В тихом омуте Хокинс Пола
От этих слов на меня нахлынули воспоминания. «Он испуган и не хочет ехать домой». Я был младше Джоша, мне исполнилось всего шесть лет, и за руку меня держала женщина-полицейский. Не знаю, какие из моих воспоминаний настоящие: я столько раз слышал отличающиеся друг от друга истории, рассказанные разными людьми о тех событиях, что мне трудно отделить вымысел от реальности. Но в этом воспоминании мне было страшно, я весь дрожал, рядом со мной стояла дородная женщина и гладила меня по голове, чтобы успокоить, прижимая к себе, а где-то надо мной полицейские продолжали обсуждать случившееся.
– Он испуган и не хочет ехать домой, – объяснила она.
– Ты можешь забрать его, Дженни? – спросил отец. – Забрать к себе домой?
Точно! Дженни. Женщина-констебль Сейдж.
От воспоминаний меня оторвал звонок телефона.
– Сэр?
Звонила Эрин.
– Сосед с другой стороны видел убегавшую девушку-подростка. Длинные волосы, джинсовые шорты и белая футболка.
– Лина. Ну, конечно!
– Да, похоже на то. Хотите, чтобы я ее привезла?
– На сегодня с нее хватит. Удалось связаться с владельцем дома? С мистером Хендерсоном?
– Пока нет. Я звонила несколько раз, но его телефон сразу переключается на голосовую почту. В прошлый раз он что-то говорил о невесте, но ее номера у меня нет. Они могут быть уже в самолете.
Я отнес Джошу чай.
– Послушай, – обратился к мальчику я, – нам надо связаться с твоими родителями. Я хочу им просто сообщить, что ты здесь и с тобой все в порядке, хорошо? Я не стану пока им ничего говорить, просто скажу, что ты расстроен и я привез тебя в участок. Так пойдет?
Он кивнул.
– А потом ты расскажешь, из-за чего так расстроился, и мы подумаем, что с этим делать.
Он снова кивнул.
– Но когда-нибудь тебе все равно придется объяснить историю с домом.
Джош пил чай и изредка икал, еще не полностью оправившись от эмоционального потрясения. Он изо всех сил сжимал кружку и шевелил губами, будто пытаясь мне что-то сказать.
Наконец он поднял на меня глаза.
– Что бы я ни сделал, – произнес он, – это обязательно кого-нибудь расстроит. – Потом покачал головой. – Нет, не так. Если я поступлю правильно, то все огорчатся, а если неправильно – то нет. Но так ведь не должно быть?
– Не должно, – согласился я. – И я не думаю, что ты прав. Я не могу представить ситуацию, в которой твой правильный поступок всех огорчит. Одного-двух – возможно, но если поступок правильный, то наверняка найдутся те, кто это поймет и будет тебе благодарен.
Он снова нерешительно пожевал губу.
– Понимаете, – произнес он, и его голос опять задрожал, – плохое уже случилось. Я опоздал. И правильный поступок сейчас уже ничего не исправит.
Он снова заплакал, но не так, как раньше. Он уже не рыдал и не паниковал, а плакал от горечи, как плачут люди, потерявшие последнюю надежду. Он был в отчаянии и не мог этого больше выносить.
– Джош, я должен позвать сюда твоих родителей, – сказал я, но он вцепился мне в руку.
– Пожалуйста, мистер Таунсенд. Пожалуйста.
– Я хочу помочь тебе, Джош. Правда хочу. Расскажи, что тебя так расстраивает.
Я помню, как сидел на теплой кухне – не нашей – и ел тосты с сыром. А рядом сидела Дженни. «Ты можешь рассказать мне, что случилось, милый? Пожалуйста, расскажи мне». Я ничего не сказал. Ни единого слова.
Но Джош был готов поделиться. Он вытер глаза и шмыгнул носом. Потом откашлялся и выпрямился на стуле.
– Это про мистера Хендерсона. Мистера Хендерсона и Кэти.
Четверг, 20 августа
Лина
Все началось как шутка. С мистером Хендерсоном. Как игра. Мы уже играли в нее с учителем биологии мистером Фрайаром и тренером по плаванию мистером Макинтошем. Нужно было заставить их покраснеть. Мы делали это по очереди. Сначала пробовала одна, а если у нее не получалось, наступала очередь второй. Можно было делать что угодно и когда угодно, главное, чтобы мы обе присутствовали, потому что других способов проверки не было. Никого больше мы в игру не посвящали, это было нашим секретом – только моим и Кэти, – и я даже не помню, кто предложил это первым.
С Фрайаром я была первой, и мне понадобилось секунд тридцать. Я подошла к его столу, улыбнулась ему и закусила губу, когда он объяснял что-то насчет гомеостаза, а я наклонилась, чтобы ворот блузки раскрылся пошире – и вуаля! С Макинтошем оказалось сложнее, потому что он привык видеть нас в купальниках и на голую кожу вряд ли бы среагировал. Но Кэти все-таки это сделала, прикинувшись милой, застенчивой и немного смущенной, когда заговорила с ним о фильмах про кунг-фу, которые, как мы знали, он просто обожал.
С мистером Хендерсоном все вышло совсем по-другому. Первой пошла Кэти, потому что добилась успеха с мистером Макинтошем. После урока, пока я убирала книги как можно медленнее, она подошла к его столу и присела на край. Она улыбнулась ему, подалась немного вперед и начала что-то говорить, но он вдруг резко вскочил, отодвинул стул и сделал шаг назад. Она продолжала, но уже больше по инерции, а когда мы уходили, он проводил нас злым взглядом. На мою же попытку он отреагировал зевотой. Я старалась изо всех сил, подходила совсем близко, улыбалась, трогала волосы и шею, кусала нижнюю губу, но он просто зевал. Не напоказ. Как будто ему действительно было скучно.
Я не могла пережить, что он смотрел на меня как на пустое место и не находил во мне ничего привлекательного. Я не хотела больше играть. Во всяком случае, с ним. В этом не было никакого веселья. Он вел себя как полный придурок. На вопрос Кэти, серьезно ли я так считаю, я ответила, что очень даже, и она не стала настаивать на продолжении. На этом все закончилось.
И только спустя несколько месяцев я узнала, что она нарушила правила. Я понятия ни о чем не имела, поэтому, когда на День святого Валентина Джош пришел меня поздравить и рассказал самую невероятную историю, какую только можно представить, я тут же отправила ей сообщение с маленьким сердечком: «Узнала о твоем милом. КУ + МХ = Л». Через пять секунд пришел ответ: «СОТРИ. Я НЕ ШУЧУ. СОТРИ». Я написала: «Какого черта?» И в ответ получила: «СОТРИ СЕЙЧАС ИЛИ КЛЯНУСЬ БОГОМ БОЛЬШЕ С ТОБОЙ НЕ ЗАГОВОРЮ». Господи, подумала я. Жесть!
На следующее утро в школе она меня полностью игнорировала. Даже не поздоровалась. После уроков я схватила ее за руку.
– Кэти? Что происходит?
Она силой затащила меня в туалет.
– Что за ерунда? – спросила я. – В чем дело?
– Ни в чем, – прошипела она. – Просто мне это очень не понравилось, ясно? – Она посмотрела на меня так, как взрослые смотрят на детей. Этот взгляд я уже не раз на себе ловила. – А с чего ты вдруг решила так написать?
Мы стояли в дальнем конце туалета у окна.
– Ко мне приходил Джош и рассказал, что видел тебя в парке с мистером Хендерсоном и вы держались за руки… – Я начала смеяться.
Но Кэти не смеялась. Она повернулась к раковине и стала разглядывать свое отражение в зеркале.
– Что? – Она достала из сумки тушь для ресниц. – Что именно он сказал? – Ее голос звучал странно, не зло, не огорченно, а так, словно она испугалась.
– Он сказал, что ждал тебя после школы, увидел тебя с мистером Хендерсоном и вы держались за руки… – Я снова начала смеяться. – Господи! Что за трагедия?! Он просто все выдумал, потому что искал повод меня увидеть. Был День святого Валентина и…
Кэти крепко зажмурилась.
– Господи! Какая же ты самовлюбленная дура! – тихо произнесла она. – Ты действительно считаешь, что весь мир вертится вокруг тебя?
Я как будто получила пощечину.
– Что?!.
Я даже не знала, как реагировать – она никогда не была такой. Пока я соображала, что сказать, она уронила тушь, схватилась за край раковины и расплакалась.
– Кэти… – Я положила руку ей на плечо, и ее плач перешел в рыдание. Я обняла ее. – Господи, да что с тобой? Что случилось?
– Неужели ты не видела, – всхлипывала она, – что все изменилось? Неужели не замечала, Лини?
Конечно, я замечала. В последнее время она стала другой, какой-то отрешенной. Все время занятой. Ей надо делать уроки, поэтому мы не могли пойти потусоваться после школы; или ей надо с мамой в магазин, поэтому в кино она пойти не может; или ей надо сидеть с Джошем, поэтому она не может прийти вечером. Были в ее поведении и другие изменения. В школе она стала вести себя тише. Перестала курить. Села на диету. Не поддерживала разговор, как будто общение со мной навевало на нее скуку и отвлекало от действительно важных мыслей.
Конечно, я замечала. И мне было больно. Но я не собиралась ничего говорить. Показывать свою боль другим – последнее дело, разве не так? Я не хотела выглядеть слабой или зависимой, потому что с такими никто не хочет общаться.
– Я думала… не знаю, Кэти, я думала, что тебе стало со мной неинтересно или еще что.
Она заплакала еще сильнее, и я ее обняла.
– Нет, не стало. Но я не могла тебе сказать, не могла никому сказать… – Она вдруг осеклась и освободилась из моих объятий. Потом подошла к дальнему концу туалета, опустилась на колени и поползла ко мне, заглядывая под дверь каждой кабинки.
– Кэти, ты чего?
И тут до меня дошло. Какая же я была тупая!
– Боже, – выдохнула я, когда она выпрямилась. – Ты… ты хочешь сказать… – я понизала голос до шепота, – что между вами?..
Она не ответила, посмотрела мне прямо в глаза, и я поняла, что это правда.
– Черт, черт! Ты не можешь… Это безумие! Ты не можешь! Не можешь, Кэти! Ты должна прекратить… пока не дошло до этого.
Она посмотрела на меня как на умственно отсталую, будто жалела меня.
– Лина, это уже случилось. – Она слабо улыбнулась и вытерла слезы. – Мы занимаемся этим с ноября.
Я ничего не рассказала об этом полицейским. Это не их дело.
Они пришли вечером, когда мы с Джулией ужинали на кухне. Вернее, ела одна я, а она, как всегда, возила вилкой по тарелке. Мама рассказывала мне, что Джулия не любит есть на людях: в детстве она была толстой, и комплекс остался на всю жизнь. Мы обе молчали и с тех пор, как я вернулась домой и застала ее в мамином кабинете, не обменялись ни словом. Так что звонок в дверь меня даже обрадовал.
Когда я увидела Шона и детектива Морган – Эрин, как мне теперь было велено ее называть, раз уж мы столько общаемся, – я решила, что это из-за разбитых окон, и даже подумала, что ради этого заявляться вдвоем уже чересчур. Я сразу решила перейти в наступление.
– Я оплачу весь ущерб, – заявила я. – Я теперь могу себе это позволить, ведь правда?
Джулия поджала губы, явно выражая неодобрение. Она поднялась и начала убирать тарелки, хотя к еде так и не притронулась.
Шон придвинул ко мне ее стул и сел рядом.
– Мы обсудим это позже, – произнес он печально и серьезно. – Но сначала нам надо поговорить о Марке Хендерсоне.
Я похолодела, и у меня засосало под ложечкой, как бывает при дурном предчувствии. Они знают! Чувствуя опустошенность и в то же время облегчение, я попыталась изобразить полное неведение.
– Да, я знаю, – сказала я. – Я разбила в его доме окна.
– А почему ты разбила в его доме окна? – поинтересовалась Эрин.
– Потому что мне было скучно. Потому что он козел. Потому что…
– Хватит, Лина! – вмешался Шон. – Перестань юлить.
Было видно, что он разозлился.
– Ты отлично знаешь, что речь не об этом, верно?
Я промолчала и стала смотреть в окно.
– Мы разговаривали с Джошем Уиттакером, – продолжил он, и у меня снова засосало под ложечкой.
Думаю, я с самого начала понимала, что Джош не сможет молчать об этом вечно, но надеялась, что битье окон станет для него разрядкой и успокоит, пусть даже ненадолго.
– Лина, ты меня слушаешь?
Шон придвинулся ко мне. Я заметила, что руки у него слегка дрожат.
– Джош сделал серьезное заявление в отношении Марка Хендерсона. Он сказал, что на протяжении нескольких месяцев до смерти Кэти Уиттакер Марк состоял с ней в отношениях – в интимных отношениях.
– Чушь! – заявила я и попыталась рассмеяться. – Полная чушь! – Чувствуя на себе их взгляды, я невольно покраснела. – Чушь! – снова повторила я.
– А зачем ему выдумывать такую историю, Лина? – спросил меня Шон. – Зачем маленькому брату Кэти выдумывать такую историю?
– Не знаю, – ответила я. – Не знаю. Но это неправда.
Я смотрела на стол, стараясь придумать хоть какую-нибудь причину, и чувствовала, как пылало у меня лицо.
– Лина, – вмешалась Эрин, – то, что ты говоришь неправду, всем понятно. Непонятно другое: ради чего ты лжешь? Почему пытаешься выгородить человека, который так подло воспользовался твоей подругой?
– Да ни хрена вы…
– Что? – спросила она, заглядывая мне в лицо. – Что мы ни хрена?
В том, что ее лицо оказалось слишком близко, в самом его выражении было нечто такое, что мне захотелось влепить ей пощечину.
– Он не воспользовался ею. Она не была ребенком!
Эрин кивнула с таким удовлетворенным видом, что я едва сдержалась, чтобы не ударить ее. Но она не унималась:
– Но если он ею не воспользовался, почему ты его так ненавидишь? Ты ревновала?
– Думаю, этого достаточно, – вмешалась Джулия, но ее никто не слушал.
Эрин продолжала говорить, не давая мне передышки:
– Ты хотела его для себя, верно? Ты злилась, потому что считала себя красивой, считала, что тебе нет равных?
И тут я не выдержала. Я знала, что, если она не заткнется, я ее точно ударю. И выпалила:
– Я ненавидела его, тупая ты сука! Ненавидела, потому что он отнял у меня Кэти.
Наступила долгая тишина, которую прервал Шон:
– Он отнял ее у тебя? Каким образом, Лина?
У меня больше не осталось сил. Я смертельно устала. Было ясно, что они все равно до всего докопаются, раз Джош пошел и все выложил. Но больше всего я устала от лжи. Вот почему сидя здесь, на кухне, я предала Кэти.
Я обещала ей. После нашей ссоры, когда она поклялась, что они расстались и больше не встречаются, она взяла с меня клятву: что бы ни случилось, я никогда и никому о них не расскажу. Впервые за долгое время мы отправились вместе к заводи. Сели под деревьями, где нас не было видно, и она плакала, держа меня за руку.
«Я знаю, ты меня осуждаешь, – говорила она, – считаешь, что я не должна была быть с ним. Но я любила его, Лини. И люблю до сих пор. Он был всем для меня. Я не могу допустить, чтобы он пострадал. Просто не могу. Я этого не вынесу. Пожалуйста, не делай ничего, что может ему навредить. Пожалуйста, Лини, сохрани это в тайне ради меня. Не ради него – я знаю, что ты его ненавидишь. Сделай это ради меня».
И я держала слово. Несмотря ни на что. Даже когда мама вошла ко мне в комнату и сообщила, что Кэти нашли в воде, даже когда Луиза пришла к нам сама не своя от горя, даже когда этот подонок рассказывал местным журналистам, какой замечательной ученицей она была, как ее любили и ребята, и учителя. Даже когда он подошел ко мне на похоронах мамы, чтобы выразить соболезнования, я держала рот на замке.
Я держала его на замке долгие месяцы, и если не перестану, то просто задохнусь.
И я им рассказала. Да, у Кэти и Марка Хендерсона были отношения. Они начались осенью. И закончились в марте или апреле. А в конце мая они снова сошлись, но уже ненадолго. Она прекратила связь. Нет, доказательств у меня не было.
– Они соблюдали крайнюю осторожность. Никаких электронных писем, никаких сообщений, ничего в электронном виде. Это было их железным правилом.
– Их или его? – уточнила Эрин.
Я со злостью повернулась к ней:
– С ним я это не обсуждала. Мне так сказала Кэти. Это было их правилом.
– А когда ты об этом узнала, Лина? – спросила Эрин. – Ты должна рассказать все с самого начала.
– Не думаю, – вдруг вмешалась Джулия.
Она стояла возле двери, и я вообще забыла о ее присутствии.
– Мне кажется, что Лина очень устала и сейчас ей надо отдохнуть. Мы можем прийти завтра в полицейский участок, или вы сами можете вернуться сюда, но на сегодня достаточно.
Мне даже захотелось ее обнять. Впервые за все время нашего знакомства я почувствовала, что она на моей стороне. Эрин собиралась поспорить, но Шон произнес:
– Да, вы правы.
Он поднялся, и они вместе направились из кухни в прихожую. Я пошла за ними.
– А вы понимаете, чем это станет для ее родителей? Когда они узнают?
Эрин повернулась ко мне:
– Во всяком случае, они будут знать причину.
– Нет, не будут. У них не будет причины. Причины, почему она так поступила, не было. Послушайте, да вы сами сейчас подтверждаете это своим поведением. То, что вы здесь, доказывает, что она это сделала напрасно.
– Что ты имеешь в виду, Лина?
Они выжидающе смотрели на меня.
– Она это сделала не потому, что он разбил ей сердце, или ее мучил стыд, или из-за чего-то еще. Она это сделала, чтобы защитить его. Она думала, что кому-то стало известно. Она думала, что на него заявят и об этом напишут в газетах. Она думала, что будет суд, его приговорят и он отправится в тюрьму за сексуальное домогательство. А там его будут бить, насиловать, и что там еще делают с такими преступниками. И она решила избавиться от улик, – сказала я и заплакала.
Тут ко мне подошла Джулия и обняла со словами:
– Успокойся, Лина, все в порядке, не надо.
Но ничего не было в порядке.
– Вот что она сделала! – заявила я. – Неужели вы не понимаете? Она избавилась от всех доказательств.
Пятница, 21 августа
Эрин
Коттедж у реки, который я видела во время пробежки, станет моим новым домом. По крайней мере, на какое-то время. Пока мы не закроем вопрос с Хендерсоном. Шон сам предложил мне там пожить. Он услышал, как я жаловалась Келли, что из-за усталости чуть не заехала утром в кювет, и сказал:
– Так больше продолжаться не может. Вам надо устроиться в городе. Вы можете остановиться в коттедже Уордов. Он стоит на берегу реки, и в нем никто не живет. Это, конечно, не люкс-апартаменты, но зато бесплатно. После обеда я привезу вам ключи.
Когда он ушел, Келли хитро улыбнулась:
– Значит, коттедж Уордов? Берегитесь безумной Энни.
– Не поняла?
– Этот коттедж Патрик Таунсенд использует как рыбацкий домик, а в округе его знают как коттедж Уордов. Ну, помните Энн Уорд? Она одна из тех женщин. Говорят, – она понизила голос до шепота, – что если долго смотреть, то на стенах можно увидеть кровь.
Должно быть, на моем лице отразилось замешательство – я понятия не имела, о чем шла речь, – потому что она улыбнулась и пояснила:
– Это одна из местных легенд. Старая байка Бекфорда.
Истории Бекфорда столетней давности меня мало интересовали – мне с лихвой хватало и текущих проблем.
Хендерсон не отвечал на звонки, и мы решили дождаться его возвращения. Если у него действительно была связь с Кэти Уиттакер и он заподозрит, что нам о ней известно, то может вообще скрыться.
А пока Шон попросил меня допросить свою жену, которая была директором школы и являлась начальницей Хендерсона.
– Я уверен, что она не имела ни малейших подозрений в отношении Марка Хендерсона, – сказал он. – Думаю, она о нем довольно высокого мнения, но с ней надо обязательно побеседовать, а я, по понятным причинам, не могу этого сделать сам.
Он сообщил, что она будет ждать меня в школе.
Если она меня и ждала, то ее поведение никак об этом не говорило. Я застала ее, когда она, стоя на четвереньках на полу и прижавшись щекой к ковру, заглядывала под шкаф. Я вежливо кашлянула, и она испуганно подняла голову.
– Миссис Таунсенд? Я сержант уголовной полиции Морган. Эрин.
– О! Да.
Она покраснела и поднесла руку к шее.
– Потеряла сережку, – объяснила она.
– Судя по всему, сразу обе, – заметила я.
Она издала странный пыхтящий звук и жестом предложила мне сесть. Прежде чем сесть самой, она поправила блузку и разгладила серые брюки. Если бы меня попросили описать, как я представляю себе жену инспектора Таунсенда, то образ был бы другой. Привлекательная, хорошо одетая, подтянутая – не исключено, что занимается марафоном или троеборьем. Хелен же была одета так, будто ей лет на двадцать больше. Она была бледной и неспортивной – так выглядят люди, редко выходящие из дома и не бывающие на солнце.
– Вы хотели поговорить со мной о Марке Хендерсоне. – Слегка нахмурившись, она перевела взгляд на стопку бумаг на столе. Никаких прелюдий и преамбул – сразу к делу. Может, этим она и нравилась инспектору.
– Да, – подтвердила я. – Насколько я понимаю, вы в курсе обвинений, выдвинутых Джошем Уиттакером и Линой Эбботт?
Она кивнула и поджала тонкие губы.
– Муж мне вчера рассказал. Для меня, уверяю вас, это явилось полным откровением.
Я открыла рот, чтобы задать вопрос, но она меня опередила:
– Я приняла Марка Хендерсона на работу два года назад. Он пришел с отличными рекомендациями, а результаты его работы весьма обнадеживали. – Она просмотрела несколько бумаг, лежавших на столе. – У меня есть конкретика, если вас это интересует.
Я покачала головой, но она опять не дала мне заговорить и продолжила:
– Кэти Уиттакер была ответственной и прилежной девочкой. У меня тут есть ее оценки. Да, прошлой весной у нее начался небольшой спад, но он длился недолго, и она все наверстала к… к… – Она провела рукой по глазам. – Наверстала к лету. – Она чуть поежилась.
– Значит, не было никаких подозрений, не ходило никаких слухов?..
Она наклонила голову набок.
– Про слухи я ничего не говорила. Детектив… э-э… Морган. От слухов, которые гуляют по обычной средней школе, у вас бы волосы встали дыбом. Не сомневаюсь, – сказала она, и уголок ее рта дернулся, – что при желании вы легко вообразите, какие вещи они говорят и пишут обо мне и миссис Митчелл, учительнице физкультуры. – Она помолчала. – А вы встречались с Марком Хендерсоном?
– Встречалась.
– Тогда вы поймете. Он молод. Привлекателен. А девочки – на то они и девочки! – придумывают о нем всякие небылицы. Все что угодно. Но нужно уметь отличать их домыслы от правды. Полагаю, что я отличала. И по-прежнему так считаю.
Я снова хотела вмешаться, но она продолжила.
– Должна вам сказать, – заявила она, повышая голос, – что я отношусь к этим «признаниям» с большим недоверием. С очень большим, учитывая их источник и время.
– Я…
– Я понимаю, что первым об этом сообщил Джош Уиттакер, но не удивлюсь, если за всем этим стоит Лина Эбботт – Джош в ней души не чает. Если Лина хотела отвлечь внимание от своих собственных грехов – например, приобретения запрещенного лекарства для подруги, – уверена, что убедить Джоша рассказать такую историю ей бы не составило никакого труда.
– Миссис Таунсенд…
– Также я должна упомянуть о том, что между Линой Эбботт и Марком Хендерсоном кое-что было, – продолжала она, не давая мне сказать.
– Кое-что?
– Пара ситуаций. Во-первых, ее поведение не всегда похвально.
– В каком смысле?
– Она флиртует. И не только с Марком. Судя по всему, ее воспитали так, что она считает это самым простым способом получить желаемое. Кокетничают многие девочки, но Марк считал, что она заходит слишком далеко. Позволяла себе отпускать замечания, трогать его…
– Трогать его?
– За руку – ничего криминального. Подходила слишком близко, как поется в песне. Мне пришлось поговорить с ней. – Она поморщилась. – Я сделала ей замечание, но она, конечно, не восприняла это всерьез. По-моему, ответила что-то типа: «Он сам этого хотел».
Я невольно рассмеялась, и она нахмурилась.
– В этом нет ничего смешного, детектив. Такие поступки могут иметь очень серьезные последствия.
– Да, конечно. Я знаю. Извините.
– Да. Хорошо. – Она снова поджала губы как классическая школьная дама. – Ее мать тоже не восприняла это всерьез. Что неудивительно. – Она покраснела, на ее шее от гнева проступили красные пятна, а голос зазвенел. – Что неудивительно! Все это кокетство, бесконечное хлопанье ресницами и перебирание волос, эта назойливая демонстрация сексуальной доступности – откуда Лина всего этого набралась?
Она глубоко вздохнула и отбросила прядь волос с глаз.
– И во-вторых, – заговорила она уже спокойнее, взяв себя в руки, – весной произошел один инцидент. На этот раз не флирт, а агрессия. Марку пришлось выставить Лину из класса за вызывающее и оскорбительное поведение, когда она позволила себе сквернословить при обсуждении изучаемого произведения. – Она сверилась с записями и подняла бровь. – Полагаю, что это была «Лолита» Набокова.
– Что ж… интересно, – заметила я.
– Именно! Не исключено, что книга даже могла подсказать ей идею подобных обвинений, – кивнула Хелен, хотя я подумала совершенно о другом.
Вечером я поехала в свое временное жилище на берегу. В сгущавшихся сумерках оно выглядело как-то особенно сиротливо, белые березки казались призрачными, а вода журчала не весело, а угрожающе. На берегу и склоне холма напротив – ни души. Никто не услышит крика. Во время утренней пробежки здесь царила идиллия. А теперь заброшенная хижина казалась декорацией к фильму ужасов.
Я открыла дверь и быстро осмотрелась, стараясь не искать взглядом пятна крови на стенах. Внутри было чисто, в воздухе стоял терпкий цитрусовый запах моющего средства, дрова сложены в аккуратную поленницу возле камина. Все довольно скромно и больше похоже на хижину, чем коттедж: всего две комнаты – гостиная с примыкающей кухней и спальня с небольшой двуспальной кроватью и сложенными на ней чистым бельем и одеялом.
Я открыла дверь и окна, чтобы проветрить и избавиться от искусственного запаха лимона, взяла банку пива, купленного по дороге в местном магазине, и устроилась на ступеньках крыльца, наблюдая, как лучи заходящего солнца превращали бронзовый папоротник на склоне холма в золотой. Видя, как удлиняются тени, я чувствовала, что уединение уступает место одиночеству, и достала телефон, еще не зная, кому собираюсь звонить. Но тут выяснилось, что связи здесь нет. Я встала и принялась ходить, размахивая телефоном в воздухе, – сигнала не было. Он появился только у самого края берега, рядом с которым выступала пара свай. Я немного постояла, наблюдая, как к ногам пытается подобраться темная вода неглубокой в этом месте реки. Мне показалось, что я слышу чей-то смех, но поняла, что это просто журчание воды, ловко огибающей камни.
Я долго не могла уснуть, а когда вдруг неожиданно проснулась, чувствуя, что вся горю, кругом стояла кромешная тьма, в которой невозможно было разглядеть даже руку, поднесенную к глазам. Я не сомневалась, что меня что-то разбудило. Какой-то звук? Да, кашель.
Я потянулась за телефоном на прикроватной тумбочке и нечаянно смахнула его на пол. Стук о пол прогремел в тишине как выстрел. Я шарила рукой по полу, пытаясь нащупать телефон, и чувствовала, как меня охватывает страх: я была уверена, что когда включу свет, в комнате обязательно кто-нибудь окажется. В деревьях за окном громко ухала сова, и я снова услышала кашель. Сердце бешено колотилось, я боялась отдернуть занавеску рядом с кроватью – а вдруг за окном окажется чье-то лицо?
Чье лицо я боялась увидеть? Энн Уорд? Ее мужа? Глупости. Подбадривая себя вслух, я включила свет и отдернула занавески. Ничего и никого. Естественно. Я вылезла из кровати, натянула спортивные брюки и толстовку и прошла на кухню. Я собиралась выпить чашку чая, но передумала, обнаружив в кухонном шкафу полбутылки виски «Талискер». Плеснув себе в бокал примерно с два пальца, выпила залпом. Затем надела кроссовки, положила в карман телефон, взяла со стойки фонарь и открыла входную дверь.
Судя по всему, батарейки садились. Луч был слабым и светил не дальше пары метров. А за ним – кромешная тьма. Я направила свет себе под ноги и шагнула в ночь.
Трава была тяжелой от росы. Через несколько шагов кроссовки и низ брюк промокли насквозь. Я медленно обошла коттедж, посветила на серебристую кору берез, похожих на толпу бледных призраков. В мягком и прохладном воздухе чувствовалось приближение дождя. Снова послышалось уханье совы и ритмичное кваканье лягушки. Завершив обход дома, я направилась к реке. Вдруг кваканье неожиданно прекратилось, и я снова услышала кашляющий звук. Он раздался не рядом, а донесся со стороны холма, с другого берега реки, и на этот раз уже меньше походил на кашель. Это было скорее блеянье. Блеянье овцы.
Чувствуя себя глупо, я вернулась в коттедж, налила себе еще виски и достала из сумки рукопись Нел Эбботт. Затем устроилась в кресле гостиной и занялась чтением.
Смертельная заводьЭнн Уорд, 1920 годОна уже находилась в доме. Внутри. Снаружи бояться было нечего, опасность таилась внутри. Она ждала, ждала все время, с того самого дня, когда он вернулся домой.
Но для Энн это был не страх, а чувство вины. Холодное и твердое, как речная галька, сознание того, чего она желала, мечты, которую она позволила себе осуществить той ночью, когда кошмар, в который превратилась ее жизнь, стал невыносимым. Этим кошмаром был мужчина, ложившийся с ней в постель или сидевший у камина со стаканом в руке, так и не сняв после улицы ботинок. Кошмаром был его полный отвращения взгляд, который она не раз ловила на себе, словно была какой-то уродиной. Она знала, что дело не в ней лично. Он так относился ко всем женщинам, детям, старикам, всем мужчинам, не бывавшим на войне. Но ей все равно было больно видеть и чувствовать, – больнее и ужаснее всего на свете, – как сильно он ее ненавидит.
Но разве ей не в чем себя упрекнуть? Кошмар был реальностью, он жил в ее доме, но ей не давал покоя сон, и ей так хотелось, чтобы он стал явью. Ей приснилось, будто на дворе лето 1915 года, она в доме одна и он только что ушел на фронт. Во сне наступал вечер, солнце клонилось к закату, в углах дома собирались тени, и раздавался стук в дверь. На пороге стоял одетый в форму мужчина с телеграммой в руке, и она понимала, что ее муж никогда не вернется домой. Когда она грезила об этом наяву, ей было все равно, как это случилось. Погиб ли он как герой, спасая друга, или трусливо, спасаясь бегством. Это было не важно, главное – его больше нет.
Читать бесплатно другие книги:
