В тихом омуте Хокинс Пола

Она ухмыльнулась.

– Теперь перейдем к другому вопросу. Как у вашей сестры оказалась эта зажигалка? Тут не все понятно.

Я не могла больше сдерживаться.

– Вот как? – поинтересовалась я, не скрывая сарказма. – А разве вы не можете общаться с духами? Разве вы не этим живете? – Я осмотрела комнату. – Она сейчас здесь? Почему бы просто не спросить ее?

– Это не так просто, – с обидой отозвалась старуха. – Я пыталась вызвать ее дух, но он молчит.

Как будто это что-то меняло.

– И не надо ерничать. Я всего лишь пытаюсь помочь. Хочу, чтобы вы знали…

– Так скажите! – огрызнулась я. – Скажите!

– Не горячитесь, – попросила она, выпячивая нижнюю губу и тряся подбородком. – Я говорила, но вы не слушаете. Зажигалка принадлежала Лорен, а потом перешла к Патрику. В этом вся суть. Я не знаю, почему она оказалась у Нел, но сам этот факт очень важен, понимаете? Может, она забрала ее у него, может, он сам ей дал. В любом случае, это важно. Лорен тут играет не последнюю роль. Вся эта история с Нел связана не с бедной Кэти Уиттакер, глупым учителем, матерью Кэти и всеми прочими. Это связано с Лорен и Патриком.

Я закусила губу.

– И как это с ними связано?

– Ну, – она снова поерзала, – Нел писала свои истории о них, так? И о Лорен узнала от Шона Таунсенда, потому что он как-никак считался свидетелем, так? И она решила, что он рассказывает правду, так?

– А почему нет? Вы утверждаете, что Шон лгал, когда рассказывал о случившемся с его матерью?

Никки поджала губы.

– Вы видели его отца? Он – сущий дьявол в прямом смысле этого слова.

– Выходит, Шон лгал, потому что боялся отца?

Никки пожала плечами:

– Трудно сказать. Но одно я знаю точно: история, которую услышала Нел, – версию, согласно которой Лорен убежала ночью, а ее муж и сын бросились вдогонку, – не соответствует действительности. Я говорила об этом Нел. Дело в том, что Дженни – это моя сестра – в то время работала в полиции. И была там. В ту ночь.

Она вдруг сунула руку за пазуху и начала там шарить.

– Я рассказала Нел, что сообщила Дженни, и она все записала.

Никки вытащила пачку листов. Я протянула руку, чтобы их взять, но она не отдала.

– Погодите. Вы должны понять, что это, – она потрясла страницами, – не вся история. Хотя я рассказала Нел все, она отказалась записать это полностью. Она была упрямой, ваша сестра. За это я ее и любила. И тогда между нами возникла небольшая размолвка.

Никки снова заерзала и громко закашлялась.

– Я рассказала ей о Дженни, которая работала в полиции, когда Лорен умерла. Дженни была уверена, что Лорен отправилась на тот свет не без помощи посторонних. Она знала, что муж Лорен настоящий дьявол, который поносил ее на людях, говорил, что у нее роман с каким-то мужчиной в коттедже Энн Уорд, хотя никто и никогда его не видел. Понимаете, это была причина. Тот мужчина, с которым она якобы загуляла, ее бросил, она не смогла этого пережить и прыгнула с обрыва. – Никки махнула рукой. – Чушь! Чтобы она оставила шестилетнего сына? Чушь!

– Вообще-то, – заметила я, – депрессия может привести к неожиданным решениям…

– Глупости! – Она не дала мне договорить. – Никакого любовника не было и в помине. Его никто никогда не видел. Можете спросить у Дженни, правда, ее уже нет в живых. И теперь вы понимаете, кто виноват в случившемся с Лорен, правда?

Она наконец замолчала, и я услышала, как в тишине что-то шепчет вода.

– Вы хотите сказать, что Патрик убил свою жену и Нел об этом знала? И все записала?

Никки раздраженно дернула плечом.

– Нет! А хочу я сказать вот что. Нел записала одно и не стала писать другое, и мы с ней из-за этого поругались. Потому что она была готова записать все, что говорила Дженни, пока была жива, но не то, о чем она поведала после своей смерти. А это лишено всякого смысла.

– Ну…

– Лишено всякого смысла. Но вы должны слушать. А если не хотите слушать меня, – она снова взмахнула страницами, – послушайте свою сестру. Потому что все это его рук дело. В определенном смысле. И с Лорен, и с Дженни, и, если я не ошибаюсь, с Нел, и с остальными.

Смертельная заводь

Снова Лорен, 1983 год

Лорен отправилась к коттеджу Энн Уорд. В последнее время она приходила сюда все чаще – тут было спокойно, как нигде в Бекфорде. Она ощущала определенное родство душ с бедной Энн. Та тоже оказалась в цепях лишенного любви брака с человеком, который ее ненавидел. Здесь Лорен могла купаться, курить, и ее никто не беспокоил. Обычно.

Однажды утром она увидела двух женщин. Она их узнала: рослая и пышущая здоровьем Дженни работала в полиции, а ее сестра Никки умела разговаривать с мертвыми. К Никки Лорен относилась с симпатией – та была занятной и казалась добродушной. Даже если и была мошенницей.

Дженни ее окликнула, и Лорен махнула в ответ, надеясь, что женщины продолжат свой путь. В обычных обстоятельствах она бы сама подошла к ним поболтать, но сегодня у нее не все было в порядке с лицом, а вдаваться в объяснения ей не хотелось.

Она пошла купаться. И знала, что делает это, как и многое другое, в последний раз: последняя прогулка, последняя сигарета, последний поцелуй сына в бледный лобик, последнее (предпоследнее) погружение в воду. Окунувшись, она подумала, будут ли ее ощущения такими же и будет ли она вообще что-нибудь чувствовать.

Первой на реке оказалась Дженни. Когда поступил звонок, она была в полицейском участке и стала свидетельницей разыгравшейся бури: позвонил охваченный паникой Патрик Таунсенд и что-то бессвязно кричал по рации о своей жене. О жене и Смертельной заводи. Примчавшись туда, Дженни увидела под деревьями мальчика, уткнувшегося головой в колени. Сначала она решила, что он спит, но он поднял голову, и его глаза оказались широко раскрытыми и почти черными.

– Шон, – сказала она, стаскивая с себя куртку и накидывая ему на плечи.

Он посинел от холода и дрожал, пижама промокла насквозь, а босые ноги были перемазаны грязью.

– Что случилось?

– Мама в воде, – ответил он. – Я должен сидеть здесь, пока он не придет.

– Кто? Твой папа? А где твой папа?

Шон вытащил из-под куртки худую ручонку и указал за ее спину. Дженни увидела, как к берегу, пошатываясь и рыдая, идет Патрик с перекошенным от боли лицом.

Дженни бросилась к нему:

– Сэр, я… «Скорая» вот-вот будет, расчетное время прибытия четыре минуты…

– Слишком поздно, – отозвался Патрик, качая головой. – Я опоздал. Ее больше нет.

Подошли остальные: спасатели, полицейские и один или два старших инспектора. Шон поднялся и прижался к отцу – куртка Дженни на нем казалась плащ-палаткой.

– Вы можете отвезти его домой? – обратился к ней один из детективов.

Мальчик захныкал:

– Пожалуйста. Не надо. Не хочу. Не хочу никуда идти.

– Дженни, ты можешь забрать его к себе? – попросил Патрик. – Он испуган и не хочет возвращаться домой.

Патрик опустился перед сыном на колени прямо в грязь, обнял его и, качая головой, что-то зашептал ему на ухо. Когда он поднялся, мальчик казался спокойным и послушным. Он взял Дженни за руку и засеменил рядом, не оглядываясь.

Приехав домой, Дженни сняла с Шона всю мокрую одежду. Затем завернула его в одеяло и приготовила тосты с сыром. Шон ел тихо и аккуратно, наклоняясь над тарелкой, чтобы не уронить на пол крошки. Закончив, он спросил:

– С мамой все будет в порядке?

Дженни стала убирать посуду.

– Ты согрелся, Шон? – сменила тему она.

– Да.

Дженни налила им по чашке чая и положила по два кусочка сахара.

– А ты не хочешь рассказать, что случилось, Шон? – спросила она, и он отрицательно помотал головой. – Нет? А как ты оказался у реки? Ты весь перемазался грязью.

– Мы приехали на машине, но потом я упал на тропинке, – объяснил он.

– Понятно. Значит, за рулем сидел папа? Или мама?

– Мы поехали все вместе.

– Все вместе?

Шон поморщился.

– Была гроза, и я проснулся. Очень громко гремел гром, а на кухне раздавались странные звуки.

– Какие странные звуки?

– Ну… как делает собачка, когда ей грустно.

– Скулит?

Шон кивнул.

– У нас нет собачки, мне не разрешают. Папа говорит, что я не смогу за ней ухаживать и тогда это придется делать ему. – Он сделал глоток и вытер глаза. – Я не хотел оставаться дома из-за грозы. И папа посадил меня в машину.

– А мама?

Шон нахмурился.

– Ну, она была в реке, и я должен был ждать под деревьями. Мне нельзя об этом говорить.

– Что ты имеешь в виду, Шон? Что значит нельзя об этом говорить?

Он покачал головой, пожал плечами и больше не произнес ни слова.

Шон

Хоуик. Рядом с Крастером. История не столько повторяется, сколько разыгрывает со мной злую шутку. Это недалеко от Бекфорда, не больше часа езды, но я никогда туда не езжу. Ни на пляж, ни в замок, ни полакомиться копченой рыбой из знаменитой местной коптильни. Это обожала моя мать, это было объектом ее желаний. Отец никогда меня туда не возил, а теперь я не езжу туда сам.

Когда Трейси рассказала, как найти дом и куда надо ехать, я почувствовал волнение. И угрызения совести. Так обычно бывает, когда я вспоминаю, как отказался от обещанного мамой праздника на мой день рождения в пользу Диснейленда. Если бы я не был таким эгоистичным, если бы сказал, что хочу поехать с ней на пляж и в замок, она бы осталась? И все сложилось бы по-другому?

После смерти мамы я часто думал об этой так и не состоявшейся поездке, как и о многом другом, пытаясь представить иной мир, ту альтернативную реальность, в которой она продолжала бы жить. Если бы тогда мы поехали в Крастер, если бы я убирался у себя в комнате без напоминаний, если бы не испачкал свой новый школьный ранец, когда ходил купаться на речку, если бы слушался отца и не поступал наперекор ему так часто… А потом, став старше, я начал задумываться: а может, наоборот, надо было ослушаться отца, не подчиниться ему и в ту ночь задержаться, а не отправиться спать? Может, тогда мне бы удалось удержать маму от страшного шага?

Но ни один из альтернативных сценариев не менял главного, и в конце концов через несколько лет я пришел к пониманию, что ничего тогда изменить не мог. Потому что мама хотела, чтобы что-то сделал не я, а другой человек, вернее, чтобы он чего-то не сделал. Она хотела, чтобы человек, которого она любила, с которым тайно встречалась, изменяя отцу, не бросил ее. Этот мужчина был невидимкой, не имевшим имени. Он был фантомом, нашим с отцом фантомом. Он объяснил причину произошедшего и дал нам определенное утешение, позволив считать, что в случившемся не было нашей вины. (Вина была его или ее, или их обоих, моей изменившей отцу матери и ее любовника. Мы не могли ничего поделать – она просто любила нас недостаточно сильно.) Он дал нам возможность просыпаться по утрам и продолжать жить.

А потом появилась Нел. Она впервые пришла к нам домой, разыскивая отца. Она хотела поговорить с ним о смерти матери. Его в тот день не было, меня тоже, и она разговаривала с Хелен, которая быстро поставила ее на место. Она сказала, что Патрик не только не станет с ней беседовать, но и посчитает саму просьбу бестактной. Шон тоже, все они. Это наше личное дело, и все давно в прошлом.

Нел не послушалась и все равно обратилась к отцу. Его реакция ее удивила. Он не разозлился, как она ожидала, не сказал ей, что вспоминать случившееся слишком больно и он не хочет ворошить прошлое. Он сказал, что говорить не о чем. Ничего не было. Он так и сказал: ничего не было.

И тогда наконец она пришла ко мне. Стояла середина лета. У меня было совещание в участке, а когда я вышел, то увидел ее возле своей машины. На ней были длинное, до пола, платье, кожаные сандалии на загорелых ногах с ярко-синим лаком на ногтях. Я уже встречал ее раньше и обратил на нее внимание: она была очень красива и притягивала взгляды. Но так близко я ее видел впервые. Я не подозревал, какие зеленые у нее глаза, отчего она казалась особенной, не от мира сего, и уж точно не из мира Бекфорда. Она была слишком экзотичной.

Она передала мне слова отца, что ничего не было, и спросила, считаю ли я так же. Я ответил, что он имел в виду другое, а не буквально то, что ничего не произошло. Он имел в виду, что мы об этом не говорим, оставив случившееся в прошлом.

– Да, конечно, – сказала она, улыбаясь. – Я понимаю, но дело в том, что я работаю над этим проектом, пишу книгу, возможно, организую выставку, и я…

– Нет, – повторил я. – В смысле, я знаю, чем вы занимаетесь, но я – мы – не стану частью этого. Это безнравственно.

Она чуть отстранилась, но улыбаться не перестала.

– Безнравственно? Какое необычное слово. И что в этом безнравственного?

– Для нас это безнравственно, – произнес я. – Для него. (Я не помню, сказал ли я «для нас» или «для него».)

– О! – Улыбка сползла с ее лица, и на нем появилось выражение тревоги. – Нет. Это не… нет. В этом нет ничего безнравственного, так больше никто не считает.

– Он считает.

– Пожалуйста, – попросила она, – поговорите со мной.

Кажется, я отвернулся, потому что она накрыла мою руку ладонью, и я, опустив глаза, увидел серебряные кольца, браслет и облезший синий лак на ногтях.

– Пожалуйста, мистер Таунсенд. Шон. Я так давно хотела поговорить с вами об этом. – Она снова улыбалась. И это ее обращение – такое прямое и искреннее – не позволило мне отказать. Тогда я понял, что у меня проблема, что проблема эта – она, проблема, которую я ждал всю сознательную жизнь.

Я согласился рассказать ей, что помню о той ночи, когда умерла мама. Предложил поговорить у нее дома, в Милл-Хаус. И попросил никому об этом не сообщать, потому что это расстроит отца и жену. При слове «жена» она поморщилась, потом снова улыбнулась, и мы оба знали, как все будет.

В мой первый визит, когда я пришел рассказать, что помню, мы не разговаривали совсем. Так что мне пришлось прийти снова. Я продолжал приходить, и нам по-прежнему было не до разговоров. Я проводил у нее час или два, а когда уходил, мне казалось, что мы были вместе несколько дней. Меня тревожило, что я начал забываться и терять ощущение времени. Иногда со мной такое бывает. Отец называет это уходом в себя, как будто я это делаю сознательно и могу контролировать, но это не так. У меня так было всегда, еще с детства: я вдруг отвлекаюсь от настоящего и погружаюсь в совершенно иной мир. Это происходит помимо моей воли. Иногда я сам замечаю, что впал в это состояние, и изредка мне даже удается себя из него вывести. В этом мне помогает прием, который я давно использую: надо просто потереть шрам на руке. Обычно это срабатывает. Но не всегда.

До моей истории дело дошло далеко не сразу. Она не оставляла попыток узнать, но ее было слишком легко отвлечь. Мне казалось, что она начинает любить меня, и думал, что мы все вместе – она, Лина и я – уедем и начнем новую жизнь в другом месте, в другой стране. Мне казалось, что наконец-то я смогу все забыть, что Хелен не будет по мне горевать и быстро найдет человека, достойного своей непреходящей добродетели. И что отец отойдет в мир иной во сне.

Нел по капле вытянула из меня всю историю, и я понимал, что она ее разочаровала. Она рассчитывала услышать не это. Ей была нужна легенда, страшилка, мальчик, который все видел. Я понял, что подход к отцу являлся закуской, а я – основным блюдом. Я должен был стать стержнем ее проекта, потому что так он для нее начинался – сначала Либби, а потом я.

Она вытягивала из меня то, о чем я не хотел говорить. Я знал, что должен молчать, но не мог. Я понимал: меня втягивают в нечто, из чего мне самому не выбраться. Знал, что становлюсь безрассудным. Мы перестали видеться в Милл-Хаус, потому что начались школьные каникулы и Лина часто находилась дома. Мы отправлялись в коттедж – я понимал, что это рискованно, но гостиницы в округе не было, а куда еще нам было идти? О том, чтобы прекратить связь, я никогда не думал, тогда сама мысль об этом казалась дикой.

Отец обычно совершает свои прогулки на рассвете, и я не знаю, как он мог оказаться там после обеда. Но он пришел туда, заметил мою машину, дождался, спрятавшись под деревьями, когда Нел уйдет, а потом избил меня. Он свалил меня ударом кулака на землю, а потом стал бить ногами по груди и плечам. Я сгруппировался, защищая голову руками, как он сам меня и учил. Я не отбивался, потому что знал: он перестанет, когда решит, что получил я достаточно или что больше не выдержу.

Потом он забрал мои ключи и отвез меня домой. Хелен пришла в бешенство – сначала из-за того, что отец меня избил, а потом, когда он рассказал за что. Я никогда не видел ее раньше в ярости, холодной и страшной, и только сейчас задумался, что она может сделать из мести. Я допускал, что она может уйти из школы, собрать вещи и уехать, допускал публичный скандал и гнев отца. Всем этим и ограничивались мои представления о возможных последствиях. Но я ошибался.

Лина

Я охнула. Жадно хватая воздух ртом, я изо всей силы двинула ему локтем по ребрам. Он скорчился, но продолжал меня удерживать. Чувствуя на лице его жаркое дыхание, я едва сдерживала рвоту.

– Ты был ее недостоин! – продолжала твердить я. – Недостоин трогать, недостоин трахать… Из-за тебя она умерла, подонок. Как ты можешь жить, просыпаться по утрам, ходить на работу, смотреть ее матери в глаза…

Он сильно поцарапал мне шею гвоздем, я закрыла глаза и стала ждать конца.

– Ты понятия не имеешь, что я пережил, – сказал он. – Даже не представляешь.

Потом схватил меня за волосы, резко потянул на себя и разжал пальцы. От неожиданности я с силой ударилась головой о стол. И разревелась.

Марк отпустил меня и поднялся. Сделав несколько шагов назад, он обошел стол и встал напротив, не спуская с меня глаз. Он стоял и смотрел, а я больше всего на свете хотела, чтобы земля разверзлась и поглотила меня. Что угодно, лишь бы он не видел моих слез! Я поднялась. Я всхлипывала как ребенок, у которого отобрали куклу, и он принялся повторять:

– Перестань, Лина. Не плачь. Ну, хватит…

Это было странно, потому что он тоже плакал и при этом продолжал твердить:

– Перестань, Лина. Не плачь.

Я перестала плакать. Мы смотрели друг на друга с мокрыми от слез лицами, в руках он по-прежнему сжимал гвоздь.

– Я не делал этого, Лина. Того, что ты думаешь. Я не трогал твою маму. Да, я думал об этом. Но я этого не делал.

– Делал! – возразила я. – У тебя ее браслет, ты…

– Она приходила ко мне. После смерти Кэти. Сказала, чтобы я во всем признался. Ради Луизы! – Он засмеялся. – Как будто ей было не все равно. Как будто ей было не наплевать на всех. Я знаю, почему она просила меня признаться. Она чувствовала свою вину в том, что у Кэти появились такие мысли, и хотела переложить ее на других. Хотела переложить на меня, эгоистичная стерва.

Я видела, как он вертит в руках гвоздь, и представляла, как наброшусь на него, вырву гвоздь из рук и воткну ему в глаз. Во рту у меня пересохло. Я облизнула губы и почувствовала вкус соли.

Он продолжал:

– Я попросил ее дать мне немного времени. Сказал, что поговорю с Луизой, просто мне надо подумать, как ей все объяснить. Она мне поверила. – Он посмотрел на гвоздь и перевел взгляд на меня. – Видишь, Лина, мне не надо было с ней ничего делать. С такими женщинами, как твоя мать, надо действовать не насилием, их слабое место – тщеславие. Мне доводилось иметь с ними дело, с женщинами старше меня, ближе к сорока, чья красота начинает увядать. Им отчаянно хочется чувствовать себя желанными. И это видно невооруженным глазом. Я знал, что должен сделать, хотя от такой перспективы мне становилось не по себе. Я должен был ее соблазнить.

Он помолчал и вытер губы тыльной стороной ладони.

– Я подумал, что, может, сделаю несколько снимков. Чтобы было чем ее шантажировать. Рассчитывал, что тогда она оставит меня в покое и никто не станет мне мешать оплакивать Кэти. – Он потер подбородок. – Такой у меня был план. Но тут вмешалась Хелен Таунсенд, и мне не пришлось ничего делать. – Он отбросил гвоздь в сторону. Я видела, как он ударился о землю и отскочил к стене.

– Ты о чем? – спросила я. – Что ты имеешь в виду?

– Я скажу тебе. Скажу. Только… – он вздохнул, – ты знаешь, что я не хочу причинять тебе боль. Никогда не хотел. Я ударил тебя, когда ты на меня накинулась в доме, но что мне оставалось делать? Я больше тебя не трону, если ты сама меня не вынудишь. Договорились?

Я промолчала.

– Вот что я попрошу тебя сделать. Ты должна вернуться в Бекфорд и сообщить полиции, что просто сбежала, поехала автостопом, не важно что. Главное, ты должна сказать, что все про меня выдумала. От начала до конца. Скажи им, что приревновала, что потеряла голову от горя или что ты просто маленькая злобная стерва, желавшая привлечь к себе внимание, – мне все равно. Лишь бы ты их убедила, что все придумала.

Я усмехнулась:

– Ты думаешь, я это сделаю? Серьезно? А зачем мне это нужно? И потом, это ничего не изменит. Им все рассказал Джош, а не я…

– Тогда скажи им, что Джош соврал. Скажи, что ты попросила Джоша соврать. Поговори с Джошем, чтобы он подтвердил. Я знаю, ты можешь. И, думаю, ты это сделаешь, потому что я не только тебя не трону, но… – Он сунул руку в карман и вытащил браслет. – Я расскажу тебе все, что мне известно. При одном условии: ты выполнишь мою просьбу.

Я подошла к стене и повернулась к нему спиной. Меня трясло. Я знала, что он может разделаться со мной. Только не думала, что он на это пойдет. Он хотел сбежать. Это было видно. Я подцепила гвоздь ногой. Оставался вопрос: позволю ли я ему это сделать?

Я повернулась к нему. Вспомнила, как много ошибок совершила по дороге сюда, и не собиралась делать новых. Я разыграла испуг. И признательность.

– Ты обещаешь?.. Ты правда отпустишь меня в Бекфорд?.. Пожалуйста, Марк, обещай мне! – В моем голосе звучало облегчение, отчаяние, раскаяние. Я решила подыграть ему.

Он сел и положил браслет на середину стола перед собой.

– Я нашел его, – коротко сообщил он, и меня разобрал смех.

– Нашел?! Типа, в реке, где полиция искала несколько дней? Не смеши меня!

Он ответил не сразу и смотрел на меня так, будто ненавидел больше всех на свете. Может, так оно и было.

– Ты будешь слушать или нет?

Я прислонилась к стене.

– Я слушаю.

– Я отправился в кабинет Хелен Таунсенд, – начал он. – Хотел найти… – он запнулся, смутившись, – что-нибудь о Кэти. Хотел… хоть что-то. Чтобы была память…

Он хотел меня разжалобить, но у него ничего не вышло.

– И?

– Я искал ключ от шкафа. Выдвинул ящик стола и нашел там браслет.

– Ты нашел браслет в ящике стола миссис Таунсенд?

Он кивнул.

– Не спрашивай, как он там оказался. Но если в тот день браслет был у нее на руке…

– Миссис Таунсенд, – глупо повторила я.

– Я знаю, что в этом нет никакого смысла.

Но смысл был. Или мог быть. С натяжкой. Да, она, конечно, та еще старая стерва, но у меня в голове не укладывалось, что она способна пойти на убийство.

Марк не спускал с меня глаз.

– Наверное, я чего-то не знаю, да? Что она сделала? Что твоя мать сделала Хелен?

Я не ответила и отвернулась. На солнце наползло облако, и я вдруг почувствовала такой же холод, как утром, холод изнутри и снаружи. Я подошла к столу, взяла браслет и надела себе на руку.

– Итак, – сказал он. – Я тебе все рассказал. И помог, верно? Теперь твоя очередь.

Моя очередь. Я вернулась к стене, нагнулась и подобрала гвоздь.

– Лина, – произнес он, и по его тону, по быстрому и прерывистому дыханию я поняла, что он боится. – Я помог тебе. Я…

– Ты думаешь, Кэти утопилась, испугавшись, что я ее выдам, или что ее выдаст моя мама, или что кто-то выдаст вас обоих, и тогда все об этом узнают, и у нее будет куча неприятностей, и это убьет ее родителей. Но ты знаешь, что дело не только в этом, ведь правда?

Он опустил голову и вцепился руками в край стола.

– Ты знаешь, что на самом деле причина вовсе не в этом. Причина в том, что она боялась за тебя.

Он продолжал смотреть на стол, не шевелясь.

– Она так поступила ради тебя. Убила себя ради тебя. А что сделал ты ради нее?

Его плечи задрожали.

– Что сделал ты? Ты постоянно врал, отказался от нее, как будто она для тебя ничего не значила, будто была для тебя никем. Разве она это заслужила?

Сжимая гвоздь в кулаке, я подошла к столу. Он всхлипывал и бормотал:

– Прости меня, прости, прости. Господи, прости!

– Слишком поздно, – сказала я. – Слишком поздно.

Шон

Я проехал половину пути, когда пошел дождь. Сначала слегка накрапывало, а потом хлынул настоящий ливень. Видимость стала почти нулевой, и машина еле ползла. Позвонил один из полицейских, отправленных в Хоуик, и я включил громкую связь.

– Тут пусто, – сообщил он сквозь треск динамика.

– Пусто?

– Никого. Нашли машину – красный «Воксхолл», – а его самого нет.

– А Лина?

– Тоже никаких следов. Дом заперт. Мы продолжим поиски…

Машина там, а их нет. Машина сломалась? Если он добрался до дома и выяснил, что ключа нет, то почему не проник в него, чтобы отсидеться? Это же лучше, чем пуститься в бега. А может, их кто-то подобрал? Друг? У него есть сообщник? В принципе, наверное, кто-то мог бы помочь ему выбраться из переделки, но ведь он простой школьный учитель, а не конченый преступник. Я не мог представить, чтобы у него оказались друзья, которых не смутит похищение детей.

И я не знал, радоваться ли этим новостям или огорчаться. Потому что если Лина с ним, то у нас не было никаких зацепок, где ее искать. Уже сутки ее никто не видел. От этой мысли мне стало не по себе. Я должен позаботиться о ее безопасности. В конце концов, я и так сильно подвел ее мать.

Я перестал видеться с Нел после того случая с отцом. Фактически мы ни разу не оставались наедине до смерти Кэти, а потом у меня не осталось выбора. Я должен был ее допросить, поскольку Кэти дружила с ее дочерью, а Луиза бросалась обвинениями.

Я допросил Нел в качестве свидетеля. Что было, конечно, непрофессионально. Вообще-то немало моих поступков за последний год подпадало под эту категорию, но из-за связи с Нел по-другому и быть не могло. И повлиять на это я никак не мог.

Наша новая встреча причинила мне боль, потому что почти сразу я понял, что прежней Нел, которая открыто мне улыбалась, околдовала меня и подчинила себе, больше не было. Она не столько изменилась внешне, сколько ушла в себя, стала другой, незнакомой. Мечты о новой жизни с ней и Линой благополучно развеяла Хелен, и теперь они выглядели по-детски наивными. Нел, открывшая мне дверь в тот день, казалась другой женщиной – чужой и недоступной.

Во время беседы я почувствовал, что она считает себя виноватой, правда вина эта не была связана с чем-то конкретным. Нел по-прежнему занималась своим проектом «Смертельная заводь», настаивая, что он никак не мог привести к трагедии с Кэти, и все же ощущала свою вину. Все ее ответы начинались словами «я должна была», «мне следовало» и «я не сознавала». Но что именно ей «следовало» и чего она «не сознавала», было непонятно. Теперь я понимаю, что она могла винить себя из-за Хендерсона, что должна была что-то знать или подозревать, но ничего не сделала.

После беседы я поехал в коттедж. Я ждал ее там, больше надеясь, чем рассчитывая на ее появление. Она приехала после полуночи, не совсем трезвая и на взводе. На рассвете, когда у нас обоих уже не осталось сил, мы отправились на реку.

Нел была очень возбуждена, почти не в себе. Она с исступлением фанатички говорила, как устала от лжи, как хотела правды. Правда, только правда, ничего кроме правды.

– Но ты же сама все понимаешь, – сказал я ей. – Иногда невозможно докопаться до правды. Мы никогда не узнаем, что творилось у Кэти в голове.

Она покачала головой:

– Дело не в этом, совсем не в этом… – Она сжала мою ладонь одной рукой, а другой продолжала чертить круги на земле. – Почему, – прошептала она, глядя в сторону, – твой отец ухаживает за этим домом? Зачем он это делает?

– Потому что…

– Если это дом, куда приходила твоя мать, если тут она изменяла ему, то зачем, Шон? В этом нет никакого смысла.

– Я не знаю, – ответил я.

Я и сам не раз задавался этим вопросом, но никогда не задавал его отцу. Мы не говорим об этом.

– А этот мужчина, ее любовник. Почему никто не знает, как его зовут? Почему его никто никогда не видел?

– Никто? Только потому, что его не видел я, Нел…

– Никки Сейдж сказала мне, что его никто не знал.

– Никки? – засмеялся я. – Ты разговариваешь с Никки? И слушаешь ее?

– А почему никто не относится всерьез к ее словам? – возмутилась она. – Потому что она старая? И уродливая?

– Потому что она сумасшедшая.

– Да, – пробормотала она, обращаясь к себе. – Стервы все сумасшедшие.

– Брось, Нел. Она мошенница! Утверждает, что разговаривает с мертвыми.

– Да. – Она зарылась пальцами глубже в землю. – Да, она мошенница, но это не означает, что все сказанное ею неправда. Ты даже не представляешь, Шон, как много из того, что она говорит, похоже на правду.

– Она использует холодное чтение[4], Нел. А в твоем случае в этом нет необходимости. Она знает, что ты хочешь услышать.

Она помолчала. Потом перестала чертить круги и произнесла свистящим шепотом:

– А с чего Никки могла взять, будто я хочу услышать, что твою мать убили?

Лина

Чувство вины исчезло. На смену ему пришли облегчение, скорбь и какая-то странная легкость, которую ощущаешь, когда просыпаешься после кошмара и понимаешь, что все это тебе лишь приснилось. Но тут другой случай, потому что кошмар был настоящим. И мама умерла. Но, по крайней мере, она не ушла из жизни по своей воле. Она не оставила меня. Кто-то лишил ее жизни, и это меняло дело, потому что теперь я могла что-то предпринять – ради себя и ради нее. Я могла заставить Хелен Таунсенд заплатить за все.

Я бежала по тропинке вдоль берега, зажав в руке мамин браслет. Я боялась его уронить, боялась, что он упадет с обрыва в море. Мне даже хотелось для надежности зажать его во рту, как крокодилы переносят своих детенышей.