Рядом с тобой Лав Тея

– Пусть Бог хранит вас.

– Спасибо, ничего не надо, у меня все есть.

– Этого у вас нет. Возьмите.

Петя развернул тряпку – в ней был крестик, маленький и очень старый, на темной веревочке. Креста у Пети действительно не было.

– Мне это не нужно, я…

Петя хотел добавить, что он коммунист, но передумал. Старик коснулся холодными пальцами его кисти:

– Бог нужен всем.

Петя завернул крестик в тряпочку и спрятал в нагрудный карман гимнастерки, рядом с партбилетом.

– Спасибо.

Старик что-то сказал, и девочка начала стягивать с себя свитер. Петя протестующе вскинул руку:

– Он твой.

Гармаш окинул взглядом людей:

– Прощайте.

– Прощайте, – сказала девочка и перекрестила Петю, – пусть Бог хранит вас.

Петя хотел сказать, что в Бога не верит, но снова передумал. Несколько человек проводили его до выхода туда, где раньше была улица, тихо бормоча: «Спасибо». Они еще долго смотрели ему вслед. Он не оборачивался, но чувствовал их взгляды.

…Через два дня крестик спас ему жизнь, так Абу сказал. Петя возразил, что его спасло окно дворца. Позже он наконец разобрал, что за буквы выгравированы на обратной стороне крестика: B. C.

Галочка спала точно как мама – на боку и, как мама, натянув одеяло на ухо. Недолго думая, Петя положил крестик поверх одеяла и опустился на колени. Он молился, вернее, разговаривал с Богом, пока сон не сморил его. Незаметно он уснул, положив голову на край кровати. Разбудила его Галочка. Она вздрогнула, села и, как обычно, испуганно зашарила руками по простыне.

– Сухо… Фух, – она облегченно вздохнула. – Папа, ты тут спал?

Петя тряхнул головой:

– Ага.

Она улыбнулась.

– Тут где-то крестик… – Он показал пальцем на одеяло.

– Какой еще крестик? – Галя принялась распрямлять одеяло, и крестик соскользнул на ковер.

– Вот он. – Петя поднял его и положил на Галкину ладошку.

– Какой старый. – Галя прищурилась. – Откуда он у тебя?

– Мне его одна девочка подарила.

– Какая девочка?

– Я расскажу тебе, только ты никому… Хорошо?

И он рассказала про Илону и про сон. Слушая его, Галя прижала крестик к груди и заплакала.

– Я куплю тебе золотую цепочку.

– Не надо, я не люблю золото, лучше серебряную.

– Не любишь золото? – Он опустил голову. – Твоя мама тоже не любила.

После обеда он отпросился с работы и пошел к Сурэну. Домой он вернулся с тоненькой серебряной цепочкой:

– Носи, только чтоб крестик никто не видел, а то заклюют.

– Я буду надевать его на ночь.

– Правильно.

– Папа, а что это написано – В. С.?

– Не знаю, доченька, наверное, это чьи-то имя и фамилия.

Больше Галка ни разу не намочила постель.

Вечером Петя вернулся в баньку. Здесь он мог себе позволить все – плакать, выть, звать Верочку, просить Бога вернуть Юрку. Он не знал, что иногда сюда пробиралась дочка и долго смотрела на его впалые щеки, на зубы в стакане и мечтала о том, чтобы все стало как было. Чтобы он перестал пить, мамочка запела свою любимую «Ты ж мене пидманула, ты ж мене пидвела-а!», чтоб Юрка обзывал ее дурой набитой. Пусть обзывает, лишь бы рядом был. Пусть даже дерется, хоть Юрка никогда ее пальцем не тронул.

Петя вообще мало что знал о том, чем жила дочь после того, как Верочка закрыла глаза, – он жил тем, что было до того. И конечно, пил. Небо и все вокруг стало серым, приглушенным, звуки доходили до него как сквозь толщу воды. Просветление наступало редко – Петя будто выныривал из мутной заводи. Длилось это несколько часов, на рассвете. Он не хотел просветления, не хотел пробуждения памяти – просто организм не выдерживал и просил передышки. Бил озноб, зуб на зуб не попадал. Он похмелялся и шел на работу. Сутки ничего не ел, только огуречный рассол пил. Марковна сердилась, но он не мог есть. Видеть тоже никого не хотел, но Галочка-то рядом, рядом ее бледное личико и печальные глаза. А Юрка?

Это ж его мальчик. Его сын. Пусть не кровный, но сын.

…Июнь шестидесятого, они уже почти год живут в селе под Ровно. Обязанность Верочки как лесничей – проверять кормушки с солью. В четвертой кормушке, в глубине леса, она обнаружила крошечного, сморщенного, истощенного младенца, который уже не плакал. Петя на всю жизнь запомнил, как Верочка встретила его на пороге – сияющая, рыжие пряди прилипли к щекам, в чистеньком пестром халатике.

– Тише, тише! – прижимает палец к губам и манит в спальню.

А там на подушке – ребенок. Рядом бутылочка с молоком, на ней соска. О том, что ребенка себе оставят, решили сразу – Верочка уже три раза беременела, но больше двенадцати недель не носила, потому что у них кровь несовместимая. Чтобы все было по закону, Юрочку пришлось отдать в родильный дом. Правда, там предупредили, что он слабенький, легкие плохие, вряд ли выживет, мол, езжайте в дом ребенка, там выберете получше. Но лучше им не нужно было. Из роддома Юрочку перевели в дом ребенка, а уж потом передали Гармашам.

Верочка забеременела и через год благополучно родила Галю. Кровь, что ли, вдруг стала совместимой или их сердца успокоились? Лето заканчивалось, и тут, только Вера въехала в лес на телеге, как к ней бросилась женщина: «У тебя мой сын, дай хоть разок взглянуть!» Вера ей: «Не понимаю, о чем вы!» Но та не сдавалась и несколько дней подряд подстерегала Веру. Гармаши расспросили селян, что за странная женщина ходит в лесу, не опасна ли? Оказалось, ее многие знают, она из соседнего села, баба гулящая, вроде родила от женатого конюха-цыгана и ребенка отдала какой-то родственнице.

Гармаши собрались и уехали. Куда – никому не сказали.

Уехали они в Молдавию, под Кишинев. Хороший край, щедрый солнцем, весельем, людской открытостью и вином. Каждую субботу с друзьями ездят на базар и, пока Верочка занимается покупками, Петя пробует вино. Продавцов на базаре много, и к концу ряда мужчины успевают так напробоваться, что на ногах не стоят. Недолго, правда, – вино легкое, через час выветривается. Все хорошо, уже подумывают о том, чтобы остаться тут навсегда, но вдруг встречают на базаре знакомую из села, что под Ровно. И вскоре к ним наведывается санитарка – постаревшая, но по-прежнему настырная, – они уехали в Бендеры с надеждой, что уж здесь она их не достанет. Но она их и там достала – пришлось уехать далеко, в Беларусь.

В начале ноября выпал снег. Подперев щеки кулачками, Галя сидела у окна и любовалась снежинками – рожденная летом, она почему-то больше всего любила зиму. Она усмехнулась, вспомнив, как мама – она тоже родилась летом – говорила:

– Люблю в мороз сидеть дома на горячей печке.

И смеялась… А как она пела! Ее «Ты ж мене пидманула, ты ж мене пидвела-а!» подхватывали сидящие за столом, и неслась песня над улицами, речкой, лесом, вызывая улыбку даже у самых хмурых стариков.

– Ты ж мене пидманула, ты ж мене пидвела-а… – затянула Галя и увидела Костика в цигейковой шапке, приближавшегося к калитке.

Он вошел и снял шапку; лицо его не предвещало ничего хорошего. Галя выскочила на веранду.

– Романович дома? – спросил Костик, хмурясь и вытирая ноги о циновку.

– Нет, он еще с работы не пришел. А что случилось? – с тревогой спросила Галя.

Костик смахнул с шапки снег:

– Я потом зайду.

Костик и еще двое мужчин привели папу поздно вечером. Папа не был пьяный, он просто не мог идти, и глаза у него были как у Толика, местного сумасшедшего, безобидного любителя цветов. Толик заходит во дворы, нюхает цветы, но никогда не срывает. Некоторые хозяева дают ему по цветочку, а он потом идет по улице и раздает всем, кого встретит. Дурачком он стал после того, как его сбил грузовик. Руки-ноги остались целы, только голову сильно ударило. Дети, которые с ним играли, от страха убежали домой, кто в сарае заперся, кто в уборной, кто под кровать залез, только один мальчик остался. Он взвалил Толика на спину и потащил в больницу. Интересно, что Толик запомнил номер этого грузовика – 25-15 МБВ. Он часто бормочет: «25-15 мэбэвэ, 25-15 мэбэвэ…»

Папу посадили на диван, и тут Галя увидела в его руках большую фотографию.

– Что это?

Она взяла фото и поднесла к глазам. На нем был Юркин ремень с пряжкой, она сразу узнала.

– А зачем Юркин ремень сфотографировали? – спросила она, чувствуя, как в желудке становится холодно.

Никто не ответил. Костик и мужчины напряглись.

– Костик, почему тут Юркин ремень? А где Юрка?

Папа качнулся из стороны в сторону:

– Доча… доча… а-а-а…

И он завыл. Завыл страшно, не по-человечески.

– Юрочки нету… Нету больше Юрочки-и-и… – И вцепился руками в волосы.

Галя посмотрела на Костика:

– Что папа говорит?

Костик отвернулся.

Шепча: «Это неправда, неправда», – Галя пятилась, пока не уперлась спиной в подоконник. Это вернуло ее в реальность, но она не хотела принимать ее. Галя размахнулась и ударила кулаком по окну. Белая гардина стала красной. Галя с изумлением смотрела на кисть – сбоку торчало стекло, но больно почему-то не было. Она вынула стекло и куда-то провалилась, а там – корова. На шее коровы висит Юркин ремень, пряжка покачивается и звенит, как колокольчик. Галка схватила пряжку окровавленной рукой, и вдруг корова исчезла, оставив ее в кромешной темноте…

Петю разбудил стук в дверь.

– Кто? – Он включил настольную лампу.

Снова стук. На будильнике половина первого.

– Кто?

– Это я, – услышал он голос Нины.

Петя вставил зубы:

– Чего тебе?

Голова раскалывалась.

– Открой, дело есть!

Он натянул поверх кальсон брюки, сунул ноги в тапки и, пригнувшись, чтоб не удариться головой о низкий потолок баньки, пошел к двери.

– Ты чего? – спросил он, осторожно выпуская из рук большущий крючок. Но крючок все равно ударился о косяк и звякнул.

Она выставила перед собой корзинку, накрытую полотенцем:

– Ты голодный?

– Ночь на дворе.

– Ну и что?

Петя вздохнул:

– Ладно, проходи.

Нина скинула тапки, сняла пальто, платок и осталась босиком в одной ночнушке.

– Ты что, вот так шла?

– Ну да, встала и пошла. – Она ловко вынула из корзинки нарезанный хлеб, несколько картофелин в мундире, сало, колбасу, чеснок, соленые огурцы, две чарки и поллитровку самогона.

– Как ты? – участливо спросила она после первой чарки.

– Держусь, – ответил Гармаш.

Чарка его взбодрила, и головная боль вроде прошла.

– Может, помочь? – Нина хрустела огурцом.

– Чем?

– Ну, не знаю… – Она повела плечами.

– Спасибо, я сам как-нибудь.

Нина поставила чарку на столик.

– У тебя тут жарко, – она обмахнулась платком, – окошко открой.

Петя поднялся и открыл крошечное окошко, а когда повернулся к Нине, она уже стояла без рубашки, с рассыпавшимися по плечам волосами. Она улыбнулась и шагнула к нему.

– Молчи, – прошептала она, подходя все ближе и ближе.

Она прижалась к его груди, ища губами его губы…

– Петя, Петенька, любимый…

Он не выдержал, обнял ее и заплакал. Он не знал, что еще может плакать после того, как в морге под Сарнами опознал сына – его выбросили из тамбура поезда на полном ходу. Ограбили и выбросили. Юру нашли обходчики. Все благодаря Абу – он позвонил родственнику в Москве, и только после этого все закрутилось. Опросили проводников, и две женщины вспомнили Юрку – мол, он говорил, что едет к маме, что она живет в Ровно. Петя привез Юрочку домой, не понимая, что делать дальше, как жить, – он только работал и пил. Он понимал, что Галочка и Марковна изо всех сил стараются вернуть его к жизни, но не хотел жить, хотел одного – отомстить. А потом умереть. Только кому отомстить? Кто мог сказать парнишке такую правду?!

– Нина… Мне так тяжко… Нина, Ниночка!

Снаружи послышались чьи-то шаги. Нина испуганно побежала к двери, схватила крючок, но набросить на петлю не успела – дверь распахнулась настежь, впустив в баньку клубы холодного ночного воздуха. Клубы рассеялись, и за ними обозначился Кандыбович.

– Ну что же ты делаешь, сучка эдакая? – Часто моргая, он смотрел на Нину.

На его лице отражались обида и гнев. Нина быстро накинула пальто, скрестила на груди руки и исподлобья уставилась на Андрея.

– Что происходит? – с недоумением спросил Петя.

– А ты не видишь? Моя баба к тебе клеится.

– А… твоя баба… – Петя усмехнулся, бросил взгляд на Нину и сел на скамейку.

Повисло неловкое молчание. Слышно было недовольное фырканье Нины и хрипы, сопровождающие каждый вдох Кандыбовича. Последнее время он плохо выглядел, но Пете это было безразлично.

– Нина, собери все это, – Гармаш показал на еду, – и идите с богом. А ты дверь закрой, – сказал он Кандыбовичу, – холодно.

Андрей переступил порог, закрыл дверь и снял кепку. Он не только похудел, но и почти полностью облысел. А ведь еще летом у него была вполне приличная шевелюра. Кандыбович поискал глазами, куда бы сесть в крохотном помещении, вытащил из-под лавки низкую табуретку и сел на нее, загородив выход.

– Ребятки, не рассиживайтесь, – сказал Петя. – Нина, давай, мне спать надо.

Нина прытко подтянула к себе тапки, лежавшие у ног Андрея, обулась и начала собирать провизию в корзинку. Кандыбович смотрел в пол, изредка поднимая глаза, но и тогда он будто ничего не видел, а смотрел внутрь себя. Вид у него был смущенный, он жалел, что очутился здесь. Вытянув ногу, он распахнул фуфайку и вынул из кармана штанов пачку «Шахтерских» и спички.

– Я закурю. – Он бросил взгляд на Петю и, не дождавшись ответа, двумя пальцами примял папиросу, прикусил, чиркнул спичкой. – Не знал я, Нина, что ты пойдешь на такое. Закуришь? – Он протянул пачку Пете.

– Нет, не хочу.

Андрей затянулся, но выпустить дым не успел – в его груди что-то хрустнуло, будто наступили на сухую щепку, он скрючился в три погибели и зашелся в тяжелом кашле, вырывавшемся из его глотки то с присвистом, то с клокотаньем, то с громким шелестом. Казалось, он сейчас выплюнет свои легкие. Искрясь, папироса упала на пол.

– Хр-р-р…Хр-р-р… – рвалось из его горла, а он, пуча глаза и синея, рвал ворот рубахи обеими руками. – Воды…

Петя набрал в ковш воды из наполненной до краев бочки, стоявшей в углу, и протянул Андрею. Тот сделал глоток, а остальное плеснул себе в лицо. Глаза его прикрылись, лысина взмокла.

– Он меня достал, – прохрипел Андрей, вытирая рукавом фуфайки лицо и волосы.

– А ты не кури, и кашель пройдет, – посоветовал Петя, возвращаясь на лавку.

Ему было тяжко смотреть на больного соседа, хоть он его и не любил. Андрей криво усмехнулся:

– Уже не наладится… Рак у меня, – коротко бросил он, – рак легких.

– Брось! – Петя махнул рукой. – Может, это воспаление?

– Нет, никакое это не воспаление, я уже химию прошел. – Андрей ткнул пальцем в макушку. – Видишь? Облысел… – Он посмотрел на Нину и усмехнулся. – Нина, неужто тебе так невтерпеж, а? Мне недолго осталось, пару месяцев. Еще нагуляешься. – Он запнулся и перевел взгляд на Петю. – А ты ей не верь, она тебя не любит, она вообще никого не любит. Она и меня никогда не любила, так-то вот, а я ее любил, всю жизнь любил.

– Андрей, ты все не так понял, – возразил Петя, хмурясь. – Между нами ничего нет, никакой любви.

Нина встрепенулась:

– Что это вы меня обсуждаете, будто меня тут и нету, а? – Она накрыла корзинку полотенцем. – Уйду, вот тогда чешите языками!

– А ты сядь! – неожиданно громким и четким голосом рявкнул Кандыбович.

Корзинка в руках Нины дрогнула. Нина громко выругалась и села, поставив корзину на колени. Андрей поднял окурок, постучал по нему пальцем, но в рот не сунул, а с сожалением бросил в каменную печку.

– Я вот чего хочу сказать, Петя, – окрепшим голосом начал он. – Не хочу с этим помирать, на моей совести и так много разного… Я пришел не ругаться, помочь хочу.

– Помочь? – Петя грустно усмехнулся. – Моему горю уже ничем не поможешь.

– Зря ты так. Я вот знаю, из-за кого все получилось. – Андрей пристально посмотрел в глаза Пети.

Петя почувствовал, как тело его тяжелеет.

Андрей достал папиросу и прищурился на Нинку.

– Сама расскажешь или как? – Он чиркнул спичкой и затянулся не сразу, а в несколько неглубоких вдохов. – Давай, рассказывай про Юрку.

– Что ты мелешь?! – заорала Нина. – Вот что, мне на работу рано, а вы тут сидите. – Она шагнула к двери. – Убери ноги!

Андрей не шелохнулся.

– Ваша любовь с Верой не давала ей покоя с первого дня. – Андрей внимательно смотрел на рдеющий кончик папиросы. – Она все междугородные разговоры подслушивает, и разговор твоей Веры с сестрой тоже подслушала. – Он кашлянул. – Из него она узнала, что Юрка твой приемыш, и все ему рассказала.

В детстве жеребенок ударил Петю копытом в грудь. Вроде маленький, ножки тонкие, а Петя отлетел на несколько метров и упал на спину. Но не это было страшно – страшно было оттого, что он не мог вдохнуть – его грудь будто панцирь сковал, а рядом никого не было. Вот и сейчас нечто невидимое и тяжелое, как пудовая гиря, ударило в солнечное сплетение. Ловя ртом воздух, Петя прижался спиной к стенке, а сердце, отчаянно стуча, рвалось наружу. Он смотрел на Нину, но не ее видел – перед ним было существо, уничтожившее его мир, и ему хотелось одного – убить его.

– Ты что несешь, паскуда? – воскликнула Нина, рывком затянула под подбородком узел платка, пнула Андрея ногой и тут же обернула свой гнев на Петю: – Что, Гармаш, доволен?! Дурак ты, ох, дурак! И что теперь? Этот хмырь одной ногой в могиле, а я? Я здесь, рядом!

Дальше все случилось до странного быстро и просто: Андрей бросил окурок на пол и в его руке блеснуло лезвие большого ножа, таким свиней закалывают. Короткое движение руки, Нина дико заорала и, цепляясь за дверной косяк, сползла на пол. Петя снова увидел лезвие, оно уже не блестело. Андрей бросил нож в бочку с водой и ушел, а под Ниной медленно расползалась черная лужа.

– Доча… – Галя услышала тихий голос отца и открыла глаза.

Сгорбившись, папа сидел на краю кровати, в праздничном костюме с наградными планками, белой нейлоновой рубашке и галстуке.

– Ты куда собрался? – испуганно спросила она, садясь на кровати.

Чтобы папа вот так оделся, должно было случиться что-то из ряда вон выходящее.

– Галочка, я должен уехать.

В дверях стоял Костик. Папа взял Галю за руку. Его рука была холодной-прехолодной.

– Доча, – в его глазах блестели слезы, – я вернусь не скоро. Про меня будут плохо говорить, но ты не верь, никому не верь. Я ничего плохого не сделал.

– А что будут говорить?

– Петя, – буркнул Костик, – пошли.

– Доча, вот деньги, – папа вынул из кармана пиджака червонцы и положил на тумбочку, – тут девяносто рублей, на первое время хватит, а там я решу вопрос со сберкнижкой. А это, – он держал в руке что-то завернутое в тряпочку, – это мои награды, спрячь подальше.

Он положил тряпочку поверх одеяла, поднялся на ноги и, сгорбившись, побрел к двери. Галя соскочила с кровати и схватила отца за руку:

– Куда ты едешь?

– Я везу его в тюрьму, – Костик сдвинул брови, – твой отец человека убил.

От неожиданности Галя выпустила руку отца:

– Папа, он говорит неправду?

– Да, это неправда. Но я не могу это доказать.

– Я докажу! Я всем докажу, что ты никого не убивал! Костик, папа не может убить, он даже кабана не может зарезать!

– А человека смог! – донесся из столовой холодный наглый голос.

Галя выбежала в столовую и наткнулась на Кандыбовича. Увидев Галку, он искривил губы в презрительной ухмылке.

– Врете! Папа не убивал! – закричала она.

«Маленькая моя девочка, что же с тобой теперь будет?» – думал Петя, глядя на дочь, застывшую в ужасе перед Кандыбовичем.

– Папа храбро воевал, он защищал родину, не трогайте его! – крикнула Галя, и слезы покатились из ее глаз.

Она подбежала к отцу и обхватила его тоненькими ручками.

«Почему люди такие злые?» – думал Петя, гладя ее по голове. Неужели войны не хватило, чтобы выплеснуть всю злость и ненависть? Ах, как они с Абу мечтали! Какими наивными были их мечты: больше никогда не будет войны, не будет преступлений, все люди – братья. Мечты Абу рухнули в феврале сорок четвертого, а мечты Пети рассыпались потихоньку, одна за другой. Хорошо было бы самому убить Нину, тогда он отомстил бы за Юрочку, за Веру, но он не смог бы этого сделать. Все годы после войны его терзала страшная мысль – он убивал не только врагов, он убивал ни в чем не повинных людей. Нет, не он, а бомбы, которые он сбрасывал. Куда они падали? На кого? На всех. И на детей тоже. Психиатр в харьковском госпитале успокаивал, мол, это нормальная реакция – винить себя, но не ты виноват, а война. Во всем виновата война. А ты, Петро, не думай о прошлом, оно позади, а тебе нервничать нельзя, хоть сердце и крепкое. Прописал массаж и душ Шарко, но легче не стало, и Петя уже совсем было захирел от черных мыслей – он был уверен, что с его головой он никому не нужен, что умрет в одиночестве, но тут он встретил Верочку…

В переулке стоял «козел», рядом три милиционера. Галя побежала за машиной. На спуске упала и скатилась вниз, содрала до крови щеку, локти и коленки, но «козел» не остановился.

Узнав у Костика, когда можно проведать отца, Галя с Марковной собрали одежду, еду, карандаши, тетрадки, газеты, несколько книжек и поехали. А папа вдруг сообщил, что приехала тетя Наташа и все будет хорошо. И подмигнул. Галка не поверила – с теткой Наташей хорошо не бывает, но сердечко застучало веселее. На обратном пути они с Марковной зашли в магазин и ни с того ни с сего накупили конфет. Сели на скамейку и объелись до тошноты. Потом купили еще двести граммов шоколадного масла. Масло съели дома с батоном и чаем.

Галя старалась экономить, но скоро у нее осталось всего двадцать два рубля – только на хлеб для коровы каждый день уходило пятьдесят шесть копеек. Это при том, что соседи покупали литр молока за тридцать копеек – в день получалось девяносто копеек. Три рубля Галя заплатила за газовый баллон, рубль двадцать пять – по квитанции за электричество. Тридцать копеек каждый день тратила в школе на пончики с повидлом или пирожки с маком и какао. Конечно же, покупала докторскую колбасу, сливочное масло, конфеты, макароны, два раза в неделю ходила в клуб на шестичасовой сеанс, билеты брала самые дешевые, по пятнадцать копеек, и один раз сдала в ремонт старые сапоги. Новые туфли и сапоги-чулки она так и не надела. Десять рублей оставила на следующую поездку к папе.

Пришел Костик и сказал, что папе дадут пятнадцать лет. От этих слов по телу Галки побежали мурашки.

– Если тетка не заберет, придется определять тебя в детский дом.

– Я уже взрослая, сама о себе позабочусь!

Костик усмехнулся и ушел, а Галка расплакалась от бессилия. К вечеру все тело и лицо так чесались, что она побежала к Марковне. Та дала ей таблетку димедрола и еще одну на завтра, если чесаться не перестанет. Всю дорогу домой Галя не могла остановить слезы, они лились сами по себе. Придя домой, она разложила на столе письма Салмана. Ее клонило в сон, но она продолжала читать: «…Я всегда буду помнить Юрку, он был хороший парень… Еще немного, и мы станем взрослыми, мы будем вместе…»

Галя посмотрела в окно:

– Спокойной ночи, Салман.

За окном, за сплетениями и крошечными дырочками гардины, была холодная осень.

«…Ничего не бойся. Я твой друг навсегда…»

– Ты веришь, что так бывает? – спросила она у себя и тут же ответила: – Да, верю. Иначе и жить не стоит.

Она улыбнулась. И девочка, отражавшаяся в оконном стекле, тоже улыбнулась. Засыпая, Галка смотрела в окно – осень и приближающаяся зима уже не казались такими неприветливыми.

Из-за добрых писем. Из-за доброго и такого теплого слова…

Галка топила одну печь, ту, что грела ее комнату. Большую печь не трогала и еду готовила на веранде на газовой плите. Двери в остальные комнаты завесила старыми одеялами, щели заткнула ватой, и в доме было относительно тепло. Правда, утром зуб на зуб не попадал, но она терпела – а что делать? После школы дом встречал холодом, но к пяти часам в нем снова поселялись уют и надежда на то, что все будет хорошо.

Скоро все изменилось.

Нежданно-негаданно в дом вошла тетка Наташа с двумя хмурыми бабами и мужиком и указала на старые одеяла.

– Это что еще такое?!

– Холодно, вот я и закрыла.

– А ну снимай!

Галя сдернула одеяла и отнесла в свою комнату. Наташа и гости пошли за ней.

– Эту стену можно убрать, и столовая станет больше. – Тетка стукнула по стене кулаком.

– Зачем убирать стену? – удивилась Галя.

Тетка не ответила и пошла в столовую. Обойдя все комнаты, она повела гостей во двор.

– Она что, покупателей привела? – на пороге стояла запыхавшаяся Марковна. – Я этих людей видела, они с лета дом ищут.

– Покупателей? – Глаза Галки поползли на лоб, и она как была, раздетая, выскочила во двор. – Это не ваш дом, а папин! Убирайтесь отсюда! – Она жгла тетку взглядом.

Наталья подошла к ней, вбивая каблуки в землю.

– Или он, – прошипела она, показывая рукой на дом, – или жизнь твоего отца! Дура! – Она круто развернулась к гостям. – Сейчас посмотрим баню. Да, вот еще, в колодце очень вкусная вода.

Бабы поджали губы, а мужик сдвинул шапку на лоб, сморщился до невозможности, будто в его лице не было ни одной косточки, и почесал затылок. После бани тетка оставила гостей во дворе – осматриваться, а сама зашла в спальню родителей и на глазах изумленной Галки вынула из шкафа старую мамину сумочку – в ней мама хранила документы.

– Это не ваше! Положите на место!