В тихом омуте Хокинс Пола

Часть третья

Понедельник, 24 августа

Марк

Он вернулся домой поздно, в третьем часу ночи. Рейс из Малаги задержали, он где-то потерял парковочный билет, и на поиски машины ушло целых три четверти часа.

Теперь он жалел, что поиски не заняли больше времени, что он вообще нашел машину и не остался ночевать в гостинице. Тогда бы прожил спокойно еще целый день. Потому что теперь, обнаружив все окна разбитыми, он понял, что не сможет уснуть. Не только сегодня, вообще никогда. Отдых закончился, и от душевного спокойствия не осталось и следа. Его предали.

Он жалел, что все же порвал со своей невестой. Тогда, если бы за ним пришли, он всегда мог сказать: «Что?! Да я только что вернулся из Испании, где провел пять дней со своей невестой. Красивой и образованной девушкой двадцати девяти лет».

Правда, это вряд ли бы что-то изменило. Было бы не важно, ни что он говорит, ни что делает, ни как прожил свою жизнь: его бы все равно распяли. Для прессы, полиции, школы, общины было бы абсолютно не важно, что он никакой не извращенец, гоняющийся за девушками вдвое моложе себя. Было бы не важно, что он полюбил и что его тоже полюбили. Взаимность чувств никого бы не интересовала, зрелость Кэти, ее рассудительность, ум, выбор – все это не имело бы никакого значения. Все бы зациклились только на их возрасте – ему двадцать девять, а ей пятнадцать – и пустили бы его жизнь под откос.

Он стоял на лужайке, глядя на пустые глазницы окон, и всхлипывал. Если бы что-то еще оставалось неразбитым, он бы сам все разбил. Он стоял на лужайке и проклинал ее, проклинал тот день, когда впервые обратил на нее внимание, увидел, насколько красивее она была своих глупых самовлюбленных подружек. Он проклинал тот день, когда она медленно подошла к его столу, покачивая полными бедрами и улыбаясь.

«Мистер Хендерсон, могу я обратиться к вам за помощью?» – спросила она.

Она наклонилась к нему так близко, что он уловил не испорченный духами запах ее чистой кожи. Сначала он опешил, решил, что она с ним играет и просто дразнит. Разве не она начала первой? И почему нести ответственность за все должен он один? Он стоял на лужайке с полными слез глазами и чувствовал, как его охватывает паника. Он ненавидел Кэти, ненавидел себя, ненавидел ситуацию, в которой оказался и из которой теперь не видел выхода.

Что делать? Зайти в дом, собрать вещи и уехать? Сбежать? Он лихорадочно соображал: куда бежать и как? Его уже ищут? Наверняка. Если он снимет деньги, они узнают? Если попытается покинуть страну, то будут его ждать? Он представил, как служащий в аэропорту сравнит его с фотографией, снимет трубку, и полицейские в форме вытащат его из очереди удивленных туристов, отправляющихся на отдых. А они будут знать, за что его задержали? На торговца наркотиками не похож, террориста тоже, наверняка что-то гораздо хуже. Он посмотрел на пустые окна дома и представил, что внутри его уже ждут, что все уже обыскали, просмотрели все книги и бумаги, перерыли весь дом в поисках доказательств того, что он сделал.

Но они ничего не смогут найти. В нем затеплилась робкая надежда. В доме не осталось никаких следов. Никаких любовных писем, никаких фотографий в ноутбуке, ничего, что могло бы указать на то, что она тут бывала (постельное белье давно выкинуто, весь дом убран и продезинфицирован, все следы стерты). Какие у них доказательства, кроме фантазий мстительной девчонки-подростка? Той, что сама искала его расположения, но получила отпор. Никто, ни одна живая душа толком не знала, что было у них с Кэти, и не должна знать. Нел Эбботт уже отошла в мир иной, а слова ее дочери не много стоили.

Он стиснул зубы, покопался в кармане в поисках ключей, обошел дом и открыл заднюю дверь.

Она накинулась на него в темноте, яростно кусаясь и царапаясь. Он оттолкнул ее, но она не унималась. Какой у него был выбор? Какой выбор она ему оставила?

А теперь пол перемазан кровью, а вымыть его нет времени. Начинало светать. Ему пора.

Джулс

На меня вдруг снизошло озарение. Еще секунду назад я не находила себе места от страха, но сейчас успокоилась, потому что знала. Знала, не где находилась Лина, а кем она была. И теперь могла приступить к поискам.

Я сидела на кухне в оцепенении, не в состоянии ясно мыслить. Полицейские только что ушли и отправились на реку продолжать поиски. Они велели мне сидеть дома и никуда не уходить. На всякий случай. Если Лина вдруг вернется. Велели продолжать звонить и не выключать мобильник. «Вы поняли, Джулия? Пусть телефон будет все время включен». Они говорили со мной, как с ребенком.

Наверное, их трудно винить, потому что они все время задавали вопросы, на которые у меня не было ответа. Я знала, когда видела Лину в последний раз, но не знала, когда в последний раз она находилась в доме. Я не знала, во что она была одета, когда уходила; я даже не могла вспомнить, что на ней было, когда мы виделись. Я не могла отличить сон от реальности – играла ли на самом деле музыка или мне это приснилось? Кто запер дверь, кто включил свет? Детективы смотрели на меня с подозрением: почему я ее отпустила, видя, как она расстроена после ссоры с Луизой Уиттакер? Почему не бросилась за ней, не попыталась успокоить? Я видела, с каким выражением полицейские переглядывались, видела их молчаливое осуждение: какой из этой женщины опекун?

Ты тоже не оставляла меня в покое, и в голове все время звучал твой голос: «Почему ты не пошла за ней, как я пошла за тобой? Когда мне было семнадцать лет, я вытащила из воды сестру, не дав ей утопиться». Нет, Нел, это из-за тебя я оказалась в воде, и ты меня едва не утопила. (Вечная перебранка – твое утверждение против моего, и снова по кругу. У меня больше не было сил ее продолжать.)

И вот тут произошло нечто. Изнемогая от усталости и страха, я что-то заметила краем глаза. Как будто какое-то движение, какую-то тень. «Неужели это из-за меня ты оказалась в воде?» – спросила ты. Из-за тебя или из-за Робби? А может, из-за комбинации вас обоих?

Пол чуть качнулся, и я ухватилась за шкаф, чтобы сохранить равновесие. «Комбинации вас обоих». У меня перехватило дыхание, а грудь сдавило, как перед приступом паники. Я ждала, что перед глазами все поплывет, но ничего не случилось. Я продолжала стоять и дышать. «Комбинации вас обоих». Я бросилась наверх, в твою комнату, – и точно! Фотография, где вы с Линой вместе, и на губах у нее играет улыбка хищника. Не твоя. Эта улыбка – его! Робби Кэннона. Она стоит у меня перед глазами – он улыбался мне именно так, когда лежал на тебе и вдавливал твои плечи в песок. Вот кто такая Лина. Она – комбинация вас обоих. Лина твоя, но и его тоже. Лина – дочь Робби Кэннона!

Джулс

Я присела на кровать со снимком в руках. Вы с Линой улыбались мне, и я почувствовала, как из глаз брызнули горячие слезы, и я наконец заплакала по тебе так, как должна была на похоронах. Я вспомнила, каким он был в день похорон, – я истолковала его взгляд неправильно. Это был взгляд не хищника, а собственника. Он смотрел на девушку не как на объект соблазна и обладания. Она уже принадлежала ему. Так, может, он приехал за ней, чтобы забрать то, что принадлежит ему по праву?

Найти его не представляло труда. Его отец владел сетью крутых автосалонов по всему северо-востоку страны. Компания называлась «Кэннон карз». Ее больше не было, она давно разорилась, но в Гейтсхеде продолжало функционировать ее жалкое подобие. Я отыскала сайт этой фирмы, где на главной странице была размещена фотография Робби, сделанная, судя по всему, несколько лет назад. Тогда он еще не так обрюзг, и лицо сохраняло черты жестокого красавца, каким он был в молодости.

Я не собиралась звонить в полицию, потому что там бы меня все равно не стали слушать. Я просто забрала ключи от машины и уехала. Покидая Бекфорд, я была довольна собой: я сама во всем разобралась и теперь владею ситуацией. Чем дальше я уезжала от городка, тем увереннее становилась: туман усталости рассеивался, и мышцы наливались силой. Я вдруг ощутила голод, причем зверский, и мне нравилось это чувство – я сильно прикусила щеку и во рту появился вкус металла. Во мне пробудился какой-то древний дух ярости и бесстрашия: я представляла, как наброшусь на него, словно амазонка, и разорву на части.

Автомастерская располагалась в захудалой части города под железнодорожным мостом. Нехорошее, зловещее место. Когда я до нее добралась, от моей храбрости уже мало что осталось. Руки при переключении передачи или включении поворотника дрожали, а во рту ощущался вкус не крови, а желчи. Я старалась сосредоточиться на цели своего приезда – найти Лину и спасти ее, – но вся моя энергия уходила на то, чтобы загнать вглубь воспоминания, которые я держала взаперти полжизни. Теперь они поднимались на поверхность, будто пузырьки воздуха в воде.

Я припарковала машину через дорогу от мастерской. Возле здания стоял человек и курил сигарету – моложе Кэннона и точно не он. Я вылезла из машины, на негнущихся ногах пересекла дорогу и подошла к нему.

– Я могу поговорить с Робертом Кэнноном? – спросила я.

– Ваша тачка? – поинтересовался он, кивая на машину. – Можете сразу заезжать…

– Я по другому вопросу. Мне надо поговорить… Он здесь?

– Так дело не в тачке? Он у себя в кабинете, – пояснил человек, кивком показав, где именно. – Можете пройти, если хотите.

Я вгляделась в зловещий полумрак мастерской, и внутри у меня все сжалось.

– Нет, – сказала я как можно тверже. – Я подожду здесь.

Он щелчком выбросил недокуренную сигарету.

– Дело ваше, – произнес он и скрылся в темном проеме.

Я сунула руку в карман и поняла, что оставила мобильник в сумке на переднем сиденье машины. Я повернулась, чтобы пойти и забрать его, отлично понимая, что, оказавшись в безопасности, уже не решусь покинуть машину, заведу двигатель и тут же уеду.

– Я могу вам помочь?

Я застыла на месте.

– Вы что-то хотели, киска?

Я обернулась и увидела его – он был даже отвратительнее, чем в день похорон. Лицо обрюзгло, багровый нос испещрен синими прожилками, разбегавшимися по щекам, как протоки в устье реки. Походка была прежней, чуть вразвалочку. Он внимательно на меня посмотрел.

– Мы знакомы?

– Это вы Роберт Кэннон? – спросила я.

– Да, – подтвердил он. – Я Робби.

На долю секунды мне стало его даже жалко. Он по-прежнему называл себя уменьшительным именем. Робби – это имя ребенка, маленького мальчика, который играет на заднем дворе и лазает по деревьям. Так не зовут располневших неудачников и банкротов, которые держат сомнительные мастерские на окраине города. Он подошел ближе, обдав меня запахом пота и спиртного, и вся моя жалость тут же испарилась: я вспомнила тяжесть его тела на себе, вспомнила, как не могла ни вдохнуть, ни выдохнуть.

– Послушайте, милая, я очень занят, – сказал он.

Мои руки сжались в кулаки.

– Она здесь? – спросила я.

– Она – это кто? – Он нахмурился, но потом закатил глаза и вытащил из кармана пачку сигарет. – Черт, вы что – подружка Шелли? Я уже говорил ее старику, что не видел этой шлюхи несколько недель. Поэтому если вопрос о ней, то разговор закончен, ясно?

– Лина Эбботт, – произнесла я. – Она здесь?

Он закурил. В его тусклых карих глазах что-то промелькнуло.

– Так вы ищете… кого теперь? Дочку Нел Эбботт? Да кто вы такая? – Он оглянулся. – И с чего решили, что ее дочь здесь?

Он не разыгрывал комедию. Я видела, что он был слишком туп для этого. Он не знал, где Лина. Я повернулась уйти. Чем дольше я буду здесь находиться, тем больше он узнает. А я не смогу промолчать.

– Погодите, – сказал он, кладя руку мне на плечо.

Я резко дернулась и оттолкнула его.

– Спокойно! – Он поднял руки, словно защищаясь. – Да в чем дело? Вы… – Он прищурился. – Я вас видел – вы были на похоронах.

Наконец до него дошло.

– Джулия? – Его лицо расплылось в улыбке. – Черт возьми, а я тебя и не узнал! – Он оглядел меня с ног до головы. – Джулия, что же ты молчишь?

Он предложил мне выпить чаю. Я начала смеяться и не могла остановиться. Я смеялась, пока по щекам у меня не потекли слезы, а он стоял и смотрел, сначала неуверенно подхихикнув, а потом молча, в полной растерянности.

– Что происходит? – поинтересовался он раздраженно.

Я вытерла глаза тыльной стороной ладони.

– Лина сбежала. Я ее везде ищу и подумала…

– Ну, тут ее нет. А с чего ты взяла, что она может быть здесь? Я с ней даже не знаком и впервые увидел на похоронах. Если честно, даже в сердце кольнуло. Уж больно похожа на Нел. – Он изобразил на лице участие. – Мне было жаль узнать о случившемся. Правда жаль, Джулия.

Он хотел снова до меня дотронуться, но я отстранилась. Он сделал шаг навстречу.

– Я… я просто не могу поверить своим глазам, Джулия. Ты сильно изменилась. – На его лице появилась гадкая улыбка. – Даже не знаю, как я мог забыть, – произнес он, понизив голос. – А ведь это я лишил тебя невинности и сорвал твою черешенку, верно? – Он рассмеялся. – Давно это было.

«Черешенку». С этим словом ассоциировались дни рождения, воздушные шары, веселье и сладкий вкус ягод, а совсем не его скользкий язык у меня во рту и грязные пальцы внизу моего живота. Я думала, что меня вырвет.

– Нет, Робби, – возразила я и сама удивилась, как ровно и спокойно прозвучал мой голос. – Ты не «сорвал мою черешенку». Ты меня изнасиловал.

Улыбка сползла с его обрюзгшего лица. Он оглянулся и снова шагнул ко мне. Голова у меня кружилась от адреналина, дыхание участилось. Я сжала кулаки.

– Я – что?! – прошипел он. – Какого черта?! Я никогда… я тебя не насиловал! – Последнее слово он произнес шепотом, будто боялся, что нас могут подслушать.

– Мне было тринадцать лет, я просила тебя перестать, плакала так, что не могла остановиться, я… – Я замолчала, потому что к горлу подступили слезы, а я не хотела плакать перед этим ублюдком.

– Ты плакала, потому что это был твой первый раз, – заискивающе и тихо произнес он, – и было немного больно. И ты не говорила, что не хочешь. Ни разу не сказала «нет». – И повторил уже увереннее: – Лживая сука! Ты ни разу не сказала «нет»! – Теперь его разобрал смех. – Да я мог получить все, что хотел, помнишь? Половина девчонок Бекфорда бегали за мной в мокрых трусиках. У меня была твоя сестра – самая крутая девчонка в округе. И ты правда считаешь, что мне понадобилось насиловать такую толстую корову, как ты?

Он верил в это. Я видела, что он искренне так считал, и поняла, что проиграла. Все это время он не чувствовал за собой вины. Не испытывал угрызений совести, потому что не считал себя насильником. Все это время, да и сейчас тоже, он верил, что оказал толстой девочке большую услугу.

Я повернулась и пошла прочь. Я слышала, как он шагал сзади, бормоча себе под нос:

– У тебя всегда были не все дома. Всегда. Не могу поверить, что слышу такое дерьмо…

Не доходя пары метров до машины, я резко остановилась. «Неужели в глубине души тебе не понравилось?» Что-то было не так. Если Робби не считал, что меня изнасиловал, то почему могла так считать ты? О чем ты спрашивала, Нел? Что имела в виду? Что именно могло мне понравиться?

Я обернулась. Робби стоял сзади с открытым ртом, опустив похожие на окорока руки.

– Она знала? – спросила я.

– Что?

– Нел знала? – закричала я.

Он выпятил губы.

– Что знала? Что я тебя трахнул? Шутишь? Только представь, как бы она отреагировала, узнав, что после нее я трахнул ее маленькую сестренку? – Он засмеялся. – Я рассказал ей про самое начало, как ты напилась, была никакая, приставала ко мне и жалобно смотрела своими поросячьими глазками: ну пожалуйста! Ты вечно вертелась под ногами как собачонка, всегда тайком следила за нами, даже когда мы занимались любовью. Тебе нравилось подглядывать, или не так? Ты думала, мы не замечали? – Он снова засмеялся. – Замечали. Мы даже шутили о том, какой маленькой, толстой и несчастной извращенкой ты была: никто тебя никогда не трогал и не целовал, и тебе нравилось смотреть, как все это достается горячей старшей сестричке. – Он покачал головой. – Изнасилование? Не смеши меня. Тебе хотелось получить то же, что и Нел, и ты это ясно дала понять.

Я представила себя под деревьями или возле двери в спальню, откуда следила за ними. Он был прав, я действительно за ними подглядывала, но не с похотью, не с завистью, а с каким-то жутковатым любопытством. Я смотрела, как смотрят все дети, а я и была маленьким ребенком. Маленькой девочкой, которая не хотела видеть, что делают с ее сестрой (потому что все выглядело так, как будто с тобой что-то делают), но просто не могла отвести взгляд.

– Я сказал ей, что ты ко мне приставала, а когда я тебя оттолкнул, то убежала в слезах, и она бросилась за тобой.

Перед глазами у меня замелькали картины из прошлого: твои слова, злость, то, как ты держала мою голову под водой, а потом схватила за волосы и вытащила на берег.

«Ах ты, дрянь! Тупая толстая дура! Ты что задумала?!»

А может: «Ах ты, дрянь! Тупая толстая идиотка! Ты чего творишь?!»

А потом: «Я знаю, он тебя обидел, но чего ты ждала?»

Я села в машину, руки дрожали. Я с трудом достала ключи. Робби по-прежнему стоял рядом и не успокаивался:

– Да, мотай отсюда, лживая сучка. Ты ведь не думала, что девушка тут? Просто нашла предлог? И приехала увидеть меня. Хочешь продолжения?

Я слышала, как он смеялся, переходя улицу.

– Никаких шансов, киска. Все в прошлом. Ты, может, и похудела, но осталась такой же идиоткой.

Я тронулась с места, чуть отъехала, и двигатель заглох. Выругавшись, я снова повернула ключ зажигания и, когда мотор завелся, выжала до отказа педаль газа, стремясь побыстрее оказаться как можно дальше от него и всего, что произошло. Я понимала, что должна беспокоиться о Лине, но не могла думать ни о чем, кроме одного: ты не знала!

Ты не знала, что он меня изнасиловал.

Когда ты сказала: «Мне жаль, что он тебя обидел», ты имела в виду то, что он оттолкнул меня. А когда говорила: «Но чего ты ждала?», ты, конечно, имела в виду, что он так поступил, потому что я еще маленькая. А когда спросила: «Неужели в глубине души тебе не понравилось?», ты имела в виду не секс, а воду.

Мир, в котором я жила, рухнул. Я была слепа и даже не допускала сомнений. А ты ничего не знала.

Я съехала на обочину и разревелась – мое тело сотрясали рыдания от осознания жуткой правды: ты ничего не знала. Все эти годы, Нел. Все эти годы я приписывала тебе ужасную жестокость, а чем ты это заслужила? Чем? Все эти годы я тебя не слушала, постоянно отказывалась тебя выслушать. А теперь мне самой казалось невероятным, как я могла не понять, что вопрос «Неужели в глубине души тебе не понравилось?» относился к реке, к той ночной воде. Ты хотела знать, что чувствует человек, отдаваясь во власть воды.

Я перестала плакать. В голове прозвучал твой голос: «У тебя нет на это времени, Джулия», и я улыбнулась.

– Я знаю, – громко ответила я. – Я знаю.

Меня больше не трогало, что думал Робби, мне было не важно, что он всю жизнь считал, будто ничего не сделал, – для мужчин вроде него это обычная вещь. И какая разница, что он думал? Для меня он был пустым местом. Для меня всегда имела значение ты: что ты знала, и чего не знала, и что я всю жизнь наказывала тебя за то, чего ты не делала. А теперь я не могла сказать тебе, как мне жаль.

Вернувшись в Бекфорд, я остановила машину на мосту, спустилась по мшистым ступенькам и направилась по тропинке к реке. Было чуть за полдень, становилось прохладнее, поднимался ветер. Не лучшее время для купания, но я так долго ждала и хотела быть там, с тобой. Только так я могла снова оказаться рядом, другого способа не существовало.

Я сняла туфли и, оставшись в джинсах и футболке, немного постояла на берегу. Потом медленно двинулась вперед: первый шаг, второй, третий. Чувствуя, как ноги начали вязнуть в иле, я закрыла глаза, но не остановилась. Когда вода сомкнулась у меня над головой, я сквозь невольный ужас вдруг осознала, что на самом деле ощущение было приятным. По-настоящему приятным.

Марк

На бинте, которым была перевязана рука Марка, проступила кровь. Он плохо наложил повязку и, несмотря на все попытки расслабиться, продолжал изо всех сил сжимать руль. У него ныла челюсть, а за глазами пульсировала острая боль. Голову снова сжали тиски. Он чувствовал, как они выдавливали кровь из вен и череп начинал трещать, будто вот-вот расколется. Он дважды останавливал машину на обочине и выходил, чтобы не испачкать рвотой салон.

Он понятия не имел, куда ехать. Сначала он направился на север, в сторону Эдинбурга, но потом передумал. А вдруг они ждут его именно там? Выставят на въезде полицейские кордоны, посветят фонарем в лицо, грубо вытащат из машины и тихо предупредят, что дальше будет только хуже? Намного хуже. Он развернулся и поехал в другую сторону. От сильной боли голова отказывалась соображать. Ему надо остановиться, перевести дух, составить план. Марк свернул с шоссе и поехал в сторону побережья.

Все, чего он так боялся, теперь наверняка произойдет. Перед глазами мелькали картины из будущего, будто записанного на пленку, и он прокручивал ее снова и снова: полицейские в дверях, журналисты выкрикивают вопросы, пока его ведут к машине, набросив на голову одеяло. Окна с новыми стеклами вновь забрасывают камнями и разбивают. Стены дома разукрашивают надписями, почтовый ящик мажут дерьмом. Суд. Господи, суд! Лица родителей, когда Лина повторит свои обвинения, вопросы суда: когда, где и сколько раз? Стыд. Приговор. Тюрьма. Все, о чем он предупреждал Кэти, когда говорил, что его ждет. Он не вынесет этого. Не сможет перенести.

В ту июньскую пятницу он ее не ждал. Она должна была пойти на чей-то день рождения, пропустить который не могла. Он помнил, как открыл дверь, увидел ее и сначала обрадовался, как радовался каждой их встрече, но потом заметил у нее на лице тревогу и беспокойство. Сегодня видели, как на школьной парковке он о чем-то разговаривал с Нел Эбботт. О чем они говорили? Почему он вообще с ней разговаривал?

– Меня видели? Кто? – изумился он, решив поначалу, что Кэти ревнует.

Кэти отвернулась и почесала затылок, как всегда делала, когда нервничала или смущалась.

– Кэти, в чем дело?

– Она знает, – тихо ответила Кэти, глядя в сторону.

Земля разверзлась у него под ногами, и он почувствовал, что летит в бездонную пропасть. Он схватил ее за руку и повернул к себе.

– Мне кажется, что Нел Эбботт знает, – повторила она.

И потом рассказала все – и о чем лгала, и что скрывала. Лина была в курсе уже несколько месяцев, брат Кэти тоже.

– Господи! Господи, Кэти, почему ты не сказала мне? Как ты могла… Господи!

Никогда раньше он на нее не кричал и теперь видел, как она напугана и расстроена, но остановиться уже не мог.

– Ты понимаешь, что теперь со мной сделают? Ты понимаешь, черт тебя побери, как поступают в тюрьме с извращенцами?

– Но ты не извращенец! – закричала она.

Он схватил ее за плечи (воспоминание об этом даже сейчас окатило его жаркой волной стыда).

– Он самый! И сделала меня им ты!

Он велел ей уходить, но она отказывалась. Просила и умоляла. Клялась, что Лина ни за что не проболтается. И никогда никому ничего не скажет. «Лина любит меня. И ни за что не сделает мне больно». Она убедила Джоша, что все давно кончено, да ничего такого и не было, что переживать не из-за чего, а если он не станет молчать, то разобьет родителям сердце. Но Нел?

– Я даже не уверена, что она знает, – сказала Кэти. – По словам Лины, она могла слышать какие-то обрывки…

Она не закончила фразы, и по ее взгляду он понял, что она лжет. Он не мог ей верить, ни единому ее слову. Эта чудесная девушка, очаровавшая и околдовавшая его, не заслуживала доверия.

Он сказал, что между ними все кончено, видел, как вытянулось лицо Кэти, а когда она попыталась обнять его, сначала просто отстранился, а потом даже оттолкнул ее.

– Нет, послушай! Мы не можем больше видеться, как прежде. Вообще не можем, поняла? Все кончено. Ничего не было. Между нами ничего никогда не было и ничего нет.

– Марк, пожалуйста, не говори так.

Ее душили рыдания, и сердце у него разрывалось.

– Пожалуйста, не говори так. Я люблю тебя…

Он чувствовал, что слабеет, позволил себя обнять и поцеловать, его решимость таяла на глазах. Она прижалась к нему, и он вдруг отчетливо представил себе, как к его избитому и пережившему надругательство телу прижимается другое – мужское, да не одно, – и резко оттолкнул ее.

– Нет! Нет! Ты представляешь, что натворила? Ты разрушила мою жизнь, понимаешь? Когда это выйдет наружу, – когда эта стерва обратится в полицию, – моей жизни придет конец. Ты знаешь, что делают с такими, как я, в тюрьме? Ведь знаешь? Думаешь, я это переживу? Нет, не переживу. Моя жизнь закончится.

Видя на ее лице испуг и боль, он добавил:

– И все благодаря тебе.

Когда ее тело вытащили из воды, Марк терзался угрызениями совести. Он едва мог встать с кровати, а надо было продолжать жить, ходить в школу, видеть пустое место там, где она сидела, чувствовать скорбь ее друзей и родителей и не показывать своей боли. Он, который так ее любил, не мог позволить себе горевать по ней так, как она заслуживала. Не мог, потому что, хоть и не прощал себе сказанных сгоряча слов, знал, что особой его вины в случившемся не было. В чем заключалась его вина? Разве от человека зависит, кого он полюбит?

Марк услышал стук и, вздрогнув от неожиданности, невольно крутанул руль и выскочил на середину дороги. Потом вернулся на свою полосу и поехал, прижимаясь к обочине. Решив, что наехал на что-то, он посмотрел в зеркало заднего вида, но сзади был только ровный асфальт. Марк глубоко вздохнул и с силой вцепился в руль, морщась от боли в потревоженной ране на ладони. Потом включил радио на полную громкость.

Он понятия не имел, как поступить с Линой. Сначала он собирался добраться до Эдинбурга, оставить машину на парковке и на пароме уехать на континент. Лину найдут быстро. Во всяком случае, рано или поздно. Он чувствовал себя ужасно, но утешал себя тем, что его вины в этом не было. Это она на него накинулась, а не наоборот. А когда он попытался защититься, она набрасывалась снова и снова, крича и отчаянно царапаясь. Он упал, растянувшись на кухонном полу, и дорожная сумка отлетела в сторону. И из нее, словно по прихоти какого-то божества с извращенным чувством юмора, вылетел браслет. Тот самый, что он постоянно носил с собой, с тех пор как забрал его из кабинета Хелен Таунсенд. Он еще не решил, как распорядиться своей находкой, но сейчас браслет проскользил по полу и замер между ними.

Лина уставилась на него как на потустороннее явление. У нее было такое лицо, словно браслет излучал зеленоватое колдовское свечение. Затем ее замешательство сменилось яростью, и она снова на него набросилась, только теперь вооружилась кухонными ножницами и тыкала ими, целясь ему в лицо и шею. Он поднял руки, защищаясь, и она полоснула его по ладони, оставив на ней глубокую рваную рану. Теперь эта рана сердито пульсировала, отзываясь болью на каждый удар его сердца.

Снова раздались удары – один, другой, третий. Марк бросил взгляд в зеркало заднего вида – на дороге никого – и резко нажал на педаль тормоза. Послышался глухой удар тела о металл, и снова стало тихо.

Он опять съехал на обочину и остановился, только на этот раз его не вырвало. Он заплакал. Плакал от жалости к себе, оплакивал свою загубленную жизнь. Он плакал, дергая плечами, не в силах справиться с болью, и в отчаянии колотил по рулю, пока правая рука не заболела так же сильно, как левая.

Когда они переспали в первый раз, Кэти было пятнадцать лет и два месяца. Еще десять месяцев, и она бы стала дееспособной. Они стали бы неприкосновенными – во всяком случае, с точки зрения закона. Ему пришлось бы поменять работу, и нашлись бы желающие бросить в него камень или оскорбить, но с этим он бы справился. Они бы справились. Проклятых десять месяцев! Им следовало подождать. Он должен был на этом настоять. Но Кэти не хотела ждать. Категорически. Это она торопилась, хотела, чтобы он стал ее окончательно и бесповоротно. Но теперь ее нет, а ему придется за все расплачиваться.

Подобно кислоте, разъедающей плоть, несправедливость терзала его изнутри, а тиски все продолжали сжиматься, и ему оставалось только надеяться, что Господь в конце концов сжалится и позволит его голове расколоться на части, и тогда он наконец сможет обрести покой. Как Кэти.

Лина

Очнувшись, я испугалась – я не понимала, где нахожусь. Я ничего не видела. Меня окружала кромешная тьма. Но потом по шуму двигателя и запаху бензина я поняла, что еду в машине. Голова очень болела, и губы тоже. Было жарко и душно. В спину упиралось что-то твердое, похожее на металлический штырь. Я пошарила за спиной, но предмет оказался закреплен намертво.

Жаль, потому что оружие было мне необходимо. Я боялась, но знала, что нельзя поддаваться страху. Я должна сохранить ясность мысли. Потому что рано или поздно машина остановится, и тогда либо он, либо я. И ему не уйти от расплаты за то, что он сделал с Кэти, с мамой и со мной. Черта с два! Я должна была в это поверить и продолжала твердить себе снова и снова: я должна его убить, а сама выжить.

Все эти месяцы после смерти Кэти я постоянно думала о том, как заставить Марка Хендерсона заплатить за содеянное, но мысль об убийстве никогда не приходила мне в голову. Я рассматривала разные варианты: нанести на стены его дома оскорбительные надписи, разбить окна (это я сделала), позвонить его подружке и рассказать все, что знала от Кэти: сколько раз, когда, где. Как он называл ее «своей любимицей». Я хотела подговорить ребят из старшего класса набить ему морду. Думала о том, чтобы отрезать ему член и заставить его съесть. Но об убийстве не думала никогда. До сегодняшнего дня.

Как же я могла так облажаться? Какой же надо быть дурой, чтобы позволить ему взять верх! Нельзя было идти к нему домой без четкого плана действий.

Я ничего не продумала заранее и пошла туда, повинуясь порыву. Я знала, что он возвращается с отдыха, – это при мне обсуждали Шон и Эрин. А потом, после всего, что наговорила Луиза, после разговора с Джулией о том, что это не было нашей с мамой виной, я вдруг подумала, что больше тянуть нельзя. Я хотела встать перед ним и заставить его тоже почувствовать себя виноватым. Хотела, чтобы он признал, как низко и подло поступил. Вот я и пошла, а попасть в дом не составило труда, потому что стекло задней двери я разбила раньше.

Внутри стоял затхлый запах гниения, как будто он уехал, не выбросив мусор. Я постояла на кухне и осмотрелась, посвечивая по сторонам фонариком мобильника, но потом решила включить свет – с улицы его все равно не видно, а если заметят соседи, то просто решат, что он вернулся.

А отвратительно пахло не случайно. В мойке лежала грязная посуда – на столе упаковки из-под еды на вынос с прилипшими кусочками пищи, все кругом покрывал слой жира. Мусорное ведро было забито пустыми бутылками из-под красного вина. Для меня это явилось полной неожиданностью. В школе он всегда выглядел очень опрятным, ногти чистые и аккуратно подстрижены, и я думала, что и в доме у него такой же порядок.

Я прошла в гостиную и посветила там фонариком мобильного – свет включать не стала, потому что он был заметен с улицы. Гостиная оказалась самой обыкновенной: дешевая мебель, много книг и компакт-дисков, никаких картин на стенах. Просто, грязно и уныло.

Наверху было еще хуже. Спальня выглядело жутко: постель не убрана, дверцы шкафов открыты, и тоже ужасный запах, но не такой, как внизу, а такой, какой издают больные животные. Я открыла окно, задернула шторы и включила лампу на прикроватной тумбочке. Казалось, будто в этой комнате живет кто-то очень старый: кошмарные желтые стены, коричневые шторы, пол завален бумагами и одеждой. Я открыла верхний ящик, в нем лежали беруши и кусачки для ногтей. В нижнем ящике – презервативы, смазка и меховые наручники.

Меня затошнило. Я села на кровать и заметила, что простыня съехала с матраса и на нем виднелось коричневое пятно. Меня чуть не вырвало. От самой мысли, что здесь была Кэти, была с ним, в этой жуткой комнате этого отвратительного дома, мне стало больно, больно физически. Я собралась уходить. Было глупо приходить сюда, не имея плана. Я выключила свет, спустилась вниз и подошла к двери, как вдруг услышала приближавшиеся шаги. Дверь распахнулась, и в проеме показался он. Он выглядел ужасно: лицо и глаза красные, рот открыт. Я набросилась на него. Хотела выцарапать ему глаза, заставить кричать от боли.

Я не знаю, что случилось потом. Кажется, он упал. Я стояла на четвереньках, и ко мне что-то отлетело по полу. Что-то металлическое, похожее на ключ. Я протянула руку – на предмете не было никаких зазубрин, поверхность гладкая. И круглая. Серебряный браслет с застежкой из черного оникса. Я повернула его в руке и услышала громкое тиканье часов на кухне и дыхание Марка.

– Лина, – произнес он.

Я подняла глаза и увидела на его лице страх. Я поднялась.

– Лина, – снова сказал он и сделал шаг мне навстречу.

Я невольно улыбнулась, потому что краем глаза заметила еще один блестящий предмет, на этот раз острый, и теперь точно знала, что сделаю. Мне надо перевести дыхание, прийти в себя, дождаться, пока он снова произнесет мое имя, а потом схватить ножницы с кухонного стола и воткнуть ему в шею.

– Лина. – Он протянул ко мне руку, и потом все произошло очень быстро.

Я схватила ножницы и бросилась на него, но он был выше меня, стоял с поднятыми руками, и я, наверное, промахнулась. Потому что он по-прежнему жив, сидит за рулем автомобиля, а я заперта здесь, и на голове у меня огромная шишка.

Я начала кричать, но это было глупо, потому что кто меня тут услышит? Машина ехала быстро, но я все равно кричала.

– Выпусти меня, выпусти, чертов ублюдок!

Я колотила кулаками по крышке багажника, кричала изо всех сил, а потом вдруг неожиданно – бах! Машина встала, а я больно ударилась о край багажника и разревелась.

Но дело было не только в боли. Я вдруг подумала об окнах, которые мы с Джошем разбили, и как сильно это расстроило бы Кэти. Она бы страшно разозлилась на брата, который после нескольких месяцев молчания все-таки проболтался, на меня за мое отношение к мистеру Хендерсону, но больше всего разозлилась бы из-за окон, потому что боялась именно этого. Разбитых стекол, выведенного краской на стене слова «педофил», перемазанного дерьмом почтового ящика, журналистов возле дома, плевков прохожих, готовых пустить в ход кулаки.

Я плакала от боли, от жалости к Кэти и от мысли, что все это разбило бы ей сердце.

– Но знаешь что, Кэти? – шепотом спросила я у нее, понимая, что веду себя как сумасшедшая и похожа на Джулию, все время бормотавшую что-то себе под нос в темноте. – Мне жаль. Мне очень жаль, потому что на самом деле он заслуживает не этого. Я могу это сказать теперь, потому что тебя больше нет, а я заперта в багажнике его машины. У меня лицо разбито в кровь и раскалывается голова, и я скажу прямо: Марк Хендерсон заслуживает не преследований или побоев. Он заслуживает куда худшего. Я знаю, что ты любила его, но он разрушил не только твою жизнь, но и мою тоже. Он убил мою маму.

Эрин

Мы с Шоном сидели в кабинете, когда поступил звонок. Бледная молодая женщина просунула голову в дверь, на ее лице был испуг.

– Еще одна, сэр. Кто-то увидел ее с холма. Женщина в воде.

Глядя на лицо Шона, я решила, что его вот-вот вырвет.

– Не может быть, – сказала я. – У реки полно полицейских. Откуда там взяться еще одной?

Когда мы приехали, на мосту уже собралась толпа, которую с трудом сдерживали полицейские. Шон бегом помчался по тропинке под деревьями, я за ним. Мне хотелось замедлить шаг и даже остановиться, лишь бы не видеть, как из воды вытаскивают эту девушку.

Но это оказалась не она, а Джулс. Когда мы добрались до места, ее уже вытащили на берег. В тишине слышался какой-то странный звук, похожий на крик сороки. Я не сразу сообразила, что его издавала Джулс – это у нее стучали зубы. Она вся дрожала, а мокрая одежда на худеньком теле лежала складками, как полотно сложенного шезлонга. Я окликнула ее по имени, и она уставилась на меня непонимающим взглядом налитых кровью глаз, как будто никак не могла прийти в себя и не узнавала меня. Шон снял пиджак и накинул ей на плечи.

Она что-то пробормотала, словно находилась в трансе. Нам она не сказала ни слова и, казалось, едва замечала наше присутствие. Просто сидела, смотрела на черную воду и шевелила губами, совсем как тогда в морге, когда увидела сестру на столе. Она не произносила ни слова, но, казалось, кому-то возражала, спорила с невидимым оппонентом.

Облегчение, которые мы испытали, длилось всего несколько минут, потому что случилась новая неприятность. Полицейские, отправившиеся побеседовать с Марком, вернувшимся из отпуска, никого в доме не застали. Зато там нашли кровь: на кухне следы борьбы, пол и дверные ручки перемазаны кровью, а машины Хендерсона нигде не было.

– О господи! – прошептал Шон. – Лина!

– Нет! – воскликнула я, пытаясь убедить и себя, и Шона.

Я вспомнила о разговоре с Хендерсоном за день до его отъезда в отпуск. В нем было что-то не то, какая-то слабость. И боль. Нет ничего опаснее мужчины в таком состоянии.

– Нет. Возле дома дежурили полицейские, его ждали, он не мог…

Но Шон покачал головой:

– Нет, не ждали. Их там не было. На шоссе A68 произошла авария, и туда направили всех сотрудников. Сняли все посты и послали туда. Возле дома Хендерсона никто не дежурил.

– Черт! Черт!

– Именно! Наверное, он вернулся, увидел, что разбиты все окна, и все понял. Что Лина Эбботт нам рассказала.

– И что? Пошел за ней и силой притащил к себе в дом?

– Откуда мне знать?! – огрызнулся Шон. – Это наша вина. Нам надо было следить за домом, следить за ней… Это мы виноваты, что она пропала.

Джулс

Полицейский – раньше я его не встречала – хотел войти со мной в дом. Он был молод, лет двадцати пяти, но благодаря пухлому, розовощекому и лишенному растительности лицу казался еще моложе. Несмотря на его безобидную внешность, я настояла, чтобы он ушел – я не хотела оставаться в доме с мужчиной одна, как бы он ни выглядел.

Я поднялась наверх и пустила в ванну воду. Вода, кругом вода. Мне не хотелось вновь в нее погружаться, но другого способа избавиться от озноба, пробиравшего до самых костей, я не знала. Я присела на край ванны с телефоном в руке и закусила губу, чтобы перестать стучать зубами. Я снова и снова продолжала набирать номер Лины, но в ответ слышала только ее жизнерадостный голос, предлагавший оставить сообщение. Со мной она никогда так не разговаривала.

Когда ванна наполовину наполнилась, я сжала зубы, борясь с паникой, и медленно опустилась в воду. Сердце бешено колотилось. Все хорошо. Все хорошо. Все хорошо. Ты так говорила. Той ночью, когда мы были здесь вдвоем, ты поливала меня сверху горячей водой и успокаивала. «Все хорошо, – твердила ты. – Все хорошо, Джулия. Все в порядке». Конечно, это было не так, но ты этого не знала. Ты просто считала, что у меня был ужасный день, что надо мной смеялись, что меня унизили и что меня отверг парень, который мне нравился. И что я в конце концов, как в дешевой мелодраме, отправилась к Смертельной заводи и решила в ней утопиться.

Ты злилась, потому что думала, будто я так поступила, чтобы сделать тебе больно и навлечь на тебя неприятности. Чтобы мама меня больше любила, даже сильнее, чем прежде. Чтобы она от тебя отвернулась. Потому что тогда это была бы твоя вина, разве не так? Ты насмехалась надо мной, а должна была присматривать, и все случилось, когда за меня отвечала ты.

Я повернула кран пальцем ноги и погрузилась в воду – сначала по плечи, потом по шею и, наконец, с головой. Я слушала искаженные и приглушенные водой звуки дома, сразу ставшие чужими. Неожиданный стук заставил меня вздрогнуть и сесть – ставшую теплой кожу окатил холодный воздух. Я прислушалась. Ничего. Померещилось.