В тихом омуте Хокинс Пола

Но когда я снова легла в воду, то услышала скрип ступенек и медленные размеренные шаги по коридору. Я снова выпрямилась и ухватилась за кран. Еще скрип. Ручка двери повернулась.

– Лина? – крикнула я срывающимся и по-детски тонким голосом. – Лина, это ты?

В ушах звенела тишина, и мне показалось, что в ней слышатся какие-то голоса. Твой голос. Один из твоих звонков, самый первый. Самый первый после нашей ссоры на поминках, когда ты задала тот ужасный вопрос. Прошла, наверное, неделя, может, две, и ты позвонила поздно вечером и оставила сообщение. Ты плакала, говорила едва слышно, и я с трудом разбирала твои слова. Ты сказала, что едешь в Бекфорд, чтобы увидеться со старым другом. Тебе надо с кем-то поговорить, а на меня рассчитывать нельзя. Тогда я об этом не задумалась, меня это не волновало.

Я поняла только теперь, и, несмотря на горячую воду, меня пробрала дрожь. Все это время я винила тебя, а на самом деле должно было быть наоборот. Ты поехала увидеть старого друга. Ты искала утешения, потому что я тебя отвергла и отказывалась с тобой разговаривать. Я подвела тебя и продолжала подводить. Я села и крепко обхватила руками колени, чувствуя, как на меня накатывают волны скорби. Я обидела тебя, сделала тебе больно, и мне очень горько из-за того, что причины ты так и не узнала. Всю свою жизнь ты пыталась понять, за что я тебя так сильно ненавижу, а от меня всего-то и требовалось объяснить тебе. А сейчас уже поздно.

Снова послышался звук, теперь он стал громче – скрип или царапанье, – и на этот раз мне точно не померещилось. В доме кто-то был. Я вылезла из ванны и оделась как можно тише. «Это Лина», – говорила я себе. Я осторожно осмотрела все комнаты наверху – в них никого не было, и, будто в насмешку, из каждого зеркала на меня смотрело мое искаженное страхом лицо. «Это не Лина. Это не Лина».

Кроме нее, больше некому, но где она может быть? Девочка на кухне, наверняка голодная, – я сейчас спущусь и увижу, как она стоит, сунув голову в холодильник. Я на цыпочках спустилась по ступенькам и прошла по коридору мимо двери в гостиную. И там боковым зрением я заметила тень. Фигуру. У окна кто-то сидел.

Эрин

Случиться может всякое. Услышав стук копыт, мы рассчитываем увидеть лошадей, но нельзя исключать и зебр. Кто знает? Вот почему, когда Шон вместе с Келли поехали осмотреть дом Хендерсона, меня отправили поговорить с Луизой Уиттакер о ее стычке с Линой накануне исчезновения девушки.

Дверь, как всегда, открыл Джош. И, как всегда, увидев меня, сразу встревожился.

– Что случилось? – спросил он. – Вы нашли Лину?

Я покачала головой:

– Еще нет. Но не волнуйся…

Он отвернулся, сгорбившись. Я прошла за ним в дом. На последней ступеньке он обернулся:

– Она сбежала из-за мамы?

– С чего ты взял, Джош?

– Мама ее расстроила, – объяснил он, поморщившись. – Теперь, когда Нел больше нет, она во всем винит Лину. Но это глупо. Я виноват не меньше нее, а она обвиняет во всем только ее. А теперь Лины тоже нет. – Его голос стал выше. – Она пропала!

– С кем ты там разговариваешь, Джош? – послышался сверху голос Луизы.

Джош промолчал, поэтому ответить пришлось мне:

– Это я, миссис Уиттакер. Сержант уголовной полиции Морган. Можно войти?

На Луизе был старый серый спортивный костюм. Волосы зачесаны назад, лицо бледное.

– Он злится на меня, – сказала она вместо приветствия. – Винит меня в том, что она сбежала. Считает, что это из-за меня.

Я прошла за ней по лестнице.

– Он винит меня, я виню Нел, я виню Лину, и снова все по кругу.

Я остановилась в дверях спальни. В комнате было почти пусто – белье с кровати снято, шкафы опустели. На бледно-сиреневых стенах – следы клея. Луиза устало улыбнулась.

– Вы можете войти. Я почти закончила.

Она опустилась на колени и продолжила укладывать в коробки книги, от чего ее отвлек мой приход. Я присела рядом, чтобы помочь, но не успела взять первую книгу, как Луиза решительно остановила меня:

– Не надо, спасибо, я хочу все сделать сама.

Я поднялась.

– Не обижайтесь, я просто не хочу, чтобы к ее вещам прикасались чужие руки. Глупо, правда? – спросила она, поднимая на меня глаза. – Мне хочется, чтобы их больше никто не трогал. Чтобы осталось что-то от нее на обложках книг, на постельном белье, на расческе… – Она запнулась и сделала глубокий вдох. – Похоже, я никак не могу справиться. Продолжить жить дальше…

– В этом нет ничего удивительного, – мягко сказала я. – Прошло…

– Слишком мало времени? Это означает, что настанет день, когда я уже не буду чувствовать так остро? Но люди не понимают, что я не хочу чувствовать иначе. Да и как я могу? Моя тоска понятна и уместна. Она… в меру, не сводит меня с ума. Мой гнев справедлив, и в нем я нахожу поддержку. Только… – она вздохнула, – только мой сын считает, что Лина пропала по моей вине. Иногда мне даже кажется, что он подозревает, будто это я столкнула Нел Эбботт с обрыва. – Она поморщилась. – В любом случае, он винит меня в том, что Лина оказалась в таком положении. Лишилась матери. Осталась одна.

Я стояла посреди комнаты, сложив руки, чтобы ни до чего не дотронуться. Будто находилась на месте преступления и боялась затоптать следы.

– Матери у нее нет, а как насчет отца? Неужели вы действительно считаете, что Лина не знает, кто ее отец? Вы не в курсе, они с Кэти никогда об этом не говорили?

Луиза покачала головой:

– Я уверена, что не знает. Так всегда говорила Нел. Мне это казалось странным. Не просто странным, а даже безответственным. Я имею в виду, вдруг есть какая-то наследственная болезнь или еще что-нибудь? В любом случае, лишать ребенка выбора, общаться с отцом или нет, несправедливо. Однажды под моим нажимом – тогда мы с ней еще дружили, – она призналась, что это была случайная связь с человеком, с которым она познакомилась, когда приехала в Нью-Йорк в первый раз. Утверждала, что даже не помнит его фамилии. Потом я поняла, что это ложь, потому что видела ее на фотографии, сделанной во время ее переезда в первую квартиру в Бруклине: на ней была футболка, обтягивавшая уже большой живот.

Луиза перестала складывать книги.

– В этом смысле Джош прав. Она одна. Кроме тетки у нее больше нет родственников. Во всяком случае, я о них не слышала. Что касается бойфрендов Нел… – она грустно улыбнулась, – она как-то призналась, что спала только с женатыми мужчинами, потому что те держали язык за зубами, ни на чем не настаивали и не лезли в ее жизнь. Свои любовные связи она держала в секрете. Не сомневаюсь, что в ее жизни были мужчины, но она о них ничего не рассказывала.

Луиза вздохнула.

– Единственным мужчиной, к которому Лина относилась более-менее нормально, был Шон. – Она слегка покраснела, назвав его имя, и отвернулась, словно сболтнула лишнее.

– Шон Таунсенд? Правда?

Луиза промолчала.

– Луиза?

Та поднялась и подошла к полке взять новую стопку книг.

– Луиза, что вы имеете в виду? Что между Шоном и Линой было… нечто предосудительное?

– Господи, нет! – рассмеялась она. – Лина тут ни при чем.

– Ни при чем? Тогда… Нел? Вы хотите сказать, что между ним и Нел что-то было?

Луиза поджала губы и отвернулась, чтобы я не могла видеть выражения ее лица.

– Просто дело в том, что это очень странно. Расследовать подозрительную смерть женщины, с которой у него имелась связь, было бы…

Чем? Непрофессиональным, неэтичным поступком, основанием для увольнения? Такого не может быть. Он бы ни за что так не поступил, зная, что мне об этом станет известно. Я бы наверняка что-то заметила. А потом я вспомнила, как увидела его в первый раз. Он стоял на берегу реки, опустив голову, будто молился, и у его ног лежало тело Нел Эбботт. Его водянистые глаза, дрожащие руки, рассеянность, печаль. Но разве это не было связано с его матерью?

Луиза продолжала молча укладывать книги в коробки.

– Послушайте, – сказала я громко, чтобы привлечь ее внимание. – Если вы знаете, что между Шоном и Нел была связь, то…

– Я этого не говорила, – прервала меня Луиза, глядя мне прямо в глаза. – Я не говорила ничего такого. Шон Таунсенд – хороший человек. – Она поднялась. – У меня много дел, детектив. Мне кажется, вам лучше уйти.

Шон

Эксперты-криминалисты, осматривавшие дом, сообщили, что задняя дверь была распахнута. Не отперта, а именно распахнута. Внутри я сразу уловил запах металла. Келли Бьюкен уже была там и разговаривала с соседями. Она о чем-то меня спросила, но я прислушивался к непонятному, странному звуку, будто где-то скулило животное.

– Тсс! – сказал я. – Послушай!

– Весь дом обыскали, сэр, – отозвалась она. – Тут никого нет.

– У него была собака? – спросил я.

Она непонимающе на меня посмотрела.

– В доме есть собака или какое-то другое животное? Или их следы?

– Нет, сэр, ничего такого. А почему вы спрашиваете?

Я снова прислушался, но звук исчез, оставив меня с ощущением дежавю. Все это я видел, слышал и делал раньше: слышал, как скулит собака, выходил через залитую кровью кухню на улицу, где шел дождь. Только сейчас ни дождя, ни собаки не было.

Келли не сводила с меня глаз.

– Сэр, посмотрите сюда. – Она показала на ножницы на заляпанном кровью полу. – Это же не просто царапина? Я хочу сказать, что вряд ли задета артерия, но рана серьезная.

– Больницы?

– Пока ничего, никаких следов – ни его, ни ее.

Зазвонил ее телефон, и она вышла на улицу ответить. Я остался на кухне, наблюдая, как два эксперта-криминалиста тихо делают свое дело. Один из них аккуратно поддел пинцетом длинный светлый волос, зацепившийся за край стола. Меня вдруг затошнило, и рот наполнился слюной. Даже непонятно почему – мне приходилось видеть места преступления намного страшнее, чем здесь, и не терять самообладания. Разве не так? Разве я не бывал на кухнях, где крови пролилось намного больше?

Я потер ладонью запястье и заметил, что Келли опять обращается ко мне, просунув голову в дверь:

– Можно вас на минутку, сэр?

Я вышел на улицу, и, пока снимал с ботинок бахилы, она сообщила последние новости:

– Дорожная полиция нашла машину Хендерсона. В смысле, его красный «Воксхолл» дважды засветился на камерах. – Она сверилась с записями. – Проблема в том, что тут много непонятного. В первый раз камера зафиксировала, как в четвертом часу ночи он ехал на север по шоссе A68 в сторону Эдинбурга, а пару часов спустя, в пять пятнадцать, направлялся уже на юг по A1 рядом с Аймутом. Может, он… что-то выбросил по дороге? – Она имела в виду, избавился от чего-то. Или кого-то. – Или он пытается нас запутать?

– Или нашел более безопасное место, – предположил я. – А может, просто запаниковал.

– Мечется, как обезглавленная курица, – кивнула Келли.

Мне не понравилось это сравнение. Я не хотел, чтобы он или кто-нибудь другой потерял голову.

– Он был в машине один?

Она поджала губы.

– Да. Конечно… – она осеклась, – конечно, это не значит, что в ней никого больше не было. Это значит, что другой человек просто не сидел на сиденье.

И снова это странное чувство дежавю, обрывок памяти, казавшийся чужим. Но как он может быть чужим? Наверное, это часть какого-то рассказа, некогда поведанного мне человеком, которого я не помню. Женщина лежала на заднем сиденье, больная, ее тело сотрясали судороги, изо рта текла слюна. Остального я не помнил, но почему-то при мысли об этом внутри у меня все переворачивалось. Я заставил себя думать о другом.

– Ньюкасл напрашивается как очевидный вариант, – сказала Келли. – В смысле, если он пустился в бега. Самолеты, поезда, паромы. Странно, что после той камеры в пять утра машина нигде не засветилась. Значит, он либо остановился, либо съехал с магистрали. Он мог направиться по небольшим дорогам, даже вдоль побережья…

– А у него есть подруга? – прервал я ее рассуждения. – Женщина в Эдинбурге?

– Та самая невеста, – кивнула Келли, подняв брови. – Тут я вас опередила. Трейси Макбрайд – так ее зовут. Сегодня утром с ней связались и доставят в Бекфорд для беседы. Хочу сразу предупредить, что, по ее словам, они уже давно не встречаются. Где-то около года.

– Что? А разве они не вместе ездили на отдых?

– Так сказал Хендерсон сержанту Морган, но, по словам Трейси, она с ним не разговаривала с осени, когда он позвонил и сообщил, что между ними все кончено. Он неожиданно ее бросил, заявив, будто полюбил без памяти другую женщину.

Трейси не знала, ни кем была эта женщина, ни чем она занималась.

– И не хотела знать! – решительно произнесла она.

Ее привезли час спустя, и сейчас она пила чай у меня в кабинете.

– Я… вообще-то я была в шоке. Только представьте, сегодня я покупаю все к свадьбе, а завтра он сообщает, что свадьбы не будет, «потому что он встретил любовь своей жизни». – Она грустно улыбнулась и провела рукой по коротко стриженным волосам. – После этого я выбросила его из своей жизни. Удалила номер его телефона, из друзей в соцсетях, в общем, по полной программе. А вы не могли бы сказать, что с ним случилось? Все отказываются объяснить, какого черта тут происходит.

Я покачал головой:

– Мне жаль, но сейчас я мало что могу сообщить. Мы не думаем, что с ним что-то случилось. Нам нужно просто его найти и задать несколько вопросов. Мы не знаем, где он может находиться, а вы? Если бы он хотел скрыться? Где живут его родители, есть ли у него друзья в округе?..

Она нахмурилась.

– Это ведь не связано с погибшей женщиной? Я читала в газетах, что неделю или две назад тут погибла еще одна женщина. Она же не была… той женщиной, с которой он встречался?

– Нет-нет. Дело совсем в другом.

– Слава богу! – Ей явно стало легче. – Я хочу сказать, что она была бы для него старовата, правда?

– Почему вы так считаете? Ему нравились молоденькие?

Трейси смутилась.

– Нет… в каком смысле «молоденькие»? Той женщине, кажется, было за сорок, а Марку не было и тридцати, так что…

– Я понял.

– Вы действительно не можете сказать, в чем дело?

– А Марк когда-нибудь обращался с вами грубо, выходил из себя, проявлял жестокость?

– Что?! Господи, нет! Никогда! – Она откинулась на спинку кресла и нахмурилась. – Его в чем-то обвиняют? Но он не такой. Да, он эгоистичен, – что есть, то есть, – но человек он точно не плохой, по крайней мере, в этом смысле.

Я проводил Трейси до машины, где ждали полицейские, чтобы отвезти ее домой, по пути размышляя, в каком смысле Марк мог быть плохим. Мог ли он считать, что любовь его во всем оправдывает?

– Вы спрашивали, куда он мог поехать, – проговорила Трейси, когда мы подошли к машине. – Не зная причины, мне трудно сказать, но одно такое место приходит на ум. У нас – у моего отца – есть домик на берегу. Мы с Марком часто ездили туда на выходные. Он стоит на отшибе, вокруг ничего нет. Марк часто повторял, что это идеальное убежище.

– И в нем никто не живет?

– Мы редко там бываем. Раньше всегда оставляли ключ под горшком, но в начале года выяснилось, что кто-то им пользовался без спроса. Оставлял грязные чашки, мусор в ведре, все такое. И мы перестали класть ключ на прежнее место.

– И когда это случилось в последний раз? В смысле, когда кто-то пользовался домом без разрешения?

Она нахмурилась.

– О господи! Давно. Наверное, в апреле? Да, точно, в апреле. На пасхальные каникулы.

– И где конкретно расположен этот дом?

– В Хоуике, – ответила она. – Это маленькая деревушка, ничего особенного. На побережье возле Крастера.

Лина

Выпустив меня из багажника, он извинился:

– Мне очень жаль, Лина, но какой выбор ты мне оставила?

Я начала смеяться, а он велел мне заткнуться и сжал кулаки. Я подумала, что он может снова меня ударить, и перестала.

Мы находились на побережье возле дома, одиноко стоявшего на вершине высокого обрыва. Рядом – стена, маленький сад и стол, какие обычно выставляют на улице возле пабов. Дом, похоже, был необитаем – вокруг ни души. С того места, где я стояла, не было видно никаких других строений, а проселочная дорога казалась давно заброшенной. Сюда не доносился шум машин, и тишину нарушали только крики чаек и рокот волн внизу.

– Кричать бесполезно, – заметил он, будто прочитав мои мысли. Затем взял за локоть, подвел к столу и дал салфетку вытереть рот. – С тобой все будет в порядке.

– Неужели? – спросила я, и он отвернулся.

Мы долго сидели рядом за столом. Он по-прежнему держал меня за локоть, но постепенно его хватка слабела, а дыхание становилось ровным. Я не пыталась освободить руку. Вступать сейчас в борьбу не имело смысла. Пока. Я чувствовала страх, ноги сильно дрожали, и унять эту дрожь мне никак не удавалось. Но я чувствовала, что это хорошо, что ко мне возвращаются силы, что я вновь обретаю решимость, как тогда у него в доме. Да, пусть сейчас он одержал верх, но по той простой причине, что я не пыталась убить его сразу, не зная, с кем имею дело. Но это был лишь первый раунд. Если он считал, что сумел со мной разобраться, то сильно заблуждался. Знай, что я чувствую и через что прошла, он вряд ли держал бы меня за руку. Он бы во всю прыть мчался прочь, спасая свою жалкую жизнь.

Я сильно закусила губу и почувствовала во рту металлический привкус крови. Мне нравилось его ощущать, и я представляла, как плюну Марку в лицо. Когда пробьет час. У меня накопилось к нему много вопросов, но я не знала, с чего начать, поэтому просто спросила:

– Зачем ты сохранил это? – Я изо всех сил старалась говорить ровным голосом, чтобы не выдать свой страх. Он не ответил, и мне пришлось повторить вопрос: – Зачем ты сохранил браслет? Почему не выбросил его? Или просто не оставил на руке? Зачем ты его взял?

Он отпустил мою руку и смотрел не на меня, а на море.

– Я не знаю, – ответил он устало. – Честно, понятия не имею, зачем я его взял. Наверное, как страховку. Хватался за соломинку. Чтобы иметь хоть что-то против других… – Он не договорил и закрыл глаза.

Я понятия не имела, о чем он, но чувствовала, что у меня появился шанс. Я чуть отодвинулась. Затем еще немного. Он открыл глаза, но не пошевелился и снова стал безучастно смотреть на воду. Он выглядел измученным. Разбитым. Будто потерял все. Я откинулась на спинку скамьи. Я могла бежать. Я умею быстро бегать, если надо. Я бросила взгляд на дорогу позади дома. Я вполне могла бы сбежать, если бы мне удалось пересечь дорогу, перемахнуть через стену и оказаться в поле. Там он не сможет погнаться за мной на машине.

Но я не стала пытаться. Даже если это было моим последним шансом. Я подумала, что если все закончится плохо, то лучше умереть, зная, что случилось с мамой, чем остаться жить и вечно мучиться догадками без всякой надежды узнать правду. Такого я просто не вынесу.

Я поднялась из-за стола. Он не пошевелился и лишь смотрел, как я обошла стол и села напротив, заставив его взглянуть на меня.

– Ты знаешь, что я думала? Я думала, что мама меня оставила. Когда ее нашли и сообщили мне, я решила, что это ее выбор. Что она выбрала смерть, потому что чувствовала свою вину за случившееся с Кэти, или что ей было стыдно за себя, или… ну, не знаю. Просто потому, что вода притягивала ее сильнее меня.

Он промолчал.

– Я верила в это! – закричала я так громко, что он вскочил. – Я верила, что она меня оставила! Ты знаешь, каково это чувствовать? А теперь выясняется, что она меня не оставляла. Ты забрал ее. Забрал у меня, как забрал Кэти.

Он улыбнулся. Я вспомнила, что мы считали его привлекательным, и меня затошнило.

– Я не забирал у тебя Кэти, – произнес он. – Кэти не была твоей, Лина. Она была моей.

Я хотела наброситься на него, расцарапать ему лицо и закричать, что она не была его. Не была! Не была! Но я со всей силы впилась ногтями в кожу, до крови закусила губу и решила дослушать, что он скажет в свое оправдание.

– Я никогда не считал себя человеком, который может увлечься юной девушкой. Никогда. Я считал таких людей посмешищем. Жалкими старыми неудачниками, с которыми женщины их возраста не хотят иметь дела.

Я засмеялась:

– Именно! В самую точку!

– Нет-нет. – Он покачал головой. – Это не так. Посмотри на меня. У меня никогда не было проблем с женщинами. Они сами на меня вешаются. Сейчас ты качаешь головой, но ты это видела. Господи, да ты сама ко мне приставала.

– Ничего подобного.

– Лина…

– Ты действительно думаешь, что я тебя хотела? Не обольщайся. Это была игра, это было… – Я замолчала.

Как объяснить это такому человеку, как он? Как объяснить, что это никак не связано с ним и связано исключительно с тобой? Это – во всяком случае, для меня – было нашим с Кэти общим делом, только нашим. Люди, с которыми мы «играли», были для нас «болванчиками». Они нас нисколько не интересовали.

– Ты понимаешь, что значит быть такой, как я? – поинтересовалась я у него. – Я знаю, ты считаешь себя неотразимым или вроде того, но ты понятия не имеешь, каково это – быть девушкой, такой как я. Ты знаешь, как мне легко заставить мужчин плясать под свою дудку, смутить их? Стоит мне лишь посмотреть на них по-особенному, или встать поближе, или засунуть палец в рот и пососать, и они начинают краснеть и возбуждаться. Вот этим я с тобой и занималась, придурок. Просто дурачила.

Он хмыкнул, явно оставшись при своем мнении.

– Ладно, пусть так, Лина. Так чего ты добивалась? Когда угрожала выдать нас, когда кричала так, что услышала твоя мать, – чего ты добивалась?

– Я хотела… хотела…

Я не могла сказать ему, что хотела, чтобы все было как прежде. Хотела вернуть те времена, когда мы с Кэти были неразлучны, проводили вместе все дни напролет, вместе купались в реке, и никто на нас не смотрел, и наши тела были только нашими. Я хотела вернуть времена, когда мы еще не играли и не знали, на что способны. Но хотела этого только я. А Кэти – нет. Ей нравилось, когда на нее пялились. Для нее это было не просто игрой, а чем-то большим. В самом начале, когда я только узнала о них и мы из-за этого поругались, она сказала: «Ты не представляешь себе это ощущение, Лина: человек хочет тебя так сильно, что готов ради тебя поставить на карту все, абсолютно все. Работу, отношения, свободу. Ты не представляешь, что это за чувство».

Хендерсон смотрел на меня и ждал продолжения. Я пыталась найти слова, чтобы он понял: она ушла не только от него, но и от своей власти над ним. Мне хотелось стереть с его лица уверенность в том, что он ее знал, а я нет. Но таких слов я не нашла, и к тому же было глупо отрицать, что она действительно его любила.

В глазах у меня защипало, я опустила голову, чтобы он не видел моих слез, и вдруг заметила прямо у своих ног гвоздь. Он был длинным, не меньше десяти сантиметров. Я немного подвинула ногу, накрыла ею шляпку и слегка надавила, чтобы другая сторона гвоздя слегка приподнялась.

– Ты просто ревновала, Лина, – произнес Хендерсон. – В этом все дело, правда? Ты всегда ревновала. Мне кажется, ты ревновала нас обоих. Ее из-за меня, а меня из-за нее. Ты была лишней. И заставила нас заплатить. Вместе со своей матерью…

Я не мешала ему говорить и пороть всю эту чушь, и мне даже было не важно, что он абсолютно неправ, потому что все мое внимание было приковано к гвоздю, который мне удалось приподнять ногой. Я опустила руку под стол. Марк замолчал.

– Тебе нельзя было быть с ней, – сказала я, глядя ему за спину, чтобы отвлечь его внимание. – И ты это знаешь. Должен был знать.

– Она любила меня, и я ее любил. Всем сердцем.

– Но ты взрослый! – возразила я, продолжая смотреть ему за спину, и это сработало.

Он оглянулся, и я, растопырив пальцы, успела нащупать и схватить гвоздь. Сжав его в руке, я выпрямилась и приготовилась.

– Ты действительно думаешь, что твои чувства имеют значение? Ты был ее учителем. Вдвое старше! И ты должен был учить ее правильным поступкам!

– Она любила меня, – снова жалобно повторил он.

– Она была слишком юной для тебя, – настаивала я, сжимая в руке гвоздь. – И слишком хорошей.

Я бросилась на него, но недостаточно быстро. Вытаскивая руку из-под стола, я на секунду замешкалась, и Марк успел перехватить ееи с силой дернуть на себя. Я упала на стол.

– Что ты делаешь?!

Он вскочил и, не выпуская моей руки, вывернул ее за спину. Я взвизгнула от боли.

– Что ты делаешь?! – снова закричал он, продолжая выкручивать мне руку, и разжал мой кулак. Он отнял у меня гвоздь, схватил за волосы, прижал к столу и навалился всем телом. Я почувствовала, как в горло мне упирается холодное острие, а сверху – тяжесть его тела. Наверное, Кэти ощущала эту тяжесть, когда они были вместе. Меня вырвало, и я, сплюнув, крикнула:

– Ты был ее недостоин! Ты был ее недостоин!

Я продолжала выкрикивать это снова и снова, пока он не ударил меня.

Джулс

Тиканье часов. Тик-так. Тик-так. А потом:

– А! Вот вы где. Я позволила себе войти. Надеюсь, вы не против.

У окна, потирая распухшие икры, сидела старая женщина. Та, что подводит глаза черным и красит седые пряди в багряный цвет. Это она выдает себя за медиума и, шаркая ногами, вечно разгуливает по городу, ругает прохожих и плюет им вслед. Это ее я видела днем раньше выяснявшей отношения с Луизой возле нашего дома.

– Нет, против! – громко сказала я, стараясь не показывать, что испугалась и – как это ни глупо – боюсь ее. – Я очень даже против! Что вы тут делаете?

Тик-так. Тик-так. У нее в руках была зажигалка – та самая серебряная зажигалка с выгравированными на ней инициалами Либби.

– Это… Где вы это взяли? Это зажигалка Нел!

Старуха отрицательно покачала головой.

– Но это она! Откуда она у вас? Вы что, были в доме и брали вещи? Вы…

Она махнула пухлой рукой с яркими дешевыми украшениями на ней.

– Пожалуйста, успокойтесь. – Она улыбнулась, обнажив гнилые зубы, и указала на кресло напротив себя: – Присядьте, Джулия. Составьте мне компанию.

Я настолько растерялась, что послушалась. Пройдя через комнату, я села в кресло, а она немного поерзала на стуле, устраиваясь поудобнее.

– Тут жестковато, правда? Надо бы сделать сиденье помягче. Хотя кое-кто может сказать, что у меня и так набивка мягкая. – Она фыркнула, явно довольная собственной шуткой.

– Что вам нужно? – спросила я. – Откуда у вас зажигалка Нел?

– Она не нее, не Нел. Смотрите сами. – Она показала на гравировку. – Видите? «ЛС».

– Да, я знаю. «ЛС». Либби Ситон. Но она вряд ли принадлежала ей. Сомневаюсь, что в семнадцатом веке делали такие зажигалки.

Никки хохотнула:

– Либби тут ни при чем. Вы решили, что «ЛС» – это Либби? Нет, нет и нет! Эта зажигалка принадлежала Лорен. Лорен Таунсенд. Урожденной Слейтер.

– Лорен Слейтер?

– Ей самой. Лорен Слейтер, она же Лорен Таунсенд. Мать вашего инспектора уголовной полиции.

– Мать Шона?

Я вспомнила про мальчика на ступеньках и мосту.

– Лорен из той истории – это мать Шона?

– Точно. Господи! А вы не очень-то сообразительны. И это не просто история. Лорен Слейтер вышла замуж за Патрика Таунсенда. У нее был сын, которого она любила без памяти. Все как полагается. Только потом, как уверяют полицейские, она ни с того ни с сего взяла и наложила на себя руки. – Старуха подалась вперед и ухмыльнулась. – Не очень-то одно с другим вяжется, правда? В свое время я говорила об этом, но меня никто не слушал.

Неужели Шон был тем мальчиком? И видел со ступенек, как упала его мать? Или не видел, как она упала, если верить другой версии? Неужели это правда, а не твой вымысел, Нел? У Лорен имелся любовник, она много пила, распутничала и была плохой матерью. Разве это не про нее? Именно на страницах, посвященных Лорен, ты написала: «Бекфорд – не место самоубийц. Бекфорд – это место, где избавляются от неугодных женщин». Что именно ты имела в виду?

Никки продолжала, тыча в меня пальцем:

– Видите? Вот об этом я и говорю. Никто меня не слушает. Я сижу тут перед вами, а вы все равно не слушаете!

– Я слушаю, слушаю. Только… я не понимаю.

Она фыркнула.

– Поняли бы, если бы слушали. Эта зажигалка, – тик-так, – принадлежала Лорен, верно? Вы должны себя спросить: почему ваша сестра держала эту зажигалку среди своих вещей?

– «Среди своих вещей»? Так вы были в доме! И забрали ее… так это вы? Это вы написали на зеркале?

– Послушайте! – Она поднялась. – Забудьте об этом, это не важно.

Никки подошла ко мне, наклонилась и чиркнула зажигалкой. Между нами вспыхнул язычок пламени. От нее пахло пережженным кофе и увядающими розами. Я отшатнулась от этого старушечьего запаха.

– Вы знаете, как он ее использовал? – спросила она.

– Кто ее использовал? Шон?

– Да нет же, глупая! – Она закатила глаза и вернулась на свой стул, жалобно скрипнувший под тяжестью ее тела. – Патрик! Старик. Он тоже не пользовался ею, чтобы закурить. После смерти жены он собрал все, что ей принадлежало – вещи, картины, буквально все, – вынес на задний двор и сжег. Сжег все. А этим, – она снова чиркнула зажигалкой, уже в последний раз, – он разжег костер.

– Ясно, – сказала я, теряя терпение. – Но я все равно не понимаю, почему Нел держала ее у себя? И зачем вы ее забрали?

– Вопросы, вопросы, – вздохнула Никки с улыбкой. – Ладно. Что касается того, зачем я ее забрала, – мне был нужен принадлежавший ей предмет. Чтобы я могла установить с ней контакт и поговорить. Раньше я слышала ее голос ясно и четко, но… Иногда голоса становятся глухими и невнятными, разве не так?

– Понятия не имею, – холодно отозвалась я.

– А-а, поняла! Вы мне не верите? Как будто сами никогда не разговаривали с мертвыми? – Она понимающе засмеялась, и волосы у меня на голове зашевелились. – Мне нужен был предмет для сеанса магии. Держите! – Она протянула мне зажигалку. – Возвращаю. Я могла бы ее продать, верно? Могла бы еще кое-что прихватить и продать – у вашей сестры было много ценных вещей, драгоценностей например. Но я этого не сделала.

– Очень любезно с вашей стороны.