Рядом с тобой Лав Тея

– А когда будут?

– На той неделе, – соврала Галка.

– Хорошо, тогда и заплатишь. Но потом будешь платить вперед. Бедненький! – Комендант всплеснула руками над свертком из одеяла, завязанным голубыми капроновыми лентами. – Как же его зовут?

– Рома.

– А чего Рома?

– В честь прадеда.

Комендант показала ей комнату – мама-одиночка читала, а годовалая девочка спала в коляске.

Через полчаса Галя перетащила пожитки в комнату на третьем этаже. Комната четырнадцать метров, в конце коридора, до кухни далеко, а вот до туалета близко, и это хорошо. Есть холодильник, электрический чайник и электрическая печка. Она покормила Ромку и пошла на почту: «Салман нужны деньги платить жилье помоги прошу». Подумала и «люблю» не написала. С почты пошла к Клавдии Ивановне, взяла немного одежды – ей было трудно нести больше трех килограммов, все время тянули то спина, то живот. Денег не было совсем. В кошельке лежало семь копеек. Она доедала то, что купила по дороге из роддома. Одолжила десятку скрепя сердце, потому что отдавать нечем. Ответов на телеграммы не было. Идти к тетке? Ни за что! Получила во Дворце новорожденных свидетельство о рождении, без торжественной церемонии, стала на учет в детской поликлинике. Осматривая Рому, педиатр бросала на Галю хмурые взгляды.

– Вы больны? – спросила она.

– Нет.

– Какой образ жизни вы ведете?

– На что вы намекаете? – вспыхнула Галка.

– На то, что надо высыпаться. Вы по ночам работаете?

– Нет.

– Пьете?

– Нет! – рявкнула Галя. – Я не пью!

– А чего вы злитесь, мамаша?! Ваш ребенок недоношенный, родился два кило сто граммов, муж оставил, жить негде… – Она развела руками. – До такого надо суметь дойти. Вы, я вижу, в облаках витаете!

– Вам бы мои облака! – Галя завернула Ромку в одеяло и ушла.

Соседка по комнате, Тамара, сказала, что эта педиатр всех одиноких мам считает проститутками.

Галя покормила Ромку и, оставив его, спящего, на Тамару, пошла к Клавдии Ивановне – она понемногу забирала у нее свои вещи. Вернувшись, она увидела в комнате тетю Марину с Ромкой на руках и два чемодана. В душе стало так тепло, что она расплакалась. Марковна тоже пустила слезу.

– Он у тебя красавец, – всхлипнула Марковна, глядя на Ромку, – и такой тихий! Солнышко мое маленькое! Сюси-пуси, какие мы хорошие! Мы похожи на деда Рому и на деда Петю. Баба Марина привезла Ромочке подарки.

В одном чемодане лежали копченая свинина, сало и колбаса, всего килограммов десять, в другом подарки от Сурэна и соседей – распашонки, ползунки, байковые пеленки, погремушки, пустышки и жуткий дефицит – синий осенний комбинезон на молнии! Марковна сообщила, что на хату есть покупатель из Минска, он хоть завтра купит, Галя только плечами пожала – не может она сейчас никуда ехать. Марковна положила Ромку на подушку и вынула из кошелька сто рублей десятками.

– Это от соседей и от меня. Значит, Салман вас бросил, – полувопросительно произнесла она.

– Простите, тетя Марина, я не хочу об этом говорить. – Галка не могла оторвать глаза от денег. Ее страшно тяготили долги, и она жаждала их вернуть как можно быстрее.

– Ну и правильно! Нечего душу травить, а то еще молоко пропадет. У тебя есть молоко?

– Есть.

– Ты неважно выглядишь, сильно похудела. Когда думаешь приехать?

– Скоро. – Галя пожала плечами. – Через месяц-полтора. Я напишу вам.

– Хорошо, я так и передам покупателю, если увижу.

– Сколько он дает за дом?

– Мне не сказал, как придет время – договоритесь.

Галка сбегала на кухню, поставила чайник. Спустилась вниз и отдала долг коменданту, потом забежала к девочкам, и у нее осталось пятьдесят три рубля. Марковна побыла два дня – ночевала в комнате для гостей – помогла притащить с Благовещенского рынка подержанную коляску за пятнадцать рублей и ванночку за десять и уехала. Телеграммы Галя перестала слать, теперь она писала Салману письма. На них ответа тоже не было. Так прошло еще две недели, и кошелек снова опустел. День очередной оплаты койки беспощадно приближался. Заболела печень, нужно было полечить два зуба. Была и радость – через Харьков несли олимпийский огонь, но Галя не видела: все подступы к Сумской были перекрыты зелеными грузовиками, рядом с которыми топтались суровые военные.

В конце августа потихоньку возвращались студенты, и Галя каждый день с коляской прогуливалась до общежития строительного института на улице Артема в надежде, что Салман приедет. Еще совсем недавно она думала ехать в Аргун, а теперь в ее душе поселилась злость. Она едва зародилась, но уже подавала голос. И голос этот говорил, что ехать не надо, что это ничего не изменит, что она сама должна строить свое будущее. Этому голосу иногда возражал голос любви: скоро все будет хорошо, я же вечная! В такие минуты Галя надеялась, что Салман приедет, но вдруг поняла, что надежда эта ее не радует, только терзает сердце. И появляется ощущение, что она снова побежит по кем-то нарисованному кругу. Сейчас она не бежала – стояла на месте.

– Эй, Галя, – услышала она голос Клавдии Ивановны, подходя к проходной. Дежурная наполовину высунулась из окна. – Хасан приехал. Позвать?

– Да, конечно!

Сердце забилось учащенно, голова немного закружилась. Это появилось после родов – стоит немножко поволноваться, и земля из-под ног уходит. Галя подкатила коляску к скамейке у крыльца и села, нетерпеливо поглядывая на дверь.

На Ромку, спящего в коляске, Хасан не взглянул и на ее вопросы отвечал односложно: не знаю, не видел.

– Он вернется на занятия? – не унималась Галя.

– Я же сказал – не знаю. Извини, мне надо идти.

У нее он ничего не спросил, будто она для него никто. Будто она не жена его двоюродного брата, будто они не проводили вместе вечера, не гуляли, не ходили в кино. Будто она не отдала ему свои джинсы, потому что в них живот не влезал – Хасан и теперь в них. Глядя ему в спину, Галя почему-то вспомнила день свадьбы:

– Хасан!

Он обернулся.

– А почему ты не остался на нашу свадьбу? Не захотел или тебе запретили?

Он не ответил и скрылся за дверью общежития.

В начале учебного года Галка получила короткое письмо из Аргуна, без обратного адреса и без подписи: «Здравствуйте, Галина Петровна. Сообщаем вам, что Салман Бисаев закончит образование в другом городе. Пожалуйста, не тревожьте письмами его многоуважаемых родителей, у них была очень тяжелая жизнь, и они хотят в спокойствии дожить годы, отведенные им Аллахом. Вы вольны распоряжаться своей судьбой как пожелаете». Она положила Ромку в коляску и помчалась к Хасану.

– Галя, – уставшим голосом сказал он, – тут четко все написано, что же ты хочешь от меня услышать?

– Дай мне адрес! Он же где-то учится!

– Я не знаю.

– Не верю! – Она положила Ромку на кровать, схватила со стола тетрадь, вырвала лист и протянула Хасану. – Напиши ему! Сейчас! Пусть он ответит, – ее голос дрогнул, – пусть он нам с Ромой напишет, черным по белому, что мы ему не нужны! Это все.

– Он не напишет. – Голос Хасана звучал уверенно и спокойно.

– Почему? – Галка оторопела.

– Потому что теперь он слушает своих родителей.

– При чем тут родители? У него есть семья, у него есть сын!

Хасан побелел, его глаза сузились:

– Не смей так говорить, женщина!

Галка опешила и умолкла.

– У нас за неуважение к родителям жену выгоняют из дома. – Он сверлил ее взглядом, полным ненависти.

– Плевать мне на то, что у вас делают… – Она запнулась. – Не знаю, кем надо быть, чтобы забрать у ребенка отца. Ладно, я переживу, а Ромке каково будет? – Она посмотрела на сына. – Все потому, что я не чеченка, – она горько усмехнулась, – все потому, что в моем паспорте написано «украинка»? Слушай, все это не укладывается в голове. Не укладывается! Наши отцы в страшную войну спасали друг друга от смерти, а теперь, в мирное время, меня с ребенком толкают к пропасти! И кто? Друг моего отца!

– Не драматизируй, – снисходительно сказал Хасан.

Галка едва не задохнулась от негодования.

– Не драматизировать?! Да ты знаешь, сытый ублюдок, каково жить без денег?

– Женщина, не смей так со мной разговаривать! – Глаза Хасана налились кровью.

– Да пошел ты! И вы все! К чертовой матери! – Галя взяла Ромку на руки. Сынишка смотрел на нее широко открытыми синими глазками. Удивительно, но за все время он даже не агукнул. – Так и передай всем, слово в слово: идите к чертовой матери!

Лицо Хасана пошло красными пятнами.

– Обязательно передам, – его голос звучал многообещающе.

Галя накинула сумку на плечо и шагнула к двери. В дверях она остановилась и добавила:

– Передай Салману, что я жду его еще месяц, ровно месяц, а потом забуду его навсегда. Так и скажи: забуду навсегда. Сегодня двенадцатое сентября, значит, я жду его до двенадцатого октября включительно.

– Почему именно месяц? – с усмешкой спросил Хасан.

– Потому что я даю ему такой срок. С этой минуты я управляю ситуацией, – она сделала ударение на «я», – с этой минуты я перестаю ему писать, перестаю клянчить деньги, перестаю унижаться. Если родители ему дороже нас, пусть остается с ними. – Она распахнула дверь. – Обязательно скажи: навсегда! – и ушла.

Она не помнила, как доплелась до общаги. Ромка в коляске агукал и чмокал губами, а она хотела лечь на землю и умереть. Чтобы боль, обещающая быть долгой и нестерпимой, не рвала сердце. Небо потемнело – не над городом, а перед ее глазами, и ее охватило отчаяние. Она оставила коляску на первом этаже и поднялась в комнату.

– Пожалуйста, посмотри за ним… Я… Я… – она давилась слезами. – Мне надо к врачу.

– Что случилось? – спросила соседка.

– Живот… внизу.

Она не солгала – внизу живота действительно ныло и дергало.

– Ты в студенченскую?

– Да.

– Сама доберешься?

– Доберусь. – Галя заставила себя улыбнуться. – Я скоро.

Она поцеловала Ромку в теплую щечку и передала в руки Тамары.

Ноги сами понесли в парк Горького, в заросли за теннисными кортами. Там никого не было, и только крики игроков да звук ракетки, ударявшей по мячу, нарушал тишину. Галя села под дерево, прямо на траву. Она задыхалась. Сердце как-то странно падало, замирало и снова билось. И снова падало.

– Я спокойна, я совершенно спокойна, меня ничто не тревожит, – закрыв глаза, твердила она когда-то давно прочитанную «мантру на успокоение». – Я спокойна, я совершенно спокойна – я сильная, я смелая, я все могу, мне никто не нужен. Я сильная, я смелая, я все могу, мне никто не нужен…

И так много раз.

Она открыла глаза – небо все еще было темным, но не таким, как час назад, и одиночество не казалось таким уж беспощадным.

– Мне никто не нужен, – повторила она, поднимаясь на ноги и всей грудью вдыхая воздух, напоенный запахом приближающейся осени, и вдруг в просвете между деревьями увидела семью.

Мама, папа, мальчик и девочка, видимо погодки. Мама держит папу под руку, они о чем-то разговаривают и улыбаются, а мальчик и девочка прыгают вокруг, смеются и дразнят друг друга. Не в силах оторвать от них взгляд, Галка прижалась спиной к шершавому стволу дерева.

…Сколько ни зови маму, отца, Юрку – они не придут, не обнимут, не возьмут за руку, не скажут: «Я тебя люблю». Она одна. Нет, с Ромкой и игрушечным Никитой, они – ее мир, ее новый мир, и ей надо учиться жить в этом мире. Галя вытерла ладонями мокрые щеки и выпрямилась. И вдруг у ее ног, подхваченные порывом легкого ветра, хороводом завертелись листья. Поднимая их все выше, ветер коснулся Галкиных плеч, шеи, лица, волос… Это был не ветер, это было касание нежных рук папы и мамы.

– Доченька, родная, – прошелестел ветер, – беги домой, твой сын ждет тебя, он любит тебя…

Наобум произнесенная дата – двенадцатое октября – на удивление крепко засела в Галкиной голове и неожиданно приобрела важный для ее жизни смысл. Она во всем ориентировалась на эту дату.

После двенадцатого октября все должно измениться. Что конкретно, она не понимала, не знала, но в изменениях не сомневалась. Не сомневалась она и в том, что, если Салман не приедет или не напишет, тринадцатого утром с ее сердца упадет камень. Как именно это произойдет, она тоже не знала.

У нее был четкий план, она обдумывала его каждое утро, и каждое утро в ней крепла уверенность, что все будет отлично. Значит, так: тринадцатого октября (если Салман не приедет) она подаст заявление на развод, разведут их без его присутствия, нужно только его согласие, заверенное нотариусом. Получив свидетельство о разводе, она поедет продавать дом. Продаст дом и купит квартиру в Харькове – разобьется в лепешку, но сделает это. Купит квартиру, швейную машинку, наймет няню, будет учиться и по вечерам шить – одна сокурсница так уже делает и получает приличные деньги, у нее не только студентки, но и преподавательницы заказывают наряды. Она будет красиво одеваться, хорошо выглядеть, а потом…

Потом приедет Салман. Он будет просить у нее прощения, а она…

На этом четкий план приобретал размытые формы.

Единственное, что могло помешать плану, так это полное отсутствие денег. Пока что, кроме стипендии, был еще один скудный источник, который вот-вот иссякнет: Галя отдавала в комиссионный магазин на Конном рынке свою одежду. Летнюю не брали – не сезон, и она за сорок пять рублей продала зимнее пальто. Зиму она переходит в осеннем.

Подошва на полусапожках треснула в первый же мороз, и Галю выручила Тамара – она отдала ей свои старые осенние туфли на два размера больше, но можно надеть шерстяные носки, и никакой мороз не страшен. В мастерской на улице Гиршмана их починили, она начистила их кремом – и получилась красота. Из куска гобеленовой ткани (купила на барахолке на Благовещенском базаре за четыре рубля) пошила сумку-мешок дома у той самой сокурсницы-портнихи. Пестрая и необычная своим внушительным объемом, сумка стала предметом зависти студенток, щедрых на оригинальные самодельные одежки. В сумку эту помещались и тетради, и продукты. Вопрос с теплыми брюками тоже решился.

Томка хотела выбросить покрывало, привезенное из дома, – она прожгла его утюгом. Покрывало темно-серое, плотное, хлопковое.

– Отдай его мне, – сказала Галя.

– Зачем? – удивилась соседка. – Оно никуда не годится.

– Я спрошу в химчистке, смогут ли его покрасить в черный цвет. Если смогут, пошью из него брюки.

Брюки получились теплые, удобные, и Галка стала ждать тринадцатое число, каждый день тщательно убирая комнату и заглядывая в почтовую ячейку на первом этаже общаги. И еще она следила за тем, чтобы у нее всегда была картошка и трехлитровая банка томатного сока.

Неожиданно в институт пришел Хасан, прямо к аудитории.

– Привет. – Он смотрел мимо.

– Привет.

– Тут передали для Ромы.

Галя рассчитывала, что передали деньги, а это была какая-то тряпочка.

– Что это?

– Земля со двора Салмана.

– Зачем она мне?

– Повяжи Роме на руку.

– И что это даст?

– Галя, меня просили передать, я всего лишь выполняю просьбу.

– Кто просил?

– Зарган.

И ушел.

Галя повязала тряпочку на руку Ромки. На ночь снимала. Так прошла неделя, а потом она эту тряпочку выбросила.

Ранним утром двенадцатого числа в дверь постучали. Галка сорвалась с кровати, сунула руки в халат, бросилась к зеркалу, схватила расческу.

– Щеки пощипай, – прошептала Томка.

Галя пощипала бледные щеки, провела расческой по волосам и услышала:

– Открывайте!

Сердце оборвалось.

На пороге стояла белая как полотно комендант. Она зашла в комнату и плотно закрыла за собой дверь:

– Гармаш, – руки трусятся, лицо бледное, глаза навыкате, – приехала комиссия, ты должна уйти.

– Как уйти? – испуганно спросила Галя.

– Почему она должна уходить? – удивилась соседка.

– Потому что она здесь живет незаконно, она тут не прописана.

Галя запахнула халат и села на кровать:

– Я никуда не уйду, я плачу вам!

Глаза коменданта чуть не вылезли из орбит:

– А ну вставай! Быстро! – Подбоченясь, она приблизилась к Гале. – Вставай, я сказала!

Сцепив кисти с такой силой, что побелели костяшки пальцев, Галя враждебно смотрела на жирную физиономию коменданта:

– Я никуда не уйду, пусть комиссия приходит, они не посмеют меня тронуть, у меня грудной ребенок!

Физиономия пошла багровыми пятнами. Комендант подбежала к шкафу, распахнула его и повернулась к соседке:

– Где ее вещи?

Тамара хмуро смотрела то на нее, то на Галю.

– Я спрашиваю, где ее вещи? Или ты тоже хочешь вылететь из общаги? – с ехидством спросила комендант. – Я это вмиг устрою.

Соседка подошла к шкафу, показала на Галкины полки, вернулась на кровать, и тут ее девочка проснулась и заплакала.

– Это чья сумка? – Комендант рылась внизу шкафа.

– Ее, – соседка кивнула на Галю.

Стало холодно и пусто. Не в комнате, а в душе.

– Гармаш, собирайся! Ты меня слышишь?

Девочка уже не плакала – она орала.

– Галя! – с раздражением бросила Тамара. – Делай что-нибудь, я не могу дочку успокоить!

Ромка агукнул. В дверь постучали. Это был начальник хозчасти института.

– Вот, – комендант ткнула пальцем в Галю, – не хочет уходить!

Страшно, когда выбрасывают на улицу. Убивают достоинство и все человеческое, что в тебе есть. Улица – это беспомощность, холод, темнота, опасность и безысходность. Улица – это презрение и позор. Душа воет, а никто не слышит. Бредешь бесцельно, подальше от тех мест, где тебя знают, толкаешь тяжелую коляску, на две трети заполненную вещами. Сверху ребенок, бутылочки. Внизу, на сетке, – хлеб, колбаса, картошка и трехлитровая банка томатного сока. На плече сумка, набитая до отказа. Удочки, гитара, одеяло, подушки, посуда и прочая дребедень – в общаге, в кладовке. Холодно, руки мерзнут. Кажется, все прохожие знают, что ты бездомная. Тебе стыдно. Ребенка кормишь грудью в чужом подъезде. Мимо проходят жильцы с собаками. Собаки на тебя бросаются, жильцы шипят: «Фу!» – и смотрят на тебя как на дерьмо. Третий раз выходишь на ту же улицу, встречаешь ту же бездомную собаку. Вдруг она пристраивается рядом и уже не покидает тебя. Вас уже трое. Темнеет рано. Смотришь в окна, а там, за занавесками, – счастливые люди. Им хорошо и тепло. Не потому, что они в своем доме, а потому, что они кому-то нужны.

Клавдия Ивановна в этот день не работала. Ее напарница пустила Галю в комнату для дежурных, Галя дала Ромке грудь – он заорал. Галя попробовала молоко – оно было горьким. Это катастрофа. Она разгрузила коляску и пошла к педиатру – та поджала губки и выписала направление в детскую кухню.

Галя пошла на кухню – ей сказали, что из поликлиники еще не сообщили, приходите завтра. Чем кормить? Некипяченым молоком? Чтобы понос замучил? Выход один – сладкая вода в бутылочке.

Напарница Клавдии Ивановны сообщила равнодушно, что не может их оставить на ночь, а Клавдия будет через сутки. Это только кажется, что легко найти ночлег – очень даже нелегко. На вокзал не пойдешь – там милиция, они проверят документы, напишут в институт. Этого нельзя допустить – она и так из кожи вон лезет, чтобы ходить на занятия, не делать хвостов. Они с Томой по очереди сидят с детьми.

Ночевать в подъезде? Не получилось. Она тащила по очереди коляску и банку с торбой. Дотащила, села на ступеньку передохнуть, а тут снизу показалась тявкающая собачонка, а за ней – старуха, которая считала подъезд своей вотчиной и, вместо того чтобы лишний раз помыть лестницу, загаженную ее же собакой, целыми днями стояла у двери, подсматривая за всеми в дверной глазок. Вроде маленькая, щупленькая, но не ленивая – она подняла на ноги весь подъезд. Размахивая костлявыми кулачками, грозя милицией, поддерживаемая соседями, она не успокоилась, пока Галя не ушла далеко за пределы ее подъезда и дома.

Может, в подвал? Мышей и крыс она не боится. Первую ночь она провела в сухом и относительно теплом подвале дома на углу улиц Культуры и Тринклера. Хотела сока, но открыть банку было нечем. Да и с собой не было пластмассовой крышки. Поужинала хлебом, Ромку покормила сладкой водой из бутылочки. Бутылочка была холодной, грела под мышкой. Ромка на удивление терпеливый. Неужели он все понимает?

Ее хватило только на одну ночь в подвале, и утром она вернулась в общагу, забрала гитару, удочки со всеми снастями и пошла на Благбаз, на толкучку.

Теперь у нее были деньги на самолет до Грозного. В один конец.

– Уважаемые пассажиры, пожалуйста, оставайтесь в автобусе. Первой в салон войдет женщина с ребенком.

Дождь лил как из ведра. Галя подняла воротник пальто, дорожную сумку повесила на плечо, торбу – на руку. Втянув голову в плечи и раскрыв зонтик, она шагнула к распахнутым дверям автобуса, стоявшего у трапа самолета.

– Я подержу зонт, – предложила стюардесса.

– Спасибо.

В первом ряду за столом она сидела одна. Сытый Ромка спал – в детской кухне она получила питание на три дня: кто-то из родителей не забрал, Галя попросила, и добрая тетенька отдала, предупредив, что надо хранить в холодильнике. Ничего, если что-то испортится, Галя сама съест. Сейчас ее волновало, успеют ли они на самолет Ростов-на Дону – Грозный? Рейс Харьков – Ростов задержали на два часа, и теперь, если все будет хорошо, они приземлятся за полчаса до конца посадки на Грозный.

Они опоздали. Ростов встретил грязью, дождем и наглыми таксистами. Они с таким видом предлагали свои услуги, будто делали большое одолжение. Она выбрала самого пожилого и на вид самого ненаглого. К сумкам он не притронулся ни в аэропорту, ни на железнодорожном вокзале. Прибытия проходящего поезда ждала шесть часов, изнервничалась, Ромка описался. Попросилась в комнату матери и ребенка, переодеть Ромку – отказали, мол, там забита канализация. Ну, ничего, приободряла себя Галка, главное – она запаслась едой для Ромки, а остальное чепуха. Она отдохнет в поезде и завтра вечером будет в Аргуне. Она переодела Ромку прямо в зале ожидания и села, выпрямив спину – это помогает окончательно не двинуться. С местом в поезде повезло – купе, нижняя полка. Воняло пылью и лимонадом. Утром попутчица восхищалась Ромкой:

– Надо же, такой маленький, а ведет себя как взрослый, совсем не хнычет.

Галя улыбнулась и поцеловала сына в тепленькую макушечку.

– Он очень терпеливый. Не плакал даже при посадке самолета, а на ушки сильно давило. Дети постарше плакали, а он только кривился. Ты терпеливый, да, мое солнышко? – Галя снова поцеловала сына в макушечку, а он надул в одеяло.

На вокзале все было, как год назад, – суровые мужчины, женщины в длинных юбках и платках. Дотащившись до первой остановки городского транспорта, она опустилась на скамейку. Ромка спал. Она поцеловала его в височек с благодарностью за то, что он такой всепонимающий малыш. Конечно, он просто устал, и она благодарна ему за эту усталость.

– Скажите, пожалуйста, как я могу доехать до Аргуна? – спросила она у подошедшего старика в каракулевой серой папахе.

– С Минутки ходит автобус.

– С Минутки? Это что?

– Это остановка.

– А как до Минутки добраться?

Он завертел головой.

– Да вот на этом автобусе, на семерке, – он вскинул руку. – Аргун большой, вам куда?

– Улица Светлая.

– Вот на остановке «Светлая» и выйдете.

Через сорок минут она вышла из автобуса.

– Ваша улица на другой стороне! – донесся ей вслед женский голос.

– Спасибо, – ответила Галка и поставила сумку на землю.

Автобус выпустил теплые клубы дыма, окутавшие продрогшую Галку, и она осталась одна на обочине темной безлюдной дороги с длинными заборами по обе стороны. Откуда-то донеслась мелодия программы «Время», и Галка приободрилась. Ромка чмокнул губками.

– Сыночка мой маленький, – она прижалась носом к его шапочке, – вот мы и приехали.

Вертя головой по сторонам, она быстро перебежала на другую сторону дороги.

– Вот, – сказала она, прочтя на угловом доме название улицы, – улица Светлая, нам нужен номер двадцать четыре. Это номер два, значит, наш дом впереди… справа.

Улица отличалась от любой знакомой ей сельской улицы – по обе стороны тянулись высокие, метра два, а то и больше, глухие заборы без единой щели. Если бы не фонари, черта с два она нашла бы дом Салмана. И еще ручей, он должен быть перед домом, Салман рассказывал об этом ручье, о том, как мальчишки после дождя пускают по нему кораблики. А перед его воротами ручей накрыт двумя железобетонными плитами.

Вот плиты, под ними ручей, голубые металлические ворота. Справа, впритык к воротам, стена низкого домика с двумя маленькими окнами, дальше гаражные ворота. Галя бросила сумки на плиты и постучала в калитку. Где-то далеко залаяла собака, рядом замычала корова. Лязгнул засов, скрипнула дверь. По телу пробежала дрожь, сильно забилось сердце, вот-вот выскочит.

Женский голос что-то спросил на чеченском.

– Это дом Бисаевых?

– А что надо?

– Я Галя, жена Салмана, я приехала с сыном, с Ромкой, – Галя вся обратилась в слух.

Дверь захлопнулась. Собака уже не лаяла, только корова надрывно мычала. Желудок сдавило, хотелось в туалет. Лучше провалиться сквозь землю. Нет, лучше прямо сейчас вернуться домой, но у нее нет дома. У нее ничего нет, кроме сына и кучи проблем. Снова лязг, скрип, кто-то идет к калитке. Поворот ключа. На нее настороженно смотрит невысокая худенькая девушка в платке, повязанном вокруг головы, и длинном байковом халате.

– Добрый вечер, – от нервного напряжения Галю бьет озноб, но она изо всех сил старается говорить спокойно.

– Добрый вечер, – голос девушки низкий, немного скрипучий.

– Это дом Бисаевых?

– Да.

– Салман дома? – Галя заискивающе улыбается.

Девушка смотрит на Ромку, ее руки спрятаны в карманы халата. За ее спиной заасфальтированный двор, длинный белый дом с большими окнами и невысоким полукруглым крыльцом. В трех окнах, тех, что в поле зрения Галки, горит свет. Слева виден угол еще одного дома.

– Салмана нет, он давно уехал.

– Куда? – Снова дрожь по телу, от затылка к копчику.

– Не знаю, – голос девушки немного дрожит.

– А вы… – Галя прищуривается. Да, она видела ее на фото. – Вы Зарган? Вы сестра Салмана, да? – Она заглядывает девушке в глаза. – Салман рассказывал мне о вас, что вы большие друзья. Это ваш племянник. – Она широко улыбается и поворачивает Ромку лицом к девушке.

Брови девушки на мгновение взлетают, но тут же возвращаются на место. К калитке подходит другая женщина, повыше и немного старше, с очень красивым лицом.

– Люба? – Галя улыбается.

– Здравствуйте, – говорит Люба и на своем языке обращается к Зарган.

Они обе пятятся.

– Подождите, – Галя протягивает к ним руку, – не уходите!

Калитка захлопывается. Поворот ключа. Галя растерянно смотрит на калитку: