

– Я подумывала поменять твои деньги, – нарушила молчание Кайнене. – Но ты можешь поменять их в банке и положить на счет, так?

– Видела вокруг банка воронки от бомб? Мои деньги лежат под кроватью.

– Смотри, как бы тараканы до них не добрались. Им тоже тяжко живется. – Кайнене усмехнулась, прижалась к Оланне и вдруг, будто опомнившись, подскочила, одернула платье. На Оланну нахлынула смутная грусть – сестра еще не уехала, а она уже скучала по ней. – Совсем забыла о времени! – спохватилась Кайнене.

– Приедешь еще?

Кайнене помедлила, прежде чем ответить:

– Я с утра до вечера в лагере беженцев. Приезжай лучше ты посмотреть, как я живу. – Она порылась в сумочке, достала клочок бумаги и написала, как добраться до ее дома.

– Хорошо, приеду. В следующую среду.

– На машине?

– Нет, ведь всюду посты. Да и бензина у нас мало.

– Привет бунтарю! – Кайнене села в машину, завела мотор.

– У тебя новый номер. – Оланна разглядывала буквы «БДИ» на табличке.

– Я доплатила за патриотический номер. «Бдительность!» – Кайнене подняла брови, махнула и тронулась. «Пежо-404» быстро исчез из виду, но Оланна постояла еще немного; на душе было светло, будто она проглотила солнечный лучик.

Оланна приехала в среду рано утром. Харрисон открыл дверь и вытаращился на нее, от изумления даже позабыв отвесить свой обычный поклон.

– Мадам, с добрым утром! Давно вы у нас не были!

– Как дела, Харрисон?

– Все хорошо, мадам. – Харрисон поклонился.

Оланна примостилась на одном из двух диванов в светлой полупустой гостиной с распахнутыми настежь окнами. Где-то в глубине дома орало радио, и, заслышав шаги, Оланна с трудом сложила губы в улыбку, не зная, что скажет Ричарду. Но к ней вышла Кайнене – в помятом черном платье, с париком в руке.

– Эджимам, – сказала она, обнимая Оланну. – Вовремя ты подоспела – вместе съездим в научный центр, а оттуда в лагерь. Хочешь рису? Мне на прошлой неделе в центре помощи дали пачку – только тогда я поняла, как давно не ела рис.

– Нет, попозже. – Оланне хотелось долго-долго не выпускать сестру из объятий, вдыхать родной запах дома.

– Я на днях слушала нигерийское радио. Лагос передает, что китайские солдаты сражаются за них, а Кадуна – что каждую женщину-игбо следует изнасиловать, – рассказывала Кайнене. – Богатая у них фантазия.

– Я их никогда не слушаю.

– А я слушаю Лагос и Кадуну чаще, чем Радио Биафра. Врага надо знать в лицо.

Вошел Харрисон, снова поклонился:

– Мадам, принести выпить?

– Послушать его, так у нас здесь целый винный погреб, в этом-то недостроенном доме, – буркнула Кайнене, взбивая пальцами парик.

– Мадам?

– Нет, Харрисон, не надо. Мы уезжаем. Не забудь, обед на двоих.

– Да, мадам.

У Оланны мелькнула мысль о Ричарде – где он может быть?

– Харрисон – самая церемонная деревенщина на свете, – сказала Кайнене, заводя машину. – Знаю, ты не любишь слово «деревенщина».

– Не люблю.

– Но ведь он такой и есть.

– Все мы здесь деревенщины.

– Неужели? Слышу голос Ричарда.

У Оланны пересохло в горле.

Кайнене метнула на нее взгляд.

– Ричард сегодня уехал ни свет ни заря. На будущей неделе он собирается в Габон, в центр лечения квашиор-кора, и сказал, что нужно сделать кое-какие приготовления. Но по-моему, он улизнул так рано от тебя.

Оланна поджала губы.

С уверенной беспечностью Кайнене вела машину по рытвинам, мимо пальм со срезанными листьями, мимо крестьянина с козой на веревке – оба кожа да кости.

– Тебе когда-нибудь снится тот калебас с головой ребенка? – спросила Кайнене.

Глядя в окно, Оланна вспоминала узор из косых линий на калебасе, закатившиеся детские глаза.

– Я не помню своих снов.

– Дедушка так говорил об испытаниях, выпавших на его долю: «Что меня не убило, то сделало мудрее».

– Помню.

– Есть вещи настолько непростительные, рядом с которыми все остальное – пустяки, – сказала Кайнене.

В наступившей паузе что-то давно, казалось, окаменевшее ожило в сердце Оланны.

– Ты меня поняла?

– Да.

Возле научного центра Кайнене остановила машину и попросила Оланну обождать. Через минуту вернулась и завела мотор – нужного ей человека на месте не оказалось. Оланна молчала до самого лагеря беженцев, расположенного в бывшей начальной школе. Стены корпусов, некогда белые, теперь облупились. Беженцы во дворе подошли поздороваться с Кайнене и поглазеть на Оланну. К машине приблизился молодой стройный священник в линялой сутане.

– Отец Марсель, это моя сестра-двойняшка, Оланна, – представила Кайнене.

Священник явно был удивлен.

– Добро пожаловать, – сказал он и зачем-то добавил: – Вы совсем не похожи.

Стоя под огненным деревом, он рассказывал Кайнене, что в лагерь прислали мешок креветок, что Красный Крест приостановил доставку продуктов самолетами, что заезжал Инатими с кем-то из Союза освобождения Биафры и обещал вернуться чуть позже. Кайнене что-то отвечала, а Оланна почти не слушала, наблюдая за сестрой, дивясь ее энергии и уверенности.

– Пойдем на экскурсию, – сказала Кайнене, когда ушел отец Марсель. – Начнем, как всегда, с бункера. – Показав Оланне бункер – наспех вырытую яму, крытую бревнами, – Кайнене двинулась к зданию в дальнем конце двора. – А теперь – к точке невозврата.